"Снежная слепота" - читать интересную книгу автора (Трейси Пи Джей)

8

Курт Уэйнбек, дернувшись, пришел в себя, приподнялся на сиденье и в панике огляделся, искренне удивляясь, как он, черт возьми, ухитрился заснуть и что его разбудило. Наверное, холод. Или, может быть, порыв ветра, качнувший маленькую машину, – нет, этого быть не может. Дерьмовая жестянка так плотно сидит в колеях, проделанных четырьмя лысыми шинами, что потребовался бы настоящий ураган, дабы сдвинуть ее хоть на дюйм.

Придорожные кюветы смехотворно глубокие, и каждый парень в Миннесоте знает почему. Эту проклятую дорогу тянули прямо через болота, стараясь поднять ее над уровнем воды, и нисколько не больше. Такие дороги пролегали по всему штату, высясь над окружающей местностью, и кюветы у них были так глубоки, что по весне в них можно было утонуть. А зимние поездки оказывались олимпийскими соревнованиями по умению автомобилей удерживаться на бревне. Стоит лишь одной шине на дюйм уйти в сторону – и считай, ты спекся.

Он понял это в ту минуту, когда почувствовал, что машина скользит и взлетает в воздух. Не жди его на дне два фута свежего снега, он бы сломал ось, когда рухнул вниз. Выбраться не было никакой возможности, но он все же попытался, раскачивая машину взад и вперед, пока шины цеплялись за снег, но с каждым их оборотом утопая в снегу еще на несколько дюймов; наконец трение шин о снег превратило его в лед, и они окончательно завязли. И хуже того – он засел так глубоко, что снег заблокировал дверцы и открыть их не было никакой возможности.

«Снежный гроб, мать его, – вот что это такое. Старик Камерон Уэйнбек закопался так глубоко, снег так зажал дверцы, что никак не смог выбраться. Конечно, он был, как всегда, пьян в стельку, так что, может быть, все было не так плохо – сидел, пока ресницы не смерзлись, а заледеневшие пальцы не отвалились. Может быть, дососал последнюю бутылку, а потом дела покатились под гору…»

Надгробное слово не совсем подходящее, хотя он знал именно эту историю, когда восьмилетним стоял у гроба отца. И сейчас, двадцать четыре года спустя он просто повторяет семейную традицию.

Курт чуть не намочил штаны, пока не вспомнил, что можно опустить окно и вылезти в него.

К тому времени, когда он наконец выполз из машины, снегопад усилился и завалил канаву до самого верха, а температура падала слишком быстро для его тонкого пальто и теннисных туфель. Он посмотрел на заснеженный лес, поляны, пустую дорогу и задумался – сердце пустоты. Фразу эту частенько употребляли в данном штате, пока ты не осознавал, что стоит тебе повернуть за угол к северу от Двойного города[3] – и ты очутишься именно в этом месте.

Дикторы последних известий с первых же дней зимы, где-то в середине ноября, начинали внушать зрителям и слушателям правила зимней езды. Правило первое: вы должны возить с собой в багажнике необходимый набор: свечи, спички, консервы, одеяла и кучу другого барахла, которое, предполагается, спасет вам жизнь, если вы будете таким идиотом и попадете в то же положение, в которое он сам, его папаша и куча других жителей Миннесоты влипают каждую зиму. Беда в том, что люди настолько глупые, что в самый снегопад влетают в кювет, скорее всего, слишком глупы, чтобы возить с собой такой набор, и он чертовски уверен, что в этой машине ничего подобного не имеется. В этой проклятой жестянке даже нет багажника.

Итак, правило второе, и самое важное: оставайся рядом с машиной. Кто-нибудь на тебя наткнется. Осмотревшись, он подумал, что это вряд ли. Кроме того, он не рвался, чтобы его нашли как можно скорее. Он знал, что ему надо уносить ноги отсюда, он должен найти себе другую машину и проваливать из этого проклятого штата, чтобы, видит бог, никогда сюда не возвращаться.

Но сначала он должен покончить с последним делом, и он ни секунды не собирался оставить его несделанным. Он три последних года провел в камере, занимаясь им, думая о нем в ожидании этого дня, – и вот он пришел.

Он расчистил от снега выхлопную трубу, вполз в машину, чтобы немного согреться перед дорогой и заодно прикинуть, не удастся ли подсушить обувь. Он включил обогреватель на полную мощность и оставил щель в окне, чтобы не отравиться.

Все по делу, подумал он, потому что от тепла провалился в сон на добрых два часа – уже минуло три пополудни, – и не исключено, снег мог снова забить выхлопную трубу.

Он заглушил мотор, второй и последний раз вылез через окно и двинулся в путь. Проклятье, он даже толком не понимал, где находится, но знал, где должен оказаться. Вернуться к озеру и просто двинуться вдоль берега, потому что, если и есть в Миннесоте место хоть с какими-то приметами цивилизации, оно где-то около воды. Озеро было где-то под боком, так что, может, тащиться придется недалеко.

Когда так долго живешь в тюрьме, где свет горит круглые сутки, то забываешь, что значит настоящая темнота. Даже если вокруг лежит сплошная белизна, обязательно нужна какая-то подсветка – или придется брести вслепую. Присутствие луны было бы просто идеально – освещала бы зимний мир, как большой прожектор, – хотя в этих снегах хватило бы и света звезд. Но сейчас не было ни луны, ни звезд, и он с трудом придерживался дороги.

Озеро он нашел через полчаса, но ног под собой уже не чувствовал. Снега по берегам было даже больше, чем на дороге, он тонул в нем по колено, промочил джинсы, которые, схваченные морозом, окаменели и при каждом шаге царапали ноги.

Еще полчаса – и лицо онемело, он его практически не чувствовал, но ему так и не попадалось ни единого дома, ни одного строения, если не считать смутных очертаний призрачных рыбацких шалашиков на льду, мимо которых он проходил раньше. В некоторых из них были обогреватели, и видит бог, какое он испытывал искушение, но теперь уже он не мог повернуть назад.

Еще пятнадцать минут, и он решил, что это самое большое озеро в штате, единственное, рядом с которым нет ни одного дома, – и понял, что ему придется умереть. Самое смешное, что было не так уж холодно, во всяком случае по меркам Миннесоты. Десять, может, пятнадцать градусов, и замерзнуть при такой мягкой зиме было бы сущим недоразумением.

Он потратил еще десять мучительных минут и, отклонившись от берега, двинулся по пологому склону холма к пустоши; склон, казалось, тянулся бесконечно. Каким бы пологим ни был холм, он его чуть не прикончил. Пока он добрался до верхушки, то дважды упал, легкие его горели, а влажные от пота волосы, падавшие на лоб, заледенели. Вот тогда он и начал считать шаги вместо минут, хотя и знал, что это плохой знак. Сгибай колено, говорил он себе, а потом, пусть мышцы плачут и стонут, поднимай ногу, которую он уже не чувствовал в снегу, после чего перестань дышать, откашляйся – и начинай все снова с другой ногой. Он перестал считать на пяти, потому что не помнил, какая цифра следующая. Тогда он и увидел…

Слабое тусклое свечение, еле заметное вдалеке сквозь падающий снег – может, мираж, а может, и нет. Он снова стал считать шаги.

На самом деле это было не тем укрытием, на которое он надеялся, но в нем можно было укрыться от ветра, там было чуть теплее, чем снаружи, и, господи, он мог спасти свою жалкую жизнь, потому что истина заключалась в том, что впервые за долгую жизнь ему было ради чего жить.

Расплата, думал он, ковыляя на негнущихся ногах и шаря в темноте онемевшими пальцами, пока не нашел то, без чего ему было бы не пережить эту ночь.