"Воды слонам!" - читать интересную книгу автора (Груэн Сара)ГЛАВА 19— Мистер Янковский, пора! Голос приближается, и я открываю глаза. Надо мной, на фоне потолочной мозаики, склоняется Розмари. — Что? Ну да, — отвечаю я, приподнимаясь на локтях. Меня буквально распирает от радости, ведь я помню не только о том, где нахожусь и кто она такая, но и о том, что сегодня я иду в цирк. Может, у меня было просто временное помутнение разума? — Постойте-ка, мистер Янковский, сейчас я подниму изголовье. Вам не нужно в уборную? — Нет, но я хочу надеть свою лучшую рубашку. И галстук-бабочку. — Галстук-бабочку! — присвистнув, она откидывает голову и хохочет. — Да, галстук-бабочку. — Боже мой, боже мой, какой вы забавный! — восклицает она, направляясь к моему шкафчику. Когда она возвращается, я уже успеваю расстегнуть на своей рубашке три пуговицы. Не так уж и плохо для скрюченных пальцев. Я весьма доволен собой. Душа и тело готовы к делу. Сняв не без помощи Розмари рубашку, я принимаюсь разглядывать свой тощий костяк. Ребра торчат, на груди осталось несколько седых волосков. До чего я похож на борзую — кожа да кости. Розмари помогает мне попасть руками в рукава свежей рубашки и, склонившись надо мной, подтягивает концы галстука-бабочки. Отступив на шаг, она склоняет голову и еще раз поправляет галстук. — Однако, скажу я вам, мне нравится этот галстук-бабочка! — говорит она, одобрительно кивая. Какой у нее глубокий и ласковый голос, какой он лиричный. Так бы и слушал весь день напролет. — Хотите взглянуть? — Надеюсь, вы повязали галстук ровно? — Да, конечно. — Тогда не хочу. Что-то разлюбил смотреть в зеркало, — бормочу я. — А по-моему, вы просто красавец, — говорит она, уперев руки в боки и окидывая меня оценивающим взглядом. — Да ладно вам, — отмахиваюсь костлявой рукой я. Она вновь смеется, и ее смех греет меня словно вино. — Ну что, подождете своих здесь, или вывезти вас в вестибюль? — А во сколько начинается спектакль? — В три, — отвечает она. — А сейчас два. — Тогда в вестибюль. Когда они приедут, не хочу терять ни минуты. Розмари терпеливо ждет, пока я, скрипя костями, пересяду в кресло-каталку. Когда она вывозит меня в вестибюль, я вцепляюсь руками в колени и принимаюсь нервно поигрывать пальцами. В вестибюле уже полно народу, кресла-каталки выстроены в ряд перед сиденьями для посетителей. Розмари ставит мое кресло в самом конце, рядом с Ипфи Бейли. Ипфи сильно горбится, остеопороз пригнул ее голову к коленям. Ее седые волосы похожи на пух, но кто-то — явно не сама Ипфи — уложил их в прическу, чтобы скрыть проплешины. Неожиданно она поворачивается ко мне, и лицо ее оживляется. — Морти! — восклицает она, вытягивая вперед тощие пальцы и хватая меня за запястье. — О, Морти, ты вернулся! Я отдергиваю руку, но она не отцепляется, а тащит меня к себе, невзирая на мое сопротивление. — Сиделка! — кричу я, вырываясь. — Эй, сиделка! Миг спустя кто-то избавляет меня от Ипфи, вбившей себе в голову, что я ее покойный муж. Хуже того, она убеждена, что я ее больше не люблю. Она перегибается через подлокотник, рыдает и машет руками, пытаясь до меня дотянуться. Сиделка с лошадиным лицом отвозит меня подальше и ставит между нами мои ходунки. — О, Морти, Морти! Зачем ты так со мной? — причитает Ипфи. — Как ты только мог такое подумать? Это просто ошибка, ужасная ошибка. О, Морти! Неужели ты меня больше не любишь? Я сердито потираю запястье. Почему бы не держать таких, как Ипфи, отдельно? Ведь она явно спятила. Могла бы меня поранить. Впрочем, если бы их держали отдельно, возможно, я бы вскоре тоже к ним присоединился, особенно если припомнить утреннее происшествие. Ошарашенный этой мыслью, я сижу, словно аршин проглотил. А может, это из-за нового лекарства? Надо будет спросить Розмари. А может, и нет. Но сама эта мысль меня радует — надеюсь, в ней есть хоть доля правды. Я не готов так просто расстаться с тем немногим, что у меня осталось. Время бежит, кресел вокруг меня становится все меньше, и вот наконец их ряд начинает напоминать беззубую улыбку тыквенной головы. Появляются все новые и новые семейства, выискивают в общем гуле приветствий своих одряхлевших предков, сильные и молодые тела склоняются над старыми и немощными, запечатлевая на щеках поцелуи. Кресла-каталки снимаются с тормозов, и старики в окружении родственников один за другим исчезают в дверях. Родные Ипфи устраивают целое представление, показывая, как они рады ее видеть. Распахнув пошире глаза и разинув рот, она вглядывается в их лица. Чувствуется, что она сбита с толку, но довольна. И вот нас уже шестеро. Мы с подозрением глядим друг на друга, а каждый раз, когда стеклянная дверь открывается, все лица тут же обращаются в ее сторону, и одно из них светлеет. Так продолжается, пока я не остаюсь один. Я смотрю на стенные часы. Без четверти три. Вот черт! Если они не появятся сейчас же, я могу и не успеть на парад-алле. Я ерзаю в кресле и чувствую себя раздражительным стариком. Господи, да ведь я на самом деле раздражительный старик, но когда они явятся, придется взять себя в руки. Просто потороплю их — мол, миловаться будем потом. Ничего, расскажут мне о своем продвижении по службе и об отпусках после представления. В дверях появляется Розмари. Она оглядывается по сторонам и замечает, что в вестибюле, кроме меня, никого. Оставив на посту медкарты, она подходит ко мне и садится рядом. — Что, ваших все нет, мистер Янковский? — Нет! — выкрикиваю я. — И если они сейчас же не появятся, толку от них не будет. Наверняка все лучшие места уже расхватали, да и вообще я рискую никуда не попасть! — Я жалобно оглядываюсь на часы. — И где они только застряли? Обычно они в это время уже здесь. Розмари смотрит на наручные часы — золотые, с эластичным ремешком, который как будто впивается ей в руку. Когда у меня еще были часы, я всегда носил их свободно. — А вы знаете, кто должен был прийти? — Нет. Я никогда не знаю заранее. Да и какая разница, лишь бы пришли вовремя. — Ладно, давайте-ка я попробую хоть что-нибудь разузнать. Она заходит за стойку на послу. Я пристально разглядываю прохожих, мелькающих за стеклянными дверями: а вдруг появится наконец знакомое лицо? Но они проплывают мимо один за другим, как в тумане. Перевожу взгляд на Розмари — она разговаривает с кем-то по телефону, переводит взгляд на меня, вешает трубку и снова набирает номер. Между тем на часах без семи три. Представление начнется всего через семь минут! Давление у меня настолько подскакивает, что все тело гудит, подобно флуоресцентным лампам над моей головой. Я уже распрощался с идеей взять себя в руки. Кто бы ни пришел, они у меня узнают, почем фунт лиха. Все здешнее старичье увидит представление целиком, включая парад-алле, только я не увижу — и где, спрашивается, справедливость? Если кто-то и должен был туда попасть, то это я. Ох, пусть только появятся! Если это будет кто-то из моих детей, уж я им задам по первое число. Если нет, то подождем, пока… — Увы и ах, мистер Янковский. — А? — тут же поднимаю глаза я. Розмари уже сидит рядом со мной, а я настолько потерял голову, что и не заметил. — Они сбились со счета, чья сегодня очередь. — И что, они выяснили, чья? Сколько им нужно времени, чтобы приехать? Розмари умолкает. Она сжимает губы и берет меня за руку. Так обычно поступают, готовясь сообщить дурные известия, и меня заранее начинает трясти. — У них не получится приехать, — говорит она. — Сегодня очередь вашего сына Саймона. Когда я ему позвонила, он вспомнил, но у него на сегодня уже другие планы. По остальным номерам никто не отвечает. — Другие планы? — хриплю я. — Да, сэр. Он очень сокрушался, но перестроиться уже не сможет. Мое лицо искажается, и прежде чем я успеваю хоть что-то с собой поделать, я уже распускаю нюни как младенец. — Мне очень жаль, мистер Янковский. Moгy представить, как важно вам было туда попасть. Я бы отвезла вас сама, но сегодня моя смена. Я подношу руки к лицу, пытаясь спрятать свои стариковские слезы. И тут же передо мной появляется бумажный платок. — Вы славная девушка, Розмари, — я беру платок и сморкаюсь. — Вы ведь и сами знаете. Не представляю, что бы я без вас делал. Она смотрит на меня долгим взглядом. Слишком долгим. И наконец произносит: — Мистер Янковский, я не говорила вам, что завтра уезжаю? Я аж подпрыгиваю: — А? Надолго? Вот черт. Только этого мне и не хватало. Если она в отпуск, то за это время с меня станется забыть, как ее зовут. — Мы переезжаем в Ричмонд, поближе к свекрови. Она сильно сдала. Вот это да! У меня отвисает челюсть, я не могу подобрать слов. — Вы замужем? — Мы с мужем вместе уже двадцать шесть лет, мистер Янковский. — Двадцать шесть? Нет. Не может быть. Вы же совсем девочка! — Бабушка, мистер Янковский, — смеется она. — Мне сорок семь. Некоторое время мы молчим. Она вытаскивает из бледно-розового кармашка новый бумажный платок вместо моего промокшего, и я вновь подношу его к своим запавшим глазницам. — Повезло же вашему мужу, — всхлипываю я. — Нам обоим повезло. Господь благословил. — И свекрови вашей повезло, — продолжаю я. — А из моих детей никто не пожелал взять меня к себе. — Что ж… порой это не так просто. — А я и не говорю, что просто. Она берет меня за руку. — Знаю, мистер Янковский. Я все знаю. Несправедливость происходящего подавляет меня. Я закрываю глаза и представляю себе старую дряхлую Ипфи Бейли в шапито. Да она и не заметит, куда ее привезли, и тем более ничего не запомнит. Проходит несколько минут, и Розмари спрашивает: — Я могу вам как-нибудь помочь, мистер Янковский? — Нет, — отвечаю я, да и как мне поможешь: ведь она не может ни отвести меня в цирк, ни привести цирк ко мне. Ни даже взять меня с собой в Ричмонд. — Я лучше побуду один, — добавляю я. — Да-да, я понимаю, — мягко говорит она. — Отвезти вас в комнату? — Нет, я посижу тут. Она встает, целует меня в лоб и исчезает в коридоре. Я слышу лишь, как скрипят по паркету ее резиновые тапочки. |
||
|