"О следственном деле по поводу убиения царевича Димитрия" - читать интересную книгу автора (Костомаров Н.И.)

подверженный какому-то бешенству, злонравный, лютый; он бросается на людей,
кусается, мать свою пырнул сваей, наконец, в припадке бешенства сам себя
заколол. Да это, по тогдашнему образу представлений, что-то проклятое,
отверженное, одержимое бесом! Вероятно, и было намерение представить его
таким, как видно из следственного дела! Возможное ли дело, чтобы из каких бы
то ни было побочных видов решались возвести такого мальчика во святые и
поклоняться ему? Положим, что нравственное чувство не удержало бы от этого
людей, глубоко сжившихся с ложью, но, наверное, их удержал бы от такого
поступка суеверный страх ввести в церковь орудие темной силы дьявола и
поклоняться ей. Как бы ни были испорчены наши предки, люди XVII столетия, но
все-таки, несомненно, они боялись дьявола, а отважиться на подобный обман
могли бы только такие, которые не верили ни в существование Бога, ни в
существование дьявола: всякий согласится, что таких философов не производила
Русская земля в начале XVII столетия.
Нам кажется, напротив, что при канонизации царевича Димитрия хотя и
участвовали политические соображения, но не были главными двигателями; здесь
действовала значительная доля искренности и действительного благочестия.
Шуйский не был еще в том положении, когда, как говорится, утопающий
хватается за соломинку. Новый названный Димитрий еще не являлся, и Шуйский
едва ли мог предвидеть, чтоб он непременно явился. Посылка за мощами
Димитрия произошла тотчас по воцарении Шуйского,

3 июня 1606 года; следовательно, через восемнадцать дней после низвержения
самозванца последовало торжественное причисление Димитрия к лику святых,
начало поклонения его мощам в Архангельском соборе! Не правдоподобнее ли, не
сообразнее ли как с обстоятельствами, так и с духом понятий того времени
видеть в этом событии плод раскаяния Шуйского, которое, как нельзя более,
должны были возбудить в нем минувшие события? Шуйский был человек не злого
сердца. Летописец, сообщающий известие о его нечестном поведении во время
следствия в Угличе, говорит, однако, что он плакал над телом зарезанного
ребенка. Но в эти критические минуты благоразумный расчет самосохранения
заставил его, скрепя сердце, потакать неправде. Прошли годы. Шуйский видел
одно за другим, грозные, потрясающие события: они должны были показаться ему
явлением божеского мщения. По желанию Бориса или, по крайней мере, в угоду
ему совершилось злодеяние над невинным ребенком; Борис избавился от
опасностей, которых ожидал от этого ребенка; Борис достиг престола. И что
же? Прошло семь лет, не стало Бориса, а за ним страшным образом искоренился
род его с лица земли. Московское государство попадает под власть неведомого
бродяги: пусть все будут ослеплены и искренно признают названного Димитрия
настоящим, Шуйский видел самолично труп зарезанного царевича, Шуйский не
может впасть в самообольщение, Шуйский хорошо знает, что на престоле не
Димитрий, мало этого, Шуйский видит, что этот названный Димитрий -орудие
чужеземных козней, угрожающих православной вере в Русской земле.
Рановременно попытавшись выступить против всеобщего увлечения, Шуйский
попадает на плаху; в эту-то минуту должно было в его сердце кипеть
сильнейшее раскаяние пред Богом, которому он готовился дать отчет за
преступные дни, проведенные в Угличе, когда он ради земной жизни потакал
неправде. Но плаха миновала его. Не названному Димитрию (которого он никогда
не может признать тем, чем признавали другие) Шуйский приписывает свое
спасение, а Богу и, быть может, заступничеству того настоящего Димитрия,