"Философия и гуманитарные науки" - читать интересную книгу автора (Де Сантис Пабло)

ЭКСПЕДИЦИЯ МАРСИЛЬЯЧА

— Я тогда был студентом, и я был без ума от блестящих занятий, которые вел Марсильяч Второй, профессор риторики и стихосложения, — начал Новарио. — Я был его любимым студентом: однажды вечером, после семинара, он пригласил меня в бар и там рассказал мне об экспедиции, взяв слово, что я буду хранить доверенный мне секрет. Это было тяжелым условием: всегда трудно молчать о том, что тебя выделяет заслуженный человек, — но я дал ему слово и не собирался злоупотреблять его доверием.

В тот вечер мы собрались в загородном доме Марсильяча: десять студентов, три аспиранта и два профессора — сам Марсильяч и Томпсон, преподававший архивное дело и документацию. Мы договорились использовать псевдонимы. Самые молодые выбрали громкие имена: Сандокан,[6] Черное Пончо, Флэш Гордон.[7] Более утонченный Марсильяч предпочел назваться Альпийской Фиалкой.

В понедельник вечером мы, студенты, собрались в концертном зале и, сохраняя молчание, дождались, пока весь персонал не покинет здание. Всем было известно, что старый ночной сторож умер две недели назад, а нового пока что не наняли, так что до утра здание было в нашем полном распоряжении. Мы поднялись на пятый этаж.

Мы разделились на группы. В нашу задачу входило делать записи обо всем, что могло бы иметь хоть какую-то ценность: документы начала века, монографии знаменитостей, любопытные и редкие книги, забытые доклады для «внутреннего употребления». Вскоре я отделился от своей группы, утомленный бессодержательной болтовней студентов. Я хотел присоединиться к двум другим, которые казались мне более сдержанными и серьезными, но они стали расспрашивать меня о моих политических взглядах, как если бы… ну, я не знаю… хотели всучить мне какую-нибудь партийную газету. Я немедленно удалился и задумался о своей тяжкой судьбе одиночки: в течение последних нескольких месяцев мне удалось серьезно поговорить только с профессором Марсильячем, взявшим себе псевдоним Альпийская Фиалка и оставшимся дома — под тем предлогом, что у него аллергия на пыль.

Я слышал веселые крики своих товарищей и даже — короткий смешок в глубине, как мне показалось, пещеры, вырытой в бумажной горе, и мне сразу же вспомнилась белокурая студентка, одетая в короткую юбку и прозрачную кофточку. Ее приняли в нашу группу в самый последний момент, не понятно, с какой такой радости. Но все звуки исчезли, когда я углубился в залежи монографий. В течение нескольких часов я разбирал папки, пока не заметил записную книжку черного цвета, содержавшую сведения, которые могли оказаться полезными. Главная цель экспедиции — перебрать нагромождения бумаг и сделать опись находившихся там документов: тема и год написания. Вскоре я понял, что в таком беспорядке составить опись никак невозможно, не говоря уж о том, чтобы найти интересующие нас бумаги.

Было уже поздно, и я предложил Новарио перебраться в какое-нибудь кафе, так как здание скоро закроется. Мы зашли в бар неподалеку от здания института, заказали по вермуту, и Новарио продолжил рассказ о своих юношеских приключениях.

— Я уже утомился перебирать старые бумаги и собирался вернуться к своим товарищам, но тут мне попалось несколько голубых тетрадей. Среди этой горы бумаг именно тетрадей было совсем немного, и все тетради, которые мне попадались до этого, содержали какие-то финансовые отчеты. Но эти тетради… это было совсем другое. Все листы были исписаны филигранными крошечными буквами с большими интервалами между словами. Я быстро их пролистал при свете фонаря. Помню только одну фразу: «Человек, который находится в комнате, полной макулатуры, в конце концов открывает для себя, как коварны окружающие его бумаги и что у них есть способность к самовоспроизведению». Запомнил ее потому, что сам испытывал что-то похожее. На последней странице стояло имя автора: Омеро Брокка.

Я сделал пометку в записной книжке, придав ей значения не больше, чем остальным своим записям. Рядом с тетрадями я нашел две синие папки для бумаг, набитые листами с машинописными текстами, которые тоже были подписаны именем Брокки. Я никогда раньше не слышал о таком авторе. Я решил захватить с собой одну из тетрадей, но тут меня отвлекли: сначала послышался очень громкий шум, как если бы обрушился штабель папок, а потом — крик ужаса.

Я выбежал в коридор и увидел ту самую студентку — блондинку. Она вся тряслась и поправляла на себе одежду. «На меня крыса едва не набросилась, вот почему я кричала». Мы решили, что пора закругляться. Кто-то упомянул о бумажных блохах, и все сразу начали почесываться. В общем, мы так торопились к выходу, что не проверили, все ли на месте.

Не зная, какое сокровище я теряю, я выбросил свою тетрадь в какой-то угол на пятом этаже. Когда мы вышли из здания через заднюю дверь, кто-то заметил, что нет Онорио — аспиранта кафедры грамматики. Никому не хотелось снова тащиться на пятый этаж, чтобы проверить, не остался ли он наверху; мы рассудили, что он ушел раньше, потому что ему наскучила наша игра. Мы разошлись по домам, договорившись встретиться завтра и сопоставить наши отчеты. Мы оставили дверь открытой, на случай, если Онорио все-таки задержался наверху.

На следующий день профессор Марсильяч позвонил в общежитие, где жил Онорио. Там ему сказали, что Онорио не ночевал дома и до сих пор не вернулся. Марсильяч решил немедленно встретиться со мной и еще одним студентом, которому он доверял так же, как мне (этот второй был намного моложе меня). При встрече, когда я обратился к Марсильячу, я назвал его Альпийской Фиалкой, но профессор резко меня оборвал:

— Новарио, прекратите свои идиотские шутки. Вы разве еще не поняли, что у нас проблемы?

Манера речи Марсильяча в тот день явно не совпадала с доктринами, которые он проповедовал на занятиях по ораторскому искусству. (Красноречие, всегда говорил он, это одна из форм этики.) Он объяснил, что экспедиция на пятый этаж проходила без ведома руководства университета, что никто из дирекции не подписывал разрешения, и попросил нас не называть его имени в случае, если нас будут допрашивать в полиции.

— Пусть все думают, что это была просто студенческая проказа, которая плохо закончилась. Так будет лучше для всех.

Во второй половине дня, когда наша группа собралась на факультете, чтобы узнать новости, у входа стояла «скорая помощь». Онорио нашли мертвым на пятом этаже — его раздавило под тоннами монографий. Версия была такая: аспирант кафедры грамматики Карлос Онорио, воспользовавшись отсутствием ночного сторожа, отправился на поиски приключений на пятый этаж — ночью, в одиночку; видимо, его что-то заинтересовало, какая-то рукопись или папка, и он полез за ней на пятиметровую колонну бумаг, которая рассыпалась под его весом. Никто нас не вызвал в полицию, чтобы дать объяснения, и вообще дело быстро замяли и как будто забыли — во всяком случае, никогда больше не вспоминали.

Уже годы спустя мне попалось одно из исследований Конде, посвященное Брокке. Последнее имя показалось мне смутно знакомым. Я перелопатил свои бумаги, нашел ту старую записную книжку и узнал, что держал в руках великое произведение, которое считалось утерянным — рукопись, за которую любое издательство заплатило бы целое состояние. Я неоднократно пытался найти тот угол, но днем я там совершенно терялся и ничего не узнавал. Мне надо пойти туда ночью, с фонариком, как тогда… двадцать лет назад… Может, тогда у меня получится.

Новарио допил свой вермут и заказал еще. Он сказал, что собирается повторить этот давний поход прямо сегодня ночью: дождаться темноты и, когда в здании никого не останется, подняться на пятый этаж. Он говорил, как одержимый. Он верил, что там, наверху, по прошествии стольких лет, он все же отыщет смысл своей жизни.

— Если хотите, пойдемте со мной, но при условии, что вы ничего не расскажете Конде.

— Я не специалист по творчеству Брокки. Зачем мне идти с вами и полночи сидеть среди старых бумаг?

Новарио молчал, но это молчание было красноречивее всяких слов. Не в том смысле, что он молчал как-то слишком красноречиво, просто, пока он молчал, у меня в голове появилась мысль. Я, разумеется, помнил о своем долге перед Конде, но это уже не имело значения. Работа, которую поручил мне Конде, стала первым посланием из мира теней — мне от призрака Брокки; и вот теперь я получил второе.

— Хорошо, я пойду, — сказал я Новарио, но на самом деле я отвечал Брокке.

— Ночной сторож есть? — спросил он.

— Да, но у него есть какие-то выходные, наверное. Надо будет выяснить.

— Не трудитесь. Мы его подкупим.

Меня вообще очень легко убедить. Такой уж я человек — поддаюсь посторонним влияниям. Но только пока человек сидит рядом и говорит. Когда он уходит, моя убежденность слабеет, и возникает какая-то пустота, которую не могут заполнить воспоминания о том, что же он говорил. Едва Новарио ушел, у меня тут же возникли сомнения, и я раскаялся в том, что поддался на его уговоры.

На следующий день я зашел в административный офис. Мужчина в синем комбинезоне увлеченно разгадывал кроссворд, толстая женщина раскладывала пасьянс в одиночку. Я спросил про коменданта.

— Он не появлялся уже два дня, — сказал мужчина.

— У него депрессия, — пояснила женщина. — Ему все видится холодным и серым, как будто весь мир поражен смертью. Я знаю, о чем я говорю, у моего мужа тоже такое было. Его вытащили из депрессии, но только за счет таблеток. Теперь он иногда впадает в эйфорию, и в такие дни с ним вообще невозможно общаться.

— Может быть, господина Виейру угнетает это здание, — сказал я. — Такое громадное, грязное… Можно представить, как оно угнетает ночного сторожа, которому приходится здесь дежурить по ночам.

— Не упоминайте о нем, — сказал человек в синем. — Он приносит несчастья.

— В смысле, приносит несчастья?

— Ну, какой-то он странный. И в этой своей шахтерской каске он похож на призрака.

— Мне говорили, что у него вообще выходных не бывает.

— Враки все это. В правилах говорится, что он отдыхает две ночи, с пятницы на субботу и с субботы на воскресенье. Раньше на выходные нанимали охранника, но два года назад мы от этого отказались.

Я позвонил Новарио в гостиницу. Была как раз пятница, и, поскольку он не хотел задерживаться в столице дольше необходимого, мы решили предпринять экспедицию этой же ночью.