"Вирусный флигель" - читать интересную книгу автора (Ирвинг Дэвид)

Циник у власти

Через несколько недель после потопления парома доктор Виртц получил извещение о прибытии груза из Рьюкана — нескольких барабанов с тяжелой водой различной концентрации. Виртц, ничего не знавший о недавних событиях в Норвегии, не мог понять, почему концентрация тяжелой воды в присланных барабанах гораздо ниже необходимой, и обратился со своим недоумением к Дибнеру. Тот рассказал о демонтаже завода тяжелой воды и дал Виртцу понять, что прибывшие барабаны попали в Германию лишь благодаря особым мерам, принятым в последний момент. По словам Дибнера, им стало известно о готовящейся диверсии и они залили в барабаны вместо тяжелой воды простую. И, как оказалось, не напрасно — эти барабаны были потоплены. Те же барабаны, которые прибыли в Берлин, переправляли на грузовиках.

Действительно ли дело обстояло так, как рассказал Дибнер? И не оказалась ли напрасной отважная акция Хаукелида и его помощников?

Дибнера либо ввели в заблуждение, либо он сам намеренно не говорил правды Виртцу. Фактически дело обстояло совсем по-другому. Как помнит читатель, после гибели парома на поверхность озера всплыли четыре барабана. Их вскоре выловили и послали в Германию. Общее количество чистой тяжелой воды в них составляло 121 литр. Кроме того, в Захейме и Веморке собрали остатки воды разной концентрации с общим эквивалентом чистой тяжелой воды 120 литров; 3 марта из Захейма вывезли на грузовиках 12 барабанов с эквивалентным содержанием 37,1 литра и из Веморка 32,4 литра. Еще через шесть дней из Веморка вывезли последний груз с эквивалентом тяжелой воды 50,7 литра. Однако вода не годилась для непосредственного использования вследствие малой концентрации и загрязнения примесями поташного щелока. Эти запасы переправили в Силезию, где «ИГ Фарбениндустри» собиралась переработать их в чистую тяжелую воду. Однако развитие наступления советских войск сорвало ее планы.

Немецкие ученые все еще не сомневались, что находятся далеко впереди физиков других стран и могут раньше всех пустить атомный реактор. Но после того как надежды на увеличение запасов тяжелой воды рухнули, им лишь оставалось определить на опыте, хватит ли имеющихся двух с половиной тонн тяжелой воды для создания критического реактора: теоретические расчеты показывали, что этого количества, быть может, окажется недостаточно.

В ту пору на армейском исследовательском полигоне в Готтове началась серия оригинальных ядерных экспериментов, совершенно отличных от проводившихся до того в Германии. Их инициатором был все тот же энергичный и предприимчивый Дибнер. В конце мая Герлах очень коротко упоминал об этих экспериментах:

Что же имел в виду Герлах?

Как это ни удивительно, в Готтове небольшая группа специалистов по взрывчатым веществам решила получить термоядерную реакцию. Сегодня можно сразу же сказать, что их попытки были заранее обречены на провал. Однако, поскольку об их работе до сих пор никогда не упоминали в литературе, стоит сказать о ней. Единственным источником сведений, попавшим в руки западных ученых, является небольшой, всего на шести страницах, отчет, захваченный в Германии Миссией Алсос. Он озаглавлен: «Эксперименты в области инициирования ядерной реакции с помощью взрывчатых веществ». Кроме этого отчета имеется лишь краткое описание опытов, данное Дибнером уже незадолго до смерти.

В 1944 году исполнилось ровно десять лет с тех пор, как Резерфорд, Олифант и Хартек открыли реакцию ядерного синтеза, в которой два атома тяжелого водорода (эти ученые называли их в ту пору «диплонами») образуют атом гелия с попутным выделением гигантской энергии. С помощью ускорителя частиц они разгоняли атомы дейтерия и направляли их на мишень, также содержавшую атомы дейтерия. При соударении атомов с мишенью на экране контрольного осциллографа возникали очень большие импульсы, указывавшие на выделение огромной энергии.

Когда об этих опытах стало известно, некоторые физики заговорили о возможности осуществления термоядерного синтеза при температуре порядка нескольких миллионов градусов. В 1939 году в журнале «Физикал ревью» появилась знаменитая статья Ганса Бете «Генерация энергии в звездах»; в ней он приводил некоторые расчеты, относящиеся к термоядерной реакции, протекающей в недрах звезд. Но возможно ли было на земле довести температуру атомов дейтерия до требуемой величины?

Вот что по этому поводу говорилось в первых строках отчета, написанного немецкими физиками в 1944 году:

Первую серию опытов выполнила группа Дибнера при участии доктора Тринкса из военного министерства. В опытах применялись толовые шашки разных диаметров и высотой в восемь и десять сантиметров. В донной части шашки делалось небольшое углубление, в которое вставляли конус из носителя дейтерия — тяжелого парафина. Потом под шашку закладывали серебряную фольгу, которая должна была играть роль индикатора радиоактивности. Первые два подрыва оказались столь сильными, что испытательные боксы получили серьезные повреждения, и «даже не удалось обнаружить каких-либо следов серебряной фольги». В последующих подрывах серебряную фольгу защитили гораздо лучше, благодаря чему сохранились целые куски, но они, однако, не содержали никаких следов радиоактивности.

Это побудило ученых разработать новую методику. Она основывалась на опубликованной в 1942 году работе Гудерли, посвященной очень высоким температурам, возникающим при прохождении в газе мощных сферических или цилиндрических ударных волн. Правда, работа Гудерли относилась к идеальному газу, а потому Тринкс не ожидал, что она поможет правильно описать процесс распространения сходящихся ударных волн, особенно в момент достижения центра объема с тяжелым водородом. Он и не надеялся на одни лишь ударные волны. Методику новых опытов он разработал и с учетом другой теоретической работы, опубликованной еще в 1936 году. Ее автор Хунд исследовал поведение вещества при сверхвысоких давлениях. Тринкс воспользовался также и упомянутой уже статьей Бете. По расчетам Тринкса получалось, что, если ему удастся создать температуру в четыре миллиона градусов и давление в двести пятьдесят миллионов атмосфер, количество индивидуальных актов ядерного синтеза станет весьма большим. Такую температуру и такое давление Тринкс рассчитывал получить, воспользовавшись бомбой диаметром от метра до полутора метров.

Тринкс и его ассистент доктор Сахсе — свояк Дибнера — подготовили сравнительно несложный опыт. Они изготовили из серебра сферу диаметром в пять сантиметров и заполнили ее тяжелым водородом. Затем сферу поместили в толщу обычного взрывчатого вещества и подорвали его одновременно в нескольких точках поверхности.

Процесс развивался следующим образом, Под действием очень высокого давления серебро сжижалось и сходилось к центру сферы со скоростью 2600 метров в секунду. При сжатии толщина превратившихся в жидкость и сближавшихся стенок все время увеличивалась, и поэтому их внутренние поверхности перемещались в совершенно фантастической скоростью. И именно с этой скоростью и сжималась небольшая масса тяжелого водорода: в течение каких-то долей секунды на тяжелый водород, не имевший возможности вырваться сквозь серебряный заслон, действовали такие же давления и такая же температура, как в самом центре Солнца!

Ученые провели несколько опытов такого рода ж каждый раз проверяли обнаруживаемые следы серебра на радиоактивность. Все результаты оказались отрицательными. Ныне неудачу можно объяснить слишком малым количеством использовавшихся в опыте веществ.

Имеются сведения об аналогичных опытах, проведенных моряками в Дэниш-Ниенхофе, под Килем. Моряки даже привлекали к ним Хакселя, который консультировал их о методах обнаружения нейтронов. Однако сам Хаксель не рекомендовал адмиралтейству продолжать опыты.

Авторы экспериментов признавали низкую достоверность принятых методов измерений и не считали полученные результаты исчерпывающими. Тем не менее вряд ли стоило ожидать от этих опытов положительных результатов. А потому их в Германии больше не повторяли. Убедившись в тщетности своих попыток осуществить термоядерную реакцию в тяжелом водороде, немецкие ученые совсем перестали понимать ученых Англии и Америки, которые прилагали столько старания, чтобы не допустить производства тяжелой воды в Германии. Немецкие физики так и не смогли понять, почему их стремление получить тяжелую воду вызывало такое противодействие. Если из тяжелой воды нельзя сделать атомную бомбу, то что же в ней страшного?

У профессора Герлаха действительно имелись немалые личные достоинства, но к их числу никак нельзя отнести особую энергичность и инициативность. Те, кому приходилось встречаться с ним, когда он уже занял новый пост, сохранили в памяти образ крупного ученого, добровольно заточившего себя среди бесчисленных бумаг: отчетов, статей и документов, которые он тщательно и методически изучал, никогда, впрочем, не имея возможности вникнуть в них до конца.

Не успел Герлах толком войти в круг новых дел и обязанностей, как уже получил из Имперского исследовательского совета требование выслать в аппарат Геринга очередной двухмесячный отчет о работе. В своем мюнхенском институте, заставленном почти сплошь горшками с цветами, Герлах попросту игнорировал эту трудоемкую и довольно бесполезную обязанность. Он не ответил на запрос. И так как все сошло ему с рук, он и в дальнейшем поступал подобным образом. В сохранившихся документах имеются лишь два ответа, подготовленных Герлахом. На одном из них дата «март 1944 года» исправлена рукой Герлаха на «май 1944 года», а другой представляет собой написанный карандашом черновик, который никогда даже не был перепечатан и пролежал у Герлаха до последних дней войны, а затем вместе с его автором попал в руки союзников. Надо сказать, у Герлаха застревали и документы, имевшие важное значение, — отчеты о научных исследованиях. Последнее, правда, происходило не в силу нерадивости нового полномочного представителя, скорее наоборот — руководя одновременно и атомным проектом, и всеми прочими физическими исследованиями в Германии, он попросту не успевал справиться со всем[37].

Дневник, который в ту пору вел Герлах, отражает всю напряженность первых недель его работы на новом посту. Из записей видно, как он метался в персональном салон-вагоне между Мюнхеном и полуразбомбленным Берлином, в какой спешке проводил совещания с Эзау, Менцелем, Шуманом, Хартеком, выезжал в Лейну вместе с Бютефишем и заносил записи и пометки, например: «Дибнер — тяжелая вода». Но как бы ни был занят Герлах, в его записях регулярно упоминается Розбауд, правда, вовсе не в связи с делами. Герлах по два-три раза в неделю встречается с ним за вторым завтраком и обсуждает проблемы, возникающие, в немецком атомном проекте. «Он считал меня своим личным другом», — говорил впоследствии Розбауд американцам.

В феврале Герлах посетил гигантские заводы «ИГ Фарбениндустри» в Лейне, где предполагали построить мощный завод тяжелой воды. Во время поездки погода была отвратительной и Герлах захворал. Однако он крепился, хотя, оставаясь в пронизанном воем сирен и бомб Берлине, он почти не мог спать, да и в своей мюнхенской квартире, где взрывом выбило окна и не действовало отопление, а цветы погибли, ему было не лучше.

Все это видно из его дневника: и условия, и обстоятельства, в которых ему пришлось жить и действовать, и люди, с которыми ему пришлось теперь иметь дело. Так, все чаще и чаще на страницах дневника упоминаются фамилии Фишера и Шпенглера, двух эсэсовских аппаратчиков, приставленных к немецкой науке.

Однажды ночью, когда Герлах оставался в своем кабинете в здании Харнака — здесь теперь был его основной опорный пункт — раздался телефонный звонок. Герлаху приказывали не ложиться спать и дожидаться приезда нескольких эсэсовцев. В середине ночи к Герлаху пожаловал эсэсовский генерал. Прежде всего он поинтересовался, считает ли Герлах профессора Бора опасной личностью и знает ли он его в лицо.

— Мне несколько раз пришлось встречаться с Бором, — ответил Герлах.

— Бора необходимо ликвидировать, — сказал генерал.

— Но для этого надо знать, где находится Бор, — осторожно возразил Герлах. — Разве он все еще в Стокгольме? И разве убийство этого всемирно известного Человека не нанесет ущерба Германии в глазах мирового общественного мнения?

Генерал нахмурился и нетерпеливо перебил Герлаха: Вы все еще верите, что человеческая жизнь чего-то стоит. Вскоре вы убедитесь в обратном.

— Думаю, вам трудно будет добраться до Бора, ведь он, по всей вероятности, в Лондоне, — ответил Герлах.

— В Лондоне?! — генерал просиял. — Прима!

И действительно, в Лондоне эсэсовцы располагали верными людьми, а убить Бора во вражеской стране было даже проще, чем в нейтральной, так как тогда не возникло бы никаких дипломатических осложнений.

Эсэсовцы еще несколько раз навещали Герлаха и обсуждали с ним дальнейшие подробности плана. Все же Герлах, воспользовавшись своими связями с представителями СС в министерстве иностранных дел, сумел отвратить репрессии от ближайших сотрудников Бора, оставшихся в Копенгагене. А сам Бор был уже вне досягаемости эсэсовских горилл. Под именем мистера Николаса Бейкера он жил в Америке, в Лос-Аламосе, где создавали атомную бомбу.

Американцы все еще не избавились от опасений, что и немцы делают бомбу. Летом 1943 года немецкие власти начали широкую пропагандистскую кампанию и с тех пор непрерывно трубили о новом ужасающем сверхсекретном оружии, которое они вскоре пустят в ход. Никто точно не знал, что они под этим подразумевают. Но поскольку американцы действительно готовили новое ужасающее сверхсекретное оружие, они не могли отделаться от мысли, что и немцы делают то же самое.

По рекомендации начальника военной разведки генерала Стронга, в военном министерстве США было решено организовать специальную разведывательную миссию, которой необходимо было добыть сведения об атомных работах в Германии. По мнению генерала Гровса, после высадки в Италии и по мере продвижения 5-й американской армии на север страны, а особенно после падения Рима, там можно будет разузнать кое-что новое о немецком атомном проекте. Так родилась ставшая столь известной Миссия Алсос (по-гречески «алсос» означает то же, что «grove» по-английски, т. е.— роща, лесок). Миссия создавалась совместное отделом G-2 армии, «Манхэттенский проектом», руководимым Гровсом, Бюро научных исследований и разработок (OSRD), руководимым Ваневаром Бушем, и военно-морскими силами [38].

Командовать Миссией Алсос поручили подполковнику Борису Пашу, который за несколько месяцев до того столь усердно и грубо проводил допросы Роберта Оппенгеймера. Многие ответственные офицеры безопасности на Западном побережье люто ненавидели Паша. Он доставлял им массу неприятностей своими методами работы; всячески стараясь показать их неумелость, он часто поручал своим подчиненным выкрадывать у коллег секретные дела и документы. Понятно, что назначение Паша за океан большинство встретили со вздохом облегчения. Но, избранный руководить миссией столь особого свойства, Паш ничего общего не имел с наукой, и это было одной из причин, почему Миссия Алсос в Италии не принесла особой пользы.

Она была отправлена в Неаполь 16 декабря 1943 года. Оттуда Паш в сопровождении своих сотрудников выехал в Таранто, где опрашивал нескольких итальянских морских офицеров, знакомых с научными исследованиями немцев. В течение следующих двух недель они возились с генерал-лейтенантом Маттеини, который руководил вопросами военно-морского вооружения, и с несколькими профессорами из университетов Неаполя и Генуи. Стало ясно, что итальянцы несомненно не проводили собственных работ в области атомных взрывчатых веществ и что они не имеют каких-либо ценных сведений о немецких исследованиях. Немцы не считали нужным информировать своих союзников, а итальянцы, в свою очередь, не очень-то стремились разузнать, чем заняты немецкие ученые.

Наиболее ценные сведения удалось получить от Марио Гаспери, бывшего авиационного атташе в Берлине, прожившего там в течение шести лет и ухитрившегося улизнуть домой всего за два дня до выхода Италии из войны. Гаспери попался Миссии Алсос в конце января 1944 года. Его продержали трое суток в неапольской резиденции Миссии и каждый день тщательно опрашивали. Гаспери оказался «наиболее стоящим» из всех, с кем в тот раз пришлось иметь дело Миссии Алсос. Он был приятелем генерала Марквардта, ведавшего в германских военно-воздушных силах бомбовым вооружением. Однажды Марквардт сказал Гаспери, что в Германии «не разработали какого-либо нового чрезвычайно мощного взрывчатого вещества». (Фактически немецкие военно-воздушные силы, как мы знаем, не имели никакого отношения к урановому проекту.) Кстати, то же самое утверждал и один из агентов американского Бюро стратегических служб, ответственный работник химической фирмы, имевшей связи с промышленниками взрывчатых веществ в Германии.

Из случайного разговора Гаспери довелось узнать о деятельности немцев в Норвегии, связанной с тяжелой водой, и он смутно запомнил, что к этому какое-то отношение имела «ИГ Фарбениндустри». Однако он ничего не знал ни о рудниках в Иоахимстале, ни о каких-либо крупных группах физиков, работающих над взрывчатым веществом. Ничего он не знал и о Боте и Гентнере, о заводах тяжелой воды в Германии, и ему никогда не приходилось слышать ни о необычных эпидемиях, ни о случаях радиевого отравления.

Миссии не удалось найти никаких указаний на то, что немцы организовали добычу радиоактивных руд и что у них появились новые, исключительно мощные потребители электроэнергии, производящие нечто такое, чего нельзя объяснить уже известными технологическими нуждами. В общих выводах, сделанных Миссией, упоминалось, что все требовавшие больших сроков разработки были в Германии запрещены, и данное запрещение делало весьма сомнительным проведение разработок атомной бомбы: «…подобное решение могло бы остаться в силе даже после реорганизации немецких исследований в 1944 году». Словом, когда полковник Паш и его офицеры выехали 22 февраля в Вашингтон, они практически не везли с собой никаких ценных данных. Плод их трудов — отчет — был составлен в весьма осторожных выражениях и его разослали очень немногим.

До образования Миссии Алсос ведущее положение в области получения сведений о немецких ядерных исследованиях занимала британская разведка. Перрин и Уэлш, работая бок о бок, сумели составить весьма подробную картину немецких достижений. И для них обоих образование Миссии Алсос явилось очень важным событием, поскольку ее ресурсы и возможности были куда богаче их собственных. Для них вопрос заключался теперь в том, насколько опасно для их монопольного положения образование этой миссии.

Поначалу, когда в декабрьские дни 1943 года в Лондоне появился один из офицеров Гровса майор Роберт Фурман, угроза показалась не особенно серьезной. Фурман был широкообразованным человеком, личным другом Гровса и прекрасным теннисистом, но его качества разведчика Перрин и Уэлш оценили весьма низко. Фурман приехал обсудить возможности проведения объединенных англо-американских разведывательных операций, и Перрин и Уэлш принимали его в правлении «Тьюб эллойз» на Олд-Куин-стрит. Как вспоминают свидетели встречи, после ухода Фурмана оба руководителя, не скрывая радости, уверяли присутствующих, что, пока американцы будут посылать людей, подобных Фурману, английским разведчикам можно не беспокоиться за свое первенство.

Однако очень скоро ситуация в Лондоне резко изменилась. Вероятно, в расчете на людей, подобных Фурману, британцы с охотой согласились на проведение совместных операций. Однако главой американской миссии стал не он, а человек совершенно иного склада. Им оказался майор Горас Калверт, хороший специалист в области разведки, прекрасно знакомый с состоянием дел в американском ядерном проекте, человек жесткий, пунктуальный и большой формалист. Калверту присвоили звание помощника военного атташе, и он вскоре прочно обосновался в одном из помещений «Тьюб эллойз», его штат был очень невелик — всего шесть человек, но все — и офицеры, и агенты — были сильными и деятельными работниками.

Калверт начал с того, что решил выяснить, располагают ли немцы нужным количеством урана, а попутно и тория. Научные же и технические возможности Германии изготовить бомбу сами по себе не вызывали у американцев в то время никаких сомнений. Поскольку с начала войны Германия, по-видимому, была лишена доступа к источникам тория, считалось, что она не располагает сколько-нибудь значительным количеством этого металла. А учитывая огромные трудности получения урана-235, предполагали, что немецкие физики скорее всего делают ставку на плутоний и что для его получения они располагают достаточным количеством природного урана. Но не только материалы интересовали Калверта. Он не забыл и об ученых. Он составил список из пятидесяти ведущих атомщиков и начал систематический розыск.

Даже если бы тяжелую воду и уран использовали в Германии не для получения плутония, следовало учитывать другую серьезную опасность — производство в ядерных реакторах больших количеств радиоактивных поражающих веществ. Эти опасения возникали уже не в первый раз, но теперь они стали более конкретными.

В январе Черчилль принял лорда Черуэлла, фельдмаршала Дилла и генерала Деверса. Последний рассказал премьер-министру о возможности изготовления в Германии бомб для заражения местности радиоактивными веществами; каждая такая бомба, по словам Деверса, могла заразить смертельной дозой участок площадью в две квадратные мили. «Все это представляется весьма серьезным», — озабоченно сказал Черчилль в ответ на сообщение Деверса. Однако Черуэлл напомнил ему об аналогичных опасениях американцев, высказывавшихся еще прошлым летом. По мнению научного советника Черчилля, подобное направление немецких работ можно было считать «почти невероятным». С мнением Черуэлла согласились, и было решено, что фельдмаршал Дилл сообщит его американцам. А британская разведка не побоялась поставить на карту свое реноме и утверждала, что атомные работы в Германии ведутся в весьма умеренном объеме и потому нечего опасаться ни немецкой атомной бомбы, ни радиоактивных поражающих веществ.

Однако весной 1944 года американцы испытывали сильное недоверие к Интеллидженс сервис. Оно явилось следствием пережитого американцами шока, когда английская разведка с большим запозданием сообщила им о разработке другого нового вида оружия[39]. Гровс же относительно уверенности англичан в скромных успехах немецкого атомного проекта писал: «Я не мог бы доказать этого, но уверен, что немцы, имея столь мощный научный потенциал и сильную группу первоклассных физиков, могли бы продвинуться очень далеко и значительно опередить нас». По мнению Гровса, в Германии при разработке и создании атомной бомбы не будут считаться со здоровьем и безопасностью людей и, вероятно, именно таким путем сумеют приготовлять большие количества радиоактивных веществ и снаряжать ими бомбы с обычной взрывчаткой. Внезапное применение подобных бомб могло бы вызвать панику в союзных странах.

Возможность применения радиоактивных веществ очень тревожила Гровса, и 23 марта он посоветовал генералу Маршаллу выслать к Эйзенхауэру, в Англию, офицера, чтобы специально предупредить командующего о возможности натолкнуться на «радиоактивные заграждения» при высадке войск на побережье Франции. Гровс указывал: «Радиоактивные вещества — чрезвычайно активные отравляющие агенты — известны немцам; они могут изготавливать и применять их в военных целях. Эти материалы в ходе отражения высадки союзников на западном побережье Европы немцы могут применить без предупреждения». Маршалл согласился послать к Эйзенхауэру офицера. А через несколько недель после этого главный хирург армии США приказал сообщать ему обо всех случаях заболеваний с определенными симптомами и о случаях необъяснимой порчи фотографических материалов.

Тем временем Калверт действовал. В его руках собиралось все больше сведений о ведущих немецких ученых. Список с их фамилиями он разослал в агентства, следящие за немецкой прессой, и постепенно удалось выяснить адреса почти всех упомянутых в списке ученых и составить на каждого довольно объемистые досье. Первую совершенно достоверную информацию Калверт получил от агента Бюро стратегических служб из Берна: швейцарскому профессору Шереру стало доподлинно известно о пребывании Гейзенберга в Хейсингеяе, в Шварцвальде. Почти одновременно один из самых надежных агентов в Берлине сообщил о том, что вблизи от Хейсингена видели и другого ведущего физика. К тому же Калверт уже располагал перехваченным американской почтовой цензурой письмом от военнопленного, в котором он упоминал о работе в исследовательской лаборатории — на письме стоял штемпель Хейсингена. Таким образом, новое местонахождение ядерной немецкой группы уже не вызывало сомнений. И хотя, по показаниям майора Гаспери, основные работы по взрывчатым веществам проводились в Пеенемюнде, ни один из ученых, значившихся в списке Калверта, не находился там.

Все эти сведения не особенно взволновали англичан, они по-прежнему не очень-то серьезно расценивали успехи немецких атомщиков. В беседе с Черчиллем 21 марта сэр Джон Андерсон указал, что создание бомбы в Америке почти несомненно завершится уже к лету 1944 года и ее можно будет применить против Германии. Он заверил премьер-министра в том, что «все поступающие данные, к счастью, говорят о том, что в этой области немцы не работают с особым напряжением».

По мере нарастания силы английских бомбардировок немецкие атомщики, особенно Герлах, Боте и Гейзенберг, все с возрастающей тревогой пытались представить себе возможный уровень достижений американских и английских физиков. Им действительно было о чем беспокоиться. Немецкая люфтваффе и немецкая противовоздушная оборона уже не были в состоянии эффективно отражать налеты союзной авиации.

Ночь за ночью в Берлине выли сирены и взрывы сотрясали даже мощный, глубоко упрятанный под землю бункер во дворе Физического института, где вовсю шли работы. Но, хотя люди и экспериментальный котел оставались в безопасности, дело продвигалось медленно; частые выключения электроэнергии, перебои в снабжении сильно тормозили работы. Тем с большим напряжением трудились ученые. Не покладая рук Гейзенберг и его группа собирали большой подкритический реактор, в который предстояло залить 1,6 тонны тяжелой воды. Целью их эксперимента являлось изучение характеристик реактора с пластинчатой конфигурацией элементов и вопросов стабилизации получения нейтронов.

В ночь на 15 февраля, как записал в своем дневнике Герлах, случился «катастрофический налет». В ту ночь прямо в Химический институт, где Ган и его сотрудники проводили широкие исследования продуктов расщепления урана, угодила большая бомба. Правда, драгоценный генератор Ван де Граафа уцелел, но институт уже не мог продолжать работу в Берлине, Его пришлось эвакуировать в Тайльфинген, находившийся примерно в десяти милях к югу от Хейсингена. Однако здание Физического института благополучно пережило самую страшную волну английских бомбардировок и стояло невредимым. Тем не менее было решено эвакуировать из него еще оставшуюся часть.

В дневнике Багге под датой 20 февраля записано: «Решение эвакуироваться в Хейсинген до некоторой степени преждевременно». Но ему самому недолго оставалось пробыть в Берлине. Ровно столько, сколько понадобилось, чтобы стать очевидцем гибели только что законченного нового образца его изотопного шлюза. Это случилось в самые последние дни марта, когда в завод «Бамаг-Мегуин» опять попали бомбы. 1 апреля Багге вынес вещи из своей берлинской квартиры, погрузил их в мебельный фургон и отправил свою молоденькую жену в Нойштадт. Две недели спустя он и сам очутился неподалеку от Франкфурта, в Бутцбахе, где снова (в который раз!) занялся изготовлением изотопного шлюза.

А разрушения в Берлине все ширились и некоторые казались столь ужасными, что у немецких физиков возникли опасения, не применяют ли англичане каких-то особых бомб, в которых хотя бы частично развивается термоядерная реакция. Как помнит читатель, они сами, хотя и безуспешно, экспериментировали в этой области. Однако Герлах и Боте не считали полученные результаты окончательными; быть может, рассуждали они, союзники сумели сделать то, чего не удалось немецким физикам. На эту мысль их наталкивали размеры некоторых бомбовых воронок в Берлин-Далеме, которые значительно превышали все, что им доводилось видеть раньше; не менее сильным бывало и действие взрывной волны — одной бомбы оказывалось достаточно, чтобы в целом квартале сорвать с домов крыши.

Уж не потому ли действие оказывалось столь сильным, что в бомбы дополнительно закладывали небольшой термоядерный заряд? В таком случае в воронках должна была бы обнаруживаться радиоактивность. Были и другие данные, которые немецкие ученые истолковывали в этом же смысле. В конце мая Герлах писал Герингу:

Герлах также просил Департамент армейского вооружения проверить на радиоактивность бомбовые воронки и посмотреть, нет ли в неразорвавшихся бомбах тяжелой воды или веществ, содержащих тяжелый водород. В бюро Дибнера подготовили несколько счетчиков Гейгера — Мюллера, и Герлах лично наблюдал за техниками, когда в Далеме они обследовали на радиоактивность бомбовые воронки. Результаты, разумеется, оказались отрицательными; на их основании было дано заключение об отсутствии каких-либо доказательств о сбрасывании на Берлин термоядерных бомб[40].

Впоследствии профессор Боте утверждал, что он неизменно считался с такой возможностью. Кстати, уже после войны Герлаху довелось слышать от англичан и американцев, что и они высказывали подобные опасения относительно немецких бомб, но вскоре убедились в их безосновательности.

Внимание союзников к немецкому производству тяжелой воды диктовалось совершенно иными соображениями, чем предполагал Герлах. Вскоре после вступления в должность новому полномочному Представителю пришлось признать, что в Германии «положение с тяжелой водой сделалось критическим». С прекращением производства тяжелой воды в Норвегии все планы обеспечения ею рухнули. Как докладывал Герлах Имперскому исследовательскому совету и Герингу, «норвежский завод и основные источники производства исходного продукта все еще не восстановлены. И на возобновление производства в Норвегии нет никаких надежд». К тому же пришлось расторгнуть контракт с «ИГ Фарбениндустри» на строительство завода высокой концентрации — завод все равно не принес бы никакой пользы, поскольку снабжать его необходимым количеством исходного продукта — низкоконцентрированной тяжелой воды — было уже неоткуда. Электролизный завод итальянской фирмы «Монтекатини» в Мерано и немецкие заводы в общей сложности способны были обеспечивать производство всего лишь нескольких сот килограммов тяжелой воды в год, а этого было явно недостаточно.

В отличие от Герлаха Хартек более оптимистично расценивал общее положение. Он утверждал, что его еще можно исправить, и продолжал добиваться своего. В середине апреля 1944 года он заново пересмотрел четыре возможных способа производства низкоконцентрированной тяжелой воды:

1) предложенный им самим простой процесс дистилляции воды при низком давлении;

2) процесс перегонки жидкого водорода Клузиуса — Линде;

3) процесс двойного температурного обмена Хартека — Суэсса;

4) принципиально новый процесс двойного температурного обмена с применением сероводорода, предложенный доктором Гейбом.

По мнению Хартека, за основу следовало взять второй и третий процессы и немедленно приступить к созданию мощного завода. Эти процессы можно было бы использовать либо совместно, либо один только третий, поскольку для второго требовалось много электроэнергии и очень чистый исходный водород.

Хартек считал необходимым осуществлять новое производство совершенно автономно, вне всякой прямой связи с крупными предприятиями. Теперь он знал, сколь внимательно следят союзники за тяжелой водой в Германии, и не сомневался, что они обязательно подвергнут бомбардировкам установки для производства тяжелой воды. И если бы их соорудили на территории какого-либо крупного предприятия, то неизбежные «воздушные налеты, направленные на прекращение производства SH.200, могли поставить под угрозу все предприятие». Упоминая о возможности получения низкоконцентрированной тяжелой воды на уже существующих предприятиях, Хартек даже в совершенно секретном документе, направленном в Имперский исследовательский совет, не посмел привести названия этих предприятий. Он боялся не только английской и американской авиации, но и их разведки.

Вскоре Хартек начал энергично добиваться разрешения на строительство завода тяжелой воды. По его расчетам, завод должен был войти в строй в течение двух лет и выпускать по две тонны тяжелой воды в год. Письменные обоснования он подкрепил краткой исторической справкой:

Однако и в 1944 году было трудно принять подобное решение, и Герлах, видимо, тоже не отважился рекомендовать почти единовременное выделение столь большой суммы. Тем не менее он подписал разрешение на начало проектирования завода с ориентировочной стоимостью в миллион триста тысяч марок и проектной мощностью полторы тонны в год. На заводе намечалось применить процесс Клузиуса — Линде. Одновременно Герлах разрешил начать конструирование большой дистилляционной колонны на заводах в Лейне; на эту работу, названную «производство 5Я.200 и возведение завода», предусматривалось выделить миллион двести тысяч марок. Как процесс Клузиуса — Линде, так и метод дистилляционной колонны оказался более экономичным, чем считали прежде.

Строительству завода тяжелой воды не предоставили достаточно высокого приоритета и оно с самого начала столкнулось с трудностями. Если бы немецкие физики смелее и решительнее добивались высокого приоритета для строительства завода тяжелой воды, они, вероятно, выхлопотали бы его. Но ни у кого из них не хватило на это смелости, никто не пожелал взять на себя ответственность. Недостаток решительности можно объяснить не только боязнью ответственности, но и не высказываемой вслух верой в то, что специалисты в области разделения изотопов добьются цели и наладят хотя бы один из методов повышения концентрации урана-235 прежде, чем удастся построить завод тяжелой воды. Даже Хартек, столь много хлопотавший о тяжелой воде, счел необходимым рекомендовать руководству:

В этом-то и можно увидеть разницу между организацией атомного проекта в Германии и в Америке. Американцы решили дилемму одним махом: они присвоили высшие приоритеты и производству тяжелой воды, и производству урана-235. Немцы «решили» ее иначе — ни тяжелой воде, ни урану-235 они вообще не присвоили никаких приоритетов. И хотя многие немецкие ученые верили в перспективность разделения изотопов урана, это направление работ всегда оказывалось в загоне, всегда оставалось пасынком немецкого проекта.

Немецкие физики исследовали в общей сложности пять различных методов. Из них наиболее продвинутыми можно считать ультрацентрифугирование и шлюзование изотопов. К тому времени ультрацентрифуга «Марк I» уже прошла длительные испытания на срок службы, а ультрацентрифуга «Марк III» с двойным ротором была удачно испытана на заводе во Фрейбурге. И, как сообщал в мае Герлаху доктор Грот, коэффициент разделения достиг 70 процентов теоретического значения. В это же время в производстве уже находилась серия двухроторных ультрацентрифуг. На заводе «Хеллиге», под Фрейбургом, Хартек и Грот готовили установку для опытной эксплуатации. Она позволила бы получить все данные, необходимые для проектирования полной промышленной установки. Ее уже начинали строить в Кандерне, в двадцати милях южнее Фрейбурга. Хартек выбрал это место специально. Оно так близко находилось к швейцарской границе, что союзники не посмели бы подвергнуть его бомбардировке. Суточная производительность завода в Кандерне должна была достигнуть нескольких килограммов обогащенного продукта с концентрацией урана-235 до 0,9 процента. Обогащенный уран Хартек хотел прежде всего использовать для собственных экспериментов с небольшим реактором.

Герлах выделил средства и на разработку других методов разделения изотопов, включая фотохимический. Последний был основан на пропускании сквозь раствор уранового соединения света определенной длины волны; соединения одного изотопа должны были реагировать на свет иначе, чем соединения другого, и их можно было бы разделять.

Сообщая в конце мая о завершенных и проводимых экспериментах с урановыми реакторами, Герлах упоминал и о подготовке к большому эксперименту в бункере Физического института в Берлин-Далеме. Судя по всему, сам он считал, что уже недолго осталось ждать того времени, когда условия в реакторе удастся довести до критических. Поэтому начались работы над методами прерывания цепной реакции и регулирования мощности котла.

Столь оптимистическая оценка Герлаха основывалась, в частности, и на том, что «Ауэр гезельшафт» после многих неудач наконец-то удалось разработать процесс создания антикоррозионных покрытий урановых элементов: их погружали в цианистые соединения щелочных либо щелочноземельных металлов, и получавшееся при этом покрытие казалось весьма надежным. Однако существовали и осложняющие обстоятельства, одно из главных — тяжелые воздушные налеты, которые серьезно замедляли производство урановых пластин. Чтобы как-то избежать их, плавильное оборудование перевели в сравнительно безопасное место, в Грюнау.

Если изучить распределение всех контрактов, заключенных Эзау и Герлахом в течение двенадцати месяцев вплоть до апреля 1944 года, возникнет следующая довольно любопытная картина атомного проекта в целом. Прежде всего бросается в глаза, что самый высший приоритет DE получили только две задачи частного характера: производство изотопного шлюза на заводе «Бамаг-Мегуин» и изготовление трех образцов (только трех образцов!) коррозионноустойчивых урановых пластин в «Ауэр гезельшафт». В то же время многие теоретические вопросы, часть которых, правда, имела в основном академический интерес, разрабатывались весьма умеренным темпом и имели приоритет SS. Некоторые работы Хартека, Мартина и Эзау хотя бы частично пользовались льготами по приоритету DE, но ни Гейзенберг, ни Боте не получили даже таких привилегий. То же можно сказать и о распределении средств. Хартек имел контракты на общую сумму 250 тысяч, Ган — на 243 тысячи, а Эзау — на 150 тысяч марок. Зато Дибнеру выделили 25 тысяч, Гейзенбергу 8,5 тысячи, а Гроту —всего 4,2 тысячи марок. Правда, в контрактах на большую сумму существенную долю составляли средства для финансирования заказов в промышленности, они шли в основном «Ауэр гезельшафт» и «Дегуссе», изготавливавшим уран, «ИГ Фарбениндустри», строившей завод тяжелой воды, и предприятиям «Хеллинге» и «Аншютц», занимавшимся изготовлением образцов ультрацентрифуг.

После перезаключения Герлахом в апреле контрактов положение стало еще более тяжелым: только работам Хартека оставили высокий приоритет, остальные же получили приоритет SS, совершенно обесцененный к тому времени, так как его присваивали практически всем работам.

Самым же замечательным в эпоху правления Герлаха явилось то, что, несмотря на войну, основные усилия ученых сосредоточились не на военной тематике, а на исследованиях, не имевших к ней прямого отношения. Так, Герлах позаботился об обеспечении аппаратурой и оборудованием исследовательских групп в Гёттингене и Берлин-Далеме. Обе они занимались чисто физическими исследованиями: определением ядерных моментов и спектров, а также измерениями удельной теплоемкости, коэффициента линейного расширения урана и другими работами подобного рода. Отсутствие циклотронов в Германии удалось вначале возместить пуском парижского циклотрона, а затем постройкой циклотрона в Гейдельберге (во времена Герлаха он работал уже на полную мощность). Однако новый полномочный представитель не собирался использовать их для исследований военного характера, в то время как американцы именно с помощью циклотронов добились исключительно ценных для создания атомной бомбы результатов. Герлах же считал, что получаемые на циклотронах изотопы должны использоваться в медицинских и биологических исследованиях.

Еще задолго до вступления Герлаха в должность германское правительство бросило лозунг: «Немецкая наука — для войны!» Однако все фонды и привилегии, выхлопотанные для уранового проекта, Герлах, не колеблясь, стремился обратить на дальнейшее развитие науки в своей стране. Он читал правительственный лозунг как бы наоборот: «Война — для немецкой науки!»

Как помнит читатель, в Берлин-Далеме, еще в дни, когда Физическим институтом правили профессор Позе и доктор Дибнер, началось сооружение огромного бункера, где предполагалось собрать первый действующий атомный котел («реактор нулевой мощности»). Строительству бункера был присвоен самый высший приоритет.

При проектировании и строительстве этой подземной атомной лаборатории был учтен пришедшийся весьма кстати опыт работы в Вирусном флигеле. Но в отличие от Вирусного флигеля бетонные стены и потолок двухметровой толщины могли надежно защитить работников от бомб, а когда условия в реакторе удастся довести до критических, то и от радиоактивных излучений.

О работах, проводившихся в бункере до начала весны 1944 года, сохранились весьма скудные, отрывочные сведения. Так, из дневника Гана можно узнать об одобрении Шпеером в июле 1942 года «конструкционных работ», а из сохранившейся записки, которую Эзау направил руководству, становится известно о присвоении строительству бункера высшего приоритета DE, чему способствовал председатель Фонда кайзера Вильгельма Фёглер и «что было бы неосуществимо для простого смертного». В документах, исходивших от Эзау в 1943 году, явно или между строками видно, с каким нетерпением ожидал он поры, когда можно будет начать эксперименты в бункере. Весной 1944 года, когда Эзау уже не руководил атомным проектом, долгожданная пора наступила.

Внутренние сооружения и планировка бункера выглядели весьма впечатляюще. Уже после конца войны, в июле 1945 года, заброшенный и опустошенный бункер, в котором не осталось ничего от установленного в нем некогда оборудования, посетил глава американской миссии научной разведки; он по достоинству оценил подземную лабораторию: «Все показывало, что некогда бункер был великолепно оснащен, — писал он впоследствии.— И, осматривая его, я вспоминал примитивную установку Колумбийского университета. В отличие от нее берлинская лаборатория, даже опустошенная, оставляла впечатление первоклассного достижения».

Специальное углубление в полу основного помещения, предназначенное для котла, не уступало по размерам небольшому плавательному бассейну, а под потолком был установлен электрический тельфер. Рядом находились подсобные помещения для насосного и вентиляционного оборудования, для контейнеров из нержавеющей стали, в которых хранили тяжелую воду, для системы вторичной очистки тяжелой воды. Имелась и установка кондиционирования, она снабжала бункер воздухом, свободным от радиоактивных примесей. В стенах основного помещения были сделаны двойные иллюминаторы, заполненные водой, через них физики могли бы наблюдать за работой котла, не подвергая себя радиационной опасности. С этой же целью в лаборатории была предусмотрена и система дистанционного управления котлом. Рядом с основным помещением находились также комнаты для обработки урана и для проверки тяжелой воды, доступ из них к котлу охранялся двойными стальными герметическими дверями.

Вот в этой-то прекрасно оборудованной подземной лаборатории физики из берлинского и гейдельбергского институтов работали над созданием большого тяжеловодного реактора. Четыре полных года прошли с тех пор, как доктор Баше впервые выступил с требованием собрать всех ядерщиков под общей крышей в Берлин-Далеме, но только война и жестокие бомбардировки заставили собраться их под мощными бетонными сводами бункера.

В предпоследнюю военную зиму королевская авиация вновь обратила особое внимание на столицу третьего рейха, и каждую ночь в городе бывали воздушные тревоги. Те ученые, кто, подобно Гейзенбергу, вывезли свои семьи из Берлина, трудились, сутками не покидая бункера. Однако обстановка в городе не способствовала сосредоточенным занятиям наукой. И берлинские эксперименты все откладывались. Подготовка к ним затянулась на много месяцев.

Только летом в бункере было завершено строительство реактора. Группой, сооружавшей реактор, руководил Карл Виртц. К этому времени эксперименты в Готтове уже ни у кого не вызывали сомнений, все уже признали преимущества кубической конфигурации. Тем не менее во имя «чистоты эксперимента» в берлинском котле слои тяжелой воды чередовались с урановыми пластинами. Как и для всех прежних реакторов, цилиндрический контейнер заказывали у фирмы «Бамаг-Мегуин». Он был изготовлен из очень легкого магниевого сплава, почти не поглощавшего нейтронов. Высота и диаметр контейнера равнялись 124 сантиметрам. В ходе экспериментов удалось проверить четыре варианта с сантиметровыми пластинами урана. В зависимости от варианта общий вес пластин составлял от 900 до 2100 килограммов. Пластины закреплялись горизонтально в вертикально стоящем контейнере. Между слоями закладывали специальные магниевые распорки. Собранный в контейнере реактор опускали в бассейн с обычной водой, а затем заливали в пространство между урановыми пластинами до полутора тонн тяжелой воды.

Для экспериментальной проверки четырех вариантов понадобилось очень много времени. За несколько месяцев, в течение которых велись опыты, ученым удалось установить, что скорость возрастания количества нейтронов максимальна при расстоянии между пластинами, равном 18 сантиметрам. Учитывая затраченные усилия и время, это был весьма скромный результат, особенно если вспомнить, что он уже был известен со времен гейдельбергских экспериментов Боте и Фюнфера, проведенных еще в ноябре 1943 года. Словом, новая многомесячная работа ни на шаг не продвинула атомные исследования. Когда Фёглер услышал о результатах из уст самого Гейзенберга, он даже не пожелал скрыть своего возмущения. Не скрыл он его и в письме, направленном полномочному представителю Герлаху.

Третий опытный образец изотопного шлюза был закончен в начале июня. Багге сам запустил установку для холостой обкатки. Через два часа вышли из строя подшипники, и дело снова застопорилось. Новый доработанный образец подготовили к испытаниям на срок службы в июле. На испытания прибыли Дибнер в сопровождении Беркеи, специалист по ультрацентрифугам из фирмы «Аншютц» доктор Бейерле и представитель фирмы «Бамаг» доктор Зиберт. Все они считали необходимым испытать атомный шлюз на срок службы. Установку включили 10 июля и она безостановочно проработала шесть суток. За это время удалось получить около двух с половиной граммов сильнообогащенного шестифтористого урана.

Так после долгих неудач и срывов в Германии наконец-то появилась действующая установка для разделения изотопов урана. К тому же технически она оказалась даже более простой, чем ультрацентрифуга.

Во второй половине августа Багге покинул Бутцбах и перебрался в Хейсинген, где уже обосновались его родные. Шлюз разобрали и тоже отправили в Хейсинген. Вслед за ним увезли и все необходимое оборудование. Формальным поводом к переезду Багге и его лаборатории явилось тяжелое «положение с транспортом, возникшее в ходе войны, в частности войны в воздухе, и не способствующее регулярному снабжению жидким воздухом, а также шестифтористым ураном».

Пожалуй, самым перспективным из разрабатывавшихся в ту пору в Германии методов разделения изотопов занимался барон Манфред фон Арденне, который по-прежнему оставался в принадлежащей лично ему лаборатории в Берлин-Лихтерфельде. Эта лаборатория собственными силами строила электромагнитную машину для разделения изотопов урана; принцип ее действия был тем же самым, что и у масс-спектроскопов: электрически заряженные частицы различной массы удается разделить благодаря тому, что они под воздействием магнитного поля движутся по разным траекториям. Арденне намеревался применить плазменный источник ионов, позволяющий получить высокие плотности потока ионов при малом разбросе значений их энергий. Разработанная Арденне конструкция имела очень много общего с конструкцией машин, примененных в Ок-Ридже для получения урана-235. К тому же ионный источник в установке Арденне был значительно лучше ок-риджского. Он и поныне используется в опытах по физике плазмы и называется по имени создателя. Но в ту пору коллеги Арденне в Германии относились скептически к его работам, только после войны они получили весьма высокую оценку и с большим успехом были применены в других странах.

В июне начались систематические налеты американской авиации на Мюнхен. Подача воды и электроэнергии в городе практически прекратились. Дом Герлаха сильно пострадал от пожара. Уже к середине месяца, когда баварскую столицу посетил Геринг, большинство ее зданий было превращено в руины. В те годы Герлах писал в своем дневнике: «Мюнхен разрушен. Пожары полыхали всю ночь». Налеты продолжались до 21 июля. В городе уже не было ни пожарных, ни воды. Да и выгорело уже почти все. Последние пожары загасила сильная летняя гроза. В ту ночь Герлаха разбудили не взрывы, а гром, грохот обрушивающихся под ветром разбомбленных домов и дождь, падавший прямо на его постель.

В который раз Гитлер клялся отомстить союзникам. По его приказу снова были воскрешены планы бомбардировки Нью-Йорка[41]; 20 июля фюрер поклялся перед дуче пустить на Лондон «Фау» и сравнять этот город с землей. А на следующий день он заверял одного иностранного государственного деятеля, посетившего Германию, что за «Фау-1» последуют «Фау-2», «Фау-3» и «Фау-4». От Лондона не останется камня на камне и «наверняка понадобится эвакуировать из него все население».

Герлах уехал из Мюнхена 25 июля. На короткое время он задержался в Берлин-Далеме, где в неуязвимом для бомб бункере продолжались работы. Теперь Герлаху было уже совершенно ясно, что в условиях бомбардировок работы берлинской группы не принесут ощутимого результата. В последующие недели Герлах неотрывно думал о месте, подходящем для эвакуации физиков из Берлина. Ему хотелось выбрать такое место, которое было бы расположено в узкой, извивающейся между горами долине, недоступной для вражеских бомбардировщиков. Ему вспомнилась романтическая швабская деревня над тихой рекой, домики которой были разбросаны на склонах двух крутых и обрывистых холмов. Когда-то он часто наведывался в те места в пору цветения сирени. Ландшафт там сильно напоминал декорации опер Вагнера или Вебера: над средневековой деревней высился отвесный утес, увенчанный замком, тюрьмою и церковью.

Деревня эта называлась Хайгерлох и была расположена всего в десяти милях к западу от Хейсингена, превратившегося к тому времени в новый центр атомных исследований. У подножья хайгерлохского утеса Герлах хотел построить бункер, но случайно узнал, что в утесе имеется пещера, издавна, приспособленная под винный подвал.

Встретившись 29 июля с Дибнером и Шуманом, Герлах сообщил о необходимости реквизировать подвал и расположенную неподалеку сельскую гостиницу «Лебедь».

Местная строительная фирма получила указание расширить подвал и приспособить его под размещение берлинского оборудования. На эту работу требовалось несколько месяцев. Лаборатории в Хайгерлохе было присвоено наименование «Спелеологическая исследовательская группа».

Остальные атомные исследовательские группы также постепенно перебирались в Южную Германию и оседали в районе Штутгарта. Ган уже перебазировался в Тайльфинген, а из Фрейбурга намечали переселить в Хайгерлох профессора Филиппа. К августу завершили перебазирование в Кандерн группы, занимавшейся ультрацентрифугами. Ультрацентрифугу «Марк I» смонтировали в доме, получившем кодовое название «Мебельная фабрика Вольмера». Когда в Киле во время бомбардировки было разрушено предприятие «Аншютц», управляющий научными исследованиями доктор Бейерле собирался устроиться во Фрейбурге, где по соседству с лабораторией ультрацентрифуг «Марк III» фирмы «Хеллиге» имелось подходящее деревянное здание. Однако Хартек резко возражал против этого, опасаясь новых бомбардировок. А потому в Кандерн должна была переместиться из Киля и фирма, занятая работой над усовершенствованным вариантом ультрацентрифуги «Марк Ш-В»; здесь ей предоставлялось здание, наполовину занятое фабрикой льняных тканей. Это здание получило кодовое название «Ангорская ферма». Здесь фирма «Аншютц» должна была прежде всего разместить механические цехи, а затем уже создать производственную линию для изготовления ультрацентрифуг «Марк Ш-В». Геринг и Фёглер обещали Герлаху оказывать полное содействие в обеспечении необходимым снабжением.

К концу первой недели августа в Мюнхене все еще не было электричества и не работал водопровод. Профессор Герлах выехал в Берлин и в личной беседе с Фёглером подробно рассказал о развитии работ в Кандерне и других местах. Теперь его более всего заботило снабжение тяжелой водой; в своем дневнике он записывает: «Гейзенберг требует две с половиной тонны». 11 августа в Веморке закончили подготовку к перевозке в Германию восемнадцати электролизеров завода высокой концентрации. Девять из них предназначались для бункера в Берлин-Далеме, где они были необходимы для установки очистки и повышения концентрации тяжелой воды, а девять других должны были поступить в Хайгерлох, где также предполагали соорудить подобную установку.

Электролизный завод «ИГ Фарбениндустри» в Лейне был уже полностью уничтожен; 28 июля на Лейну был совершен столь тяжелый налет, что Шпеер немедленно поставил о нем в известность Гитлера, прибавив при этом, что последствия бомбардировки окажутся крайне тяжелыми. В тот же день референт Шпеера доктор Гёрнер сообщил Герлаху, что надежды на производство тяжелой воды в Лейне придется оставить. Весь день 11 августа Герлах, Хартек и Дибнер провели на разрушенных заводах, которые уже срочно восстанавливала целая армия рабочих и инженеров. В тот день состоялась их последняя встреча с Бютефишем и Герольдом — научными руководителями заводов «ИГ Фарбениндустри» в Лейне. На этой встрече присутствовали также Бонхоффер и Гейб. Они обсуждали проблему производства тяжелой воды. Однако на сей раз отношение «ИГ Фарбениндустри» к заданию стало резко отрицательным. Такое отношение имело важный скрытый мотив — спор о праве владения патентом на процесс Хартека — Суэсса.

Спор, видимо, никогда не велся в открытую. Бютефиш, стремясь оправдать занятую им позицию, начал приводить совершенно необоснованные и даже вздорные причины, по которым союзники бомбили заводы в Лейне.

Во время бомбардировки опытная установка, основанная на методе Хартека — Суэсса, была полностью уничтожена. И было ясно, что в Германии изготовлять тяжелую воду каким-то единым методом невозможно. Однако имелась другая возможность — для получения воды с концентрацией до 1 процента использовать весьма экономичную дистилляционную колонну низкого давления, которая сохранилась в Лейне, а затем, как в Веморке, с помощью двух электролитических каскадов с каталитическим обменом доводить концентрацию тяжелой воды до 100 процентов. Можно было также разделить весь процесс на три этапа повышения концентрации — до 1, затем до 10 и, наконец, до 100 процентов.

Впоследствии Хартек говорил, что, если бы им удалось организовать производство тяжелой воды с концентрацией 1 процент, они смогли бы наладить и в целом все производство тяжелой воды. Во время переговоров с представителями «ИГ Фарбениндустри» Герлах коротко записал в своем дневнике: «От 0 до 1 процента колонна более экономична, чем электролиз; но, может быть, это справедливо и для концентрации от 1 до 10 процентов?»

«ИГ Фарбениндустри» больше не была заинтересована в строительстве завода тяжелой воды и не желала даже вступать в дальнейшие переговоры на эту тему. Лейна уже подвергалась бомбардировке, но заводы выжили, потому что бомбили не так, как могли бы. С недоверием Хартек услышал слова Бютефиша о том, что между тяжелой промышленностью союзных стран и Германии существует «джентльменское соглашение», гарантирующее сохранность гидрогенизационных заводов, в которые много средств вкладывали перед войной промышленники Англии и Америки. И если, утверждал Бютефиш, в последнюю бомбардировку это «соглашение» было нарушено столь явно, то это нарушение объясняется только одним — союзникам стали известны планы строительства в Лейне завода тяжелой воды. Эта бомбардировка явилась предупреждением, которое нельзя игнорировать. И действительно, «ИГ Фарбениндустри» полностью отказалась от строительства завода.

Видимо, до дирекции «ИГ Фарбениндустри» дошли слухи о возможном применении атомных исследований. Эти слухи имели хождение даже в высших германских сферах. Так, в конце 1943 года гаулейтер Польши Франк пригласил Гейзенберга в Краков прочитать популярную лекцию об атомной энергии. После лекции Франк отвел Гейзенберга в сторону и сказал ученому о дошедших до него слухах, будто бы новое секретное оружие, над которым работают в Германии, не что иное, как атомные бомбы. Гейзенберг ответил Франку без обиняков: по его мнению, нет никаких реальных возможностей создать бомбу в Германии, но он не исключает такой возможности для американцев. В июле 1944 года к Гейзенбергу в Берлин явился адъютант Геринга майор Бернд фон Браухич. Он рассказал Гейзенбергу о сведениях, полученных германской миссией в Лиссабоне, будто бы американцы угрожают в ближайшие шесть недель сбросить на Дрезден атомную бомбу, если до исхода этого срока Германия не продемонстрирует каким-либо способом желание прекратить войну. Адъютанта Геринга интересовало, имеют ли реальную основу слухи об успешном завершении работ над атомной бомбой в Америке. Гейзенберг ответил, что на пути к изготовлению бомбы необходимо преодолеть множество чрезвычайных трудностей и потому он не верит в столь быстрый успех американских физиков.

Новые слухи пришли и из Стокгольма. Немецкое агентство «Трансоцеан», ссылаясь на лондонский источник, направило в Германию секретное сообщение:

Это сообщение, в котором говорилось о «пятикилограммовой» бомбе, каким-то путем — возможно, через профессора Рамзауэра — попало на страницы одного малозначительного журнала. К счастью для профессора Шумана и других руководителей военных разработок, оно, видимо, не привлекло особого внимания. Как и Эзау, Шуман больше всего боялся, что его начальники вздумают сообщить Гитлеру об атомной бомбе. Тогда от Гитлера можно было бы ожидать всего, например приказа создать бомбу за шесть месяцев; зная это, Шуман считал куда более осмотрительным быть ниже травы и тише воды.

И можно не сомневаться — Гитлер определенно потребовал бы создать бомбу. Он со страстным нетерпением ожидал окончания разработки нового очень сильного взрывчатого вещества обычного типа и даже хвастался тем, что в реактивном снаряде «Фау-1» применили взрывчатку «в 2,8 раза более мощную, чем в обычных бомбах». А 5 августа 1944 года, в беседе с Кейтелем, Риббентропом и румынским маршалом Антонеску Гитлер в весьма туманных выражениях говорил об атомной бомбе. Он рассказывал о самых последних работах «над новым взрывчатым веществом, разработка которого уже доведена до стадии экспериментов», и добавил, что, по его мнению, с момента изобретения пороха в истории развития взрывчатых веществ еще не было подобного качественного скачка.

В записи этой беседы можно далее прочитать:

Объясняя, почему новое оружие еще не применяется, Гитлер заявил, что разрешит использовать его, когда в Германии будут созданы и средства противодействия, а потому немецкие мины нового типа еще ждут своего часа. Гитлер также уверял маршала Антонеску, что в Германии созданы четыре новых вида оружия. О двух из них теперь знают все: это крылатый реактивный снаряд «Фау-1» и ракета «Фау-2». Гитлер сказал: «Другой вид нового оружия обладает столь огромной мощью, что один удар таким оружием уничтожит все живое в радиусе трех-четырех километров». Это была последняя встреча Гитлера и Антонеску. И мы никогда не узнаем точно, что же имел в виду фюрер, упоминая четвертый вид оружия. Быть может, это был чистый блеф, рассчитанный на то, чтобы удержать в руках своего неустойчивого союзника. По иронии судьбы Антонеску дожил до взрыва первой атомной бомбы, Адольф Гитлер — нет.