"Догадка Ферма" - читать интересную книгу автора (д'Айон Жан)

3 Четверг, 5 ноября 1643 года, продолжение

Господа, ко мне пришел посетитель, который через несколько дней должен отправиться в наше посольство в Риме. До отъезда он пожелал ознакомиться с работой тех, кто шифрует наши дипломатические депеши. Главное, не отвлекайтесь, продолжайте работать.

Шифровальное бюро занимало комнату средних размеров с двумя крошечными слуховыми оконцами, через которые в комнату проникали скорее тени, чем свет. Впрочем, еще толком не рассвело, шел дождь, и небо было покрыто тяжелыми черными облаками.

Напротив двери стояли друг за другом два больших сосновых стола. За каждым из них сидели по два человека, трудившихся при свете подсвечников и масляных фонарей. Один что-то писал гусиным пером на листке бумаги, второй пролистывал толстую книгу в кожаном переплете.

На столах находились только большие книги — несомненно, реестры, — чернильницы, перья, перочинные ножички для их очинки и щипцы для снятия нагара со свечей.

На вспомогательном столе горели другие канделябры, дававшие еще немного света. В комнате царил ледяной холод.

Луи оставался в тени двери, пока шифровальщики, подняв взор, смотрели на него, удивленные этим неожиданным визитом и одновременно обрадованные тем, что вторжение незнакомца позволило им оторваться от монотонного труда.

— Вот здесь мы шифруем депеши, — продолжил Россиньоль, нарочито обращаясь к Луи. — Но, прошу вас, господа, продолжайте свои занятия. Наш посетитель скоро уйдет.

Пока он говорил, Луи быстро оглядел Шарля Мансье. У племянника Россиньоля был длинный нос, срезанный подбородок и сплющенный лоб. Лицо его напоминало крысиную мордочку или, вернее, кунью. Сходство это увеличивалось из-за морщинок в углах глаз, которые были странного желтого цвета. Однако прекрасные шатеновые волосы, завитые крупными локонами, рубашка тонкого полотна с кружевами и черный бархатный камзол с разрезами на рукавах придавал ему серьезный и достойный вид. Короче говоря, у него была внешность плута, но одежда порядочного человека.

Луи обратил внимание на это противоречие и подумал, что для своего положения мсье Мансье был действительно слишком элегантен. Позволяло ли его жалованье приобретать такие вещи? Придется это выяснить.

Затем взгляд Фронсака обратился к его соседу, который вновь погрузился в лежавший перед ним толстый фолиант. У родственника Сюлле де Нуайе было изможденное, изрытое оспинами лицо, высокий лоб с залысинами обрамлял венчик длинных волос. Он казался самым высоким из четверых шифровальщиков. Луи обратил внимание на его тонкие руки и несколько аффектированные жесты. Однако эти претенциозные манеры ничего не меняли: редкая растительность на лице, которой он придал форму бородки и усиков, какие носили во времена Ришелье, не могли скрыть его почти отталкивающего уродства.

Из-за худобы и высокого роста узнать его было легко, тем более что на плечи он накинул малиновый плащ.

За этими двумя Луи гораздо хуже видел Симона Гарнье и Клода Абера. Молодой гугенот что-то рисовал с видимым равнодушием к неожиданному визитеру. Высокий, но хорошо сложенный, он был белокур и не носил ни бороды, ни усов; возможно, в силу юного возраста они у него просто не росли. Фронсак спросил себя, что Гарнье делает. Рисование помогало ему думать? Луи знавал людей, которым в процессе размышления необходимо было чем-то занять руки.

Внезапно Гарнье поднял голову, встретившись глазами с Луи, и тот прочел в них живость и даже жесткость, удивившую и глубоко встревожившую его. Перехваченный им мгновенный взгляд вызывал неприятное ощущение, что молодой человек не тот, за кого выдает себя. Фронсак с принужденной улыбкой отвел взор и стал присматриваться к последнему шифровальщику, не в силах избавиться от этого неприятного ощущения.

Клод Абер, внучатый племянник сестры жены мсье Ле Бутийе, был чуть ниже среднего роста. Этот худой и угловатый человек совсем не походил на Шантлу. Лицо его было землисто-бледным, почти прозрачным. Он поднял глаза от книги, но взгляд у него оставался туманным, блуждающим, словно ему было трудно вспомнить, по какой причине пришлось оторваться от чтения. Волосы у него были грязные и прямые. Висевший на плечах серый плащ — в комнате стоял лютый холод — был застегнут на две пряжки, однако защелка одной торчала из замочка другой. Взгляд его скользнул по Луи и Россиньолю, затем он потянул носом и вновь погрузился в книгу. Тут Луи заметил, какие у него нелепые уши — громадные и оттопыренные.

Он решил, что теперь сумеет узнать всех даже издали. И, тем не менее, изменил голос, когда хрипло объявил:

— Спасибо, господа, был чрезвычайно рад познакомиться с вами.

Вернувшись в бюро, Луи уже составил первоначальный план.

— Мсье Россиньоль, — спросил он, когда глава шифровальщиков тщательно закрыл обе двери, — не могли бы вы при посредничестве графа де Бриена подготовить депешу, внешне чрезвычайно важную, и сегодня же отдать ее для шифровки этим господам?

— Гм… не знаю… конечно… Для чего она вам?

— Я хочу устроить ловушку. У меня мало времени, я вам уже говорил. За вашими шифровальщиками можно следить неделями и ничего не добиться, если у них нет информации, которую они должны передать. Но если наш шпион увидит сегодня послание крайней важности, он уже вечером встретится с тем, кто его нанял. Я буду готов во второй половине дня. В котором часу они заканчивают работу?

— По-разному. В большинстве своем служащие и письмоводители завершают работу после полудня, примерно между двумя и тремя часами.

Луи кивнул. У него достаточно времени, чтобы встретиться с Тийи и расставить сеть.

— Превосходно. Отпустите их в два, если это возможно. Не могли бы вы поговорить с графом де Бриеном о фальшивой депеше прямо сейчас? Нужно что-нибудь очень значительное…

Россиньоль, слегка поколебавшись, утвердительно склонил голову.

— Я могу это сделать, мне разрешено заходить к графу в любое время. Через час у меня будет такая депеша, и я скажу им, что ее должны срочно отправить. Я дам шифровать ее всем четверым и объясню, что это позволит мне сравнить их работу. Это вас устраивает?

— В высшей степени.

Фронсак поднялся:

— Теперь мне нужно подготовить слежку. Мы скоро увидимся, мсье Россиньоль. Еще одно слово перед тем, как мы расстанемся… У вас есть основания подозревать кого-то из ваших шифровальщиков?

— Подозревать? Нет. Я не могу никого сейчас обвинять. Я бы сказал, что абсолютно доверяю господам Мансье и Гарнье.

Луи медленно кивнул.

У него сложилось другое мнение.

На улице дождь стал ледяным. Луи нашел ожидавшего его Гофреди возле кареты, рядом с кордегардией. Он приказал старому рейтару ехать в Гран-Шатле, где надеялся встретить своего друга Гастона де Тийи, комиссара округа Сен-Жермен-л'Оксеруа.

Гастон был его однокашником по Клермонскому коллежу. Будучи младшим сыном небогатых родителей, он получил пост комиссара-дознавателя благодаря отцу Луи.

Молодой Гастон, объяснил тот городским советникам, станет хорошим полицейским. Он не только прекрасно знает законы и особенности многочисленных парижских органов юстиции, но обладает также упорством и силой характера, необходимыми в работе такого рода. Действительно, комиссары-дознаватели большую часть времени проводили на улицах, расследуя всякого рода преступления.

В то время городская стража, подчиненная советникам и некогда бывшая главной защитой парижан от мелких и крупных преступников, уже не играла большой роли в поддержании порядка — теперь его обеспечивали начальник полиции и его люди. Но все же голос советников по-прежнему значил многое, и, когда они предложили Исааку де Лафема, ставшему начальником полиции благодаря Ришелье, сделать Гастона дознавателем, тот не смог отказать им. И о своем решении он ни разу не пожалел.

Позднее Гастон получил от Ришелье патент на должность армейского лейтенанта и покинул пост комиссара-дознавателя. Только в конце прошлого года друг Луи по просьбе Мазарини был назначен постоянным комиссаром в округ Сен-Жермен-л'Оксеруа.[21]

Шестнадцать должностей полицейских комиссаров были созданы по эдикту Филиппа Валуа от 1337 года — по одной для каждого парижского округа. Их полный титул звучал так: комиссары-дознаватели-следователи или просто комиссары-следователи. В те времена они не только обеспечивали безопасность парижан, но занимались всем, что касалось снабжения водой и продовольствием, надзирали за соблюдением эдиктов и правил торговли, за уборкой мусора и общественной гигиеной.

Несколько раз французские короли вводили должности чрезвычайных комиссаров. Это всегда вызывало недовольство шестнадцати окружных комиссаров, пока Франциск I не создал шестнадцать дополнительных должностей сразу.

Противодействие офицеров на постоянной должности оказалось настолько сильным, что в течение долгого времени различали старых комиссаров, имевших в подчинении округ, и новых, которые таких полномочий не имели. Более того, старых в силу их положения именовали Благородными Людьми, а новых, не обладавших титулом дознавателей, — всего-навсего Достопочтенными.

С целью положить конец этой вражде было издано несколько ордонансов, постановлявших, что Старые и Достопочтенные объединены в единый корпус, и любой комиссар, будь то на старой или новой должности, подчиняется начальнику полиции, в компетенцию которого входит следовательская деятельность. Наконец, ордонансом королевского совета было принято окончательное решение: будет существовать единый корпус комиссаров-дознавателей-следователей. К моменту начала нашей истории их было сорок восемь.

Тем не менее, по обычаю и по привычке шестнадцать из них получали в подчинение округ, в котором, как правило, должны были проживать, чтобы иметь право там работать. Другие же занимались делами, связанными со снабжением, гигиеной, уборкой мусора, речным судоходством и торговлей.

В отличие от большинства комиссаров, работавших по месту жительства, Гастон устроил свой кабинет на последнем этаже большой башни Гран-Шатле. В такой темной комнате, что никто на нее не претендовал. Именно отсюда он руководил деятельностью своих сержантов, судебных исполнителей и следователей, когда его личного присутствия на улице не требовалось. И Луи знал: ему обязательно скажут, где его друг, если того не будет на месте.

Карета спустилась к Сене и, свернув на улицу Сен-Жермен-л'Оксеруа, вскоре оказалась прямо перед Шатле, старой и весьма зловещей крепостью, ставшей тюрьмой и одновременно полицейским трибуналом. Миновав центральные ворота, экипаж въехал во внутренний двор.

Перед тем как покинуть контору, Луи уложил в сумку свой привычный черный камзол и взял старую шляпу с широкими полями, более практичную в том случае, если дождь будет лить по-прежнему. В пути он переоделся, чтобы предстать заурядным буржуа. Он даже снял многоцветные банты с запястий, сменив их привычными черными. Чрезвычайно трудная операция для одной руки, но ему она удавалась блестяще.

Когда экипаж остановился, Луи сунул шелковый камзол в сумку и взял в руки отцовскую шляпу. Оставить вещи в карете было невозможно, поскольку их могли украсть, и он отдал сумку Гофреди, которому предстояло сопровождать его.

Оба поднялись по крутой лестнице и, пройдя мимо кабинета судебных исполнителей, быстро пересекли большой вестибюль и громадную залу, для освещения которой было явно недостаточно канделябров, стоящих в стенных нишах.

Затем они направились к верхним этажам. Караульные лучники отдавали честь, не проявляя к ним интереса. В большинстве своем они знали Луи Фронсака — и как нотариуса, некогда заходившего по своим делам в Шатле, и как друга комиссара Сен-Жермен-л'Оксеруа.

Следуя по бесконечной веренице коридоров и лестничных пролетов, они вышли в галерею, где находился кабинет начальника полиции Дрё д'Обрэ, и по винтовой лестнице поднялись к кабинету Гастона. Луи постучался, и они вошли.

Гастон работал над папкой с документами. Когда в дверях появился Луи, во взгляде его отразились сначала удивление, потом радость, и он тут же вскочил, чтобы сжать друга в объятиях.

Гастон был совсем не похож на Луи. Будучи по-своему элегантным, комиссар уже несколько месяцев щеголял в вышитом шелковом шарфе, который служил ему портупеей для шпаги. В отличие от друга, предпочитавшего простую одежду и черный цвет, он любил кричащие тона, но совсем не заботился об их соответствии. Нередко случалось, что камзол и штаны у него были разорваны или испачканы.

И по внешнему облику друзья сильно различались. Комиссар был маленький, коренастый и рыжий. Его нос, расплющенный вследствие юношеской стычки, напоминал рыльце кабана, на которого он, впрочем, походил своим темпераментом, упрямством и драчливостью. Однако именно эти качества характера сделали его лучшим комиссаром города.

— Какой счастливый сюрприз! — воскликнул он. — Я думал, ты всю зиму просидишь в своем поместье, коль скоро у тебя есть теперь собственный замок!

— А, как вижу, тебя еще не известили! Я опять доставлю тебе хлопоты, старый дружище…

Он не закончил фразу, поскольку за его спиной открылась дверь и вошел человек с видом суровым и недовольным. Это был Дрё д'Обрэ, начальник полиции парижского превотства, который несколько месяцев назад сменил на этом посту Исаака де Лафема, палача Ришелье.[22]

Обрэ обладал большим опытом в деле сохранения порядка. Будучи контролером ходатайств, он с 1629 по 1635 год занимал должность интенданта полиции, юстиции и финансов в Провансе, где проявил себя во время редких по жестокости мятежей, вызванных фискальной реформой. Ибо в 1629 году кардинал Ришелье решил унифицировать правила взимания тальи (подушной подати). До этого в краях с правом созыва штатов,[23] иными словами, имевших собрание местных представителей (штаты) — как правило, парламент, — три сословия сами определяли размеры финансовых отчислений в пользу суверена. «Эдикт об Избранных» положил конец этой привилегии, следствием чего стали сильные беспорядки в Провансе, Бургундии и Лангедоке. Дрё д'Обрэ пришлось задержаться еще несколько лет на посту интенданта юстиции, чтобы восстановить гражданский мир, и он, в конечном счете, этого добился, обретя прочную репутацию человека, верного королю и достигающего свои цели.

Поэтому было только естественно, что Мазарини выбрал именно его, чтобы сменить Исаака де Лафема, ненавистного парижанам и, по общему мнению, слишком приверженного кровавым методам Великого Сатрапа.

— Мсье Фронсак! Уже здесь! — сухо заметил начальник полиции. — Вы сообщили мсье де Тийи о причинах вашего появления?

— Нет еще, мсье.

— Очень хорошо.

Дрё д'Обрэ оглядел покалеченные кресла в маленьком круглом кабинете, ища взглядом более или менее устойчивое сиденье, ибо Гастон в минуты гнева терял контроль над собой и срывал зло на мебели. Выбрав, наконец, стул с четырьмя целыми ножками, он сел и обратился к комиссару:

— Я только что получил записку от мсье Ле Телье с просьбой отдать вас в распоряжение мсье Фронсака, который будет назначен чрезвычайным комиссаром. Никакого другого объяснения я не получил. У меня есть также документ для вас, — добавил он, повернувшись к Луи.

Дрё д'Обрэ протянул ему запечатанный красным воском и перевязанный зеленым шелковым бантом свиток. Взяв его в руки, Луи узнал печать военного министерства. Он вооружился кинжалом, который Гастон использовал для разрезания бумаги, и вскрыл послание. В нем оказалось всего несколько слов:

Послание было дополнено второй печаткой с тремя ящерицами, стоящими на задних лапах и осененных тремя звездами. Герб дома Ле Телье.

Луи протянул письмо начальнику полиции:

— Мсье Ле Телье действительно попросил меня заняться трудным делом, которое очень его тревожит, мсье д'Обрэ. Единственный человек, способный мне помочь, это мой друг Гастон, вот почему я попросил государственного секретаря по военным делам отдать его в мое распоряжение. Это займет, вероятно, несколько недель, и нам понадобится также лучник или судебный исполнитель. Что до всего остального, мне очень жаль, но больше я ничего сказать не могу.

— Хорошо! — сказал д'Обрэ, встав с кресла и не скрывая досадливой гримасы. — Раз условия таковы, я вас оставляю. Мсье де Тийи, вы сами выберете подходящего человека себе в помощь. Не забудьте передать свои досье другому комиссару.

Он был заметно недоволен тем, что его не посвятили в суть дела, но, как старый солдат, давно научился подчиняться и ставить долг выше собственного самолюбия.

— Еще одно слово, комиссар, — сказал он перед уходом. — Вы сможете присутствовать на субботнем заседании, которое проведу я, а также на завтрашнем, где председательствует королевский судья по уголовным делам?[24] Там будут разбираться дела, которыми вы занимались.

Гастон посмотрел на Луи. Тот кивнул. Ему не хотелось злить начальника полиции.

— Я приду, мсье.

Удовлетворившись этим доказательством своей власти, Дрё д'Обрэ довольно улыбнулся и вышел.

Гофреди продолжал стоять у крошечного окна кабинета, а Луи сел на стул, освободившийся после ухода начальника полиции.

— Естественно, — начал Фронсак, — все, что я скажу вам обоим, не должно выйти за пределы этой комнаты. Вот в чем состоит серьезная проблема мсье Ле Телье…

Гофреди уже знал, по какой причине министры пожаловали в Мерси, ибо хозяин тем же вечером посвятил его в суть дела. Тем не менее, он с большим вниманием выслушал Фронсака, который рассказал о своем утреннем посещении Пале-Рояля.

Когда Луи умолк, Гастон спросил:

— Теперь объясни нам, как ты собираешься разоблачить этого шпиона?

— Сегодня днем мы установим слежку за четырьмя шифровальщиками. Если среди них есть предатель, рано или поздно, но он обязательно попытается встретиться со своим сообщником.

Комиссар выразил неодобрение гримасой:

— Мне это кажется слишком сложным! Нам придется следить за ними много дней подряд, и, в конце концов, нас засекут. Значит, у тебя нет ни малейших соображений о том, кто шпион или кто организовал утечку?

Луи покачал головой:

— Никаких. Потому я и попросил Россиньоля подготовить фальшивую депешу такой важности, чтобы наш шпион захотел как можно быстрее связаться со своими нанимателями. Возможно, даже сегодня вечером.

Гастон медленно кивнул, и на губах его появилась плотоядная улыбка.

— Теперь я понял. Вот почему тебе нужен четвертый человек. Итак, мы собираемся следить за ними. Но как же нам узнать наших молодцов? Тебе придется пальцем на них указывать. Однако они тебя встречали и могут заподозрить неладное…

— Мы встанем так, чтобы видеть, как они выходят из дворца. В сущности, им не удалось меня разглядеть, я оставался в тени, а потом переоделся. Кстати, вот камзол, который был на мне, — он взял сумку, поставленную Гофреди рядом с креслом, — я это все оставлю здесь, под твоей охраной. Я покажу вам шифровальщиков, когда они будут выходить из дворца, и вы тут же начнете следить за ними. Но нам недостает четвертого человека. Ты должен его найти.

— Кроме Ла Гута, никому не могу доверить такое дело, — без колебаний объявил Гастон.

— Ты его знаешь?

— Ты уже видел его у меня. С виду — невзрачный, но отличается большой ловкостью. Человек верный и надежный.

— Есть же у него какие-нибудь недостатки? — спросил Луи. — Не забывай, дело это конфиденциальное. Он пьет?

— Нет. Тут проблем никаких. Но один порок у него и вправду имеется: он постоянно бегает за юбками и, поскольку красивым его не назовешь, относит все жалованье девкам и шлюхам самого низкого пошиба с улиц Пют-и-Мюз или Граткюль и Тирви.[25]

Луи почти не колебался. Пьяницу привлекать нельзя, а этот недостаток серьезных последствий не имеет.

— Я доверяю твоему выбору. Этот человек сейчас в Шатле?

— Да, стоит на страже в галерее. Сейчас за ним схожу.

Через мгновение Гастон вернулся с лучником в красных штанах и голубом камзоле, расшитом лилиями и украшенном золотыми галунами, с портупеей в серебряных звездочках. Луи узнал его: действительно, он не раз попадался ему на глаза в Шатле.

Худосочный и приземистый, сухой как виноградная лоза, с жидкими седеющими волосами, Ла Гут служил дозорным лучником уже десять лет. Хотя силой он не отличался, Гастон ставил его выше всех других своих людей, ибо ему была присуща не только верность, но также сметливость и проницательность, скрывавшиеся за невзрачным обликом.

Заметно робевший лучник остался в дверях, а Гастон, вернувшись к своему письменному столу, торжественно провозгласил:

— Ла Гут, вы уже встречались с моим другом Луи Фронсаком, маркизом де Вивон и кавалером ордена Святого Михаила. Мсье Ле Телье только что поручил ему ответственное задание. Как и я, вы находитесь отныне в его распоряжении.

— Мсье маркиз, — поклонился Ла Гут, одновременно польщенный, встревоженный и заинтересованный.

— Можешь доверять ему, как мне, — обратившись к Луи, торжественно сказал Гастон. — Объясни, что ты от него хочешь. Ла Гут — могила, все сказанное тобой останется здесь.

— Я верю вам, Ла Гут. Знайте — речь идет о деле чрезвычайной важности. Ни с кем об этом говорить нельзя. Смерть будет слишком мягкой карой для того, кто окажется изменником или просто болтуном. В расследовании нас всего четверо: комиссар и я, а также мой телохранитель Гофреди.

Ла Гут быстро взглянул на человека весьма устрашающего обличья, который машинально теребил кинжал, висевший на перевязи прямо над шпагой. Гофреди же метнул на лучника грозный взгляд, но затем одарил мимолетной заговорщицкой улыбкой.

— Сегодня днем каждый из нас будет следить за определенным человеком, — продолжал Луи. — Я покажу вам наших подопечных. Один из них, возможно, украл важное послание из шифровальной службы мсье Россиньоля. Этот тип может быть связан с сетью испанских шпионов или какой-то другой страны. На время слежки вы сбросите форму и оденетесь попроще. Главное, старайтесь, чтобы вас не заметили. Вы отметите все, что сделает ваш подозреваемый. Особенно если он вступит с кем-то в долгий разговор или же передаст кому-либо документы.

Он умолк и вопросительно взглянул на лучника, ожидая его вопросов.

— Я понял вас, мсье маркиз. Мне уже доводилось делать нечто подобное. Можете рассчитывать на меня… Если я замечу, что мой человек передает кому-то депешу, мне следует вмешаться или просто составить рапорт?

— Никакого вмешательства. Вы полицейский и сами решите, стоит ли следить за тем, кто возьмет свиток. Но будьте внимательны, это может быть просто устное сообщение. По правде говоря, мы хотим, прежде всего, установить, кто из четырех шифровальщиков — Иуда. Письмо или информация, которую он передаст, значения не имеет, это приманка.

— Я сделаю все возможное, мсье маркиз, — кивнул лучник. Тут Луи повернулся к Гастону.

— Вот за какими четырьмя людьми мы будем следить. Во-первых, это Шарль Мансье, весьма элегантный, на вид лет сорока, родственник мсье Россиньоля. Априори подозрений не вызывает. Затем у нас есть Гийом Шантлу, очень высокий и худой, на лице следы оспы. Он родственник Сюлле де Нуайе.

— Родственник Иезуита Галоша![26] — иронически заметил Тийи. — Вероятно, он и есть твой шпион. Сюлле всегда занимал происпанскую позицию в Военном министерстве.

— Конечно, но ты забываешь о его репутации верного слуги королевства, о неустанной защите интересов страны и ревностном национализме. Кстати, Россиньоль находился под его началом, а в те времена никаких утечек из шифровального бюро не было, хотя сам он имел доступ к кодам.

— Это верно. Значит, его родственника также следует исключить из числа подозреваемых? — примирительно заметил Гастон.

— Сейчас мы никого не можем исключать, — возразил Луи, покачав головой. — Переходим к третьему. Этот человек меня сильно интересует: его зовут Гарнье, ему двадцать лет, и он гугенот.

— Чем же он заинтересовал тебя? — спросил Тийи, нарочито вытаращив глаза. — Ты веришь, что гугенот может передавать наши секреты Испании? Я был бы этим крайне удивлен!

— Ничто не должно нас удивлять, и тебе следовало бы знать, что мотивы, заставляющие людей действовать, вынуждающие их лгать или предавать, очень редко совпадают с религиозными убеждениями! Ведь и протестантская провинция Голландия стремится любой ценой заключить мир с Испанией. Значит, должны быть какие-то связи между этими протестантами и католической Испанией.

Луи сосредоточился, прежде чем заговорить вновь. Он пытался дать определение тому, что прочел во взоре молодого гугенота.

— Наши взгляды встретились, и мне не понравилось то, что я увидел в его глазах, — заявил он. — Этот протестант — не просто любитель логики, живущий в мире абстрактных понятий. Это человек действия, и я убежден, что он скрывает свою истинную суть.

Гастон состроил насмешливую гримасу:

— Ты способен увидеть такое? Это интуиция или просто предположение?

— Разве у тебя одного имеется чутье? — улыбнулся Луи, скрывая раздражение, которое часто вызывал у него друг, неизменно предлагавший следующее распределение ролей: дело Луи — дедукция, а у него, Гастона, настоящий охотничий инстинкт.

— Согласен! А четвертый? — спросил комиссар, внезапно став серьезным.

— Его зовут Клод Абер, он родственник Бутийе де Шавиньи. Похоже, он человек крайне рассеянный, все теряет и забывает. Априори я плохо представляю, как он крадет депеши, которые наверняка выронит по пути к нанимателю!

Он сам рассмеялся своей шутке, но Гастон хранил бесстрастное безмолвие.

— Этот человек пробуждает во мне любопытство, — объявил, наконец, комиссар.

— Почему?

— Быть может, это просто такая ролька…

— Что ты хочешь сказать?

— Рассеянный человек способен легко забыть шляпу и вернуться за ней вечером в бюро. Если охранники хорошо его знают и привыкли к такого рода рассеянности, они не обратят на него внимания…

Луи обдумал это предположение, которое прежде не приходило ему в голову. Гастон был прав, и он выругал себя за легкомыслие.

— В самом деле, это возможно, — пробормотал он.

— Как мы распределим наших молодчиков? — спросил Гастон, явно довольный тем, что обратил внимание на обстоятельство, которое его друг проглядел.

— Только я могу узнать их. Если они будут выходить поодиночке, я беру на себя последнего. Каждый из вас последует за тем, кто покинет Пале-Рояль. Если мы сможем выбирать, ты мог бы пойти за рассеянным, а я бы занялся Гарнье. Гофреди и Ла Гут возьмут двух других…

Луи обвел всех вопрошающим взглядом. Никаких возражений не последовало, и он продолжил:

— Понятное дело, никто из них не должен ничего заподозрить. Они наверняка отправятся домой, возможно, заглянув по пути в какие-нибудь лавки или остановившись у лотка. Но один из них, возможно, отправится в особенное, неожиданное место, где с кем-то встретится. Вот этот, вероятно, и окажется изменником. Итак, каждого придется сопровождать, пока он не придет домой или же до наступления темноты. Завтра утром мы соберемся и обменяемся впечатлениями.

— К нашему шпиону кто-нибудь может наведаться в поздний час, — возразил Гастон. — А следить за ним уже никто не будет.

— Ты прав, но нас мало, и мы не сумеем всю ночь наблюдать за каждым домом. И потом, не забывай, нашему шпиону нужно предупредить нанимателя, что у него есть важная информация. Следовательно, он должен будет сделать это сам.

Гастона это возражение не убедило. Он знал, что имеется много способов тайно предупредить нужного человека. Это мог быть кусок ткани в окне или какой-то особый знак. Но в одном пункте Луи был прав: у них не хватает средств, чтобы установить более плотное наблюдение.

— Мне не нравится, что вы будете один, мсье, — проворчал Гофреди. — Я хотел бы остаться с вами, а мсье де Тийи пусть попросит кого-то из своих людей заменить меня.

— Нет, — сказал Луи. — Чем меньше людей задействовано в этом секретном деле, тем лучше. В самой же слежке нет ничего опасного. Нужно просто соблюдать дистанцию. Быть может, завтра мы решим, что следить нужно за кем-то одним или двумя из подозреваемых, и тогда сможем работать вместе. Пока же предлагаю всем нам перекусить в таверне «Деревянная шпага»,[27] возьмем отдельный кабинет, и я детально опишу вам каждого из наших молодцов.

Незадолго до двух часов во внутреннем дворе Пале-Рояля четверо человек расположились напротив бывшего особняка Ришелье: Луи, Гастон, Гофреди и лучник Ла Гут застыли в ожидании под портиком у одной из дверей. Они завернулись в плащи и надвинули шляпы на лоб, так что узнать их было трудно. Луи не сводил глаз с прохода, ведущего в Галерею знаменитостей и к службам графа де Бриена.

Был конец рабочего дня, и служащие и письмоводители торопливо покидали дворец.

Внезапно в сводчатом проходе показался малиновый плащ. Незнакомец, очень высокого роста, надел шляпу с широкими полями, и разглядеть его лицо было невозможно, тем более в окружении плотной толпы. Он направлялся к коридору, ведущему к королевским апартаментам. В течение нескольких секунд Луи колебался. А вдруг это не Шантлу? Однако надо было решаться…

— Гофреди, это он, Шантлу. Следуй за ним! — прошептал он.

Гофреди кивнул и безмолвно устремился за человеком в малиновом плаще.

— Черт возьми! — глухо выругался Луи. — Я не уверен, что это он. Мне не удалось разглядеть его лицо.

— Так часто бывает, — фаталистически объявил Гастон и пожал плечами. — Самые лучшие планы не всегда исполняются, как было задумано.

— В любом случае этот родственник Сюлле де Нуайе не кажется мне таким уж подозрительным… — пробормотал Луи.

Он не закончил фразу, поскольку в этот момент появился Мансье. По крайней мере, его можно было узнать. И он шел один. Родственник Россиньоля на мгновение остановился — явно боялся запачкать свою дорогую одежду. Парижский навоз, смешанный с нечистотами всякого рода, так прочно въедался в ткань, что счистить его было невозможно!

Наконец Мансье решился и большими шагами двинулся в том же направлении, что и человек в малиновом плаще.

— Ла Гут, он ваш! — бросил Луи.

Лучник в старом сероватом плаще и бесформенной шляпе, в свою очередь, выскользнул под дождь.

— Нам достались наши двое подозреваемых, — с улыбкой произнес Гастон. — Все как нельзя лучше!

Тут показались два последних шифровальщика; они держались вместе, и спутать их с кем-то было невозможно. Гугенот на целую голову превосходил рассеянного коллегу, его густые соломенные волосы выбивались из-под шляпы, а землистое лицо и громадные оттопыренные уши Клода Абера сразу привлекали внимание.

Внучатый племянник Бутийе де Шавиньи с тупым удивлением смотрел на дождевые струи, которые словно парализовали его.

— Он что, никогда не видел дождя? — сквозь зубы язвительно произнес Гастон.

Наконец молодые люди запахнулись в плащи и направились прямо в их сторону. Луи сразу понял, что они хотят укрыться от дождя и пройти через аркады королевских апартаментов, чтобы оказаться в верхней части сада и направиться вдоль дворца регентши: фасад там был украшен небольшим карнизом, отчасти защищавшим от непогоды.

Гастон с Луи находились именно в этом месте. Фронсак схватил комиссара за руку, и, повернувшись спиной к обоим шифровальщикам, они быстро прошли вдоль фасада и устремились в первую открытую дверь справа.

Двое караульных драгун тут же двинулись к ним, желая узнать причину такой поспешности. Пока Гастон следил взглядом за двумя молодыми людьми, Луи достал пропуск за подписью Ле Телье. Один из драгун умел читать и, пробежав глазами текст, почтительно поклонился:

— Мы в вашем распоряжении, мсье, но свой пост оставить не можем. Вы хотите, чтобы я проводил вас к офицеру?

— Не нужно, мы вошли сюда лишь для того, чтобы нас не заметили.

Он повернулся к Гастону, который показал ему двоих шифровальщиков, продолжавших свой путь. Они выждали минуту, прежде чем выйти из укрытия.

С северной стороны большой внутренний двор был забран решеткой. В этот час ведущие в сад ворота были открыты.

Гарнье и Абер, по-прежнему неразлучные, прошли через них.

Дружески беседуя и почти не обращая внимания на дождь, оба шифровальщика поднялись по промокшей песчаной аллее почти до конца сада, затем, миновав фонтан под названием Рондо, повернули влево, к улице Траверсьер. Здесь на мгновение остановились, обменявшись какими-то словами, и распрощались.

Клод Абер двинулся по улице Азар, а Симон Гарнье пошел по улице Траверсьер. Луи устремился в охоту на Гарнье, оставив Абера своему другу.

Улица Азар[28] получила свое название после того, как в 1629 году там открылся первый игорный дом.[29] Вскоре его заполонили придворные, приходившие попытать счастья в игре или же пообщаться со всяким сбродом. Постепенно на улочке появились другие заведения подобного рода, и некоторые залы стали очень популярными.

Гастон, которому по должности полагалось следить за этими сомнительными заведениями, в реальности с ними не сталкивался, ибо в сферу его компетенции входил квартал Сен-Жермен-л'Оксеруа и Лувр. Но комиссар Сент-Оноре и Пале-Рояля часто рассказывал ему о неприятностях, связанных с игорными домами, куда заглядывали как представители высшей аристократии и богатые финансисты, так и гнуснейшие подонки, отбросы общества, не считая всевозможных проституток.

Гастон задумался. Неужели рассеянный Абер собирается пойти в один из этих игорных домов? Коли так, подозреваемый от него не уйдет!

Но ничего подобного не произошло, и родственник Бутийе де Шавиньи спокойно продолжил свой путь по улице Терез, а затем по улице Мулен. На самом деле это была изрытая ямами дорога, вдоль которой стояли разрозненные дома, мельницы и постоялые дворы с выгороженными дворами. На прилегающих пустырях любили сражаться бретеры, не меньше было и публичных девок, которые одаривали клиентов мимолетными ласками возле развалин крепостных сооружений, возведенных Этьеном Марселем.

Абер вошел в стоявшую особняком большую таверну.

Гастон знал ее, это был постоялый двор «Голландия», где большей частью останавливались приезжавшие в Париж батавские торговцы.

Он подождал на улице, под дождем, но, поскольку Абер не выходил, решился войти.

Никакого риска нет, рассудил он, ведь рассеянный меня никогда не видел.

На улице Траверсьер стояли очень разные дома. Многие казались совсем старыми, покосившимися и осевшими, слепленными на скорую руку из глины с соломой. Стены их были укреплены брусьями, а верхние этажи выступали над нижними. Там же, где самые ветхие строения обвалились, амбициозные финансисты, богатые торговцы и наглые откупщики начали возводить прочные и элегантные дома из камня, кирпича или сланца.

Гарнье остановился перед одним из таких домов и потянул за шнур. Консьерж или слуга открыл ему дверь, и юноша скрылся за ней.

Луи подошел ближе. Это был трехэтажный дом из белого камня, явно недавней постройки. Но жил ли там молодой человек или пришел к кому-нибудь с визитом?

В нескольких шагах виднелась лавка-мастерская башмачника, с поднятым навесом. Луи нашел там временное пристанище от дождя, который заметно усилился.

Витриной лавки служило двойное окно, разделенное деревянным бруском. Оно было защищено горизонтальными ставнями. Самой узкой частью ставен был небольшой столик, самой широкой — навес. Над фасадом поскрипывал на ветру большой деревянный сапог, вывеска ремесленника.

Застекленные маленькими квадратиками окна были закрыты, но в глубине мастерской можно было разглядеть два или три силуэта сидящих за работой людей.

Пока Луи ждал, не прекратится ли дождь, и колебался, не вернуться ли домой, одно из окон раскрылось. Выглянул сам мастер. Двое работников сидели на скамье за его спиной.

У всех были большие кожаные фартуки. С потолка свисали уже готовые сапоги и туфли, а также куски кожи. Башмачник не имел права изготовлять обувь, кроме самых простых башмаков для простонародья. Привилегией шить обувь на заказ обладали сапожники.

— Вы не позволите мне переждать дождь? — спросил Луи башмачника.

— Пожалуйста, — сказал тот, вдевая навощенную нитку в иглу, чтобы прошить подошву, которую держал в руке. — Ваши туфли не слишком пострадали от грязи?

Добродушному и веселому на вид мастеру перевалило за пятьдесят, и его седые волосы образовали венчик вокруг колпака.

Луи опустил глаза. Его кожаные туфли, такие элегантные и дорогие, превратились в комок грязи и навоза.

— Боюсь, что да!

— У вас не было сапог?

— К несчастью, нет. Я не думал, что так польет.

— У меня здесь есть несколько пар в хорошем состоянии, если вас это интересует, — предложил мастер, показав на сапоги с отворотами, подвешенные к потолку.

Луи издали рассмотрел их. Они казались прочными и хорошо сшитыми.

— Почему бы и нет? Сколько вы за них просите?

— Входите, чтобы я мог взглянуть на вашу обувь, — сказал ремесленник и открыл Луи дверь.

Фронсак вошел в помещение, хорошо прогретое маленькой печуркой. Здесь царил приятный запах кожи и воска. Придвинув к себе табуретку на трех ногах, он уселся, снял свои заляпанные туфли и протянул их одному из подмастерьев.

Тот счистил грязь скребком, измерил туфли деревянной колодкой и, сняв с потолка пару сапог, протянул их мастеру. Башмачник отложил в сторону свою работу и подошел к клиенту:

— Вот эти вам подойдут!

Луи внимательно осмотрел сапоги. Не новые, но хорошо сшиты, из плотной кожи, а у него ноги совсем заледенели в туфлях. Собираясь в Париж, он захватил с собой очень старые сапоги, и эта пара стала бы им отличной заменой.

— Сколько они стоят?

— Сорок су? Серебряный экю, если возьмете обе пары! Это была честная цена.

— Одной мне достаточно, но за эти деньги вы хорошенько почистите мои заляпанные туфли.

Луи отдал башмачнику экю и выбрал из двух пар сапоги с большими отворотами на итальянский манер. Они отчасти вышли из моды, но многие все еще такие носили. Луи надел сапоги и отдал подмастерью туфли, чтобы тот их почистил. Ремесленник отсчитал ему сдачу в двадцать су.

— Я хочу купить дом, — продолжал Фронсак, наслаждаясь сухой обувью. Окно было все еще открыто, и он указал на тот, куда вошел Гарнье. — Мне говорили вот об этом, но, похоже, ошиблись.

— Этот дом? — удивился ремесленник. — Конечно же, он не продается! Там живет Этьен Жирардо де Шанкур, торговец строительным лесом, наживший большое состояние. Дом построили совсем недавно, в прошлом году, и все семейство Шанкура поселилось в нем.

— Так я и решил, — кивнул Луи с понимающим видом. — Я видел, как только что туда вошел его сын или брат.

— Сыновей у него нет. Должно быть, это один из его шурьев, Симон или Исаак.

— По правде говоря, я не знаю.

— То братья его жены. Кстати, очень красивая женщина. Вам известно, что она художница?

— Этого я не знал. Я пришел сюда только потому, что мне сказали, будто дом продается. А что она рисует?

— Картины. Я видел их у нее, очень красивые. В основном фрукты.

— Вы сказали, Исаак и Симон? Они протестанты?

— Как почти все на этой улице! Тут еще и голландцев полно. Гугенотский квартал!

Луи кивнул. Больше он ничего выведать не мог. Забрав свои чистые туфли, он сунул один соль работнику и вышел.

Гофреди увидел, как человек в малиновом плаще вышел из дворца и двинулся по улице Сент-Оноре.

Это его устраивало. Сам он был пешим, и если бы его подопечный оставил лошадь в одной из конюшен дворца или на ближайшем постоялом дворе, Гастону пришлось бы бежать за всадником!

Они долго обсуждали в «Деревянной шпаге»: следует ли предусмотреть лошадей? Это осложнило бы слежку, ибо верхового легче заметить и он не может затаиться в ожидании в каком-нибудь укромном углу. Самое вероятное, решил Луи, что шифровальщики живут в Париже и возвращаются домой пешком. Впрочем, он сожалел, что не расспросил об этом Россиньоля. Гастон и Ла Гут согласились с ним: в городе пеший всегда может поспеть за лошадью, не привлекая к себе внимания.

Человек в плаще шел по Сент-Оноре вплоть до улицы Руль. Здесь предполагаемый шифровальщик свернул к Сене, двинулся по улице Монне и пересек реку по Новому мосту.

Казалось, он торопится, впрочем, мелкий ледяной дождь не располагал к неторопливой прогулке, и площадки, где обычно выступали фокусники и вожатые медведей, пустовали. Гофреди держался на солидном расстоянии, не выпуская из виду малиновый плащ. Сапоги у него были в грязи и дерьме, порой он оскальзывался на нечистотах и тогда вполголоса чертыхался.

Человек в малиновом плаще шел по набережным вплоть до Пти-Шатле и на мгновение поднялся на улицу Сен-Жак, чтобы тут же выйти на улицу Бюшри. Оттуда он направился к площади Мобер, но затем резко свернул на улицу Пердю.[30]

Здесь стояли покосившиеся дома, стены которых были укреплены брусьями. Немногие из них имели три этажа, но все верхние выступали над нижними, а сами строения располагались вразнобой, поэтому улица представляла собой нечто вроде темной кишки. Гофреди это давало преимущество, ибо разглядеть тут что-либо было трудно. Даже если человек в малиновом плаще обернется, все равно не заметит его, тем более сейчас их разделяло стадо коз.

Они оба шли по обочине немощеной улицы, защищенные от дождя выступающими верхними этажами. В середине лениво скатывался к Сене поток нечистот и отбросов, источавших омерзительный запах.

Вдруг человек в малиновом плаще исчез из вида преследователя. Старый рейтар ускорил шаг, пробиваясь сквозь стадо блеющих коз.

Миновав животных, он с изумлением убедился, что впереди никого нет.

Что за колдовство? — встревожился бывший солдат.

— Перед вами был человек! — бросился он расспрашивать пастуха.

Тот смотрел на него с тупым выражением лица, показывая в улыбке все свои зубы и отрицательно качая головой. Конечно же, он говорил только на своем диалекте.

Сена была слишком близко, чтобы человек в малиновом плаще мог исчезнуть подобным образом. Тогда Гофреди вернулся назад и внезапно увидел, как одна из коз выходит из ворот, куда случайно забрела. Он ринулся туда, ослепленный струями воды. Это был проход во внутренний двор, еще более темный, чем улица.

Похоже, там тоже никого нет.

Несколько дверей выходили во двор, где возвышалась навозная куча, из которой сочилась зловонная жижа. Гофреди обошел все, дергая их в попытке открыть. Каждая была прочно закрыта. Этот человек вернулся домой?

Гофреди ощутил ярость, потом досаду и стыд от того, что не сумел исполнить поручение. Стекавшая с полей шляпы вода заливала ему лицо, и казалось, будто он плачет. В этот момент недалеко от него из какого-то закоулка выскользнула тень. Это был оборванный мальчуган.

Гофреди бросился к нему:

— Откуда ты вышел? Здесь есть проход?

— Да, мсье, на улицу Бьевр.

Он устремился туда. Малиновый плащ, должно быть, заметил его и использовал эту хитрость, чтобы ускользнуть.

Гофреди вполголоса выругался и поклялся, что разорвет этого типа в клочки, если догонит.

На улице Бьевр он увидел нескольких всадников, поднимавшихся к площади Мобер, телегу с впряженным в нее быком, а также пешеходов, которые явно спешили домой.

И никакого малинового плаща! Но ведь он потерял его из виду совсем недавно. Гофреди заколебался: следует ли идти к Сене или направиться к площади?

Как бы он сам поступил на месте малинового плаща, обнаружив слежку? Наверняка сделал бы крюк, чтобы ускользнуть. Это означало, что шифровальщик хотел попасть на площадь Мобер. Гофреди побежал туда, без колебаний опрокидывая или забрызгивая грязью прохожих, которые не успели уступить ему дорогу.

Приближаясь к площади, Гофреди вдруг понял, что его, возможно, выдали собственный пурпурный плащ и плюмаж. Несмотря на дождь, он поднял полы и связал их на шее, затем сорвал перья со шляпы.

Именно в этот момент он увидел, как человек в малиновом плаще входит в какую-то лавку.

Бывший рейтар довольно усмехнулся. Не родился еще тот, кто сумел бы провести старого Гофреди! — с удовлетворением подумал он.

Он подошел ближе, стараясь не привлекать к себе внимания. Лавка выглядела закрытой. Сквозь окно с квадратными стеклами виднелся слабый мерцающий огонек свечи. Вывеска зловеще поскрипывала над лавкой: большая деревянная книга, на которой была нарисована волчица, вскармливающая двоих детей.

Ему удалось прочесть то, что было написано внизу готическими буквами:

Гофреди отступил на несколько шагов и укрылся от дождя под выступающим верхним этажом. Долго ждать не пришлось.

Человек в малиновом плаще вышел, внимательно оглядел площадь и направился в сторону улицы Галанд, бывшей римской дороги, ведущей от аббатства Сен-Жермен к аббатству Сен-Виктор.

На сей раз Гофреди держался на расстоянии, поскольку улица была широкой и малолюдной из-за проливного дождя. Тем не менее, он не упускал из виду объект слежки и заметил издали, как тот свернул на улицу Ра и вошел в ворота недалеко от медицинской школы.

Его дом?

Старый рейтар осторожно приблизился. Возможно, еще один выход на другую улицу?

За воротами оказался маленький и полностью закрытый внутренний дворик. По фасаду тянулась деревянная лестница с пролетами на каждом этаже. Гофреди, увидев, как малиновый плащ исчез в одном из коридоров на третьем этаже, укрылся под воротами и стал ждать, когда шифровальщик выйдет.

Так он провел около часа. Какие-то люди входили и выходили, не обращая на него внимания, поскольку думали, что он прячется от дождя. В конце концов, Гофреди решил, что этот человек действительно живет здесь, и отправился в контору на улицу Катр-Фис.

По дороге старый рейтар ни разу не обернулся. И не заметил, что за ним крадется осторожная тень.

Ла Гут без всяких осложнений следовал за Шарлем Мансье по улице Сент-Оноре. В конце ее тот углубился в лабиринт переулков, выводящих на улицу Ломбар. Родственник Россиньоля шел бодрым шагом, не проявляя никакого беспокойства и не оборачиваясь.

Пройдя всю улицу Ломбар, вплоть до пересечения с улицей Верри, шифровальщик свернул на улицу Арси, ведущую к Сене.

Постепенно острый сладковатый запах начал перебивать вонь от навоза, столь невыносимую в дождливую погоду. Ла Гут не обращал на это внимания в силу привычки. Он знал — недалеко квартал мясников, где забивали животных, сдирали с них шкуры и продавали мясо. Эти отвратительные миазмы были запахом крови и смерти.

Дойдя до Большого мясного рынка — главного в этом квартале, — Шарль Мансье внезапно зашагал с осторожностью. Ла Гут сразу понял причину этого и не смог подавить улыбку: здесь поток грязи, подпитываемой дождем, стал красноватым и еще больше пачкал одежду.

Шифровальщик остановился перед лотком с тентом, чтобы купить кусок баранины, затем отправился к другой лавке внутри рынка, где приобрел дюжину горшочков с жиром. Мясники имели привилегию растапливать и продавать сало животных для освещения.

Ла Гут по-прежнему следовал за шифровальщиком. Съемщики шкур и помощники мясников дружески окликали родственника Россиньоля, посмеиваясь над его франтоватым видом. Похоже, он был им хорошо знаком, из чего лучник заключил, что дом его находится недалеко.

Покончив с покупками и прикрыв их полой плаща, шифровальщик двинулся по улице Планш-Мибре. Теперь он шел по старой галло-римской дороге, которая была главной улицей древней Лютеции. Ла Гут предположил, что Мансье пройдет по мосту Нотр-Дам, но тот внезапно направился к улице Танри. Впрочем, он лишь купил там хлеб и затем вернулся к мосту.

Стоящий на крепких опорах, закаленных огнем, мост Нотр-Дам считался самым элегантным и самым красивым мостом в Европе. Шесть его арок были сложены из тесаного камня и легко выдерживали зимой напор ледяных волн.

По завершении строительства на мосту возвели два ряда жилых строений по обе стороны от узкой проезжей части. В целом шестьдесят восемь домов из камня и кирпича — все с винными погребами и спальнями на втором этаже. На каждом красовался номер из позолоченных цифр.[31]

Со стороны проезжей части дома имели два этажа, зато со стороны реки их насчитывалось три, поскольку винный погреб располагался под настилом моста. Эти жилища пользовались большим спросом, а потому стоили чрезвычайно дорого, и во многих из них открывались лавки предметов роскоши с рукодельнями на улице.

Племянник Антуана Россиньоля остановился перед одним из таких домов, в котором как раз не было лавки, вынул из кармана камзола ключ, открыл дверь и вошел внутрь.

Ла Гут был озадачен: конечно, этот человек очень элегантен, однако принадлежит все-таки к низшим слоям общества; как же он может жить в столь роскошном месте? А если нет, то откуда у него ключ от дома?

Какое-то время лучник прогуливался перед лавками, не сводя глаз с интересующего его дома. Ему хотелось расспросить какого-нибудь ремесленника, но он колебался: если Мансье узнает об этом, непременно насторожится.

— Нет на свете инструмента, что сравнится с крючьями за моей спиной! — раздался громовой голос у входа на мост.

Ла Гут обернулся. Это был крючник, идущий с Гревской площади, с вязанками дров и хвороста на спине.

Лес, предназначенный для растопки, выгружали в Гревском порту: там с деревьев обрубали большие сучья и распиливали стволы на дрова. Крючники или частные лица могли купить их лишь после того, как чиновники ратуши, которые контролировали объем продаж, взвешивали и измеряли каждую вязанку.

Крючники тогда взваливали на спину столько вязанок, сколько могли унести, и отправлялись в город.

Услышав крик торговца хворостом, многие хозяева открыли двери своих домов. Люди выходили, чтобы купить дров на ночь. Ла Гут наблюдал за тем, что происходит.

В доме Мансье дверь также отворилась. Женщина лет шестидесяти, в полотняном фартуке, окликнула крючника. Ла Гут подошел, чтобы лучше видеть. Служанка впустила бродячего торговца, и лучник увидел в глубине комнаты племянника Россиньоля, который уже переоделся и сидел в домашнем халате. Несомненно, он собирался заплатить за дрова, а женщина исполняла его распоряжение.

Этого было достаточно. Ла Гут убедился, что Мансье действительно живет здесь. Больше тут делать нечего.

Зала постоялого двора «Голландия» была не слишком большой. Там стояло около дюжины длинных столов, за которыми сидели люди, большей частью курившие продолговатые фаянсовые трубки, какие делают в Соединенных провинциях.

Гастон быстро обвел взглядом залу. Того, за кем он следил, здесь не было. Комиссар встревожился. Если рассеянный и в самом деле шпион, он вполне мог выйти через другую дверь, и тогда след его потерян. С другой стороны, утешил себя Гастон, это означало бы, что ему есть что скрывать.

Тийи начал дрожать: он вымок и озяб. Присмотрев место у очага, рядом с толстым бородатым голландцем, опустошавшим громадную кружку, он сел и сразу почувствовал, как его охватывает приятное тепло. Сосед по столу приветствовал его громогласным возгласом:

— Goeden dag, vochtig, is het niet?[32]

Гастон кивнул, не понимая ни слова. Эту таверну посещали только уроженцы Соединенных провинций. Если предположить, что рассеянный живет здесь, у него должна быть на это причина. К примеру, возможность встречаться с голландскими агентами.

Он вспоминал объяснения Луи в «Деревянной шпаге». Соединенные провинции входили в число наших союзников, но при этом Голландия, самая богатая и самая мощная среди них, желала как можно быстрее заключить мир с Испанией — пусть даже ценой разрыва с Францией.

Комиссар обдумал несколько предположений, а тем временем пухленькая служанка, чьи пышные груди выпирали из-под шнурованного корсета, принесла ему кружку. Гастон, весьма чувствительный к женским прелестям, на сей раз не обратил никакого внимания на аппетитную красотку. Он не сводил глаз с большой деревянной лестницы, ведущей в жилые комнаты.

— Het is goed bier van Hollant![33] — сказал ему сосед, явно удивленный тем, что он не пьет.

На сей раз Гастон понял и, продолжая размышлять, поднес кружку к губам.

Рассеянный, сказал он себе, должно быть, продает депеши голландскому агенту. А тот затем переправляет их в Испанию, дабы ускорить подписание мирного договора. Вероятно, Клод Абер не живет здесь. У него просто назначена встреча наверху.

Что же делать?

Гастон отхлебнул несколько глотков кислого и теплого пива. Сосед вновь обратился к нему на своем гортанном языке. Гастон покачал головой, давая понять, что ничего не смыслит в этой тарабарщине.

Следует ли ему подняться наверх?

Внезапно Гастон увидел сероватый плащ шифровальщика, который спускался по лестнице. В полумраке залы он узнал землистое лицо внучатого племянника свояченицы Бутийе де Шавиньи. И еще заметил, что тот сменил шляпу.

Клод Абер не остановился и вышел на улицу. Гастон тут же вскочил и, углядев служанку, вручил ей один соль, а затем устремился вслед за молодым человеком.

Тот поднимался сейчас по улице Мулен, затем вновь пошел по улице Терез по направлению к улице Азар. Из-за дождя народу было немного, и Гастон держался от Абера на приличной дистанции, боясь обратить на себя внимание.

На улице Азар большая карета остановилась перед элегантным каменным домом, который заметно выделялся среди ветхих строений, чьи стены были укреплены брусьями. У дверей ожидал лакей в ливрее с галунами. Гастон ускорил шаг, боясь потерять своего молодца, когда тот выйдет на улицу Ришелье, расположенную совсем близко и куда более многолюдную.

Однако Абер на секунду остановился возле кареты, а потом вошел в каменный дом.

Промокший до нитки Гастон выждал мгновение, затем приблизился к дому и карете. Два кучера в плотных плащах с вощеной пелериной терпеливо ждали хозяина. Лакей укрылся от дождя в дверной амбразуре. Гастон подошел к нему:

— Я ищу друга.

— Как его имя, мсье? — почтительно осведомился слуга.

— Маркиз де Фронсак.

— Это имя мне ничего не говорит, мсье, сегодня вечером его здесь наверняка нет.

— Мне показалось, что я узнал его карету.

Гастон указал на экипаж.

— Должно быть, вы ошиблись, это карета графа д'Аво.

— Мсье де Мема?

— Вы с ним знакомы?

— Естественно, кто же не знает суперинтенданта! Лакей, поначалу недоверчивый, теперь держался весьма предупредительно — а вдруг человек, с которым он сейчас разговаривает, бывает у самого суперинтенданта финансов!

— Вы промокли, мсье, не хотите ли зайти и переждать дождь?

— Спасибо, не сегодня. Народу много?

— Как обычно по вечерам, — улыбнулся лакей, разводя руками перед очевидностью этого факта. — У мадемуазель де Шемро всегда полно обожателей! Кроме того, мсье д'Аво приехал с друзьями и свитой.

Гастон кивнул и направился к улице Ришелье. Его коллега Лемерсье, комиссар округа Сент-Оноре, жил на улице Нёв-де-Пти-Шан, совсем недалеко отсюда, и Гастон решил его навестить.