"Воспоминания, сновидения, размышления" - читать интересную книгу автора (Юнг Карл Густав)

всем на свете, прихлебывая пиво. Эти беседы, наверное, лучшее, что осталось
в моей памяти от студенческих лет.
Профессия и место жительства послужили причиной тому, что в последующие
десять лет мы виделись не часто. Но мы с Оэри были безмерно обрадованы,
когда уже в зрелые годы параллельные прямые вдруг пересеклись, и судьба
снова свела нас вместе.
Когда нам было по тридцать пять, мы решили совершить "морское"
путешествие на моей яхте; морем для нас стало Цюрихское озеро. В нашу
команду вошли три молодых врача, работавшие со мной в то время. Мы доплыли
до Валенштадта и вернулись обратно, подгоняемые свежим ветром. Оэри взял с
собой "Одиссею" в переводе Фосса и читал нам о волшебнице Цирцее и ее
острове. Блестела под солнцем прозрачная гладь озера, и берега были окутаны
серебристой дымкой.

Был нам по темным волнам провожатым надежный
попутный
Ветер, пловцам благовеющий друг, парусов надуватель
Послан приветоречивою, светлокудрявой богиней...

Неподвижным видением представали перед нами зыбкие гомеровские образы,
как мысли о будущем, о великом путешествии в pelagus mundi (мирское море. -
лат.), которое нам еще предстояло. Оэри, который долго медлил и колебался,
вскоре после этого женился, мне же судьба подарила - как и Одиссею -
путешествие в царство мертвых. [Этот гомеровский образ имел для Юнга то же
значение, что и аналогичный сюжет в "Божественной комедии" или Вальпургиева
ночь в "Фаусте". Странствие в царство мертвых, погружение в Аид, было для
Юнга тем же обращением к темному миру бессознательного. Этот же образ он
использует в главе "Встреча с бессознательным". - ред.]
Потом началась война. Мы виделись редко и говорили только о том, что
волновало всех, что было "на переднем плане". Но в то же время не
прерывалась другая наша беседа, "без слов", когда я угадывал, о чем он хотел
меня спросить. Мудрый друг, он хорошо меня знал, его молчаливое понимание и
неизменная верность значили для меня очень много. В последние десять лет его
жизни мы вновь стали встречаться как можно чаще, поскольку оба знали, что
тени становятся все длиннее.
Студенческие годы дали мне возможность безбоязненно обсуждать столь
волновавшие меня религиозные вопросы. В нашем доме часто бывал один
богослов, бывший викарий моего отца. Наряду с феноменальным аппетитом (я
казался себе тенью рядом с ним) он обладал еще весьма разносторонними
знаниями. От него я узнал многие вещи, и не только из области патристики и
христианской догматики, но и некоторые новые течения протестантской
теологии. В те дни у всех на устах была теология Ричля. Его исторические
аналогии раздражали меня, особенно пресловутое сравнение Христа с поездом.
Студентов-теологов, которых я знал по "Zofingia", кажется, вполне устраивала
его теория об историческом влиянии Христова подвижничества. Мне же это
представлялось не просто бессмыслицей, но мертвечиной, к тому же мне вообще
не нравилась тенденция придавать Христу слишком большое значение и делать из
него единственного посредника между людьми и Богом. Это, на мой взгляд,
противоречило собственным словам Христа о Святом Духе, "Которого пошлет Отец
во имя Мое" (Ин 14, 26).