"Вакх Сидоров Чайкин, или Рассказ его о собственном свое" - читать интересную книгу автора (Даль Владимир)

после отъезда, и мать сама поехала со мною отыскивать отца. Она, бедная, и
не знала того, что ему там давно уже лоб забрили и что она солдатка, а сын
ее кантонист. На пути сказали ей знакомые, встречные извозчики, что муж ее,
слышно было, никак в тюрьме помер; вслед за тем и сама она в Путилове богу
душу отдала, а я на грех остался. Казенное добро в воде не тонет, на огне
не горит; через восемнадцать с лишком лет меня доискались и велели
поставить на службу. Каким случаем отец мой угодил в солдаты, этого писарь
не знал.

Глава VI. От казенного добра, которое не горит, не тонет, до
преглупого покроя платья

Рассказал бы я, как еще одна добрая душа поплакала за мною в Путилове,
как она стояла на пороге избенки, под мельницей, накрыв глаза левою рукою и
ощипывая правою цветную завязку на рубашке своей, да не хочу докучать
читателям. Она же недавно тогда помогала отцу таскать порожние мешки на
мельницу, и вся, от головы до ног, припудрена была мукою. Огромное колесо
ворочалось мерно, шумный стрежень воды прядал с лопасти на лопасть, вся
мельница дрожала, гул отдавался далече, а вблизи петух, похлопывая
крыльями, кричал во все горло, и его не было слышно; только было видно, что
вытянулся и клев свой разинул. А колесу какое до чего дело? Оно знает свое,
служит мельнику верно, покуда все клепки не рассыплются. Пожалуй, хоть
голову подставь, и ту измочалит, и все будет вертеться по-прежнему. Его не
разжалобишь.
В первый раз отроду увидал я, каков был свет за Путиловской околицей;
уездный городишко наш с каменными присутственными местами показался мне
столицей, а губернский поселил во мне такое уважение, что я легонько ступал
по тропинкам улиц его, не смея развязно и свободно ходить. Тут я получил
письмо от француза, который писал мне, между прочим, что Катерина все еще
не отчаивается исходатайствовать мне свободу от службы и что протоколист
взял у нее на этот предмет целковый. Она шла своим путем - верила только
всякому вздору и обману, верила протоколисту, а не слушалась советов отца
Стефана не давать этому отъявленному мошеннику по-пустому денег.
Меня через внутреннюю стражу сдали в полк и привели к присяге. Страшна
показалась мне присяга эта, и я перечитывал ее несколько раз после. Слова:
не щадя живота своего, до последней капли крови - придавали мне, однако же,
какую-то бодрость, и я расписывал воображением своим разные случаи, когда
доведется мне исполнить на деле клятву эту. Полк вскоре выступил в поход,
как слышно было - в Италию, но все это оказалось ложною тревогой; войска
размещены были в южных губерниях на квартирах, и храбрость моя, не остывшая
во время перехода восьмисот верст пешком, с ружьем и ранцем, начинала
остывать теперь от скуки и безделья. Между тем офицеры заметили меня и уже
несколько в обращении своем отличали; а когда однажды рисуночек мой дошел
случайно до полковника, то он призвал меня, поговорил со мною, расспрашивал
обо всем, и, наконец, в угоду полковнице, которой рисунок этот по вкусу
пришелся, так что она много над ним смеялась, велел мне объяснить, что
такое все эти лица и где они? Оговорка моя, что это будет долгая сказка и в
связи с прежними приключениями моими, не помогла; полковница требовала
непременно моих пояснений и села на стул, как будто собиралась меня долго
слушать. Я рассказал, что тут дворецкий приволок меня со скотного двора, а