"Вирусный флигель" - читать интересную книгу автора (Ирвинг Дэвид)

Неожиданный результат

Потеря завода высокой концентрации явилась первым явным препятствием для немецких ученых. Что же касается всех областей исследований, не связанных с использованием тяжелой воды, то здесь к концу 1942 года им удалось добиться серьезных успехов: они разработали эксперимент с атомным реактором средних размеров; с весьма реалистических позиций рассмотрели технические трудности, которые могут возникнуть при работе реактора, а в промышленности за это же время сумели создать достаточные для производства и обработки урана производственные мощности. В то время работы, непосредственно направленные на разработку атомной взрывчатки, по существу не велись. Однако в Вене и некоторых других городах небольшие исследовательские группы выполняли измерения важнейших ядерных констант, в частности эффективного сечения урана-235 для быстрых нейтронов. Измерения такого рода имели существенное значение для изготовления атомной бомбы.

Но доверие к проекту в целом, разумеется, сильно зависело от конкретных успехов в области создания атомного реактора. И теперь, надолго лишившись пот ставок тяжелой воды из Норвегии, немецкие ученые впервые ясно поняли, какую сами себе вырыли яму, всецело положившись на завод тяжелой воды в Норвегии. Во время многочисленных поездок на север немецкие ученые постоянно тешили себя заманчивой перспективой регулярного снабжения тяжелой водой. А когда закончилась модернизация завода, они рассчитывали получать по четыре тонны в год. В середине ноября Виртц, вернувшись из поездки в Норвегию, сообщил о подготовке завода в Захейме, поставки воды с которого должны были начаться примерно через одиннадцать месяцев.

К концу ноября он же объездил почти всю оккупированную часть Европы в поисках новых возможных источников снабжения тяжелой водой. Он пришел к выводу, что помимо Веморка имеются лишь два заслуживающих внимания гидроэлектролизных завода, оба принадлежащие итальянскому концерну «Монтека-тини». Один неподалеку от Мерано, а другой в Котроне. На этих заводах электролитические процессы не столь благоприятствовали получению тяжелой воды, а их общая мощность составляла 68 тысяч киловатт, то есть вдвое уступала мощности завода в Веморке.

Хартек рекомендовал военному министерству послать инкогнито двух или трех физиков из Исследовательской группы, чтобы они на месте ознакомились с делом и сравнили эффективность применяемого в Мерано процесса Фаузера с эффективностью электролизеров Пехкранца, установленных в Веморке. По замыслу Хартека, на заводах Италии концентрацию тяжелой воды следовало повышать всего лишь до одного процента, а затем вывозить полупродукт в Германию и здесь, на месте, получать тяжелую воду. Это предложение сулило куда более существенную экономию, чем может показаться с первого взгляда. Весной 1943 года Хартек и Эзау лично посетили завод в Мерано; но уже тогда Хартек начал чувствовать скептицизм Эзау по отношению к будущему немецкого уранового проекта.

Военное министерство в ту пору перещеголяло Эзау. В марте оно полностью отказалось от работ в области атомной энергии и даже не пожелало выделить обещанные начальником Департамента армейского вооружения генералом Леебом два миллиона марок для финансирования ядерных исследований в текущем финансовом году. Исследовательскую группу Дибнера передали в ведение Эзау. Правда, ей разрешалось остаться в Готтове и пользоваться лабораториями. Дибнер и Беркеи переселили свои конторы из здания Департамента армейского вооружения на Харденбергштрассе 10 в Национальное бюро стандартов, к Эзау. Теперь их непосредственным начальником оказался весьма посредственный специалист доктор Бойте, возглавлявший радиологический отдел Национального бюро стандартов.

Все же атомный проект не бросили на произвол судьбы. Имперскому исследовательскому совету предложили изыскать средства для финансирования. Совет поручил Эзау составить смету на общую сумму в два миллиона марок[33], и вскоре ее утвердил Геринг.

Самая значительная статья расходов в бюджете Эзау предусматривала изготовление десяти двойных ультрацентрифуг. Первые эксперименты с «пульсирующим потоком» удалось провести в Киле еще в середине января. Правда, тогда производилось разделение изотопов все того же ксенона, а не шестифтористого урана. Последний был впервые введен в ультрацентрифугу 2 марта и сразу же удалось получить прекрасный результат: концентрация урана-235 повысилась до 7 процентов. Это достижение позволило гамбургской группе уже через восемь дней официально ходатайствовать перед военным министерством о начале серийного выпуска ультрацентрифуг и о снабжении необходимыми деталями и материалами. Поскольку ходатайство поступило почти сразу после новости о разрушении завода тяжелой воды, оно было удовлетворено без всякой волокиты.

Как мы помним", завод в Веморке восстановили только к 17 апреля. На созванном вскоре совещании Эзау поспешил заверить участников в быстрой ликвидации последствий прекращения снабжения тяжелой водой. Он сообщил также о близкой! завершении строительства еще двух небольших заводов в Норвегии — в Захейме и Нотоддене. Однако тут же добавил:

«Исходя из существующих в Норвегии условий, мы обязаны учитывать возможность новых диверсий, несмотря на любые меры безопасности. Поэтому на заводах «Лейна» строится такая же, как и в Веморке, установка высокой концентрации. Работы по ее завершению близятся к концу. Если завод в Веморке вновь выйдет из строя, то на заводах «Лейна» можно будет получать тяжелую воду, используя слабообогащенную воду из Норвегии».

Эзау не исключал также возможности полного разрушения электролизного завода в Веморке. Чтобы и на этот случай полностью обеспечить завод «Лейна» сырьем, немцы, как и предлагал Хартек, вступили в секретные переговоры о получении исходного продукта с завода в Мерано. «Как бы ни складывались обстоятельства, — обещал Эзау, — мы будем располагать тяжелой водой в нужных для наших экспериментов количествах».

Выступление Эзау оказалось неоправданно оптимистичным. Возможно, его уверенность и явилась причиной того, что в течение всего 1943 года так и не был сделан окончательный выбор одного из четырех возможных способов массового изготовления исходного продукта — слабообогащенной воды. А в 1944 году, когда Эзау ушел в отставку, стало слишком поздно.

Проводя в Лейпциге эксперимент L-IV, Гейзенберг и Дёппель волей-неволей вынуждены были для разделения слоев урана и тяжелой воды воспользоваться алюминиевыми сферическими перегородками. Хотя толщина перегородок была сравнительно невелика, они все же оказывали влияние на результаты эксперимента. Избавиться от перегородок и всяких других конструкций для закрепления урановых элементов первым сумел Дибнер. В это время он уже работал у Эзау. Еще в 1942 году на завод фирмы «Дегусса» во Франкфурте для переработки в слитки поступила примерно тонна урана. Дибнер пытался заказать для своих экспериментов урановые кубики. Но на заводе из металлического урана изготавливали пластины толщиной в один сантиметр, предназначенные специально для берлинских экспериментов группы Гейзенберга. Возможности Дибнера были куда скромнее, чем у Гейзенберга и его сотрудников, а потому он был доволен уже тем, что ему удалось получить урановые пластины. Наивыгоднейшими (исходя из теоретических соображений) оказались бы урановые кубики с размером ребра 6,5 сантиметра. Однако из пластин размером 19 на 11 сантиметров Дибнеру ради экономии материала пришлось делать кубики с размером ребра 5 сантиметров.

Дибнер уже привык работать на остатках и отходах материалов, заказанных другими, и воспринимал связанные с этим неудобства философски. То, чего он не мог добиться вследствие своего небольшого влияния, он восполнял экспериментаторским дарованием. Так, чтобы избежать применения для поддерживающих конструкций алюминия или подобных ему материалов, он решил воспользоваться льдом из тяжелой воды. Этот необычный и многообещающий эксперимент он проводил в лаборатории низких температур Института технической химии. Общий вес кубиков урана в экспериментальном реакторе на тяжелом льде составил 232 килограмма, а вес тяжелого льда—210 килограммов. Тяжелый лед с вмороженными в него кубиками урана поместили в шар из парафина диаметром 75 сантиметров.

Эксперимент оказался крайне сложным. Пожалуй, если бы его авторы смогли заранее представить себе ожидающие их трудности, они избрали бы другой путь. Правда, трудности имели чисто технический характер. Так, пришлось поддерживать реактор при температуре 12 градусов ниже нуля; кроме того, в ходе опыта невозможно было менять взаимное расположение вмороженных в тяжелый лед кубиков, а это не позволяло найти наиболее выгодную конфигурацию. Однако эксперимент был поставлен не напрасно: коэффициент умножения нейтронов в реакторе с тяжелым льдом оказался самым высоким из достигнутых к тому времени в Германии и, в частности, значительно превосходил достигнутое в ходе эксперимента L-IV. Даже сам Дибнер и его сотрудники были приятно удивлены «крайне благоприятными и неожиданными результатами», особенно учитывая весьма скромные размеры реактора. Из этого эксперимента следовал очень важный и вполне очевидный вывод: решетка из кубиков металлического урана ничуть не уступает, а скорее всего превосходит по эффективности конструкцию с послойным расположением урана и замедлителя.

Результат оказался настолько ободряющим, что опыты решено было продолжать и выяснить, как при прочих равных условиях коэффициент размножения нейтронов зависит от размеров реактора. В первом из двух новых экспериментов размеры реактора планировалось оставить прежними, но использовать не тяжелый лед, а тяжелую воду при нормальной температуре; в следующем эксперименте размеры реактора намечалось увеличить вдвое. Группе Дибнера удалось создать исключительно легкую конструкцию закрепления урановых кубиков. Гирлянды кубиков были подвешены и закреплены в контейнерах на тонких проволоках из специального сплава. Новый эксперимент рассеял последние сомнения. Дибнер писал: «Увеличение реактора неизбежно поведет к возникновению в нем критических условий. Остается лишь выяснить, каково необходимое для этого количество урана и тяжелой воды».

Профессор Гейзенберг воспринял известия об успехах Дибнера без особого энтузиазма. Более того, на конференции, собравшейся через несколько дней после завершения экспериментов на реакторе с тяжелым льдом, Гейзенберг не преминул подчеркнуть принципиальную важность лейпцигских экспериментов, проведенных им и Дёппелем. А о реакторе Дибнера отозвался весьма прохладно, охарактеризовав его как «несколько усовершенствованный вариант лейпцигского реактора, показавший аналогичные результаты». Он ни словом не обмолвился о чрезвычайно важном конструктивном отличии реактора Дибнера и не выразил никакого желания воспользоваться новым конструктивным решением в большом экспериментальном реакторе. Такой реактор готовился совместно двумя институтами — берлинским и гейдельбергским. Реактор должны были закончить летом, и для конструктивных изменений еще оставалось время. Но во имя логичности, стройности и последовательности разработок и исследований урановые элементы решили оставить прежними — в форме пластин.

К тому же Гейзенберг вновь утвердился в своем прежнем мнении, что при возникновении в реакторе критических условий в нем автоматически установится и тепловое равновесие. Ныне хорошо известно, что, если не предусмотреть в реакторе специальных регулирующих устройств, последствия окажутся весьма печальными.

Упомянутое выступление Гейзенберга состоялось 6 мая 1943 года на конференции, организованной Германской академией воздухоплавания. Ученые с большим уважением относились к ней, но правительство едва мирилось с ее существованием. Так, всего лишь за месяц до конференции в стенах академии президент Физического общества Карл Рамзауэр резко критиковал правительство за неспособность руководить физическими исследованиями в условиях войны.

И не удивительно, что, когда Академия пригласила на конференцию ведущих ядерных физиков, чтобы те смогли обменяться информацией о новейших результатах, официальный глава ядерщиков Эзау всячески старался отказаться. А власти попытались воспрепятствовать конференции. Фельдмаршал Мильх созвал на тот же день аналогичную конференцию в Берлине. Разумеется, в подобных условиях трудно было ожидать, что на конференции в Академии воздухоплавания окажется много участников, особенно из числа важных лиц.

Как и на прошлых конференциях, Ган в своем докладе весьма общо говорил о расщеплении атома и роли атомной энергии в будущем. Профессор Клузиус дал обзор различных методов разделения изотопов урана. А Боте доложил об успехах в области конструирования циклотронов и бетатронов в Германии. Никто из них не упомянул об атомной взрывчатке.

Только Гейсенберг, как и раньше, уделил ей особое внимание. И на этой конференции его выступление носило популярный характер: он объяснял, какие процессы происходят при атомном взрыве; желая более наглядно показать, что произойдет, если удастся выделить «достаточно большое количество чистого урана-235», даже дополнил свое выступление демонстрацией диапозитивов. Он говорил, что взрыв произойдет за долю секунды. За это время расщепится основная масса урана и выделится гигантская энергия. В связи с этим Гейзенберг особенно подчеркнул чрезвычайную ценность опытов с ультрацентрифугами.

Конференция не оправдала надежд ее организаторов — почти никто из тех, от кого зависело дальнейшее содействие атомному проекту, не посетил ее.

Доктор Адольф Беумкер, президент Академии, подготовил совершенно секретное печатное издание трудов конференции для ознакомления отсутствовавших с ее материалами. Труды представляли собой брошюру в восемьдесят страниц, снабженную прекрасными фотографиями и диаграммами, в ней содержались самые новые сведения. Когда о брошюре узнали в Имперском исследовательском совете и в министерстве снабжения, началась паника. Дело дошло до Шпеера, и он приказал уничтожить весь тираж.

К весне 1943 года стало ясно, насколько бесплодной оказалась реорганизация Имперского исследовательского совета. Она ничем не способствовала исследованиям и разработкам военного характера. Надо сказать, что отношение большинства немецких ученых к войне вообще оставалось довольно противоречивым; многие к тому же избегали вступать в тесные отношения с нацистской партией, а их вклад в военные усилия Германии значительно уступал вкладу ученых в других странах. Быть физиком в нацистской Германии оказалось нелегко. И не только в силу плохой организации науки. Не менее важным являлось то, что в создании большинства новейших фундаментальных теорий видная роль принадлежала физикам-евреям, а потому эти теории считались в Германии «упадочническими». И не раз собирались конференции и совещания немецких физиков специально для того, чтобы найти хоть какую-то возможность пользоваться теориями Эйнштейна, очистив их от самого Эйнштейна. Со стороны это может показаться бредовым занятием, но ведь немецким физикам ничего иного не оставалось делать: они не могли разрабатывать вопросов ядерной физики, не прибегая к специальной теории относительности Эйнштейна. Но даже ее упоминание вызывало протесты со стороны нацистской партии.

Некоторые ученые, подобно Вайцзеккеру, сыну высокопоставленного дипломата, искали компромисса с партией, другие, подобно отважному Максу Лауэ, не страшились высказывать истинные свои мысли. Так случилось на одной из лекций, прочитанных Лауэ в Швеции. После нее Менцель резко напал на Лауэ за то, что тот не пожелал сделать в лекции оговорку, будто «немецкие физики решительно отмежевались от теории Эйнштейна». От Лауэ потребовали объяснений. Вайцзеккер советовал выдающемуся физику ответить, что теорию, значительно опередив Эйнштейна, создали арийцы Лоренц и Пуанкаре. Лауэ пренебрег двусмысленным советом. Он не стал оправдываться, а послал в научный журнал статью, в которой выразил все, что думал на самом деле. «Это и явится моим ответом», — писал он Вайцзеккеру.

Ученые жили в атмосфере страха и взаимного недоверия. Самым главным их стремлением было уберечь себя от возможных провокаций — ведь в каждом институте среди сотрудников находились тайные агенты и осведомители. Так, Хартека в начале 1943 года анонимно обвинили в саботаже. И ему пришлось потратить немало времени и нервов, чтобы выпутаться из интриги, затеянной за его спиной. Другой случай, когда особенно ярко проявился страх, владевший даже крупнейшими учеными, связан с трагической судьбой родителей известного голландского физика Гоудсмита, еврея по национальности. Гоудсмиту принадлежит честь открытия магнитных свойств электрона. До прихода нацистов к власти между ним и немецкими физиками существовали самые дружественные отношения. Даже когда Гоудсмит уехал в Америку, эти отношения оставались хорошими. Например, во время поездки в 1939 году Гейзенберг гостил у Гоудсмита. И вот теперь родителей Гоудсмита заключили в концлагерь и им грозила страшная участь. Друзья Гоудсмитов решили обратиться за помощью к немецким физикам. Но чем мог облегчить судьбу стариков Гейзенберг? Правда, между семействами Гейзенбергов и Гиммлера существовала давняя дружба, однако Гейзенберг не посмел воспользоваться ею для спасения стариков. Ничем не мог помочь и Лауэ. Он, правда, ответил голландским друзьям Гоудсмитов, но почему-то забыл подписаться под собственным письмом. Ответил после долгих раздумий и Гейзенберг. Он особенно подчеркивал дружественные чувства Гоудсмита к Германии и добавлял, что будет крайне огорчен, если «по неизвестным причинам» родителям Гоудсмита придется испытать неудобства. Письмо Гейзенберга запоздало. За пять дней до того, как он все-таки решился его отправить, слепая мать Гоудсмита и его отец уже перестали испытывать какие-либо неудобства — они были уничтожены. День смерти отца оказался и днем его рождения, в тот день ему исполнялось семьдесят лет.

Но даже и те ученые, которые с охотой служили партии, часто не могли скрыть истинного отношения к положению немецкой науки. Многие, в том числе профессор Вернер Озенберг, работавший в исследовательской организации военно-морских сил, не раз сообщали Герингу о «слабом руководстве Менцеля», о «хаосе и неразберихе», царящих в университетах.

Озенберг как ученый стоил немного, но был весьма энергичным администратором и, что особенно повышало его вес, имел тесные связи с нацистами и даже службой безопасности СС. Его представления о ядерной физике были крайне путаными. Но, несмотря на это, он все же затеял несколько тайных расследований положения в ядерных исследованиях. Так, 7 апреля 1943 года представитель СС из Готтенхафена посетил в Данциге[34] профессора Альберса, лаборатория которого вела поиск летучего химического соединения урана, способного заменить шестифтористый уран. Представитель СС хотел узнать у Альберса о состоянии дел в немецких ядерных исследованиях и услышать его оценку имевшихся в Германии сведений о работах американцев над атомной бомбой.

После этого посещения в папке Озенберга появилась памятная записка. Она датирована 8 мая 1943 года, то есть подготовлена через два дня после конференции, созванной Академией воздухоплавания. Вот ее текст.

Организационное рвение Озенберга вскоре произвело на Геринга нужное впечатление. В конце июня 1943 года он поручил профессору создать в рамках Имперского исследовательского совета особый отдел планирования, чтобы провести новую реорганизацию и покончить с хаосом.

В Лондоне уже не раз задумывались над тем, как вывезти из оккупированного Копенгагена Нильса Бора; этот человек мог бы принести неоценимую пользу ученым союзных стран. Профессор Чедвик 25 января написал Бору письмо, предлагая ему убежище в Англии. С письма сделали микрофотографию, спрятали ее в полом ключе и переправили в Данию. Бор сразу же понял, что кроется за приглашением Чедвика, но ответил через того же связного лишь в феврале. Он по-прежнему был уверен, что каким бы ни представлялось положение дел, использование новейших открытий в атомной физике не может привести к практическим результатам. Однако вскоре Бор узнал о производстве больших количеств тяжелой воды и урана, о намерении немецких исследователей создать атомную бомбу. Это заставило Бора пересмотреть свою точку зрения. Он немедленно переслал Чедвику дошедшие до него сведения. Но, комментируя их, выразил убежденность в невозможности получать уран-235 в больших количествах и, следовательно, в беспочвенности всех расчетов на создание атомной бомбы.

Новые сведения поступили в Лондон весьма кстати для руководства «Тьюб эллойз». Дело в том, что к этому времени когда-то тесные связи между атомщиками Британии и Соединенных Штатов почти полностью прервались, участие английских ученых в американских работах свелось к нулю. Однако, поскольку Черчиллю из всех точных наук, не говоря уже о законах физики, была достаточно знакома только арифметика, он с полным равнодушием отвергал все, даже самые неотразимые научные доводы в пользу финансового участия Великобритании в американских разработках атомной бомбы. Майкл Перрин вспоминал впоследствии, что в докладах Черчиллю все чаще затрагивался вопрос о возможности создания немцами атомной бомбы, это делалось специально для того, чтобы предварить его вопрос: «Зачем нужно это разбазаривание огромных средств, сил и кадров?»

Большое влияние на решение Черчилля оказал его научный советник лорд Черуэлл. В середине дня 7 апреля с ним с глазу на глаз беседовал Перрин. В тот же день советник составил для Черчилля обзор достижений в области разработки атомной бомбы. На пяти страницах Черуэлл вновь изложил для премьер-министра основные принципы получения атомной энергии и указал два основных пути создания бомбы. Чтобы показать силу бомбы, Черуэлл привел такие цифры: диаметр атомной бомбы будет не более шести дюймов, а вес заложенного в нее урана-235 составит всего лишь десять — сорок фунтов, однако при этом мощность бомбы окажется эквивалентной мощности сорока тысяч тонн тротила. Указывал Черуэлл и на возможность создания бомбы из нового элемента, получаемого в реакторе: «В этом случае не потребуется выделять уран-235, однако понадобится много тонн тяжелой воды, и практическая осуществимость еще остается под вопросом…» Но тут же Черуэлл многозначительно добавлял: «Возможно, немцы уже располагают тонной или двумя тяжелой воды из Норвегии и есть основания полагать, что они налаживают ее производство у себя». Далее Черуэлл писал о необходимости огромного количества электроэнергии для производства тяжелой воды и указывал, что в больших количествах ее можно получать только на гидростанциях. «На выведенном ныне из строя норвежском заводе было произведено около полутора тонн. Мы ожидаем, что завод в Канаде, сооружаемый на средства американцев, будет давать в год около четырех тонн. Вначале считалось, что понадобится около пятнадцати тонн, но некоторые новые идеи позволяют надеяться обойтись всего лишь пятью тоннами».

В своей памятной записке Черуэлл упоминал также о том, что английским ученым удалось случайно открыть новый способ производства тяжелой воды, опробованный пока что лишь в лабораторных условиях, но чрезвычайно перспективный; быть может, с его помощью удастся получать значительно более дешевую тяжелую воду.

Очевидно, именно перспектива резко удешевить производство тяжелой воды натолкнула премьер-министра на мысль, что и немцы могут добиться того же самого. Этот аргумент для Черчилля оказался решающим. Немедленно по прочтении памятной записки Черчилль назначил на ближайший день совещание, в котором должны были участвовать Черуэлл, министр иностранных дел Идеи и сэр Джордж Андерсон. 11 апреля Черчилль сказал Черуэллу:

Премьер поручил Черуэллу связаться и с руководством Интеллидженс сервис. Совещание он назначил на той же неделе.

Черуэлл пригласил к себе Перрина и доктора Джонса, начальника отдела научной разведки в военно-воздушных силах. С Перрином пришел и его начальник Уоллес Аккерс. Черуэлл передал им пожелание Черчилля о необходимости установить, не приступили ли немцы к строительству большого завода для немецких ядерщиков. Перрин на основании разведывательных отчетов отвергал возможность строительства такого завода. А Джонса задание Черуэлла сильно встревожило. Как раз эти смутные и неопределенные слухи о «секретном оружии», не раз упоминавшиеся в прежних донесениях из Германии, внезапно обрели конкретное содержание — сведения о ракетах «Фау».

Вечером 13 апреля в резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит 10 состоялось совещание. По всей вероятности, Черчиллю доложили о том, какие новые задачи поручены разведке.

Непосвященному может показаться странным, что одно и то же задание получили одновременно две разведывательные службы: офицеры из «Тьюб эллойз», связанные с командэром Уэлшем, и работники отдела научной разведки, возглавляемого Джонсом. По поводу их сотрудничества один из офицеров разведки сострил: «Джонс и Уэлш никогда не разлюбят друг друга».

И действительно, отношения между ними с самого начала сложились очень плохо. Джонс был квалифицированный специалист и уже десять лет занимался научной разведкой, знания Уэлша оставляли желать много лучшего. Зато он был «необыкновенно хитер и ловок» и одержал верх над отделом научной разведки лишь благодаря особо важной роли Норвегии в получении сведений о немецких атомных исследованиях. Именно через Скандинавию, являвшуюся разведывательным уделом Уэлша, регулярно поступала информация о немецких работах. Так, Лейф Тронстад поддерживал непрерывную связь с жившим в Осло ядерщиком профессором Вергеландом и с проживавшим в Стокгольме «юным другом» норвежцем Холе. К Вергеланду поступали особо ценные сведения. Они шли прямо из Германии, в частности от редактора «Натурвиссеншафтен» доктора Пауля Розбауда. Именно ему союзники обязаны своей осведомленностью обо всех ведущих немецких ученых, с которыми Розбауд до конца войны сохранил дружеские отношения.

Разумеется, Джонс не располагал источниками столь важной информации, и это сказалось на его положении. К тому же в ближайшие месяцы Перрину пришлось с головой погрузиться в дела, связанные с работами американцев. Он поневоле все чаще и чаще имел дело с американскими разведчиками, делавшими то же, что и Джонс. Это еще больше нервировало Джонса, его и без того плохие отношения с Уэлшем переросли в открытую войну.

Можно не без оснований полагать, что Перрин и Уэлш с целью повысить настороженность британских властей несколько переоценивали шансы немецких атомщиков в деле создания бомбы. Что же касается их американских коллег, то в ту пору они в первую очередь думали не о бомбе, а о другой серьезной опасности; ведь даже не преуспев в создании бомбы, немцы, запустив реакторы, могли бы производить очень много радиоактивных веществ и применять их подобно химическим отравляющим веществам. В конце весны 1943 года такая перспектива весьма тревожила генерала Гровса, и он обратился к председателю Национального совета оборонных исследований доктору Джемсу Конэнту с просьбой провести специальное изучение указанного вопроса. Конэнт ответил 1 июля:

Конэнт полагал реальным, что в 1944 году Германия, используя тяжелую воду, окажется в состоянии еженедельно вырабатывать радиоактивные вещества в количестве, эквивалентном миллиону граммов радия! И если такое количество рассеять на площади в две квадратные мили, потребуется тотальная эвакуация из пораженной зоны, а часть населения окажется полностью выведенной из строя. Конэнт считал вполне осуществимым для немцев создать в большом городе, например в Лондоне, зону от половины до нескольких квадратных миль, зараженную радиоактивными веществами в такой концентрации, чтобы «оказалась необходимой эвакуация населения». Единственным утешительным для Гровса был вывод, что «если Германия предпримет радиоактивное нападение, оно вернее всего окажется направленным на Великобританию, а не на Соединенные Штаты».

Но англичанам подобный вывод не мог принести облегчения. Через месяц после выхода отчета Конэнта сэр Джон Андерсон беседовал с ним в Вашингтоне. Они встретились в Космическом клубе. Андерсон сказал, что Великобритания вследствие ее особой уязвимости жизненно заинтересована в атомных исследованиях. Затем он сообщил Конэнту о тяжелой воде. По всем сведениям из Норвегии было ясно, что немцы все еще не сумели найти наиболее эффективного способа ее получения; англичане же считали наиболее пригодными следующие три: фракционная дистилляция обыкновенной воды; процесс каталитического обмена с использованием электролитического водорода и фракционная дистилляция жидкого водорода.

Первый способ (в Германии его разрабатывал Хартек), вероятно, мог оказаться наилучшим, но требовал громоздкого оборудования (по той же причине его забраковал и Хартек). Второй способ (тот, что использовался немцами в Веморке) был англичанам хорошо известен. Третий (в Германии им занимался Клузиус) был изучен менее остальных и мог таить в себе непредвиденные осложнения. Англичан, открывших путь к пятикратному повышению производства тяжелой воды, очень беспокоило, не удалось ли и немцам достигнуть того же.

Угроза радиоактивного нападения сильно встревожила англичан. Возможные последствия такого нападения изучались и в Совете медицинских исследований. Один из его старших сотрудников посвятил этой теме целую работу, в которой особое внимание уделил генетическим последствиям. Он пришел к выводу, что частота мутаций у людей, подвергшихся радиоактивному воздействию, будет зависеть от суммарной дозы облучения, даже если между отдельными случаями облучения проходит длительное время. А отдаленные последствия могли бы привести к ухудшению физического состояния всего народа уже во втором и третьем поколениях. Как указывает официальный историк[35], среди документов, посвященных атомной энергии, эта работа единственная учитывала генетические эффекты и была связана с рассмотрением возможностей радиоактивного нападения, а не атомной бомбардировки.

Однако и в Германии генетическим последствиям уделялось внимание и даже были проведены исследования воздействия нейтронной и другой проникающей радиации. С 1943 года вплоть до конца войны и военное министерство, и полномочный представитель по ядерной физике заключили несколько контрактов на изучение этого вопроса. Исследования в основном проводил Отдел генетики Института кайзера Вильгельма в Берлин-Бухе. Среди немецких документов имеется письмо из Биофизического института, написанное Раевским в 1944 году. В нем он сообщает полномочному представителю, что его группа в числе прочих выполняет работу по изучению «биологического воздействия корпускулярного излучения, включая нейтронное, с точки зрения его использования в качестве оружия». Не исключено, конечно, что работа проводилась лишь на случай, если союзники применят подобное оружие.

С того момента, как американский «Манхэттенский проект» перешел в ведение военных, работа пошла значительно быстрее. В строительстве заводов газодиффузионного и электромагнитного разделения были достигнуты значительные успехи, первый уран-графитовый реактор должен был со дня на день войти в строй, а в Ханфорде уже строились большие реакторы для производства плутония. Ученые в Америке успели также ^"провести исследовательские работы в области теории тяжеловодных реакторов, но не было еще сооружено ни одного котла такого типа. Тем не менее строительство четырех заводов тяжелой воды, из которых три находились в Соединенных Штатах, уже подходило к концу. А в Нью-Мексико мощная группа ученых под руководством доктора Роберта Оппенгеймера уже начала разработку самой атомной бомбы.

Англичане, узнав о достижениях в Америке и сравнив их с возможностями Германии, решили закрыть все собственные работы над атомной бомбой и передать своих ученых в Америку для всемерного ускорения работы. Этот решительный шаг нельзя считать совершенно бескорыстным: американцы оказались настолько впереди, что Британия лишь выигрывала, внедряя своих ученых в «Манхэттенский проект». К концу 1943 года все атомные работы в Англии практически замерли.

Летом 1943 года по Германии поползли слухи о новом мощном оружии, создаваемом немецкими учеными. Слухи все ширились, и в секретных отчетах полиции безопасности о морально-политическом состоянии населения можно было прочитать о «гигантских орудиях», «стратосферных пушках», об управляемых снарядах, действующих от сжатого воздуха, о ракетах и гигантских бомбардировщиках. А в отчете от 1 июля сообщалось: «Нередки также слухи о «бомбе нового типа», столь большой, что в самолет можно погрузить только одну такую бомбу. Двенадцати таких бомб, созданных на принципах атомной физики, достаточно для разрушения города с миллионным населением». В июле же слухи нашли свое отражение и в обзорах разведывательных данных, составлявшихся для начальников штабов в Лондоне. В одном весьма подробном донесении приводилось описание ракеты с теоретическим радиусом действия 800 километров и ожидаемым практическим радиусом действия 500 километров; ракета длиной 20 метров и весом 40 тонн уже запускалась на расстояние 270 километров. Как сообщалось в донесении, головная часть, примерно треть всей ракеты, должна была снаряжаться взрывчаткой, основанной на «расщеплении атомов». Сведения эти, по крайней мере отчасти, подтверждались и данными воздушной разведки; англичане уже располагали аэрофотоснимками Пеенемюнде, на которых можно было видеть ракеты. В донесении центром производства ракет тоже называли Пеенемюнде.

У немцев также имелись сведения о работах противника и на их основании, правда не очень-то подробно и весьма гадательно, они воссоздавали картину ядерных исследований в союзных странах. Так, на упоминавшейся уже конференции в Академии воздухоплавания Гейзенберг говорил об «огромных ресурсах», направляемых другими странами, в частности Америкой, на разработку проблемы. Менцель, получив отчет Эзау о результатах первых шести месяцев пребывания на посту полномочного представителя, направил его Герингу и счел нужным добавить от себя следующее:

Первую после ремонта тяжелую воду Веморк дал в июне. За весь месяц удалось получить 199 килограммов тяжелой воды. Устройство «обменного процесса», установленное на одной из ступеней электролиза, работало хорошо. Однако в июле выпуск упал до 141 килограмма. 24 июля американцы разбомбили фабрику синтетических удобрений в Герёйе, а поскольку эта фабрика являлась основным потребителем водорода, поступавшего непосредственно из Веморка по трубопроводу, производство в Веморке пришлось резко снизить.

Против этого категорически возражал немецкий рейхскомиссар в Осло. Он настаивал на том, чтобы завод в Веморке продолжал работать на полную мощность, выпуская излишний водород в атмосферу. Главный директор Норвежской гидроэлектрической компании Бьярне Эриксен не побоялся отменить приказ о выпуске водорода в Еоздух. Он заявил, что предлагает правлению отказаться от производства тяжелой воды, которое уже навлекло на Веморк два удара союзников. Несмотря на предупреждения немецких властей, Эриксен, угрожая своей отставкой, вынудил правление согласиться. Однако голосование не состоялось. Эриксена арестовали и увезли в Германию, где он до самого конца войны пробыл в лагере для военнопленных. Его арест объясняли противодействием немецким властям. Но, возможно, арестовали его по другому поводу: как раз в те дни немцы хватали всех 6ывших офицеров норвежской армии.

Причины противодействия норвежцев вполне понятны. Они видели, как после февральского нападения на Веморк немцы усиливали военные меры, и сделали соответствующие выводы. Они видели колючую проволоку, минные поля, пулеметные гнезда вокруг Веморка, и их реакция на эти меры была вполне недвусмысленной. Почувствовав нарастающее сопротивление норвежцев, немецкие власти вынуждены были уступить. Они согласились поддерживать производство тяжелой воды на уровне, соответствующем нормальному производству аммиака. По мере усиления воздушных налетов на Германию немецкие физики испытывали все возраставшие трудности. Не успевала какая-либо из групп подготовить эксперимент, как очередная бомбардировка уничтожала всю их работу. Не меньше времени теряли они во время перебазирования лабораторий, когда в Германии началось рассредоточение важных промышленных объектов.

Множество трудностей в ту пору выпало на долю создателей ультрацентрифуги. Вначале это были чисто технические трудности: то шестифтористый уран проникал через сочленения, то дважды взрывался ротор в макетном образце. Но вскоре к ним присоединились и военные трудности. В июле на Киль было совершено несколько рейдов королевской авиации. Город сильно пострадал, и лабораторию решили перевести во Фрейбург, в Южной Германии. Эвакуация отняла много времени.

Автору изотопного шлюза доктору Багге пришлось испытать то нее самое. Он все еще доводил свою опытную установку, испытывая ее на разделении изотопов серебра. Ему лишь предстояло столкнуться со многими трудностями, связанными с применением шестифтористого урана. 28 июня Багге получил, наконец, от химика-аналитика из Гёттингена подтверждение, что в ничтожных количествах переработанного изотопным шлюзом серебра концентрация легкого изотопа действительно возросла до трех—пяти процентов; результат оказался даже лучше предсказанного теорией.

Фирме «Бамаг-Мегуин» был направлен заказ на изготовление нового опытного образца изотопного шлюза, который должен был отличаться от первого: вместо молекулярного пучка испаренного серебра в нем предполагалось использовать газообразное химическое соединение. Конструирование новой установки началось 5 августа, в помощь Багге фирма выделила опытного инженера доктора Зиберта. Но уже в конце августа Берлин стал объектом мощных бомбовых ударов. Власти, опасаясь повторения гамбургской катастрофы, приказали эвакуировать из столицы наиболее важные учреждения. Остаток августа и сентябрь Багге пришлось заниматься эвакуацией из Берлина примерно трети всего Физического института, который переезжал в Южную Германию, в Хейсинген.

Институт в Далеме опустел. Правда, Гейзенберг остался. Он не мог уехать. Ему необходимо было оборудование высоковольтного ускорителя частиц. Не уезжал и Боте. Они с Гейзенбергом готовили эксперименты с большим реактором, собираемым в бункере. Оставались также Багге и Виртц, хотя их лаборатории уже вывезли и им приходилось совершать частые и утомительные поездки почти через всю Германию. Эти поездки были не только утомительны, но отнимали массу времени и задерживали работы.

Однако прежние обстоятельства, сильно осложнявшие деятельность немецких атомщиков, продолжали оказывать свое влияние. Одним из самых явных была нетерпимость и вражда между наиболее видными учеными. Особенно ясно она проявилась в середине октября на трехдневной секретной конференции, созванной Эзау в Национальном бюро стандартов. Весьма показательно, что из сорока четырех ведущих ученых, зачитавших доклады, ни один не принадлежал к окружению Гейзенберга, хотя директора других институтов кайзера Вильгельма — Ган, Боте, Раевский — выступили на конференции. В дневнике доктора Багге о конференции сказано очень коротко:

Пожалуй, самыми важными оказались первые два доклада. В одном Фюнфер и Боте сообщали об экспериментах с небольшим урановым реактором с тяжелой водой, в ходе которых они по определенной системе меняли расстояния между слоями. А профессора Позе и Рексер из группы, некогда находившейся в ведении военного министерства, зачитали доклад на тему «Эксперименты с различными геометрическими конфигурациями окиси урана и парафина».

Эксперименты Фюнфера и Боте в Гейдельберге позволили установить эмпирическое правило, согласно которому вес урана и вес тяжелой воды в котле должны быть примерно равны. Они также определили, что при использовании урановых пластин толщиной в сантиметр наивыгоднейшая толщина разделяющего слоя тяжелой воды должна равняться примерно двадцати сантиметрам.

Позе и Рексер не располагали металлическим ураном и тяжелой водой и потому ставили свои опыты с окисью урана и парафином. Они задались целью окончательно подтвердить выгодность применения кубических урановых элементов. В серии сравнительно несложных экспериментов, выполненных в лабораториях Эзау, они с несомненностью доказали преимущества кубической конфигурации урановых элементов: «Кубическая конфигурация превосходит стержневую, а стержневая лучше пластинчатой» — таков был смысл их сообщения на конференции.

Упоминание о стержневой конфигурации в докладе Позе и Рексера было не случайным. Дело в том, что при кубической конфигурации весьма усложняются проблемы теплопередачи, а также возникают и некоторые другие трудности. В этом смысле стержневая конфигурация оказывалась более приемлемой. Пластинчатая же конфигурация во всем уступала первые двум и не только с точки зрения работы реактора, но и с точки зрения трудностей изготовления самих пластин и их защиты от коррозии. В пользу применения пластин вообще не существовало разумных практических доводов. Единственным человеком, требовавшим применения пластин, оставался Гейзенберг. Нобелевский лауреат буквально огорошил Хартека, сказав ему, что настаивает на применении пластин во имя значительного упрощения теоретического анализа работы реактора.

Но именно потому, что Гейзенберг не желал отказаться от пластин, его эксперименты все еще не могли начаться — завод не справлялся с выпуском тяжелых урановых пластин. Эксперименты приходилось откладывать до той поры, когда будут созданы плавильные печи достаточной емкости, а «Ауэр гезельшафт» и некоторые лаборатории изучат возможные антикоррозионные покрытия для пластин. В лабораториях Эзау разработали способы алюминирования и электролитического лужения урана. Но они помогли бы делу, если бы химическая чистота выпускаемого урана была более высокой. В ноябре «Ауэр гезельшафт», наконец, нашла подходящий метод — фосфатирование. Фосфатная пленка оказалась очень стойкой, она не разрушалась даже при температуре 150 градусов и при давлении 5 атмосфер. Сплавление урана и прокатка пластин для большого берлинского эксперимента начались только в конце 1943 года.

Как уже говорилось, Позе и Рексер окончательно доказали преимущества кубической конфигурации урановых элементов. Они же и рекомендовали приступить к серийному выпуску урановых кубиков. Через несколько недель после их выступления на конференции Эзау и Дибнер отправились в правление «Ауэр гезельшафт» лично договариваться об изготовлении урановых кубиков, с тем, однако, условием, чтобы не сократился выпуск урановых пластин. Фирма пошла им навстречу и приступила к постройке еще одной печи для удовлетворения нужд Дибнера и его группы в Готтове.

Теперь перед Дибнером открылась реальная возможность приступить к проведению второго и третьего экспериментов, намеченных им сразу же после успешного эксперимента с тяжелым льдом.

Второй эксперимент проводился специально для контроля и потому отличался от первого лишь тем, что вместо тяжелого льда в реакторе была тяжелая вода при нормальной температуре, а урановые кубики пришлось гирляндами подвешивать на проволоках из специального сплава.

Алюминиевый цилиндрический контейнер, в котором в свое время собирали реактор на тяжелом льде, перевезли в Готтов и опустили его в специально подготовленную яму, которая была сделана в той же самой лаборатории, где обыкновенно и работала группа Дибнера. Чтобы сэкономить парафин, контейнер обшили деревянными рейками, а затем залили на глубину 160 сантиметров парафин. Неподалеку от дна контейнера сделали сферическую полость диаметром 102 сантиметра. В этой полости и должен был помещаться реактор. Получившийся парафиновый цилиндр подвесили на стальной плите, чтобы с ее помощью можно было его поднимать и таким образом открывать доступ к полости.

Как уже говорилось, второй эксперимент был контрольным, и реактор по своим размерам не отличался от первого. Однако ради геометрической симметрии в нем использовалось не 108 кубиков, а 106. Это позволило так разместить в реакторе урановые кубики, что расстояние между каждым кубиком и его двенадцатью соседями было одинаковым и равным 14,5 сантиметра. Кубики покрыли новым, полистироловым лаком. Лак этот, как показали исследования профессора Хакселя, практически не поглощал нейтронов. Концы проволок, удерживающих гирлянды по восемь и девять кубиков, пропустили через слой парафина и прикрепили к стальной плите.

Конструкция реактора и решетки его урановых элементов была столь изящной и простой, что реактор собрали за один день. В нем содержалось 254 килограмма металлического урана и 4,3 тонны парафина, игравшего роль отражателя и защиты. Чтобы установить, насколько возрастет количество нейтронов, перед началом эксперимента в пустую еще полость ввели радиево-бериллиевый источник нейтронов и измерили интенсивность нейтронного потока у поверхностей. Наконец, в котел ввели уран, залили шестьсот десять килограммов тяжелой воды и начали измерения интенсивности нейтронного потока.

На эти измерения не потребовалось много времени. И когда они были окончены, лебедкой подняли крышку, извлекли из реактора уран, взяли для химического анализа несколько проб тяжелой воды и начали подготовку к новому эксперименту.

Как ни торопилась «Ауэр гезельшафт», к сроку ей удалось изготовить только 180 пятисантиметровых кубиков, потому что основные усилия ей по-прежнему приходилось тратить на выполнение заказа Гейзенберга. Однако у Дибнера имелись еще и кубики собственного изготовления, склепанные из кусков пластин. Они, правда, были несколько легче литых (2,2 вместо 2,4 килограмма), но с этим приходилось мириться. Общее количество урана в последнем эксперименте достигло 564 килограммов, а тяжелой воды — 592 килограммов. И опять проводились измерения. А потом их обработали с учетом всех возможных ошибок и погрешностей. И тогда стало ясно, что с поверхностей реактора вылетает нейтронов на шесть процентов больше, чем вводится в реактор от радиево-бериллиевого источника нейтронов. Это увеличение, разумеется, было ничтожным по сравнению с необходимым для поддержания цепной реакции, но уже сам факт означал очень многое.

Результаты обоих экспериментов оказались «чрезвычайно благоприятными». Дибнер не замедлил сообщить, что они «значительно превысили цифры, указываемые теорией». Окрыленный удачей, Дибнер сразу же начал планировать новый эксперимент с еще большим котлом, в котором предполагал применить оптимальные шестисантиметровые кубики урана. Такой эксперимент позволил бы ему окончательно установить размеры тяжеловодного реактора, в котором наверняка возникнет цепная реакция.

Еще в начале лета 1943 года немцы начали готовить планы уничтожения датских евреев. В конце сентября фюрер дал принципиальное согласие на захват и депортацию партии в шесть тысяч человек. По мнению немецкого губернатора в Дании, которое он сообщил Риббентропу, имущество евреев не следовало сразу же забирать; это позволило бы «предупредить обвинения в том, что целью акции является конфискация имущества». Массовые аресты наметили провести в ночь на 1 октября 1943 года. Однако дня за три до этого один из сотрудников немецкого посольства в Дании по фамилии Дуквитц узнал о готовящемся преступлении и решил сорвать его. В частности, он постарался известить Нильса Бора о нависшей над ним опасности. Более того, Дуквитцу удалось навести немецкие патрульные суда на ложный след и они несколько ночей патрулировали в месте, довольно далеко расположенном от места переправы целой флотилии лодок с беженцами. На одной из перегруженных рыбачьих лодок бежал в нейтральную Швецию и Нильс Бор с семьей. И уже 6 октября в пустом бомбовом отсеке бомбардировщика «Москито» его перебросили в Великобританию.

В Лондоне Бор узнал обо всех событиях в атомной физике с тех пор, как в 1939 году в Принстоне он и доктор Уиллер впервые создали теорию деления урана. Ему пришлось беседовать с Перрином и Уэлшем, а 12 октября состоялась первая из его многочисленных встреч с лордом Черуэллом. Но англичане не только сообщили много нового Бору, но и от него услышали такое, чего они еще не знали. Бор рассказал о визитах нескольких немецких ученых, в том числе Гейзенберга и Йенсена, в 1941 году. Он уже тогда почувствовал, насколько серьезно немецкие физики занимаются вопросами военного применения атомной энергии. Как мы знаем, англичане преувеличили сроки восстановления завода тяжелой воды в Веморке. Осенью 1943 года поступили надежные сведения о возобновлении работы завода уже в апреле. Уступая весьма настойчивому давлению сотрудников Гровса, сэр Джон Дилл (британский представитель в Вашингтоне) сообщил генералу Маршаллу о более реалистической оценке последствий диверсии в Веморке. Это привело к решению вновь повторить диверсию. Однако оно не нашло поддержки у военных. Но Гровс не унимался, он продолжал нажимать на Маршалла, убеждая его добиться решения о бомбардировке гидростанции. Поскольку она относилась к разряду объектов точного бомбометания, начальники штабов объединенного командования возложили задачу на американское восьмое воздушное соединение, базировавшееся в Британии.

Налет совершали бомбардировщики «летающая крепость» из третьей воздушной дивизии. 16 ноября перегруженные дополнительным горючим машины поднялись в воздух. Летчикам было приказано сбросить бомбы на цель точно между 11.30 и 12 часами дня, когда наступает время обеденного перерыва и большинство рабочих покидают станцию.

К Веморку на высоте четырех с лишним тысяч метров над Северным морем приближались одновременно несколько групп самолетов. Группой № 100 командовал майор Беннет. Полет происходил исключительно благополучно, к тому же группе не встретилось ни единого вражеского истребителя. И, подлетая к побережью Норвегии, группа опередила полетный график на 15 минут. По приказу Беннета группа повернула назад и кружила над морем в течение пятнадцати минут. Однако, когда она снова подлетела к Норвегии, противовоздушная оборона немцев уже подготовилась. Бомбардировщиков встретил плотный и точный зенитный огонь. Загорелась одна машина, затем с горящим двигателем отвернула в сторону вторая, и десять человек команды выбросились с парашютами в море. А когда группа № 100 стала заходить на цель, она слишком сблизилась с опередившей ее группой № 95 и попала в сопутную струю воздуха, оставшуюся от винтов самолетов предыдущей группы. Последняя, появившись над целью несколько раньше, не смогла произвести бомбометания — земля оказалась закрытой облаками. Зато группе № 100 удалось увидеть цель, и почти точно в 11.30 на Веморк упали первые бомбы.

Бомбардировка длилась ровно тридцать три минуты. За это время сто сорок летающих крепостей сбросили на станцию свой груз, а точно в полдень еще полтора десятка крепостей нанесли удар по Рьюкану.

Всего на Веморк сбросили более семисот пятисотфунтовых бомб, а на Рьюкан — более ста двухсотпятидесятифунтовых бомб. Дымовые генераторы, которые установили вокруг станции сразу же после диверсии, дали нужный эффект: бомбометание оказалось неприцельным и рассеянным, и лишь очень немногие бомбы попали в жизненно важные установки. Три бомбы угодили в трубопровод станции, две — в водяные затворы наверху, но автоматические задвижки сработали и предотвратили катастрофическое наводнение. В подвесной мост было прямое попадание, но в куда более крупные объекты попало немного бомб: в станцию всего лишь четыре, а в здание электролизного завода — две. Сам же завод тяжелой воды, размещенный в цокольном этаже здания, и вовсе не пострадал. Тем не менее бомбардировка эта решила основную задачу. Правда, она стоила жизни двадцати двум норвежцам.

Немецким ученым нетрудно было понять причины налета. Эзау сообщил в аппарат Геринга, что налет был совершен исключительно с целью вывести из строя завод тяжелой воды. И действительно, даже не получив ни единого повреждения, завод не мог работать без электроэнергии. Правда, в его электролизерах сохранилось довольно значительное количество воды. Беркеи, специально командированный в Веморк после бомбардировки, по возвращении в Берлин доложил о полной невозможности возобновить производство в Веморке. Настало время, как и предсказывал в мае Эзау, эвакуировать производство тяжелой воды и возобновить его в условиях относительной безопасности в самой Германии.

Бомбардировка принесла англичанам и американцам сюрприз — прекращение работ на втором заводе тяжелой воды в Захейме. Здесь еще не было получено ни грамма готового продукта и самая высокая концентрация тяжелой воды не превышала 70 процентов. Но с конца 1943 года завод в Захейме должен был ежемесячно давать по 50 килограммов. Через три дня после налета на Веморк Эзау известил Имперский исследовательский совет о выделении 800 тысяч марок на сооружение завода тяжелой воды в Германии. Он должен был заменить заводы Норвежской гидроэлектрической компании.

Известие о полном демонтаже оборудования веморкского завода и о вывозе его в Германию получили в штабе специальных операций в последний день ноября. Его передал радист Эйнар Скиннарланд. Сэр Джон Андерсон и руководители «Тьюб эллойз» незамедлительно изучили возможные последствия этого шага. Поскольку в Германии отсутствовали сколько-нибудь мощные гидроэнергетические ресурсы и источники дешевой электроэнергии, сам по себе вывоз завода не представлял особой опасности. Но зато получение остатков тяжелой воды из Норвегии могло привести к серьезным последствиям. Штаб специальных операций отправил Скиннарланду приказ немедленно сообщать любые сведения, касающиеся дальнейших действий немцев.

Надо сказать, что норвежское правительство в изгнании потрясло и возмутило известие о налете американских бомбардировщиков на Рьюкан, тем более что американцы предварительно не проконсультировались с ним. О бомбардировке ничего не было заранее известно и в штабе специальных операций.

1 декабря норвежское правительство направило ноты протеста правительствам Великобритании и Соединенных Штатов Америки. Норвежцы напоминали о готовности давать сведения относительно промышленных установок в своей стране и готовить диверсионные акты на важнейших военных объектах, избегая, однако, неоправданной гибели людей и имущества. Как указывалось в ноте, ущерб, причиненный бомбардировкой Герёйи, а затем Рьюкана и Веморка, оказался «неоправданно большим по отношению к желаемым последствиям». Норвежское правительство напоминало об обещании союзников улучшить координацию действий. Оно было дано в ответ на протест по поводу бомбардировки Герёйи. Норвежцы и тогда брали на себя прекращение выпуска легких сплавов, но при этом они не хотели нарушить производство "удобрений. Тем не менее налеты на Рьюкан и Веморк вновь были совершены без предварительной консультации и даже без уведомления. «Если, — говорилось в ноте, — целью налетов являлось прекращение производства не удобрений, а другой продукции, например тяжелой воды, специальные методы нападения оказались бы значительно эффективнее бомбардировки». Бомбардировка вызвала у норвежцев неприятный осадок и пробудила глубоко укоренившиеся подозрения, что налеты вызваны не военной необходимостью, а прежде всего стремлением американцев обеспечить себе после войны выгодные конкурентные позиции.

Правительство Великобритании ответило на ноту только через месяц. Оно отклонило протест норвежцев и их утверждения, что они лучше других могут избрать средства и методы нападения на объект. По объяснению англичан, бомбардировка была единственно возможным способом решения задачи, так как принятые в Веморке меры охраны обрекали новые диверсионные акты на провал. Еще через три недели норвежского посла в Вашингтоне уведомили, что Государственный департамент США получил от военного министра заверения в самом тщательном изучении вопроса перед принятием окончательного решения о бомбардировке.

И все-таки наихудшие подозрения норвежцев возродились после отказа американцев санкционировать поставку из Швеции электротехнического оборудования для восстановления разбомбленных заводов, выпускавших мирную продукцию. Все же шведы снабдили норвежцев всем необходимым, и через несколько месяцев заводы удобрений и сплавов возобновили работу.

По решению Эзау и Дибнера производство тяжелой воды должна была взять на себя «ИГ Фарбениндустри». Однако и после решения еще тянулись споры хотя бы о частичном возобновлении в Веморке выпуска тяжелой или получении там исходного продукта — низкоконцентрированной тяжелой воды. Наконец, 13 декабря рейхскомиссар официально уведомил Норвежскую гидроэлектрическую компанию о полном прекращении производства тяжёлой воды в Веморке. Оставалось лишь вывезти оттуда остатки тяжелой воды. О необходимости такой меры Эзау поставил в известность аппарат Геринга в самом конце года.

К тому времени «ИГ Фарбениндустри» на заводах в Лейне уже построила небольшую опытную установку, действующую по методу двойного температурного обмена, разработанному Хартеком и Суэссом. Однако рекомендовать строительство полного завода подобного типа Эзау не решался. По расчетам инженеров из «ИГ Фарбениндустри» оно обошлось бы почти в 25 миллионов марок и потребовало бы 10 800 тонн обычной стали, 600 тонн специальных сплавов и несколько сот тонн никеля; для работы завода пришлось бы ежечасно сжигать по 50 тонн бурого угля.

Правда, не только эти устрашающие цифры являлись аргументом против строительства; один из наиболее талантливых сотрудников Хартека доктор Гейб разработал совершенно новый процесс двойного температурного обмена с использованием сероводорода (ныне он широко применяется в Америке). Новый процесс позволял снизить и стоимость завода, и стоимость производства тяжелой воды. На бумаге он выглядел идеально, поскольку по расчетам коэффициент разделения получался очень высоким. Хартек и Гейб подробно рассмотрели возможности процесса, но сочли преждевременным рекомендовать его. Они боялись непредвиденных технических трудностей, связанных с применением агрессивного сероводорода.

Нерешительность Эзау усугублялась еще и опасениями, что тяжелая вода вообще может оказаться никому не нужной, если хотя бы один из методов получения урана-235 принесет успех. Ведь тогда вряд ли кто оправдал бы его решение затратить многие миллионы марок на ставший ненужным завод. Он и без того чувствовал, что зашел слишком далеко, одобрив контракт на строительство в Лейне завода высокой концентрации мощностью полторы тонны в год, который должен перерабатывать практически все доставляемые в Германию полупродукты тяжелой воды. Впоследствии Эзау вспоминал: «Строительство этого завода должно было вестись вне всякой очереди, чтобы как можно скорее получить тяжелую воду для большого эксперимента. Ведь, исключая остатки тяжелой воды в Веморке, они могли рассчитывать лишь на низкоконцентрированную тяжёлую воду (меньше одного процента) из Мерано и в количестве не более тонны в год. Теперь немецким ученым следовало полагаться только на возможности самой Германии».

В своем последнем отчете, в 1943 году, Эзау, сообщая об успехах работ по разделению изотопов урана, упоминает только два метода: метод шлюзования изотопов и метод ультрацентрифугирования. Только эти два метода, по мнению Эзау, имели шансы на успех. Но именно тогда доктору Багге приходилось начинать все сначала: во время очередного налета на Берлин в здание фирмы «Бамаг-Мегуин» попала бомба и новый макет ультрацентрифуги, а также все чертежи погибли.

Первой, разумеется, почувствовала на себе результаты бомбардировки Веморка группа Дибнера. Как помнит читатель, эта группа провела два очень важных эксперимента и готовилась к проведению следующего, который позволил бы определить размеры критического тяжеловодного реактора. В отчете Эзау говорилось: «Они планировали увеличение своего реактора, но теперь это неосуществимо из-за прекращения производства тяжелой воды». Дибнер не только не получил новой, но его вынудили передать все свои запасы тяжелой воды Гейзенбергу для большого эксперимента.

Дибнеру пришлось сделать это, даже несмотря на то, что Гейзенберг еще не получил нужных ему урановых пластин. Задержка, возможно, объяснялась трудностью их изготовления. Но, видимо, сказалось и недостаточное внимание к производству урана, ставшее весьма заметным в 1943 году. Так, за год «Дегусса» произвела всего четыре тонны металлического урана, но в то же время три тонны тория. Фирме не удалось еще преодолеть технические трудности при сплавлении урана в слитки и при прокатке пластин. К тому же у нее имелись и другие причины для оправданий — нехватка запасных частей и оборудования, перебои в снабжении из-за усиливающихся бомбардировок.

Невнимание к производству урана дорого обошлось немецким атомщикам. Под давлением фактов, полученных в ходе успешных экспериментов Дибнера, было принято решение об изготовлении урановых кубиков. Но оно запоздало. Кубиков успели сделать всего несколько сотен. И тут в один из ночных налетов на Франкфурт все заводы фирмы «Дегусса» сгорели дотла. Производство прекратилось.

Трудно сказать, кого следует больше всего винить в резком замедлении атомных исследований в 1943 году — Эзау или ученых. Однако в среде немецких атомщиков его невзлюбили и всю вину возлагали на него одного. Читатель помнит, что могущественный председатель Фонда кайзера Вильгельма не терпел Эзау и, что было особенно плохо для Эзау, сам министр Шпеер считал его совершенно неприемлемой фигурой на посту полномочного представителя. Словом, Эзау пришлось уйти. В том году ему исполнился 61 год.

Закулисная возня, окончательно решившая его судьбу, длилась довольно долго. Еще 23 октября шеф Эзау профессор Менцель беседовал в Мюнхене с профессором Вальтером Герлахом. Менцель не торопился объяснить цель беседы. И гостю лишь оставалось вслед за хозяином приналечь на шнапс. Внезапно Менцель спросил Герлаха, как отнесется он к предложению принять на себя руководство физическим отделом Имперского исследовательского совета, иными словами, занять пост Эзау.

Трудно объяснить, почему выбор пал именно на Герлаха, этого худощавого рейнландца с птичьим лицом. Ведь Герлах не имел никакого отношения к немецким атомным исследованиям, а его участие в военных исследованиях к тому Бремени было связано исключительно с работами для военно-морских сил. Он занимался торпедами и создавал большие безмагнитные установки. В 1940 году Герлах руководил всеми работами в области взрывателей для торпед, уделяя особое внимание магнитным неконтактным взрывателям. Одновременно он заведовал кафедрой в физическом институте Мюнхенского университета. Этот спокойный, сдержанный человек, ученый академического склада и страстный цветовод, находился в отличных отношениях со всеми ведущими немецкими физиками. И хотя одной из его черт была доходящая до грубости откровенность, он в то же время обладал способностями к дипломатическому лавированию между рифами и мелями политических интриг, непрерывно существующих в авторитарном государстве. К тому же он умел обращаться с СС.

Герлах не торопился с ответом. Он оставил себе время подумать. И Гейзенберг, и Ган уговаривали его принять предложение. Вскоре Герлах решился. Но поставил очень жесткие условия: на новом посту ему должна быть предоставлена абсолютная власть и безраздельное право распоряжаться по собственному усмотрению всеми находящимися в его ведении фондами и решать, какому институту и сколько выделять средств и материалов. Институт Гейзенберга не должен был оставаться на особом положении (говорят даже, что амбиция Гейзенберга вызывала у Герлаха подозрения). Кроме того, Герлах потребовал для себя права аннулировать призывные повестки любому из научных работников. Все эти права Герлах получил.

Через пять дней, 28 октября, Менцель вызвал Эзау и заявил, что министр Шпеер и он сам не удовлетворены отчетом о руководстве физическим отделом Имперского исследовательского совета. Эзау тотчас написал прошение об отставке с обеих должностей. Тем временем Менцель послал запрос Шпееру о назначении нового полномочного представителя. Запрос был лишь пустой формальностью; еще за несколько дней до того они со Шпеером обо всем уже договорились.

Эзау был возмущен. Он даже не удержался и говорил об обстоятельствах своей отставки с некоторыми из приближенных Геринга, включая генерала Боденшатца. Он обвинял, и не без оснований, Шпеера в создании трудностей для Имперского исследовательского совета, который вовсе не находился в его ведении, а был уделом Геринга. Однако мало кто сочувствовал Эзау и почти ни один из полномочных представителей не поддержал его. Профессор Рамзауэр открыто ненавидел Эзау. Фёглер с радостью и удовлетворением воспринял весть о его падении, о Шпеере же нечего и говорить — именно он уговаривал Геринга убрать Эзау и расхвалил Герлаха, утверждая, что тот значительно лучше разбирается в вопросах атомной энергии, нежели его предшественник.

В сущности, приход Герлаха на пост полномочного представителя означал поворотную точку в истории всего немецкого атомного проекта. Герлах не был обычным человеком, не был он и обычным руководителем. Циник и в то же время идеалист, он понимал, что ко времени его назначения вся сложная система приоритетов, преимуществ, льгот, бронирования от призыва в армию превратилась в гигантское надувательство, в результате чего вся чистая академическая наука оказалась в тупике. Свою личную миссию он видел в спасении чистой науки в Германии, и урановый проект, по его мнению, являлся идеальным средством ее осуществления.

2 декабря 1943 года Геринг подписал постановление о назначении Вальтера Герлаха высшим руководителем всех физических исследований в Германии, передал под его руководство Исследовательскую группу по ядерной физике. Официальное вступление в должность наметили на 1 января 1944 года. Чтобы хоть как-то смягчить удар, Эзау предложили другой руководящий пост, на сей раз в области высокочастотных исследований. Он согласился принять его лишь при искреннем одобрении со стороны Шпеера. Эзау не «желал даже терпеть нападок с его стороны». В начале декабря Шпеер утвердил произведенную перетасовку руководящей колоды и Имперский исследовательский совет разослал всем заинтересованным сторонам соответствующие извещения.

1 января 1944 года власть над немецкими ядерными исследованиями перешла в руки циника Герлаха.

К концу января 1944 года в Норвегии полностью подготовили к перевозке в Германию остатки тяжелой воды. Из электролизеров заводов высокой концентрации в Веморке и Захейме и последних ступеней электролизных заводов слили все остатки — всего четырнадцать тонн жидкости с концентрацией тяжелой воды от 1,1 до 97,6 процента. Всего в этих четырнадцати тоннах содержалось 613,68 килограмма чистой тяжелой воды. Жидкость разлили в тридцать девять барабанов с надписями «поташный щелок». И все-таки, даже распределив запасы в столь большом количестве барабанов, немцы опасались непредвиденных неприятностей — слишком многое зависело от благополучной доставки тяжелой воды в Германию. Для охраны транспорта в Рьюкан выслали специальную воинскую команду, а Дибнер, который теперь стал заместителем Герлаха и снова занял место в здании Харнака, поручил своему помощнику Клузиусу выехать в Норвегию и лично сопровождать транспорт с драгоценным грузом в Германию.

Подготовка к вывозу тяжелой воды в Германию не ускользнула от внимания агентов английской разведки. И из Англии в последние дни января сообщили Скиннарланду о новостях и поручили ему в случае их подтверждения выяснить, какие следует принять меры, чтобы воспрепятствовать перевозке. В конце первой недели февраля Скиннарланд радировал, что запасы тяжелой воды подготовлены к вывозу, их отправка состоится в ближайшие семь дней и поэтому военная организация должна получить соответствующие инструкции, если от нее требуются какие-либо действия.

Английские власти реагировали на сообщение с лихорадочной поспешностью. Военный кабинет приказал штабу специальных операций сделать все для уничтожения тяжелой воды. Такой же приказ получили Хаукелид и Скиннарланд, находившиеся в то время примерно в пятидесяти милях от Рьюкана. Эти двое были единственными людьми в районе Веморка, подчинявшимися штабу специальных операций, и, конечно, им не по силам было прямое нападение на Веморк, где со времен совершенной год назад диверсии еще более усилили охрану, перекрыли все подходы минными полями, а в ограде оставили лишь одни стальные ворота, охранявшиеся еще большим, чем прежде, числом часовых.

После уничтожения тяжелой воды Хаукелид в течение года жил на пустынном Хардангерском плато, откуда и руководил Военной организацией в Телемарке. Скиннарланд перенес гораздо дальше на запад свою полустационарную радиостанцию. Теперь ее приходилось приводить в действие от электрогенератора с водяным колесом, и она являлась единственным средством связи Хаукелида с радиостанцией штаба специальных операций в Бакингемшире. Их запасы пищи давно уже истощились и им не раз приходилось вести отчаянную борьбу с голодом. Только в конце лета авиация сумела забросить необходимое: пищу, оружие, одежду, радиостанции и взрывчатку. Теперь наступало время пустить взрывчатку в дело.

В среду, 9 февраля, Скиннарланд вышел на связь и передал в Англию о невозможности уничтожения запасов тяжелой воды непосредственно на территории станции и о необходимости в этом случае уничтожения транспорта с тяжелой водой, что навлечет на население жестокие репрессии. Хаукелид требовал подтвердить необходимость такого шага. Начальник норвежского отдела штаба специальных операций полковник Уилсон, получив радиограмму Хаукелида 8 февраля, немедленно отправился к норвежскому министру обороны. Тот на свой риск разрешил действовать, и Хаукелид получил подтверждение операции.

Хаукелид ясно представлял себе, насколько ее успех зависит от точности и подробности информации о намерениях немцев. В ближайшую ночь он спустился в Рьюкан и в сопровождении одного инженера гидроэлектрической компании пошел к тому, кто мог дать самую лучшую информацию, к главному инженеру Альфу Ларсену. Теперь Ларсен жил на противоположном от станции краю долины, в щеголеватом и комфортабельном доме для приезжих; его собственный дом был разрушен во время налета на Рьюкан. Хаукелид рассказал Ларсену о своей задаче, и они совместно продумали все мыслимые варианты.

Единственно возможным казалось непосредственное уничтожение транспорта, хотя оно и влекло за собой репрессии против населения за гибель немецких солдат.

Хаукелид передал Скиннарланду, чтобы тот снова запросил Лондон, действительно ли уничтожение тяжелой воды столь необходимо, тем более что в Германии переработка тяжелой воды проводится куда менее эффективно, чем в Норвегии. Стоит ли в таком случае навлекать немецкие репрессии? Ответ из Лондона пришел в тот же день — тяжелую воду следует уничтожить любой ценой.

И вновь Хаукелид пошел к Ларсену. На сей раз при встрече присутствовали свояк Скиннарланда Гуннар Сиверстад, работник компании, и Кьелл Нильсен, инженер по транспорту той же компании. Вчетвером они снова принялись обсуждать план диверсии.

Сначала возникла мысль взорвать расположенный у полотна железной дороги склад динамита как раз в тот момент, когда мимо него пройдет состав с тяжелой водой. Однако этот план имел явные недостатки: ведь подвесной мост через ущелье был разрушен бомбардировкой и норвежских рабочих теперь доставляли на станцию по железной дороге. А это означало, что вагоны с тяжелой водой немцы обязательно подцепят к составу с рабочими. Взрыв динамитного склада наверняка привел бы к гибели многих людей, но в то же время не гарантировал полного уничтожения всей тяжелой воды.

Опасаясь «непредвиденных обстоятельств», немцы не рассчитывали на возможность доставки тяжелой воды через Норвегию по дорогам. И потому барабаны собирались доставить в вагонах на железнодорожный паром, который через все озеро Тинсьё переправит их в Тинносет. Оттуда тяжелая вода снова по железной дороге через Нотодден должна быть перевезена в Герёйю, где ее ожидал корабль, направляющийся в Гамбург. Избранный немцами маршрут натолкнул норвежцев на новый план: напасть на железнодорожные вагоны где-нибудь на последнем участке пути. Но и он страдал теми же недостатками, что и первый. Кто-то предложил попросить англичан устроить нападение на корабль во время его плавания в Германию. А это предложение, в свою очередь, сразу же подсказало еще один план — уничтожить тяжелую воду, когда ее станут переправлять через озеро Тинсьё. Глубина в нем очень большая, и если потопить паром в удачном месте, его груз никогда не удастся поднять на поверхность.

Альф Ларсен решил участвовать в деле при условии, что ему помогут бежать из Норвегии. Хаукелид обещал устроить побег сразу же после диверсии. Последний план и был принят к исполнению.

Итак, было решено потопить паром. Разумеется, участники операции понимали, что на пароме окажутся и их соотечественники. Они надеялись лишь на то, что в воскресенье 20 февраля во время первого утреннего рейса их будет немного. Ларсен брался устроить отправку тяжелой воды именно этим рейсом.

В середине недели Хаукелид начал знакомство с объектом нападения. По озеру Тинсьё плавали три железнодорожных парома. Конструкция всех трех была сходной, но не в точности одинаковой. Сверившись с расписанием движения паромов, Хаукелид решил, что воскресный утренний рейс придется на долю парома «Гидро» — старенького винтового судна с двумя высокими и тонкими трубами по бортам. На его палубу, по всей вероятности, и должны были закатить вагоны с тяжелой водой и переправить их на дальний берег озера. Командовал «Гидро» капитан Соренсен.

В один из ближайших рейсов на борту «Гидро» появился человек в одежде типичного норвежского рабочего. У него не было никакого багажа, кроме скрипичного футляра, в котором был спрятан автомат. Этим человеком был, разумеется, сам Хаукелид. Впервые с довоенных времен плыл он по озеру Тинсьё. И цель его плавания была совсем иной, чем до войны. Тогда он побывал в Рьюкане ради покупки мальков форели, которых он пустил в речку, протекавшую в его родном краю, на западе страны. Теперь же он не просто любовался берегами, а, сверяясь с часами, примечал, через сколько времени после отправления паром выходи* "в самые глубокие воды. Полчаса прошло после отплытия, когда, наконец, паром вышел на самый глубокий участок; в течение двадцати минут глубина под ним была около четырехсот метров. Следовательно, решил Хаукелид, часовой механизм мины должен сработать через сорок пять минут после указанного в расписании времени отплытия, этого Бремени будет достаточно для страховки на случай небольших непредвиденных задержек.

Чтобы взрыв произошел наверняка, следовало воспользоваться электрическими детонаторами. Поздно вечером, возвратившись из поездки на «Гидро», Хаукелид зашел в лавку скобяных изделий, где можно было приобрести и детонаторы. Однако хозяин оказался человеком весьма осторожным, Хаукелид вызвал у него какие-то подозрения, и он отказался продать незнакомцу детонаторы. Хаукелиду пришлось прибегнуть к помощи одного из своих помощников. Тот приобрел пару дюжин детонаторов и передал хозяину скобяной лавки совет исчезнуть и не показываться в Рьюкане, пока здесь снова не наступит спокойствие.

В ту же ночь Хаукелид навестил еще одного человека, рекомендованного одним из помощников. Этот человек, по фамилии Дисет, когда-то работал в Норвежской гидроэлектрической компании, а теперь держал небольшую механическую мастерскую. Она помещалась в первом этаже его собственного дома, в ней стоял верстак и имелось кое-какое оборудование и инструменты. Хаукелид ничего не скрыл от Дисета. И Дисет постарался помочь. Для «адской машины» Хаукелиду требовались два часовых механизма. Один он получил от Ларсена, это был его собственный будильник, второй будильник пожертвовал Дисет.

Взрывчатки — толстых коротких пластиковых шашек — у Хаукелида имелось вполне достаточно. Теперь ему следовало так рассчитать заряд, чтобы после взрыва паром оставался на плаву совсем недолгое время и не успел добраться до мелководья, что было довольно просто в узком, но очень длинном озере. Оставаясь на плаву, паром успел бы сделать это не долее чем за пять минут. В то же время Хаукелид не хотел мгновенной катастрофы, так как она вызвала бы излишние человеческие жертвы. Он решил заложить заряд в корму парома. Тогда взрыв не только создаст пробоину, но и повредит винты и руль; паром не сможет двигаться и можно будет оставить хотя бы пять минут для спасения людей. По расчетам Хаукелида, нужно было создать пробоину площадью около одного квадратного метра.

В мастерской Дисета Хаукелид и его помощник Рольф Сёрли сшили из мешковины узкий, длиною в три с половиной метра рукав и туго набили в него восемь килограммов взрывчатки. Такой «колбасы» вполне хватало, чтобы окружить по контуру место будущей пробоины. Затем они занялись изготовлением «адской машины». Они отвинтили с будильников звонки, а Дисет укрепил на их месте бакелитовые изолирующие пластины с латунными контактами. Когда молоточки будильников начинали колебаться, контакты замыкались. В цепь электрических детонаторов включили и четыре плоские батарейки для карманного фонарика, для надежности Дисет спаял их контакты.

Перед рассветом работа была закончена. Хаукелид и Сёрли еще засветло успели добраться в свое горное убежище. Они решили испытать «адскую машину». Они установили будильники на вечер и подсоединили к контактам электрические детонаторы. Затем легли спать и проспали весь день. Вечером их разбудили два последовавших друг за другом взрыва, похожих на винтовочные выстрелы. Не разобравшись спросонок, в чем дело, Сёрли схватил автомат и выскочил наружу. Но вокруг было пустынно, как всегда. Просто их «адская машина» оказалась вполне надежной.

Тем временем в Лондоне принимали все меры к тому, чтобы не допустить груз тяжелой воды в Германию. Штаб специальных операций отдал приказ второй группе норвежцев (находившейся в Вестфолде) выслать в Скиен, неподалеку от Герёйи, сильный отряд и уничтожить тяжелую воду, если она все-таки прибудет туда. Кроме того, Перрин и Джонс обратились за помощью и к другим службам. Они договорились с командованием бомбардировочной авиации о нападении на корабль. Им было нелегко добиться согласия, поскольку они не могли рассказать всего даже тому офицеру, от которого зависело решение о бомбардировке корабля. Все же им пришлось сказать, что тяжелая вода предназначена для изготовления исключительно сильного взрывчатого вещества. Узнав об этом, офицер заинтересовался ею еще сильней. Ему во что бы то ни стало захотелось узнать, во сколько раз сильнее — в два, в три? Перрину пришлось осадить не в меру любопытного офицера, указав ему на неуместность устраивать аукцион из важного дела и бестактность его вопросов; ему достаточно знать и то, что взрывчатое вещество будет исключительно сильным. За помощью обращались не только к авиаторам, к этому делу привлекли также и моряков.

Немцы сделали все для обеспечения безопасности транспорта тяжелой воды. В Рьюкан выслали специальную команду из 7-го полицейского полка СС, а Гиммлер лично приказал эскадрилье из 7-й специальной воздушной группы перебазироваться на небольшой аэродром неподалеку от завода тяжелой воды. Не остался в стороне и вермахт — в Рьюкане появился большой отряд немецких солдат специально для охраны транспорта тяжелой воды. Как мы помним, физики тоже заботились о благополучном исходе: Дибнер откомандировал в Рьюкан Клузиуса, приказав ему не спускать глаз с бесценного груза.

Вернер Клузиус вылетел в Осло самолетом. На аэродроме Форнебу все пассажиры проходили проверку. Когда подошла очередь Клузиуса, он сказал офицеру безопасности, что цель его поездки связана с тяжелой водой и он собирается сразу же выезжать в Рьюкан. Этого было вполне достаточно, чтобы Клузиуса немедленно арестовали. И как ни убеждал физик навести справки о нем в Берлине, в военном министерстве, никто не пожелал позвонить туда.

Немцы либо предчувствовали, либо уже что-то знали о готовящемся нападении. Именно в те дни Ларсену стало известно о подслушивании телефонных переговоров с Осло и о новом решении разделить груз тяжелой воды сразу же после прибытия парома в Тинносет; теперь по железной дороге должна была проследовать лишь половина груза, а вторую собирались везти на грузовиках. И, видимо, по той же причине вдоль всего участка железной дороги между Веморком и паромным причалом были расставлены усиленные патрульные наряды.

В пятницу, когда Клузиус уже томился в камере, Норвежская гидроэлектрическая компания организовала в Рьюкане традиционный концерт. В Рьюкан на пароме прибыл знаменитый норвежский скрипач Арвид Фладмоэ. При нем тоже был скрипичный футляр, однако на сей раз с настоящей и очень дорогой скрипкой.

В тот же вечер в Рьюкан вновь спустился Хаукелид. Ему предстояло решить еще одну очень трудную задачу — раздобыть автомобиль. Только располагая машиной, их малочисленная группа имела бы возможность удостовериться и в погрузке тяжелой воды в вагоны, и в их доставке в Маэль (в восьми милях от Веморка). Здесь, в Маэле, и находился паромный причал. Ведь только зная наверняка о доставке тяжелой воды, можно было закладывать мину на пароме.

Хаукелид надеялся достать автомобиль у которого-нибудь из двух местных врачей. Он обратился к обоим, но и у того, и у другого автомобили оказались неисправными. После долгих поисков Хаукелид все же нашел автомобиль. Именем короля он потребовал от владельца молчать о похищении автомобиля и пообещал вернуть его в воскресенье утром.

Рыскал по городу и Сёрли, ему нужно было подобрать двух верных помощников: один должен был вести машину, а другой прикрывать диверсионную группу во время закладки мины.

Таким образом, в субботу утром о судьбе, уготованной парому «Гидро», в Рьюкане знали всего восемь человек. Следовало предусмотреть алиби для тех участников операции, на которых прежде всего падет подозрение. Естественно, первым среди таких людей оказался Кьелл Нильсен, инженер, ведавший транспортом в компании. Хаукелид устроил так, что Нильсена под предлогом острого аппендицита положили в местную больницу и сделали ему ложную операцию. В воскресенье полиция не преминула проверить Нильсена, но он уже имел чистейшее алиби.

В субботу вечером Хаукелид снова появился в городе. На железнодорожную станцию ему попасть не удалось, туда никого не пропускали с тех пор, как он с товарищами взорвал завод высокой концентрации. Поэтому Хаукелид поднялся к мосту и оттуда увидел залитые лучами прожекторов два крытых вагона, стоявших на линии, ведущей из Веморка. Вагоны окружала многочисленная вооруженная охрана, и можно было не сомневаться, какой находится в них груз.

В это же время в доме для приезжих главный инженер Ларсен давал званый обед. Среди гостей находился и Фладмоэ — скрипач, выступавший на концерте. В разговоре с хозяином Фладмоэ упомянул, что в воскресенье уедет с первым же утренним паромом. Ларсен принялся уговаривать его погостить хотя бы еще день; Фладмоэ не должен был упустить случая испробовать на лыжах великолепие рьюканских склонов! Но скрипач не хотел поддаваться ни на какие уговоры — вечером в воскресенье он должен был дать концерт в Осло.

Около одиннадцати часов вечера участники операции собрались у гаража, из которого они предполагали забрать автомобиль. Появился Ларсен. Он захватил с собой маленький плоский* чемоданчик, в котором лежало все самое ценное из его достояния. Затем пришли двое помощников, отобранных Сёрли. Старенький газогенераторный автомобиль как назло не желал заводиться, и хотя времени было в обрез, им пришлось провозиться около часа, пока не заработал мотор и они смогли выехать в Маэль, к паромному причалу.

Автомобиль остановился в отдалении от парома, чьи контуры едва прорисовывались на фоне темного неба. Хаукелид и двое его товарищей вышли из машины. Ночь была очень холодной, под ногами скрипел снег. Хаукелид приказал шоферу и Ларсену ждать в машине. Он дал Ларсену пистолет и сказал, что, если они не вернутся через два часа или же Ларсен услышит перестрелку, ему с шофером следует немедленно уехать, и Ларсену самому придется уходить в Швецию.

Позже Хаукелид доносил штабу специальных операций:

Этот сторож и показал дорогу к люку, через который они проникли в трюм. Один человек остался в пассажирском отделении, а Хаукелид и второй его помощник, притворив за собой люк, спустились к плоскому дну парома и прошли к корме. Хаукелиду пришлось буквально ползать в застойной холодной воде, покрывавшей днище парома. На одной из донных плит он на ощупь уложил взрывчатку и прикрепил к обоим концам «колбасы» два быстродействующих взрывателя. Затем он из-под воды вывел четыре соединенных провода и привязал их к стрингеру[36]. Здесь же он укрепил два будильника и батареи. Затем надо было выполнить самую опасную операцию — подключить взрыватели. Хаукелид отослал помощника наверх и выполнил ее сам. Установив будильники на 10.45, он подключил по два детонатора к каждому из будильников. Все было закончено в 4 часа утра.

К машине все трое возвратились без приключений и сразу же пустились по пустынному шоссе в обратный путь. Через десять минут они остановили машину и распрощались с Сёрли. Он уходил к Скиннарланду. В Иондалене, примерно в десяти милях от Конгсберга, сошли Хаукелид и Ларсен. Шофер погнал машину в Рьюкан, чтобы поставить ее в гараж еще до рассвета, а Ларсен и Хаукелид встали на лыжи и двинулись в Конгсберг, откуда они собирались продолжить путь по железной дороге.

Они благополучно добрались до вокзала, купили билеты и уже прохаживались по перрону, ожидая поезда в Осло, когда к платформе подошел поезд из Осло. И тут Ларсен с ужасом увидел Муггенталлера, начальника рьюканской тайной полиции. К счастью, Ларсен успел скрыться, прежде чем Муггенталлер обратил на него внимание. Ларсен заперся в туалете и вышел оттуда лишь после того, как поезд отошел от станции. Именно с этим человеком Ларсену менее всего хотелось теперь встретиться.

В воскресенье 20 февраля 1944 года в восемь часов утра с товарной станции в Рьюкане отошел короткий состав. Вдоль всего пути от Рьюкана до паромного причала были расставлены цепи немецких солдат. В 10 часов утра вагоны благополучно закатили на паром, и «Гидро», отвалив от причала, взял курс на юг. Кроме груза тяжелой воды паром забрал пятьдесят четыре пассажира.

Шкипер парома Соренсен был человеком мирным и благодарил судьбу за свою спокойную службу. Она уберегла его от всех страхов и неприятностей, которые выпали на долю его брата — моряка, дважды испытавшего в Северной Атлантике торпедные атаки. Слава богу, на Тинсьё неоткуда было взяться подводной лодке.

В 10.45, когда паром находился над самой большой глубиной, Соренсен почувствовал страшный толчок. Паром стал быстро крениться на корму, и люди кто как мог начали покидать судно. Паром оседал на корму все больше и больше. В какой-то момент вагоны сорвались с тормозов и скатились в воду, а вслед за ними, увлекая с собой двадцать шесть пассажиров и несколько членов команды, почти сразу же пошел на дно и сам паром. Он продержался после взрыва не более трех минут.

На поверхности ледяных вод озера остались лишь спасательные лодки, какие-то обломки, чей-то багаж да футляр со скрипкой. Затем на поверхность выпрыгнули один за другим четыре барабана с тяжелой водой. Это было все…

В одной из лодок раздались громкие мольбы и просьбы подобрать скрипку. Ее владелец чудом избежал гибели и теперь просил спасти свое самое ценное сокровище. И хотя судьба не была в тот день справедливой ко всем, в этом она рассудила правильно — скрипка выплыла, тяжелая вода навсегда ушла на дно.

Тем временем в Герёйе второй отряд успел узнать, на каком корабле собираются отправить воду, и ожидал ее прибытия. Но груз так и не пришел в Герёйю, а потому отпала и необходимость топить корабль.

В воскресенье Хаукелид уже прогуливался по Осло. Он купил вечернюю газету и нашел в ней коротенькое сообщение о потоплении парома. В то время в Норвегии акты диверсии на кораблях стали частым явлением, и пресса не уделяла им особого внимания. Разумеется, в рьюканской газете о потоплении писали много. Скиннарланд сообщил новость в Лондон, а в следующей очередной передаче уже смог подтвердить полное уничтожение тяжелой воды.

Этим и окончились все связи лейтенанта Хаукелида с тяжелой водой, а через нее и с большой политикой в области атомной энергии. Переправив в целости и сохранности в Швецию Ларсена, он возвратился в Норвегию и продолжал борьбу с немецкими оккупантами. За его смелые действия он был награжден английским орденом «За боевое отличие». А Ларсен благополучно перелетел из Стокгольма в Шотландию. В Лондоне на вокзале Кинг-Кросс его встретил Тронстад и повез к Уэлшу. Здесь Ларсену пришлось подробно отвечать на множество вопросов. И это было последним, что связывало его с тяжелой водой и историей немецких атомных разработок.

В Осло полиция принесла свои извинения доктору Клузиусу и выпустила его на волю. Там же ему сказали, что ехать в Рьюкан уже незачем. Живой и здоровый он вылетел в Берлин. Кто знает, как обернулось бы дело, если бы он не был столь откровенным и не сообщил о цели своей поездки офицеру безопасности.

Подводя сегодня итоги операций, направленных на прекращение производства тяжелой воды в Норвегии, можно сказать, что они сыграли важнейшую роль в срыве планов немецких ученых, еще надеявшихся построить действующий атомный реактор. Лучше всего это подтверждают слова Курта Дибнера: «Что касается последнего периода войны, то… в 1945 году запасы тяжелой воды в Германии уже не увеличивались; в последних экспериментах, проведенных в начале 1945 года, мы фактически располагали двумя с половиной тоннами тяжелой воды. Наша неудача в попытках запустить атомный реактор еще до конца войны объясняется главным образом прекращением производства тяжелой воды в Норвегии». Следует добавить, что нехватка тяжелой воды начала тормозить немецкие атомные исследования уже с самого начала 1943 года.