"След солдата" - читать интересную книгу автора (Тяу Нгуен Минь)1Всю осень древние джунгли дремали. Никто в ту пору не нарушал их сладкого сна: даже самые вездесущие и проворные из бойцов - разведчики - находились пока что в тылу. Сумрачный, мглистый массив леса кое-где озарялся вспышками алых цветов дикого банана. За лесом тянулись заросли дикого сахарного тростника, потом опять начинался лес, а за ним - снова заросли тростника, которые выходили прямо на покрытую гравием дорогу № 9, ведущую к населенному пункту в районе вражеских укреплений. Всю осень здесь тоже было спокойно. На иссушенной, жаждущей ливня земле виднелись лишь следы слонов, неторопливо прошествовавших по сухой, увядшей траве, да едва различимые глазом, накладывающиеся друг на друга следы разведчиков, прошедших здесь по заданию своего командования. Последние предвещали скорые бои. Кхюэ, ординарец замполита 5-го полка, с тех пор, как начались первые разведывательные операции, не раз бывал на этом участке. Однако теперь, покидая командирский блиндаж и направляясь в расположение полка, только недавно оставившего последний лагерь на берегу реки Сепон, Кхюэ каждый раз видел новую картину. После нескольких боев противнику удалось частично определить направление передислокации наших крупных соединений, и теперь в этом районе разбрасывались отравляющие вещества, а самолеты Б-52 вели «ковровые» бомбардировки. Окрестные джунгли уничтожались участок за участком. Одна за другой выжигались лужайки и поляны, расчищалось пространство у отрогов гор и вдоль ручьев. Круглосуточно над джунглями сновали взад и вперед всевозможные самолеты-разведчики. По ночам в небе, в плотном тумане, повисали гроздья осветительных ракет, отбрасывая на горы и джунгли призрачный белый свет. Но, невзирая на самолеты-разведчики и осветительные ракеты, по земле густым потоком шли солдаты, оставляя четкие следы. Солдаты узнавали знакомых, обменивались приветствиями. Дорога постепенно стала объектом непрекращающихся бомбардировок. Повсюду в беспорядке валялись искореженные деревья, полузасыпанные землей, вывороченной взрывами. В воздухе стойко держался удушливый запах гари, но солдаты шли, не останавливаясь, подразделение за подразделением. Днем самолеты-разведчики частенько не выискивали целей для бомбардировщиков, а кружили над вершинами деревьев, и тогда из зиявшего пустой глазницей фонаря высовывался мегафон и жеманный женский голос вещал: «Мужественные солдаты Вьетконга! Вы слышите голос ваших любимых подруг. Вернитесь к нам, своим любимым, вернитесь на сторону правительства! Мы будем заботиться о вас, лелеять вас. Я вижу вас, мои дорогие…» А внизу, под деревьями, вповалку спали солдаты. Время от времени кто-нибудь из них переворачивался на другой бок и сонно бормотал ругательства. С весны прошлого года Кхюэ уже привык к этим картинам. Днем и ночью джунгли сотрясались от разрывов бомб, выкорчевывавших деревья и сносивших огромные валуны, но это не могло остановить марша наших войск. Кхюэ видел разрушенные врагом дороги, видел пламя бомбежек, свыкся с временным фронтовым неустройством и затяжными ливнями, от которых разбухали ручьи, бегущие сквозь вековую мглу девственных джунглей западного края. Такого он насмотрелся и раньше, когда стесал каблуки, шагая по бесконечным дорогам вдоль горного хребта Чыонгшон. Картины разрушения властно звали Кхюэ и его однополчан на борьбу с врагом. Когда полк выступил, Кхюэ был командиром лучшего в разведроте отделения. В пути разведрота догнала расположившийся на привале штаб полка. Придорожная лужайка была заполнена людьми. Бледные, незагорелые лица, взмокшие от пота спины. Следы пота остались даже на огромных вещмешках, которые вместе с полевыми сумками всевозможных размеров были грудами навалены вдоль дороги. Знакомый кадровик, молодой, но уже изрядно полысевший, сидел на земле у огромного вещмешка в одних трусах и нижней рубахе и разводил сухое молоко из банки. Завидев невысокую юркую фигурку Кхюэ с автоматом на плече, он крикнул: - Кхюэ, давай иди к нам! - Харч приготовили - пальчики оближешь! Смотри, пожалеешь! Догонять не станем! - поддержали его двое кашеваров, хлопотавших вокруг множества котлов и котелков. - Сами наготовили, сами и ешьте, - отрезал Кхюэ. Вообще-то он отличался веселым нравом, но сейчас ему было не до зубоскальства. Из штаба полка пришло распоряжение, занявшее всего страничку машинописного текста, в котором сообщалось, что он, Кхюэ, должен оставить свою разведроту и отправиться для дальнейшего прохождения службы к замполиту Киню. В тот же день Кхюэ, вскинув на плечо вещмешок, зашагал через расчищенную поляну, тянувшуюся вдоль базы снабжения. Час был послеобеденный. Кхюэ нашел место, где теперь находился штаб. Царила такая тишина, что лес казался необитаемым. От дерева к дереву протянулись, переплетаясь в сплошную сеть, вместительные спальные гамаки. В изголовье висели полевые сумки, планшетки, фляжки, топорики, винтовки. Одни солдаты отдыхали, другие, прислонившись к деревьям, что-то усердно писали. Издалека, по-видимому с другой такой же точки, доносился усиленный горным эхом перестук ножей, рубивших мясо. Обходя гамаки, Кхюэ задержался у одного из них, перекрученного, как стручок фасоли, и провисшего до самой земли. В нем лежал мужчина с рассеченной бровью. Длинный шрам делил ее пополам. Мужчина не спал и задумчиво смотрел вверх, на узкий, как щель, голубой просвет в листве. - Эй, парень, где замполит Кинь? - Я замполит Кинь. - Товарищ командир, разрешите обратиться… Замполит спрятал толстую пачку машинописных листков в пеструю холщовую сумку и пригласил Кхюэ в единственный здесь шалаш, собранный из расщепленных стволов крупного тростника. - Так что же за дело у тебя, старина? Гляди-ка, какой у тебя мешок тяжелый! Кинь говорил с заметным диалектным акцентом. Левый раненый глаз был чуть затуманен и, казалось, заговорщически подмигивал собеседнику. Кхюэ, окинув взглядом его одежду из коричневой хлопчатки, высокий лоб, коротко остриженные поседевшие волосы, вдруг вспомнил, как в один из первых дней своего пребывания в разведроте - они тогда стояли еще на равнине - ему пришлось пасти около десятка буйволов. Отведя скот к холмам, он уткнулся в роман «Овод» и так увлекся, что поднял голову лишь тогда, когда услышал громкие крики, доносившиеся со стороны деревушки на другом краю поля. Кхюэ увидел, что его буйволы забрались в рис и их гонит оттуда какой-то крестьянин в старой, выгоревшей добела военной форме. Кхюэ бросился к нему с извинениями и, решив, что это кто-нибудь из села, тут же предложил заплатить за испорченный рис. Однако мужчина насмешливо глянул на него, сказал: «В следующий раз будьте внимательнее. Буйволы не должны портить народное добро!» - и ушел. Потом Кхюэ узнал, что это был их замполит. Кхюэ движением плеч поправил сползший вещмешок и скатку - вместе в них было около сорока килограммов весу, - щелкнул каблуками, выпрямился и достал из кармана напечатанный на машинке приказ. - Разрешите доложить! Проходил службу в разведроте, явился в ваше распоряжение! - Вот оно что… Ну снимай тогда свой мешок. Садись, потолкуем. Куришь? - Курю! - Ты, наверное, куришь сигареты, а я люблю табачок. Давай познакомимся. Ну а сам-то ты как относишься к своему переводу сюда? Кхюэ почувствовал, что никакой беды не будет, если он откровенно поговорит с этим человеком. - Разрешите обратиться… - Ну говори, говори… - У меня такой характер… Трудно дисциплине поддается… Боюсь, не смогу быть вам хорошим ординарцем! - У меня тоже дисциплина страдает, - весело ответил Кинь. - Если сказать честно, то на фронте я предпочитаю находиться на передовой. - И я тоже! Кхюэ, хотя и прослыл в разведроте говоруном, однако под таким напором осекся и замолчал. Кинь же спустя мгновение сказал, обращаясь к нему как к равному: - Ну вот что… Если ты, старина, побудешь со мной подольше, уверен - мы подружимся. Однако принуждать я тебя не буду. Он разрешил Кхюэ продолжить марш с разведротой и хорошенько подумать, а через два перехода дать ему окончательный ответ. Кхюэ вернулся к своим, однако уже через два дня он уложил вещмешок и явился в штаб для прохождения дальнейшей службы. В эти дни полк вот-вот должен был принять непосредственное участие в боевых операциях. Кхюэ совсем не улыбалось оставаться в штабе, но он не мог отказаться от нового назначения. Это было решение командования. Начались затяжные дожди. Приближалась весна. Вершины деревьев даже днем утопали в тумане. Тропы, бегущие по склонам Чыонгшона, превратились в липкую грязь, испещренную следами солдатских ног. Дороги были заполнены передвигавшимися частями, повсюду слышались песни и говор. В джунглях все больше и больше ощущалось присутствие человека: тут и там еще тлели в примитивных походных печурках угли, а на берегу реки или ручья можно было наткнуться на маленькие шалашики с тремя закопченными камнями, которые доставали со дна и клали в костер вместо таганка. Любой, оказавшись на этой дороге, не мог не поинтересоваться, кто же прошел здесь первым. Кто же расставил вдоль дороги через джунгли эти незатейливые печурки? Чьи руки заложили здесь первые мины, чтобы убрать с пути камни? Чей тесак вырубил густые, спутанные растения? Какой штабист с компасом и картой впервые забрался на эти вершины, чтобы определить направление, по которому предстояло прокладывать дорогу? Какая из дорог оказалась самой прямой и удобной, без слишком высоких вершин и глубоких пропастей? Линия коммуникаций поначалу шла по узкой тропинке, проложенной местными жителями (по ней они ходили обрабатывать горное поле). Тропинка кишела термитами, то и дело встречались развороченные термитники. Стоял густой аромат смолы и древесных соков. Изредка тропинку пересекали следы могучего владыки леса - тигра, ночами бродившего по джунглям в поисках добычи. Замполит Кинь одним из первых пришел сюда, когда все только начиналось. Он тогда получил в Главном политуправлении приказ: проникнуть в одну из наиболее отдаленных зон военных действий и сообщить о возложенных на зону задачах в связи с установкой партии на вооруженную борьбу. В то время в его родной деревне жена Киня ходила пятым ребенком. Местные тропинки тогда еще не превратились в дорогу, разбитую солдатскими башмаками. Кинь помнил, какое безлюдье царило тогда вокруг. Лишь изредка встречалось одно-два подразделения. Журчали ручьи, заросшие мхом. Не было установленных теперь повсюду походных печурок, а перевалочные пункты вдоль всего пути не казались столь многолюдными. А теперь коменданты сбились с ног, пытаясь помочь всем пришедшим. Не было тогда и просторных, расчищенных для постоя полян, где целый батальон мог свободно развесить спальные гамаки. Группа Киня в ту пору не насчитывала и десятка человек. Кинь был командиром отделения и парторгом. Лыонг, теперешний командир разведывательной роты 5-го полка, был тогда вместе с Кинем. В то время ему исполнилось двадцать три года, но он уже слыл бывалым солдатом, умелым и находчивым; сказывалось то, что ему пришлось самому заботиться о себе с раннего детства. Тогда тоже они шли зимой, и каждой ночью Лыонг разводил костер. Яркое пламя освещало гамаки, развешанные вокруг. Обхватив колени руками и повернув лица к огню, товарищи переговаривались или слушали транзистор. Назавтра предстояло продолжить путь. Среди ночи, когда все уже спали глубоким сном, Лыонг вставал, сунув ноги в каучуковые сандалии, шлепал к костру и подбрасывал сухих сучьев: следовало поддерживать яркое пламя, чтобы отпугивать тигров. Лыонг увлеченно слушал рассказы Киня о борьбе против французского колониального господства, о продолжительных маршах, о прорывах вражеского кольца. Лыонг был тихим, неразговорчивым парнем, правда, немного упрямым и рассудительным, как старичок. Кинь относился к нему как к сыну или младшему брату. Лыонг платил ему уважением и любовью, хотя некоторая небрежность и забывчивость Киня иногда его очень ранили. Они находились почти у цели своего похода, когда начались дожди. Случалось, по три-четыре дня невозможно было приготовить горячую пищу. На привалах, не снимая вещмешков, бойцы жевали жареные рисовые зерна, а потом снова продолжали путь. Паек же подслащенных зерен, хранившийся у каждого в полиэтиленовом мешочке, подходил к концу. Это был энзе, и по инструкции трогать его не полагалось. Но где было взять еду? - Товарищ Кинь, - предложил в один из таких дней Лыонг, - разрешите попробовать приготовить горячую пищу? Кинь вытер рукой мокрое от дождя лицо и проговорил: - Если тебе удастся это сделать, считай, что ты обставил девиц, которые в старину состязались в стряпне на лодках. - А я сделаю, вот увидите! Пусть ребята пока поищут место, где развесить гамаки, а кто-нибудь принесет мне сюда подмокшие кошели риса. Достав из своего вещмешка нож, Лыонг пошел вдоль ручья и скоро вернулся с охапкой листьев и остатками бамбукового плетня, которые он тащил на спине. Затем на берегу ручья появился небольшой, едва доходивший до пояса шалаш с закругленным верхом. Лыонг, зайдя в воду, выбрал на дне три одинаковых по величине камня, а потом срезал на берегу траву и снял дерн. Несмотря на проливные дожди, земля под дерном оказалась сухой. Примерно через час уже весело горел костер, сквозь только что сорванные листья, покрывавшие шалаш, тянулся дымок, а Лыонг, окружив шалаш канавкой для отвода воды, весело крикнул: - Ребята, через полчаса будем есть, а пока можете спать! В зимние дни самым трудным делом было разжечь костер. За месяцы непрерывных дождей джунгли становились совершенно сырыми. Кто пережил на Чыонгшоне пору муссонов, тому это хорошо знакомо. Ветви деревьев под тяжестью падавшей на них воды опускались к земле. Стволы обрастали мхом. Камни становились скользкими. Несмолкавшая размеренная дробь дождевых капель, непрерывно обрушивавшихся на скаты шалаша, в конце концов создавала ощущение, будто тебя били палкой по голове. Костер никак не хотел разгораться, от сучьев шел едкий дым, пламя без конца приходилось раздувать. Каменный таганок наполовину оказывался затопленным водой. Дым, скапливаясь над шалашом, подолгу держался, окутывая вершины ближайших деревьев. Ко всему этому примешивался неумолкающий гул самолетов, треск цикад, шум бурлящих потоков, резкий крик неизвестных птиц. Промозглые джунгли казались особенно неприветливыми ночью. Сколько незнакомых людей из самых разных мест сходились на перевалочных пунктах, разбросанных вдоль всей дороги! Тесным кружком устраивались они вокруг огня и грелись в ночной темноте, среди немолчного дождя и треска зимних цикад, напоминавшего звук скребка, которым обдирают бамбуковое лыко. У кого-нибудь за пазухой обязательно громко вещал транзистор, клеймя американцев, которые недавно ввели войска на Юг. Кто-то выходил под дождь искать хворост. Но иногда огонь упрямо не разгорался по нескольку часов кряду, несмотря на упорные усилия людей. Все приходили в уныние и с досады начинали устраиваться на ночлег. И вдруг чьей-то усердной руке выпадала удача, и слабый язычок огня, поднимаясь, постепенно набирался сил, а потом разом озарял все помещение. Языки пламени трепетали, как развернутое знамя, опаляя горячим дыханием лица и руки. Среди множества рук, тянувшихся к огню, была и та, которой только что удалось высечь первый язычок пламени. И сразу начинался оживленный разговор, сыпались шутки, раздавался смех. Подходили, постукивая посохом по придорожным камням, запоздалые путники; просыпались те, кто заснул, и, откинув одеяла, тоже устраивались возле печурки. В зоне «X», куда был послан с группой Кинь, развернулась вооруженная борьба. Высоко взметнулось зажженное партией пламя революции. В самых отдаленных, залитых кровью районах простые, преданные партии люди включались в движение антиамериканского сопротивления. Через полгода, выполнив задание, группа Киня возвращалась назад. Потерь не было. Однако, когда вышли на последний перед опорной тыловой базой участок пути, расположенный неподалеку от дороги № 9, тропу перерезал десант противника. Это случилось утром. Сначала послышался ровный гул, затем на юго-востоке показались толстобрюхие вертолеты. Каждая машина с трехлопастным винтом была рассчитана на взвод американских солдат. Стремительно вращающиеся винты подняли сильный ветер, отчего гнулись долу деревья, летели листья, стлались по земле травы. Лыонг распластался среди высокой сухой травы. Ветром рвануло гимнастерку, забросив ее на голову. Лыонг попытался приподняться, но ветер снова швырнул его на землю. И все же ему удалось встать на колени и осмотреться. В это время впереди сверкнула вспышка огня - противник начал обстрел участка. - Разрешите открыть огонь по вертолетам! - заорал Лыонг, стараясь перекричать грохот рвущихся вокруг двадцатимиллиметровых мин. Кинь понял, что наземная разведка противника обнаружила их группу и, не надеясь на собственные силы, вызвала вертолеты, рассчитывая взять вьетнамцев живыми. Не раздумывая, Кинь отдал приказ открыть огонь. - Вот славненько! - завопил Лыонг. Солдаты противника, сгрудившись возле вертолетов, били по участку из минометов. Лыонг, прижимая к плечу приклад автомата, нажал на спусковой крючок и разрядил весь магазин. Первый вертолет был подбит. Разгорелся бой. Отряд Киня разделился на три группы и отражал атаку роты американцев. Кинь поручил командовать отрядом своему заместителю, и тот повел людей к скалистой гряде примерно в полукилометре от места боя. Сам же Кинь остался с Лыонгом и еще одним бойцом прикрывать их отход. Они залегли на поляне за высоким бугром, на котором торчали большие пни от деревьев. Лыонг накинул свою обгоревшую гимнастерку на один из пней и разложил американские трофейные гранаты да несколько своих длинных «бананов». - Как пользоваться их гранатой? - спросил он Киня. - Выдерни чеку, держи покрепче спусковой рычаг и бросай. Лыонг весь перепачкался пеплом. По лицу, оставляя извилистые следы, бежали струйки пота. Вокруг холма, выжженного солнцем, бушевал огонь, разнося по округе пепел горящей сухой травы. Повсюду валялись трупы вражеских солдат. Прямо перед собой, за большим пнем, Кинь видел запрокинутые мертвые лица. Минометы и станковый пулемет стреляли уже по бугру. Бойца, оставшегося с Кинем и Лыонгом, тяжело ранило. Кинь, пятясь, отнес его в кустарник. - Лыонг, слушай меня! Они наверняка еще вызовут себе подмогу. Выполняй мой приказ! - Слушаюсь… - Давай сюда все гранаты… Наши уже отошли к гряде. Возьмешь раненого и будешь отходить, прикрывая меня огнем… Американцы пошли в атаку. Двоих, наиболее ретивых, бегущих впереди, уложили первые же автоматные очереди Киня и Лыонга. После некоторой заминки, возникшей в рядах противника, воздух прорезали минометные мины, взметнувшие землю, мелкие камни и пепел. Кинь выругался, почувствовав, что половина его лица онемела. Лыонг швырнул еще одну гранату в американцев, распластавшихся за трупами убитых, и бросился к Киню. Лицо Киня было перекошено. Левую щеку, вымазанную сажей, заливала кровь. Кровь текла из глазницы, запекалась на подбородке. Гимнастерка и даже приклад автомата тоже были в крови. Кинь сел за землю, и Лыонг перевязал ему голову. Кинь снова приказал Лыонгу отходить, но тот решительно заявил, что долг солдата - прикрыть командира. Оглушенный Кинь взвалил на спину раненого и медленными, но твердыми шагами двинулся по направлению к скалистой гряде. Бой продолжался. Повсюду валялись трупы вражеских солдат. Потом все стихло. В пять часов вечера американцы начали приводить в порядок место боя. Сидя у отвесных каменных стен, Кинь, не отрываясь, смотрел в сторону бугра. Нестерпимо болел левый глаз. Американцы убрали трупы, оттащив их к большаку, а затем уселись, покуривая, в ожидании вертолетов. У Киня и его бойцов кончились все боеприпасы. У каждого оставался только тесак, которым прорубали дорогу в джунглях. Как только американцы улетели, Кинь приказал обшарить поляну и найти Лыонга. Однако, как его ни искали, найти не могли. Кинь решил задержаться здесь на день, чтобы продолжить поиски. Через местную опорную группу ему удалось узнать, что американцы, потеряв убитыми и ранеными около тридцати человек, погрузили контуженого Лыонга на вертолет и увезли в Кхесань. Немало времени прошло с тех пор, как рабочий отряд Киня вернулся в тыл, но Кинь так и не отважился сообщить семье Лыонга о случившемся, хотя и был уверен в том, что Лыонга уже нет в живых. Через три года Киня перевели в 5-й полк замполитом. На следующий день после его прибытия командир полка Нян предложил Киню отправиться в одну из рот для проверки и знакомства с личным составом. - Какая из рот ближайшая? - спросил Кинь у командира, полка. - Молодцы разведчики! В разведроте Киня поджидала негаданная встреча. Первым, кого он увидел, был Лыонг в новехонькой, отглаженной форме. Он сидел на корточках перед разложенными на досках в строгом порядке винтовками, автоматами со складным прикладом, американскими полуавтоматическими винтовками, гранатами, взрывчаткой. Лыонг казался все таким же крупным и плотным. Киню был хорошо памятен и этот крохотный красный шрам в уголке глаза, и энергичные жесты, и решительный голос. Лыонг держал в руке полуоткрытую записную книжку и с кем-то ругался: - А ну взгляните-ка! И это называется владеть оружием! «Как он сильно постарел! - заметил про себя Кинь. - Ему сейчас дашь больше тридцати». В первый момент Кинь даже подумал, что ошибся. - О чем спор? - с улыбкой спросил Кинь, подходя и останавливаясь у каменного приступка перед домом. Лыонг, подняв голову, впился взглядом в левый, израненный глаз Киня и, отшвырнув записную книжку, крикнул: - Господи, да ведь это Кинь! Только когда Лыонг до боли стиснул его своими железными ручищами, Кинь окончательно поверил в то, что перед ним действительно живой Лыонг. А Лыонг уже тащил его в дом. - Где вы сейчас? Как вам удалось меня разыскать? - Я теперь у вас замполитом полка, только вчера прибыл. - Левый глаз Киня затуманился. - Рассказывай… Как ты живой-то остался? Мы тогда с ног сбились, думали, что тебя убили. Весь день искали твое тело, а потом узнали, что ты попал в плен. Я уж думал, что они тебя собакам скормили! - Я и сам думал, что скормят. Только нашенских нелегко извести. Ну дела! Да, мир тесен. Вот и снова мы с вами в одном полку оказались! Как ваши? Жена, дети? Кинь вкратце рассказал о своей семье. - Ну, а самый старший? Помните, вы о нем тогда говорили? - Лы, что ли? Он у нас второй. Я послал его в армию, он у артиллеристов. - Кинь вздохнул. - Служит хорошо, а фантазии свои не оставил. Все ему хочется чего-то необыкновенного… Не знаю, что и делать… Лыонг поднялся и протянул руку за карабином, висевшим под потолком на балке. - Подождите меня немного. Сейчас схожу на болото, подстрелю утку. Никуда вас не отпущу, пока не расскажу про себя все. - А как же проверка оружия? Вам еще надолго? - Не беспокойтесь. За время нашего похода вы ведь убедились, в каком состоянии я привык держать оружие. Никто из моих бойцов не питает иллюзий относительно этого. Кинь обошел деревню, где располагалась разведрота Лыонга. Стояло прямо-таки безмятежное раннее летнее утро. Чистое небо еще не прочертили американские бомбардировщики, совершавшие свои рейды по тылу. Возле шелковиц Кинь заметил утку. Она неторопливо выступала во главе своего семейства. Недавно вылупившиеся птенцы удивительно напоминали крашеные комочки ваты. У колодца ротные кашевары любезничали с девушками. Вся главная улица, вымощенная кирпичом, была покрыта рассыпанным на просушку рисом. На другом краю поля грохнул выстрел. Приглядевшись, Кинь различил в той стороне, среди высоких, почти в рост человека, зеленых трав, бегущую фигурку и сразу вспомнил себя и Лыонга на той поляне, где горели сухие травы… Обедать он остался с разведчиками и всю вторую половину дня проговорил с Лыонгом. Ушел Кинь, когда было уже совсем поздно. Шагая рядом с ним по темному деревенскому большаку, Лыонг осторожно спросил: - Видно, опять нам вместе в бой? - Конечно, - ответил Кинь. - Не сидеть же нам здесь сложа руки. Ведь не для того народ пехоту кормит, чтобы она любовалась на свои штыки. В разведроте за Кхюэ закрепилось много разных прозвищ, которыми его в разное время наградили бойцы: и Перчик, и Говорун, и Стратег. Трудно сказать, какой из своих еще не известных талантов собирался проявить Кхюэ в предстоящей операции, но только и в разведроте, и в разведотделе дивизии все в один голос утверждали, что этот невысокий проворный командир отделения с коротко подстриженными волосами и черными щелочками глаз рожден быть разведчиком. Кхюэ никогда не покидало хорошее настроение, он умел быть и по-юношески отчаянным, и по-стариковски рассудительным, а по части наблюдательности мог дать сто очков вперед самому тертому калачу. И хотя среди других командиров отделений разведроты не было посредственностей (наоборот, каждый был своего рода знаменитостью), девятнадцатилетний Кхюэ, выглядевший еще моложе, по общему признанию слыл докой во всех делах. Кроме того, взгляд его влажных блестящих глаз находили «убийственным» для девушек, а о его красноречии были самого высокого мнения. Он настолько быстро освоился среди разведчиков, что вскоре его считали уже ветераном роты. После совещаний он непременно задерживался покурить и побалагурить с другими командирами отделений. Они давали читать друг другу свои письма, затевали веселую борьбу или, как дети, гонялись друг за другом. Увидев однажды, как Кхюэ носится по двору, играя в пятнашки с детьми хозяина дома, где квартировал, Лыонг удрученно подумал: «Ну какой из него командир? Он же совсем мальчишка!» Но, когда начались маневры, тот же Лыонг, наблюдая, как Кхюэ обучает своих людей, невольно признал: «Да ведь такому и рота по плечу!» - Ты в боях уже был? - спросил он как-то Кхюэ. Кхюэ зажег сигарету, не спеша, с достоинством угостил Лыонга и, выпустив дым, пристально глянул на него сквозь свои щелочки. - Пришлось немного… - Когда? - В прошлом году, в сезон дождей. - Где именно? - В районе дороги номер девять. Личное дело Кхюэ сказало Лыонгу больше этих односложных ответов. Ротный узнал, что Кхюэ награжден двумя орденами. «Да, нужно присмотреться к своим людям «, - подумал Лыонг и вскоре еще раз убедился в необходимости этого. Вместе с командиром полка Няном и группой штабников Лыонгу предстояла командировка для подготовки операции. Перед дорогой Лыонг заглянул к кашеварам и попросил старого Дао, их старшего, подстричь его. Закрыв широкую грудь ротного лоскутом парашютного шелка, Дао, примеряясь, кружил вокруг него, вертя головой, щурясь и безостановочно лязгая ножницами. - Может, без красот обойдемся? - заметил Лыонг, глядя на выкрутасы своего «парикмахера» в измазанной сажей поварской куртке. - Я тороплюсь! - Если рассудить, так ты у нас парень холостой, неженатый, и я просто обязан сделать тебе модельную стрижку! - Ну на этот раз любоваться твоим искусством придется одним лишь американским лазутчикам! - Вот и хорошо. Пусть лишний раз убедятся, что наш брат - мастер на все руки! - Ладно, ладно, отец. Неси-ка лучше сюда горшок да подровняй под него! Когда процедура была закончена и Лыонг собрался уходить, старик вдруг спросил: - Вы про Кхюэ ничего не слышали? - А что такое? - Вчера, когда мы легли - мы с этим живчиком спим на одних нарах, - он все ворочался с боку на бок. Я даже обругал его: хватит, мол, вертеться, дай другим поспать. Гляжу, он встает, глаза красные. Вот, думаю, какой самолюбивый парень - сразу в обиду! А когда я проснулся и стал совать ноги в сандалии, вижу, на полу конверт валяется. Кхюэ письмо обронил. Смотрю - почерк его младшего брата. Из дому, стало быть. Я и прочитал. Знаете, что он пишет? Их дом разбомбило, пятилетний братишка погиб, а мать тяжело ранена!… В тот же день к вечеру Лыонг отправился на поиски Кхюэ. Со стороны холмов доносился раскатистый крик поднимающегося в учебную атаку отделения. Где-то в другой стороне раздавался смех, слышались веселые возгласы бойцов, выкуривавших из норок хомяков. Отделение Кхюэ отдыхало. Разведчики собрались в кружок на недавно убранном поле. Свежие ветки маскировки, прилаженные на плечах и да пробковых, защитного цвета шлемах, придавали сидящим бойцам сходство с невысоким кустарником на сухой, растрескавшейся земле среди свежих снопов рисового жнивья, разливавших над октябрьским полем знакомый терпкий аромат. Еще издали Лыонг услышал уверенные, обстоятельные объяснения Кхюэ: командир отделения разбирал занятие. Лыонг отозвал его в сторону, и они пошли по краю поля, на котором кое-где еще остались редкие, нескошенные колосья риса. - Кхюэ, я скоро ухожу, - начал Лыонг. - Вы ведь хотели взять меня с собой. А теперь передумали? Почему? - Ты сначала должен побывать в отпуске. - Лыонг замолчал и, выждав некоторое время, с трудом подбирая слова, спросил: - Ты получил письмо из дому? У тебя горе? - Откуда вы знаете? - Старик сказал. - Значит, прочитал все-таки письмо… - Он говорит, в ваш дом попала бомба, братишка убит, а мать тяжело ранена… - Так оно и есть… - Почему ты не сказал мне? - Зачем? - переспросил Кхюэ, и лицо его омрачилось печалью. Однако Кхюэ быстро взял себя в руки. - Вы хотели мне еще что-то сказать? - Нет, ничего. - Тогда я пошел к ребятам, продолжим занятие. Как ни ломал себе впоследствии голову Лыонг, не мог он понять, почему в ту ночь, когда уже был сложен вещмешок и приготовлен полный запас продовольствия и оружия, так что оставалось только взвалить все это на спину и отправляться в путь, он, захватив карманный фонарик, направился к Кхюэ. Лыонг шагал по темной дороге, по обеим сторонам окруженной скирдами, источавшими терпкий, устоявшийся аромат свежей рисовой соломы. Круглый светящийся глазок фонарика подрагивал в такт шагам, а Лыонгу почему-то казалось, будто фонарик ехидно подмигивает ему. Дело в том, что бойцы в роте частенько подтрунивали над Лыонгом, сватая ему в невесты сестру Кхюэ. Ох, уж этот Кхюэ!… - Сдается мне, что вам непросто знакомиться с девушками, - сказал он как-то Лыонгу во время перекура, когда они собрались у ротного. Лыонг в тот момент что-то писал. Услышав реплику Кхюэ, он поднял голову и, застенчиво улыбнувшись, ответил: - Точно, мне как-то боязно становится… - Невелика беда, - успокоил ротного Кхюэ. - Я за вас свою сестру отдам. Она девушка достойная, нестроптивая, а что касается внешности, то куда красивее дочки вашего хозяина. Правду говорю. Вот когда сами увидите, убедитесь! Все зашумели, гадая на все лады, как познакомить жениха с невестой и сыграть свадьбу. И тут кому-то пришло в голову спросить, где теперь сестра Кхюэ. Какой же поднялся хохот, когда Кхюэ с невинным видом сообщил, что она - работник снабжения на линии Дороги единства. Ищи ветра в поле! Да, сестра Кхюэ могла быть красавицей и самой достойной из всех девушек, но она находилась в недосягаемой дали - «там», и этим сказано было все. Сама встреча с ней казалась совершенно невероятной. Кто мог тогда предположить, что настолько изменится обстановка? Теперь Лыонгу как раз и предстояло пройти этот долгий, бесконечно длинный путь… Лыонг с девушками становился застенчив и неловок. Этот почти тридцатилетний мужчина, побывавший во многих боях, едва ли мог припомнить случай, когда ему доводилось держать девушку за руку. Была, правда, одна встреча - ее он до сих пор помнит - с красивой горянкой. После того боя на бугре, где они были вместе с Кинем, Лыонга взяли в плен и бросили в глухую одиночку, где ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. Ночью ему удалось оттуда выбраться и скрыться в джунглях. Рано утром, прячась за деревьями, он увидел, что находится на окраине маленького поселка, расположенного рядом с дорогой № 9 и носившего название Хыонгхоа. Старик, который помог ему выбраться из тюрьмы, привел его к себе домой. Ступив на отполированный за долгие годы бамбуковый пол, Лыонг отшатнулся, пораженный ослепительной красотой молодой женщины, сидевшей у очага. По местному обычаю одежда оставляла открытой верхнюю часть тела. Лыонг едва осмелился украдкой взглянуть на округлые плечи и грудь, будто выточенные искусным резцом из белого мрамора. Цветущее лицо красавицы обрамляли пряди длинных черных волос, ниспадавшие по обе стороны наброшенного на голову маленького платка. Продолговатый разрез глаз оттеняли длинные, густые ресницы. Крупные губы отливали кармином, влажно блестели ровные белые зубы, безукоризненным был изгиб высокой, чуть полноватой шеи. За все то время, что Лыонг пробыл в домике на сваях, девушка не произнесла ни слова, но ему чудилось, что она беседует с ним легким взмахом длинных ресниц, украдкой брошенным взглядом удивительно красивых глаз. Сием! Он до сих пор хранил в памяти ее имя - Сием. Воспоминания о прекрасной молодой женщине, молчаливо сидевшей у очага, давным-давно и к тому же мельком увиденной Лыонгом, неизменно приводили его в приподнятое, радостное настроение. В жизнь Лыонга никогда не входила любимая женщина, и вся его нежность была глубоко скрыта под внешней суровостью. И этому решительному, твердому и вообще-то уверенному в себе человеку уже казалось, что для него знакомство с девушкой, ухаживание за ней - пустая трата времени. Однако, собираясь отправиться к месту предстоящей операции и завершая множество дел, которые ему, как ротному, полагалось до ухода закончить, Лыонг вдруг представил, как на Чыонгшоне он заглянет на огонек на одну из баз снабжения и встретит там незнакомую девушку, которая подаст ему заботливо подогретую рисовую лепешку, завернутую в банановый лист, и после первых же сказанных им слов взволнованно спросит: «Кхюэ? Вы говорите, Кхюэ? Я его сестра! А вы его друг? Вместе служите?…» Кхюэ еще не спал и разговаривал с каким-то парнем, лежавшим с ним на нарах. По другую сторону просторного помещения с обшитыми досками стенами два ряда кроватей пустовали, в изголовьях лежали вещмешки и аккуратно свернутые одеяла и накомарники. - Кхюэ, решил у тебя поспать последнюю ночь! Лыонг зажег фонарик и заметил устремленный на него из-за спины Кхюэ любопытный взгляд. - Лучшего места не нашли? - А, это ты, Кой? - Я. - Кой попытался встать и потянулся было за сандалиями, но Кхюэ толкнул его в плечо, заставив снова лечь. Они потеснились вплотную к стене, уступив Лыонгу половину постеленной на нарах циновки. Однако Лыонг продолжал стоять и, направив вниз резкий луч света фонарика, спросил: - Курить найдется? Парни вскочили. Кхюэ сказал: - Никого нет. Ребята на ночных занятиях! - Разве они на сегодня назначены? - Это я послал их. Ребятам нравятся ночные тренировки. Я поручил провести их своему помощнику. Снаружи донесся гул пролетающего американского самолета. На дороге у моста стали рваться бомбы. - Мы обсудили все и решили, что завтра утром ты можешь собираться в отпуск, - сказал Лыонг, обращаясь к Кхюэ. - Вот это ротный! Ну и молодец! - закричал Кой. Кхюэ, хлопнув его по плечу, объяснил: - Мы с ним из одной волости и вдобавок почти что родственники. - Он протянул Лыонгу заранее приготовленное письмо. - Когда пойдете туда, загляните на тридцать четвертую базу. Моя сестра там. Я написал ей о вас. Взгляд Коя буравчиком впился в Лыонга, заставив его покраснеть, и Кой, эта продувная бестия, улыбаясь, обеими руками стиснул дрожащую руку ротного с зажатым в ней письмецом и крепко потряс ее: - Удачи, командир! Удачи! С первых же дней в штабе полка за Кхюэ закрепилось прозвище Сын Замполита. Долгие годы политработы научили Киня в первую очередь изучать характеры тех, кто находится рядом с ним. Один из опытных замполитов как-то раз в беседе с политработниками, среди которых находился и Кинь, заметил: - Солдата, чья повседневная жизнь протекает рядом с его командиром, можно сравнить с ребенком. Если окружающие его взрослые - хорошие люди, таким же вырастет и ребенок, и наоборот. «Но, с другой стороны, - думал Кинь, - солдата, с оружием в руках сражающегося с врагом, никак нельзя уподоблять ребенку, во всем подражающему взрослому. У молодых свои взгляды на жизнь, свои сильные и слабые стороны…» На марше Киню приходилось заниматься широким кругом вопросов: от подготовки личного состава к предстоящим сражениям до организации питания подразделений. Кстати, нельзя было недооценивать значения горячей пищи после долгого, трудного марша по сырым джунглям. От этого зависело и настроение солдат, и их здоровье; это берегло от болезней. И организовать это было не так-то просто при такой массе двигавшихся войск. Остановившись на привал и сняв с себя вещмешки, солдаты видели, как замполит с неизменным посохом в руке уже вел беседу с начальником пункта снабжения. Казалось, только что замполит шел рядом с солдатами, на ходу проводил совещание с командирами, и все-таки каждый раз он каким-то непостижимым образом оказывался впереди и задолго до остальных появлялся на месте очередного привала. - Поймите, товарищ замполит, - говорили ему на каждом пункте, - ведь солдаты все идут и идут. Будь у нас даже десять рук, и то не успели бы всем приготовить! - Знаю, знаю, товарищи, нелегко вам, - мягко улыбался Кинь. - Да ведь это должно вас только вдохновлять! Пусть эта дорога каждый день будет заполнена, как в праздник! Три или четыре года назад я тут проходил, так мы все вот в этом здании умещались. Вы, разумеется, не помните, сколько народу здесь прошло, а я очень хорошо помню. А теперь нас так много, что на привал приходится останавливаться на специально расчищенных полянах, да и тех не хватает. Так ведь радоваться этому надо, не так ли, друзья?! Лицо начальника пункта светлело, и каждый думал о важности и значимости порученного ему дела. Кинь не курил, но в его пестрой холщовой сумке всегда были припасены сигареты. Начав пачку и широким жестом обнося всех, кто был на пункте, он обычно говорил: - Из дому еще сигареты. Курите, угощайтесь, друзья. За наш общий марш! В густом табачном дыму, заполнявшем все помещение пункта, Кинь начинал рассказывать про своих солдат, читал стихи о их героизме и подвигах тех, кто обслуживал армию во время нелегкого марша через древние джунгли. А потом, как по уговору, набегали с котелками и судками кашевары 5-го полка; после беседы Киня весь пункт снабжения, как бы очнувшись, с поспешностью принимался за работу, и скоро в котлах уже все кипело. - Товарищ командир, - попросил как-то Кхюэ, когда они подходили к очередному пункту, - разрешите мне на этот раз поговорить с ними. - Ну давай, - засмеялся Кинь. - Послушаю, что у тебя получится, как ты умеешь вести пропаганду. Начальником этого перевалочного пункта оказался с виду суровый, пожилой, израненный мужчина со впалыми, будто ссохшимися щеками. После первых же фраз выяснилось, что и здесь испытывают такие же трудности, как и на предыдущих пунктах. Кхюэ понимал, что этому человеку излишне напоминать о его обязанностях, но все же сказал: - О необходимости горячей пищи для солдат на марше постоянно твердят сами же товарищи из интендантского управления. - Мы уже сообщали управлению, что не справляемся. Число людей превысило все наши ожидания… - А мы ведь идем в соответствии с приказом. Вы что же, хотите, чтоб нас меньше стало? Как же тогда с американцами драться? Нет, вы обязаны найти выход! - Молод еще так разговаривать! - Лицо начальника пункта покрылось пятнами, но от Кхюэ не так-то легко было отделаться. - Значит, я слишком молод? Значит, вы считаете для себя недостойным со мной разговаривать, так, что ли? - поднялся он. - Сядь, - стараясь смягчиться, сказал начальник. - Пусть ваши солдаты передохнут и поедят рисовых лепешек. - Нет, так дело не пойдет. Они вчера уже ужинали этими лепешками. Если не справляетесь, дайте нашим кашеварам продукты. Мы сами на поляне приготовим, но, если дым от походных кухонь заметят с самолетов, вся ответственность за последствия ложится на вас. Согласны? - Хорошо, хорошо! - схватившись за голову, проговорил начальник пункта. - Я сам пойду на кухню. Пусть ваши солдаты пока отдохнут! Пожав руку начальнику пункта, Кинь и Кхюэ вышли. - А ведь этот товарищ - очень хороший человек, Зря ты так, - заметил Кинь. - Да, я знаю. У них у всех глаза красные, воспаленные, и у него тоже. Видно, много ночей не спали, того гляди, тут же свалятся. Именно поэтому я так и разговаривал. - Ну что ж, - сказал Кинь, - видимо, так тоже можно. - Вы не согласны? - Ты парень молодой и привык все напрямик говорить, - тихо и медленно начал Кинь. - Но мы должны помнить, что на пунктах снабжения служат тоже солдаты революции и что им тоже трудно. Нужно уметь подбодрить их. Я бы сравнил их с очагом, в котором никогда не гаснет пламя. Мы, тысячи солдат, приходим сюда, чтобы погреться и получить горячую пищу. Но если хочешь греться возле очага, то должен и добавлять в него хворост, верно? |
|
|