"Воды слонам!" - читать интересную книгу автора (Груэн Сара)ГЛАВА 20Когда я просыпаюсь, Марлены рядом уже нет. Отправившись на поиски, вскоре я вижу, как она выходит из вагона Дядюшки Эла в сопровождении Графа. Граф провожает ее к вагону номер 48 и занимается Августом, пока она заходит внутрь. Я с глубоким удовлетворением отмечаю, что Август выглядит не лучше меня, иначе говоря, похож на побитый гнилой помидор. Когда Марлена забирается в вагон, он ее окликает и пытается вскарабкаться вслед за ней, но Граф его не пускает. Август взволнован, он в отчаянии бегает от окна к окну, подтягиваясь на кончиках пальцев, плача и каясь. Подобное никогда больше не повторится. Он любит ее больше жизни — она ведь знает. Он и сам не понимает, что на него нашло. Он сделает все возможное и невозможное тоже, лишь бы она его простила. Она богиня, королева, а он — он всего лишь убогий сгусток совести. Неужели она не видит, как он раскаивается? Зачем она его мучает? Неужели у нее нет сердца? Наконец Марлена выходит из вагона с чемоданом в руке и шествует мимо него, не удостоив и взглядом. На ней соломенная шляпка с большими полями, прикрывающими фингал. — Марлена! — кричит он и хватает ее за руку. — А ну, пусти, — останавливает его Граф. — Прошу тебя. Умоляю, — Август падает на колени прямо в грязь и, не отпуская Марлениной левой руки, подносит ее к лицу и принимается обливать слезами и осыпать поцелуями, в то время как Марлена с каменным выражением лица смотрит вперед. — Марлена! Дорогая! Взгляни на меня. Я у твоих ног. Я молю о снисхождении. Что мне еще сделать? Дорогая… любимая… давай зайдем в вагон! Поговорим. Все уладим. Порывшись в кармане, он вытаскивает кольцо, которое пытается надеть ей на безымянный палец. Она выдергивает руку и уходит. — Марлена! Марлена! — пронзительно кричит он, и кровь отливает от тех немногих мест на его лице, что не украшены кровоподтеками, а волосы разметались по лбу. — Ты не имеешь права! Это не конец! Слышишь? Ты моя жена, Марлена! Пока смерть не разлучит нас, помнишь? — поднявшись на ноги, он покрепче сжимает кулаки и снова кричит: — Пока смерть не разлучит нас! Марлена, не останавливаясь, сует чемодан мне. Я разворачиваюсь и шагаю следом, не отводя глаз от ее тонкой талии, парящей над бурой травой. Лишь дойдя до края площади, она снижает скорость настолько, что мне удается ее нагнать. — Чем могу служить? — спрашивает портье, поднимая на нас глаза, едва колокольчик над входом в гостиницу возвещает о нашем приходе. Выражение участливого радушия на его лице тут же сменяется сперва тревогой, а потом и пренебрежением. Все это мы уже наблюдали на лицах буквально каждого встречного. Сидящая на скамейке у парадного входа пара средних лет бессовестно глазеет на нас с разинутыми ртами. Да и мы тоже — хороша парочка. Фингал у Марлены под глазом обрел выразительный голубой цвет, но хотя бы форма лица не изменилась. На моем же лице, распухшем и разбитом всмятку, кровоподтеки перемежаются с кровоточащими ранами. — Мне нужна комната, — говорит Марлена. Портье смотрит на нее с нескрываемым отвращением. — Комнат нет, — поправив пальцем очки, он возвращается к своему гроссбуху. Я ставлю чемодан и подхожу поближе. — А снаружи написано, что есть. Он надменно поджимает губы. — Это ошибка. Марлена трогает меня за локоть: — Пойдем, Якоб. — Нет уж, не «пойдем», — отвечаю я и вновь поворачиваюсь к портье. — Леди нужна комната, и они у вас есть. Он подозрительно косится на ее левую руку и поднимает бровь: — Мы не сдаем комнаты неженатым парам. — Я там жить не собираюсь, только она. — Угу, — мычит портье. — Эй, поосторожней, приятель! — говорю я. — Мне не нравится то, что вы подумали. — Пойдем, Якоб, — повторяет Марлена. Она бледнеет еще сильнее и уже совсем не поднимает глаз. — Ничего я не подумал, — отвечает портье. — Якоб, ну пожалуйста, — не унимается Марлена. — Пойдем куда-нибудь еще. Я в последний раз бросаю на портье уничтожающий взгляд, дающий понять, что, если б не Марлена, я сделал бы из него котлету, и подхватываю чемодан. Марлена направляется прямо к двери. — Эй, а я знаю, кто вы! — говорит сидящая на скамейке женщина. — Вы девушка с афиши! Да, точно. — Она поворачивается к своему спутнику. — Норберт, это девушка с афиши! Верно? Мисс, вы ведь звезда цирка, правда? Марлена распахивает дверь, поправляет шляпку и выходит. Я следую за ней. — Постойте! — окликает нас портье. — Я полагаю, мы сможем для вас… Но я уже захлопываю за собой дверь. В гостинице через три дома обходится без подобных инцидентов, но портье мне снова не нравится. Ему просто не терпится узнать, что случилось. Он буквально раздевает нас блестящими, любопытными, бесстыжими глазами. Я догадываюсь, что пришло бы ему в голову, будь Марленин фингал единственной нашей травмой, но поскольку я избит куда сильнее, все не так очевидно. — Номер 2Б, — говорит он, покачивая ключом и продолжая поедать нас глазами. — Вверх по лестнице, в самом конце коридора. Я поднимаюсь на второй этаж вслед за Марленой, не отводя взгляда от ее точеных ножек. Повозившись некоторое время с ключом, она отходит в сторону, оставив ключ в замке. — Не получается. Может, ты попробуешь? Я верчу ключом в замочной скважине, и наконец засов отодвигается. Толкнув дверь, пропускаю Марлену внутрь. Она бросает шляпку на кровать и подходит к открытому окну. Порыв ветра раскачивает занавеску, то втягивая ее в комнату, то выдувая обратно, за оконную раму. Номер простенький, но неплохой. Обои в цветочек, занавески, ворсистое покрывало на постели. Дверь в ванную комнату открыта. Сама ванная просторная, и даже лохань в ней на ножках в форме львиных лап. Я ставлю чемодан на пол и неловко замираю в углу. Марлена стоит ко мне спиной. На шее у нее — там, где была застежка колье, — краснеет порез. — Может, нужно что-нибудь еще? — спрашиваю я, крутя в руках шляпу. — Нет, спасибо, — отвечает она. Еще некоторое время я стою, глядя на нее. Больше всего мне хочется подойти к ней и заключить в объятия, но я ухожу, тихо закрывая за собой дверь. Поскольку я никак не могу придумать, чем бы еще себя занять, то отправляюсь в зверинец и берусь за работу. Нарезаю, замешиваю и отмеряю корм. Осматриваю нарывающий зуб у яка и нянчусь с Бобо, который завершает обход вместе со мной. Стоит мне заняться уборкой навоза, как появляется Алмазный Джо: — Тебя хочет видеть Дядюшка Эл. Поглазев на него минуту-другую, я швыряю лопату на солому. Дядюшка Эл в вагоне-ресторане расправляется с бифштексом и жареной картошкой, куря при этом сигару и пуская колечки дыма. Прихвостни с протрезвевшими лицами толпятся за его спиной. Я снимаю шляпу. — Вы меня звали? — А, Якоб! — подается вперед он. — Рад видеть. Помог Марлене уладить дела? — Она в гостинице, если вы об этом. — Ну, не только. — Тогда мне не совсем понятно, что вас интересует. Помолчав, он кладет сигару в пепельницу и складывает руки куполом. — Чего ж тут непонятного? Мне нужны оба. — Насколько мне известно, она не собирается от вас уходить. — Он тоже. Но ты только представь, что тут будет твориться, если оба останутся, но не сойдутся. Август просто вне себя от горя. — Но ведь вы же не предлагаете, чтобы она к нему вернулась. Дядюшка Эл улыбается и кивает. — Он ее ударил, Эл. Ударил. Он размышляет, потирая подбородок. — Ну да. Но мне-то какая разница? — Он указывает на соседний стул. — Садись. Я подхожу и устраиваюсь на краешке. Дядюшка Эл оглядывает меня, склонив голову на бок. — И что, это правда? — Что? Он барабанит пальцами по столу и поджимает губы. — Ну, что ты и Марлена… гммм… как бы это сказать… — Нет. — Ммммм, — мычит он, не переставая размышлять. — И то ладно. Признаться, не думал. Но и то ладно. В таком случае ты сможешь мне помочь. — И как же? — Я разговариваю с ним, ты разговариваешь с ней. — К черту. — Ну да, тебе-то больше всех не повезло. Ты же друг обоих. — Нет уж, ему я не друг. Дядюшка Эл вздыхает и напускает на себя выражение всетерпения. — Постарайся понять Августа. Так уж у него выходит. Он не виноват. — Склонившись, он смотрит мне прямо в лицо. — Боже правый! По-моему, тебе следует показаться врачу. — Врач мне не нужен. И, уж конечно, он виноват. Пристально взглянув мне в глаза, Дядюшка Эл вновь откидывается на стуле. — Он болен, Якоб. Я молчу. — У него парогнойная шлюзокрения. — Что-что? — Парогнойная шлюзокрения, — повторяет Дядюшка Эл. — Вы хотите сказать, параноидная шизофрения? — Ну да. Какая разница. Суть в том, что он не в своем уме. Но зато как хорош! В общем, мы стараемся его не трогать. Конечно, Марлене сложней, чем всем нам. Потому-то мы должны ее поддерживать. Я ошеломленно трясу головой: — Да вы вообще думаете, что говорите? — Мне нужны оба. А если она не вернется к Августу, он будет неуправляем. — Он ее ударил, — повторяю я. — Да, я в курсе, это очень неприятно. Но ведь он ее муж, верно? Я надеваю шляпу и поднимаюсь. — И куда это ты направляешься? — Работать, — отвечаю я. — Не все же сидеть тут у вас и слушать, что Август ее правильно ударил, потому что она его жена. И что он не виноват, потому что помешанный. Раз уж он помешанный, его тем более следует держать подальше. — Если хочешь, чтобы тебе и дальше было где работать, лучше сядь. — Знаете что? Пошла она к чертям, эта работа! — говорю я, направляясь к двери. — До свидания. Не могу сказать, что рад был вас повидать. — А как же твой дружок? Я замираю, положив руку на дверную ручку. — Коротышка с сучкой, — задумчиво поясняет он. — И еще один, как бишь его зовут? — он щелкает пальцами, будто бы пытаясь припомнить. Я медленно разворачиваюсь. Так вот куда он клонит. — Ну, ты понял, о ком я. О том никуда не годном калеке, который уже черт знает сколько времени жрет мою еду и занимает место в моем поезде, хотя с тех пор палец о палец не ударил. С ним-то что будем делать? Я гляжу на него в упор и весь горю от ненависти. — Ты что же, и правда думал, что сможешь провезти в моем поезде «зайца», а я об этом не проведаю? И что он не проведает? — Лицо у него суровеет, глаза вспыхивают. И вдруг черты его лица смягчаются. Он тепло улыбается и с мольбой простирает ко мне руки. — Послушай, ты же меня неправильно понял. Работники этого цирка — моя большая семья. И я искренне забочусь о всех и каждом. Но при этом понимаю, что иногда кому-то одному приходится принести жертву, чтобы всей семье было лучше. А ты, похоже, не понимаешь. Так вот, в интересах семьи — чтобы Август и Марлена помирились. Надеюсь, теперь мы друг друга поняли? Я гляжу прямо в его маслянистые глаза, думая лишь о том, с каким удовольствием всадил бы прямо между ними томагавк. — Да, сэр, — наконец отвечаю я. — Несомненно. Рози стоит, поставив ногу на лохань, а я подпиливаю ей ногти. На каждой ноге их по пять, как у человека. Занимаясь одной из передних ног, я вдруг замечаю, что все как один рабочие в зверинце бросили работу и замерли, таращась широко распахнутыми глазами на вход. Я поднимаю взгляд. Ко мне приближается Август. Вот он уже прямо передо мной. Прядь волос падает ему на лоб, и он поправляет прическу распухшей рукой. Его верхняя губа, треснувшая, словно сосиска на гриле, синевато-лиловая. Покрытый кровавой коркой нос расплющен и свернув набок. В руке зажженная сигарета. — Боже праведный, — говорит он, пытаясь улыбнуться, но из-за треснувшей губы у него ничего не получается. — Трудно сказать, кому досталось больше, а, малыш? — Что вам нужно? — спрашиваю я, нагибаясь и спиливая край огромного ногтя. — Скажи, ты ведь больше не сердишься? Я не отвечаю. Он некоторое время наблюдает за моей работой. — Послушай, я понимаю, что вел себя не лучшим образом. Порой воображение берет надо мной верх. — А, так вот что это было? — Постой, — говорит он, выдувая дым. — Давай так. Кто старое помянет, тому глаз вон. Что скажешь, малыш? Мир? — и протягивает мне руку. Я выпрямляюсь, вытянув руки по швам. — Вы ее ударили, Август. Остальные молча за нами наблюдают. Август столбенеет. Шевелит губами. Отдергивает руку и перекладывает в нее сигарету Руки у него в кровоподтеках, ногти поломаны. — Да. Я знаю. Я отворачиваюсь и всецело посвящаю себя ногтям Рози. — Poldz nogе[27]. Poloz nogе, Рози. Она поднимает огромную ногу и переставляет на землю. Я подталкиваю перевернутую лохань под другую переднюю ногу. «Nogе! Nogе!» Рози переносит вес и ставит ногу на лохань. «Teraz do przodu»[28] — подталкиваю я ее пятку пальцами, пока ногти не нависают над краем лохани. «Хорошая девочка!» — похлопываю я ее по боку. Она поднимает хобот и приоткрывает рот в улыбке. Я поднимаюсь и глажу ее по языку. — Ты не знаешь, где она? — спрашивает Август. Я наклоняюсь и изучаю ногти Рози, проводя руками по ее подошве. — Мне нужно ее увидеть, — продолжает он. Я начинаю подпиливать. В воздух выстреливает тонкая струйка порошка. — Что ж. Как хочешь, — дрожащим голосом произносит он. — Но она моя жена, и я ее отыщу. Пусть мне придется обойти все гостиницы в городе. Я все равно ее отыщу. Я поднимаю глаза как раз в тот миг, когда он отбрасывает недокуренную сигарету. Пролетев по воздуху, окурок попадает прямо в открытый рот Рози и с шипением гаснет на языке. Она в панике трубит, тряся головой и запуская в рот хобот. Август удаляется. Я вновь поворачиваюсь к Рози. Она глядит на меня с несказанной грустью, а в ее янтарных глазах стоят слезы. Мне бы следовало подумать, что он будет искать ее по всему городу. Но я вовремя не озаботился, и в итоге она во второй попавшейся нам гостинице. Отыскать — легче некуда. Поскольку за мной наверняка наблюдают, я жду благоприятного момента — и как только появляется возможность, сломя голову несусь в гостиницу. Выждав некоторое время за углом и убедившись, что хвоста за мной нет, я перевожу дыхание, снимаю шляпу, вытираю лоб и захожу. Портье поднимает глаза. Ага, это уже другой. Он тупо пялится на меня. — А вам что нужно? — спрашивает он так, как если бы уже видел меня — ну, или как если бы к нему постоянно заглядывали помятые гнилые помидоры. — Мне нужна мисс Ларш, — отвечаю я, вспоминая, что Марлена зарегистрировалась под девичьей фамилией. — Марлена Ларш. — Постояльцев с такой фамилией у нас нет. — Нет, есть, — говорю я. — Утром я ее сам сюда провожал. — Извините, но вы ошибаетесь. Поглядев на него долгим взглядом, я взбегаю вверх по лестнице. — Эй, парень! А ну вернись! Но я несусь наверх, перепрыгивая через ступеньки. — Если вы туда подниметесь, я вызову полицию! — кричит он. — Давайте! — Вызываю! Видите, уже звоню! — Давайте! Я стучу в дверь самыми целыми из костяшек пальцев. — Марлена? Миг спустя портье оттаскивает меня от двери и швыряет об стену. Схватив меня за лацканы, он повторяет мне прямо в лицо: — Я же тебе сказал, ее здесь нет. — Оставь его, Альберт. Это друг, — говорит, появляясь в вестибюле, Марлена. Он замирает, горячо дыша мне в лицо. Глаза у него расширяются от недоумения. — Что-о-о? — Альберт? — переспрашиваю я в не меньшем недоумении. — Альберт? — А как же раньше? — бормочет Альберт. — Это не тот человек. Другой. — Сюда приходил Август? — спрашиваю я, сообразив наконец, что к чему. — Все в порядке? Альберт смотрит то на меня, то на нее. — Это друг. Он с ним подрался. Альберт отпускает меня и делает неловкую попытку поправить мой пиджак, после чего протягивает руку: — Прости, парень. Ты ужасно похож на того, другого. — Ничего, все путем, — я, в свою очередь, тоже протягиваю ему руку. Он пожимает ее так, что я морщусь от боли. — Он будет вас преследовать, — говорю я Марлене. — Вам надо отсюда переехать. — Не глупи, — отвечает Марлена. — Он уже здесь был, — вставляет Альберт. — Я сказал ему, что у нас таких нет — и, похоже, он это проглотил. Потому-то я так удивился, когда ты… ну, то есть он… снова здесь появился. Внизу звонит колокольчик. Мы с Альбертом встречаемся взглядами. Я заталкиваю Марлену в номер, а он спешит вниз. — Чем могу служить? — спрашивает он в тот миг, когда я закрываю дверь. Судя по его голосу, это не Август. Прислонившись к двери, я с облегчением выдыхаю. — Я чувствовал бы себя куда лучше, если бы вы позволили мне подыскать для вас гостиницу подальше от цирка. — Нет. Я предпочту остаться здесь. — Но почему? — Он здесь уже был — и думает, что я где-нибудь еще. Кроме того, мне все равно не удастся избегать его вечно. Завтра мне придется вернуться в поезд. И об этом я тоже не подумал. Она уходит в дальний конец комнаты, попутно проведя рукой по столику, и опускается в кресло, откинув голову на спинку. — Он приходил мириться, — говорю я. — И ты согласился? — Нет, конечно! — возмущенно отвечав я. Она пожимает плечами. — Надо было согласиться. А то еще уволят. — Он же ударил вас, Марлена. Она закрывает глаза. — Боже мой! И что, он всегда был таким? — Да. Ну, прежде он меня не бил. Но эти перепады настроения? Да, всегда. Я никогда не знала, что увижу, когда проснусь. — Дядюшка Эл говорит, что у него параноидная шизофрения. Она опускает голову. — И как вы выдерживаете? — А у меня разве есть выбор? Я вышла за него прежде, чем узнала. Ты же й сам видел. Когда он счастлив, более обаятельного человека не найти. Но стоит ему выйти из себя… — Марлена вздыхает и молчит так долго, что я начинаю сомневаться, будет ли продолжение. Когда она вновь заговаривает, голос у нее дрожит. — Впервые такое случилось недели через три после нашей свадьбы, и я до смерти напугалась. Он так избил одного рабочего в зверинце, что тот лишился глаза. А я все видела. Тогда я позвонила родителям и спросила, можно ли мне вернуться домой, но они даже не стали со мной разговаривать. Мало того, что я вышла замуж за еврея, так теперь я еще хочу развестись? Отец велел матушке передать мне, что в его глазах я умерла в тот самый день, когда от них сбежала. Я подхожу к ней и опускаюсь на колени. Поднимаю руку, чтобы погладить ее по голове, однако, поколебавшись, кладу ладонь на подлокотник. — Три недели спустя еще один рабочий в зверинце потерял руку, помогая Августу кормить кошек. Что случилось, мы так и не узнали — он умер от потери крови. Еще через некоторое время я выяснила, почему мне доверили свободную дрессировку лошадей: предыдущая дрессировщица выбросилась из движущегося поезда, после того как провела вечер с Августом в его купе. Были и другие случаи, но на меня он поднял руку впервые. — Она горбится. Плечи у нее начинают вздрагивать. — Ну, не надо… — беспомощно начинаю я. — Ну пожалуйста, Марлена… ну, взгляните на меня… пожалуйста. Она выпрямляется, вытирает лицо и смотрит прямо на меня. — Якоб, ты останешься со мной? — Марлена… — Шшш, — она съезжает на самый краешек стула и прикладывает к моим губам палец. И вдруг опускается на пол и становится на колени всего в нескольких дюймах от меня, не убирая дрожащего пальца с моих губ. — Пожалуйста, — говорит она. — Ты нужен мне, Якоб. — Самую малость помедлив, она проводит пальцем по моему лицу — робко, мягко, едва касаясь кожи. Я задерживаю дыхание и закрываю глаза. — Марлена… — Молчи, — тихо останавливает меня она. Обойдя вокруг уха, пальцы соскальзывают на шею. Я вздрагиваю. Волоски на коже встают дыбом. Когда ее пальцы касаются рубашки, я открываю глаза. Она медленно, одну за другой, расстегивает пуговицы. Мне приходит в голову, что надо было бы ее остановить. Но я не могу. Не могу, и все тут. Расстегнув рубашку и высвободив ее из брюк, она смотрит на меня в упор. Приблизившись, едва касается губами моих губ — до того легко, что получается даже не поцелуй, а только лишь намек на него. Застыв на миг так близко, что я чувствую на своем лице ее дыхание, она льнет ко мне и вновь целует, нерешительно, но долго. Следующий поцелуй еще крепче, следующий — еще, и вот уже, совершенно не понимая, что происходит, я целую ее сам, обхватив ее лицо ладонями, а она ведет пальцами по моей груди, по животу… Когда она подбирается к брюкам, у меня перехватывает дыхание. Она же медаит, обводя пальцами мои чресла. И вдруг останавливается. Я пошатываюсь, качаюсь на коленях. Не отводя взгляда, она берет меня за руки и подносит их к губам. Поцеловав обе ладони, кладет их себе на грудь: — Прикоснись ко мне, Якоб! Я обречен, кончен. Груди у нее маленькие и округлые, словно лимоны. Я накрываю их ладонями и глажу большими пальцами, чувствуя, как напрягаются под хлопчатым платьем соски. Плотно прижавшись к ее губам, я провожу руками по талии, по бедрам… Когда она расстегивает мне брюки и берет в руку его, я отшатываюсь. — Пожалуйста, — задыхаясь, еле выговариваю я дрожащим голосом. — Пожалуйста. Пусти меня в себя. Непонятно как мы оказываемся в постели. Войдя наконец в нее, я кричу. Когда все заканчивается, я сворачиваюсь рядом с ней калачиком, и мы молча лежим до наступления темноты. Лишь тогда она начинает сбивчиво говорить. Скользит пальцами по моим щиколоткам, играет кончиками пальцев, и вот уже слова льются из нее сплошным потоком. От меня не требуется отвечать, да она и не оставляет места для ответов, так что я просто обнимаю ее и глажу по голове. Она говорит, как больно, горько и страшно ей пришлось за последние четыре года; как она училась быть женой человека, до того жестокого и непредсказуемого, что от одного его прикосновения у нее по коже бежали мурашки; как вплоть до недавнего времени думала, что наконец освоилась; и как мое появление заставило ее признать, что ничему-то она не научилась. Она умолкает, а я продолжаю ласкать ее волосы, плечи, руки, бедра. И тут приходит моя очередь говорить. Я рассказываю о детстве, об абрикосовых рогаликах, которые пекла мама. О том, как подростком начал ходить с отцом на обходы и как гордился, когда поступил в Корнелл. Рассказываю о Корнелле, о Кэтрин, о том, как думал, что люблю ее. О старом мистере Макферсоне, который сбил моих родителей на мосту, о том, как банк забрал за долги наш дом, и о том, как я сломался и сбежал с экзамена, когда у окружающих пропали лица. Утром мы вновь занимаемся любовью. На этот раз она берет меня за руку и водит ею по своему телу. Поначалу я не понимаю, но когда она начинает вздрагивать и вздыматься под моими пальцами, до меня доходит, что она меня учит — и я чуть не кричу от радости. А потом она лежит, устроившись поуютней, рядом со мной, и ее волосы щекочут мне лицо. Я слегка ее поглаживаю, запоминая ее тело. Хочу, чтобы она растаяла и впиталась в меня, как масло в тост. Хочу вобрать ее и прожить всю оставшуюся жизнь с нею под кожей. Хочу. Я лежу, не шевелясь, наслаждаясь ощущением близости ее тела. И боюсь лишний раз вдохнуть, чтобы не разрушить волшебство. |
||
|