Глава десятая

Уже в дверях Прохор Филиппович услыхал голос «половины».

-      …пока под ручку гуляете, ему по близорукости может и ничего. А как поженитесь? Ох, прям беда! Надо чем-то другим брать, раз квашеная капуста не помогла. Стараться, - скрытая развешанным на кухне бельём (после того, как у Марии Семёновны украли с чердака наволочку, она предпочитала сушить стирку дома) супруга говорила громко и назидательно.

-     Я стараюсь, - ныла в ответ свояченица. - Учу вон, Карла Маркса, «Манифест коммунистической партии»…

-    Удумала! Нешто манифест сиськи заменит? Раз­ве только, Карла твой так рассуждает, единственный в цельном свете. А ты слушай больше. Нет, мужчина-то он, конечно, осанистый, кто спорит. Вишь, бородища какая! Но ведь старый, до девок не внимательный, и если даже он жену за один марксизм полюбил, ещё во­прос, был ли потом доволен…

-     Вообще, товарищ Маркс про семью очень сер­дито пишет.

-     Вот! А Кульков к тому ж молодой. Ты не гляди, что слабогрудый. Ну, как он очки-то сымет и Щорс на вороном коне, а ему манифест какой-то суют. Нет, раз ухватить не за что, бери уютом, заботой. Чтобы он у тебя из дома выходил как… Ну, я не знаю. Как…

-    Щорс на вороном коне?!

-      Ну без коня, конечно. Но обихоженный. Что б понимал, о ём-дураке пекутся и не привередничал по­напрасну. Что б всё ладно, да складно. Как вон у нас с Прохором.

-     Только б отыскался…

-     Объявится. Давай пока на картах раскину. Сядь- ка на колоду. Да юбку подбери, экая ты…

-     Экая! Вдруг он утонул…

-      Коли утоп… - «половина» на минуту задума­лась. - Это блюдцем надо вызывать. Пришёл, так по­читай точно мёртвый.

-    И-ии-иии…

-       И вообще, коли о покойнике думаешь, духу любопытно, что именно. Вот он и сам, али какая его наиважнейшая часть и являются. Может и твой, очка­ми сверкнёт. Помню, в деревне, - Мария Семёновна понизила голос, главный придвинулся ближе, - в во­семнадцатом, комиссарша в болоте хлеб искала, да и сгинула. Так кажную осень нашим мужикам, в амба­рах, её «эта», являться стала, обособленным образом. Шуганут её, бывало, лопатой от жита, она взвизгнет и убежит. Тьфу, срамотища…

-      Я, Мань, вот… Я принёс… - обнаружил себя ГПОТ, просунув калошу меж простыней. Женщины обмерли.

-      Напугал, леший! Зачем же с ей на кухню-то? Выбросил бы куда по дороге. Чего хлам в дом тащить?

-      Ты ж, сама велела, чтобы… - покосившись на Лидочку, он запнулся. - Чтобы того…

-    Я? Что я? Ну да, говорила… - Мария Семёновна, в свою очередь, перевела взгляд на разинутый рот се­стры. - А-а я вспомнила энтого… С третьего этажа… Девкина. Человек он небогатый. Приспичит обуться, хошь-нехошь покупай пару. А зачем инвалиду пара? Лишний расход.

Главный по общественному транспорту снова от­метил умение жены находить простые решения. К со­жалению, в ситуации с трамваями крестьянская сме­калка Марии Семёновны была бесполезна.

«Не с кем поговорить… не с кем! Хоть вправду спи­ритический сеанс устраивай» - Прохор Филиппович посмотрел на свояченицу, та притихла сидя на карточ­ной колоде. Он горестно вздохнул и вышел.

Действительно, если б перед товарищем Марксом разделась в конке какая-то мисс, он написал бы Энгельсу и дело с концом. Но ГПОТ ни писать, ни телефонировать Энгельсу, по понятным причинам, не мог. И мысль о спиритизме пришла к нему не случай­но, однако столь бесцеремонно воспользоваться чужим другом не позволяла совесть. Да и не владел Прохор Филиппович иностранными языками, прямо скажем.

А вообще, не так давно, в городе практиковал за­езжий медиум, за вполне умеренное вознаграждение вызывавший обывателям (в зависимости от интереса), кому старца Григория, кому Соньку Золотую ручку, а партийцам, соответственно, Ильича. Но если первые двое вели себя пристойно, то неугомонный дух вождя мирового пролетариата безобразничал, скверносло­вил и затихал только при виде фотографии опально­го Зиновьева. Кроме того, поскольку, для привлечения товарища Ленина, в качестве подлинного материала использовался затёртый до дыр номер «Искры», в го­роде начались пожары. Вмешалось ОГПУ и медиум исчез. К слову сказать - те, что успели воспользовать­ся его услугами, остались весьма довольны результа­том, особенно в амурных делах. Так, посетившая се­анс Полина Михайловна, отзывалась о маге в самых восторженных выражениях и даже показывала ГПОТу несколько двусмысленное пятно на шее, якобы остав­ленное не в меру разошедшимся первым председате­лем Совнаркома.

Но, нет! Прохор Филиппович не верил ни в спи­ритизм, ни Полине. Попозже, к восьми часам, он при­гласил домой коллег-управленцев. Тёртых тузов, това­рищей по совместным партийным заседаниям. Правда, откликнулись не все и не сразу. Так командир пожар­ной части, по привычке опоздал, а начальник почто­вой службы вообще не дошёл, всё же шестеро были на лицо.

Судили-рядили. Главврач Фаддей Апомидонтович Белкин настаивал на сугубо научной природе зага­дочного явления, уверяя, что это обычный массовый гипноз. Его не слушали. В городе Белкина не люби­ли, а комендант «Пузырёвских» бань Иван Иванович Хрящов, со свойственной ему прямолинейностью и вовсе называл доктора за глаза «интеллигентской за­дницей». Лишь когда доктора утвердил Наркомздрав, категоричный Иван Иванович начал опускать в своей характеристике обидное прилагательное, и то неохот­но, и не сразу.

-      … наверняка, компетентные органы пригласили какого-то известного психиатра и исследуют граждан на лояльность.

-     Тебя самого, Пирамидонтыч, за такие слова, не худо бы исследовать, - скривился Хрящов.

Главврач, по натуре - перестраховщик, заёрзал на стуле, два раза сам себе сказал «так-с» и вдруг заторо­пился к захворавшему катаром родственнику Удержи­вать его не стали, словно обрадовавшись возможности переменить тему.

-            «Катар», - снова заговорил комендант «Пузырёвки», когда доктор откланялся. - Понимал бы чего, в катарах. А-то, гипно-оз!

-     Угу, - промычал набитым ртом Никита Савич Севрюгин, чрезвычайно толстый гражданин, заведо­вавший столовой фабрики «Имени Коминтерна». - В двадцать шестом приписал мне мозольный пластырь, с тех пор прибавляю по пуду в год. Уж и в новый ко­стюм не влезаю.

Севрюгин медленно поднялся, повернулся к си­дящим за столом сперва одним боком, затем другим, похлопал ладонями по брюху.

-        Костюм хороший… Из того букле, что ты Артемий Капитонович… - обратился он к директору магазина Промсоюза, но осёкся. Артемий Капитонович тоже было стушевался, а затем они хором принялись бранить доктора Белкина и докторов вообще.

-     Знаешь, Прохор Филиппович, - вернулся Иван Иванович к прерванному разговору. - Ты, нижние стёкла в трамваях, те что поднимаются, распорядись закрасить, от греха. А вагоны, пусть будут как в бане, «женский» и «мужской».

-    Верно, - поддержал заведующий рынком Гирин. - Только дамские, пусти первыми, чтоб без жалоб, к последним на «колбасу» пацаны цепляются…

-    Мальчишки, что. От них вреда не много. У меня вон, в столовой комсомолки санитарный ликбез устро­или. В дверях встали, - пожаловался Никита Савич. - Которые рабочие с грязными руками, тех обедать не пустили. Полфабрики голодными оставили. Два бака борща, второе… Всё псу под хвост! А если они завтра ещё что проверить захотят?

-     Значит, и трамваи, их работа! - мрачно кивнул Артемий Капитонович. - Белкин прав. Вычисляют…

-    Вычисляют кого? - Прохор Филиппович встре­вожился.

Только на днях он слышал как какой-то студент, неопрятный и золотушный, говорил приятелю:

-      … недотрога. У нас новенькая, тоже закочевря­жилась. Никакой пролетарской сознательности, жмёт­ся да жмётся. Я, брат, сразу спознал чужеродный класс. Ребята, говорю, она или поповна, или того хуже. Стали карточку выверять и аккурат, в точку. Происхождение неверно показала. Преднамеренно! Чтобы на курс по­ступить.

Всё так. Но ведь он - ГПОТ не «кочевряжился», он всегда - как велено. Неужели из-за дяди? Чушь, для этого не надо морочить людей в трамваях, на такой случай есть ОГПУ Скорее уж можно было предполо­жить, что гипнотизёра наняли комсомолки общества «Долой стыд». Года три назад в прессе появлялись со­общения об их пропагандистских акциях в московском транспорте. Да Прохор Филиппович и сам не единож­ды заставал девушек за непристойными выходками.

Раз, проходя мимо священнослужителя… Но таким образом молодёжь боролась с религиозным наследи­ем прошлого, тьмой, невежеством. Ещё, в набитом кинозале… Тогда, комсомолки очищали лучшие ме­ста от разной старорежимной сволочи, которая, зажав свои утончённые носы кисейными платочками, лете­ла из партера как от агитпропа. Но зачем устраивать обструкцию ему, человеку партийному, на кресло ко­торого никто, кажется, кроме Селёдкина и не зарится. Или попросту пакостят?

ГПОТу сделалось не по себе. Он опять оглядел присутствующих. Гости явно тяготились застольем, по существу говорили вяло и неохотно. В их равнодуш­ных лицах читался приговор.

Наконец, Артемий Капитонович поднялся:

- Что ж, утро вечера мудренее…