"Сказ о пути" - читать интересную книгу автора (Созонова Ника, Созонова Александра)

Изумрудный мир

— Мне здесь не нравится!

Наки презрительно дернула верхней губой — обычная ее гримаска недовольства или раздражения.

Вот уже месяц они шли вместе, и Дийк успел привыкнуть и достаточно хорошо изучить свою спутницу. Что не мешало ему, впрочем, с завидной периодичностью (раза два-три в день) проклинать собственное мягкосердечие, побудившее взять девочку с собой.

— Кажется, ты начинаешь наглеть, малышка. Прежде ты смотрела на все большими восторженными глазами, а теперь — пресыщенными. Раньше радовалась куску хлеба и худой крыше над головой, теперь же злишься, хотя мы попали в вполне приличное место, где можно поесть, поспать и развлечься.

— Не знаю, о чем ты. Мне просто здесь неуютно, и всё!

Наки поежилась. Она успела за время их совместных странствий окрепнуть и даже приодеться. По крайней мере, ощущения нищенки больше не производила и любимый тулуп канул в небытие, замененный легкой беличьей шубкой. Но хотя худоба, заострявшая черты лица, сгладилась, оно оставалось по-прежнему угловатым и непривлекательным.

Промир огляделся по сторонам. Говоря по правде, он был удивлен реакцией девочки. Она никогда не была капризной, бурно радовалась каждому свеженькому миру, который им открывался. В особый восторг ее приводило открывшееся умение без труда понимать язык аборигенов и изъясняться на нем. (Наки даже заподозрила, что «заразилась» от Дийка его уникальной способностью, и пару раз пробовала начертить меловой круг — не забывая включить в него обоих спутников, и перемахнуть, крепко зажмурившись… но тщетно.)

Мир, куда они перепрыгнули, наскучив блуждать по фиолетовым джунглям, населенным огромными, незнакомыми и до-разумными существами, не производил отталкивающего впечатления. Напротив. Они очутились в городе, но не задымленном и громоздком, а зеленом, двух-трехэтажном, тенистом. Был вечер. Они брели по извилистой улочке, мощеной булыжником, расцвеченной мириадами огоньков. Кажется, они угодили на праздник — судя по нарядно одетым прохожим, по всполохам музыки, раздававшейся тут и там.

Дийку здесь нравилось. Не слышно было ни пьяных выкриков, ни ругани, ни шума драк. Не бросались в глаза нищие и калеки.

— Может, погуляем? Посмотрим, что у них тут за радостное событие? Все такие красивые вокруг и вполне довольные жизнью.

— Не хочу.

— По крайней мере, этот мир повеселее твоего собственного. И за любовь тут не наказывают, — он кивнул на парочку, самозабвенно целующуюся на скамейке.

— Пожалуйста, не уговаривай! Предлагаю найти какой-нибудь трактир и поесть, если ты так этого хочешь, а затем убраться отсюда. Вот и Гоа, по-моему, всеми лапами за мое предложение.

Рыш и впрямь вел себя неадекватно: пригибаясь к камням мостовой, прижимал круглые уши вплотную к голове и тихонько уныло посвистывал. Или поскуливал? Нюансы его настроений порой трудно было определить с отчетливостью, но радостью тут явно не пахло.

Уступив их совместному напору и скрепя сердце, Дийк согласился не задерживаться здесь. Ему непонятен был их испуг, но если уж даже зверь реагировал подобным образом, основания, видимо, имелись.

Трактир под вывеской «Золотая кастрюлька» отыскался без труда. Хозяином оказался улыбчивый и уютно округлый дядька лет пятидесяти, как дитя обрадовавшийся гостям — видно, большого наплыва постояльцев у него не предвиделось.

— Послушай, у вас сегодня, как я вижу, большой праздник? — утолив первый голод, поинтересовался промир.

— Откуда ты прибыл, приятель, что задаешь такой вопрос? Разве ты не знаешь, что сегодня день Завершения, сегодня мы отдаем Дань?

— Ты угадал: я живу далеко отсюда, в такой глуши, что новости до меня не доносятся — иссякают и глохнут на полпути. А тут, видишь, сестренка попросилась в люди вылезти, вот и попали мы с ней с корабля на бал. Так что, не расскажешь ли все по порядку?

— Что ж, охотно. Интересно, что это за глушь такая, где даже о празднике Завершения не знают? У нас тут каждый младенец еще в колыбели эту историю зазубривает. Ну, слушай, раз так. Лет сто пятьдесят назад наш край терпел великие бедствия. Ты и этого не знаешь? Ну-ну… Северные и восточные границы грызли враги. А с юга обрушилась то ли чума, то ли подобная ей мерзость. Люди распухали, словно от укусов тысяч ос, и умирали в течение трех суток. А тут еще два лета подряд выдались без дождей. Засуха, глад и мор, как говорится… Так бы и вымер, наверное, весь наш народ, но боги послали на выручку удивительного человека. Никто не знал, кто он и откуда. Те, кто его видели, рассказывали, что это юноша, такой прекрасный и светлый, что при взгляде на него сердце становится больше, а душа чище. Имя свое он не открывал, и постепенно все стали называть его Покровитель. Он принес с собой лекарство от чумы и бесплатно раздавал всем, кто еще не умер — и болезнь отступила. Люди стали выздоравливать, а не умирать. Он пообещал отогнать от нашей страны и остальные беды, и не на время, а вовеки веков. За это он попросил короля уступить ему огромный замок в центре столицы и раз в три года отдавать на съеденье семнадцать человек. Но они должны идти на смерть добровольно, без принуждения, зная, что их ожидает. Мужчины или женщины, старые или молодые, богатые или бедные — не важно. Король не решился принять такие условия единолично и устроил совет, где присутствовали представители всех слоев столицы — от высшей знати до сапожников. Исцеление от чумы произвело такое впечатление, что большинство согласилось. Король с семьей переселился из замка в свой загородный дворец и разослал по всей стране гонцов с призывом, не наберется ли семнадцать человек, готовых добровольно пойти на смерть. И был потрясен: пришли не семнадцать, а несколько тысяч. Пришли женщины, изнасилованные врагами и мечтающие избавиться от позора. Пришли матери, потерявшие детей, и жены, оставленные мужьями. Пришли тяжелобольные, годами терпящие муки, приползли на тележках безногие, паралитиков, по их просьбе, приносили их близкие. Покровитель выбрал семнадцать человек, а остальные, разочарованные, разошлись по своим селам и городам. Так была принесена первая Дань. И через полгода после первой Дани Покровитель в тиши подвальных лабораторий замка создал невиданное оружие — прирученный ветер, который умертвлял всех, кого касался, если только кожа не была защищена специальной мазью. И враги были навсегда с позором отброшены и от северных, и от западных границ. Этим же летом случился невиданный урожай — все были сыты и счастливы. Землепашцы продавали излишки с полей соседним народам, и на вырученные деньги покупали нарядные платья, которые не могли позволить себе прежде. Давно это было… — Трактирщик улыбнулся мечтательно, глаза его поплыли в вызванной избытком чувств влаге. — С тех пор так и повелось. Край наш больше не знает бедствий, он благоденствует и процветает. Раз в три года тысячи людей приходят на главную площадь перед замком. Они мечтают о смерти, о почетной смерти, которая оставит их имена в памяти детей и внуков. Они проводят на площади ночь, а с рассветом на среднем пальце семнадцати из них появляется кольцо с изумрудом — это означает, что они выбраны. Весь день и всю ночь избранных осыпают почестями, а с первыми лучами солнца они входят в ворота замка, чтобы никогда из них не выйти.

— Красиво говоришь! Но что-то зябко мне становится от твоих речей. Чтить как бога какого-то демона-людоеда — и устраивать шоу из таинства смерти…

Дийк ожидал вспышки гнева в ответ на свое замечание, но его собеседник лишь покачал головой и произнес торжественно и печально:

— Ты не понимаешь. Ты глуп, чужестранец, либо очень долго прожил в своей глуши и перестал быть человеком. Вот у меня дочка была. Она для меня умерла, когда связалась с тем ублюдком с соседней улицы. Он ее бросил, брюхатую, ребенка она выкинула, а потом приползла ко мне, назад под отцовское крыло просилась, а сама грязная, сивухой за версту несет. Прогнал, конечно. Даже к улице своей запретил приближаться… А потом она снова живой стала — когда на прошлом празднике у нее на пальце кольцо засветилось. За ночь, словно цветок, расцвела! Мы с ней встретились, обнялись, хорошо попрощались, слезами друг друга омыли. Знаешь, она такой светлой стала, какой и в детстве ее не помнил… А ты говоришь, демон-людоед!

Дийк не стал спорить. Он отставил пустую миску и поднялся из-за стола. Но не выдержала молчавшая до сих пор Наки:

— А что, разве кроме смерти твою дочь уже ничто не могло исправить? Разве все способы ты перепробовал, любящий отец?..

Хозяин нахмурился. Девочку он ответом не удостоил, лишь с тяжелой усмешкой заметил промиру:

— Сестра твоя бойка не по годам. Такие плохо кончают.

— Пойдем, Наки!

Дийк вывел упиравшуюся «сестренку» за дверь. Затем вернулся.

— Я, пожалуй, сниму у тебя комнату до завтра. Сестренка устала — оттого и дерзит. Пусть отдохнет, выспится. А я прогуляюсь. Ночь такая дивная!

— Иди. Может, кого из избранных встретишь на пути — будет это добрым знаком тебе! Я вот тоже рвусь погулять, попраздновать — да помощника никак не дождусь, чтоб сменил меня — видно шибко ему там весело, дуралею…

Стоило больших трудов уговорить Наки лечь спать. Она требовала покинуть «этот жуткий, этот омерзительный мирок» тотчас же.

— Во-первых, не в моих правилах уходить из мира в мир на ночь глядя. И ты это отлично знаешь. Во-вторых, ничего страшного с тобой за ночь не случится. Смерть здесь принимают исключительно добровольно, как ты могла понять. Да и Гоа будет рядом. Наконец, в-третьих — терпеть не могу, когда мне диктуют, куда и когда мне идти и что делать.

Надувшись, Наки молча проследовала в отведенную им комнату и демонстративно улеглась прямо на пол, на старенький коврик, притянув к себе Гоа и проигнорировав пожелание доброй ночи. Рыш тут же засвистел, растерянно и укоризненно, переводя жалобный взор с хозяина на девочку и обратно.

— Спать, Гоа, — коротко велел ему промир и вышел.

Ночь и впрямь выдалась прекрасная: теплая, но не душная, расцвеченная — помимо огоньков и фонарей — огромной луной и россыпью веснушек-звезд. Дийк любил такие ночи в таких старинных ухоженных городках. Он долго гулял, стараясь не приближаться к центру — на окраинных улочках было тише, да и вместо толпы попадались лишь отдельные прохожие. Был воздух — полный незнакомых, сладких и пряных запахов, были осколки чужих жизней, проглядывавших сквозь распахнутые ставни. Не надо путешествовать из мира в мир, чтобы попасть в иное пространство — достаточно заглянуть в окна дома, мимо которого проходишь, и незнакомое бытие коснется тебя — ласковое или угрюмое, обыденное или глубокое. Впрочем, большинство окон на этот раз были закрыты — как видно, основная масса жителей праздновала, а за стенами оставались лишь немощные и больные.

Дийк вышел к речушке, прочерчивавшей плоть города темно-зеркальной плетью из плеска и свежести. Здесь было безлюдно и тихо. За спиной высился силуэт высокого здания, в котором не горело ни одного окошка.

Промир присел на траву, снял обувь и опустил утомленные вечной дорогой ступни в прохладную воду. Прикрыл глаза.

— Мне можно посидеть с вами?

Голос был осторожным и чуть надтреснутым, он отдавался в ушах легким звоном. Дийк кивнул, не открывая глаз. Почему-то он был уверен, что увидит кольцо с изумрудом на пальце заговорившего с ним. И точно знал, что не хочет его видеть.

Придет утро, уже совсем скоро, и он заберет Наки и Гоа из этого больного мира, и вновь будет дорога — к призрачному раю, где водятся синекрылые драконы и растут разумные цветы.

— Это мое любимое место. Не знал, что встречу здесь кого-то еще — прежде тут всегда было безлюдно.

— Если я мешаю, мне ничего не стоит уйти, — Дийк отозвался с легким раздражением: здесь и впрямь было хорошо, а возвращаться в трактир и ложиться спать не хотелось.

— Нет, что вы, не надо! Лучше поговорите со мной: я так редко разговариваю с живыми людьми. А еще лучше — расскажите какую-нибудь историю. Мне кажется, вы должны знать много историй и сказок.

— Сказок? Да, пожалуй, я знаю их немало. Но какую рассказать вам? Может быть, сказку о большой луне над странным городом, в котором смерть возвели в культ и молятся на убийцу и людоеда?

— Эта сказка мне знакома, — невидимый собеседник засмеялся — негромко, с полувсхлипами, полувздохами. — Но она еще длится, такие нельзя рассказывать. Вот когда она закончится — другое дело.

— Иные как-то не приходят в голову, так что простите.

— Нет, это вы меня простите: вижу, что все же помешал. Мне кажется, мы еще увидимся. Вы показались мне интересным собеседником. До свидания!

Голос умолк, так и не обретя для Дийка ни лица, ни плоти. Прошелестели удаляющиеся шаги.

Промир посидел на берегу еще немного, а затем вернулся в трактир.

Улыбчивого хозяина не было. Вместо него дюжий парень, видимо, помощник, зевая, в полном одиночестве протирал кружки.

— Тут для вас принесли письмо.

— Письмо? Для меня?.. Видимо, это какая-то ошибка. Я ни с кем не успел здесь познакомиться, мне некому писать.

— Мое дело передать, — пожал плечами парень, протягивая плотный конверт. — Хозяин хорошо описал вас, не спутаешь.

Поднявшись в свою комнату и стараясь не наступить на сладко сопящих на полу Наки и рыша, Дийк распечатал конверт. При свете уличных огней, падавшем в окно, прочел:

«Я был бы весьма признателен, если бы вы посетили меня в качестве гостя в моем замке. В полдень мой человек будет ждать вас на выходе из „Золотой кастрюльки“. Покровитель». Строки были выведены изящным, но несколько расхлябанным почерком. Картину портила жирная лиловая клякса сразу за последней точкой.

Поспать Дийку удалось не более двух часов: на рассвете его разбудил Гоа, шумно требуя выполнить обещанное и недвусмысленно покусывая карман куртки, где лежал заветный мелок. Наки молчала, сидя на полу и вперившись в него дымчатыми сумрачными глазами.

Промир коротко рассказал о ночной встрече. Затем протянул письмо.

— И ты пойдешь к нему?!

— Любопытство — вечный двигатель. Я чувствую, оно изгложет меня изнутри, если я не удовлетворю его требований и не полюбуюсь на загадочного злодея.

— Ты дурак. Есть вещи, на которые не стоит смотреть, как бы ни тянуло. Наверное, ты любишь глазеть на казни? На виселицы и четвертования?..

— Не угадала, малышка.

— Странно! Но раз уж ты все равно пойдешь, тебе придется взять меня с собой. Мало ли, что там с тобой случится, а я не хочу оставаться здесь одна.

— Сомневаюсь, что со мной может что-то случиться: на добровольную жертву я мало похож, а он, судя по всему, питается именно такими.

— Все равно я пойду с тобой!

Зная, что спорить бесполезно, Дийк пожал плечами:

— Как хочешь. Только не говори потом, что я безжалостно затащил в логово людоеда маленькую слабую девочку.

Когда в полдень они покинули трактир, у выхода их ждал самый обычный с виду человек — плотненький и краснощекий. Пока они шли по городу, он беспрестанно болтал, шутил и дурачился — отчего промир и его спутница чувствовали досаду и напряжение и мысленно желали весельчаку заткнуться. Замок, высящийся в центре площади, выглядел вполне мирно — лишь наглухо сомкнутые створки ворот да ставни на узких окнах портили впечатление. Общий силуэт показался знакомым: Дийк понял, что именно эта махина маячила за его спиной на берегу речки.

Охрана пропустила всех четверых (считая Гоа) вовнутрь, а разговорчивый проводник завел по винтовой лестнице под самую крышу и остановился у одной из дверей.

— Вам сюда, — коротко сообщил он, уже без шуток и отчего-то потеряв румяный цвет лица.

Постучав и услышав слабый отклик изнутри, он открыл дверь, сделал приглашающий жест рукой, а затем испарился, скользнув за поворот коридора.

— Может, все-таки не пойдем?

Наки ухватила промира за рукав. В голосе был страх — чуть ли не паника.

— Хотите — дождитесь меня здесь, — Дийк перевел взгляд с ее лица цвета извести на топорщащуюся на загривке шерсть Гоа.

— Ну, уж нет! — Задрав подбородок, девочка шагнула за дверь первая.

Промир вошел следом. Рыш, всем своим видом давая понять, как ему это не нравится, изогнув горбом туловище, замыкал шествие.

Они оказались в просторной комнате с высокими окнами, наглухо закрытыми темно-лиловыми шторами. Множество свечей хорошо освещали ее. Увидев хозяина замка, Наки охнула и больно вцепилась в ладонь спутника. Дийк не понял, что ее так напугало: ничего устрашающего в этом человеке не было. Удобно раскинувшись в кресле, приветливо улыбался гостям молодой мужчина — по крайней мере, выглядевший молодым, почти юным. Волны золотистых волос, обрамлявших нежный овал лица с младенчески-розовым цветом кожи, светло-голубые глаза под пушистыми ресницами, припухлые губы. Подобных мальчиков и юношей женщины обычно носят на руках, поскольку все материнское — при виде таких губ и таких глаз — оживает в них, перемешиваясь с исконно-женским. Уши юноши украшали серьги с огромными изумрудами, шею охватывало ожерелье в несколько рядов из них же.

Хозяин, не вставая, слегка поклонился, приветствуя их, и заговорил. При первых звуках голоса Дийк узнал его: Покровитель оказался ночным собеседником, тем самым, в чье лицо он так и не удосужился заглянуть.

— Рад приветствовать вас у себя в гостях! Располагайтесь и чувствуйте себя…

Не дав ему договорить, Наки потянула спутника за рукав и демонстративно громко выпалила:

— Всё, посмотрел? Доволен? А теперь пошли отсюда!

Дийк никак не отреагировал на грубость девочки. Покровитель — тоже. (Лишь насмешливая улыбка тронула детские губы.) Промир в упор рассматривал существо в кресле. При внимательном взгляде что-то отталкивающее все же выявилось: глаза, хоть и были красивыми и большими, не горели, не искрились — казались двумя медузами, выброшенными из родной стихии. В них не было жизни.

— Не уходите, пожалуйста! — попросил Покровитель с неожиданным пылом. Он протянул над столом руку и коснулся ладони промира. Белые пальцы оказались сухими и горячими. — Мне не с кем здесь говорить! Я совсем один и соскучился по живым голосам, живым людям. — В негромком голосе была такая тоска, что Дийк всерьез засомневался, чудовище ли перед ним, пожирающее людей, или это какая-то ошибка. — Пожалуйста, пообедайте со мной. Очень прошу вас!

Взор голубых глаз обратился на девочку. Но, судя по всему, сердце Наки не собиралось оттаивать. Она еще плотнее прижалась к промиру и откликнулась зло и язвительно:

— Извините, мы не питаемся человечиной! И вообще, нам пора.

— Вы про мою Дань? — искренне изумился хозяин. — Неужели вы всерьез считаете, что я поедаю их тела?! Пойдемте, я покажу вам!

Не отпуская ладони Дийка, он поднялся с кресла и потянул за собой. А когда тот остался стоять на месте, переглядываясь с девочкой, потянул сильнее и настойчивее. Промир пожал плечами, Наки хмуро скривилась, но все же они последовали за ним. Гоа, низко опустив морду и цокая когтями по паркету (когда надо, он мог убирать когти и двигаться по-кошачьи бесшумно), опять был замыкающим.

Покровитель вел их по скупо освещенному коридору, продолжая свои речи:

— Они приходят ко мне добровольно, когда лишаются последней надежды на достойную и осмысленную жизнь. Мои слова о «пожирании» — всего лишь проверка. Если человек согласен даже на столь позорную смерть — ему и впрямь очень худо. Из тысяч пришедших я отбираю тех, чья жизнь совсем невыносима и ничего нельзя изменить к лучшему. Скажите, вам нравятся изумруды? Мне кажется, драгоценные камни прекраснее людей. Они честнее и чище. Вы знаете, что людские души — при определенных усилиях и умениях — могут стать камнями? Живыми камнями. Правда, изумруды получаются не из всех, далеко не из всех. Но каждый, абсолютно каждый! — чем-нибудь да ценен. Из злобы и ненависти можно извлечь потрясающие по силе яды. А способности и таланты при перегонке и сушке превращаются в дивные пряности, в благовония, в ароматы, навевающие волшебные сны. Лекарство от чумы, удобрения для урожая, смертельные эманации как непобедимое оружие — все это отсюда, от моих драгоценных добровольных жертв… Но вот мы и пришли!

Хозяин распахнул резные двери, и они оказались в длинной прямоугольной зале. Здесь было очень светло, но не от свечей: сквозь стеклянный или хрустальный потолок дневной свет заливал ее всю. Вдоль стен стояли кресла, в которых сидели люди, казавшиеся крепко спящими. Лица были спокойны и безмятежны, а нарядно одетые тела недвижны.

— Что с ними?

Дийк дотронулся до щеки девушки, сидевшей ближе всех к нему. Кожа была теплой, но твердой и гладкой, словно у статуи.

— Они не здесь, они тут, — Покровитель коснулся своего ожерелья. — И не только…

— Они когда-нибудь очнутся?

— Нет. Но это их выбор.

— Я не понимаю…

— Зато я хорошо поняла! — Наки выскочила вперед, покинув-таки свое убежище под рукой промира. — Если бы ты ел людей, я презирала бы тебя меньше! Здесь хуже, чем на кладбище. Там могилы для тел, а здесь — для душ. Он делает из них изумруды, он носит бессмертную суть человека на своей шее и в своих ушах! Делает удобрения и яды, пряности и эманации… Воистину, он самое страшное чудовище из всех, кого я встречала или о ком читала! Даже когда человеку совсем плохо, у него остается надежда, что после смерти все изменится: он обретет покой, или попадет в лучший мир, или родится снова и начнет все сначала. А он отбирает эту надежду! Причем у тех, кто больше всех в ней нуждается — у самых обездоленных, самых несчастных…

— Они счастливы, — спокойно возразил ей Покровитель. — Им хорошо. Иначе они бы не улыбались. Но если ты, самонадеянная и глупая девочка, так уверена в обратном, убей меня! Прямо сейчас. Я не буду защищаться, не позову слуг. Перережь мне горло или вонзи нож в сердце — и целая страна проклянет тебя. Ведь я — Защитник, Благодетель, Покровитель.

Он пристально смотрел на нее, и в глазах-медузах впервые затеплилось выражение — насмешливое и торжествующее.

Дийк шагнул вперед, загораживая девочку собой.

— Мы уходим. Я не хочу ни осуждать, ни оправдывать тебя. Скажу одно: я рад, что этот мир — не мой мир. Нас никто не задержит?

— Конечно же, нет! — Складки у пухлых губ разгладились, и он снова был — воплощенное благодушие. — Мне очень жаль, что вы не хотите со мной пообедать и продолжить наше общение за столом. И еще жаль, что вы оказались скучнее, чем я о вас думал. От гостей из иных миров я ждал другого! Увы. Я знаю, что для того чтобы уйти, вам требуется лишь одиночество. Посему — прощайте!

Покровитель развернулся и вышел, оставив их наедине с улыбающимися человеческими оболочками.

— Нам все же следовало бы убить его! — Наки досадливо вздохнула, наблюдая, как Дийк чертит на узорном паркете меловой круг. — Стало бы чище.

— Ты уверена, что смогла бы? Что-то я сомневаюсь. И потом, кто знает, больше пользы или больше вреда мы принесли бы этим? — философски заметил промир. — И он когда-нибудь умрет, как все смертные. И возможно, отпустит их всех перед своим уходом.

— Как бы не так — отпустит! — Девочка возмущенно фыркнула. — Так и уляжется в могилу с изумрудами на толстой шее.

— Но мы ведь не знаем этого наверняка, верно? Иди же сюда и перестань хмуриться! Впереди нас ждет твой Алуно, твои драконы и бабочки — не стоит забывать об этом…

— Анечка, надеюсь, вы следите за профилактикой пролежней?

— Конечно, Анатолий Семенович!

— А это что? Вот — под правой лопаткой?..

— Ой! Сию минуточку…я сейчас же все сделаю…

Запах. Резкий, въедливый. Чужой…

Женский голос тороплив и подобострастен. Мужской — с благодушными хозяйскими нотками…

— Давно хотела у вас спросить, Анатолий Семенович. Объясните, почему мы — и врачи, и медсестры — все еще возимся с ним? Ведь уже почти год в коме валяется. Ясно же всем, что шансов выкарабкаться никаких. Да и родственников никаких. Первый раз такое встречаю, ей-богу.

— Понимаешь, Анечка, тот человек, что сбил его своей машиной, оказался мало того, что богатым, так еще и альтруистом. Невероятно, но факт! Когда он привез его в нашу клинику, выяснилось, что у пострадавшего нет никаких документов. Шло время, его никто не разыскивал — что с таким возиться? Но благодетель, фактически отправивший беднягу на тот свет, заплатил хорошие деньги, чтобы его не отключали от аппаратуры жизнеобеспечения. Мало того, сам приезжает время от времени, чтобы лично проследить, как мы тут за его подопечным ухаживаем.

— Да уж. Странные встречаются на свете люди…

— И не говори, Анечка.

— И что за несправедливолсть такая: лучше б он мне эти деньги отвалил — на мое живое цветущее тело и его здоровые потребности. А не на овощ безжизненный, который и спасибо-то ему никогда не скажет!

— Ой, цветущее, Анечка… Прям сил никаких нет.

— Анатоль… Анатолий Семенович, ну не здесь же! А зайдет кто?..

— Да кому сюда заходить? Тише… тише… мы по-быстрому…