"Девять опусов о зоне" - читать интересную книгу автора (Круковер Владимир)

Стучат колеса. Мчит этап, ползет этап, стоит этап на станциях сутками.
Конвою - что, конвою суточные идут, доппаек лопают себе черномазые, автоматы
начищают, денежки у зэков выманивают. Зэкам скучно. Все байки пересказаны,
все разборки разобраны, все ценности проданы. Паек тоже съеден. Да и что там
есть: селедка тухлая, хлеба две буханки тюремной выпечки, тушенки две банки
и горсть сахара.
Но все равно, спасибо Столыпину, что отменил пешие да конные этапы в
Сибирь, оборудовал для каторжан вагончики-теплушки.
Прославили уголовнички имя его, в скрижали совдеповской пенитенциарной
системы занесли.
Стучат колеса. Дремлет Юра Слепой, привалившись к мягкому брюху
Адмирала, храпит во сне бравый разведчик, отвесив воловью желтую
челюсть, заунывно напевает соловей в соседнем купе.
- И глядит Раджа на нее, дрожа,
В ней черты любимые видны...
Радж узнал лицо своей жены.
Вслушивается в песню профессор, удивляется сам себе, но все равно
вслушивается, познавая новое искусство подворотни.
- Ту, которою любил,
Для тебя, Раджа убил,
Ты так сказал, так приказал,
Месть слепа!
Так получай же, Раджа,
Пусть эта голова
Тебе напомнит о пролитой крови.
В детстве профессор попытался было освоить это искусство. Он пришел со
двора домой сияющий и торжественно исполнил петушиным тенором:
- Помидоры, помидоры, помидоры овощи,
Пизда едет на машине, хуй - на скорой помощи.
Продолжить про топор, который плывет по речке из села Чугуева, ему
помешало мокрое полотенце мамаши. Мама всем видам телесных репрессий
предпочитала почему-то мокрое полотенце, которое било хлестко и звонко.
После столь неудачного дебюта попытки маленького Дормидона
Исааковича проникнуть в заманчивый и таинственный мир двора
прекратились. К нему был приставлен папин шофер - дюжий дядька, который
иногда возил отца на работу на сверкающей "Победе", но большей частью
выполнял многочисленные поручения хозяйки дома.
Нельзя сказать, что роль гувернера (или, вернее сказать, дядьки) ему
нравилась, но исполнял он ее, как и все другие поручения, с угрюмой
крестьянской добросовестностью. В результате маленький профессор был признан
дворовыми ребятишками персоной "non grata" и более в круг двора и улицы не
допускался, кроме, разве, как для насмешек.
От детских воспоминаний профессора оторвал неугомонный Верт. Ему,
вдруг, захотелось написать профессору жалобу, о которой, кстати,
Дормидон Исаакович просил его уже вторую неделю. Адвокат приспособил на
коленях самодельную столешницу из куска ДВП и начал покрывать тетрадные
листы неразборчивыми каракулями. Переписывать после Верта для шестерок,
обладающих красивым почерком, было сплошным мучением.
Именно в этот момент профессора посетила мысль, что почерк его должен
был измениться, а содержание его писем следует считать лучшим свидетельством