"Тысяча и один призрак" - читать интересную книгу автора (Дюма Александр)

ХIII. Замок Бранкован

Костаки спустил меня с рук на землю и почти тотчас соскочил сам, но, как бы ни были быстры его движения, Грегориска все-таки его опередил.

В замке, как и сказал Грегориска, хозяином был он. Слуги выбежали, увидя прибывших двух молодых людей и привезенную ими чужую женщину, но хотя их услужливость простиралась и на Костаки и на Грегориску, заметно было, однако, что больший почет и уважение они оказывают последнему. Подошли две женщины. Грегориска отдал им приказание на молдавском языке, а мне сделал знак рукою, чтобы я следовала за ними.

Во взгляде, которым он сопроводил этот знак, было столько уважения, что я не колебалась ни секунды. Пять минут спустя я была в большой комнате, которая даже невзыскательному человеку показалась бы не особенно уютной, но которая, очевидно, была в замке лучшей.

Это была большая квадратная комната, в которой стоял диван, обтянутый зеленой тканью, пять или шесть больших дубовых кресел, большой сундук и в углу кресло с балдахином, напоминающим великолепное сиденье в церкви.

Ни на окнах, ни на кровати не было и следа занавесей. В комнату входили по лестнице, в нишах которой стояли во весь рост (больше обыкновенного) три статуи Бранкованов.

Через некоторое время в эту комнату принесли вещи, между которыми были и мои чемоданы. Женщины предложили мне свои услуги. Я привела в порядок свой туалет и осталась в своей длинной амазонке, так как костюм этот как-то больше подходил к костюмам моих хозяев.

Едва успела я привести себя в порядок, как в дверь тихо постучали.

– Войдите, – сказала я, конечно, по-французски, ибо для нас, поляков, французский почти родной.

Грегориска вошел.

– Сударыня, я счастлив, что вы говорите по-французски.

– И я, сударь, – ответила я, – счастлива, что говорю на этом языке. Благодаря этой случайности я смогла оценить ваше великодушное ко мне отношение. На этом языке вы защищали меня от посягательств вашего брата, и на этом языке я выражаю вам мою искреннюю признательность.

– Благодарю вас, сударыня. Это естественно, что я принял участие в женщине, оказавшейся в столь затруднительном положении. Я охотился в горах, когда услышал частые выстрелы, раздававшиеся неподалеку. Я понял, что там происходит вооруженное нападение, и пошел на огонь, как говорят по-военному. Слава богу, я подоспел вовремя. Но позвольте мне узнать, сударыня, по какому случаю такая знатная женщина, как вы, очутилась в наших горах?

– Я, сударь, полька, – объяснила я. – Мои два брата только что убиты на войне с Россией. Мой отец, которого я оставила за приготовлениями к защите нашего замка от врага, без сомнения, теперь уже присоединился к ним, я же по приказанию отца убежала с места битвы и должна была искать убежища в монастыре Сагастру, в котором моя мать в молодости при таких же обстоятельствах нашла надежное пристанище.

– Вы – враг русских, тем лучше, – сказал молодой человек. – Это поможет вам здесь, в замке, а нам понадобятся все наши силы в той борьбе, которая предстоит. Теперь, когда я знаю, кто вы, узнайте и вы, сударыня, кто мы. Имя Бранкован вам, должно быть, небезызвестно?

Я поклонилась.

– Моя мать – последняя княгиня, носящая это имя; она последняя в роду этого знаменитого предводителя, убитого Кантемирами, этими презренными придворными Петра I. В первом браке мать моя состояла с моим отцом Сербаном Вайвади, также князем, но из менее знатного рода. Отец мой получил воспитание в Вене, где имел возможность оценить преимущества цивилизации. Поэтому позднее он решил сделать из меня европейца. Мы отправились во Францию, в Италию, Испанию и Германию.

Моя мать (знаю, сыну не следовало бы рассказывать то, что я расскажу вам, но ради вашего спасения необходимо, чтобы вы нас хорошо знали, так что, надеюсь, вы поймете причины этого разоблачения) во время первого путешествия моего отца, когда я был еще ребенком, вступила в преступную связь с предводителем повстанцев – так в этой стране называют людей, напавших на вас, – сказал улыбаясь Грегориска, – моя мать, говорю я, вступила в то время в преступную связь с графом Джиордаки Копроли, полугреком, полумолдаванином, обо всем написала отцу и попросила развода. В качестве причины развода она выставляла то, что она, потомок Бранкованов, не желает оставаться женою человека, который с каждым днем становился все более чужд своей стране. Увы, моему отцу не пришлось давать согласия на это требование, которое вам может показаться странным, между тем как у нас развод самое естественное и самое обычное дело. Отец мой в это время умер от аневризма, которым он страдал давно, так что это письмо получил я.

Мне ничего не осталось, как искренне пожелать счастья моей матери. Я написал письмо с моими пожеланиями и уведомил ее, что она вдова.

В этом же письме я испрашивал позволения продолжать мое путешествие, и такое позволение было мною получено. Я намерен был поселиться во Франции или в Германии, потому что не хотел встречаться с человеком, который ненавидел меня и кого не мог любить я, то есть с мужем моей матери.

Неожиданно я узнал, что граф Джиордаки Копроли убит, и поспешил вернуться. Я любил свою мать, сочувствовал ее одиночеству, понимал, как нуждалась она в том, чтобы при ней в такую минуту находились люди, которые могли быть ей дороги. Хотя она и не питала ко мне нежных чувств, но я был ее сын.

И вот в одно прекрасное утро я вернулся в замок наших предков. Я встретил здесь молодого человека; я посчитал его чужим, но потом узнал, что он мой брат.

То был Костаки, внебрачный сын моей матери, усыновленный позднее Копроли. Костаки – неукротимый человек, как вы уже успели убедиться, для которого закон – его страсти, для которого на свете нет ничего святого, кроме матери, который подчиняется мне, как тигр подчиняется руке укротителя; с вечным ревом и со смутной надеждой пожрать меня в один прекрасный день. Внутри замка, в жилище Бранкованов и Вайвади, я еще повелитель; но за оградой, в горах, он просто безумствует и хочет, чтобы все склонялись под его железной волей. Почему он уступил сегодня, почему сдались его люди – не знаю: по старой привычке, наверное. Но я не рискнул бы еще раз испытывать судьбу. Оставайтесь здесь, не выходите из этой комнаты, из этого двора, не выходите за стены замка, и тогда я ручаюсь за вашу безопасность; если же вы сделаете хоть один шаг за ограду замка, тогда я ни за что не ручаюсь, но готов умереть, защищая вас.

– Не могла бы я согласно желанию моего отца продолжать мой путь в монастырь Сагастру?

– Пожалуйста, прикажите, и я буду вас сопровождать, но по дороге я буду убит, а вы… вы не доедете.

– Что же мне делать?

– Оставаться здесь и ждать развития событий, чтобы воспользоваться случаем. Предположите, что вы попали в вертеп разбойников и что только одно мужество может вас спасти, что только ваше хладнокровие может вас выручить. Хотя моя мать отдает предпочтение Костаки, сыну любви, она добра и великодушна. К тому же она урожденная Бранкован, настоящая княгиня. Вы ее увидите, она защитит вас от грубых притязаний Костаки. Отдайте себя под ее покровительство; вы красивы – она вас полюбит. – Он посмотрел на меня с неизъяснимым выражением. – Да и кто может, увидев вас, не полюбить? Пойдемте теперь в столовую, она ждет нас там. Не выказывайте ни смущения, ни недоверия, говорите по-польски, никто здесь не знает этого языка. Я буду переводить матери ваши слова. Не беспокойтесь, я скажу лишь то, что нужно будет сказать. Но не проговоритесь ни единым словом о том, что я вам открыл, никто не должен знать, что мы понимаем друг друга. Вы еще не знаете, что даже самые правдивые из нас прибегают к хитрости и обману. Пойдемте.

Я последовала за ним по лестнице, освещенной смоляными факелами, которые были вставлены в прикрепленные к стене железные подставки. Эта необычная иллюминация была устроена, по-видимому, в мою честь.

Мы вошли в столовую. Как только Грегориска произнес по-молдавски «иностранка» — слово, которое я уже понимала, женщина высокого роста подошла к нам.

Это была княгиня Бранкован. Ее седые волосы были уложены вокруг головы. На ней надета была соболья шапочка с плюмажем в знак ее княжеского происхождения. На ней была туника из парчи, корсаж, усыпанный драгоценными каменьями, и длинное платье из турецкой материи, отделанное также собольим мехом. Она держала в руках янтарные четки, которые быстро перебирала пальцами.

Рядом с ней стоял Костаки в роскошном мадьярском костюме, в котором он выглядел еще более странно. На нем было зеленое бархатное платье с длинными рукавами, ниспадавшими до колен, красные кашемировые панталоны и расшитые золотом сафьяновые туфли; голова была непокрыта. Длинные иссиня-черные волосы падали на обнаженную шею, контрастируя с узкой полоской белой шелковой рубахи.

Он неловко поклонился мне и произнес по-молдавски несколько слов, которых я не поняла.

– Вы можете говорить по-французски, брат мой, – сказал Грегориска, – дама полька и понимает этот язык.

Тогда Костаки произнес несколько слов по-французски, которые я так же мало поняла, как и те, которые он произнес по-молдавски, но мать, протянув мне с важностью руку, прервала его. Очевидно, она хотела дать понять сыновьям, что принять меня должна она.

Она пpoизнecлa по-молдавски приветственную речь, которую я легко поняла благодаря ее выразительной мимике. Она указала мне на стол, предложила место возле себя, указала на весь дом, как бы поясняя, что все здесь к моим услугам; а затем, усевшись с благосклонной важностью, она перекрестилась и начала читать молитву.

Тогда каждый занял место, назначенное ему по этикету. Грегориска сел около меня. Я была иностранка и потому почла за благо уступить Костаки почетное место около его матери Смеранды – так звали княгиню.

Грегориска также переоделся. На нем была мадьярская туника, как и на брате; только его туника была из бархата цвета граната, а панталоны из синего кашемира. Шею его украшал великолепный орден – то был Нишам султана Махмуда.

За тем же столом, что и мы, ужинали и друзья дома, и прислуга.

Ужин прошел скучно; Костаки не проронил со мною ни слова, хотя его брат был внимателен ко мне и все время говорил со мной по-французски. Что касается матери, то она предлагала мне яства с тем торжественным видом, который ни на минуту ее не покидал. Грегориска сказал правду: она была настоящей княгиней.

После ужина он подошел к матери, объяснил ей по-молдавски, как необходим мне отдых после волнений такого дня. Смеранда кивнула в знак согласия, протянула мне руку, поцеловала в лоб, как будто я была ее дочь, и пожелала провести спокойную ночь в ее замке.

Грегориска был прав: я страстно жаждала остаться одной. Я поблагодарила княгиню, которая проводила меня до дверей, где ждали те две женщины, которые раньше провожали меня в мою комнату.

Я в свою очередь поклонилась ей и обоим ее сыновьям и вошла в комнату, которую покинула час тому назад.

Диван превратился в кровать – вот и вся происшедшая там перемена. Я поблагодарила женщин, сделала им знак, что разденусь сама, и они тотчас же вышли с выражением почтения. По-видимому, им было приказано повиноваться мне во всем.

Я осталась одна в громадной комнате. Свеча освещала только те ее части, по которым я проходила. Не будучи в состоянии освещать всю комнату, свет свечи преграждал каким-то странным образом путь свету лунному, проникавшему через мое окно, на котором не было занавесей.

Кроме двери, в которую я вошла с лестницы, в комнате были еще две двери; на них были два громадных засова, которыми двери запирались изнутри, и это меня успокаивало.

Я подошла к двери, в какую вошла; эта дверь, как и другие, запиралась на засов.

Я открыла окно – оно выходило на пропасть.

И тогда я поняла, что Грегориска намеренно выбрал для меня эту комнату.

Вернувшись к дивану, я увидела на столе у изголовья маленькую сложенную записку. Я открыла ее и прочла по-польски:

Я последовала его совету. Усталость взяла верх, и я, позабыв про свои огорчения, быстро уснула.