"Воспоминания, сновидения, размышления" - читать интересную книгу автора (Юнг Карл Густав)

один из высших баллов, не самый высший, конечно, это бы меня выделило, но
близкий к нему.
Наш учитель имел обыкновение начинать обсуждение сочинений с лучших.
Сперва он прочел сочинение первого ученика, это было в порядке вещей. Затем
последовали другие, а я все ждал и ждал, когда же прозвучит мое имя. Меня не
называли. "Этого не может быть, - думал я, - неужели мое сочинение настолько
плохое, ведь он уже перешел к откровенно слабым работам. В чем же дело?" Или
я снова оказался "вне конкурса" и обнаружил свое проклятое "отличие"?
В конце концов, когда все сочинения были прочитаны, учитель сделал
паузу и произнес: "У меня есть еще одно сочинение - Юнга. Оно намного
превосходит другие, и я должен был бы отдать ему первое место. Но, к
сожалению, это обман. Откуда ты списал его? Скажи начистоту!"
В ужасе и негодовании я вскочил с криком: "Я не списал ни единого
слова! Я же потратил столько сил, я старался написать хорошее сочинение". Но
учитель был неумолим: "Ты лжешь. Ты не мог написать такое сочинение. Это
маловероятно. Итак - откуда ты его списал?"
Напрасно я клялся в невиновности, учитель стоял на своем. "Значит, так,
- сказал он, - если я найду, откуда ты его списал, тебя исключат из школы".
И отвернулся. Мои одноклассники бросали на меня странные взгляды, и я с
ужасом понял, что они думают: "Ах, вот оно что". И снова передо мной
оказалась глухая стена.
Теперь на мне было клеймо - клеймо моего проклятого "отличия".
Униженный и опозоренный, я клятвенно пообещал отомстить учителю, и, если бы
такая возможность вдруг появилась, я рассчитался бы с ним по закону
джунглей. Но как мог я доказать всему свету, что не списывал сочинение?
Я днями размышлял над этой историей и снова приходил к выводу, что
ничего нельзя было поделать, что волею слепой и глупой судьбы я оказался
лжецом и обманщиком. Теперь до меня стало доходить многое, чего я не понимал
раньше, например, почему один из учителей сказал моему отцу, когда тот
пришел поинтересоваться моей учебой: "Ну, он, конечно, средний ученик, но
работает с похвальным усердием". То, что я числился в "недалеких" и
"поверхностных", сказать по правде, меня это не задевало. Меня убивало то,
что они считали меня способным на ложь.
Я уже не в силах был сдерживать горечь и негодование. И тут случилось
то, что я замечал в себе и прежде: в сознании воцарилась внезапная тьма,
будто захлопнулась глухая дверь, отгородив меня от всех. И я спросил себя с
холодным любопытством: "Что, собственно, произошло? Ну да, ты возмущен.
Учитель, бесспорно, глупец, он ничего не понимает, он не понимает тебя, но
ведь и ты понимаешь не больше. Он сомневается в тебе точно так же, как ты
сам. Ты не веришь в себя и в других и тянешься к тем, кто прост, наивен и
виден насквозь. Что это - возмущение человека, который чего-то не понимает?"
Подобные мысли sine ira et studio (без гнева и пристрастия. - лат.)
удивительным образом напоминали цепочку тех других моих рассуждений, которые
я считал для себя запретными. Тогда я не видел различия между "я" первым и
"я" вторым, кроме того, что мир второго "я" был только моим. И все же меня
никогда не покидало чувство, что в том втором мире было замешано что-то еще
помимо меня. Будто дыхание огромных миров и бескрайних пространств коснулось
меня, будто невидимый дух витал в моей комнате - дух кого-то, кого давно
нет, но кто будет всегда, кто существует вне времени. В этом было нечто
потустороннее.