"Очерк истории психоанализа" - читать интересную книгу автора (Фрейд Зигмунд)

почти полное подтверждение. Только эти успехи дали мне силу, уверенность и
выдержку. Поэтому я привык измерять степень понимания работающего в области
психологии его отношением к проблемам толкования сновидений и с
удовлетворением заметил, что большая часть противников психоанализа избегала
вообще вступать на эту почву или вела себя в высшей степени неловко, когда
пыталась это сделать. Мой самоанализ, необходимость которого стала для меня
очевидной, я провел с помощью ряда своих сновидений, которые ввели меня во
все события моих детских лет. Я еще и до сих пор остаюсь при том мнении, что
у человека, имеющего хорошие сны и в достаточной степени нормального, такого
рода анализ может быть вполне достаточен.
Развернув эту картину истории возникновения психоанализа, я думаю,
показал нагляднее, в чем он заключается, чем систематическим его изложением.
Я сначала не понял особенного характера моих открытий. Не задумываясь, я
принес в жертву начинавшуюся мою популярность врача и наплыв нервнобольных
на мой прием, последовательно доискиваясь сексуальных причин их неврозов;
при этом я наткнулся на такие факты, которые окончательно укрепили мое
убеждение в практическом значении сексуального момента. Ничего не
подозревая, я выступил докладчиком в Венском обществе специалистов,
председателем которого был Kraft-Ebbing, в ожидании, что интерес и признание
товарищей вознаградят меня за добровольно взятый на себя материальный ущерб.
Я относился к своим открытиям как к более или менее безразличному научному
материалу, и рассчитывал встретить такое же отношение со стороны других.
Только тишина, воцарившаяся после моих докладов, пустота, образовавшаяся
вокруг меня, намеки по моему адресу заставили меня мало-помалу понять, что
если утверждаешь, что сексуальность играет определенную роль в этиологии
неврозов, то не рассчитывай на такое же отношение к себе, как при других
научных докладах. Я понял, что с этого времени принадлежу к тем людям,
которые, по выражению Hebbel'я, "нарушили покой мира", и что не могу
рассчитывать на объективное отношение к себе и на то, чтобы со мной
считались. Но, так как мое убеждение в том, что мои наблюдения и выводы в
общем правильны, постоянно росло, а мое доверие к собственному суждению и
мое нравственное мужество были достаточны, то выход из создавшегося
положения, несомненно, мог быть для меня только один, - я решился поверить,
что на мою долю выпало счастье открыть соотношения особенно важного
значения, и нашел в себе готовность подвергнуться участи, которая иногда
связана с подобным открытием.
Эту участь я себе представлял приблизительно таким образом: мне,
пожалуй, кое-как удастся просуществовать благодаря терапевтическим успехам
нового метода, но наука не обратит во время моей жизни на меня никакого
внимания. Может быть, несколько десятилетий спустя кто-нибудь другой
неизбежно натолкнется на те же самые, пока несвоевременные, явления,
добьется их признания и таким образом воздаст мне честь как предшественнику,
по необходимости потерпевшему неудачу. Между тем я устраивался, как Робинзон
на необитаемом острове, насколько возможно удобнее. Когда я среди смут и
тяжести настоящего взираю на те годы одиночества, мне кажется, что это
прекрасное героическое время "splendid isolation" не было лишено своих
преимуществ и прелестей. Мне не нужно было читать никакой литературы,
выслушивать плохо осведомленных противников, я был свободен от какого-либо
влияния, ничем не стеснен. Я научился не поддаваться склонности к
отвлеченным размышлениям и, следуя незабвенному совету моего учителя,