"Кью" - читать интересную книгу автора (Блиссет Лютер)Глава 3Вдруг из комнаты вдали до меня доносится его голос: — Эй, ты решил наконец-то встать? Элои режет большущий кусок мяса прямо на мраморном столе. — Как раз вовремя, чтобы поесть с нами. Ну, иди, иди, давай сюда руку. Он протягивает мне большую кухонную вилку: — Держи крепче, вот так. Он режет мясо тонкими ломтиками и раскладывает их на блюдо с серебряными гербами на кромке. Краем глаза он замечает сконфуженное выражение моего лица. — Держу пари, тебе интересно, куда тебя занесло. Губы склеились, я не могу выдавить из себя хотя бы слово — отвечаю мычанием. — Дом предоставлен в наше распоряжение Мейером ван Хове, рыботорговцем и моим хорошим другом. Ты встретишься с ним, когда он вернется, возмолсно. Все, что ты видишь здесь, принадлежало ему. — Принадлежало? Он улыбается: — Теперь это принадлежит всем и никому. — Ты хочешь сказать: все для всех. — Именно так. Две девчушки идут по комнате, напевая детскую песенку, в которой я не понимаю ни слова. — Бетти и Сара: дочери Маргариты. Я так и не смог запомнить, кто из них кто. Он поднимает блюдо и кричит: — За стол! Человек тридцать собираются за большим накрытым столом. Меня усаживают рядом с Элои. Высокая светловолосая девушка наливает мне кружку пива. — Познакомься с Катлин. Она с нами уже год. Девушка улыбается — она очень красива. Перед началом трапезы Элои поднимается на ноги и призывает всех собравшихся к вниманию. — Братья и сестры, слушайте. Среди нас появился человек без имени. Человек, долгое время сражавшийся и видевший много крови. Он был подавлен и изможден и получил от нас кров и лечение согласно нашим обычаям. Если он решит остаться с нами, он примет имя, которое мы дадим ему. В конце стола красномордый юнец с роскошными светлыми усами кричит: — Назовем его Лот,[24] как и того, который не возвращается! Эхо одобрения разносится по залу, и Элои удовлетворенно смотрит на меня: — Да будет так. Тебя будут звать Лотом. Я принимаюсь за еду, хотя получается это с трудом: язык и зубы горят, но мясо нежное, высший класс! — А я знаю, что ты хотел бы узнать. Вновь разливается пиво. — Ты гадаешь, как мы умудрились получить все это. — Догадываюсь, все это было предоставлено вам господином ван Хове… — Не совсем. Он не единственный, кто доставал деньги из сундуков, отдавая общине свою собственность. — Вы хотите сказать, что существуют и другие богатеи, подарившие все это бедным? — Что? Он смеется: — Мы не бедные, Лот. Мы свободные. Он обводит рукой, показывая на весь стол: — Тут у нас есть и ремесленники, и плотники, и каменщики. Но есть и лавочники и торговцы. Единственное, что их объединяет, — Святой Дух. Лишь это, что бы ты ни думал, может объединить всех здешних мужчин и женщин. Я слушаю его и не могу понять, он окончательно спятил или нет. — Собственность, Лот, деньги, драгоценности, товары служат телу, дабы дух тоже мог наслаждаться ими. Посмотри на этих людей: они счастливы. Им не надо горбатиться, зарабатывая себе на кусок хлеба, не надо красть у тех, кто имеет больше, или работать на них. С другой стороны, и тому, кто имеет больше, нечего боятся, если он сам решит жить с ними. Ты никогда не задавался вопросом, сколько людей могли бы прокормиться на то, что заперто в сейфах у Фуггера? По моим подсчетам, полмира — целый год, и пальцем не пошевелив. А ты никогда не задавался вопросом, сколько времени торговец из Антверпена тратит на то, чтобы скопить состояние? Ответ прост: всю свою жизнь. Всю жизнь лишь на то, чтобы скопить его, чтобы набить свои сундуки, ларцы для драгоценностей, построить тюрьму для себя и собственных потомков по мужской линии и собрать приданое дочерям. Зачем? Я опустошаю кружку. Его мысли соответствуют моим. — Так ты хочешь убедить торговцев в порту, что спасение для их душ в том, чтобы отдать все вам? — Ничего подобного. Я хочу убедить их, что жизнь, свободная от денег и товаров, лучше. — Забудь об этом. Говорю тебе, каждый богач будет всю жизнь бороться за свое состояние. Он закрывает глаза и поднимает кружку. — Мы вовсе не хотим бороться с ними — они слишком сильны. — Потягивает пиво. — Мы хотим соблазнить их. Оба кожаных кресла в кабинете на редкость удобны: я медленно опускаюсь в одно из них, стараясь не причинять боли ребрам. Длинное гусиное перо торчит из темной чернильницы на столе. Элои угощает меня ликером в крошечных рюмочках граненого стекла. — Официально Антверпен остался в фарватере Римской церкви. Набожнейший император следит за тем, чтобы все его чиновники были преданы истинной вере, и это в его власти. Но многие здесь тайно поддерживают идеи Лютера. Помимо всего прочего, торговое сословие больше не может терпеть испанской оккупации, как и священников, обвиняющих в ереси всякого, кто посмеет открыть рот против католицизма и его ленивых епископов. Торговцы получают доход, торговцы делают деньги, торговцы возводят дома и строят дороги. Испанцы собирают налоги и создают суды инквизиции. Это не приносит прибыли. Лютер проповедует уничтожение церковной иерархии и независимость от Рима, немецкие князья бунтуют и нападают на Карла и папу, организовав формальный акт протеста. Вывод: раньше или позже Фландрия и Нижние Земли тоже станут самой настоящей пороховой бочкой. С одной лишь разницей — вместо князей здесь будут жирные торговцы. Единственная причина, по которой они пока не выступают и которая была существенной вплоть до последних месяцев, заключается в том, что посередине были вы. — Кого ты имеешь в виду? — Анабаптисты хотели всего. Они хотели Царства: равенства, простоты, братства. Ни император, ни торговцы-лютеране совсем не горели желанием предоставлять им это. Их мир основан на соперничестве между странами и торговыми компаниями, на угнетении и подчинении. Как говорил Лютер, которого я имел несчастье встретить больше десяти лет назад: вы можете отдать в общину всю свою собственность, которая принадлежит вам, но и не мечтайте сделать это с тем, что принадлежит Пилату или Ироду.[25] Батенбург был подобен красной тряпке, как для католиков, так и для лютеран. Теперь же, когда анабаптисты разбиты, остались две противоборствующих стороны, которые вскоре вцепятся друг другу в горло. Пытаюсь понять, куда он клонит: — Зачем ты рассказываешь мне все это? Он размышляет, словно не ожидал этого вопроса: — Чтобы ты получил представление о положении вещей. — Зачем мне слушать рассказ о ней? — Ты был на войне. Ты потерян. У тебя вид человека, который прошел ад насквозь и вышел оттуда живым. Он встает и идет к окну, выливая в себя вторую кружку. — Не знаю, верный ли ты человек. Тот, которого я ищу уже давно, — я имею в виду. Я хотел бы выслушать твою историю перед тем, как принять решение. Элои играет пустой кружкой. Я ставлю свою на стол. — Ты относишься к людям, у которых непросто согнать улыбку с лица. — Это похвальное качество, ты так считаешь? — Как кровельщик может оказаться настолько сведущим и говорить так складно? Он пожимает плечами: — Вполне достаточно водить знакомство с нужными людьми. — Ты хочешь сказать, с торговцами в порту. — Вместе с товарами в обращении участвуют и новости. Что же касается умения говорить, дружба, которой я обязан владению языком, не предоставила мне возможность выучить латынь, о чем я страшно сожалею. Мгновенное замешательство, замаскированное типичнейшей полуулыбкой человека, посвященного в какой-то секрет или древнюю тайну. — Это было лозунгом восстания двадцать пятого года. В том году я ездил в Виттенберг для встречи с Лютером и изложил ему свои идеи, в Германии царил хаос. Я был слишком молод и полон радужных надежд на монаха, жиреющего на хлебах князей. — Гримаса. Потом он неуверенно спрашивает меня: — Ты был с крестьянами? Я поднимаюсь, уже слишком уставший, чтобы продолжать разговор: мне необходимо лечь в постель — ребра болят нещадно. Я смотрю на него и задаю себе вопрос, почему мне было суждено встретиться с этим человеком, но в голове все перепуталось, чтобы внятно ответить на этот вопрос. — Почему я должен рассказывать тебе свою историю? И забудь о предложении, которое ты мне сделал. Мне некуда идти, я не знаю, что делать с твоими деньгами. Я хочу лишь одного — умереть спокойно. Он настаивает: — А я любопытен. По крайней мере, начни: где это все было, когда? Глубокий колодец: глухой всплеск в черной воде. — Я забыл. Начало — это всегда конец, очередной Иерусалим, по-прежнему населенный призраками и безумными пророками. Слова: — Боже мой, ты был в Мюнстере? Я тащусь к дверям, мой голос хрипл и слаб. — В этой жизни я понял лишь одно: ни ада, ни рая не существует. Мы лишь несем их в себе повсюду, где бы мы ни находились. Оставив его вопросы у себя за спиной, я, пошатываясь, иду по коридору, пытаясь вернуться в спальню. |
||
|