Глава вторая словесный щит

Легко утратить сознание серьезности явлений, кото­рые составляют существо уголовного права.

Если служащий похоронного бюро позволяет во­влечь себя в то горе, которое его окружает, если он принимает его близко к сердцу, ему вскоре придется переменить занятие. То же самое, по всей вероятности, относится к тем из нас, кто работает в системе уго­ловной юстиции или близко с ней связан. Проблемы, с которыми мы сталкиваемся, слишком трудны, чтобы с с ними можно было жить. Мы выживаем, превращая работу в рутину, вникая каждый раз лишь в малую часть целого и сохраняя дистанцию между нами и кли­ентом, и особенно — его переживаниями.

Слова — хорошее средство для маскировки харак­тера наших действий. Похоронное бюро пользуется словарем, помогающим выжить. Умерший «удалился на покой» или «почиет в мире», страдания прекрати­лись, телу возвращается его красота (в США, напри­мер, поминки организуют профессионалы из похорон­ного бюро).

Точно так же мы поступаем в системе уголовной юстиции и системах, которые с ней связаны.

Характерно — не правда ли? — что уже в этой главе я дважды употребил слово «клиент» вместо того, чтобы сказать хотя бы «лицо, подлежащее наказанию». «Кли­ент» — подходящий термин, некогда обозначавший вассала, а теперь применяемый в отношении лиц, ко­торым мы предлагаем услуги илп предоставляем по­меть. В тюрьмах — по крайней мере в той части света, где я живу, — такое лицо называют «обитателем», а не «заключенным». Оно находится не в «камере», а в «помещении». Если оно плохо ведет себя, его могут подвергнуть «специальному воздействию». Практиче­ски это может означать изоляцию в камере, лишенной какой-либо обстановки. Большинство тюремного пер­сонала в Норвегии называется не «охранниками», а «служащими» (betjent). Однако, когда мы говорим о высших должностных лицах норвежской тюремной си­стемы, мы весьма умеренно используем эвфемизмы.

Начальников тюрьмы мы так и называем; анало­гичным образом высший административный орган этой системы мы называем «советом по делам тюрем». В Швеции соответствующий уровень носит наименова­ние «Kriminalvardstyrelsen». Слово «Vard» ассоции­руется с попечительством. В Дании наименование ру­ководителя всей системы включает слово «forsorg», используемое для обозначения тех, кто нуждается в заботе: больных, престарелых, нищих, сирот. С появле­нием социального обеспечения, получившего в значи­тельной мере медицинский характер, слово «forsorg» употребляется для обозначения руководителя систе­мы, ответственной за исполнение уголовно-правовых санкций.

Какого рода слова нам следовало бы выбирать?

Конечно, за добрыми словами стоит множество доб­рых намерений. Заключенные могут чувствовать себя лучше, если им постоянно не напоминать об их поло­жении, называя их «узниками», помещая в «камеру», переводя в «карцер», держа под «стражей» и подчиняя «начальнику тюрьмы». Возможно, при этом они ощу­щают себя менее стигматизированными. Возможно, они получат больше услуг и помощи, если учреждение именовать не тюрьмой, a forsorg. Быть может, добрые слова создают добрый мир. Но у меня возникает пред­положение, что дело не просто в доброте, а в том, что добрые слова удобнее для властей. Речь идет не о тех, кто, переживая скорбь, не дает ей проявляться. Речь идет об обществе, которому помогают руководители похоронных бюро. Как подчеркнул Дж. Горер (1965), в нашем обществе существует строгий запрет на не­сдержанность в выражении горя. Страдание должно проявляться в контролируемых формах и не очень дол­го. Предполагается, что так лучше для тех, кто ближе всего к несчастью и смерти. Это, конечно, хорошо и для посторонних.

При помощи языка и ритуала горе устраняется из общественной жизни. Но то же самое происходит с болью, причиняемой наказанием. Когда мы в качестве наказания применяли порку, отсекали различные части тела или причиняли смерть, страдание было очевидным (исключение составляли некоторые нечестивцы, кото­рые хитростью вынудили власти казнить их и тем са­мым избежали совершения самого греховного деяния, каким является самоубийство). Тяжелые цепи симво­лизировали унижение. Это была яркая картина скорби и несчастья. В наши дни некоторые тюрьмы выглядят, как современные мотели, другие похожи на школы-интернаты. Приличное питание, работа и обучение, совместное содержание мужчин и женщин в грешной Дании, супружеские визиты в Швеции — все это вы­глядит как отдых за счет налогоплательщиков.

В связи с этим такие феномены, как боль и страда­ние, близки к исчезновению. Не составляют исключе­ние и учебники по уголовному праву. Из большинства учебных текстов ясно, что наказание есть преднаме­ренное причинение зла. Но дальше этого современные учебники, как правило, не идут. По сравнению с оби­лием деталей и тонких различий, обычно присущих цм, отмечается удивительная сдержанность, как только современные авторы переходят к существу вопроса — к самому наказанию. Каким образом наказания вредят, как они воспринимаются, какие страдания и печаль влекут они за собой — все эти моменты в большинстве случаев полностью отсутствуют в текстах. Если предъ­явить пишущим по уголовному праву упрек в стериль­ном освещении основного вопроса их профессии и пред­ложить им быть несколько более конкретными в своих писаниях, то выяснится, что дело вовсе не в оплошно­сти. Слово «penal» (наказание) тесно связано с болью. Это более очевидно в английской и французской язы­ковых традициях, нежели в немецко-скандинавской, где употребляются слова «strafferett» или «straf-recht», то есть «наказательное право».

Но независимо от языковых традиций предложение о том, чтобы соответствующее законодательство назы­валось «законодательством о причинении боли», вызы­вает смятение. По крайней мере так говорит мне мой опыт. Большинству профессоров уголовного права со­всем не нравится, чтобы их называли профессорами «права причинения боли». Судьям не нравится пригова­ривать людей к боли. Они предпочитают назначать им разного рода «меры». Принимающие осужденных учре­ждения не хотят, чтобы их рассматривали как «учреж-реждения, причиняющие боль», да и сами не желают считать себя таковыми. Однако эта терминология очень точна: наказание, назначаемое и исполняемое системой уголовной юстиции, представляет собой сознательное причинение боли. Предполагается, что те, кого наказы­вают, — страдают. Если бы они, вообще говоря, не стра­дали, а получали от наказания удовольствие, нам бы следовало изменить метод. В рамках исправительных учреждений те, кого наказывают, должны получать не­что такое, что делает их несчастными, причиняет им вред.

Контроль над преступностью стал чистой, гигиени­ческой операцией. Боль и страдание исчезли со стра­ниц учебников, из названий. Но, разумеется, не из опы­та тех, кто подвергается наказанию. Объекты наказую-щего воздействия остаются такими же, как обычно: запуганными, пристыженными, несчастными. Иногда это скрыто за грубой внешностью, но, как показывают многочисленные исследования, легко обнаруживается. М. Боум подробно описывает, как «маленькие старич­ки» становятся совсем маленькими, когда сталкивают­ся с фактом, что они не могут пойти домой к маме (Уилер, 1968). Коэн и Тейлор (1972) описывают спосо­бы «психологического выживания». Такая методика не нужна, если страданий нет. Вся книга этих авторов представляет собой мрачное повествование об успехах тех, кто намеренно причиняет страдания другим лю­дям. Этому соответствует описание того, что Сайке (1959) назвал «боль тюремного заключения».

Об этом говорят и сами заключенные. Один человек, освобожденный из тюрьмы, в интервью датской газете «Информашон» (1979) описал свою участь. Он изме­рял время, наблюдая за изменениями, которые проис­ходили с теми, кто его посещал. «Я попытаюсь дать вам нечто вроде киноверсии того, как для заключенного течет время. Вообразите первый год заключения, когда дети скрашивают посещения. Они приходят, бегут, со­провождаемые молодыми, прекрасными женщинами с легкими, быстрыми движениями... за ними, не так бы­стро, идут родители, родные братья и сестры, свекровь и тесть, нагруженные тяжелыми сумками. Несколько лет спустя положение меняется. Первыми входят не­сколько юношей — это уже не дети, им 12, 13 или 14 лет, за ними следуют женщины теперь уже средне­го возраста, так лет тридцати, у них уже другие дви­жения, другое выражение лиц... а тем, кому было 40 или 50, теперь 60 или... они медленно идут позади... Вместе с характером посещения меняется одежда — люди одеты в темное, меньше жестикулируют, уже не слышно громких голосов, исчезли шутки, анекдоты, всевозможные истории... говорят только о самом суще­ственном. Посещение становится печальнее, произно­сится меньше слов, радость встречи пропала... Что же касается заключенных, то их головы побелели, лица сморщились, зубы выпали...»

Этот человек провел в заключении 18 лет. Мы в Скандинавии можем легко себя успокоить. Мы можем сказать себе, что «здесь это не происходит», «длится не так долго», «вообще недолго в подавляющем боль­шинстве случаев». Все это так. Но только до известно­го предела.

Если мы возьмем на себя труд проникнуть за фа­сад скандинавской жизни, мы встретим там предпола­гаемых «отдыхающих», которые в ряде случаев столь же несчастны, как и заключенные в старых тюрьмах филадельфийского типа. А как может быть иначе? У заключенных по преимуществу те же ценности, что у обычных людей. Они предстают перед судьей и за­ключаются под стражу из-за того, что совершили по­ступки, которых, как предполагается, должны сты­диться. Если они не стыдятся этих поступков, то по крайней мере стыдятся своего положения. А если не стыдятся, то преисполнены печали от сознания того простого факта, что жизнь проходит мимо.

Во время работы над этой книгой я получил по поч­то красноречивое подтверждение того, о чем профессо­pa уголовного права умалчивают о своих трудах. Мартовский номер журнала «Nordisk medisin» за 1980 г. почти полностью посвящен проблемам боли. Всю первую сторону обложки занимает лицо человека, искаженное болью, а содержание номера составляют материалы об обезболивании. Редактор (Линдблом, 1980, с. 75) пишет: «Для того чтобы поощрять и коор­динировать исследование проблем боли и улучшить ис­пользование результатов этих исследований, создана новая междисциплинарная организация — Междуна­родная ассоциация по изучению боли.

Как показывают данные, полученные в США, пред­приняты попытки разработать новые способы воздей­ствия в тяжелых случаях, особенно хронического ха­рактера, когда лечить то, что является источником боли, не представляется возможным. Междисциплинар­ное воздействие на боль на базе специальных клиник, существующих в США, Англии и некоторых других европейских странах, пока еще не нашло себе места в Скандинавии...»

Речь идет о междисциплинарных исследованиях. Интересно, что произойдет, если подключить к ним экспертов по вопросам наказания. Будут ли они в этом случае сравнивать результаты наблюдений и стараться создавать то, что все другие участники исследования считают неприемлемым? Пенологи могли бы таким об­разом научиться более эффективным способам причи­нения боли, а врачи — более эффективным способам ее предотвращения.

Но в рамках нашей культуры пенологи, конечно, не могли бы согласиться на членство в Междисциплинар­ной ассоциации по изучению боли. Они были бы раз­дражены и даже разгневаны самим предложением та­кого рода. Их присутствие там сделало бы ясным то, что сейчас не очень заметно. В обществе, где боль яв­лялась неизбежным уделом большинства людей — боль на эемле, боль в аду, — наказание было только одной иэ частных проблем раздачи боли (хотя двусмыслен­ное положение палача указывает на то, что и в прош­лом эти проблемы не считались несущественными). Но наше общество не таково. Мы упразднили ад и про­возгласили одной из своих главных целей уменьшение боли на земле. В таком обществе трудно допустить, чтобы людям намеренно причинялись страдания.

И все же мы это делаем. Мы намеренно причиняем боль. Но нам это не нравится. Выбирая нейтральные слова, мы обманываем себя: об этом же свидетельству­ют скупые описания, которые дают профессора права намеренно причиняемым страданиям. Нам не нравятся такие действия, потому что в нашем обществе намерен­ное причинение боли находится в разительном проти­воречии с другими важными видами деятельности.

В этой книге я часто пользуюсь выражением «раз­дача боли». Мне понадобилось много усилий, чтобы от­стоять эту формулировку. Мой добрый советчик, боль­шой энаток тонкостей английского языка, настаивал на том, что такого выражения не существует. Раздача боли? Это звучит как раздача молока. Ужасно! Я при­держиваюсь иной точки зрения. Это эвучит как разда­ча молока? Очень хорошо! Выражение точно схватыва­ет то, что я хочу передать. Если оно отсутствует в окс­фордском словаре английского языка, то его следует туда включить. «Раэдача боли» — это понятие, обоз­начающее то, чтб в наше время превратилось в бес­страстный, исправно действующий гигиенический про­цесс. С точки зрения тех, кто несет такую службу, драма, трагедия, тяжкое страдание вовсе не есть глав­ное. Причинение боли противоречит некоторым основ­ным идеалам, но оно может происходить в невинной, сомнамбулической иэоляции от конфликта ценностей. Боль наказания остается тем, кого наказывают. По­средством выбора слов, деловой рутины, разделения труда и массового производства явление в целом пре­вращается в раздачу предметов потребления.