Сканирование и форматирование: Янко Слава (библиотека Fort/Da) slavaaa@lenta.ru || [email protected] || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html || || http://yankos.chat.ru/ya.html

Выражаю свою искреннюю благодарность Максиму Мошкову за бескорыстно предоставленное место на своем сервере для отсканированных мной книг в течение многих лет.

ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА

ДРЕВНИХ ЭПОХ, СРЕДНЕВЕКОВЬЯ И ВОЗРОЖДЕНИЯ

ОЛИМП • ACT • МОСКВА • 1997

ББК 92я2 В 84

Общая редакция и составление доктора филологических наук Вл. И. Новикова

Редакторы Т. В. Громова, к. ф. н. Д Р. Кондахсазова

Художник В. А. Крючков

В 84    Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Зарубежная литература древних эпох, средневековья и Возрождения: Энциклопедическое издание. — М.: «Олимп»; 000 «Издательство ACT», 1997. — 848 с.

ISBN 5—7390-0274-Х (общ.)

ISBN 5—7390-0254-0 («Олимп» )

ISBN 5—7841—0186—2 (000 «Издательство ACT»)

В книгу вошли краткие пересказы наиболее значительных произведений зарубежной ли­тературы древних эпох, средневековья и Возрождения. Издание адресовано самому широко­му читательскому кругу: ученикам старших классов, абитуриентам, студентам, учителям и преподавателям, а также тем, кто просто любит литературу, кому свод пересказов поможет в поисках увлекательного чтения и в составлении личных библиотек.

ББК 92я2

ISBN 5— 7390— 0274— X (общ.)

ISBN 5-7390-0254-0 («Олимп»)

ISBN 5—7841—0186—2 (000 «Издательство ACT»)                       © «Олимп», 1997

К читателю.. 9

АНТИЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 11

Греция. 11

Гомер (Homeros) ок. 750 до н. э. 11

Илиада (Ilias) - Эпическая поэма. 11

Одиссея (Odysseia) - Эпическая поэма. 16

Аноним III в. до н. э.?. 26

Война мышей и лягушек (Batrachomyomachia) - Поэма-пародия. 26

Гесиод (Hesiodos) ок. 700 до н. э. 28

Феогония, или О происхождении богов (Theogonia) - Поэма. 28

Эсхил (Aischylos) 525—456 до н. э. 33

Семеро против Фив (Hepta epi Thebas) - Трагедия (467 до н. э.) 33

Орестея (Oresteia) 36

Прометей прикованный (Prometheus desmotes) 43

Софокл (Sophocles) 496—406 до н. э. 47

Антигона (Antigone) - Трагедия (442 до н. э.) 47

Трахинянки (Trachiniai) - Трагедия (440—430-е до н. э.) 51

Царь Эдип (Oidipous Tyraimos) - Трагедия (429—425 до н. э.) 54

Эдип в Колоне (Oidipous epi Colonoi) - Трагедия (406 до н. э.) 58

Еврипид (Euripides) 485 (или 480) — 406 до н. э. 62

Алкестида (Alcestis) - Трагедия (438 до н. э.) 62

Медея (Medeia) - Трагедия (431 до н. э.) 66

Ипполит (Hippolytos) - Трагедия (428 до я. э.) 69

Геракл (Heracles) - Трагедия (ок. 420 до н. э.) 73

Ифигения в Тавриде (Iphigeneia en Taurois) - Трагедия (после 412 до н. э.? ) 77

Ифигения в Авлиде (Iphigeneia he en Aulidi) - Трагедия (408—406 до н. э.) 80

Аристофан (Aristophanes) ок. 445—386 до н. э. 85

Всадники (Hippes) - Комедия (424 до н. э.) 85

Облака (Nephelai) - Комедия (423 до н. э.) 88

Лисистрата (Lysistrate) - Комедия (412 до н. э.) 91

Лягушки (Batrachoi) - Комедия (405 до н. э.) 94

Менандр (Menander) 324—293 до н. э. 98

Брюзга (Dyskolos) - Комедия. 98

Отрезанная коса, или Остриженная (Perikeiromenae) - Комедия. 101

Лукиан (Luldanus) ок. 120 — ок. 180. 104

Разговоры богов (Dialogoe deorum) - Философская сатира. 104

I.  Прометей и Зевс. 104

II. Эрот и Зевс. 105

III. Зевс и Гермес. 105

IV. Зевс и Ганимед. 105

V. Гера и Зевс. 106

VI. Гера и Зевс. 106

VII. Гефест и Аполлон. 107

VIII. Гефест и Зевс. 107

IX. Посейдон и Гермес. 107

X. Гермес и Гелиос. 107

XI. Афродита и Селена. 108

XII. Афродита и Эрот. 108

XIII. Зевс, Асклепий и Геракл. 108

XIV. Гермес и Аполлон. 109

XV. Гермес и Аполлон. 109

XVI. Гера и Латона. 109

XVII. Аполлон и Гермес. 110

XVIII. Гера и Зевс. 110

XIX. Афродита и Эрот. 111

XX. Суд Париса. 111

XXI. Арес и Гермес. 112

XXII. Пан и Гермес. 112

XXIII. Аполлон и Дионис. 113

XXIV. Гермес и Майя. 113

XXV. Зевс и Гелиос. 113

XXVI. Аполлон и Гермес. 114

Разговоры в царстве мертвых (Dialogoe in regione mortuum) 114

I.  Диоген и Полидевк. 114

II. Плутон, или Против Мениппа. 115

III. Менипп, Амфилох и Трофоний. 115

IV. Гермес и Харон. 115

V. Плутон и Гермес. 116

VI. Терпсион и Плутон. 116

VII. Зенофант и Каллидемид. 117

VIII. Кнемон и Дамнипп. 117

IX. Симил и Полистрат. 117

X. Харон, Гермес и разные мертвые. 117

XI. Кратет и Диоген. 118

XII. Александр, Ганнибал, Минос и Сципион. 118

XIII. Диоген и Александр. 118

XIV. Филипп и Александр. 119

XV. Ахилл и Антилох. 119

XVI. Диоген и Геракл. 120

XVII. Менипп и Тантал. 120

XVIII. Менипп и Гермес. 120

XIX. Эак, Протесилай, Менелай и Парис. 121

XX. Менипп и Эак. 121

XXI. Менипп и Кербер. 122

XXII. Харон и Менипп. 122

XXIII. Протесилай, Плутон и Персефона. 122

XXIV. Диоген и Мавзол. 123

XXV. Нирей, Терсит и Менипп. 123

XXVI. Менипп и Хирон. 123

XXVII. Диоген, Антисфен и Кратет. 124

XXVIII. Менипп и Тиресий. 124

XXIX. Аянт и Агамемнон. 125

XXX. Минос и Сострат. 125

Икароменипп, иди Заоблачный полет (Ikaromenippus) - Философская сатира. 125

Харитон (Charitonos) II в. н. э.?. 130

Повесть о любви Херея и Каллирои (Та peri Chairean kai Kalliroen) - Роман. 130

Лонг (Longos) III в. до н. э. ?. 136

Дафнис и Хлоя (Daphnis kai Сhlоe) – Роман-идиллия. 136

Гелиодор (Heliodorus) III в. до н. э. 140

Эфиопика (Aethiopica) - Роман. 140

Аполлоний Родосский (Apollonios Rhodios) ок. 295 — ок. 215 до н. э. 145

Аргонавтика (Argonautica) - Героическая поэма. 145

Ахилл Татий (Achilleus Tatius) и в. 153

Левкиппа и Клитофонт (Leucippa et Klitofontus) - Роман. 153

Плутарх (Ploutarchos) 46-120. 159

Сравнительные жизнеописания (Bioi paralleloi) - (ок. 100-120) 159

Аристид и Катон Старший. 159

Агесилай и Помпей. 162

Демосфен  и   Цицерон. 164

Деметрий  и  Антоний. 166

АНТИЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 169

Рим.. 169

Тит Макций Пдавт (Titus Maccius Plautus) ок. 250—184 дон. э. 169

Амфитрион (Amphitruo) - Комедия. 169

Менехмы, или Близнецы (Menaechmi) - Комедия. 172

Куркудион (Cwculio) - Комедия. 174

Пленники (Captivi) - Комедия (200-190 до н. э.?) 177

Хвастливый воин (Miles gloriosus) - Комедия (ок. 205 до н. э.) 179

Пубдий Терентий Афр (Publius Terentius Afer) 195—159 до н. э. 182

Братья (Adelphoe) - Комедия (пост. в 160 до н. э.) 182

Свекровь (Несуга) - Комедия (пост. в 160 до н. э.) 184

Формион (Phormio) - Комедия (пост. в 161 до н. э.) 186

Самоистязатель (Heautontimorumenos) - Комедия (пост. в 163 до н. э.) 189

Пубдий Вергилий Марон (Publius Vergilius Maro) 70—19 до н. э. 191

Энеида (Aeneis) - Героическая поэма (19 до н. э.) 191

Публий Овидий Назон (Publius Ovidius Naso) (43 до н. э. — 17 н. э.) 198

Метаморфозы (Metamorphoses) - Поэма (ок. 1—8 н.э.) 198

Луций Анней Сенека (Lucius Annaeus Seneca) (ок. 4 до н. э. — 65 н. э.) 204

Фиест (Thyestes) - Трагедия (40—50-е ?) 204

Луций Апулей (Lucius Apuleius) ок. 125 — ок. 180 н. э. 208

Метаморфозы, иди Золотой осел (Metamorphoses sive Asinus Aureus) - Авантюрно-аллегорический роман  208

Гай Арбитр Петроний (Gaius Petronius Arbiter) ? - 66. 213

Сатирикон (Satiriconus seu Сеnа Trimalchionis) - Плутовской роман. 213

АЗЕРБАЙДЖАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 219

Абу Мухаммед Ильяс ибн Юсуф Низами Гянджеви ок. 1141 — ок. 1209. 219

Хосров и Ширин - Из «Хамсе» («Пятерицы»). Поэма (1181) 219

Лейли и Меджнун - Из «Хамсе» («Пятерицы»). Поэма (1181) 227

АНГЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 233

Беовульф (Beowulf) - Эпическая поэма (Vlll—lX вв.) 233

Уильям Ленгленд (Willam Langland) ок. 1330 — ок. 1400. 239

Видение о Петре Пахаре (The vision of Piers Plownan) - Поэма (ок. 1362) 239

Джефри Чосер (Geoffrey Chaucer) 1340? - 1400. 244

Кентерберийские рассказы (Canterbury Tales) - Сборник стихов и новелл (ок. 1380—1390) 244

Общий   пролог. 244

Рассказ Рыцаря. 247

Рассказ   Мельника. 250

Рассказ Врача. 252

Рассказ Эконома о вороне. 253

Томас Мэлори (Thomas Malory) ок. 1417-1471. 255

Смерть Артура (Le morte Darthure) - Роман (1469, опубл. 1485) 255

Кристофер Марло (Christopher Marlowe) 1564-1593. 264

Трагическая история доктора Фауста (The tragical history of doctor Faustus) - Трагедия (1588-1589, опубл. 1604) 264

Мальтийский еврей (The Jew of Malta) - Трагедия (1588, опубл. 1633) 268

Уильям Шекспир (Williame Shakespeare) 1564-1616. 274

Ричард III (Richard III) - Историческая хроника (1592) 274

Укрощение строптивой (The Taming of the Shrew) - Комедия (1594, опубл. 1623) 281

Ромео и Джульетта (Romeo and Juliet) - Трагедия (1595) 285

Сон в летнюю ночь (A Midsummer Night Dream) - Комедия (1595) 291

Венецианский купец (The Merchant of Venice) - Комедия (1596 ?, опубл. 1600) 295

Виндзорские насмешницы (The Merry Hives of Hindsor) 300

Много шума из ничего (Much Ado About Nothing) 304

Король Генрих IV, ч. 1-я (King Henry IV, part One) 309

Король Генрих IV, ч. 2-я (King Henry IV, part Two) - Историческая хроника (1600) 313

Двенадцатая ночь, иди Что угодно (Twelfth Night; or, What You Hill) - Комедия (1600, опубл. 1623) 316

Гамлет, принц Датский (Hamlet) - Трагедия (1603) 320

Отелло (Othello) - Трагедия (1604) 326

Король Лир (King Lear) - Трагедия (1606, опубл. 1607) 331

Макбет (Macbeth) - Трагедия (1606, опубл. 1623) 338

Антоний и Клеопатра (Anthony and Cleopatra) - Трагедия (1607) 343

Буря (The Tempest) - Романтическая трагикомедия (1611, опубл. 1623) 348

АРМЯНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 353

Григор Нарекаци вторая половина Х в. 353

Книга скорбных песнопений - Лирико-мистическая поэма (ок. 1002) 353

ГРУЗИНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 357

Шота Руставели 1162 или 1166 — ок. 1230. 357

Витязь в тигровой шкуре - Поэма (120 5-1207) 357

ИНДИЙСКАЯ (САНСКРИТСКАЯ) ЛИТЕРАТУРА.. 365

Махабхарата (Mahabharata) IV в. до н. э. — IV в. н. э. 365

Рамаяна (Ramayana) III в. до н. э. — II в. н. э. 370

Хариванша (Hari-vamsa) Середина I тыс. н. э. 375

Ашвагхоша (Asvaghosa) I — II вв. 378

Жизнь Будды (Buddha-carita) 378

Бхаса (Bhasa) III—IV вв. ?. 380

Пригрезившаяся Васавадатта (Svapna-vasavadatta) - Пьеса в стихах и прозе. 380

Панчатантра (Pancatantra) «Пятикнижие». 382

Книга первая: «Разъединение  друзей». 382

Книга вторая: «Приобретение  друзей». 383

Книга третья: «О воронах и совах». 383

Книга четвертая: «Утрата  приобретенного». 384

Книга пятая: «Безрассудные  поступки». 384

Калидаса (Kalidasa) IV—V вв. ?. 385

Облако-вестник (Megha-duta) - Лирическая поэма. 385

Рождение Кумары (Kumara-sambhava) - Поэма, оставшаяся, как полагают, неоконченной и дополненная позднее  387

Шакунтала, или Узнанная [по кольцу] Шакунтала (Abhijnana-Sakuntala) - Пьеса в стихах и прозе  388

Шудрака (Sudraka) IV—VII вв. 391

Глиняная повозка (Mrccha-katika) - Пьеса в стихах и прозе. 391

Бхарави (Bharavi) VI в. 394

Кирата и Арджуна (Kiratarjuniya) - Поэма на один из сюжетов «Махабхараты». 394

Харша (Harsa) первая половина VII в. 396

Ратнавали (Ratnavali) - Пьеса в стихах и прозе. 396

Бана (Bana) VII в. 398

Кадамбари (Kadambari) - Роман в прозе, оставшийся недописанным и законченный, по преданию, сыном. Баны — Бхушаной  398

Вишанхадатта (Visakhadatta) VII в. ?. 401

Перстень Ракшасы (Mudra-raksasa) - Пьеса в стихах и прозе, основанная на исторических событиях IV в. до н. э. 401

Субандху (Subandhu) VII в. 403

Васавадатта (Vasavadatta) - Роман. 403

Магха (Magha) вторая половина VII в. 405

Убиение Шишупалы (Sisupala-vadha) - Поэма, заимствующая один из сюжетов «Махабхараты»  405

Бхавабхути (Bhavabhuti) первая половина VIII в. 407

Малати и Малхава (Malati-madhava) - Пьеса в стихах и прозе. 407

Последние деяния Рамы (Uttara-rama-carita) - Пьеса в стихах и прозе, основанная на содержании последней книги «Рамаяны»  409

Джаядева (Jayadeva) XII в. 411

Воспетый Говинда (Gita-govinda) - Эротико-аллегорическая поэма в честь Кришны — Говинды («Пастуха»), земного воплощения бога Вишну. 411

Шрихарша (Sriharsa) вторая половина XII в. 413

Приключения нишадхца (Naisadha-carita) - Эпическая поэма, перелагающая легенду о Нале и Дамаянти из «Махабхараты»  413

ИРЛАНДСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 415

Саги фантастические. 415

Битва при Маг Туиред (Cath Muighe Tuireadh) (ХII в.) 415

Сватовство к Этайн (Tochmarc Etaine) (ок. 1100) 418

Саги героические. 422

Сага о Кухудине. 422

Рождение  Кухулина. 422

Болезнь  Кухулина. 424

Смерть  Кухулина. 426

ИСЛАНДСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 429

Сага об Эгиле (Egils saga Skallagrimssonar) ок. 1220. 429

Сага о людях из Лаксдаля (Laxdoela saga) середина XIII в. 434

Сага о Гисли, сыне Кислого (Gisla saga Sursonnar) середина XIII в. 443

Сага о Гуннлауге Змеином Языке (Gunnlaugs saga Ormstungu) ок. 1280. 447

Старшая Эдда (Eddadigte) вторая половина XIII в.  - Сборник древнеисландских песен  451

Песни о богах. 451

Песнь о Хюмире. 451

Песнь о  Трюме. 452

Песни о героях. 453

Песнь  о  Вёлунде. 453

Вторая песнь о Хельги, убийце Хундинга. 454

Пророчество Грипира. 455

ИСПАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 457

Песнь о моем Сиде (El cantar de Mio Cid) - Эпическая анонимная поэма (ок. 1140) 457

Мигель де Сервантес Сааведра (Miguel de Cervantes Saavedra) 1547-1616. 463

Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский (El ingenioso hidalgo Don Quijote de la Mancha) - Роман (ч. 1-я - 1605. ч. 2-я - 1615) 463

ИТАЛЬЯНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 475

Данте Алигьери (Dante Alighieri) 1265-1321. 475

Божественная комедия (La Divina Commedia) - Поэма (1307-1321) 475

АД.. 475

ЧИСТИЛИЩЕ. 481

РАЙ.. 486

Джованни Боккаччо (Giovanni Boccacio) 1313-1375. 492

Фьяметта (La Fiammetta) - Повесть (1343, опубл. 1472) 492

Фьезоланские нимфы (Nimfale Fiesolano) - Поэма (1343-1346, опубл. 1477) 495

Декамерон (II Decameron) - Книга новелл (1350—1353, опубл. 1471) 498

Первый день Декамерона, 498

Первая новелла Первого дня (рассказ Панфило) 500

Вторая новелла Первого дня (рассказ Нейфилы) 502

Третья новелла Первого дня (рассказ Филомены) 503

Второй день Декамерона. 504

Третий день Декамерона. 505

Четвертый день Декамерона. 506

Пятый день Декамерона. 507

Шестой день Декамерона. 507

Седьмой день Декамерона. 508

Восьмой день Декамерона. 509

Девятый день Декамерона. 510

Десятый день Декамерона. 511

Ворон (Corbaccio) - Поэма (1Э54-1355?, опубл. 1487) 512

Франко Саккетги (Franco Sacchetti) ок. 1330—1400. 516

Триста новелл (11 Trecentonovelle) (1390-е) 516

Никколо Макиавелли (Niccolo Machiavelli) 1459-1527. 522

Мандрагора (Mandragora) - Комедия (1518, опубл. 1524) 522

Джованфранческо Страпарола да Караваджо (Giovanfrancesco Straparola da Caravaggio) ок. 1480 — после 1557  526

Приятные ночи (Le Piacevoli Notti) - Собрание новелл (1550—1553) 526

Лодовико Ариосто (Lodovico Ariosto) 1474-1533. 532

Комедия о сундуке (La Cassaria; другой перевод — «Шкатулка») (1508) 532

Неистовый Роланд (Orlando furioso) - Поэма (1516-1532) 535

Пьетро Аретино (Pietro Aretino) 1492-1556. 544

Комедия о придворных нравах (La Cortigiana) (1554) 544

Философ (II Filosofo) - Комедия (1546) 549

Бенвенуто Чедлини (Benvenuto Cellini) 1500-1571. 553

Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции (La vita di Benvenuto, di maestro Giovanni Cellini, Florentine, scritta par lui medesimo in Firenze) - Мемуары (1558—1565, опубл. 1728) 553

Торквато Тассо (Torquato Tasso) 1544-1595. 559

Освобожденный Иерусалим (La Gerusalemme Liberata) - Поэма (1575) 559

КИТАЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 564

Неизвестный автор. 564

Яньский наследник Дань - Древние повести (I — VI вв.) 564

Бань Гу. 566

Старинные истории о ханьском У-ди — государе Воинственном - Древние повести (I—VI вв.) 566

Чэнь Сюанью.. 568

Жизнеописание Жэнь - Из прозы эпохи Тан (VII — Х вв.) 568

Ли Гунцзо 770-850. 570

Правитель Нанькэ - Из прозы эпохи Тан (VII — Х вв.) 570

Шэнь Цзицзи VIII в. 572

Волшебное изголовье (Записки о случившемся в изголовье) - Из прозы эпохи Тан (VII — Х вв.) 572

Юань Чжэнь 779-831. 574

Жизнеописание Ин-ин - Из прозы эпохи Тан (VII—X вв.) 574

Ли Фуянь IX в. 576

Гуляка и волшебник - Из прозы эпохи Тан (VII—Х вв.) 576

Бо Синцзянь ?-862. 578

Повесть о красавице Ли - Из прозы эпохи Тан (VII— Х вв.) 578

Лэ Ши. 580

Ян Гуйфэй - Новеллы Х — ХIII вв. Эпоха Сун. 580

Пятнадцать тысяч люнет - Новеллы Х — ХIII вв. Эпоха Сун. 581

Лю Фу XI-XII вв. 583

Из «Суждений о нравственном, у зеленых ворот» - Новеллы Х — ХIII вв. Эпоха Сун. 583

Записки о Сяолянь. 583

Ван Се — мореход. 584

Чжан Хао - (Под цветами вступает в брак с девицей Ли) 585

Цинь Чунь XI—XII вв. 587

Записки о Теплом источнике - Новеллы Х—ХIII вв. Эпоха Сун. 587

История про Тань Гэ (в которой описываются ее дарования и красота) 588

Гуань Ханьцин ок. 1230 — ок. 1300. 590

Обида Доу Э (Тронувшая Небо и Землю обида Доу Э) - Китайская классическая драма Эпоха Юань (ХIII—ХIV вв.) 590

Ма Чжиюань ? — ум. между 1321 — 1324. 593

Осень в Ханьском дворце (Крик одинокого гуся отгоняет сны осенней порою в Ханьском дворце) - Китайская классическая драма Эпоха Юань (ХIII-XIV вв.) 593

Чжэн Тинъюй ? - ок. 1330. 596

Знак «терпение» (Монах с мешком пишет знак «терпение») - Китайская классическая драма Эпоха Юань (ХIII-XIV вв.) 596

Неизвестный автор. 599

Убить собаку, чтобы образумить мужа (Госпожа Ян убивает собаку, чтобы образумить мужа) - Китайская классическая драма Эпоха Юань (ХIII—ХIV вв.) 599

Фэн Мэнлун. 602

Путь к Заоблачным Вратам (Повесть о том, как праведник Ли отправился к Заоблачным Вратам) - Из сборников повестей эпохи Мин (XIV - XVII вв.) 602

Мошенник Чжао и его дружки - (Сун Четвертый устроил большие неприятности Чжану по прозвищу Жадная Утроба) - Из сборников повестей эпохи Мин (XIV-XVII вв.) 604

Бунт Ван Синьчжи (О том, как Ван Синьчжи смертью своей спас всю семью) - Из сборников повестей эпохи Мин (XIV-XVII вв.) 606

Лин Мэнчу. 608

Заклятие даоса (Старик-крестьянин постоянно думает о хозяйстве; парень-пастух каждую ночь наслаждается почетом и славой) - Из сборников повестей эпохи Мин (XIV-XVII вв.) 608

Сапог бога Эрлана - Из сборников повестей эпохи Мин (XIV-XVII вв.) 609

Глиняная беседка - Из сборников повестей эпохи Мин (XIV-XVII вв.) 611

Красотка Мо просчиталась (Сестрица Мо, совершив побег, дважды просчиталась, однако ж потом она сочеталась законным браком с Яном Вторым) - Из сборников повестей эпохи Мин (XIV-XVII вв.) 613

Цюй Ю 1341-1427. 615

Записки о пионовом фонаре - Из сборника «Новые рассказы у горящего светильника». 615

Жизнеописание Девы в зеленом - Из сборника «Новые рассказы у горящего светильника»  616

Записки о шпильке — золотом фениксе - Из сборника «Новые рассказы у горящею светильника»  617

Ли Чжэнь XIV—XV вв. 619

Из сборника «Продолжение новых рассказов у горящего светильника». 619

Записки о ширме с цветами лотоса. 619

Ночная прогулка по Чанъани. 620

У Чэнъэнь. 623

Путешествие на Запад (Си ю цзи) - Роман (вторая половина XVI в.) 623

НЕМЕЦКАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 632

Вольфрам фон Эшенбах (Wolfram von Eschenbach) ok. 1170 - ок. 1220. 632

Парцифаль (Parzival) - Стихотворный рыцарский роман (1198-1210, опубл. 1783) 632

Песнь о Нибедунгах (Das Nibelungenlied) - Эпическая поэма (ок. 1200) 637

НИДЕРЛАНДСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 644

Эразм Роттердамский (Erasmus Roterdamus) 1469-1536. 644

Похвала Глупости (Morial Encomium [sive] Stultitial Laus) - Сатирическое сочинение (1509) 644

ПЕРСИДСКО-ТАДЖИКСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 650

Абулькасим Фирдоуси ок. 940 — 1020 или 1030. 650

Сказание о Сиавуше - Из поэтической эпопеи «Шахнаме» (1-я ред. - 994, 2-я ред. - 1010) 650

Сказание о Сохрабе - Из поэтической эпопеи «Шахнаме» (1-я ред. — 944, 2-я ред. — 1010) 658

ПОРТУГАЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 664

Луис де Камоэнс (Luis de Camoes) 1524/1525-1580. 664

Лузиады (Os Lusiadas) - Поэма (1572) 664

ТУРКМЕНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 668

Абдаллах ибн Фарадж XV в. 668

Книга моего деда Коркута - Поэтическая эпопея (1482) 668

Первая поэма. ПЕСНЬ О БУГАЧ-ХАНЕ, СЫНЕ ДИРСЕ-ХАНА.. 668

Третья поэма. ПЕСНЬ О БАМСЫ-БЕЙРЕКЕ, СЫНЕ КАМ-БУРЫ... 669

Пятая поэма. ПЕСНЬ ОБ УДАЛОМ ДУМРУЛЕ, СЫНЕ ДУХА-КОДЖИ.. 670

Шестая поэма. ПЕСНЬ О КАН-ТУРАЛЫ, СЫНЕ КАНГЛЫ-КОДЖИ.. 671

Восьмая поэма. ПЕСНЬ О ТОМ, КАК БАСАТ УБИЛ ДЕПЕГЕЗА.. 672

УЗБЕКСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 674

Алишер Навои 1441-1501. 674

Стена Искандера - Из «Хамсе» («Пятерицы») - Поэма (1485) 674

ФРАНЦУЗСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 678

Песнь о Роланде (Chanson de Roland) - Героическая эпопея (наиболее ранняя ред. ок. 1170) 678

Тристан и Изольда (Le Roman de Tristan et Iseut) - Рыцарский роман (Xll в.) 686

Кретьен де Труа (Chretien de Troyes) ок. 1135 - ок. 1183. 691

Ивэйн, иди Рыцарь со львом (Yvain ou Chevalier au lion) - Рыцарский роман в стихах (между 1176—1181) 691

Фаблио (Fabliau) - Средневековые французские басни (XII — начало XIV в.) 697

О БУРЕНКЕ, ПОПОВСКОЙ КОРОВЕ. 697

ЗАВЕЩАНИЕ ОСЛА.. 698

О ВИЛЛАНЕ, КОТОРЫЙ ТЯЖБОЙ ПРИОБРЕЛ РАЙ.. 699

Роман о Розе (Roman de la Rose) 701

Гийом де Лоррис (Guillaume de Lorris) 1205-1240. 701

Жан де Мен (Jean de Meun) ок. 1250 — 1305. 701

ПЕРВАЯ  ЧАСТЬ. 701

ВТОРАЯ  ЧАСТЬ. 703

Роман о Лисе (Le Roman de Renart) - Памятник городской литературы (середина ХIII в.) 705

Рютбеф (Rutebeuf) ок. 1230-1285. 709

Чудо о Теофиле (Le miracle de Theopfile) 709

Пайен из Мезьера (Paiens de Maisieres) XIII в. 711

Мул без узды (La Mule sanz frain) - Повесть-пародия на рыцарский роман (1-я половина ХIII в.) 711

Средневековые французские фарсы XV в. 715

Адвокат Пьер Патлен (Maistre Pierre Pathelin) 715

Новый Патлен (Le Nouveau Pathelin) 717

Завещание Патлена (Le Testament de Pathelin) 718

Женатый любовник (Le Ribault Marie) 719

Брат Гильбер (Le Frere Guillebert) 719

Маргарита Наваррская (Marguerite de Navarre) 1492—1549. 721

Гептамерон (L'Heptameron) - Книга новелл (1558) 721

Франсуа Рабле (Francois Rabelais) 1494-1553. 727

Гаргантюа и Пантагрюэль (Gargantua et Pantagruel) - Роман (кн. 1—4, 153З—1552; кн. 5, опубл. 1564; полное авторство кн. 5 спорно) 727

Мишель Эйкем де Монтень (Michel Eyquem de Montaigne) 1533-1592. 737

Опыты (Les Essais) - Философское эссе (кн. 1—2— 1580, кн. 3 — 1588) 737

КНИГА I (1-57) 737

КНИГА II (1-37) 739

КНИГА III (1-13) 741

ЯПОНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.. 744

Неизвестный автор. 744

Повесть о старике Такэтори - Первый японский роман в жанре моногатари (конец IX — начало Х в.) 744

Неизвестный автор. 750

Повесть о прекрасной Отикубо - Из первых японских романов в жанре моногатари (X в.) 750

Сэй Сёнагон 966—1017. 756

Записки у изголовья - Жанр дзуйхицу (букв. «вслед за кистью», XI в.) 756

Неизвестный автор. 761

Великое Зерцало - Жанр рэкиси моногатари — историческое повествование (XI или XII в.) 761

Камо-но Тёмэй 1153-1216. 767

Записки из кельи (Ходзёки) - Жанр дзуйхицу (букв. «вслед за кистью», 1212) 767

Нидзё 1253-?. 770

Непрошеная повесть - Роман (начало XIV в.) 770

Неизвестный автор XIII в. 776

Повесть о доме Тайра (Хэйкэ моногатари) - Жанр повествования о ратных делах. 776

УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ ПРОИЗВЕДЕНИЙ.. 788

УКАЗАТЕЛЬ НАЗВАНИЙ ПРОИЗВЕДЕНИЙ.. 790

К читателю

«Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюже­ты и характеры» — первый в России опыт создания свода кратких пересказов наиболее значительных произведений отечественной и за­рубежной словесности.

Необходимость в книжном издании такого рода назрела с давних пор. Современная культура нуждается в систематическом и вместе с тем доходчивом описании золотого фонда мировой литературы, сло­жившегося к концу XX века и второго тысячелетия.

Перед вами не просто справочное издание, но и книга для чтения. Краткие пересказы, естественно, не могут заменить первоисточников, но могут дать целостное и живое представление о них. Именно к этому стремились все участники этого коллективного труда — лите­ратуроведы, переводчики, прозаики,

Более подробно принципы построения настоящего издания изложены в предисловии к тому «Русская литература XIX века».

5

Японии, Армении и Грузии, тюрко- и персоязычные литературы), когда это сделать было невозможно по полиграфическим причинам. Греческие имена и названия, а также названия произведений древне­индийской литературы на санскрите даны в латинской транскрип­ции.

Каждый том настоящего издания является самостоятельной кни­гой, а все вместе они составляют своеобразный атлас мирового лите­ратурного пространства от древнейших времен до наших дней. Основное место здесь занимают пересказы романов, повестей, драма­тургических произведений и эпических поэм, менее полно представ­лена новеллистика. За пределами данного свода остались такие бессюжетные и не поддающиеся пересказу жанры, как лирическая поэзия, исторические и философские трактаты. Вынося в название нашего издания слово «шедевры», мы имели в виду не только высшие достижения словесного искусства, но и более обширный массив лите­ратурных произведений, сохранивших духовно-эстетическую актуаль­ность до наших дней.

Издание адресовано самому широкому читательскому кругу: тем, кто изучает и преподает литературу, тем, кто ее просто любит, кому свод пересказов поможет в поисках увлекательного чтения и в состав­лении личных библиотек.

Вл. И. Новиков, д. ф. н.

АНТИЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА

Греция

Гомер (Homeros) ок. 750 до н. э.

Илиада (Ilias) - Эпическая поэма

Мифы большинства народов — это мифы прежде всего о богах. Мифы Древней Греции — исключение: в большей и лучшей части их рассказывается не о богах, а о героях. Герои — это сыновья, внуки и правнуки богов от смертных женщин; они совершали подвиги, очи­щали землю от чудовищ, наказывали злодеев и тешили свою силу в междоусобных войнах. Когда Земле стало от них тяжело, боги сдела­ли так, чтобы они сами перебили друг друга в самой великой войне — Троянской: «...и у стен Илиона / Племя героев погибло — свершилася Зевсова воля».

«Илион», «Троя» — два названия одного и того же могучего горо­да в Малой Азии, возле берега Дарданелл. По первому из этих имен великая греческая поэма о Троянской войне называется «Илиада». До нее в народе существовали только короткие устные песни о подвигах героев вроде былин или баллад. Большую поэму из них сложил леген­дарный слепой певец Гомер, и сложил очень искусно: выбрал только один эпизод из долгой войны и развернул его так, что в нем отразил-

9

ся весь героический век. Этот эпизод — «гнев Ахилла», величайшего из последнего поколения греческих героев.

Троянская война длилась десять лет. В поход на Трою собрались десятки греческих царей и вождей на сотнях кораблей с тысячами воинов: перечень их имен занимает в поэме несколько страниц. Глав­ным вождем был сильнейший из царей — правитель города Аргос Агамемнон; с ним были брат его Менелай (ради которого и началась война), могучий Аякс, пылкий Диомед, хитроумный Одиссей, старый мудрый Нестор и другие; но самым храбрым, сильным и ловким был юный Ахилл, сын морской богини фетиды, которого сопровождал друг его Патрокл. Троянцами же правил седой царь Приам, во главе их войска стоял доблестный сын Приама Гектор, при нем брат его Парис (из-за которого и началась война) и много союзников со всей Азии. Сами боги участвовали в войне: троянцам помогал сребролукий Аполлон, а грекам — небесная царица Гера и мудрая воительница Афина. Верховный же бог, громовержец Зевс, следил за битвами с высокого Олимпа и вершил свою волю.

Началась война так. Справлялась свадьба героя Пелея и морской богини Фетиды — последний брак между богами и смертными. (Это тот самый брак, от которого родился Ахилл.) На пиру богиня раздо­ра бросила золотое яблоко, предназначенное «прекраснейшей». Из-за яблока заспорили трое: Гера, Афина и богиня любви Афродита. Зевс приказал рассудить их спор троянскому царевичу Парису. Каждая из богинь обещала ему свои дары: Гера обещала сделать его царем над всем миром, Афина — героем и мудрецом, Афродита — мужем кра­сивейшей из женщин. Парис отдал яблоко Афродите. После этого Гера с Афиной и стали вечными врагами Трои. Афродита же помогла Парису обольстить и увезти в Трою красивейшую из женщин — Елену, дочь Зевса, жену царя Менелая. Когда-то к ней сватались луч­шие богатыри со всей Греции и, чтобы не перессориться, сговорились так: пусть сама выберет, кого хочет, а если кто попробует отбить ее у избранника, все остальные пойдут на него войной. (Каждый надеял­ся, что избранником будет он.) Тогда Елена выбрала Менелая; теперь же ее отбил у Менелая Парис, и все бывшие ее женихи пошли на него войной. Только один, самый молодой, не сватался к Елене, не участвовал в общем уговоре и шел на войну только для того, чтобы блеснуть доблестью, явить силу и стяжать славу. Это был Ахилл. Так

10

чтобы по-прежнему никто из богов не вмешивался в битву. Троянцы продолжают свой натиск, во главе их — Гектор и Сарпедон, сын Зевса, последний из сыновей Зевса на земле. Ахилл из своего шатра холодно наблюдает, как бегут греки, как подступают троянцы к само­му их лагерю: вот-вот они подожгут греческие корабли. Гера с выши­ны тоже видит бегство греков и в отчаянии решается на обман, чтобы отвлечь суровое внимание Зевса. Она предстает перед ним в волшебном поясе Афродиты, возбуждающем любовь, Зевс вспыхивает страстью и соединяется с нею на вершине Иды; золотое облако оку­тывает их, а земля вокруг расцветает шафраном и гиацинтами. За любовью приходит сон, и, пока Зевс спит, греки собираются с духом и приостанавливают троянцев. Но сон недолог; Зевс пробуждается, Гера дрожит перед его гневом, а он говорит ей: «Умей терпеть: все будет по-твоему и греки победят троянцев, но не раньше, чем Ахилл усмирит гнев и выйдет в бой: так обещал я богине Фетиде».

Но Ахилл еще не готов «сложить гнев», и на помощь грекам вместо него выходит друг его Патрокл: ему больно смотреть на това­рищей в беде. Ахилл дает ему своих воинов, свои доспехи, которых привыкли бояться троянцы, свою колесницу, запряженную вещими конями, умеющими говорить и прорицать. «Отрази троянцев от лаге­ря, спаси корабли, — говорит Ахилл, — но не увлекайся преследованьем, не подвергай себя опасности! О, пусть бы погибли все и греки и троянцы, — мы бы с тобою одни вдвоем овладели бы Троей!» И впрямь, увидев доспехи Ахилла, троянцы дрогнули и поворотили вспять; и тогда-то Патрокл не удержался и бросился их преследовать. Навстречу ему выходит Сарпедон, сын Зевса, и Зевс, глядя с высоты, колеблется: «Не спасти ли сына?» — а недобрая Гера напоминает:

«Нет, пусть свершится судьба!» Сарпедон рушится, как горная сосна, вокруг его тела закипает бой, а Патрокл рвется дальше, к воротам Трои. «Прочь! — кричит ему Аполлон, — не суждено Трою взять ни тебе, ни даже Ахиллу». Тот не слышит; и тогда Аполлон, окутавшись тучей, ударяет его по плечам, Патрокл лишается сил, роняет щит, шлем и копье, Гектор наносит ему последний удар, и Патрокл, уми­рая, говорит: «Но и сам ты падешь от Ахилла!»

До Ахилла долетает весть: Патрокл погиб, в его, Ахилловых, до­спехах красуется Гектор, друзья с трудом вынесли из битвы мертвое тело героя, торжествующие троянцы преследуют их по пятам. Ахилл

14

хочет броситься в бой, но он безоружен; он выходит из шатра и кри­чит, и крик этот так страшен, что троянцы, содрогнувшись, отступа­ют. Опускается ночь, и всю ночь Ахилл оплакивает друга и грозит троянцам страшным отмщеньем; а тем временем по просьбе матери его, Фетиды, хромой бог-кузнец Гефест в своей медной кузнице вы­ковывает для Ахилла новое дивное оружие. Это панцирь, шлем, по­ножи и щит, а на щите изображен целый мир: солнце и звезды, земля и море, мирный город и воюющий город, в мирном городе суд и свадьба, пред воюющим городом засада и битва, а вокруг — сельщина, пахота, жатва, пастбище, виноградник, деревенский праздник и пляшущий хоровод, а посредине его — певец с лирою.

Наступает утро, Ахилл облачается в божественные доспехи и со­зывает греческое войско на сходку. Гнев его не угас, но теперь он об­ращен не на Агамемнона, а на тех, кто погубил его друга, — на троянцев и Гектора. Агамемнону он предлагает примирение, и тот с достоинством его принимает: «Зевс и Судьба ослепили меня, а сам я невинен». Брисеида возвращена Ахиллу, богатые дары внесены в его шатер, но Ахилл почти на них не смотрит: он рвется в бой, он хочет мстить.

Наступает четвертая битва. Зевс снимает запреты: пусть сами боги бьются, за кого хотят! Ратница Афина сходится в бою с неистовым Аресом, державная Гера — с лучницей Артемидой, морской Посей­дон должен сойтись с Аполлоном, но тот останавливает его печаль­ными словами: «Нам ли с тобой воевать из-за смертного рода людского? / Листьям недолгим в дубраве подобны сыны человечьи: / Ныне цветут они в силе, а завтра лежат бездыханны. / Распри с тобой не хочу я: пускай они сами враждуют!..»

Ахилл страшен. Он схватился с Энеем, но боги вырвали Энея из его рук: Энею не судьба пасть от Ахилла, он должен пережить и Ахилла, и Трою. Разъяренный неудачей, Ахилл губит троянцев без счета, трупы их загромождают реку, речной бог Скамандр нападает на него, захлестывая валами, но огненный бог Гефест усмиряет речно­го.

Уцелевшие троянцы толпами бегут спасаться в город; Гектор один, во вчерашних Ахилловых доспехах, прикрывает отступление. На него налетает Ахилл, и Гектор обращается в бегство, вольное и невольное: он боится за себя, но хочет отвлечь Ахилла от других. Три

15

раза обегают они город, а боги смотрят на них с высот. Вновь Зевс колеблется: «Не спасти ли героя?» — но Афина ему напоминает:

«Пусть свершится судьба». Вновь Зевс поднимает весы, на которых лежат два жребия — на этот раз Гекторов и Ахиллов. Чаша Ахилла взлетела ввысь, чаша Гектора наклонилась к подземному царству. И Зевс дает знак: Аполлону — покинуть Гектора, Афине — прийти на помощь Ахиллу. Афина удерживает Гектора, и он сходится с Ахиллом лицом к лицу. «Обещаю, Ахилл, — говорит Гектор, — если я тебя убью, то сниму с тебя доспехи, а тела не трону; обещай мне то же и ты». «Нет места обещаньям: за Патрокла я сам растерзаю тебя и на­пьюсь твоей крови!» — кричит Ахилл. Копье Гектора ударяет в Гефестов щит, но тщетно; копье Ахилла ударяет в Гекторово горло, и герой падает со словами: «Бойся мести богов: и ты ведь падешь вслед за мною». «Знаю, но прежде — ты!» — отвечает Ахилл. Он привязы­вает тело убитого врага к своей колеснице и гонит коней вокруг Трои, глумясь над погибшим, а на городской стене плачет о Гекторе старый Приам, плачет вдовица Андромаха и все троянцы и троянки.

Патрокл отомщен. Ахилл устраивает другу пышное погребение, убивает над его телом двенадцать троянских пленников, справляет поминки. Казалось бы, гнев его должен утихнуть, но он не утихает. Трижды в день Ахилл гонит свою колесницу с привязанным телом Гектора вокруг Патроклова кургана; труп давно бы разбился о камни, но его незримо оберегал Аполлон. Наконец вмешивается Зевс — через морскую Фетиду он объявляет Ахиллу: «Не свирепствуй серд­цем! ведь и тебе уже не долго осталось жить. Будь человечен: прими выкуп и отдай Гектора для погребения». И Ахилл говорит: «Повину­юсь».

Ночью к шатру Ахилла приходит дряхлый царь Приам; с ним — повозка, полная выкупных даров. Сами боги дали ему пройти через греческий лагерь незамеченным. Он припадает к коленям Ахилла;

«Вспомни, Ахилл, о твоем отце, о Пелее! Он так же стар; может быть, и его теснят враги; но ему легче, потому что он знает, что ты жив, и надеется, что ты вернешься. Я же одинок: из всех моих сыно­вей надеждою мне был только Гектор — и вот его уже нет. Ради отца пожалей меня, Ахилл: вот я целую твою руку, от которой пали мои дети». «Так говоря, он печаль об отце возбудил в нем и слезы — / Оба заплакали громко, в душе о своих вспоминая: / Старец, про-

16

стершись у ног Ахилла, — о Гекторе храбром, / Сам же Ахилл — то о милом отце, то о друге Патрокле».

Равное горе сближает врагов: только теперь затихает долгий гнев в Ахилловом сердце. Он принимает дары, отдает Приаму тело Гектора и обещает не тревожить троянцев, пока они не предадут своего героя земле. Рано на заре возвращается Приам с телом сына в Трою, и на­чинается оплакивание: плачет над Гектором старая мать, плачет вдова Андромаха, плачет Елена, из-за которой началась когда-то война. За­жигается погребальный костер, останки собирают в урну, урну опус­кают в могилу, над могилой насыпают курган, по герою справляют поминальный пир. «Так воителя Гектора Трои сыны погребали» — этой строчкой заканчивается «Илиада».

До конца Троянской войны оставалось еще немало событий. Тро­янцы, потеряв Гектора, уже не осмеливались выходить за городские стены. Но на помощь им приходили и бились с Гектором другие, все более дальние народы: из Малой Азии, из сказочной земли амазонок, из дальней Эфиопии. Самым страшным был вождь эфиопов, черный исполин Мемнон, тоже сын богини; он сразился с Ахиллом, и Ахилл его ниспроверг. Тогда-то и бросился Ахилл на приступ Трои — тогда-то и погиб он от стрелы Париса, которую направил Аполлон. Греки, потеряв Ахилла, уже не надеялись взять Трою силой — они взяли ее хитростью, заставив троянцев ввезти в город деревянного коня, в ко­тором сидели греческие витязи. Об этом потом расскажет в своей «Энеиде» римский поэт Вергилий. Троя была стерта с лица земли, а уцелевшие греческие герои пустились в обратный путь.

М. Л. и В. М. Гаспаровы

Одиссея (Odysseia) - Эпическая поэма

Троянская война была затеяна богами для того, чтобы кончилось время героев и наступил нынешний, людской, железный век. Кто не погиб у стен Трои, тот должен был погибнуть на обратном пути.

Большинство уцелевших греческих вождей поплыли на родину, как плыли на Трою — общим флотом через Эгейское море. Когда

17

они были на полпути, морской бог Посейдон грянул бурей, корабли разметало, люди утонули в волнах и разбились о скалы. Спастись суждено было только избранным. Но и тем пришлось нелегко. Пожа­луй, только старому мудрому Нестору удалось спокойно достигнуть своего царства в городе Пилосе. Одолел бурю верховный царь Ага­мемнон, но лишь затем, чтобы погибнуть еще более страшной смер­тью — в родном Аргосе его убила собственная жена и ее мститель-любовник; об этом потом напишет трагедию поэт Эсхил. Менелая с возвращенной ему Еленою занесло ветрами далеко в Еги­пет, и он очень долго добирался до своей Спарты. Но дольше всех и труднее всех был путь хитроумного царя Одиссея, которого море но­сило по свету десять лет. О его судьбе и сложил Гомер свою вторую поэму: «Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который, / Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен, / Многих людей города посетил и обычаи видел, / Много и горя терпел на морях, о спасенье заботясь...»

«Илиада» — поэма героическая, действие ее происходит на бран­ном поле и в военном стане. «Одиссея» — поэма сказочная и быто­вая, действие ее разворачивается, с одной стороны, в волшебных краях великанов и чудовищ, где скитался Одиссей, с другой — в его маленьком царстве на острове Итаке и в ее окрестностях, где ждали Одиссея его жена Пенелопа и его сын Телемах. Как в «Илиаде» для повествования выбран только один эпизод, «гнев Ахилла», так и в «Одиссее» — только самый конец его странствий, последние два перегона, с дальнего западного края земли до родной Итаки. Обо всем, что было раньше, Одиссей рассказывает на пиру в середине поэмы, и рассказывает очень сжато: на все эти сказочные приключе­ния в поэме приходится страниц пятьдесят из трехсот. В «Одиссее» сказка оттеняет быт, а не наоборот, хотя читатели, и древние и со­временные, охотнее перечитывали и вспоминали именно сказку.

В Троянской войне Одиссей очень много сделал для греков — особенно там, где нужна была не сила, а ум. Это он догадался связать женихов Елены клятвою сообща помогать ее избраннику против лю­бого обидчика, а без этого войско никогда не собралось бы в поход. Это он привлек в поход юного Ахилла, а без этого победа была бы невозможна. Это он, когда в начале «Илиады» греческое войско после общей сходки едва не ринулось из-под Трои в обратный путь, сумел

18

его остановить. Это он уговаривал Ахилла, когда тот поссорился с Агамемноном, вернуться в бой. Когда после гибели Ахилла доспехи убитого должен был получить лучший воин греческого стана, их полу­чил Одиссей, а не Аякс. Когда Трою не удалось взять осадою, это Одиссей придумал построить деревянного коня, в котором спрята­лись и проникли таким образом в Трою самые храбрые греческие вожди, — и он в их числе. Богиня Афина, покровительница греков, больше всего из них любила Одиссея и помогала ему на каждом шагу. Зато бог Посейдон его ненавидел — мы скоро узнаем по­чему, — и это Посейдон своими бурями десять лет не давал ему добраться до родины. Десять лет под Троей, десять лет в странст­виях, — и только на двадцатый год его испытаний начинается дейст­вие «Одиссеи».

Начинается оно, как и в «Илиаде», «Зевсовой волей». Боги держат совет, и Афина заступается перед Зевсом за Одиссея. Он — в плену у влюбленной в него нимфы Калипсо, на острове в самой середине ши­рокого моря, и томится, напрасно желая «видеть хоть дым, от род­ных берегов вдалеке восходящий». А в царстве его, на острове Итаке, все уже считают его погибшим, и окрестные вельможи требуют, чтобы царица Пенелопа избрала себе из них нового мужа, а остро­ву — нового царя. Их больше сотни, они живут в Одиссеевом двор­це, буйно пируют и пьют, разоряя Одиссеево хозяйство, и развлекаются с Одиссеевыми рабынями. Пенелопа пыталась их обма­нуть: она сказала, что дала обет объявить свое решение не раньше, чем соткет саван для старого Лаэрта, Одиссеева отца, который вот-вот умрет. Днем она у всех на виду ткала, а ночью тайно распускала сотканное. Но служанки выдали ее хитрость, и ей все труднее стало сопротивляться настояниям женихов. С нею сын ее Телемах, которо­го Одиссей оставил еще младенцем; но он молод, и с ним не счита­ются.

И вот к Телемаху приходит незнакомый странник, называет себя старым другом Одиссея и дает ему совет: «Снаряди корабль, обойди окрестные земли, собери вести о пропавшем Одиссее; если услы­шишь, что он жив, — скажешь женихам, чтобы ждали еще год; если услышишь, что мертв, — скажешь, что справишь поминки и скло­нишь мать к замужеству». Посоветовал и исчез — ибо в образе его являлась сама Афина. Так Телемах и поступил. Женихи противились,

19

но Телемаху удалось уйти и сесть на корабль незамеченным — ибо и в этом ему помогла все та же Афина,

Телемах плывет на материк — сперва в Пилос к дряхлому Несто­ру, потом в Спарту к только что вернувшимся Менелаю и Елене. Словоохотливый Нестор рассказывает, как плыли герои из-под Трои и тонули в буре, как погиб потом в Аргосе Агамемнон и как ото­мстил убийце его сын Орест; но о судьбе Одиссея он ничего не знает. Гостеприимный Менелай рассказывает, как он, Менелай, заблудив­шись в своих странствиях, на египетском берегу подстерег вещего морского старца, тюленьего пастуха Протея, умевшего обращаться и в льва, и в вепря, и в барса, и в змея, и в воду, и в дерево; как борол­ся он с Протеем, и одолел его, и узнал у него обратный путь; а заод­но узнал и о том, что Одиссей жив и страдает среди широкого моря на острове нимфы Калипсо. Обрадованный этою вестью, Телемах со­бирается воротиться на Итаку, но тут Гомер прерывает свой рассказ о нем и обращается к судьбе Одиссея.

Заступничество Афины помогло: Зевс посылает к Калипсо вестни­ка богов Гермеса: время настало, пора отпустить Одиссея. Нимфа го­рюет: «Для того ли я спасла его из моря, для того ли хотела одарить его бессмертьем?» — но ослушаться не смеет. Корабля у Одиссея нет — нужно сколотить плот. Четыре дня он работает топором и бу­равом, на пятый — плот спущен. Семнадцать дней плывет он под парусом, правя по звездам, на восемнадцатый разражается буря. Это Посейдон, увидя ускользающего от него героя, взмел пучину четырь­мя ветрами, бревна плота разлетелись, как солома. «Ах, зачем не погиб я под Троей!» — вскричал Одиссей. Помогли Одиссею две бо­гини: добрая морская нимфа бросила ему волшебное покрывало, спа­сающее от потопления, а верная Афина уняла три ветра, оставив четвертый нести его вплавь к ближнему берегу. Два дня и две ночи плывет он, не смыкая глаз, а на третий волны выбрасывают его на сушу. Голый, усталый, беспомощный, он зарывается в кучу листьев и засыпает мертвым сном.

Это была земля блаженных феаков, над которыми правил добрый царь Алкиной в высоком дворце: медные стены, золотые двери, шитые ткани на лавках, спелые плоды на ветках, вечное лето над садом. У царя была юная дочь Навсикая; ночью ей явилась Афина и сказала: «Скоро тебе замуж, а одежды твои не стираны; собери слу-

20

жанок, возьми колесницу, ступайте к морю, выстирайте платья». Вы­ехали, выстирали, высушили, стали играть в мяч; мяч залетел в море, девушки громко вскрикнули, крик их разбудил Одиссея. Он подни­мается из кустов, страшный, покрытый морскою засохшею тиной, и молит: «Нимфа ли ты или смертная, помоги: дай мне прикрыть наго­ту, укажи мне дорогу к людям, и да пошлют тебе боги доброго мужа». Он омывается, умащается, одевается, и Навсикая, любуясь, думает: «Ах, если бы дали мне боги такого мужа». Он идет в город, входит к царю Алкиною, рассказывает ему о своей беде, но себя не называет; тронутый Алкиной обещает, что феакийские корабли отве­зут его, куда он ни попросит.

Одиссей сидит на Алкиноевом пиру, а мудрый слепой певец Демодок развлекает пирующих песнями. «Спой о Троянской войне!» — просит Одиссей; и Демодок поет об Одиссеевом деревянном коне и о взятии Трои. У Одиссея слезы на глазах. «Зачем ты плачешь? — го­ворит Алкиной. — Для того и посылают боги героям смерть, чтобы потомки пели им славу. Верно, у тебя пал под Троею кто-то из близ­ких?» И тогда Одиссей открывается: «Я — Одиссей, сын Лаэрта, царь Итаки, маленькой, каменистой, но дорогой сердцу...» — и начи­нает рассказ о своих скитаниях. В рассказе этом — девять приключе­ний.

Первое приключение — у лотофагов. Буря унесла Одиссеевы ко­рабли из-под Трои на дальний юг, где растет лотос — волшебный плод, отведав которого, человек забывает обо всем и не хочет в жизни ничего, кроме лотоса. Лотофаги угостили лотосом Одиссеевых спутников, и те забыли о родной Итаке и отказались плыть дальше. Силою их, плачущих, отвели на корабль и пустились в путь.

Второе приключение — у киклопов. Это были чудовищные вели­каны с одним глазом посреди лба; они пасли овец и коз и не знали вина. Главным среди них был Полифем, сын морского Посейдона. Одиссей с дюжиной товарищей забрел в его пустую пещеру. Вечером пришел Полифем, огромный, как гора, загнал в пещеру стадо, загоро­дил выход глыбой, спросил: «Кто вы?» — «Странники, Зевс наш хра­нитель, мы просим помочь нам». — «Зевса я не боюсь!» — и киклоп схватил двоих, размозжил о стену, сожрал с костями и захрапел. Утром он ушел со стадом, опять заваливши вход; и тут Одиссей при­думал хитрость. Он с товарищами взял киклопову дубину, большую,

21

как мачта, заострил, обжег на огне, припрятал; а когда злодей при­шел и сожрал еще двух товарищей, то поднес ему вина, чтобы усы­пить. Вино понравилось чудовищу. «Как тебя зовут?» — спросил он. «Никто!» — ответил Одиссей. «За такое угощение я тебя, Никто, съем последним!» — и хмельной киклоп захрапел. Тут Одиссей со спутниками взяли дубину, подошли, раскачали ее и вонзили в единст­венный великанов глаз. Ослепленный людоед взревел, сбежались дру­гие киклопы: «Кто тебя обидел, Полифем?» — «Никто!» — «Ну, коли никто, то и шуметь нечего» — и разошлись. А чтобы выйти из пещеры, Одиссей привязал товарищей под брюхо киклоповым бара­нам, чтобы тот их не нащупал, и так вместе со стадом они покинули утром пещеру. Но, уже отплывая, Одиссей не стерпел и крикнул:

«Вот тебе за обиду гостям казнь от меня, Одиссея с Итаки!» И кик­лоп яростно взмолился отцу своему Посейдону: «Не дай Одиссею до­плыть до Итаки — а если уж так суждено, то пусть доплывет нескоро, один, на чужом корабле!» И бог услышал его молитву.

Третье приключение — на острове бога ветров Эола. Бог послал им попутный ветер, а остальные завязал в кожаный мешок и дал Одиссею: «Доплывешь — отпусти». Но когда уже виднелась Итака, усталый Одиссей заснул, а спутники его развязали мешок раньше времени; поднялся ураган, их примчало обратно к Эолу. «Значит, боги против тебя!» — гневно сказал Эол и отказался помогать ослуш­нику.

Четвертое приключение — у лестригонов, диких великанов-людое­дов. Они сбежались к берегу и обрушили огромные скалы на Одиссеевы корабли; из двенадцати судов погибло одиннадцать, Одиссей с немногими товарищами спасся на последнем.

Пятое приключение — у волшебницы Кирки, царицы Запада, всех пришельцев обращавшей в зверей. Одиссеевым посланцам она поднесла вина, меда, сыра и муки с ядовитым зельем — и они обра­тились в свиней, а она загнала их в хлев. Спасся один и в ужасе рас­сказал об этом Одиссею; тот взял лук и пошел на помощь товарищам, ни на что не надеясь. Но Гермес, вестник богов, дал ему божье растение: корень черный, цветок белый, — и чары оказались бессильны против Одиссея. Угрожая мечом, он заставил волшебницу вернуть человечий облик его друзьям и потребовал: «Вороти нас в Итаку!» — «Спроси путь у вещего Тиресия, пророка из проро-

22

ков», — сказала колдунья. «Но он же умер!» — «Спроси у мертво­го!» И она рассказала, как это сделать.

Шестое приключение — самое страшное: спуск в царство мерт­вых. Вход в него — на краю света, в стране вечной ночи. Души мерт­вых в нем бесплотны, бесчувственны и бездумны, но, выпив жертвенной крови,, обретают речь и разум. На пороге царства мерт­вых Одиссей зарезал в жертву черного барана и черную овцу; души мертвых слетелись на запах крови, но Одиссей отгонял их мечом, пока перед ним не предстал вещий Тиресий. Испив крови, он сказал:

«Беды ваши — за обиду Посейдону; спасение ваше — если не обиди­те еще и Солнце-Гелиоса; если же обидите — ты вернешься в Итаку, но один, на чужом корабле, и нескоро. Дом твой разоряют женихи Пенелопы; но ты их осилишь, и будет тебе долгое царство и мирная старость». После этого Одиссей допустил к жертвенной крови и дру­гих призраков. Тень его матери рассказала, как умерла она от тоски по сыну; он хотел обнять ее, но под руками его был только пустой воздух. Агамемнон рассказал, как погиб он от своей жены: «Будь, Одиссей, осторожен, на жен полагаться опасно». Ахилл сказал ему:

«Лучше мне быть батраком на земле, чем царем между мертвых». Только Аякс не сказал ничего, не простив, что Одиссею, а не ему до­стались доспехи Ахилла. Издали видел Одиссей и адского судью Ми-носа, и вечно казнимых гордеца Тантала, хитреца Сизифа, наглеца Тития; но тут ужас охватил его, и он поспешил прочь, к белому свету.

Седьмым приключением были Сирены — хищницы, обольсти­тельным пением заманивающие мореходов на смерть. Одиссей пере­хитрил их: спутникам своим он заклеил уши воском, а себя велел привязать к мачте и не отпускать, несмотря ни на что. Так они про­плыли мимо, невредимые, а Одиссей еще и услышал пение, слаще которого нет.

Восьмым приключением был пролив между чудовищами Скиллой и Харибдой: Скилла — о шести головах, каждая с тремя рядами зубов, и о двенадцати лапах; Харибда — об одной гортани, но такой, что одним глотком затягивает целый корабль. Одиссей предпочел Скиллу Харибде — и был прав: она схватила с корабля и шестью ртами сожрала шестерых его товарищей, но корабль остался цел.

Девятым приключением был остров Солнца-Гелиоса, где паслись

23

его священные стада — семь стад красных быков, семь стад белых баранов. Одиссей, памятуя завет Тиресия, взял с товарищей страш­ную клятву не касаться их; но дули противные ветры, корабль стоял, спутники изголодались и, когда Одиссей заснул, зарезали и съели луч­ших быков. Было страшно: содранные шкуры шевелились, и мясо на вертелах мычало. Солнце-Гелиос, который все видит, все слышит, все знает, взмолился Зевсу: «Накажи обидчиков, не то я сойду в подзем­ное царство и буду светить среди мертвых». И тогда, как стихли ветры и отплыл от берега корабль, Зевс поднял бурю, грянул мол­нией, корабль рассыпался, спутники потонули в водовороте, а Одис­сей один на обломке бревна носился по морю девять дней, пока не выбросило его на берег острова Калипсо.

Так заканчивает Одиссей свою повесть.

Царь Алкиной исполнил обещание: Одиссей взошел на феакийский корабль, погрузился в очарованный сон, а проснулся уже на ту­манном берегу Итаки. Здесь его встречает покровительница Афина. «Пришла пора для твоей хитрости, — говорит она, — таись, стере­гись женихов и жди сына твоего Телемаха!» Она касается его, и он делается неузнаваем: стар, лыс, нищ, с посохом и сумою. В этом виде идет он в глубь острова — просить приюта у старого доброго свино­паса Евмея. Евмею он рассказывает, будто родом он с Крита, воевал под Троей, знал Одиссея, плавал в Египет, попал в рабство, был у пи­ратов и еле спасся. Евмей зовет его в хижину, сажает к очагу, угоща­ет, горюет о пропавшем без вести Одиссее, жалуется на буйных женихов, жалеет царицу Пенелопу и царевича Телемаха. На другой день приходит и сам Телемах, вернувшийся из своего странствия, — конечно, его тоже направила сюда сама Афина, Перед ним Афина возвращает Одиссею настоящий его облик, могучий и гордый. «Не бог ли ты?» — вопрошает Телемах. «Нет, я отец твой», — отвечает Одиссей, и они, обнявшись, плачут от счастья,

Близится конец. Телемах отправляется в город, во дворец; за ним бредут Евмей и Одиссей, снова в образе нищего. У дворцового порога совершается первое узнание: дряхлый Одиссеев пес, за двадцать лет не забывший голос хозяина, поднимает уши, из последних сил под­ползает к нему и умирает у его ног. Одиссей входит в дом, обходит горницу, просит подаяния у женихов, терпит насмешки и побои. Женихи стравливают его с другим нищим, моложе и крепче; Одиссей

24

неожиданно для всех опрокидывает его одним ударом. Женихи хохо­чут: «Пусть тебе Зевс за это пошлет, чего ты желаешь!» — и не знают, что Одиссей желает им скорой погибели. Пенелопа зовет чу­жестранца к себе: не слышал ли он вестей об Одиссее? «Слышал, — говорит Одиссей, — он в недальнем краю и скоро прибудет». Пене­лопе не верится, но она благодарна гостю. Она велит старой служан­ке омыть страннику перед сном его пыльные ноги, а самого его приглашает быть во дворце на завтрашнем пиру. И здесь совершает­ся второе узнание: служанка вносит таз, прикасается к ногам гостя и чувствует на голени шрам, какой был у Одиссея после охоты на каба­на в его молодые годы. Руки ее задрожали, нога выскользнула: «Ты — Одиссей!» Одиссей зажимает ей рот: «Да, это я, но молчи — иначе погубишь все дело!»

Наступает последний день. Пенелопа созывает женихов в пирше­ственную горницу: «Вот лук моего погибшего Одиссея; кто натянет его и пустит стрелу сквозь двенадцать колец на двенадцати секирах в ряд, тот станет моим мужем!» Один за другим сто двадцать женихов примериваются к луку — ни единый не в силах даже натянуть тети­ву. Они уже хотят отложить состязание до завтра — но тут встает Одиссей в своем нищем виде: «Дайте и мне попытать: ведь и я когда-то был сильным!» Женихи негодуют, но Телемах заступается за гостя:

«Я — наследник этого лука, кому хочу — тому даю; а ты, мать, сту­пай к своим женским делам». Одиссей берется за лук, легко сгибает его, звенит тетивой, стрела пролетает сквозь двенадцать колец и вон­зается в стену. Зевс гремит громом над домом, Одиссей выпрямляет­ся во весь богатырский рост, рядом с ним Телемах с мечом и копьем. «Нет, не разучился я стрелять: попробую теперь другую цель!» И вто­рая стрела поражает самого наглого и буйного из женихов. «А, вы думали, что мертв Одиссей? нет, он жив для правды и возмездия!» Женихи хватаются за мечи, Одиссей разит их стрелами, а когда кон­чаются стрелы — копьями, которые подносит верный Евмей. Жени­хи мечутся по палате, незримая Афина помрачает их ум и отводит их удары от Одиссея, они падают один за другим. Груда мертвых тел громоздится посреди дома, верные рабы и рабыни толпятся вокруг и ликуют, видя господина.

Пенелопа ничего не слышала: Афина наслала на нее в ее тереме глубокий сон. Старая служанка бежит к ней с радостною вестью:

25

Одиссей вернулся. Одиссей покарал женихов! Она не верит: нет, вче­рашний нищий совсем не похож на Одиссея, каким он был двадцать лет назад; а женихов покарали, наверно, разгневанные боги. «Что ж, — говорит Одиссей, — если в царице такое недоброе сердце, пусть мне постелят постель одному». И тут совершается третье, глав­ное узнание. «Хорошо, — говорит Пенелопа служанке, — вынеси гостю в его покой постель из царской спальни». — «Что ты гово­ришь, женщина? — восклицает Одиссей, — эту постель не сдвинуть с места, вместо ножек у нее — пень масличного дерева, я сам когда-то сколотил ее на нем и приладил». И в ответ Пенелопа плачет от радости и бросается к мужу: это была тайная, им одним ведомая примета.

Это победа, но это еще не мир. У павших женихов остались ро­дичи, и они готовы мстить. Вооруженной толпой они идут на Одис­сея, он выступает им навстречу с Телемахом и несколькими подручными. Уже гремят первые удары, проливается первая кровь, — но Зевсова воля кладет конец затевающемуся раздору. Бле­щет молния, ударяя в землю между бойцами, грохочет гром, является Афина с громким криком: «...Крови не лейте напрасно и злую враж­ду прекратите!» — и устрашенные мстители отступают. И тогда:

«Жертвой и клятвой скрепила союз меж царем и народом / Светлая дочь громовержца, богиня Афина Паллада».

Этими словами заканчивается «Одиссея».

М. Л. и В. М. Гаспаровы

Аноним III в. до н. э.?

Война мышей и лягушек (Batrachomyomachia) - Поэма-пародия

В жаркий летний полдень мышиный царевич Крохобор пил воду из болотца и встретил там лягушиного царя Вздуломорда. Тот обратился к нему, как у Гомера обращались к Одиссею: «Странник, ты кто? из какого ты рода? и прибыл откуда?» Слово за слово, они познакоми­лись, лягушка посадила мышь себе на спину и повезла показывать чу­деса земноводного царства. Плыли мирно, как вдруг лягушонок увидел впереди водяную змею, испугался и нырнул в воду из-под то­варища. Несчастный мышонок утонул, но успел произнести страшное проклятие: «...Грозного не избежишь ты возмездья от рати мыши­ной!»

И действительно, мыши, узнав о смерти своего царевича, взволно­вались. Царь Хлебогрыз произнес трогательную речь: «Несчастный я отец, троих я лишился сыновей: старший погиб от кошки, средний от мышеловки, а младший, любимый, погибает от лягушки! Так ополчимся, друзья, и грянем в поход на лягушек!..» Мыши вооружа­ются по всем эпическим правилам, только вместо лат у них стручья, вместо копий иголки, вместо шлемов половинки ореха. Kягушки тоже: вместо щитов — капустные листья, вместо копий тростинки,

27

вместо шлемов улиточьи раковины. «Вышли на бой всеоружно, и каждый был полон отваги...»

Зевс, как в «Илиаде», созывает богов и предлагает им помогать, кто кому хочет. Но боги осторожны. «Не люблю я ни мышей, ни ля­гушек, — говорит Афина, — мыши грызут мои ткани и вводят в рас­ход на починку, а лягушки кваканьем спать не дают...» А на берегу болота уже начинается битва и уже гибнут (в безукоризненно гоме­ровских выражениях) первые герои: «Первым Квакун Сластолиза ко­пьем поражает в утробу — /С грохотом страшным он пал, и взгремели на павшем доспехи. / Недругу мстя, Норолаз ударяет ко­пьем Грязевого / Прямо в могучую грудь: отлетела от мертвого тела / Живо душа, и упавшего черная смерть осенила. / Соне Болот­ному смерть причинил Блюдолиз безупречный, / Дрот устремивши, и тьма ему взоры навеки покрыла...»

Мыши одолевают. Особенно среди них отличается «славный герой Блюдоцап, знаменитого сын Хлебоскреба». Сам Зевс, глядя на его подвиги, говорит, «головой сокрушенно качая»: «Боги! великое диво я вижу своими глазами — / Скоро, пожалуй, побьет и меня самого сей разбойник!»

Зевс бросает с небес молнию — мыши и лягушки содрогаются, но не перестают воевать. Приходится применить другое средство — против воюющих выходят раки. «Криво клешневые, выгнутоспинные, кожа — как кости», они начинают нещадно хватать и мышей и лягу­шек; те и другие в ужасе разбегаются, а тем временем садится со­лнце — «И однодневной войне волей Зевса конец наступает».

М. Л. Гаспаров

Гесиод (Hesiodos) ок. 700 до н. э.

Феогония, или О происхождении богов (Theogonia) - Поэма

Все знают: греческая мифология — это прежде всего очень много имен. Это для нас; а для самих греков их было еще больше. Почти в каждом городке или селе были свои местные божества; и даже про тех, которые были общими, в каждом городе рассказывали по-свое­му. Кто всю жизнь жил на одном месте и мало что знал о других, тех это мало беспокоило. Но кто часто переходил из города в город и из области в область, как, например, бродячие певцы, тем от этого было много неудобств. Чтобы петь, упоминая множество богов и героев, нужно было согласовать местные предания и хотя бы договориться о том, кто кому сын и кто кому муж. А чтобы лучше запомнить — из­ложить эти родословные складными стихами и сказать, будто эти стихи продиктованы самими Музами, богинями разума, слова и песни.

Это и сделал певец Гесиод из-под Витой Горы — Геликона, где будто бы Музы водят свои хороводы. Из этого и получилась поэма

29

«феогония» (или «Теогония»), что по-гречески значит «О происхож­дении богов» — от самого начала мироздания и до тех пор, когда от бессмертных богов стали рождаться смертные герои. На тридцати страницах здесь названы и связаны друг с другом больше трехсот имен. Все они укладываются в три мифологические эпохи: когда пра­вили древнейшие боги во главе с Ураном; когда правили старшие боги — Титаны во главе с Кроном; и когда стали править и правят младшие боги — Олимпийцы во главе с Зевсом.

Вначале был Хаос («зияние»), в котором все было слито и ничто не разделено. Потом из него родились Ночь, Земля-Гея и Подземе­лье-Тартар. Потом от Ночи родился День, а от Земли-Геи — Небо-Уран и Море-Понт. Небо-Уран и Гея-Земля стали первыми богами:

звездное Небо лежало на широкой Земле и оплодотворяло ее. А во­круг клубились первые порождения богов — то призрачные, то чудо­вищные.

От Ночи родились Смерть, Сон, Скорбь, Труд, Ложь, Месть, Казнь, а самое главное — Рок: три богини Мойры («Доли»), кото­рые каждому человеку отмеривают жизнь и определяют несчастье и счастье. От Моря родились старший- морской бог, добрый Нерей, два его брата и две сестры, а от них — много-много чудовищ. Это Горгоны, убивающие взглядом; Гарпии, похищающие людские души; под­земная Эхидна — спереди дева, сзади змея; огнедышащая Химера — «спереди лев, сзади дракон и коза серединой»; коварная Сфинкс, женщина-львица, губившая людей хитрыми загадками; трехтелый ве­ликан Герион; многоглавый адский пес Кербер и многоглавая болот­ная змея Гидра; крылатый конь Пегас и еще многие другие. Даже у Геи и Урана первые порождения были чудовищны: трое сторуких бойцов и трое одноглазых кузнецов — Киклопов, жители черного подземелья — Тартара.

Но главными были не они. Главными были Титаны — двенадцать сыновей и дочерей Урана и Геи. Уран боялся, что они его свергнут, и не позволял им родиться. Один за другим они вздували чрево матери-Земли, и вот ей стало невмоготу. «Из седого железа» она сковала вол­шебный серп и дала его детям; и когда Уран вновь захотел соединиться с ней, то самый младший и хитрый из Титанов, по имени Крон, отсек ему детородный член. С проклятием Уран отпря­нул в вышину, а отрубленный член его пал в море, взбил белую пену,

30

и из этой пены вышла на берег богиня любви и желания Афродита — «Пенная».

Началось второе царство — царство Титанов: Крона и его братьев с сестрами. Одного из них звали Океан, он породнился со старым Нереем, и от него родились все на свете ручьи и реки. Другого звали Гиперион, от него родились Солнце-Гелиос, Луна-Селена и Заря-Эос, а от Зари — ветры и звезды. Третьего звали Иапет, от него родились могучий Атлант, который стоит на западе земли и держит небо на плечах, и мудрый Прометей, который прикован к столбу на востоке земли, а за что — об этом будет речь дальше. Но главным был Крон, и владычество его было тревожным.

Крон тоже боялся, что рожденные им дети его свергнут. От се­стры его Реи у него было три дочери и три сына, и каждого ново­рожденного он отнимал у нее и проглатывал заживо. Только младшего, по имени Зевс, она решила спасти. Крону она дала прогло­тить большой камень, завернутый в пеленки, а Зевса скрыла в пещере на острове Крите. Там он и вырос, а выросши, хитростью заставил Крона изрыгнуть своих братьев и сестер. Старшие боги — Титаны и младшие боги — Олимпийцы сошлись в борьбе. «Море взревело, земля застонала и ахнуло небо». Олимпийцы освободили из Тартара бойцов — Сторуких и кузнецов — Киклопов; первые ударили в Ти­танов каменьями в три сотни рук, а вторые сковали Зевсу гром и молнию, и против этого Титаны выстоять не могли. Теперь их самих заточили в Тартар, в самую глубь: сколько от неба до земли, столько и от земли до Тартара. Сторукие стали на страже, а Зевс-громовер­жец с братьями принял власть над миром.

Началось третье царство — царство Олимпийцев. Зевс взял в удел небо с поднебесной горой Олимпом; брат его Посейдон — море, где ему подчинились и Нерей и Океан; третий брат, Аид, — подземное царство мертвых. Сестра их Гера стала женою Зевса и родила ему ди­кого Ареса, бога войны, хромого Гефеста, бога-кузнеца, и светлую Гебу, богиню юности. Сестра Деметра, богиня пахотной земли, роди­ла Зевсу дочь Персефону; ее похитил Аид, и она стала подземной ца­рицей. Третья сестра, Гестия, богиня домашнего очага, осталась девственной.

Зевсу тоже грозила опасность быть свергнутым: старые Гея и

31

Уран предупредили его, что дочь Океана, Метида-Мудрость, должна родить дочь умнее всех и сына сильнее всех. Зевс соединился с нею, а потом проглотил ее, как когда-то Крон глотал его братьев. Дочь умнее всех родилась из головы Зевса: это была Афина, богиня разума, труда и войны. А сын сильнее всех так и остался нерожденным. От другой из дочерей Титанов у Зевса родились близнецы Аполлон и Ар­темида: она — охотница, он — пастух, а также целитель, а также прорицатель. От третьей у Зевса родился Гермес, сторож перекрест­ков, покровитель дорожных путников и торговцев. Еще от одной ро­дились три Оры — богини порядка; еще от одной — три Хариты, богини красоты; еще от одной — девять Муз, богинь разума, слова и песни, с которых начинался этот рассказ. Гермес изобрел струнную лиру, Аполлон играет на ней, а Музы водят вокруг него хоровод.

Двое сыновей Зевса рождены были от смертных женщин, но все же взошли на Олимп и стали богами. Это Геракл, любимый его сын, который обошел всю землю, освобождая ее от злых чудовищ: это он победил и Гидру, и Гериона, и Кербера, и других. И это Дионис, ко­торый тоже обошел всю землю, творя чудеса, обучая людей сажать виноград и приготовлять вино и вразумляя их, когда пить в меру, а когда без удержу.

А откуда взялись на свете сами смертные люди, Гесиод не гово­рит: может быть, из скал или деревьев. Боги их сперва не любили, но им помог выжить Прометей. Люди должны были чтить богов, прино­ся им в жертву часть своей еды. Прометей устроил хитрый дележ: за­резал быка, положил отдельно кости, прикрытые жиром, и мясо, прикрытое желудком и кожею, и предложил Зевсу выбрать долю богам и долю людям. Зевс обманулся, выбрал кости и со зла решил не давать людям огня для приготовления мяса. Тогда Прометей сам похитил огонь на Олимпе и принес его людям в пустом тростнике. За это Зевс наказал и его и людей. Людям он сотворил, «на горе мужчинам», первую женщину, Пандору, и от женщин, как известно, пошло на свете очень много худого. А Прометея, как сказано, он приковал к столбу на востоке земли и наслал орла каждый день вы­клевывать у него печень. Только много веков спустя Зевс позволил Ге­раклу в его странствиях застрелить этого орла и освободить Прометея.

32

Но оказалось, что люди богам нужнее, чем боги это думали. Богам предстояла еще одна борьба — с Гигантами, младшими сынами Геи-Земли, рожденными из капель Урановой крови. И было суждено, что боги победят их, только если им поможет хотя бы один человек. Зна­чит, нужно было родить таких могучих людей, которые могли бы по­мочь богам. Вот тогда-то и стали боги сходить к смертным женщинам, а богини рождать от смертных мужчин. Так родилось племя героев; лучшим из них был Геракл, он и спас богов в войне с Гигантами. А потом это племя погибло в Фиванской войне и Троян­ской войне. Но до этого Гесиод не дописал: рассказ его обрывается в самом начале героического века. «Феогонии», родословию богов, здесь конец.

М. Л. Гаспаров

Эсхил (Aischylos) 525—456 до н. э.

Семеро против Фив (Hepta epi Thebas) - Трагедия (467 до н. э.)

В мифической Греции были два самых сильных царства: Фивы в Средней Греции и Аргос в Южной Греции. В Фивах был когда-то царь по имени Лаий. Он получил пророчество: «Не роди сына — по­губишь царство!» Лаий не послушался и родил сына по имени Эдип. Он хотел погубить младенца; но Эдип спасся, вырос на чужой сторо­не, а потом нечаянно убил Лаия, не зная, что это его отец, и женился на его вдове, не зная, что это его мать. Как это случилось, и как это открылось, и как за это пострадал Эдип, нам расскажет другой дра­матург — Софокл. Но самое страшное — гибель царства — было еще впереди.

У Эдипа от кровосмесительного брака с собственною матерью ро­дились два сына и две дочери: Этеокл, Полиник, Антигона и Йемена. Когда Эдип отрекся от власти, сыновья отвернулись от него, попре­кая его грехом. Эдип проклял их, посулив им делить между собою власть мечом. Так и случилось. Братья договорились править попере­менно, каждый по году. Но после первого же года Этеокл отказался

34

уйти и изгнал Полиника из Фив. Полиник бежал в южное царство — в Аргос. Там он собрал себе союзников, и они всемером пошли на семивратные Фивы. В решающем бою два брата сошлись и убили друг друга: Этеокл ранил Полиника копьем, тот упал на колено, Этеокл навис над ним, и тут Полиник ударил его снизу мечом. Враги дрогнули, Фивы были на этот раз спасены. Только поколение спустя на Фивы пришли походом сыновья семерых вождей и надолго стерли Фивы с лица земли: пророчество сбылось.

Эсхил написал об этом трилогию, три трагедии: «Лаий» — о царе-виновнике, «Эдип» — о царе-грешнике и «Семеро против Фив» — об Этеокле, царе-герое, отдавшем жизнь за свой город. Со­хранилась только последняя. Она по-старинному статична, на сцене почти ничего не происходит; только величаво стоит царь, приходит и уходит вестник и жалостно стенает хор.

Этеокл объявляет: враг подступает, но боги — защита Фивам; пусть же каждый исполнит свой долг. Вестник подтверждает: да, семь вождей уже поклялись на крови победить или пасть и мечут жребий, кому идти на какие ворота. Хор фиванских женщин мечется в ужасе, чует гибель и молит богов о спасении. Этеокл унимает их: война — мужское дело, а женское дело — сидеть дома и не смущать народ своим страхом.

Вновь является вестник: жребии брошены, семь вождей идут на приступ. Начинается центральная, самая знаменитая сцена: распреде­ление ворот. Вестник пугающе описывает каждого из семерых; Эте­окл спокойно отвечает и твердо отдает приказы.

«У первых ворот — герой Тидей: шлем с гривою, щит с колокольцами, на щите звездное небо с месяцем». «Не в гриве сила и не в колокольцах: как бы самого его не настигла черная ночь». И против аргосского начальника Этеокл посылает фиванского. «У вторых ворот — гигант Капаней, на щите его воин с факелом; грозит огнем спалить Фивы, не страшны ему ни люди, ни боги». «Кто богов не боится, того боги и покарают; кто дальше?» И Этеокл высылает второго вождя.

«У третьих ворот — твой тезка, Этеокл аргосский, на щите его воин с лестницей лезет на башню». «Повергнем обоих — и того, кто со щитом, и того, кто на щите». И Этеокл высылает третьего вождя.

35

«У четвертых ворот — силач Гиппомедонт: щит — как жернов, на щите змей Тифон пышет огнем и дымом», «У него на щите Тифон, у нас Зевс с молниями, победитель Тифона». И Этеокл высы­лает четвертого вождя.

«У пятых ворот — красавец Парфенопей, на щите его чудо-Сфинкс, загадками терзавшая Фивы». «И на живую Сфинкс нашелся разгадчик, а рисованная нам и подавно нестрашна». И Этеокл высы­лает пятого вождя.

«У шестых ворот — мудрый Амфиарай: он пророк, он знал, что идет на смерть, но его залучили обманом; чист его щит, и знаков на нем нет». «Горько, когда праведный делит судьбу со злыми: но как предвидел он, так и сбудется». И Этеокл высылает шестого вождя.

«У седьмых ворот — сам твой брат Полиник: или сам умрет, или тебя убьет, или выгонит с бесчестьем, как ты его; а на щите его писа­на богиня Правды». «Горе нам от Эдипова проклятия! но не с ним святая Правда, а с Фивами. Сам пойду на него, царь на царя, брат на брата». — «Не ходи, царь, — умоляет хор, — братскую кровь грех проливать». — «Лучше смерть, чем позор», — отвечает Этеокл и ухо­дит.

На сцене — только хор: женщины в мрачной песне предчувству­ют беду, поминая и пророчество Лаию: «Царству — пасть!» — и проклятие Эдипа: «Власть — мечом делить!»; пришло время распла­ты. Так и есть — входит вестник с вестью: шесть побед у шести ворот, а перед седьмыми пали оба брата, убив друг друга, — конец царскому роду фиванскому!

Начинается погребальный плач. Вносят носилки с убитыми Этеоклом и Полиником, выходят навстречу их сестры Антигона и Йемена. Сестры заводят причитания, хор им вторит. Поминают, что имя Этеокла значит «Велеславный», поминают, что имя Полиника значит «Многобранный» — по имени и судьба. «Сразил сраженный!» — «Убит убивший!» — «умыслив зло!» — «Терпя от зла!» Поют, что было у царства два царя, у сестер два брата, а не стало ни одного: так бывает, когда меч делит власть. Протяжным плачем заканчивается трагедия.

М. Л. Гаспаров

36

Орестея (Oresteia)

Трагедия (458 до н. э.)

Самым могучим царем в последнем поколении греческих героев был Агамемнон, правитель Аргоса. Это он начальствовал над всеми гречес­кими войсками в Троянской войне, ссорился и мирился с Ахиллом в «Илиаде», а потом победил и разорил Трою. Но участь его оказалась ужасна, а участь сына его Ореста — еще ужаснее. Им пришлось и совершать преступления и расплачиваться за преступления — свои и чужие.

Отец Агамемнона Атрей жестоко боролся за власть со своим бра­том Фиестом. В этой борьбе фиест обольстил жену Атрея, а Атрей за это убил двух маленьких детей Фиеста и накормил ни о чем не дога­дывающегося отца их мясом. (Про этот людоедский пир потом Сенека напишет трагедию «Фиест».) За это на Атрея и его род легло страшное проклятие. Третий же сын фиеста, по имени Эгисф, спасся и вырос на чужбине, помышляя только об одном: о мести за отца.

У Атрея было два сына: герои Троянской войны Агамемнон и Менелай. Они женились на двух сестрах: Менелай — на Елене, Агамем­нон — на Клитемнестре (или Клитеместре). Когда из-за Елены началась Троянская война, греческие войска под начальством Агамем­нона собрались для отплытия в гавань Авлиду. Здесь им было дву­смысленное знамение: два орла растерзали беременную зайчиху. Гадатель сказал: два царя возьмут Трою, полную сокровищ, но им не миновать гнева богини Артемиды, покровительницы беременных и рожениц. И действительно, Артемида насылает на греческие корабли противные ветры, а в искупление требует себе человеческой жер­твы — юной Ифигении, дочери Агамемнона и Клитемнестры. Долг вождя побеждает в Агамемноне чувства отца; он отдает Ифигению на смерть. (О том, что случилось с Ифигенией, потом напишет траге­дию Еврипид.) Греки отплывают под Трою, а в Аргосе остается Климнестра, мать Ифигении, помышляя только об одном — о мести за дочь.

Двое мстителей находят друг друга: Эгисф и Клитемнестра стано­вятся любовниками и десять лет, пока тянется война, ждут возвраще­ния Агамемнона. Наконец Агамемнон возвращается, торжествуя, —

37

и тут его настигает месть. Когда он омывается в бане, Клитемнестра и Эгисф накидывают на него покрывало и поражают его топором. После этого они правят в Аргосе как царь и царица. Но в живых ос­тается маленький сын Агамемнона и Клитемнестры — Орест: чувство матери побеждает в Клитемнестре расчет мстительницы, она отсыла­ет его в чужой край, чтобы Эгисф не погубил за отцом и сына. Орест растет в далекой Фокиде, помышляя только об одном — о мести за Агамемнона. За отца он должен убить мать; ему страшно, но вещий бог Аполлон властно ему говорит: «Это твой долг».

Орест вырос и приходит мстить. С ним его фокидский друг Пилад — имена их стали в мифе неразрывны. Они притворяются путниками, принесшими весть, сразу и печальную и радостную: будто бы Орест умер на чужбине, будто бы Эгисфу и Клитемнестре больше не грозит никакая месть. Их впускают к царю и царице, и здесь Орест исполняет свой страшный долг: убивает сперва отчима, а потом родную мать.

Кто теперь продолжит эту цепь смертей, кто будет мстить Орес­ту? У Эгисфа с Клитемнестрой не осталось детей-мстителей. И тогда на Ореста ополчаются сами богини мщения, чудовищные Эриннии;

они насылают на него безумие, он в отчаянии мечется по всей Гре­ции и наконец припадает к богу Аполлону: «Ты послал меня на месть, ты и спаси меня от мести». Бог выступает против богинь:

они — за древнюю веру в то, что материнское родство важнее от­цовского, он — за новое убеждение, что отцовское родство важнее материнского. Кто рассудит богов? Люди. В Афинах, под присмотром богини Афины (она женщина, как Эриннии, и она мужественна, как Аполлон), собирается суд старейшин и решает: Орест прав, он дол­жен быть очищен от греха, а Эринниям, чтобы их умилостивить, будет воздвигнуто святилище в Афинах, где их будут чтить под име­нем Евменид, что значит «Благие богини».

По этим мифам драматург Эсхил и написал свою трилогию «Орестея» — три продолжающие друг друга трагедии: «Агамемнон», «Хоэфоры», « Евмениды».

«Агамемнон» — самая длинная трагедия из трех. Она начинается необычно. В Аргосе, на плоской крыше царского дворца, лежит до­зорный раб и смотрит на горизонт: когда падет Троя, то на ближней

38

к ней горе зажгут костер, его увидят через море на другой горе и за­жгут второй, потом третий, и так огненная весть дойдет до Аргоса: победа одержана, скоро будет домой Агамемнон. Он ждет без сна уже десять лет под зноем и холодом — и вот огонь вспыхивает, до­зорный вскакивает и бежит оповестить царицу Клитемнестру, хоть и чувствует: не к добру эта весть.

Входит хор аргосских старейшин: они еще ни о чем не знают. Они вспоминают в долгой песне все бедствия войны — и коварство Париса, и измену Елены, и жертвоприношение Ифигении, и нынеш­нюю неправедную власть в Аргосе: зачем все это? Видно, таков миро­вой закон: не пострадав, не научишься. Они повторяют припев:

«Горе, горе, увы! но добру да будет победа». И молитва словно сбыва­ется: из дворца выходит Клитемнестра и объявляет: «Добру — побе­да!» — Троя взята, герои возвращаются, и кто праведен — тому добрый возврат, а кто грешен — тому недобрый.

Хор откликается новой песней: в ней благодарность богам за по­беду и тревога за вождей-победителей. Потому что трудно быть пра­ведным — блюсти меру: Троя пала за гордыню, теперь не впасть бы нам в гордыню самим: малое счастье верней большого. И точно: яв­ляется вестник Агамемнона, подтверждает победу, поминает десять лет мучений под Троей и рассказывает о буре на обратном пути, когда все море «расцвело трупами» — видно, много было неправед­ных. Но Агамемнон жив, близится и велик, как бог. Хор вновь поет, как вина родит вину, и вновь клянет зачинщицу войны — Елену, се­стру Клитемнестры.

И вот наконец въезжает Агамемнон с пленниками. Он и впрямь велик, как бог: «Со мной победа: будь она со мной и здесь!» Клитем­нестра, склоняясь, стелет ему пурпурный ковер. Он отшатывается: «Я человек, а пурпуром лишь бога чтут». Но она быстро его уговаривает, и Агамемнон вступает во дворец по пурпуру, а Клитемнестра входит за ним с двусмысленной молитвою: «О Зевс-Свершитель, все сверши, о чем молю!» Мера превышена: близится расплата. Хор поет о смут­ном предчувствии беды. И слышит неожиданный отклик: на сцене осталась пленница Агамемнона, троянская царевна Кассандра, ее по­любил когда-то Аполлон и дал ей дар пророчества, но она отвергла Аполлона, и за это ее пророчествам никто не верит. Теперь она от-

39

рывистыми криками кричит о прошлом и будущем аргосского дома: людская бойня, съеденные младенцы, сеть и топор, пьяная кровь, собственная смерть, хор Эринний и сын, казнящий мать! Хору страшно. И тут из-за сцены раздается стон Агамемнона: «О ужас! в доме собственном разит топор!.. О горе мне! другой удар: уходит жизнь». Что делать?

Во внутренних покоях дворца лежат трупы Агамемнона и Кассанд­ры, над ними — Клитемнестра. «Я лгала, я хитрила — теперь говорю правду. Вместо тайной ненависти — открытая месть: за убитую дочь, за пленную наложницу. И мстящие Эриннии — за меня!» Хор в ужасе плачет о царе и клянет злодейку: демон мести поселился в доме, нет конца беде. Рядом с Клитемнестрой встает Эгисф: «Моя сила, моя прав­да, моя месть за Фиеста и его детей!» Старцы из хора идут на Эгисфа с обнаженными мечами, Эгисф кличет стражу, Клитемнестра их разни­мает: «уж и так велика жатва смерти — пусть бессильные лаются, а наше дело — царствовать!» Первой трагедии — конец.

Действие второй трагедии — восемь лет спустя: Орест вырос и в сопровождении Пилада приходит мстить. Он склоняется над могилой Агамемнона и в знак верности кладет на нее отрезанную прядь своих волос. А потом прячется, потому что видит приближающийся хор.

Это хоэфоры, совершительницы возлияний, — по ним называется трагедия. Возлияния водой, вином и медом делались на могилах, чтобы почтить покойника. Клитемнестра продолжает бояться Ага­мемнона и мертвым, ей снятся страшные сны, поэтому она прислала сюда с возлияниями своих рабынь во главе с Электрой, сестрой Орес­та. Они любят Агамемнона, ненавидят Клитемнестру и Эгисфа, тос­куют об Оресте: «Пусть я буду не такой, как мать, — молит Электра, — и пусть вернется Орест отомстить за отца!» Но может быть, он уже вернулся? Вот на могиле прядь волос — цвет в цвет с волосами Электры; вот перед могилой отпечаток ноги — след в след с ногою Электры. Электра с хоэфорами не знает, что и думать. И тут к ним выходит Орест.

Узнание совершается быстро: конечно, сначала Электра не верит, но Орест показывает ей: «Вот мои волосы: приложи прядь к моей го­лове, и ты увидишь, где она отрезана; вот мой плащ — ты сама со­ткала его мне, когда я был еще ребенком». Брат и сестра обнимают

40

друг друга: «Мы вместе, с нами правда, и над нами — Зевс!» Правда Зевса, веление Аполлона и воля к мести соединяют их против общей обидчицы — Клитемнестры и ее Эгисфа. Перекликаясь с хором, они молятся богам о помощи. Клитемнестре снилось, будто она родила змею и змея ужалила ее в грудь? Пусть же сбудется этот сон! Орест рассказывает Электре и хору, как проникнет он во дворец к злой ца­рице; хор отвечает песней о злых женщинах былых времен — о женах, из ревности перебивших всех мужяин на острове Лемносе, о Скилле, ради любовника погубившей отца, об Алфее, которая, мстя за братьев, извела родного сына,

Начинается воплощение замысла: Орест и Пилад, переодетые странниками, стучатся во дворец. К ним выходит Клитемнестра. «Я проходил через Фокиду, — говорит Орест, — и мне сказали: передай в Аргос, что Орест умер; если хотят — пусть пришлют за прахом». Клитемнестра вскрикивает: ей жалко сына, она хотела спасти его от Эгисфа, но не спасла от смерти. Неузнанный Орест с Пиладом вхо­дят в дом. Нарастание трагизма перебивается эпизодом почти коми­ческим: старая нянька Ореста плачется перед хором, как она любила его малюткой, и кормила, и поила, и стирала пеленки, а теперь он умер. «Не плачь — может быть, и не умер!» — говорит ей старшая в хоре. Час близок, хор взывает к Зевсу: «Помоги!»; к предкам: «Сме­ните гнев на милость!»; к Оресту: «Будь тверд! если мать вскрикнет:

«сын!» — ты ответь ей: «отец!»

Является Эгисф: верить или не верить вестям? Он входит во дво­рец, хор замирает, — и из дворца доносятся удар и стон. Выбегает Клитемнестра, за нею Орест с мечом и Пилад. Она раскрывает грудь: «Пожалей! этой грудью я тебя вскормила, у этой груди я тебя баюка­ла». Оресту страшно. «Пилад, что делать?» — спрашивает он. И Пилад, до этого не сказавший ни слова, говорит: «А воля Аполлона? а твои клятвы?» Больше Орест не колеблется. «Это судьба судила мне убить мужа!» — кричит Клитемнестра. «А мне — тебя», — отвечает Орест. «Ты, сын, убьешь меня, мать?» — «Ты сама себе убийца». — «Кровь матери отомстит тебе!» — «Кровь отца страшней». Орест ведет мать в дом — на казнь. Хор в смятении поет: «Воля Аполло­на — смертному закон; скоро минует зло».

Раскрывается внутренность дворца, лежат трупы Клитемнестры и

41

Эгисфа, над ними — Орест, потрясающий кровавым покрывалом Агамемнона. Он уже чувствует безумящее приближение Эринний. Он говорит: «Аполлон велел мне, мстя за отца, убить мать; Аполлон обещал мне очистить меня от кровавого греха. Странником-просите­лем с масличной ветвью в руках я пойду к его алтарю; а вы будьте свидетелями моего горя». Он убегает, хор поет: «Что-то будет?» На этом кончается вторая трагедия.

Третья трагедия, «Евмениды», начинается перед храмом Аполлона в Дельфах, где середина земного круга; храм этот принадлежал сперва Гее-Земле, потом Фемиде-Справедливости, теперь Аполлону-Вещате­лю. У алтаря — Орест с мечом и масличной ветвью просителя; во­круг хор Эринний, дочерей Ночи, черных и чудовищных. Они спят:

это Аполлон навел на них сон, чтобы вызволить Ореста. Аполлон го­ворит ему: «Беги, пересеки землю и море, предстань в Афины, там будет суд». «Помни обо мне!» — молит Орест. «Помню», — отвеча­ет Аполлон. Орест убегает.

Является тень Клитемнестры. Она взывает к Эринниям: «Вот моя рана, вот моя кровь, а вы спите: где же ваше мщение?» Эриннии пробуждаются и хором клянут Аполлона: «Ты спасаешь грешника, ты рушишь вечную Правду, младшие боги попирают старших!» Аполлон принимает вызов: происходит первый, еще короткий спор. «Он убил мать!» — «А она убила мужа». — «Муж жене — не родная кровь:

матереубийство страшней мужеубийства». — «Муж жене — родной по закону, сын матери — родной по природе; а закон всюду един, и в природе не святее, чем в семье и обществе. Так положил Зевс, всту­пив в законный брак с своею Герою». — «Что ж, ты — с молодыми богами, мы — со старыми!» И они устремляются прочь, в Афины:

Эриннии — губить Ореста, Аполлон — спасать Ореста.

Действие переносится в Афины: Орест сидит перед храмом бо­гини, обняв ее кумир, и взывает к ее суду, Эриннии хороводом во­круг него поют знаменитую «вяжущую песнь»: «Мы блюдем кровавый закон: кто пролил родную кровь — тому поплатиться своей; иначе не станет рода! Он бежать — мы за ним; он в Аид — мы за ним; вот голос старинной Правды!» Афина предстает из храма:

«Не мне вас судить: кого осужу, тот станет врагом афинянам, а я этого не хочу; пусть же лучшие из афинян сами свершат суд, сами

42

сделают выбор». Хор в тревоге: что решат люди? не рухнет ли древ­ний порядок?

Выходят судьи — афинские старейшины; за ними — Афина, перед ними — с одной стороны Эриннии, с другой — Орест и его наставник Аполлон. Начинается второй, главный спор. «Ты убил мать». — «А она убила мужа». — «Муж жене — не родная кровь». — «Я такой матери — тоже не родная кровь». — «Он от­рекся от родства!» — «И он прав, — вмешивается Аполлон, — отец сыну родней, чем мать: отец зачинает плод, мать лишь взращивает его в утробе. Отец и без матери может родить: вот перед вами Афина, без матери рожденная из головы Зевса!» — «Вершите суд», — говорит Афина старейшинам. Один за другим они голосуют, опуская камешки в чаши: в чашу осуждения, в чашу ^ оправдания. Подсчитывают: голоса разделились поровну. «Тогда и я подаю мой голос, — говорит Афина, — и подаю за оправдание: милосердие выше озлобления, мужское родство выше женского». С тех пор во все века в афинском суде при равенстве голосов подсудимый считался оправданным — «голосом Афины».

Аполлон с победою, Орест с благодарностью покидают сцену. Перед Афиной остаются Эриннии. Они в неистовстве: рушатся древ­ние устои, люди попирают родовые законы, как покарать их? На­слать ли на афинян голод, чуму, смерть? «Не нужно, — убеждает их Афина. — Милосердие выше озлобления: пошлите афинской земле плодородие, афинским семьям многодетность, афинскому государству крепость. Родовая месть цепью убийств подтачивает государство из­нутри, а государство должно быть прочным, чтобы противостоять внешним врагам. Будьте милостивы к афинянам, и афиняне будут вечно чтить вас как «Благих богинь» — Евменид. А святилище ваше будет меж холмом, где стоит мой храм, и холмом, где судит вот этот суд». И хор постепенно умиротворяется, принимает новую почесть, благословляет афинскую землю: «Прочь раздоры, да не будет крови за кровь, да будет радость за радость, да сплотятся все вкруг общих дел, против общих врагов». И уже не Эринниями, а Евменидами, под во­дительством Афины, хор покидает сцену.

М. Л. Гаспаров

43

Прометей прикованный (Prometheus desmotes)

Трагедия (450-е до н. э.?)

С титаном Прометеем, благодетелем человечества, мы уже встреча­лись в поэме Гесиода «Феогония». Там он — умный хитрец, который устраивает дележ жертвенного бычьего мяса между людьми и богами так, чтобы лучшая часть досталась в пищу людям. А затем, когда ра­зозленный Зевс не хочет, чтобы люди могли варить и жарить достав­шееся им мясо, и отказывается дать им огонь, Прометей похищает этот огонь тайком и приносит людям в полом тростнике. За это Зевс приковывает Прометея к столбу на востоке земли и насылает орла выклевывать его печень. Только через много веков герой Геракл убьет этого орла и освободит Прометея.

Потом этот миф стали рассказывать иначе. Прометей стал велича­вей и возвышенней: он не хитрец и вор, а мудрый провидец. (Само имя «Прометей» значит «Промыслитель».) В начале мира, когда старшие боги, Титаны, боролись с младшими богами, Олимпийцами, он знал, что силою Олимпийцев не взять, и предложил помочь Тита­нам хитростью; но те, надменно полагаясь на свою силу, отказались, и тогда Прометей, видя их обреченность, перешел на сторону Олим­пийцев и помог им одержать победу. Поэтому расправа Зевса со своим бывшим другом и союзником стала казаться еще более жесто­кой.

Мало этого, Прометею открыто и то, что будет в конце мира. Олимпийцы боятся, что как они свергли в свое время отцов-Титанов, так и их когда-нибудь свергнут новые боги, их потомки. Как это предотвратить, они не знают. Знает Прометей; затем Зевс и терзает Прометея, чтобы вызнать у него эту тайну. Но Прометей гордо мол­чит. Только когда Зевсов сын Геракл — еще не бог, а только труже­ник-герой — в благодарность за все добро, которое Прометей сделал людям, убивает терзающего орла и облегчает Прометеевы муки, то Прометей в благодарность открывает тайну, как спасти власть Зевса и всех Олимпийцев. Есть морская богиня, красавица Фетида, и Зевс до­бивается ее любви. Пусть он не делает этого: судьбой назначено, что у Фетиды родится сын сильнее своего отца. Если это будет сын Зевса, то он станет сильнее Зевса и свергнет его: власти Олимпийцев придет

44

конец. И Зевс отказывается от мысли о Фетиде, а Прометея в благо­дарность освобождает от казни и принимает на Олимп. Фетиду же выдали замуж за смертного человека, и от этого брака у нее родился герой Ахилл, который действительно был сильнее не только своего отца, но и всех людей на свете.

Вот по этому рассказу и сделал свою трагедию о Прометее поэт Эсхил.

Действие происходит на краю земли, в дальней Скифии, средь диких гор — может быть, это Кавказ. Два демона, Власть и Насилие, вводят на сцену Прометея; бог огня Гефест должен приковать его к горной скале. Гефесту жаль товарища, но он должен повиноваться судьбе и воле Зевса: «Ты к людям свыше меры был участливым». Руки, плечи, ноги Прометея оковывают кандалами, в грудь вбивают железный клин. Прометей безмолвен. Дело сделано, палачи уходят, Власть бросает презрительно: «Ты — Промыслитель, вот и промысли, как самому спастись!»

Только оставшись один, Прометей начинает говорить. Он обраща­ется к небу и солнцу, земле и морю: «Взгляните, что терплю я, бог, от божьих рук!» И все это за то, что похитил для людей огонь, от­крыл им путь к достойной человека жизни.

Является хор нимф — Океанид. Это дочери Океана, другого тита­на, они услышали в своих морских далях грохот и лязг Прометеевых оков. «О, лучше бы мне томиться в Тартаре, чем корчиться здесь у всех на виду! — восклицает Прометей. — Но это не навек: силою Зевс ничего от меня не добьется и придет просить меня о своей тайне смиренно и ласково». — «За что он казнит тебя?» — «За ми­лосердие к людям, ибо сам он немилосерден». За Океанидами входит их отец Океан: он когда-то воевал против Олимпийцев вместе с ос­тальными Титанами, но смирился, покорился, прощен и мирно пле­щется по всем концам света. Пусть смирится и Прометей, не то не миновать ему еще худшей кары: Зевс мстителен! Прометей презри­тельно отвергает его советы: «Обо мне не заботься, позаботься о себе:

как бы тебя самого не покарал Зевс за сочувствие преступнику!» Океан уходит, Океаниды поют сострадательную песню, поминая в ней и Прометеева брата Атланта, который вот так же мучится на за­падном конце света, поддерживая плечами медный небосвод.

45

Прометей рассказывает хору, сколько доброго он сделал для людей. Они были неразумны, как дети, — он дал им ум и речь. Они томились заботами — он внушил им надежды. Они жили в пещерах, пугаясь каждой ночи и каждой зимы, — он заставил их строить дома от холода, объяснил движение небесных светил в смене времен года, научил письму и счету, чтобы передавать знания потомкам. Это он указал для них руды под землей, впряг им быков в соху, сделал телеги для земных дорог и корабли для морских путей. Они умирали от бо­лезней — он открыл им целебные травы. Они не понимали вещих знамений богов и природы — он научил их гадать и по птичьим кри­кам, и по жертвенному огню, и по внутренностям жертвенных жи­вотных. «Воистину был ты спасителем для людей,— говорит хор, — как же ты не спас самого себя?» «Судьба сильней меня», — отвечает Прометей. «И сильнее Зевса?» — «И сильнее Зевса». — «Какая же судьба суждена Зевсу?» — «Не спрашивай: это моя великая тайна». Хор поет скорбную песню.

В эти воспоминания о прошлом вдруг врывается будущее. На сцену вбегает возлюбленная Зевса — царевна Ио, превращенная в корову. (На театре это был актер в рогатой маске.) Зевс обратил ее в корову, чтобы скрыть от ревности своей супруги, богини Геры. Гера догадалась об этом и потребовала корову себе в подарок, а потом на­слала на нее страшного овода, который погнал несчастную по всему свету. Так попала она, измученная болью до безумия, и к Прометеевым горам. Титан, «защитник и заступник человеческий», ее жалеет;

он рассказывает ей, какие дальнейшие скитания предстоят ей по Ев­ропе и Азии, сквозь зной и холод, среди дикарей и чудовищ, пока не достигнет она Египта. А в Египте родит она сына от Зевса, а потом­ком этого сына в двенадцатом колене будет Геракл, стрелок из лука, который придет сюда спасти Прометея — хотя бы против воли Зевса. «А если Зевс не позволит?» — «Тогда Зевс погибнет». — «Кто же его погубит?» — «Сам себя, замыслив неразумный брак». — «Какой?» — «Я не скажу ни слова более». Тут разговору конец: Ио вновь чувствует жало овода, вновь впадает в безумие и в отчаянии мчится прочь. Хор Океанид поет: «Да минет нас вожделенье богов: ужасна их любовь и опасна».

Сказано о прошлом, сказано о будущем; теперь на очереди

46

страшное настоящее. Вот идет слуга и вестник Зевса — бог Гермес. Прометей его презирает как прихлебателя хозяев Олимпийцев. «Что сказал ты о судьбе Зевса, о неразумном браке, о грозящей гибели? Признавайся, не то горько пострадаешь!» — «Лучше страдать, чем прислужничать, как ты; а я — бессмертен, я видел падение Урана, падение Крона, увижу и падение Зевса». — «Берегись: быть тебе в подземном Тартаре, где мучатся Титаны, а потом стоять тебе здесь с раною в боку, и орел будет клевать твою печень». — «Все это я знал заранее; пусть бушуют боги, я ненавижу их!» Гермес исчезает — и действительно Прометей восклицает: «Вот и впрямь вокруг задрожала земля, / И молнии вьются, и громы гремят... / О Небо, о мать свя­тая, Земля, / Посмотрите: страдаю безвинно!» Это конец трагедии.

М. Л. Гаспаров

Софокл (Sophocles) 496—406 до н. э.

Антигона (Antigone) - Трагедия (442 до н. э.)

В Афинах говорили: «Выше всего в жизни людской — закон, и непи­саный закон — выше писаного». Неписаный закон — вечен, он дан природой, на нем держится всякое человеческое общество: он велит чтить богов, любить родных, жалеть слабых. Писаный закон — в каждом государстве свой, он установлен людьми, он не вечен, его можно издать и отменить. О том, что неписаный закон выше писа­ного, сочинил афинянин Софокл трагедию «Антигона».

Был в Фивах царь Эдип — мудрец, грешник и страдалец. По воле судьбы ему выпала страшная доля — не ведая, убить родного отца и жениться на родной матери. По собственной воле он казнил себя — выколол глаза, чтоб не видеть света, как не видел он своих невольных преступлений. По воле богов ему было даровано прощение и блажен­ная смерть, О жизни его Софокл написал трагедию «Царь Эдип», о смерти его — трагедию «Эдип в Колоне».

От кровосмесительного брака у Эдипа было два сына — Этеокл и Полигоник — и две дочери — Антигона и Исмена. Когда Эдип отрек-

48

ся от власти и удалился в изгнание, править стали вдвоем Этеокл и Полиник под надзором старого Креонта, свойственника и советника Эдипа. Очень скоро братья поссорились: Этеокл изгнал Полиника, тот собрал на чужой стороне большое войско и пошел на Фивы вой­ной. Был бой под стенами Фив, в поединке брат сошелся с братом, и оба погибли. Об этом Эсхил написал трагедию «Семеро против Фив». В концовке этой трагедии появляются и Антигона и Исмена, оплаки­вающие братьев. А о том, что было дальше, написал в «Антигоне» Софокл.

После гибели Этеокла и Полиника власть над Фивами принял Креонт. Первым его делом был указ: Этеокла, законного царя, пав­шего за отечество, похоронить с честью, а Полиника, приведшего врагов на родной город, лишить погребения и бросить на растерзание псам и стервятникам. Это было не в обычае: считалось, что душа не­погребенного не может найти успокоения в загробном царстве и что мстить беззащитным мертвым — недостойно людей и неугодно богам. Но Креонт думал не о людях и не о богах, а о государстве и власти.

Но о людях и о богах, о чести и благочестии подумала слабая де­вушка — Антигона. Полиник ей такой же брат, как Этеокл, и она должна позаботиться, чтобы душа его нашла такое же загробное ус­покоение. Указ еще не оглашен, но она уже готова его преступить. Она зовет свою сестру Исмену — с их разговора начинается траге­дия. «Поможешь ли ты мне?» — «Как можно? Мы — слабые жен­щины, наш удел — повиновение, за непосильное нет с нас спроса:

богов я чту, но против государства не пойду». — «Хорошо, я пойду одна, хотя бы на смерть, а ты оставайся, коли не боишься богов». — «Ты безумна!» — «Оставь меня одну с моим безумьем». — «Что ж, иди; все равно я тебя люблю».

Входит хор фиванских старейшин, вместо тревоги звучит ликова­ние: ведь одержана победа, Фивы спасены, время праздновать и бла­годарить богов. Навстречу хору выходит Креонт и оглашает свой указ:

герою — честь, злодею — срам, тело Полиника брошено на поруга­ние, к нему приставлена стража, кто нарушит царский указ, тому смерть. И в ответ на эти торжественные слова вбегает стражник со сбивчивыми объяснениями: указ уже нарушен, кто-то присыпал труп землею — пусть символически, но погребение совершилось, стража

49

не уследила, а ему теперь отвечать, и он в ужасе. Креонт разъярен: найти преступника или страже не сносить голов!

«Могуч человек, но дерзок! — поет хор. — Он покорил землю и море, он владеет мыслью и словом, он строит города и правит; но к добру или к худу его мощь? Кто правду чтит, тот хорош; кто в крив­ду впал, тот опасен». О ком он говорит: о преступнике или о Креонте?

Вдруг хор умолкает, пораженный: возвращается стражник, а за ним — пленная Антигона. «Мы смахнули с трупа землю, сели сторо­жить дальше, и вдруг видим: приходит царевна, плачет над телом, вновь осыпает землею, хочет совершить возлияния, — вот она!» — «Ты преступила указ?» — «Да, ибо он не от Зевса и не от вечной Правды: неписаный закон выше писаного, нарушить его — страшнее смерти; хочешь казнить — казни, воля твоя, а правда моя». — «Ты идешь против сограждан?» — «Они — со мною, только тебя боят­ся». — «Ты позоришь брата-героя!» — «Нет, я чту брата-мертве­ца». — «Не станет другом враг и после смерти». — «Делить любовь — удел мой, не вражду». На их голоса выходит Исмена, царь осыпает и ее упреками: «Ты — пособница!» — «Нет, сестре я не по­могала, но умереть с ней готова». — «Не смей умирать со мной — я выбрала смерть, ты — жизнь». — «Обе они безумны, — обрывает Креонт, — под замок их, и да исполнится мой указ». — «Смерть?» — «Смерть!» Хор в ужасе поет: божьему гневу нет конца, беда за бедой — как волна за волной, конец Эдипову роду: боги тешат людей надеждами, но не дают им сбыться.

Креонту непросто было решиться обречь на казнь Антигону. Она не только дочь его сестры — она еще и невеста его сына, будущего царя. Креонт вызывает царевича: «Твоя невеста нарушила указ;

смерть — ей приговор. Правителю повиноваться должно во всем — в законном и в незаконном. Порядок — в повиновении; а падет по­рядок — погибнет и государство». — «Может быть, ты и прав, — возражает сын, — но почему тогда весь город ропщет и жалеет ца­ревну? Или ты один справедлив, а весь народ, о котором ты печешь­ся, — беззаконен?» — «Государство подвластно царю!» — восклицает Креонт. «Нет собственников над народом», — отвечает ему сын. Царь непреклонен: Антигону замуруют в подземной гробни­це, пусть спасут ее подземные боги, которых она так чтит, а люди ее

50

больше не увидят, «Тогда и меня ты больше не увидишь!» И с этими словами царевич уходит. «Вот она, сила любви! — восклицает хор. — Эрот, твой стяг — знамя побед! Эрот — ловец лучших добыч! Всех покорил людей ты — и, покорив, безумишь...»

Антигону ведут на казнь. Силы ее кончились, она горько плачет, но ни о чем не жалеет. Плач Антигоны перекликается с плачем хора. «Вот вместо свадьбы мне — казнь, вместо любви мне — смерть!» — «И за то тебе вечная честь: ты сама избрала себе путь — умереть за божию правду!» — «Заживо схожу я в Аид, где отец мой Эдип и мать, победитель брат и побежденный брат, но они похоронены мертвые, а я — живая!» — «Родовой на вас грех, гордыня тебя ув­лекла: неписаный чтя закон, нельзя преступать и писаный». — «Если божий закон выше людских, то за что мне смерть? Зачем молиться богам, если за благочестие объявляют меня нечестивицей? Если боги за царя — искуплю вину; но если боги за меня — поплатится царь». Антигону уводят; хор в длинной песне поминает страдальцев и стра­далиц былых времен, виновных и невинных, равно потерпевших от гнева богов.

Царский суд свершен — начинается божий суд. К Креонту явля­ется Тиресий, любимец богов, слепой прорицатель — тот, который предостерегал еще Эдипа. Не только народ недоволен царской рас­правой — гневаются и боги: огонь не хочет гореть на алтарях, вещие птицы не хотят давать знамений. Креонт не верит: «Не человеку бога осквернить!» Тиресий возвышает голос: «Ты попрал законы природы и богов: мертвого оставил без погребения, живую замкнул в могиле! Быть теперь в городе заразе, как при Эдипе, а тебе поплатиться мертвым за мертвых — лишиться сына!» Царь смущен, он впервые просит совета у хора; уступить ли? «Уступи!» — говорит хор. И царь отменяет свой приказ, велит освободить Антигону, похоронить Поли­ника: да, божий закон выше людского. Хор поет молитву Дионису, богу, рожденному в Фивах: помоги согражданам!

Но поздно. Вестник приносит весть: нет в живых ни Антигоны, ни жениха ее. Царевну в подземной гробнице нашли повесившейся; а царский сын обнимал ее труп. Вошел Креонт, царевич бросился на отца, царь отпрянул, и тогда царевич вонзил меч себе в грудь. Труп лежит на трупе, брак их совершился в могиле. Вестника молча слу­шает царица — жена Креонта, мать царевича; выслушав, поворачива-

51

ется и уходит; а через минуту вбегает новый вестник: царица броси­лась на меч, царица убила себя, не в силах жить без сына. Креонт один на сцене оплакивает себя, своих родных и свою вину, и хор вто­рит ему, как вторил Антигоне: «Мудрость — высшее благо, горды­ня — худший грех, спесь — спесивцу казнь, и под старость она неразумного разуму учит». Этими словами заканчивается трагедия.

М. Л. и В. М. Гаспаровы

Трахинянки (Trachiniai) - Трагедия (440—430-е до н. э.)

«Трахинянки» — значит «девушки из города Трахина». Трахин («скалистый») — это маленький городок в глухой горной окраине Греции, под горой Этой, недалеко от славного ущелья Фермопил. Знаменит он только тем, что в нем прожил свои последние годы ве­личайший из греческих героев — Геракл, сын Зевса. На горе Эте он принял добровольную смерть на костре, вознесся к небесам и стал богом. Невольной виновницей этой его мученической кончины была его жена Деянира, верная и любящая. Она — героиня этой трагедии, а хор трахинских девушек — это ее собеседницы.

Почти все греческие герои были царями в разных городах и го­родках, — кроме Геракла. Свою будущую божественность он отраба­тывал подневольным трудом на службе у ничтожного царя из Южной Греции. Для него он совершил двенадцать подвигов, один другого тяжелее. Последним был спуск в Аид, подземное царство, за страшным трехглавым псом, сторожившим царство мертвых. Там, в Аиде, он встретил тень богатыря Мелеагра, тоже борца с чудовища­ми, самого могучего из старших героев. Мелеагр сказал ему: «Там, на земле, у меня осталась сестра по имени Деянира; возьми ее в жены, она достойна тебя».

Когда Геракл кончил свою подневольную службу, он пошел на край Греции свататься к Деянире. Он пришел вовремя: там текла река Ахелой, самая большая в Греции, и бог ее требовал Деяниру себе в жены. Геракл схватился с богом в борьбе, придавил его, как гора; тот обернулся змеем, Геракл стиснул ему горло; тот обернулся

52

быком, Геракл сломил ему рог. Ахелой покорился, спасенная Деянира досталась Гераклу, и он повез ее с собою в обратный путь.

Путь лежал еще через одну реку, а перевозчиком на той реке был дикий кентавр Несс, получеловек-полуконь. Деянира ему понрави­лась, и он захотел похитить ее. Но у Геракла был лук и были стрелы, отравленные черной кровью многоглавой змеи Гидры, которую он когда-то победил и изрубил. Стрела Геракла настигла кентавра, и тот понял, что пришла его смерть. Тогда, чтобы отомстить Гераклу, он сказал Деянире: «Я любил тебя, и хочу тебе сделать добро. Возьми крови из моей раны и храни ее от света и людей. Если муж твой по­любит другую, то намажь его одежду этой кровью, и любовь его вер­нется к тебе». Деянира так и сделала, не зная, что Нессова кровь отравлена стрелою Геракла.

Прошло время, и ей пришлось вспомнить об этой крови. Геракл гостил у знакомого царя в городе Эхалии (в двух днях пути от Трахина), и ему полюбилась царская дочь Иола. Он потребовал у царя ее себе в наложницы. Царь отказал, а царский сын насмешливо доба­вил: «Не к лицу ей быть за тем, кто двенадцать лет служил, как под­невольный раб». Геракл рассердился и столкнул царского сына со стены — единственный раз в жизни убил врага не силой, а обманом. Боги наказали его за это — еще раз отдали в рабство на год к рас­путной заморской царице Омфале. Деянира ничего об этом не знала. Она жила в Трахине одна с юным сыном Гиллом и терпеливо ждала возвращения мужа.

Здесь и начинается драма Софокла.

На сцене Деянира, она полна тревоги. уходя, Геракл велел ей ждать его год и два месяца. Ему было пророчество: если погибнуть — то от мертвого; а если не погибнуть — то вернуться и обрести нако­нец отдых после трудов. Но вот прошли и год и два месяца, а его все нет. Неужели сбылось пророчество, и он погиб от какого-то мертво­го, и уже не вернется доживать свои дни на покое рядом с ней? Хор трахинянок ободряет ее: нет, хоть во всякой жизни есть и радости и беды, но отец Зевс не оставит Геракла! Тогда Деянира зовет своего сына Гилла и просит его пойти на поиски отца. Он готов: до него уже дошел слух, что Геракл провел год в рабстве у Омфалы, а потом пошел походом на Эхалию — мстить царю-обидчику. И Гилл отправ­ляется искать его под Эхалию.

53

Едва Гилл уходит, как и в самом деле слух подтверждается: от Ге­ракла приходят вестники — сказать о победе и о близком его возвра­щении. Их двое, и они не безликие, как обычно в трагедиях: у каждого свой характер. Старший из них ведет с собою группу без­молвных пленниц: да, Геракл отслужил свой год у Омфалы, а потом пошел на Эхалию, взял город, захватил пленниц и шлет их рабынями Деянире, а сам должен принести благодарственные жертвы богам и тотчас будет вслед. Деянире жаль пленниц: только что они были знат­ными и богатыми, а теперь — рабыни. Деянира заговаривает с одной из них, самой красивой, но та молчит. Деянира отсылает их в дом — и тут к ней подходит второй вестник. «Старший сказал тебе не всю правду. Не из мести Геракл брал Эхалию, а из любви к царевне Иоле: это с ней ты сейчас заговаривала, а она молчала». Нехотя старший вестник признает: это так. «Да, — говорит Деянира, — любовь есть бог, человек пред ней бессилен. Подожди немного: я дам тебе пода­рок для Геракла».

Хор поет песню во славу всевластной любви. А потом Деянира рассказывает трахинянкам о своем подарке для Геракла: это плащ, который она натерла той самой кровью Несса, чтобы вернуть себе Гераклову любовь, потому что ей обидно делить Геракла с соперни­цей. «Надежно ли это?» — спрашивает хор. «Я уверена, но не про­бовала». — «Уверенности мало, нужен опыт». — «Сейчас будет». И она передает вестнику закрытый ларец с плащом: пусть Геракл наде­нет его, когда будет приносить благодарственные жертвы богам.

Хор поет радостную песню во славу возвращающегося Геракла. Но Деянира в страхе. Она натирала плащ клоком овечьей шерсти, а потом бросила этот кровавый клок наземь, — и вдруг, говорит она, он вскипел на солнце темной пеной и растекся по земле красно-бурым пятном. Не грозит ли беда? не обманул ли ее кентавр? не от­рава ли это вместо приворота? И впрямь, не успевает хор ее успокоить, как стремительным шагом входит Гилл: «Ты убила Ге­ракла, ты убила моего отца!» И он рассказывает: Геракл надел плащ, Геракл зарезал жертвенных быков, Геракл разжег костер для все­сожжения, — но когда костер дохнул жаром на плащ, тот словно прилип к его телу, вгрызся болью до костей, словно огонь или змеи­ный яд, и Геракл упал в корчах, с криками проклиная и плащ, и ту, которая его прислала. Сейчас его несут на носилках в Трахин, но до­несут ли живым?

54

Деянира молча слушает этот рассказ, поворачивается и скрывается в дом. Хор в ужасе поет о наставшей беде. Выбегает вестница — ста­рая кормилица Деяниры: Деянира убила себя. В слезах обошла она дом, простилась с алтарями богов, поцеловала двери и пороги, села на брачное ложе и вонзила меч в левую грудь. Гилл в отчаянии — не успел ей помешать. Хор в двойном ужасе: смерть Деяниры в доме, смерть Геракла у ворот, что страшней?

Приближается конец. Вносят Геракла, он мечется на носилках с неистовыми криками: победитель чудовищ, самый могучий из смерт­ных, он погибает от женщины и взывает к сыну: «Отомсти!» В про­межутках между стонами Гилл объясняет ему: Деяниры уже нет, вина ее — невольная, это ее обманул когда-то злой кентавр. Теперь Гераклу ясно: пророчества сбылись, это он погибает от мертвого, а отдых, который его ждет, — это смерть. Он приказывает сыну: «Вот два последние мои завета: первый — отнеси меня на гору Эту и по­ложи на погребальный костер; второй — ту Иолу, которую я не успел взять за себя, возьми ты, чтобы она стада матерью моих потом­ков». Гилл в ужасе: заживо сжечь отца, жениться на той, которая — причина смерти и Геракла и Деяниры? Но противиться Гераклу он не может. Геракла уносят; никто еще не знает, что с этого костра он вознесется к небесам и станет богом. Гилл провожает его словами:

«Никому недоступно грядущее зреть, / Но увы, настоящее горестно нам / И постыдно богам, / А всего тяжелее оно для того, / Кто пал роковою жертвой».

И хор вторит: «Разойдемся теперь и мы по домам: / Увидели мы ужасную смерть, / И много мук, небывалых мук, — / Но на все была Зевсова воля».

М. Л. Гаспаров

Царь Эдип (Oidipous Tyraimos) - Трагедия (429—425 до н. э.)

Это трагедия о роке и свободе: не в том свобода человека, чтобы де­лать то, что он хочет, а в том, чтобы принимать на себя ответствен­ность даже за то, чего он не хотел.

55

В городе Фивах правили царь Лаий и царица Иокаста. От дель­фийского оракула царь Лаий получил страшное предсказание: «Если ты родишь сына, то погибнешь от его руки». Поэтому, когда у него родился сын, он отнял его у матери, отдал пастуху и велел отнести на горные пастбища Киферона, а там бросить на съедение хищным зве­рям. Пастуху стало жалко младенца. На Кифероне он встретил пасту­ха со стадом из соседнего царства — Коринфского и отдал младенца ему, не сказавши, кто это такой. Тот отнес младенца к своему царю. У коринфского царя не было детей; он усыновил младенца и воспи­тал как своего наследника. Назвали мальчика — Эдип.

Эдип вырос сильным и умным. Он считал себя сыном коринфско­го царя, но до него стали доходить слухи, будто он приемыш. Он пошел к дельфийскому оракулу спросить: чей он сын? Оракул отве­тил: «Чей бы ты ни был, тебе суждено убить родного отца и женить­ся на родной матери». Эдип был в ужасе. Он решил не возвращаться в Коринф и пошел, куда глаза глядят. На распутье он встретил колес­ницу, на ней ехал старик с гордой осанкой, вокруг — несколько слуг. Эдип не вовремя посторонился, старик сверху ударил его стрекалом, Эдип в ответ ударил его посохом, старик упал мертвый, началась драка, слуги были перебиты, только один убежал. Такие дорожные случаи были не редкостью; Эдип пошел дальше.

Он дошел до города Фив. Там было смятение: на скале перед го­родом поселилось чудовище Сфинкс, женщина с львиным телом, она задавала прохожим загадки, и кто не мог отгадать, тех растерзывала. Царь Лаий поехал искать помощи у оракула, но в дороге был кем-то убит. Эдипу Сфинкс загадала загадку: «Кто ходит утром на четырех, днем на двух, а вечером на трех?» Эдип ответил: «Это человек: мла­денец на четвереньках, взрослый на своих двоих и старик с посохом». Побежденная верным ответом, Сфинкс бросилась со скалы в про­пасть; Фивы были освобождены. Народ, ликуя, объявил мудрого Эдипа царем и дал ему в жены Лаиеву вдову Иокасту, а в помощни­ки — брата Иокасты, Креонта.

Прошло много лет, и вдруг на Фивы обрушилось божье наказа­ние: от моровой болезни гибли люди, падал скот, сохли хлеба. Народ обращается к Эдипу: «Ты мудр, ты спас нас однажды, спаси и те­перь». Этой мольбой начинается действие трагедии Софокла: народ стоит перед дворцом, к нему выходит Эдип. «Я уже послал Креонта

56

спросить совета у оракула; и вот он уже спешит обратно с вестью». Оракул сказал: «Эта божья кара — за убийство Лаия; найдите и на­кажите убийцу!» — «А почему его не искали до сих пор?» — «Все думали о Сфинкс, а не о нем». — «Хорошо, теперь об этом подумаю я». Хор народа поет молитву богам: отвратите ваш гнев от Фив, по­щадите гибнущих!

Эдип объявляет свой царский указ: найти убийцу Лаия, отлучить его от огня и воды, от молений и жертв, изгнать его на чужбину, и да падет на него проклятие богов! Он не знает, что этим он прокли­нает самого себя, но сейчас ему об этом скажут, В Фивах живет сле­пой старец, прорицатель Тиресий: не укажет ли он, кто убийца? «Не заставляй меня говорить, — просит Тиресий, — не к добру это будет!» Эдип гневается: «уж не сам ли ты замешан в этом убийст­ве?» Тиресий вспыхивает: «Нет, коли так: убийца — ты, себя и казни!» — «уж не Креонт ли рвется к власти, уж не он ли тебя под­говорил?» — «Не Креонту я служу и не тебе, а вещему богу; я слеп, ты зряч, но не видишь, в каком живешь грехе и кто твои отец и мать». — «Что это значит?» — «Разгадывай сам: ты на это мастер». И Тиресий уходит. Хор поет испуганную песню: кто злодей? кто убийца? неужели Эдип? Нет, нельзя этому поверить!

Входит взволнованный Креонт: неужели Эдип подозревает его в измене? «Да», — говорит Эдип. «Зачем мне твое царство? Царь — невольник собственной власти; лучше быть царским помощником, как я». Они осыпают друг друга жестокими упреками. На их голоса из дворца выходит царица Иокаста — сестра Креонта, жена Эдипа. «Он хочет изгнать меня лживыми пророчествами», — говорит ей Эдип. «Не верь, — отвечает Иокаста, — все пророчества лживы: вот Лаию было предсказано погибнуть от сына, но сын наш младенцем погиб на Кифероне, а Лаия убил на распутье неведомый путник». — «На распутье? где? когда? каков был Лаий с виду?» — «По пути в Дельфы, незадолго до твоего к нам прихода, а видом был он сед, прям и, пожалуй, на тебя похож». — «О ужас! И у меня была такая встреча; не я ли был тот путник? Остался ли свидетель?» — «Да, один спасся; это старый пастух, за ним уже послано». Эдип в волне­нии; хор поет встревоженную песню: «Ненадежно людское величие;

боги, спасите нас от гордыни!»

И тут в действии происходит поворот. На сцене появляется не-

57

ожиданный человек: вестник из соседнего Коринфа. Умер коринф­ский царь, и коринфяне зовут Эдипа принять царство. Эдип омрача­ется: «Да, лживы все пророчества! Было мне предсказано убить отца, но вот — он умер своею смертью. Но еще мне было предсказано жениться на матери; и пока жива царица-мать, нет мне пути в Ко­ринф». «Если только это тебя удерживает, — говорит вестник, — ус­покойся: ты им не родной сын, а приемный, я сам принес им тебя младенцем с Киферона, а мне тебя там отдал какой-то пастух». «Жена! — обращается Эдип к Иокасте, — не тот ли это пастух, ко­торый был при Лаие? Скорее! Чей я сын на самом деле, я хочу это знать!» Иокаста уже все поняла. «Не дознавайся, — молит она, — тебе же будет хуже!» Эдип ее не слышит, она уходит во дворец, мы ее уже не увидим. Хор поет песню: может быть, Эдип — сын како­го-нибудь бога или нимфы, рожденный на Кифероне и подброшен­ный людям? так ведь бывало!

Но нет. Приводят старого пастуха. «Вот тот, кого ты мне передал во младенчестве», — говорит ему коринфский вестник. «Вот тот, кто на моих глазах убил Лаия», — думает пастух. Он сопротивляется, он не хочет говорить, но Эдип неумолим. «Чей был ребенок?» — спра­шивает он. «Царя Лаия, — отвечает пастух. — И если это вправду ты, то на горе ты родился и на горе мы спасли тебя!» Теперь нако­нец все понял и Эдип. «Проклято мое рождение, проклят мой грех, проклят мой брак!» — восклицает он и бросается во дворец. Хор опять поет: «Ненадежно людское величие! Нет на свете счастливых! Был Эдип мудр; был Эдип царь; а кто он теперь? Отцеубийца и кро­восмеситель !»

Из дворца выбегает вестник. За невольный грех — добровольная казнь: царица Иокаста, мать и жена Эдипа, повесилась в петле, а Эдип в отчаянии, охватив ее труп, сорвал с нее золотую застежку и вонзил иглу себе в глаза, чтоб не видели они чудовищных его дел. Дворец распахивается, хор видит Эдипа с окровавленным лицом. «Как ты решился?..» — «Судьба решила!» — «Кто тебе вну­шил?..» — «Я сам себе судья!» Убийце Лаия — изгнание, оскверни­телю матери — ослепление; «о Киферон, о смертное распутье, о двубрачное ложе!». Верный Креонт, забыв обиду, просит Эдипа ос­таться во дворце: «Лишь ближний вправе видеть муки ближних». Эдип молит отпустить его в изгнание и прощается с детьми: «Я вас

58

не вижу, но о вас я плачу...» Хор поет последние слова трагедии: «О сограждане фиванцы! Вот смотрите: вот Эдип! / Он, загадок разре­шитель, он, могущественный царь, / Тот, на чей удел, бывало, всякий с завистью глядел!.. / Значит, каждый должен помнить о последнем нашем дне, / И назвать счастливым можно человека лишь того, / Кто до самой до кончины не изведал в жизни бед».

М. Л. Гаспаров

Эдип в Колоне (Oidipous epi Colonoi) - Трагедия (406 до н. э.)

Колон — местечко к северу от Афин. Там была священная роща бо­гинь Евменид, страшных блюстительниц правды — тех, о которых писал Эсхил в «Орестее». Среди этой рощи стоял алтарь в честь героя Эдипа: считалось, что этот фиванский герой здесь похоронен и охра­няет эту землю. Как оказался прах фиванского героя в афинской земле — об этом рассказывали по-разному. По одному из этих рас­сказов и написал трагедию Софокл. Он сам был родом из Колона, и эта трагедия была в его жизни последней.

От кровосмесительного брака с матерью у Эдипа были два сына и две дочери: Этеокл и Полиник, Антигона и Исмена. Когда Эдип ослепил себя за грехи и ушел от власти, оба сына отшатнулись от него. Тогда он покинул Фивы и ушел странствовать неведомо куда. Вместе с ним ушла верная дочь Антигона — поводырем при дряхлом слепце. Ослепнув, он прозрел душою: понял, что добровольным самонаказа­нием искупил свою невольную вину, что боги его простили и что умрет он не грешником, а святым. Это значит, что на его могиле будут совершать жертвы и возлияния, а его прах будет охраною той земле, где будет погребен.

Слепой Эдип и усталая Антигона выходят на сцену и присажива­ются отдохнуть. «Где мы?» — спрашивает Эдип. «Это роща лавров и маслин, здесь вьется виноград и поют соловьи, а вдалеке — Афины», — отвечает Антигона. Навстречу им выходит сторож:

«Прочь отсюда, это место запретно для смертных, здесь обитают Ев-мениды, дочери Ночи и Земли». «О счастье! Здесь, под сенью Евме-

59

нид, боги обещали мне блаженную смерть. Ступай, скажи афинскому царю: пусть придет сюда, пусть даст мне малое, а получит многое», — просит Эдип. «От тебя, слепого нищего?» — удивляется сторож. «Я слеп, но разумом зряч». Сторож уходит, а Эдип возносит мольбы к Евменидам и всем богам: «Исполните обещание, пошлите мне долгожданную смерть».

Появляется хор колонских жителей: они тоже сперва рассерже­ны, видя чужеземца на святой земле, но его жалкий вид начинает внушать им сочувствие. «Кто ты?» — «Эдип», — выговаривает тот. «Отцеубийца, кровосмеситель, прочь!» — «Страшен мой грех, но не­волен; не гоните меня — боги справедливы и вас за мою вину не на­кажут. Дайте мне дождаться вашего царя».

Но вместо царя появляется еще одна усталая женщина с дальней стороны — Исмена, вторая дочь Эдипа. У нее дурные вести. В Фивах распри, Этеокл изгнал Полиника, тот собирает в поход Семерых про­тив Фив; боги предрекли: «Если Эдип не будет похоронен в чужой земле — Фивы устоят». И вот за Эдипом уже отправлено посольство. «Нет! — кричит Эдип. — Они отреклись от меня, они изгнали меня, пусть же теперь они погубят друг друга! А я хочу умереть здесь, в афинской земле, ей на благо, врагам ее на страх». Хор тронут. «Тогда соверши очищенье, сделай возлиянье водой и медом, умилостиви Евменид — только они могут простить или не простить убийство роди­ча». Исмена готовит обряд, Эдип в перекличке с хором оплакивает свой грех.

Но вот и афинский царь: это Тесей, знаменитый герой и мудрый правитель. «Чего ты просишь, старец? Я готов помочь тебе — все мы равны под взором богов, сегодня ты в беде, а завтра я». — «Схорони меня здесь, не дай увести меня фивинцам, и прах мой будет стране твоей защитой». — «Вот тебе мое слово». Тесей уходит распорядить­ся, а хор поет хвалу Афинам, Колону и богам, их покровителям:

Афине-владычице, Посейдону-коннику, Деметре-земледелице, Диони­су-виноградарю.

«Не обманите! — молит Антигона. — Вот уже идет фиванский посол с воинами». Это Креонт, свойственник Эдипа, второй в Фивах человек при Эдипе, а теперь при Этеокле. «Прости нашу вину и по­жалей нашу страну: она тебе родная, а эта хоть и хороша, да не твоя». Но Эдип тверд: «Не по дружбе ты пришел, а по нужде, мне

60

же нет нужды идти с тобою». «Будет нужда! — грозит Креонт. — Эй, схватить его дочерей: они наши фиванские подданные! А ты, ста­рик, решай: пойдешь ли со мной или останешься здесь, без помощи, без поводыря!» Хор ропщет, девушки плачут, Эдип проклинает Креонта: «Как ты меня бросаешь одного, так и тебе на склоне лет ос­таться одному!» Это проклятие сбудется в трагедии «Антигона».

На помощь спешит Тесей. «Оскорбитель моего гостя — оскорби­тель и мне! Не позорь свой город — отпусти девушек и ступай прочь». — «За кого заступаешься? — спорит Креонт. — За грешни­ка, за преступника?» — «Мой грех — невольный, — со слезами от­вечает Эдип, — а ты, Креонт, по своей воле грешишь, нападая на немощного и слабых!» Тесей тверд, девушки спасены, хор славит афинскую доблесть.

Но испытания Эдипа не кончены. Как его просил о помощи фиванский Креонт, так теперь к нему пришел просить о помощи из­гнанник сын Полиник. Тот был нагл, этот — трогателен. Он плачет о своей беде и об Эдиповой беде — пусть несчастный поймет несчаст­ного! Он просит прощенья, сулит Эдипу если не трон, то дворец, но Эдип его не слушает. «Вы с братом меня погубили, а сестры ваши меня спасли! Будь же им честь, а вам смерть: не взять тебе Фив, убить вам брат брата, и да будет на вас проклятие Евменид-Эринний». Антигона любит брата, она молит его распустить войско, не гу­бить родину. «Ни я, ни брат не уступим, — отвечает Полиник. — Вижу смерть и иду на смерть, а вас, сестры, да хранят боги». Хор поет: «Жизнь коротка; смерть неотвратна; горестей в жизни больше, чем радостей. Лучшая доля — вовсе не родиться; доля вторая — ско­рее умереть. Труд гнетет, смуты губят; а старость средь мук — как остров средь волн».

Приближается конец. Гремит гром, блещет молния, хор взывает к Зевсу, Эдип призывает Тесея. «Пришел мой последний час: теперь я один с тобой войду в священную рощу, найду заветное место, и там упокоится мой прах. Ни дочери мои, ни граждане твои не будут его знать; лишь ты и твои наследники будете хранить эту тайну, и доколе она хранится, будет Эдипов гроб защитою Афинам от Фив. За мной! а меня ведет Гермес, низводящий души в преисподнюю». Хор, павши на колени, молится подземным богам: «Дайте Эдипу мирно сойти в ваше царство: он заслужил это муками».

61

И боги услышали: вестник сообщает о чудесном конце Эдипа, Он шел как зрячий, он дошел до урочного места, омылся, оделся в белое, простился с Антигоною и Исменою, и тут раздался неведомый голос:

«Иди, Эдип, не медли!» Волосы зашевелились у спутников, они по­вернули и пошли прочь. Когда поворачивали, Эдип и Тесей стояли рядом; когда оглянулись, там стоял один Тесей, заслоняя глаза, как от нестерпимого света. Молния ли вознесла Эдипа, вихрь ли его умчал, земля ли приняла в свое лоно — никто не знает. За вестником воз­вращаются сестры, оплакивая отца, за сестрами — Тесей; сестры от­правляются в родные Фивы, а Тесей с хором повторяют завет Эдипа и его благословение: «Да будет оно нерушимо!»

М. Л. и В. М. Гаспаровы

Еврипид (Euripides) 485 (или 480) — 406 до н. э.

Алкестида (Alcestis) - Трагедия (438 до н. э.)

Это трагедия со счастливым концом. На драматических состязаниях в Афинах был обычай: каждый поэт представлял «трилогию», три тра­гедии, иногда даже подхватывающие друг друга по темам (как у Эсхи­ла), а после них, для разрядки мрачного настроения — «сатировскую драму», где герои и действие были тоже из мифов, но хор непремен­но состоял из веселых сатиров, козлоногих и хвостатых спутников бога вина Диониса; соответственно и сюжет для нее выбирался весе­лый и сказочный. Но приспособить хор сатиров можно было не ко всякому мифу; и вот поэт Еврипид попробовал сделать заключитель­ную драму и со сказочным сюжетом, и со счастливым концом, но без всяких сатиров. Это и была «Алкестида».

Сказочный сюжет здесь — борьба Геракла со Смертью. Греки, как и все народы, представляли когда-то, что Смерть — это чудовищ­ный демон, который приходит к умирающему, хватает его душу и уносит в подземное царство. Всерьез в такого демона давно уже не верили и рассказывали о нем не мифы, а сказки. Например, как хит-

63

рец Сизиф захватил Смерть врасплох, заковал в оковы и долго держал в плену, так что люди на земле перестали умирать, а самому Зевсу пришлось вмешаться и навести порядок. Или как главный богатырь греческих мифов, труженик Геракл, однажды схватился со Смертью врукопашную, осилил ее и вырвал у нее душу, которую демон уже уносил в преисподнюю. Это была душа молодой царицы Алкестиды (Алкесты), жены царя Адмета,

Дело было так. Бог Аполлон поссорился со своим отцом, громо­вержцем Зевсом, и был им наказан: Зевс велел ему целый год слу­жить пастухом у смертного человека — царя Адмета. Адмет был хозяин добрый и ласковый, и Аполлон тоже отплатил ему добром. Он напоил допьяна непреклонных Мойр, богинь судьбы, отмериваю­щих сроки человеческой жизни, и добился для Адмета чуда: когда придет Адмету время умирать, то за него, Адмета, может умереть кто-нибудь другой, а он, Адмет, доживет свою жизнь за этого друго­го. Прошло время, Адмету пришла пора умирать, и он стал искать среди своих родных человека, который согласился бы принять смерть вместо него. Старый отец отказался, старая мать отказалась, и согла­силась только его молодая жена — царица Алкестида. Она так его любила, что готова была отдать за него жизнь, чтобы он продолжал царствовать со славой, растил их детей и помнил о ней.

С этого и начинается трагедия Еврипида. На сцене — бог Апол­лон и демон Смерти. Демон пришел за душой Алкестиды; он злорад­но торжествует: похитить молодую жизнь приятнее, чем жизнь зрелого мужа. «Рано торжествуешь! — говорит ему Аполлон. — Бе­регись: скоро сюда придет человек, который и тебя осилит».

На сцену выходит хор местных жителей: они встревожены, они любят и доброго царя и молодую царицу, они не знают, каких богов молить, чтобы миновала смертная беда. Царская служанка рассказы­вает им: ничем уже не помочь, настал последний час. Алкестида при­готовилась к смерти, омылась, оделась в смертный наряд, помолилась домашним богам: «Храните моего мужа и даруйте моим детям не безвременную смерть, как мне, а должную, на склоне дней!» Прости­лась со своим брачным ложем: «Ах, если и придет сюда другая жена, то будет она не лучше меня, а лишь счастливее!» Простилась с деть­ми, со слугами и с мужем: бедный Адмет, он остается жить, но му­чится тоской, как будто умирает. Сейчас ее вынесут из дворца, чтобы

64

она простилась с солнечным светом. «О горе, горе, — поет хор. — Если можешь, Аполлон, — заступись!»

Из дворца выносят Алкестиду, с ней Адмет, с ними маленькие сын и дочь. Начинается общий плач; Алкестида прощается с землей и небом, ей уже слышен плеск загробной реки. Она обращается к Ад-мету: «Вот моя последняя просьба: не бери другую жену, не бери ма­чеху нашим детям, будь защитником сыну, дай достойного мужа дочери!» «Не возьму другую жену, — отвечает ей Адмет, — буду но­сить по тебе траур до конца дней, не будет в доме моем ни радости, ни песен, а ты являйся мне хоть во снах и встреть меня в преиспод­ней, когда я умру! О, зачем я не Орфей, песнею вымоливший себе возлюбленную у подземного царя!» Речи Алкестиды все короче, она умолкает, она умерла. Хор поет умершей напутственную песню и сулит ей вечную славу между живыми.

Тут-то и появляется Геракл. Он идет на север, ему назначен оче­редной подневольный подвиг: расправиться с жестоким царем, ко­торый убивает захожих гостей и кормит их мясом своих кобылиц-людоедиц. Царь Адмет — его друг, он хотел отдохнуть и подкрепиться в его доме; но в доме грусть, печаль, траур, — может быть, лучше ему поискать другого приюта? «Нет, — говорит ему Адмет, — не думай о дурном, оставь мне мои заботы; а мои рабы тебя и накормят и уложат». «Что ты, царь, — спрашивает хор, — статочное ли дело — хороня такую жену, принимать и угощать гос­тей?» «А статочное ли дело, — отвечает Адмет, — своим горем обре­менять друзей? Добро за добро: гость всегда свят». Хор поет о великодушии царя Адмета, и как добры к нему боги, и как добр он к друзьям.

Алкестиду хоронят. В каждой трагедии есть спор — вспыхивает спор и над ее телом. Проститься с мертвой выходит старый отец Ад­мета и говорит ей трогательные слова. Здесь Адмет теряет самообла­дание: «Ты не захотел умереть за меня — значит, это ты виноват в ее смерти! — кричит он. — А если бы не она, ты был бы виноват и в моей смерти! Я тебе больше не сын». «Смертный срок был — твой, — отвечает отец, — ты не захотел умирать; так не попрекай и меня, что я не хочу умирать, и стыдись жены, которую ты не поща­дил» . С проклятиями друг другу отец и сын расходятся.

А Геракл, ничего не зная, пирует за сценой; у греков он всегда

65

считался не только силачом, но и обжорой. Раб жалуется зрителям: ему хочется плакать о доброй царице, а он должен с улыбкой прислу­живать пришельцу. «Что ты так угрюм? — спрашивает его Ге­ракл. — Жизнь коротка, завтрашний день неизвестен, давай радоваться, пока живы». Тут раб не выдерживает и рассказывает гостю все, как есть. Геракл потрясен — и преданностью царицы мужу, и благородством царя перед другом. «Где хоронят Алкестиду?» Слуга указывает. «Мужайся, сердце, — говорит Геракл, — я бился с живыми, теперь выхожу на саму Смерть и вызволю жену для друга хоть из преисподней».

Пока Геракла нет, на сцене — плач. Адмет страдает уже не о по­койнице — о себе: «Горе для нее кончилось, началась для нее вечная слава. А я? что мне теперь жизнь, если всякий может сказать мне в лицо: вот трус, он испугался честной смерти, он предпочел позорную жизнь!» Хор грустно утешает его: такова судьба, а с судьбой не спо­рят.

Возвращается Геракл, за ним — безмолвная женщина под покры­валом. Геракл пеняет Адмету: «Ты друг мне, и ты утаил от меня твое горе? стыдись! Бог тебе судья, а у меня к тебе просьба. Сейчас случи­лась у меня нелегкая борьба и кулачный бой, я победил, и наградой мне была вот эта женщина. Я иду на север служить мою службу, а ты, прошу, приюти ее в своем дворце: хочешь — рабыней, а хо­чешь — когда пройдет твоя тоска, — и новой женой». — «Не гово­ри так: тоске моей нет конца, и на женщину эту мне больно глядеть: ростом и статью она мне напоминает Алкестиду. Не береди мне душу!» — «Я твой друг, неужели я хочу тебе дурного? Возьми ее за руку. А теперь смотри!» И Геракл сдергивает со своей спутницы по­крывало. «Это Алкестида? живая? не призрак? Ты ее спас! Останься! Раздели мою радость!» — «Нет, дело ждет. А ты будь добр и праве­ден, соверши жертвы богам небесным и подземным, и тогда спадут с нее смертные чары, и она заговорит и снова будет твоей». — «Я счас­тлив!» — восклицает Адмет, простирая руки к солнцу, а хор заканчи­вает трагедию словами: «...Неведомы пути богов, жданное для нас несбывчиво, и невозможное для них возможно: мы это видели».

М. Л. Гаспаров

66

Медея (Medeia) - Трагедия (431 до н. э.)

Есть миф о герое Ясоне, вожде аргонавтов. Он был наследным царем города Иолка в Северной Греции, но власть в городе захватил его старший родственник, властный Пелий, и, чтобы вернуть ее, Ясон должен был совершить подвиг: с друзьями-богатырями на корабле «Арго» доплыть до восточного края земли и там, в стране Колхиде, добыть священное золотое руно, охраняемое драконом. Об этом пла­вании потом Аполлоний Родосский написал поэму «Аргонавтика».

В Колхиде правил могучий царь, сын Солнца; дочь его, царевна-волшебница Медея, полюбила Ясона, они поклялись друг Другу в вер­ности, и она спасла его. Во-первых, она дала ему колдовские снадобья, которые помогли ему сперва выдержать испытательный подвиг — вспахать пашню на огнедышащих быках, — а потом усы­пить охранителя дракона. Во-вторых, когда они отплывали из Колхи­ды, Медея из любви к мужу убила родного брата и разбросала куски его тела по берегу; преследовавшие их колхидяне задержались, погре­бая его, и не смогли настичь беглецов. В-третьих, когда они вернулись в Иолк, Медея, чтобы спасти Ясона от коварства Пелия, предложила дочерям Пелия зарезать их старого отца, обещав после этого воскре­сить его юным. И они зарезали отца, но Медея отказалась от своего обещания, и дочери-отцеубийцы скрылись в изгнание. Однако полу­чить Иолкское царство Ясону не удалось: народ возмутился против чужеземной колдуньи, и Ясон с Медеей и двумя маленькими сыно­вьями бежали в Коринф. Старый коринфский царь, присмотревшись, предложил ему в жены свою дочь и с нею царство, но, конечно, с тем, чтобы он развелся с колдуньей. Ясон принял предложение: может быть, он сам уже начинал бояться Медеи. Он справил новую свадьбу, а Медее царь послал приказ покинуть Коринф. На солнечной колеснице, запряженной драконами, она бежала в Афины, а детям своим велела: «Передайте вашей мачехе мой свадебный дар: шитый плащ и златотканую головную повязку». Плащ и повязка были про­питаны огненным ядом: пламя охватило и юную царевну, и старого царя, и царский дворец. Дети бросились искать спасения в храме, но коринфяне в ярости побили их камнями. Что стало с Ясоном, никто точно не знал.

67

Коринфянам тяжело было жить с дурной славой детоубийц и не­честивцев. Поэтому, говорит предание, они упросили афинского поэта Еврипида показать в трагедии, что не они убили Ясоновых детей, а сама Медея, их родная мать. Поверить в такой ужас было трудно, но Еврипид заставил в это поверить.

«О, если бы никогда не рушились те сосны, из которых был ско­лочен тот корабль, на котором отплывал Ясон...» — начинается траге­дия. Это говорит старая кормилица Медеи. Ее госпожа только что узнала, что Ясон женится на царевне, но еще не знает, что царь велит ей покинуть Коринф. За сценой слышны стоны Медеи: она клянет и Ясона, и себя, и детей. «Береги детей», — говорит кормилица старо­му воспитателю. Хор коринфских женщин в тревоге: не накликала бы Медея худшей беды! «Ужасна царская гордыня и страсть! лучше мир и мера».

Стоны смолкли, Медея выходит к хору, говорит она твердо и му­жественно. «Мой муж для меня был все — больше у меня ничего. О жалкая доля женщины! Выдают ее в чужой дом, платят за нее прида­ное, покупают ей хозяина; рожать ей больно, как в битве, а уйти — позор. Вы — здешние, вы не одинокие, а я — одна». Навстречу ей выступает старый коринфский царь: тотчас, на глазах у всех, пусть колдунья отправляется в изгнание! «У вы! тяжко знать больше других:

от этого страх, от этого ненависть. Дай мне хоть день сроку: решить, куда мне идти». Царь дает ей день сроку. «Слепец! — говорит она ему вслед. — Не знаю, куда уйду, но знаю, что оставлю вас мертвы­ми». Кого — вас? Хор поет песню о всеобщей неправде: попраны клятвы, реки текут вспять, мужчины коварнее женщин!

Входит Ясон; начинается спор. «Я спасла тебя от быков, от драко­на, от Пелия — где твои клятвы? Куда мне идти? В Колхиде — прах брата; в Иолке — прах Пелия; твои друзья — мои враги. О Зевс, по­чему мы умеем распознавать фальшивое золото, но не фальшивого че­ловека!» Ясон отвечает: «Спасла меня не ты, а любовь, которая двигала тобой. За спасение это я в расчете: ты не в дикой Колхиде, а в Греции, где умеют петь славу и мне и тебе. Новый брак мой — ради детей: рожденные от тебя, они неполноправны, а в новом моем доме они будут счастливы». — «Не нужно счастья ценой такой обиды!» — «О, зачем не могут люди рождаться без женщин! меньше было бы на свете зла». Хор поет песню о злой любви.

68

Медея сделает свое дело, но куда потом уйти? Здесь и появляется молодой афинский царь Эгей: он ходил к оракулу спросить, почему у него нет детей, а оракул ответил непонятно. «Будут у тебя дети, — говорит Медея, — если дашь мне приют в Афинах». Она знает, у Эгея родится сын на чужой стороне — герой Тесей; знает, что этот Тесей выгонит ее из Афин; знает, что потом Эгей погибнет от этого сына — бросится в море при ложной вести о его гибели; но молчит. «Пусть погибну, если позволю выгнать тебя из Афин!» — говорит Эгей, Больше Медее сейчас ничего не нужно. У Эгея будет сын, а у Ясона детей не будет — ни от новой жены, ни от нее, Медеи. «Я вырву с корнем Ясонов род!» — и пусть ужасаются потомки. Хор поет песню во славу Афин.

Медея напомнила о прошлом, заручилась будущим, — теперь ее забота — о настоящем. Первая — о муже. Она вызывает Ясона, про­сит прощения — «таковы уж мы, женщины!» — льстит, велит детям Обнять отца: «Есть у меня плащ и повязка, наследие Солнца, моего предка; позволь им поднести их твоей жене!» — «Конечно, и дай бог им долгой жизни!» Сердце Медеи сжимается, но она запрещает себе жалость. Хор поет: «Что-то будет!»

Вторая забота — о детях. Они отнесли подарки и вернулись; Медея в последний раз плачет над ними. «Вас я родила, вас я вскор­мила, вашу улыбку я вижу — неужели в последний раз? Милые руки, милые губы, царские лики — неужели я вас не пощажу? Отец украл ваше счастье, отец лишает вас матери; пожалею я вас — по­смеются мои враги; не бывать этому! Гордость во мне сильна, а гнев сильнее меня; решено!» Хор поет: «О, лучше не родить детей, не вести дома, жить мыслью с Музами — разве женщины умом слабее мужчин?»

Третья забота — о разлучнице. Вбегает вестник: «Спасайся, Ме­дея: погибли и царевна и царь от твоего яда!» — «Рассказывай, рас­сказывай, чем подробнее, тем слаще!» Дети вошли во дворец, все на них любуются, царевна радуется уборам, Ясон просит ее быть доброй мачехой для малюток. Она обещает, она надевает наряд, она красует­ся перед зеркалом; вдруг краска сбегает с лица, на губах выступает пена, пламя охватывает ей кудри, жженое мясо сжимается на костях, отравленная кровь сочится, как смола из коры. Старый отец с кри­ком припадает к ее телу, мертвое тело обвивает его, как плющ; он

69

сидится стряхнуть его, но мертвеет сам, и оба, обугленные, лежат, мертвы. «Да, наша жизнь — лишь тень, — заключает вестник, — и нет для людей счастья, а есть удачи и неудачи».

Теперь обратного пути нет; если Медея не убьет детей сама — их убьют другие. «Не медли, сердце: колеблется только трус. Молчите, воспоминанья: сейчас я не мать им, плакать я буду завтра». Медея уходит за сцену, хор в ужасе поет: «Солнце-предок и вышний Зевс! удержите её руку, не дайте множить убийство убийством!» Слышатся два детских стона, и все кончено.

Врывается Ясон: «Где она? на земле, в преисподней, в небе? Пусть ее растерзают, мне только бы спасти детей!» — «Поздно, Ясон», — говорит ему хор. Распахивается дворец, над дворцом — Медея на Солнцевой колеснице с мертвыми детьми на руках. «Ты львица, а не жена! — кричит Ясон. — Ты демон, которым боги меня поразили!» — «Зови, как хочешь, но я ранила твое сердце». — «И собственное!» — «Легка мне моя боль, когда вижу я твою». — «Твоя рука их убила!» — «А прежде того — твой грех». — «Так пусть каз­нят тебя боги!» — «Боги не слышат клятвопреступников». Медея ис­чезает, Ясон тщетно взывает к Зевсу. Хор кончает трагедию словами:

«Не сбывается то, что ты верным считал, / И нежданному боги на­ходят пути — / Таково пережитое нами»,

М.  Л. Гаспаров

Ипполит (Hippolytos) - Трагедия (428 до я. э.)

В древних Афинах правил царь Тесей. Как у Геракла, у него было два отца — земной, царь Эгей, и небесный, бог Посейдон. Главный свой подвиг он совершил на острове Крите: убил в лабиринте чудовищного Минотавра и освободил Афины от дани ему. Помощницей ему была критская царевна Ариадна: она дала ему нить, следуя которой он вышел из лабиринта. Ариадну он обещал взять в жены, но ее потре­бовал для себя бог Дионис, и за это Тесея возненавидела богиня любви Афродита.

70

Второй женой Тесея была воительница-амазонка; она погибла в бою, а Тесею оставила сына Ипполита. Сын амазонки, он не считался законным и воспитывался не в Афинах, а в соседнем городе Трезене. Амазонки не желали знать мужчин — Ипполит не желал знать жен­щин. Он называл себя служителем девственной богини-охотницы Ар­темиды, посвященным в подземные таинства, о которых рассказал людям певец Орфей: человек должен быть чист, и тогда за гробом он обретет блаженство. И за это его тоже возненавидела богиня любви Афродита.

Третьей женой Тесея была Федра, тоже с Крита, младшая сестра Ариадны. Тесей взял ее в жены, чтобы иметь законных детей-наслед­ников. И здесь начинается месть Афродиты. Федра увидела своего па­сынка Ипполита и влюбилась в него смертной любовью. Поначалу она одолевала свою страсть: Ипполита не было рядом, он был в Тре­зене. Но случилось так, что Тесей убил восставших на него родствен­ников и должен был на год удалиться в изгнание; вместе с Федрой он переехал в тот же Трезен. Здесь любовь мачехи к пасынку вспыхнула вновь; Федра обезумела от нее, заболела, слегла, и никто не мог по­нять, что с царицей. Тесей уехал к оракулу; в его отсутствие и про­изошла трагедия.

Собственно, Еврипид написал об этом две трагедии. Первая не со­хранилась. В ней Федра сама открывалась в любви Ипполиту, Иппо­лит в ужасе отвергал ее, и тогда Федра клеветала на Ипполита вернувшемуся Тесею: будто бы это пасынок влюбился в нее и хотел ее обесчестить. Ипполит погибал, но правда открывалась, и только тогда Федра решалась покончить с собой. Именно этот рассказ лучше всего запомнило потомство. Но афинянам он не понравился: слиш­ком бесстыдной и злой оказывалась здесь Федра. Тогда Еврипид сочи­нил об Ипполите вторую трагедию — и она перед нами.

Начинается трагедия монологом Афродиты: боги карают гордецов, и она покарает гордеца Ипполита, гнушающегося любовью. Вот он, Ипполит, с песней в честь девственной Артемиды на устах: он радос­тен и не знает, что сегодня же на него обрушится кара. Афродита ис­чезает, Ипполит выходит с венком в руках и посвящает его Артемиде — «чистой от чистого». «Почему ты не чтишь и Афродиту?» — спрашивает его старый раб. «Чту, но издали: ночные боги мне не по сердцу», — отвечает Ипполит. Он уходит, а раб молится

71

за него Афродите: «Прости его юношескую надменность: на то вы, боги, и мудры, чтобы прощать». Но Афродита не простит.

Входит хор трезенских женщин: до них дошел слух, что царица Федра больна и бредит. Отчего? Гнев богов, злая ревность, дурная весть? Навстречу им выносят Федру, мечущуюся на ложе, с нею ста­рая кормилица. Федра бредит: «В горы бы на охоту! на цветочный Артемидин луг! на прибрежное конское ристалище» — все это Ипполитовы места. Кормилица уговаривает: «Очнись, откройся, пожалей если не себя, то детей: если умрешь — не они будут царствовать, а Ипполит». Федра вздрагивает: «Не называй этого имени!» Слово за слово: «причина болезни — любовь»; «причина любви — Ипполит»;

«спасение одно — смерть». Кормилица выступает против: «Лю­бовь — всесветный закон; противиться любви — бесплодная горды­ня; а от всякой болезни есть лекарство». Федра понимает это слово буквально: может быть, кормилица знает какое-нибудь целительное зелье? Кормилица уходит; хор поет: «О, да минет меня Эрот!»

Из-за сцены — шум: Федра слышит голоса кормилицы и Ипполи­та. Нет, речь была не о зелье, речь была о любви Ипполита: кормили­ца все ему открыла — и напрасно. Вот они выходят на сцену, он в негодовании, она молит об одном: «Только ни слова никому, ты ведь поклялся!» — «Язык мой клялся, душа моя ни при чем», — отвечает Ипполит. Он произносит жестокое обличение женщин: «О если бы можно было без женщин продолжать свой род! Муж тратится на свадьбу, муж принимает свойственников, глупая жена тяжка, умная жена опасна, — я сдержу клятву молчания, но я проклинаю вас!» Он уходит; Федра в отчаянии клеймит кормилицу: «Проклятие тебе! смертью я хотела спастись от бесчестья; теперь вижу, что и смертью от него не спастись. Осталось одно, последнее средство», — и она уходит, не называя его. Это средство — возвести на Ипполита вину перед отцом. Хор поет: «Ужасен этот мир! бежать бы из него, бежать бы!»

Из-за сцены — плач: Федра в петле, Федра скончалась! На сцене — тревога: является Тесей, он в ужасе от неожиданного бедст­вия. Дворец распахивается, над телом Федры начинается общий плач, Но отчего она покончила с собой? В руке у нее — писчие дощечки;

Тесей читает их, и ужас его — еще больше. Оказывается, это Иппо­лит, преступный пасынок, посягнул на ее ложе, и она, не в силах

72

снести бесчестья, наложила на себя руки. «Отче Посейдон! — воскли­цает Тесей. — Ты когда-то обещал мне исполнить три моих жела­ния, — вот последнее из них: накажи Ипполита, пусть не переживет он этого дня!»

Появляется Ипполит; он тоже поражен видом мертвой Федры, но еще больше — упреками, которые обрушивает на него отец. «О, по­чему нам не дано распознавать ложь по звуку! — кричит Тесей. — Сыновья — лживее отцов, а внуки — сыновей; скоро на земле не хватит места преступникам.» Ложь — твоя святость, ложь — твоя чистота, и вот — твоя обличительница. Прочь с глаз моих — ступай в изгнание!» — «Боги и люди знают — я всегда был чист; вот тебе моя клятва, а об иных оправданиях я молчу, — отвечает Ипполит. — Ни похоть меня не толкала к Федре-мачехе, ни тщеславие — к Федре-царице. Вижу я: неправая из дела вышла чистой, а чистого и правда не спасла. Казни меня, если хочешь». — «Нет, смерть была бы тебе милостью — ступай в изгнание!» — «Прости, Артемида, прости, Трезен, простите, Афины! не было у вас человека чище серд­цем, чем я». Ипполит уходит; хор поет: «Судьба переменчива, жизнь страшна; не дай мне бог знать жестокие мировые законы!»

Проклятие сбывается: приходит вестник. Ипполит на колеснице выехал из Трезена тропой меж скал и берегом моря. «Не хочу я жить преступником, — взывал он богам, — а хочу лишь, чтобы отец мой узнал, что он не прав, а я прав, живой или мертвый». Тут море взревело, вскинулся вал выше горизонта, из вала встало чудище, как морской бык; кони шарахнулись и понесли, колесницу ударило о скалы, юношу поволокло по камням. Умирающего несут обратно во дворец. «Я отец ему, и я обесчещен им, — говорит Тесей, — пусть же он не ждет от меня ни сочувствия, ни радости».

И тут над сценой является Артемида, богиня Ипполита. «Он прав, ты не прав, — говорит она. — Не права была и Федра, но ею двигала злая Афродита. Плачь, царь; я делю с тобою твою скорбь». На носилках вносят Ипполита, он стонет и молит добить его; за чьи грехи он расплачивается? Артемида наклоняется над ним с высоты:

«Это гнев Афродиты, это она погубила Федру, а Федра Ипполита, а Ипполит оставляет безутешным Тесея: три жертвы, одна несчастнее другой. О, как жаль, что боги не платятся за судьбу людей! Будет горе и Афродите — у нее тоже есть любимец охотник Адонис, и он падет

73

от моей, Артемидиной, стрелы. А тебе, Ипполит, будет в Трезене вечная память, и каждая девушка перед замужеством будет прино­сить тебе в жертву прядь волоо. Ипполит умирает, простив отца;

хор заканчивает трагедию словами: «Будут литься потоками слезы о нем — / Если мужа великого рок ниспроверг — / Его смерть незаб­венна навеки!»

М. Л. Гаспаров

Геракл (Heracles) - Трагедия (ок. 420 до н. э.)

Имя «Геракл» означает «Слава богини Геры». Звучало это имя ирони­чески. Богиня Гера была небесной царицей, супругой верховного Зевса-громовержца. А Геракл был последним из земных сыновей Зевса: Зевс нисходил ко многим смертным женщинам, но после Алкмены, матери Геракла, — уже ни к кому. Геракл должен был спасти богов Олимпийцев в войне за власть над миром против восставших на них земнородных Гигантов: было пророчество, что боги победят Гигантов, только если к ним на помощь придет хотя бы один смерт­ный человек. Таким человеком и стал Геракл. Гера должна была бы, как все боги, быть ему благодарна. Но она была законной женою Зевса, покровительницей всех законных браков, и внебрачный сын ее мужа, да еще и самый любимый, был ей ненавистен. Поэтому все сказания о земной жизни Геракла — это сказания о том, как пресле­довала его богиня Гера.

Главных таких сказаний было три. Во-первых, о двенадцати под­вигах Геракла: Гера устроила так, чтобы могучий Геракл должен был отслужить двенадцать подневольных служб ничтожному царю Еврисфею. Во-вторых, о безумии Геракла: Гера наслала на него исступле­ние, и он перебил из лука собственных детей, приняв их за врагов. В-третьих, о мученической смерти Геракла: Гера сделала так, чтобы жена Геракла, сама того не зная, подарила ему пропитанный ядом плащ, который так истерзал героя, что тот сам сжег себя на костре. О самосожжении Геракла Софокл написал свою трагедию «Трахинянки». А о безумии Геракла Еврипид написал трагедию «Геракл».

74

В разных концах Греции, как всегда, эти мифы рассказывались по-разному. В Средней Греции, в Фивах, где будто бы родился Геракл, лучше всего помнился рассказ о безумии. На юге, в Аргосе, где Ге­ракл служил царю Еврисфею, лучше всего помнился рассказ о двенад­цати подвигах. На севере, возле горы Эты, где был Гераклов погребальный костер, рассказывали о его самосожжении. А в Афинах говорили иначе: будто Геракл не сжег себя, а нашел последний приют от гнева Геры здесь, в Афинах, у своего молодого друга, афинского героя Тесея. Этот малораспространенный миф и взял Еврипид для развязки своей трагедии. А жену Геракла у него зовут не Деянира (как у Софокла), а Мегара (как называли ее в Фивах).

Небесным отцом Геракла был Зевс, а земным отцом Геракла был герой Амфитрион, муж его матери Алкмены. (Про Амфитриона, Алкмену и Зевса напишет потом комедию римлянин Плавт.) Амфи­трион жил в Фивах; там родился и Геракл, там женился он на фиванской царевне Мегаре, оттуда ушел он в Аргос служить царю Еврисфею. Двенадцать лет — двенадцать служб на чужбине; послед­няя — самая страшная: Геракл должен был сойти под землю и вы­вести оттуда чудовищного трехглавого пса, сторожившего царство мертвых. А из царства мертвых — люди знали — никогда и никто не возвращался. И Геракла сочли погибшим. Этим воспользовался со­седний злой царь Лик (имя которого значит «волк»). Он захватил Фивы, убил фиванского царя, отца Мегары, а Мегару, и ее детей, и старого Амфитриона приговорил к смертной казни.

Здесь и начинается трагедия Еврипида. На сцене — Амфитрион, Мегара и трое маленьких безмолвных сыновей ее и Геракла. Они сидят перед дворцом у алтаря богов — пока они за него держатся, их не тронут, но силы их уже кончаются, а помощи ждать неоткуда. К ним приходят, опираясь на посохи, фиванские старцы, образуя хор, — но разве это помощь? Амфитрион в длинном монологе рас­сказывает зрителям, что здесь случилось, и кончает словами: «Только в беде познаем мы, кто друг и кто нет». Мегара в отчаянии, и все же Амфитрион ее ободряет: «Счастье и несчастье сменяются чередой: а вдруг Геракл возьмет и вернется?» Но этому не верится.

Появляется злой Лик. «Не цепляйтесь за жизнь! Геракл не вернет­ся с того света. Геракл вовсе и не герой, а трус; он и воевал-то всегда не лицом к лицу, мечом и копьем, а издали, стрелами из лука. И кто

75

же поверит, будто он — сын Зевса, а не твой, старик! Мой теперь верх, а вам — смерть». Амфитрион принимает вызов: «Зевсов ли он сын — спроси у павших Гигантов! Лучник в бою бывает опасней, чем латник. Фивы забыли, сколь многим они обязаны Гераклу, — тем хуже для них! А насильник за насилье поплатится». И тут встает Мегара. «Довольно: смерть страшна, но против судьбы не пойдешь. Ге­раклу не ожить, а злодея не вразумить. Дайте мне одеть сыновей в погребальный наряд — и ведите нас на казнь!»

Хор поет песнь во славу подвигов Геракла: как он побил каменно­го льва и диких кентавров, многоглавую Гидру и трехтелого великана, поймал священную лань и укротил хищных коней, победил амазонок и морского царя, поднял на плечи небо и принес на землю золотые райские яблоки, спустился в край мертвецов, а оттуда выхода нет... Мегара с Амфитрионом выводят Геракловых сыновей: «Вот они, одному он завещал Фивы, другому Аргос, третьему Эхалию, одному львиную шкуру, другому палицу, третьему лук и стрелы, а теперь им конец. Зевс, если хочешь их спасти, — спаси! Геракл, если можешь нам предстать, — явись!»

И Геракл является. Он только что вышел из царства мертвых, глаза его не привыкли к солнцу, он видит детей, жену, отца в погре­бальных одеждах и не верит сам себе: в чем дело? Мегара и Амфит­рион, взволнованные, торопливо объясняют ему: сейчас Лик придет вести их на казнь. «Тогда — все во дворец! и когда он войдет, то будет иметь дело со мной. Я не побоялся адского пса — побоюсь ли жалкого Лика?» Хор славит молодую силу Геракла. Входит Лик, шага­ет во дворец, хор замирает; из-за сцены раздается стон гибнущего Лика, и хор поет победную, торжественную песню. Он не знает, что самое страшное — впереди.

Над сценой возникают две богини. Это Ирида, вестница Геры, и Лисса, дочь Ночи, божество безумия. Пока Геракл вершил двенадцать подвигов, он был под защитой Зевса, но подвиги кончены, и теперь Гера возьмет свое. Безумие нападет на Геракла, как охотник на добы­чу, как наездник на коня, как хмель на пьяного. Богини исчезают, на сцене только хор, он в ужасе, из-за сцены — крики, гремит музыка, дрожит земля, выбегает перепуганный вестник. Он рассказывает: сра­зив Лика, Геракл стал приносить очистительную жертву, но вдруг замер, глаза налились кровью, на губах выступила пена: «Это не он,

76

не Еврисфей, а мне нужен Еврисфей, мой мучитель! Вот его дети!» И он бросается на собственных сыновей. Один прячется за колонну — Геракл поражает его стрелой. Другой бросается к нему на грудь — Геракл крушит его палицей. С третьим Мегара убегает в дальний покой — Геракл взламывает стену и разит обоих. Он оборачивается к Амфитриону и готов убить отца — но тут возникает могучая богиня Афина, покровительница Геракла, ударяет его огромным камнем, он валится и погружается в сон, и тогда лишь домочадцы связывают его и прикручивают к обломку колонны.

Внутренние покои дворца: Геракл спит у колонны, над ним — не­счастный Амфитрион, вокруг — тела Мегары и детей. Амфитрион и хор оплакивают его как мертвого. Геракл медленно пробуждается, он ничего не помнит и не понимает — может быть, он снова в аду? Но вот он узнает отца, вот слышит о случившемся, ему развязывают руки, он видит свое преступление, понимает свою вину и готов каз­нить себя, бросившись на меч. И тут появляется Тесей.

Тесей молод, но уже славен: он освободил целый край от разбой­ников, он убил на Крите человека-быка Минотавра и спас свои Афины от дани этому чудовищу, он спускался в царство мертвых, чтоб добыть для друга подземную владычицу Персефону, и лишь Ге­ракл вызволил его оттуда и вывел на белый свет. Он услышал, что злой Лик свирепствует в Фивах, и поспешил на помощь, но появился слишком поздно. «Я должен умереть, — говорит ему Геракл. — Я навлек на Фивы гнев Геры; я затмил всю славу моих подвигов ужасом этого преступления; лучше смерть, чем жизнь под проклятием; пусть торжествует Гера!» «Не надо, — отвечает ему Тесей. — Никто не безгрешен: даже Олимпийцы в небе грешны против своего отца-Ти­тана, Все подвластны злой судьбе, но не всякий в силах ей противос­тать; ты ли дрогнешь? Покинь Фивы, живи у меня в Афинах, но живи!» И Геракл уступает. «Только в беде познаем мы, кто друг и кто нет, — повторяет он. — Никогда Геракл не плакал, а теперь ро­няет слезу. Простите, мертвые! А вы, фиванцы, .плачьте и о мертвых, и обо мне, живом: всех Гера нас в один связала узел».

И, опираясь на друга, Геракл уходит со сцены.

М. Л. Гаспаров

77

Ифигения в Тавриде (Iphigeneia en Taurois) - Трагедия (после 412 до н. э.? )

Тавридой древние греки называли современный Крым. Там жили тавры — скифское племя, которое чтило богиню-деву и приносило ей человеческие жертвы, которые в Греции давно уже вышли из обы­чая. Греки считали, что эта богиня-дева — не кто иная, как их Арте­мида-охотница. У них был миф, при завязке и при развязке которого стояла Артемида, и оба раза — с человеческим жертвоприношени­ем, — правда, мнимым, несовершившимся. Завязка этого мифа была на греческом берегу, в Авлиде, а развязка — на скифском берегу, в Тавриде. А между завязкой и развязкой протянулась одна из самых кровавых и жестоких историй греческой мифологии.

У великого аргосского царя Агамемнона, главного вождя гречес­кой рати в Троянской войне, была жена Клитемнестра и было от нее трое детей: старшая дочь Ифигения, средняя дочь Электра и млад­ший сын Орест. Когда греческая рать отплывала в поход на Трою, бо­гиня Артемида потребовала, чтобы Агамемнон принес ей в жертву свою дочь Ифигению. Агамемнон сделал это; как это произошло, Еврипид показал в трагедии «Ифигения в Авлиде». В последнее мгнове­ние Артемида сжалилась над жертвой, подменила девушку на алтаре ланью, а Ифигению умчала на облаке в далекую Тавриду. Там стоял храм Артемиды, а в храме хранилось деревянное изваяние богини, будто бы упавшее с небес. При этом храме Ифигения стала жрицей.

Из людей никто не видел и не знал, что Ифигения спаслась: все думали, что она погибла на алтаре. Мать ее Клитемнестра затаила за это смертную ненависть к мужу-детоубийце. И когда Агамемнон во­ротился победителем с Троянской войны, она, мстя за дочь, убила его своей рукой. После этого сын ее Орест с помощью сестры своей Электры, мстя за отца, убил родную мать. После этого богини кров­ной мести Эриннии, мстя за Клитемнестру, наслали на Ореста без­умие и гнали его в муках по всей Греции, пока его не спасли бог Аполлон и богиня Афина. В Афинах был суд между Эринниями и Орестом, и Орест был оправдан. Обо всем этом подробно рассказал Эсхил в своей трилогии «Орестея».

Не рассказал он только об одном. Во искупление вины Орест дол­жен был совершить подвиг: добыть в далекой Тавриде кумир Арте-

78

миды и привезти его в афинскую землю. Помощником ему был его неразлучный друг Пилад, женившийся на сестре его Электре. Как со­вершили Орест и Пилад свое дело и как при этом Орест нашел свою сестру Ифигению, которую считал давно погибшей, — об этом Еврипид написал трагедию «Ифигения в Тавриде».

Действие — в Тавриде перед храмом Артемиды. Ифигения выхо­дит к зрителям и рассказывает им, кто она такая, как спаслась в Авлиде и как служит теперь Артемиде в этом скифском царстве. Служба тяжела: всех чужеземцев, каких занесет сюда море, здесь приносят в жертву Артемиде, и она, Ифигения, должна готовить их к смерти. Что с ее отцом, матерью, братом, она не знает. А сейчас ей приснился вещий сон: рухнул аргосский дворец, среди развалин стоит одна лишь колонна, и она обряжает эту колонну так, как обряжают здесь чужеземцев перед жертвой. Конечно, эта колонна — Орест; а предсмертный обряд только и может значить, что он умер. Она хочет его оплакать и уходит позвать для этого своих прислужниц.

Пока сцена пуста, на нее выходят Орест с Пиладом. Орест жив, и он в Тавриде; им назначено похитить кумир вот из этого храма, и они присматриваются, как туда проникнуть. Они сделают это ночью, а день переждут в пещере у моря, где спрятан их корабль. Туда они и направляются, а на сцену возвращается Ифигения с хором при­служниц; вместе с ними она оплакивает и Ореста, и злой рок своих предков, и свою горькую долю на чужбине.

Вестник прерывает их плач. Только что на морском берегу пасту­хи схватили двух чужеземцев; один из них бился в припадке и закли­нал преследовательниц Эринний, а другой пытался помочь ему и защитить его от пастухов. Обоих отвели к царю, и царь приказал обычным чином принести их в жертву Артемиде: пусть Ифигения приготовится к положенному обряду. Ифигения в смятении. Обычно эта служба при кровавой жертве в тягость ей; но сейчас, когда сон сказал ей, что Орест погиб, сердце ее ожесточилось и она почти раду­ется их будущей казни. О, зачем не занесло сюда виновников Троян­ской войны — Елену и Менелая! Хор горюет о далекой родине.

Вводят пленников. Они молоды, ей жаль их. «Как тебя зовут?» — спрашивает она Ореста. Он мрачно молчит. «Откуда ты?» — «Из Аргоса». — «Пала ли Троя? Уцелела ли виновница Елена? а Менелай? а Одиссей? а Ахилл? а Агамемнон? Как! он погиб от жены! а

79

она от сына! а сын — жив ли Орест?» — «Жив, но в изгнанье — всюду и нигде». — «О счастье! сон мой оказался ложным». — «Да, лживы сны и лживы даже боги», — говорит Орест, думая о том, как они послали его за спасением, а привели на смерть.

«Если вы из Аргоса, то у меня к вам просьба, — говорит Ифигения. — У меня есть письмо на родину; я пощажу и отпущу одного из вас, а он пусть передаст письмо, кому я скажу». И она уходит за письмом. Орест и Пилад начинают благородный спор, кому из них остаться в живых: Орест велит спастись Пиладу, Пилад — Оресту. Орест пересиливает в споре: «Я погубил мать, неужели я должен по­губить еще и друга? Живи, помни обо мне и не верь лживым богам». «Не гневи богов, — говорит ему Пилад, — смерть близка, но еще не наступила». Ифигения выносит писчие дощечки. «Кто повезет их?» — «Я, — говорит Пилад. — Но кому?» — «Оресту, — отвеча­ет Ифигения. — Пусть он знает, что сестра его Ифигения не погибла в Авлиде, а служит Артемиде Таврической; пусть придет и спасет меня от этой тяжкой службы». Орест не верит своим ушам. «Я дол­жен передать это письмо Оресту? — переспрашивает Пилад. — Хо­рошо: передаю!» — и он вручает писчие дощечки товарищу. Ифигения не верит своим глазам. «Да, я твой брат Орест! — кричит Орест. — Я помню тканное тобой покрывало, где ты изобразила зат­мение солнца, и прядь волос, которую ты оставила матери, и праде­довское копье, которое стояло в твоем тереме!» Ифигения бросается ему в объятия — подумать только, она чуть не стала убийцей брата! Ликующими песнями празднуют они узнание.

Сбылось нечаянное, но осталось главное: как же Оресту добыть и увезти кумир Артемиды из таврического храма? Храм под охраной, и со стражей не сладить. «Я придумала! — говорит Ифигения, — я об­ману царя хитростью, а для этого скажу ему правду. Я скажу, что ты, Орест, убил свою мать, а ты, Пилад, помогал ему; поэтому оба вы не­чисты, и прикосновение ваше осквернило богиню. И над вами и над статуей нужно совершить очищение — омовение в морской воде. Гак и вы, и я, и статуя выйдем к морю — к вашему кораблю». Ре­шение принято; хор поет песню в честь Артемиды, радуясь Ифигении и завидуя ей: она вернется на родину, а им, прислужницам, еще долго тосковать на чужбине.

Ифигения выходит из храма с деревянной статуей богини в руках,

80

навстречу ей — царь. Служение Артемиде — женское дело, царь не знает его тонкостей и послушно верит Ифигении. Очищение куми­ра — это таинство, пусть же стража удалится, а жители не выходят из домов, а сам царь займется окуриванием храма, чтобы у богини была чистая обитель. (Это тоже правда: богиню нужно очистить от крови человеческих жертвоприношений, а чистая обитель ей будет в афинской земле.) Царь входит в храм, Ифигения с молитвою Арте­миде следует к морю, за ней ведут Ореста и Пилада. Хор поет песню в честь вещего Аполлона, наставителя Ореста: да, бывают лживы сны, но не бывают лживы боги!

Наступает развязка. Вбегает вестник, вызывает царя: пленники бе­жали, и с ними — жрица, и с нею — кумир богини! Они, стражни­ки, долго стояли отворотясь, чтобы не видеть таинств, но потом обернулись и увидели у берега корабль, а на корабле беглецов; страж­ники бросились к ним, но было поздно; скорее на суда, чтобы пере­хватить преступников! Однако тут, как часто бывает в развязках у Еврипида, возникает «бог из машины»: над сценою появляется боги­ня Афина. «Остановись, царь: дело беглецов угодно богам; оставь их в покое и отпусти вслед им вот этих женщин из хора. А ты смелей, Орест: правь к афинской земле и там на берегу воздвигни святилище Артемиде; человеческих жертв ей больше не будет, но в память о Тавриде в главный праздник на ее кумир будут брызгать кровью. А ты, Ифигения, станешь первой жрицей в этом храме, и потомки там будут чтить твою могилу. А я спешу вам вслед в мои Афины. Вей, по­путный ветер!» Афина исчезает, таврический царь остается колено­преклоненным, трагедии конец.

М. Л. Гаспаров

Ифигения в Авлиде (Iphigeneia he en Aulidi) - Трагедия (408—406 до н. э.)

Начиналась Троянская война. Троянский царевич Парис обольстил и похитил Елену, жену спартанского царя Менелая. Греки собрались на них огромным войском, во главе его встал аргосский царь Агамем­нон, брат Менелая и муж Клитемнестры — сестры Елены. Войско

81

стояло в Авлиде — на греческом берегу, обращенном к Трое. Но от­плыть оно не могло — богиня этих мест Артемида, охотница и по­кровительница рожениц, наслала на греков безветрие или даже противные ветры.

Почему Артемида это сделала — рассказывали по-разному. Мо­жет быть, она просто хотела защитить Трою, которой покровительст­вовал ее брат Аполлон. Может быть, Агамемнон, на досуге развлекаясь охотою, одной стрелою поразил лань и не в меру гордо воскликнул, что сама Артемида не ударила бы метче, — а это было оскорблением богине. А может быть, случилось знаменье: два орла схватили и растерзали беременную зайчиху, и гадатель сказал: это значит — два царя возьмут Трою, полную сокровищ, но им не мино­вать гнева Артемиды, покровительницы беременных и рожениц. Ар­темиду нужно умилостивить.

Как умилостивить Артемиду — об этом рассказ был только один. Гадатель сказал: богиня требует себе человеческой жертвы — пусть на алтаре будет зарезана родная дочь Агамемнона и Клитемнестры, кра­савица Ифигения. Человеческие жертвы в Греции давно уже были не в обычае; а такая жертва, чтобы отец принес в жертву дочь, была делом совсем неслыханным. И все-таки жертву принесли. За Ифигенией послали гонцов: пусть ее привезут в греческий стан, царь Ага­мемнон хочет выдать ее замуж за лучшего греческого героя — Ахилла. Ифигению привезли, но вместо свадьбы ее ждала смерть: ее связали, завязали ей рот, чтобы крики ее не мешали обряду, понесли к алтарю, жрец занес над нею нож... Но здесь богиня Артемида сми­лостивилась: она окутала алтарь облаком, бросила под нож жреца вместо девушки жертвенную лань, а Ифигению унесла по воздуху на край земли, в Тавриду, и сделала там своей жрицей. О судьбе Ифигении в Тавриде Еврипид написал другую трагедию. Но никто из гре­ков не догадывался о случившемся: все были уверены, что Ифигения пала на алтаре. И мать Ифигении, Клитемнестра, затаила за это смертную ненависть к Агамемнону, своему мужу-детоубийце. Сколь­ко страшных дел последовало за этим, покажет потом Эсхил в своей «Орестее».

Вот об этом жертвоприношении Ифигении и написал свою траге­дию Еврипид. В ней три героя: сперва Агамемнон, потом Клитемне­стра и, наконец, сама Ифигения.

82

Начинается действие разговором Агамемнона со своим верным стариком рабом. Ночь, тишь, безветрие, но в сердце Агамемнона нет покоя. Хорошо рабу: его дело — послушание; тяжело царю: его дело — решение. В нем борются долг вождя: повести войско к побе­де — и чувство отца: спасти свою дочь. Сперва долг вождя пересилил:

он послал в Аргос приказ привезти Ифигению в Авлиду — будто бы для свадьбы с Ахиллом. Теперь пересилило чувство отца: вот письмо с отменой этого приказа, пусть старик как можно скорее доставит его в Аргос к Клитемнестре, а если мать с дочерью уже выехали, пусть остановит их в дороге и вернет назад. Старик уходит в путь, Агамем­нон — в свой шатер; всходит солнце. Появляется хор местных жен­щин: они, конечно, ни о чем не знают и в долгой песне искренне прославляют великий задуманный поход, перечисляя вождя за вож­дем и корабль за кораблем.

Песня хора обрывается неожиданным шумом. Раб-старик недале­ко ушел: при выходе из лагеря его встретил тот, кому эта война нуж­нее и дороже всего, — царь Менелай; недолго думая, он отнял тайное письмо, прочитал его и теперь осыпает Агамемнона укорами: как, он изменил себе и войску, он приносит общее дело в угоду своим семейным делам — хочет сохранить дочь? Агамемнон вспыхи­вает: не Менелай ли затеял все это общее дело в угоду собственным семейным делам — чтобы вернуть жену? «Тщеславец! — кричит Ме­нелай, — ты домогся командования и слишком много берешь на себя!» «Безумец! — кричит Агамемнон, — много я беру на себя, но греха на душу не возьму!» И тут — новая пугающая весть: пока бра­тья спорили, никем не предупрежденная Клитемнестра с Ифигенией уже подъехала к лагерю, войско уже знает об этом и шумит о царев­ниной свадьбе. Агамемнон поникает: он видит, что одному против всех ему не выстоять. И Менелай поникает: он понимает, что конеч­ный виновник гибели Ифигении — все-таки он. Хор поет песню с любви доброй и недоброй: недоброй была любовь Елены, вызвавшая эту войну.

Въезжают Клитемнестра и Ифигения, сходят с колесницы; почему так печально встречает их Агамемнон? «Царские заботы!» Точно ли Ифигению ожидает свадьба? «Да, ее поведут к алтарю». А где же свадебная жертва богам? «Ее я и готовлю». Агамемнон уговаривает Клитемнестру оставить дочь и вернуться в Аргос. «Нет, никогда: я —

83

мать, и на свадьбе я — хозяйка». Клитемнестра входит в шатер, Ага­мемнон идет в лагерь; хор, понимая, что жертвы и войны не мино­вать, заглушает печаль песней о грядущем падении Трои.

За всем этим остался забыт еще один участник действия — Ахилл. Его именем воспользовались для обмана, не сказавши ему. Сейчас он как ни в чем не бывало подходит к шатру Агамемнона:

долго ли ждать похода, воины ропщут! Навстречу ему выходит Кли­темнестра и приветствует его как будущего зятя. Ахилл в недоуме­нии, Клитемнестра — тоже; нет ли здесь обмана? И старик раб раскрывает им обман: и умысел против Ифигении, и мучения Ага­мемнона, и его перехваченное письмо. Клитемнестра в отчаянии: она с дочерью в ловушке, все войско будет против них, одна надежда — на Ахилла, ведь он обманут так же, как они! «Да, — отвечает Ахилл, — я не потерплю, чтобы царь играл моим именем, как раз­бойник топором; я воин, я повинуюсь начальнику на благо дела, но отказываюсь от повиновения во имя зла; кто тронет Ифигению, будет иметь дело со мной!» Хор поет песню в честь Ахилла, поминает счастливую свадьбу его отца с морской богиней Фетидой — такую непохожую на нынешнюю кровавую свадьбу Ифигении.

Ахилл ушел к своим воинам; вместо него возвращается Агамем­нон: «Алтарь готов, пора для жертвоприношенья» — и видит, что его жена и дочь уже все знают. «Ты готовишь в жертву дочь? — спра­шивает Клитемнестра. — Ты будешь молиться о счастливом пути? и о счастливом возврате? ко мне, у которой ты отнимаешь невинную дочь за распутницу Елену? к ее сестрам и брату, которые будут шара­хаться от твоих кровавых рук? и даже не побоишься правой мести?» — «Пожалей, отец, — заклинает Ифигения, — жить так радостно, а умирать так страшно!» — «Что страшно и что не страш­но, я знаю сам, — отвечает Агамемнон, — но вот в оружии стоит вся Греция, чтобы чужеземцы не позорили ее жен, и для нее мне не жаль ни своей крови, ни твоей». Он поворачивается и уходит; Ифиге­ния жалобной песней оплакивает свою судьбу, но слова отца запали ей в душу.

Возвращается Ахилл: воины уже знают все, весь лагерь кипит и требует царевну в жертву, но он, Ахилл, будет ее защищать хотя бы один против всех. «Не нужно! — выпрямляется вдруг Ифигения. — Не обнажайте мечей Друг на друга — сберегите их против чужезем-

84

цев. Если речь идет о судьбе и чести всей Греции — пусть я буду ее спасительницей! Правда сильнее смерти — я умру за правду; а мужи и жены Греции почтят меня славой». Ахилл в восхищении, Клитемнестра в отчаянии, Ифигения запевает ликующую песнь во славу кро­вожадной Артемиды и под эти звуки идет на смерть.

Здесь обрывается трагедия Еврипида. Дальше следовала концов­ка — в вышине появлялась Артемида и возвещала страждущей Клитемнестре, что дочь ее будет спасена, а под ножом погибнет лань. Потом приходил вестник и рассказывал Клитемнестре, что он видел, когда совершалось жертвоприношение: чин обряда, муки Агамемно­на, последние слова Ифигении, удар жреца, облако над алтарем и ветер, вздувший наконец паруса греческих кораблей. Но эта концов­ка сохранилась только в поздней переделке; как откликалась на это Клитемнестра, как зарождалась в ее сердце роковая мысль о мести мужу, мы не знаем.

М. Л. Гаспаров

Аристофан (Aristophanes) ок. 445—386 до н. э.

Всадники (Hippes) - Комедия (424 до н. э.)

Всадники — это не просто конники: так называлось в Афинах целое сословие — те, у кого хватало денег, чтобы держать боевого коня. Это были люди состоятельные, имели за городом небольшие помес­тья, жили доходом с них и хотели, чтобы Афины были мирным зам­кнутым сельскохозяйственным государством.

Поэт Аристофан хотел мира; поэтому-то он и сделал всадников хором своей комедии. Они выступали двумя полухориями и, чтобы было смешнее, скакали на игрушечных деревянных лошадках. А перед ними актеры разыгрывали шутовскую пародию на афинскую политическую жизнь. Хозяин государства — старик Народ, дряхлый, ленивый и выживший из ума, а его обхаживают и улещают хитрые политиканы-демагоги: кто угодливее, тот и сильнее. На сцене их чет­веро: двух зовут настоящими именами, Никий и Демосфен, третьего зовут Кожевник (настоящее имя ему Клеон), а четвертого зовут Кол­басник (этого главного героя Аристофан выдумал сам).

Для мирной агитации время было трудное. Никий и Демосфен

86

(не комедийные, а настоящие афинские полководцы; не путайте этого Демосфена с одноименным знаменитым оратором, который жил на сто лет позже) только что возле города Пилоса взяли в окру­жение большое спартанское войско, но разбить и захватить в плен его не могли. Они предлагали воспользоваться этим для заключения выгодного мира. А противник их Клеон (он и вправду был ремеслен­ником-кожевником) требовал добить врага и продолжать войну до победы. Тогда враги Клеона предложили ему самому принять коман­дование — в надежде, что он, никогда не воевавший, потерпит пора­жение и сойдет со сцены. Но случилась неожиданность: Клеон одержал при Пилосе победу, привел спартанских пленников в Афины, и после этого от него в политике уже совсем не стало прохо­ду: кто бы ни пытался спорить с Клеоном и обличать его, тому сразу напоминали: «А Пилос? а Пилос?» — и приходилось умолкать. И вот Аристофан взял на себя немыслимую задачу: пересмеять этот «Пилос», чтобы при любом упоминании этого слова афиняне вспоми­нали не Клеонову победу, а Аристофановы шутки и не гордились бы, а хохотали.

Итак, на сцене — дом хозяина Народа, а перед домом сидят и горюют два его раба-прислужника, Никий и Демосфен: были они у хозяина в милости, а теперь их оттер новый раб, негодяй кожевник, Они двое заварили славную кашу в Пилосе, а он выхватил ее у них из-под носа и поднес Народу. Тот хлебает, а кожевнику бросает все лакомые кусочки. Что делать? Посмотрим в древних предсказаниях! Война — время тревожное, суеверное, люди во множестве вспомина­ли (или выдумывали) старинные темные пророчества и толковали их применительно к нынешним обстоятельствам. Пока кожевник спит, украдем у него из-под подушки самое главное пророчество! Украли; там написано: «Худшее побеждается только худшим: будет в Афинах канатчик, а хуже его скотовод, а хуже его кожевник, а хуже его кол­басник». Политик-канатчик и политик-скотовод уже побывали у власти; теперь стоит кожевник; надо искать колбасника.

Вот и колбасник с мясным лотком. «Ты ученый?» — «Только ко­лотушками». — «Чему учился?» — «Красть и отпираться». — «Чем живешь?» — «И передом, и задом, и колбасами». — «О, спаситель наш! Видишь вот этот народ в театре? Хочешь над ними всеми быть правителем? Вертеть Советом, орать в собрании, пить и блудить на

87

казенный счет? Одной ногой стоять на Азии, другой на Африке?» — «Да я низкого рода!» — «Тем лучше!» — «Да я почти неграмо­тен!» — «То-то и хорошо!» — «А что надо делать?» — «То же, что и с колбасами: покруче замешивай, покрепче подсаливай, польстивей подслащивай, погромче выкликивай». — «А кто поможет?» — «Всадники!» На деревянных лошадках на сцену въезжают всадники, преследуя Клеона-кожевника. «Вот твой враг: превзойди его бахваль­ством, и отечество — твое!»

Начинается состязание в бахвальстве, перемежаемое драками. «Ты кожевник, ты мошенник, все твои подметки — гниль!» — «А зато я целый Пилос проглотил одним глотком!» — «Но сперва набил утробу всей афинскою казной!» — «Сам колбасник, сам кишочник, сам объ­едки воровал!» — «Как ни силься, как ни дуйся, все равно перекри­чу!» Хор комментирует, подзуживает, поминает добрые нравы отцов и нахваливает гражданам лучшие намерения поэта Аристофана: были и раньше хорошие сочинители комедий, но один стар, другой пьян, а вот этого стоит послушать. Так полагалось во всех старинных коме­диях.

Но это — присказка, главное впереди. На шум из дома заплетаю­щейся походкой выходит старый Народ: кто из соперников больше его любит? «Если я тебя не люблю, пусть меня раскроят на ремни!» — кричит кожевник. «А меня пусть нарубят на фарш!» — кричит колбасник. «Я хочу твоим Афинам власти над всей Гре­цией!» — «Чтобы ты, Народ, страдал в походах, а он наживался от каждой добычи!» — «Вспомни, Народ, от скольких заговоров я тебя спас!» — «Не верь ему, это сам он мутил воду, чтобы рыбку поло­вить!» — «Вот тебе моя овчина греть старые кости!» — «А вот тебе подушечка под зад, который ты натер, гребя при Саламине!» — «У меня для тебя целый сундук благих пророчеств!» — «А у меня целый сарай!» Один за другим читают эти пророчества — высокопарный набор бессмысленных слов —' и один за другим их толкуют самым фантастическим образом: каждый на пользу себе и во зло противни­ку. Конечно, у колбасника это получается гораздо интересней. Когда кончаются пророчества, в ход идут общеизвестные поговорки — и тоже с самыми неожиданными толкованиями на злобу дня. Наконец дело доходит до присловья: «Есть, кроме Пилоса, Пилос, но есть еще Пилос и третий!» (в Греции действительно было три города под

88

таким названием), следует куча непереводимых каламбуров на слово «Пилос». И готово — цель Аристофана достигнута, уже ни один из зрителей не вспомнит этот Клеонов «Пилос» без веселого хохота. «Вот тебе, Народ, от меня похлебка!» — «А от меня каша!» — «А от меня пирог!» — «А от меня вино!» — «А от меня жаркое!» — «Ой, кожевник, погляди-ка, вон деньги несут, поживиться можно!» — «Где? где?» Кожевник бросается искать деньги, колбасник подхваты­вает его жаркое и подносит от себя. «Ах ты, негодяй, чужое от себя подносишь!» — «А не так ли ты и Пилос себе присвоил после Никия и Демосфена?» — «Не важно, кто зажарил, — честь поднесше­му!» — провозглашает Народ. Кожевника гонят в шею, колбасника провозглашают главным советником Народа. Хор подпевает всему этому куплетами во славу Народа и в поношение такого-то разврат­ника, и такого-то труса, и такого-то казнокрада, всех — под собст­венными именами.

Развязка — сказочная. Был миф о колдунье Медее, которая броса­ла старика в котел с зельями, и старик выходил оттуда молодым чело­веком. Вот так за сценою и колбасник бросает старый Народ в кипящий котел, и тот выходит оттуда молодым и цветущим. Они шествуют по сцене, и Народ величественно объявляет, как теперь хо­рошо будет житься хорошим людям и как поделом поплатятся дур­ные (и такой-то, и такой-то, и такой-то), а хор радуется, что возвращаются старые добрые времена, когда все жили привольно, мирно и сытно.

М.. А. Гаспаров

Облака (Nephelai) - Комедия (423 до н. э.)

В Афинах самым знаменитым философом был Сократ. За свою фило­софию он потом поплатился жизнью: его привлекли к суду и казнили именно за то, что он слишком многое ставил под сомнение, разлагал (будто бы) нравы и этим ослаблял государство. Но до этого было пока еще далеко: сперва его только вывели в комедии. При этом

89

приписали ему и такое, чего он никогда не говорил и не думал и против чего сам спорил: на то и комедия.

Комедия называлась «Облака», и хор ее состоял из Облаков — развевающиеся покрывала и почему-то длинные носы. Почему «Обла­ка»? Потому что философы раньше всего стали задумываться, из чего состоит все разнообразное множество предметов вокруг нас. Может быть, из воды, которая бывает и жидкой, и твердой, и газообразной? или из огня, который все время движется и меняется? или из какой-то «неопределенности» ? Тогда почему бы не из облаков, которые каждую минуту меняют очертания? Стало быть, Облака — это и есть новые боги новых философов. К Сократу это отношения не имело: он как раз мало интересовался происхождением мироздания, а больше — человеческими поступками, хорошими и дурными. Но комедии это было все равно.

Человеческие поступки — тоже дело опасное. Отцы и деды не за­думывались и не рассуждали, а смолоду твердо знали, что такое хоро­шо и что такое плохо. Новые философы стали рассуждать, и у них вроде бы получалось, будто логикой можно доказать, что хорошее не так уж хорошо, а плохое совсем не плохо. Вот это и беспокоило афинских граждан; вот об этом и написал Аристофан комедию «Об­лака».

Живет в Афинах крепкий мужик по имени Стрепсиад, а у него есть сын, молодой щеголь: тянется за знатью, увлекается скачками и разоряет отца долгами. Отцу и спать невмоготу: мысли о кредиторах грызут его, как блохи. Но дошло до него, что завелись в Афинах какие-то новые мудрецы, которые умеют доказательствами неправду сделать правдой, а правду — неправдой. Если поучиться у них, то, может быть, и удастся на суде отбиться от кредиторов? И вот на ста­рости лет Стрепсиад отправляется учиться.

Вот дом Сократа, на нем вывеска: «Мыслильня». Ученик Сократа объясняет, какими здесь занимаются тонкими предметами. Вот, на­пример, разговаривал ученик с Сократом, куснула его блоха, а потом перепрыгнула и куснула Сократа. Далеко ли она прыгнула? Это как считать: человеческие прыжки мы мерим человеческими шагами, а блошиные прыжки надо мерить блошиными. Пришлось взять блоху, отпечатать ее ножки на воске, измерить ее шажок, а потом этими шажками вымерить прыжок. Или вот еще: жужжит комар гортанью

90

или задницей? Тело его трубчатое, летает он быстро, воздух влетает в рот, а вылетает через зад, вот и получается, что задницей. А это что такое? Географическая карта: вон посмотри, этот кружок — Афины. «Нипочем не поверю: в Афинах что ни шаг, то спорщики и крючко­творы, а в кружке этом ни одного не видно».

Вот и сам Сократ: висит в гамаке над самой крышею. Зачем? Чтоб понять мироздание, нужно быть поближе к звездам. «Сократ, Сократ, заклинаю тебя богами: научи меня таким речам, чтоб долгов не платить!» — «Какими богами? у нас боги новые — Облака». — «А Зевс?» — «Зачем Зевс? В них и гром, в них и молния, а вместо Зевса их гонит Вихрь». — «Как это — гром?» — «А вот как у тебя дурной воздух в животе бурчит, так и в облаках бурчит, это и есть гром». — «А кто же наказывает грешников?» — «Да разве Зевс их наказывает? Если бы он их наказывал, несдобровать бы и такому-то, и такому-то, и такому-то, — а они ходят себе живехоньки!» — «Как же с ними быть?» — «А язык на что? Научись переспоривать — вот и сам их накажешь. Вихрь, Облака и Язык — вот наша священная троица!» Тем временем хор Облаков слетается на сцену, славит Небо, славит Афины и, как водится, рекомендует публике поэта Аристо­фана.

Так как же отделаться от кредиторов? «Проще простого: они тебя в суд, а ты клянись Зевсом, что ничего у них не брал; Зевса-то давно уже нету, вот тебе ничего и не будет за ложную клятву». Так что же, и впрямь с правдой можно уже не считаться? «А вот посмот­ри». Начинается главный спор, На сцену вносят большие корзины, в них, как боевые петухи, сидят Правда и Кривда. Вылезают и налета­ют друг на друга, а хор подзуживает. «Где на свете ты видел прав­ду?» — «у всевышних богов!» — «Это у них-то, где Зевс родного отца сверг и заковал в цепи?» — «И у наших предков, которые жили чинно, смиренно, послушно, уважали стариков, побеждали вра­гов и вели ученые беседы». — «Мало ли что было у предков, а сейчас смирением ничего не добьешься, будь нахалом — и победишь! Иное у людей — по природе, иное — по уговору; что по природе — то выше! Пей, гуляй, блуди, природе следуй! А поймают тебя с чужой женой — говори: я — как Зевс, сплю со всеми, кто понравится!» Слово за слово, оплеуха за оплеуху, глядь — Кривда и впрямь сильнее Правды.

91

Стрепсиад с сыном радехоньки. Приходит кредитор: «Плати долг!» Стрепсиад ему клянется: «Видит Зевс, ни гроша я у тебя не брал!» — «ужо разразит тебя Зевс!» — «ужо защитят Облака!» При­ходит второй кредитор. «Плати проценты!» — «А что такое процен­ты?» — «Долг лежит и прирастает с каждым месяцем: вот и плати с приростом!» — «Скажи, вот в море текут и текут реки; а оно при­растает?» — «Нет, куда же ему прирастать!» — «Тогда с какой же стати и деньгам прирастать? Ни гроша с меня не получишь!» Креди­торы с проклятиями убегают, Стрепсиад торжествует, но хор Обла­ков предупреждает: «Берегись, близка расплата!»

Расплата приходит с неожиданной стороны, Стрепсиад побранил­ся с сыном: не сошлись во взглядах на стихи Еврипида. Сын, недолго думая, хватает палку и колотит отца. Отец в ужасе: «Нет такого зако­на — отцов колотить!» А сын приговаривает: «Захотим — возьмем и заведем! Это по уговору бить отцов нельзя, а по природе — почему нет?» Тут только старик понимает, в какую попал беду. Он взывает к Облакам: «Куда вы завлекли меня?» Облака отвечают: «А помнишь Эсхилово слово: на страданьях учимся!» Наученный горьким опытом, Стрепсиад хватает факел и бежит расправляться с Сократом — под­жигать его «мыслильню». Вопли, огонь, дым, и комедии конец.

М. Л. Гаспаров

Лисистрата (Lysistrate) - Комедия (412 до н. э.)

Имя «Лисисграта» значит «Разрушительница войны». Такое имя дал Аристофан героине своей фантастической пьесы о том, как женщины своими женскими средствами добились того, чего не могли мужчи­ны, — положили конец большой войне. Война была между Афинами и Спартой, она тянулась десять лет, это против нее выступал Аристо­фан еще в комедии «Всадники». Потом было несколько лет переми­рия, а потом опять началась война. Аристофан уже отчаялся, что помещикам-всадникам удастся справиться с войной, и он сочиняет комедию-сказку, где мир навыворот, где женщины и умнее и сильнее мужчин, где Лисистрата и вправду разрушает войну, эту гибельную

92

мужскую затею. Каким образом? Устроив общегреческую женскую забастовку. Комедиям полагалось быть непристойными, таков уж закон весеннего театрального праздника; в «Лисистрате» было где ра­зыграться всем положенным непристойностям.

Всякая забастовка начинается со сговора. Лисистрата собирает для сговора депутаток со всей Греции на площадь перед афинским акро­полем. Собираются они медленно: у кого стирка, у кого стряпня, у кого дети. Лисистрата сердится: «На большое дело созываю вас, а вам хоть бы что! вот кабы кое-что другое было большое, небось сразу бы слетелись!» Наконец собрались. «Все мы соскучились о мужьях?» — «Все!» — «Все хотим, чтобы война кончилась?» — «Все!» — «На всё готовы пойти для этого?» — «На всё!» — «Так вот что нужно сде­лать: пока мужчины не замирятся — не спать с ними, не даваться им, не касаться их!» — «Ой!!!» — «Ах, так-то вы на всё готовы!» — «В костер прыгнем, пополам перережемся, серьги-кольца отдадим — только не это!!!» Начинаются уговоры, перекоры, убеждения. «Не ус­тоять мужчине против женщины: хотел Менелай расправиться с Еле­ной — а как увидел, сам в постель к ней бросился!» — «А если схватят и заставят силою?» — «Лежи колодой, и пускай он мучится!» Наконец договорились, приносят торжественную клятву над огром­ным бурдюком с вином: «Не дамся я ни мужу, ни любовнику <...> Не вскину белых ног перед насильником <...> Не встану, словно львица над воротами <...> А изменю — отныне пусть мне воду пить!»

Слова сказаны, начинаются дела. Хор женщин занимает афинский акрополь. Хор мужчин — конечно, стариков, молодые ведь на войне, — идет на акрополь приступом. Старики потрясают огненны­ми факелами, женщины грозятся ведрами с водой. «А я вот этим огоньком спалю твоих подружек!» — «А я вот этою водой залью твой огонечек!» Перебранка, схватка, вымокшие старики отбегают. «Теперь я вижу: Еврипид — мудрейший из поэтов: ведь это он ска­зал про баб, что тварей нет бесстыдней!» Два хора препираются пес­нями.

На сцену, еле передвигая ноги, бредет самый старый старик, госу­дарственный советник. Начинается главная часть всякой греческой драмы — спор. «Что вы лезете не в свое дело? — говорит совет­ник. — Война — это дело мужское!» (Это — цитата из прощания

93

Гектора с Андромахой в «Илиаде»). — «Нет, и женское, — отвечает Лисистрата, — мы теряем мужей на войне, мы рожаем детей для войны, нам ли не заботиться о мире и порядке!» — «Вы, бабы, затея­ли править государством?» — «Мы, бабы, правим же домашними де­лами, и неплохо!» — «Да как же вы распутаете государственные дела?» — «А вот так же, как всякий день распутываем пряжу на прялке: повычешем негодяев, повыгладим хороших людей, понавьем добротных нитей со стороны, / И единую крепкую выпрядем нить, и великий клубок намотаем, / И, основу скрепивши, соткем из него для народа афинян рубашку».

Советник и хор, конечно, не выдерживают такой наглости, опять начинаются перебранки, потасовки, лихие песни с обеих сторон, и опять женщины выходят победительницами,

Но торжествовать рано! Женщины тоже люди, тоже скучают по мужчинам, только и смотрят, как бы разбежаться с акрополя, а Лисистрата ловит их и унимает. «Ой, у меня шерсть на лежанке оста­лась, повалять надо!» — «Знаем, какая у тебя шерсть: сиди!» — «Ой, у меня полотно некатаное, покатать надо!» — «Знаем, сиди!» — «Ой, сейчас рожу, сейчас рожу, сейчас рожу!» — «Врешь, вчера ты и бере­менна не была!» Опять уговоры, опять вразумления: «А мужчинам, вы думаете, легче? Кто кого пересидит, тот того и победит. Да вот смотрите: уже бежит один мужик, уже не вытерпел! Ну, кто тут его жена? заманивай его, разжигай его, пусть чувствует, каково без нас!» Под стеной акрополя появляется брошенный муж, зовут его Кинесий, что значит «Толкач». Всем комическим актерам полагались боль­шие кожаные фаллосы, а у этого он сейчас прямо исполинский. «Сойди ко мне!» — «Ах, нет, нет, нет!» — «Пожалей вот его!» — «Ах, жаль, жаль, жаль!» — «Приляг со мной!» — «Замиритесь спе­рва». — «Может, и замиримся». — «Вот тогда, может, и приля­гу». — «Клянусь тебе!» — «Ну, сейчас, только сбегаю за ковриком». — «Давай скорей!» — «Сейчас, только принесу подушеч­ку». — «Сил уж нет!» — «Ах, ах, как же без одеяльца». — «Дове­дешь ты меня!» — «Погоди, принесу тебе натереться маслице». — «И без маслица можно!» — «Ужас, ужас, маслице не того сорта!» И женщина скрывается, а мужчина корчится от страсти и поет, как воет, о своих мучениях. Хор стариков ему сочувствует.

Делать нечего, нужно замиряться. Сходятся послы афинские и

94

спартанские, фаллосы у них такой величины, что все сразу понимают друг друга без слов. Начинаются переговоры. К переговаривающимся сходит Лисистрата, напоминает о старинной дружбе и союзе, хвалит за доблести, журит за вздорную сварливость. Всем хочется поскорее и мира, и жен, и пахоты, и урожая, и детей, и выпивки, и веселья. Не торгуясь, отдают захваченное одними в обмен на захваченное други­ми. И, поглядывая на Лисистрату, восклицают: «какая умная!», не за­бывая прибавить: «какая красивая!», «какая стройная!» А на заднем плане женский хор заигрывает со стариковским хором: «Вот поми­римся и снова будем жить душа с душой!» А стариковский хор отве­чает: «Ах, недаром нам о бабах говорили старики: / «Жить и с ними невозможно, и без них никак нельзя!»

Мир заключен, хоры поют; «Зла не помним, зло забудем!..» Афин­ские и спартанские мужья расхватывают своих жен и с песнями и плясками расходятся со сцены.

М. Л. Гаспаров

Лягушки (Batrachoi) - Комедия (405 до н. э.)

Знаменитых сочинителей трагедий в Афинах было трое: старший — Эсхил, средний — Софокл и младший — Еврипид. Эсхил был могуч и величав, Софокл ясен и гармоничен, Еврипид напряжен и парадок­сален. Один раз посмотрев, афинские зрители долго не могли забыть, как его Федра терзается страстью к пасынку, а его Медея с хором ра­тует за права женщин. Старики смотрели и ругались, а молодые вос­хищались.

Эсхил умер давно, еще в середине столетия, а Софокл и Еврипид скончались полвека спустя, в 406 г., почти одновременно. Сразу пошли споры между любителями: кто из троих был лучше? И в ответ на такие споры драматург Аристофан поставил об этом коме­дию «Лягушки».

«Лягушки» — это значит, что хор в комедии одет лягушками и песни свои начинает квакающими строчками: «Брекекекекс, коакс,

95

коакс! / Брекекекекс, коакс, коакс! / Болотных вод дети мы, / Затя­нем гимн, дружный хор, / Протяжный стон, звонкую нашу песню!»

Но лягушки эти — не простые: они живут и квакают не где-ни­будь, а в адской реке Ахероне, через которую старый косматый ло­дочник Харон перевозит покойников на тот свет. Почему в этой комедии понадобился тот свет, Ахерон и лягушки, на то есть свои причины.

Театр в Афинах был под покровительством Диониса, бога вина и земной растительности; изображался Дионис (по крайней мере, иногда) безбородым нежным юношей. Вот этот Дионис, забеспоко­ившись о судьбе своего театра, подумал: «Спущусь-ка я в загробное царство и выведу-ка обратно на свет Еврипида, чтобы не совсем опус­тела афинская сцена!» Но как попасть на тот свет? Дионис расспра­шивает об этом Геракла — ведь Геракл, богатырь в львиной шкуре, спускался туда за страшным трехглавым адским псом Кербером. «Легче легкого, — говорит Геракл, — удавись, отравись или бросься со стены». — «Слишком душно, слишком невкусно, слишком круто;

покажи лучше, как сам ты шел». — «Вот загробный лодочник Харон перевезет тебя через сцену, а там сам найдешь». Но Дионис не один, при нем раб с поклажей; нельзя ли переслать ее с попутчиком? Вот как раз идет похоронная процессия. «Эй, покойничек, захвати с собою наш тючок!» Покойничек с готовностью приподымается на носилках: «Две драхмы дашь?» — «Нипочем!» — «Эй, могильщики, несите меня дальше!» — «Ну скинь хоть полдрахмы!» Покойник не­годует: «Чтоб мне вновь ожить!» Делать нечего, Дионис с Хароном гребут посуху через сцену, а раб с поклажей бежит вокруг. Дионис грести непривычен, кряхтит и ругается, а хор лягушек издевается над ним: «Брекекекекс, коакс, коакс!» Встречаются на другом конце сцены, обмениваются загробными впечатлениями: «А видел ты здеш­них грешников, и воров, и лжесвидетелей, и взяточников?» — «Ко­нечно, видел, и сейчас вижу», — и актер показывает на ряды зрителей. Зрители хохочут.

Вот и дворец подземного царя Аида, у ворот сидит Эак. В мифах это величавый судья грехов человеческих, а здесь — крикливый раб-привратник. Дионис накидывает львиную шкуру, стучит. «Кто там?» — «Геракл опять пришел!» — «Ах, злодей, ах, негодяй, это ты у меня давеча увел Кербера, милую мою собачку! Постой же, вот я

96

напущу на тебя всех адских чудищ!» Эак уходит, Дионис в ужасе; от­дает рабу Гераклову шкуру, сам надевает его платье. Подходят вновь к воротам, а в них служанка подземной царицы: «Геракл, дорогой наш, хозяйка так уж о тебе помнит, такое уж тебе угощенье приго­товила, иди к нам!» Раб радехонек, но Дионис его хватает за плащ, и они, переругиваясь, переодеваются опять. Возвращается Эак с адской стражей и совсем понять не может, кто тут хозяин, кто тут раб. Ре­шают: он будет их стегать по очереди розгами, — кто первый закри­чит, тот, стало быть, не бог, а раб. Бьет. «Ой-ой!» — «Ага!» — «Нет, это я подумал: когда же война кончится?» — «Ой-ой!» — «Ага!» — «Нет, это у меня заноза в пятке... Ой-ой!.. Нет, это мне стихи плохие вспомнились... Ой-ой!.. Нет, это я Еврипида процитировал». — «Не разобраться мне, пусть уж бог Аид сам разбирается». И Дионис с рабом входят во дворец.

Оказывается, на том свете тоже есть свои соревнования поэтов, и до сих пор лучшим слыл Эсхил, а теперь у него эту славу оспаривает новоумерший Еврипид. Сейчас будет суд, а Дионис будет судьей; сей­час будут поэзию «локтями мерить и гирями взвешивать». Правда, Эсхил недоволен: «Моя поэзия не умерла со мной, а Еврипидова умерла и под рукой у него». Но его унимают: начинается суд. Вокруг судящихся уже новый хор — квакающие лягушки остались далеко в Ахероне. Новый хор — это души праведников: в эту пору греки счи­тали, что те, кто ведет праведную жизнь и принял посвящение в та­инства Деметры, Персефоны и Иакха, будут на том свете не бесчувственными, а блаженными. Иакх — это одно из имен самого Диониса, поэтому такой хор здесь вполне уместен.

Еврипид обвиняет Эсхила: «Пьесы у тебя скучные: герой стоит, а хор поет, герой скажет два-три слова, тут пьесе и конец. Слова у тебя старинные, громоздкие, непонятные. А у меня все ясно, все как в жизни, и люди, и мысли, и слова». Эсхил возражает: «Поэт должен учить добру и правде. Гомер тем и славен, что показывает всем при­меры доблести, а какой пример могут подать твои развратные герои­ни? Высоким мыслям подобает и высокий язык, а тонкие речи твоих героев могут научить граждан лишь не слушаться начальников».

Эсхил читает свои стихи — Еврипид придирается к каждому слову: «Вот у тебя Орест над могилою отца молит его «услышать, внять...», а ведь «услышать» и «внять» — это повторение!»

97

(«Чудак, — успокаивает его Дионис, — Орест ведь к мертвому обра­щается, а тут, сколько ни повторяй, не докличешься!») Еврипид чита­ет свои стихи — Эсхил придирается к каждой строчке: «Все драмы у тебя начинаются родословными: «Герой Пелоп, который был мне прадедом...», «Геракл, который...», «Тот Кадм, который...», «Тот Зевс, который...». Дионис их разнимает: пусть говорят по одной строчке, а он, Дионис, с весами в руках будет судить, в какой больше весу. Ев­рипид произносит стих неуклюжий и громоздкий: «О, если б бег ладья остановила свой...»; Эсхил — плавный и благозвучный: «Речной поток, через луга лиющийся...» Дионис неожиданно кричит: «У Эсхи­ла тяжелей!» — «Да почему?» — «Он своим потоком подмочил стихи, вот они и тянут больше».

Наконец стихи отложены в сторону. Дионис спрашивает у поэтов их мнение о политических делах в Афинах и опять разводит руками: «Один ответил мудро, а другой — мудрей». Кто же из двух лучше, кого вывести из преисподней? «Эсхила!» — объявляет Дионис. «А обещал меня!» — возмущается Еврипид. «Не я — язык мой обе­щал», — отвечает Дионис еврипидовским же стихом (из «Ипполи­та»). «Виноват и не стыдишься?» — «Там нет вины, где никто не видит», — отвечает Дионис другой цитатой. «Надо мною над мерт­вым смеешься?» — «Кто знает, жизнь и смерть не одно ль и то же?» — отвечает Дионис третьей цитатой, и Еврипид смолкает.

Дионис с Эсхилом собираются в путь, а подземный бог их напут­ствует: «Такому-то политику, и такому-то мироеду, и такому-то сти­хоплету скажи, что давно уж им пора ко мне...» Хор провожает Эсхила славословием и поэту и Афинам: чтобы им поскорей одер­жать победу и избавиться и от таких-то политиков, и от таких-то мироедов, и от таких-то стихоплетов.

М. Л. Гаспаров

Менандр (Menander) 324—293 до н. э.

Брюзга (Dyskolos) - Комедия

Эта комедия в переводе имеет и другое название — «Человеконена­вистник». Главный ее персонаж, крестьянин Кнемон, в конце жизни изуверился в людях и возненавидел буквально весь мир. Впрочем, брюзгою он был, вероятно, от рождения. Ибо жена бросила его именно за дурной нрав.

Живет Кнемон в деревне, в Аттике, близ Афин. Обрабатывает скудное поле и растит дочь, которую любит без памяти. Рядом живет и его пасынок Горгий, который, несмотря на дурной нрав отчима, относится к нему хорошо.

Сострат, богатый молодой человек, случайно увидавший дочь Кнемона, влюбляется в нее и предпринимает всевозможные попытки по­знакомиться с прекрасной скромной девушкой, а заодно — и с ее нелюдимым отцом.

В начале первого действия лесной бог Пан (его пещера-святилище находится тут же, неподалеку от дома и поля Кнемона) сообщает зрителям краткую предысторию грядущих событий. Кстати, это

99

именно он сделал так, что Сострат влюбился в дочь нелюдимого брюзги.

Херея, приятель и приживал Сострата, советует влюбленному дей­ствовать решительно. Впрочем, оказывается, что Сострат уже послал на разведку в усадьбу Кнемона раба Пиррия, который к моменту на­шего действия возвращается в панике; Кнемон прогнал его самым недвусмысленным образом, забросав землей и камнями...

На сцене появляется Кнемон, не замечая присутствующих, и гово­рит сам себе: «Ну, разве не был счастлив, и вдвойне притом, / Пер­сей? Во-первых, обладая крыльями, / Он ото всех, кто землю топчет, скрыться мог. / А во-вторых, любого, кто в докуку был, / Мог в ка­мень обратить. Вот если б мне теперь / Такой же дар! Лишь камен­ные статуи / Кругом стояли молча бы, куда ни глянь».

Увидев Сострата, робко стоящего неподалеку, старик произносит гневно-ироническую тираду и уходит в дом. Тем временем на сцене появляется дочь Хнемона с кувшином. Ее няня, черпая воду, уронила ведро в колодец. А к возвращению отца с поля вода должна быть на­грета.

Стоящий тут же Сострат (он ни жив ни мертв от счастья и вол­нения) предлагает девушке помощь: он принесет воду из источника! Предложение принято благосклонно. Знакомство состоялось.

Присутствие Сострата обнаруживает Дав, раб Горгия. Он предуп­реждает хозяина: неподалеку «пасется» некий юнец, явно «положив­ший глаз» на сестру Горгия. А честные ли у него намерения — Неизвестно...

Входит Сострат. Горгий, не только порядочный и трудолюбивый, но и решительный юноша, сперва неправильно его оценив («Сразу видно по глазам — подлец»), решает все же побеседовать с пришель­цем. И после разговора, как человек умный, понимает свою первона­чальную ошибку. Вскоре оба проникаются взаимной симпатией.

Горгий честно предупреждает влюбленного, сколь трудно будет до­говориться с его отчимом — отцом девушки. Но, поразмыслив, ре­шает помочь Сострату и дает ему ряд советов.

Для начала, чтобы «войти в образ», богатый юноша целый день самоотверженно отдается непривычным для него полевым работам, дабы подозрительный Кнемон решил: Сострат — бедняк, живущий собственным трудом. Это, надеются оба юноши, хоть немного при­мирит старика с мыслью о возможном замужестве любимой дочери.

100

А в святилище Пана родственники Сострата и он сам готовятся к торжественным жертвоприношениям. Шум священных приготовле­ний (вблизи его дома!) выводит Кнемона из себя. А когда сначала раб Гета, а затем повар Сикон стучатся к нему в дверь с просьбой одолжить кое-какую посуду, старик окончательно приходит в неис­товство.

Вернувшийся с поля Сострат так изменился за день (загорел, от непривычного труда сгорбился и еле передвигает ноги), что даже рабы не узнают своего хозяина. Но, как говорится, нет худа без добра.

Возвращается с поля и Кнемон. Он ищет ведро и мотыгу (и то и другое старая служанка Симиха уронила в колодец). Между тем Со­страт и Горгий уходят в святилище Пана. Они уже почти друзья.

Кнемон в гневе сам пытается спуститься в колодец, но гнилая ве­ревка обрывается, и злобный старик падает в воду. Об этом воплем возвещает выбежавшая из дому Симиха.

Горгий понимает: настал «звездный час» Сострата! Вдвоем они вы­таскивают охающего и ругающегося Кнемона из колодца.

Но именно Сострату приписывает умный и благородный Горгий ведущую роль в спасении сварливого старца. Кнемон начинает смяг­чаться и просит Горгия в дальнейшем взять на себя заботы о замуже­стве сестры.

Сострат в ответ предлагает Горгию в жены свою сестру. Сначала честный юноша пытается отказываться: «Непозволительно, / Женив тебя на собственной сестре, твою взять в жены». Добропорядочного юношу смущает и то, что он беден, а семья Сострата — люди бога­тые: «Несладко мне / Чужим добром кормиться незаслуженно. / Свое нажить хочу».

Недоволен сперва перспективой второго «неравного брака» и Каллипид — отец Сострата. Но в конце концов и он дает согласие на обе свадьбы.

Сдается, наконец, и Кнемон: брюзга даже соглашается, чтобы рабы отнесли его в святилище Пана. Завершается комедия словами одного из рабов, обращенными к зрителям: «Порадуйтесь, что стари­ка несносного / Мы одолели, щедро нам похлопайте, / И пусть По­беда, дева благородная, / Подруга смеха, будет к нам всегда добра».

101

дает возможность представить следующее: Габротонон узнает Памфилу (они встречались на том злополучном празднике Таврополий), а обиженная и обесчещенная жена Харисия узнает его перстень и по­нимает: виновник ее несчастья — собственный муж!

А Харисий пока знает лишь то, что его жена — мать незаконно­рожденного ребенка. В то же время он понимает, что и сам далеко не безупречен и не вправе столь сурово судить Памфилу. Но тут по­является добрая Габротонон и рассказывает Харисию все, что знает. Непутевый юноша-гуляка счастлив: у них с Памфилой есть сын!

Радостью сменяется и недовольство Смикрина: он стал счастли­вым дедом пятимесячного внука! Все довольны и даже счастливы. Так благополучно, как и положено, завершается комедия.

Ю. В. Шанин

Отрезанная коса, или Остриженная (Perikeiromenae) - Комедия

Текст комедии сохранился лишь фрагментарно, но филологи провели его реконструкцию.

Действие происходит на улице Коринфа. На сцене — два дома. Один принадлежит командиру наемников, хилиарху Полемону, вто­рой — родителям молодого человека Мосхиона.

Богиня Неведение рассказывает традиционный (знакомый нам по «Третейскому суду») сюжет, но построенный по-другому.

Во время родов умирает жена афинского купца Патека. Это пе­чальное событие совпадает с другим: на море гибнет судно Патека с товарами, купец полностью разорен. И чтобы не растить детей в ни­щете, Патек решает их кому-нибудь подбросить. Покинутых близне­цов, мальчика и девочку, находит бедная старушка. Ей и так тяжко, годы берут свое, да еще идет бесконечная война в Коринфе...

Мальчика Мосхиона старушка отдает богатой афинянке Миринне, которая давно мечтает о сыне, а девочку Гликеру оставляет у себя. Мосхион воспитывается в доме богатой Миринны, ни в чем не зная отказа, Гликера же растет скромной и прилежной. Но полунищен­ское существование вынуждает приемную мать отдать красивую вос-

103

питанницу Полемону. Коринфский военачальник без ума от прекрас­ной любовницы.

Перед смертью старушка рассказывает Гликере, что у нее есть брат, живущий рядом. Мосхион же, не подозревающий об этом, на­чинает ухаживать за Гликерой. В отсутствие Полемона он ищет с ней близости и целует ее. Гликера, думая, что брат знает обо всем, не противится поцелуям. Но внезапно возвращается домой Полемон и в гневе обрубает мечом косу Гликеры (отсюда и название комедии).

После этого Полемон, разгневанный «изменой» Гликеры, в сопро­вождении оруженосца Сосии уезжает в деревню. А оскорбленная беспочвенными подозрениями Гликера просит соседку Миринну при­ютить ее у себя. Несообразительный, но крайне любопытный Дав, раб Мосхиона, решает, что мать сделала это в интересах сына-шало­пая. Да и самонадеянный юноша, который то и дело хвастает своими успехами у гетер, уверен в своей неотразимости...

Полемон, гневаясь и тоскуя в деревенском уединении, посылает домой на разведку оруженосца. Но неповоротливый и сонный Сосия никаких новостей не сообщает. Посланный же вторично, он все же обнаруживает, что в доме у его хозяина произошли перемены.

Подвыпивший Полемон со своими воинами собирается в гневе штурмовать дом Миринны, где укрылась Гликера. Но появляющийся на сцене Патек (отец Гликеры и Мосхиона и по воле случая старый друг Полемона) убеждает разбушевавшегося командира со штурмом повременить. Ибо это будет противозаконно. Ведь, не будучи жена­тым на Гликере, тот не вправе диктовать ей свою волю: «...вещь без­умная / Тобой затеяна. Куда несешься ты? / За кем? Да ведь она сама себе глава!»

Полемон рассказывает Патеку, как хорошо Гликере у него жи­лось, показывает ее богатые наряды. И все это любимой подарил он!

Тем временем ничего не подозревающий Мосхион ждет, что Гли­кера сама бросится в его объятия. А Патек, выполняя просьбу Поле­мона, отправляется парламентером в дом Миринны. Как раз в это время по просьбе Гликеры служанка-рабыня Дорида приносит из дома Полемона шкатулку с вещами девушки. Да, с теми самыми ве­щами, что были найдены при подброшенных младенцах!

Когда она задумчиво перебирает драгоценности, присутствующий тут же Патек узнает вещи покойной жены. Он рассказывает Гликере,

104

как умерла ее мать, как он разорился и решил избавиться от детей. Девушка подтверждает, что у нее есть брат, и называет его имя.

Незаметно подкравшийся в это время Мосхион все слышит и ис­пытывает при этом разочарование и одновременно радость — ведь он обрел сестру, которая, конечно, не может быть его любовницей...

Полемон, не находящий себе места от волнения, нетерпеливо ждет вестей. Служанка Дорида уверяет его: все кончится хорошо. Но Полемон не верит, что любимая его простит, и сам спешит к дому Миринны. Навстречу ему выходят Патек с Гликерой. Старый друг торжественно сообщает: он согласен, чтобы Полемон женился на его дочери. В приданое за ней он дает три таланта. Полемон счастлив и просит простить ему необдуманные оскорбления и прочие грехи рев­ности.

Мосхион и рад, и расстроен. Но отец сообщает, что и ему нашел хорошую невесту. Так, ко всеобщей радости, завершается комедия.

Ю. В. Шанин

Лукиан (Luldanus) ок. 120 — ок. 180

Разговоры богов (Dialogoe deorum) - Философская сатира

I.  Прометей и Зевс

Прикованный к скалам Кавказа титан Прометей просит Зевса осво­бодить его. Но нет, кара еще недостаточна: ведь Прометей не только похитил Зевесов огонь и подарил его людям, но и (самое страшное) сотворил женщину!

Поэтому тяжкие цепи и орел, ежедневно пожирающий Прометееву печень, которая за ночь снова отрастает, — лишь прелюдия к грядущим мучениям.

Прометей предлагает в награду за освобождение открыть Зевсу грядущее. Тот, усомнившись сперва в пророческом даре титана, тут же сдается: Прометей безошибочно угадывает, что Зевс собирается на свидание с Фетидой — нереидой, одной из морских богинь. И предо­стерегает Зевса: если нереида родит ему сына, тот низвергнет отца с олимпийского трона. Убежденный и даже слегка растроганный этим предсказанием, Зевс отказывается от рокового свидания и приказыва­ет богу-кузнецу Гефесту освободить Прометея.

106

II. Эрот и Зевс

Призванный к ответу за свои жестокие проделки, Эрот просит Зевса помиловать его, ибо он, мол, еще ребенок. «Ты ребенок?! — восклицает возмущенный Зевс. — Ведь ты, Эрот, намного старше Иалета. Оттого что у тебя нет бороды и седых волос, ты хочешь счи­таться ребенком, хотя ты старик, и притом негодяй!»

В наказание за многочисленные издевательства Зевс намерен свя­зать Эрота. Ведь это по его милости он вынужден был, дабы снискать любовь женщин, превращаться в быка, орла, лебедя, сатира и не мог явиться им в своем истинном облике.

Эрот резонно возражает, что ни одна смертная не выносит вида Зевса и умирает от страха. Он предлагает Зевсу не метать молнии, не потрясать грозно эгидой и принять вид более мирный, приятный, на манер Аполлона или Диониса.

Зевс с возмущением отвергает это предложение, но и отказаться от любви земных красавиц тоже не хочет. Он требует, чтобы амур­ные утехи стоили ему меньших усилий. С этим условием отпускает Эрота.

III. Зевс и Гермес

Гера из ревности превратила красавицу Ио в телку и приставила к ней стражем стоглавого пастуха Аргуса. Но Зевс, влюбленный в Ио, приказывает Гермесу убить Аргуса, провести Ио через море в Египет и сделать ее там Исидой — богиней, управляющей разливами Нила и ветрами, покровительницей моряков.

IV. Зевс и Ганимед

Зевс, влюбившись в хорошенького пастушка Ганимеда, превраща­ется в гигантского орла и похищает мальчика. Ганимед, слабо разби­рающийся в олимпийской иерархии, до сих пор считал главным божеством лесного Пана и с недоверием относится к словам Зевса о его вселенской власти.

Ганимед просит поскорей вернуть его домой, на склоны горы Иды: стада остались без присмотра, отец всыплет ему за отлучку. Зевс

107

терпеливо объясняет, что теперь мальчик навсегда избавлен от пасту­шеских забот — он станет небожителем.

Ганимед недоумевает: что ему тут делать, если на небе нет стад, и с кем он будет здесь играть?! Зевс обещает ему в товарищи Эрота и сколько угодно бабок для игры. И похитил он полюбившегося маль­чишку для того, чтобы они спали вместе.

Простодушный Ганимед недоумевает еще более: ведь когда он спал с отцом, тот часто сердился, что сын во сне беспокойно вороча­ется, и гнал того к матери — честно предупреждает мальчик. А услы­хав, что Зевс собирается его обнимать ночи напролет, твердо заявляет, что ночью будет спать. Хотя и не запрещает Зевсу целовать его. И довольный Зевс велит Гермесу дать Ганимеду испить бессмер­тия, научить подавать кубок и привести на пир богов.

V. Гера и Зевс

Гера упрекает Зевса в чрезмерном пристрастии к Ганимеду. Своих смертных любовниц отец богов оставлял все же на Земле, а вот Ганимеда сделал небожителем. И вдобавок, принимая из рук красавца ви­ночерпия кубок, Зевс всякий раз его целует! А разве Гефест и Гера плохо прислуживали за столом?!

Разгневанный Зевс отвечает, что ревность Геры лишь распаляет его страсть к прекрасному фригийцу. Конечно, Гера, если хочет, может на пирах по-прежнему пользоваться услугами своего чумазого сына-кузнеца. А вот ему, Зевсу, будет прислуживать только Ганимед, кото­рого он будет теперь целовать дважды: и принимая кубок из рук мальчика, и возвращая.

VI. Гера и Зевс

Гера возмущенно жалуется Зевсу, что Иксион, взятый на небо, влюбился в нее и непрестанно вздыхает. Это оскорбляет Геру. Зевс предлагает подшутить над влюбленным: подсунуть ему облако, придав последнему облик Геры. Если же, приняв желаемое за действитель­ное, Иксион потом начнет похваляться, что покорил супругу Зевса и овладел ею, он будет низринут в Аид и привязан к вечно вращающе­муся колесу в наказание не за любовь (в этом нет ничего дурного!), а за хвастовство.

108

VII. Гефест и Аполлон

Гефест восхищенно рассказывает Аполлону о только что родив­шемся Гермесе — сыне Майи. Новорожденный не только очень кра­сив, но и многообещающе приветлив. Аполлон сообщает в ответ, что ловкий младенец уже успел украсть трезубец Посейдона, меч Ареса, а у него, Аполлона, и стрелы. Тут и Гефест обнаруживает, что у него пропали клещи...

Гермес одарен всесторонне: в шутливой борьбе победил Эрота, подставив тому подножку, а из панциря черепахи и семи струн смас­терил кифару, да играет так, что и Аполлон ему завидует.

Прозревший Гефест отправляется к Гермесу за похищенными кле­щами, спрятанными в пеленках новорожденного.

VIII. Гефест и Зевс

Зевс приказывает Гефесту острым топором разрубить... ему голову. Испуганный бог-кузнец вынужден нехотя подчиниться, и на свет по­является Афина. Она не только воинственна, но и очень красива. Ге­фест внезапно влюбляется в нее. Но Зевс охлаждает его пыл: Афина предпочтет остаться навечно девой,

IX. Посейдон и Гермес

Посейдон пришел к Зевсу. Но Гермес не пускает его, так как Зевс только что... родил. Но на сей раз не из головы (как недавно Афину), а из бедра. Так он выносил плод одной из своих многочисленных симпатий фиванки Семелы, родив вместо нее, ибо Семела погибла. Таким образом, он является одновременно и отцом, и матерью ре­бенка, которого зовут Дионис.

X. Гермес и Гелиос

Гермес передает Гелиосу приказ Зевса: не выезжать на своей ог­ненной колеснице ни завтра, ни послезавтра. Зевсу нужно продлить ночь, дабы успеть зачать с беотийкой Алкменой невиданного доселе героя: под покровом глубочайшего мрака будет изготовлен великий

109

атлет. Затем Гермес передает приказ Селене двигаться медленно, а Сну — не выпускать людей из своих объятий, чтобы они не заметили столь долгой ночи. Дабы на свет мог явиться Геракл.

XI. Афродита и Селена

Селена признается Афродите, что влюбилась в прекрасного Эндимиона. Она регулярно спускается к нему с неба, когда Эндимион спит, расстелив на скале плащ. Селена буквально погибает от любви к юноше.

XII. Афродита и Эрот

Афродита упрекает своего сына Эрота за неслыханные проделки не только со смертными, но и с небожителями. По его воле Зевс превращается во все, во что Эроту вздумается. Селену он низводит на Землю. А Гелиос, нежась в объятьях Климены, забывает своевременно выезжать в своей огненной колеснице на небосвод. Даже почтенную Рею, мать стольких богов, Эрот заставил влюбиться в молодого фри­гийца Аттиса. Обезумев от любви, она впрягла в свою колесницу львов и носится по горам и лесам в поисках возлюбленного. Эрот оп­равдывается перед матерью: разве дурно обращать взоры людей и богов на красоту?!

XIII. Зевс, Асклепий и Геракл

На пиру богов Геракл затевает ссору с Асклепием, требуя, чтобы тот возлежал ниже его, совершившего столько подвигов. Он прене­брежительно напоминает: Асклепия поразил Зевс своей молнией за то, что тот своим искусством оживлял людей, обреченных богами на смерть, тем самым пренебрегая и законами природы, и волей небо­жителей. Асклепий спокойно замечает, что это он, между прочим, привел в порядок того же Геракла, основательно обгоревшего на по­гребальном костре...

Зевс прекращает их перебранку, заметив: Асклепий имеет право на более высокое место, ибо умер и был взят на небо раньше Герак­ла.

110

XIV. Гермес и Аполлон

Аполлон печален. На вопрос Гермеса о причине грусти отвечает:

он случайно убил своего любимца, прекрасного Гиацинта — сына царя Эбала из Лаконии. Когда оба они были заняты метанием дис­ков, безответно любивший Гиацинта западный ветер Зефир из рев­ности подул так сильно, что брошенный Аполлоном диск изменил направление и убил юношу. В память о любимце Аполлон вырастил из капель его крови прекрасный цветок, но все равно остался безуте­шен. Гермес резонно возражает: «Аполлон, ты знал, что сделал лю­бимцем смертного; так не следует жаловаться на то, что он умер».

XV. Гермес и Аполлон

Гермес и Аполлон удивлены: хромой бог-кузнец Гефест, далеко не красавец, получил в жены двух прекрасных богинь: Афродиту и Хариту. А вот они, красавцы, атлеты и музыканты, несчастливы в любви. Аполлон так и не добился взаимности Дафны, а Гиацинта сам же убил диском. Правда, однажды Гермес познал ласки Афродиты и в итоге на свет явился Гермафродит...

Впрочем, любвеобильная Афродита весьма благосклонна и к Аресу, часто забывая о своем чумазом и потном супруге. Поговарива­ют, что Гефест готовит сети, чтобы опутать ими любовников и застиг­нуть их на ложе. И Аполлон признается: ради объятий Афродиты он с удовольствием согласился быть пойманным.

XVI. Гера и Латона

Снедаемые давней и взаимной неприязнью, Гера и Латона попре­кают друг друга действительными и мнимыми пороками детей. На едкое замечание Латоны, что Гефест хром, Гера отвечает: зато он ис­кусный мастер и пользуется уважением Афродиты. А вот мужеподоб­ная Артемида — дочь Латоны, обитает в горах и по скифскому обычаю убивает чужеземцев. Что ж до Аполлона, то он хоть и счита­ется всезнающим, но не предвидел, что убьет диском Гиацинта, и не представлял себе, что от него убежит Лафна.

111

Латона отвечает, что Гера ей просто завидует: красота Артемиды и мусический дар Аполлона у всех вызывают восторг. Гера в гневе. По ее мнению, музыкальными победами Аполлон обязан не себе, а излишней благосклонности судей. Артемида же скорей безобразна, чем прекрасна. А будь она действительно девой, едва ли помогала бы роженицам. Разгневанная Латона бросает Гере: «Придет время, и я опять увижу тебя плачущей, когда Зевс оставит тебя одну, а сам сой­дет на землю, превратившись в быка или лебедя».

XVII. Аполлон и Гермес

Смеющийся Гермес рассказывает Аполлону, что Гефест искусно сплетенными сетями опутал Афродиту и Ареса в миг, когда те зани­мались любовью. Застигнутые врасплох, обнаженные, они сгорали от стыда, когда все боги насмешливо их рассматривали. Громче всех хо­хотал сам Гефест. Гермес и Аполлон признаются друг другу, что гото­вы были бы сами очутиться в сетях Гефеста.

XVIII. Гера и Зевс

Гера говорит Зевсу, что его сын Дионис не только женоподобен до неприличия, но еще и блуждает, опьяненный, в обществе сума­сшедших женщин и пляшет с ними день и ночь напролет. Он похож на кого угодно, но только не на своего отца Зевса.

Громовержец возражает: изнеженный Дионис не только овладел всей Лидией и подчинил себе фракийцев, но завоевал даже Индию, взяв в плен тамошнего царя, осмелившегося сопротивляться. И все это посреди непрестанных хороводов и пьяных плясок. А тех, кто ос­мелился его оскорбить, не уважая таинств, Дионис связал виноград­ной лозой. Или заставил мать преступника разорвать своего сына на части, как молодого оленя. Разве это не мужественные деяния, до­стойные сына Зевса? Гера возмущена: вино приводит к безумию и стадо причиной многих преступлений. Но Зевс резко возражает: ви­новаты не вино и Дионис, а сами люди, пьющие без меры, даже не смешивая вино с водой. А тот, кто пьет в меру, становится лишь ве­селей и любезней, никому не вредя.

112

XIX. Афродита и Эрот

Афродита удивленно вопрошает Эрота: почему он, легко подчи­няющий себе всех богов — Зевса, Аполлона, Посейдона, даже собст­венную мать Рею, щадит Афину?

Эрот признается: он боится Афину — ее страшный взгляд пугает коварного малыша. Да еще этот ужасный щит с головой Медузы Горгоны. Всякий раз как Эрот пытается приблизиться, Афина оста­навливает его угрозой немедленной расправы.

А вот муз, признается Эрот, он глубоко уважает и поэтому щадит. «Ну пусть их, если они так степенны. Но почему же ты не стреляешь в Артемиду?» — «Ее я совсем поймать не могу: она все бегает по горам. К тому же у нее есть пристрастие — охота». Зато брата ее Аполлона своими стрелами Эрот поражал не раз.

XX. Суд Париса

Зевс посылает Гермеса во Фракию, чтобы там Парис решил спор трех богинь: кому из них присудить яблоко с надписью «Прекрасней­шей». Парис, хоть он и сын царя Приама, пасет стада на склонах Иды и, конечно, робеет, узрев представших перед ним Геру, Афродиту и Афину. Но когда Гермес растолковывает ему поручение Зевса, царевич постепенно приходит в себя и начинает восхищенно разгля­дывать богинь, явно не зная, которую предпочесть. Смущает его и то, что Гера — супруга Зевса, остальные же две — его дочери, В такой щекотливой ситуации особенно опасно ошибиться. Но Гермес заверя­ет Париса, что Зевс полностью полагается на его вкус и объектив­ность.

Осмелевший Парис просит у Гермеса гарантий, что две отвергну­тые не будут ему мстить. Затем он просит богинь раздеться и подхо­дить к нему по очереди. Первой раздевается Гера, белокожая и волоокая. Она предлагает Парису: если он присудит награду ей, то станет господином надо всей Азией.

Афина тоже пытается подкупить судью обещанием: он будет в битвах непобедим. Парис скромно отвечает, что он — человек мир­ный, военные подвиги его не прельщают. Но, как и Гере, обещает су­дить честно, невзирая на дары.

Афродита просит осмотреть ее более внимательно. Во время ос-

113

мотра (который явно доставляет Парису удовольствие) она умело и ненавязчиво расхваливает его красоту. Парис, дескать, достоин луч­шей участи, чем пастушья жизнь в диких горах. Зачем его красота коровам? Он мог бы найти себе достойную пару даже в Элладе. Афродита рассказывает заинтересовавшемуся судье об одной из самых красивых женщин — Елене, жене спартанского царя Менелая, доче­ри Леды, внучке Зевса. Парис все больше увлекается ее рассказом. Тогда Афродита предлагает ему отправиться в путешествие по Элладе и в Лакедемоне самому повидать красавицу: «Елена тебя увидит, а там уж я позабочусь о том, чтобы она влюбилась и ушла с тобой». Парису это кажется невероятным, но богиня уверяет: все будет именно так, как она обещает. Она дает в провожатые Парису своих сыновей — Гимероса и Эрота. С их общей помощью (стрелы Эрота и все остальное) задуманное свершится. Взяв с богини слово, что она не обманет, Парис (заочно уже воспылавший любовью к Елене) при­суждает яблоко Афродите.

XXI. Арес и Гермес

Арес тревожно и с явным недоверием сообщает Гермесу о по­хвальбе Зевса: тот, мол, спустит с неба цепь, и все боги, ухватившись за нее, не смогут стащить громовержца вниз. А вот он, если захочет, поднимет на этой цепи не только всех богов, но и землю с морем.

Арес сомневается в столь фантастическом могуществе отца богов. Тем более что недавно Посейдон, Гера и Афина, возмутившись его бесчинствами, чуть не схватили Зевса и, возможно, связали бы, если б не Фетида, которая сжалилась над ним и призвала на помощь стору­кого Бриарея. Но Гермес прерывает Ареса: «Замолчи, советую я; не­безопасно Тебе говорить такие вещи, а мне — их слушать».

XXII. Пан и Гермес

Гермес удивлен: Пан называет его отцом! Он возмущенно говорит, что козлоногий и рогатый Пан не может быть его сыном. Но тот на­поминает, что как-то Гермес сошелся со спартанкой Пенелопой, при­няв при этом облик козла.

Гермес смущенно припоминает: так оно и было. А Пан просит его не стыдиться такого сына: его уважают и любят не только дриа-

114

ды, нимфы и менады Диониса, но и все афиняне, которым он оказал услугу при Марафоне: вселил страх в души персов (отсюда и пошло слово «паника»). Гермес даже растроган: просит Пана подойти и об­нять его. Но, добавляет он тут же, «не называй меня отцом при по­сторонних».

XXIII. Аполлон и Дионис

Аполлон удивлен: столь непохожие меж собой Эрот, Гермафродит и Приап — родные братья! Дионис отвечает, что тут нет ничего уди­вительного. А виновна в несхожести братьев не их мать Афродита, а разные отцы.

XXIV. Гермес и Майя

Утомленный и раздраженный Гермес жалуется своей матери Майе на дикие перегрузки. Он должен не только прислуживать богам на пирах, без устали разносить по земле приказания Зевса, присутст­вовать в палестрах, служить глашатаем в народных собраниях, а еще и не спать по ночам и водить к Плутону души умерших... Вдобавок Зевс непрестанно посылает Гермеса справляться о здравии своих многочисленных земных возлюбленных. «Я не могу больше!» — жа­луется Гермес матери. Но та советует сыну смириться: «Ты еще молод и должен прислуживать отцу, сколько он ни пожелает. А те­перь, раз он посылает тебя, беги поскорее в Аргос, а затем в Беотию, а то он, пожалуй, побьет тебя за медлительность: влюбленные всегда раздражительны».

XXV. Зевс и Гелиос

Зевс в гневе. Гелиос, уступив настойчивым просьбам сына своего фаэтона, доверил ему огненную колесницу. Но самонадеянному юноше это оказалось не по силам. Неуправляемые кони понесли ко­лесницу в сторону от привычной колеи: часть земли оказалась со­жженной, а другая погибла от морозов. Чтобы предотвратить полную катастрофу, Зевсу пришлось убить Фаэтона молнией. Гелиос оправды­вается: он, мол, предупреждал и наставлял сына, как должно. Но Зевс прерывает его: если Гелиос еще раз позволит себе подобное, он узна-

115

ет, насколько сильней его огня жжет Зевесов перун. Фаэтона он велит похоронить на берегу Эридана, там, где он упал с колесницы. Слезы сестер, пролитые на его могиле, пусть превратятся в янтарь, а сами они сделаются осокорями.

XXVI. Аполлон и Гермес

Аполлон просит Гермеса научить его различать братьев-близнецов Кастора и Полидевка. Гермес объясняет: Полидевка, могучего кулач­ного бойца, узнать легко: на лице у него следы от сокрушительных ударов, «Но скажи мне еще одну вещь; отчего они не являются к нам оба вместе, но каждый из них поочередно делается то мертве­цом, то богом?» Гермес объясняет и это: когда оказалось, что один из сыновей Леды должен умереть, а другой стать бессмертным, они таким образом поделили между собой бессмертие. Но Аполлон не ус­покаивается: сам он предсказывает будущее, Асклепий лечит, Гермес обучает гимнастике и борьбе и выполняет еще тьму важных дел. А что же делают Диоскуры? Гермес поясняет и это: Кастор и Полидевк помогают Посейдону: объезжают моря и в случае необходимости оказывают помощь терпящим бедствие морякам.

Ю. В. Шанин

Разговоры в царстве мертвых (Dialogoe in regione mortuum)

I.  Диоген и Полидевк

Собравшемуся в очередной раз вернуться на землю Полидевку Дио­ген дает поручения. Ему надлежит передать кинику Мениппу (высме­ивающему всех пустозвонных философов-спорщиков), что в царстве мертвых у него будет еще больше поводов для веселья и насмешек, ибо тут тираны, богачи и сатрапы — предельно жалки и бессильны. А всем философам он советует прекратить бессмысленные споры. Бо­гачам Диоген велит сообщить, что не надо копить драгоценности, со­бирая талан за таланом, ибо скоро они отправятся под землю, где им понадобится всего один обол, чтобы заплатить Харону за перевоз.

116

Зато беднякам не следует роптать на судьбу: в царстве мертвых все равны — и богачи, и неимущие. Полидевк обещает выполнить эти и другие поручения Диогена.

II. Плутон, или Против Мениппа

Крез жалуется Плутону: неугомонный Менипп, философ-киник, и в подземном царстве продолжает насмехаться над богачами и влады­ками: «Мы все плачем, вспоминая свою земную судьбу: вот этот, Мидас, — золото, Сарданапал — великую роскошь, я, Крез, — свои несметные сокровища, а он смеется над нами и ругается, называя нас рабами и подонками...»

Менипп признается Плутону, что это так и есть: ему доставляет удовольствие высмеивать тех, кто горюет об утраченных благах зем­ных. Плутон призывает всех прекратить раздоры. Но Менипп счита­ет: бывшие сатрапы и богачи достойны лишь насмешки: «Прекрасно, так и надо. Плачьте, а я буду вам подпевать, повторяя: «Познай самого себя!» — это очень хороший припев к вашим стонам».

III. Менипп, Амфилох и Трофоний

Менипп возмущен: рядовые Амфилох и Трофоний после смерти удостоены храмов, и люди считают их пророками. Но герои Трофо­ний и Амфилох скромно отвечают, что почести легковерные люди воздают им добровольно. Что ж до пророческого дара, то будущее Трофоний готов предсказать любому, кто спустится в его Лебадейскую пещеру. А на вопрос Мениппа, кто же такой герой, Трофоний отвечает: «Это существо, составленное из бога и человека». «Мне не понять, Трофоний, что ты говоришь; одно я вижу ясно: ты мертвец, и больше ничего», — заключает диалог Менипп.

IV. Гермес и Харон

Гермес напоминает Харону, что тот ему основательно задолжал: пять драхм за якорь, да еще за воск для замазывания дыр в лодке, за гвозди, за канат, которым рея крепится к мачте, и за многое другое. Харон со вздохом отвечает, что пока рассчитаться не может: «Сейчас

117

я никак не могу, Гермес, а вот если чума какая-нибудь или война пришлет к нам много народу, тогда можно будет кое-что заработать, обсчитав мертвецов на плате за переезд». Но Гермес не хочет таким печальным путем возвращать истраченное. Он согласен повременить. Лишь замечает со вздохом, что если раньше в подземное царство по­падали преимущественно люди мужественные, большей частью умер­шие от ран, полученных на войне, то ныне совсем не так: одного отравила жена, другой умер от обжорства, а большинство погибает из-за денежных козней. И Харон соглашается с ним.

V. Плутон и Гермес

Плутон просит Гермеса продлить жизнь девяностолетнему бездет­ному богачу Евкрату. А вот гоняющихся за его деньгами, желающих получить наследство Харина, Дамона и других поскорей притащить в царство мертвых. Гермес удивлен: он считает, что это несправедливо. Но Плутон говорит, что жаждущие скоропостижной смерти ближне­го, прикидывающиеся его друзьями сами достойны скорой смерти. И Гермес соглашается: такую шутку выкинуть с негодяями будет только справедливо. А трудолюбивый Евкрит пусть, как Иолай, сбросит с себя бремя старости и вновь помолодеет, а ждущие его смерти юные негодяи в расцвете надежд умрут как скверные люди.

VI. Терпсион и Плутон

Терпсион жалуется Плутону: он умер на тридцатом году жизни, а девяностолетний Фукрит все еще жив! Но Плутон считает это спра­ведливым: Фукрит никому не желал смерти, а вот Терпсион и ему подобные молодые люди льстиво ухаживают за стариками, подлизы­ваются к ним в расчете получить наследство. Разве такое корыстолю­бие не заслуживает кары?!

Терпсион же сокрушается, что много ночей не спал, алчно высчи­тывая возможный срок смерти Фукрита и сумму предполагаемого на­следства. В итоге переутомился и сам умер первый. Плутон энергично обещает, что и другие корыстные сиделки скоро сойдут в его царство. А Фукрит пусть живет и дальше, пока не похоронит всех льстецов, охочих до чужого добра.

118

VII. Зенофант и Каллидемид

Каллидемид рассказывает Зенофанту, как умер из-за роковой ошиб­ки раба. Желая поскорей отправить на тот свет старика Птеодора, он подговорил виночерпия подать хозяину чашу с отравленным вином. Но тот спутал сосуды (случайно или нет — неизвестно) и в итоге чашу с ядом осушил сам молодой отравитель. А старый Птеодор, поняв, что случилось, весело хохотал по поводу ошибки виночерпия.

VIII. Кнемон и Дамнипп

Кнемон рассказывает Дамниппу, как его одурачила судьба. Он усиленно ухаживал за бездетным богачом Гермолаем в надежде на наследство последнего. И чтобы гарантировать себе благосклонность старика, огласил завещание, где своим наследником объявил Гермолая (дабы тот из чувства признательности сделал то же самое). Но на Кнемона внезапно обрушилась балка, и старый Гермолай получил все его имущество. Так Кнемон попался в собственную ловушку.

IX. Симил и Полистрат

Девяностовосьмилетний Полистрат попал наконец в царство мертвых и рассказывает Симилу, что последние два десятка лет жил особенно хорошо. Расположения бездетного старика искали лучшие мужи города, надеясь стать его наследниками. Не отказываясь от их ухаживаний (и каждому обещая сделать наследником именно его), Полистрат их всех обманул: сделал наследником купленного недавно красавца фригийца, раба и своего любимца.

И поскольку тот внезапно стал богачом, теперь уже его располо­жения ищут самые знатные.

X. Харон, Гермес и разные мертвые

Харон собирается везти очередную партию мертвых и обращает их внимание на плачевное состояние своего суденышка. Он предлага­ет пассажирам освободиться от лишнего груза и просит Гермеса про­следить за этим. Вестник богов берется за дело. По его указанию философ-киник Менипп с готовностью бросает свой жалкий мешок и палку. И Гермес сажает его на почетное место возле рулевого. Кра­савцу Хермолаю Гермес велит снять с себя длинные волосы, румянец

119

и вообще всю кожу. Тирану Лампиху приказывает оставить на берегу все богатство, а заодно — спесь и надменность. Полководцу прихо­дится бросить вооружение и трофеи. Философ-демагог вынужден рас­статься не только с ложью, невежеством и охотой до пустых споров, но и с косматой бородой и бровями. А когда раздосадованный фило­соф требует, чтобы Менипп оставил свою свободу, откровенность, благородство и смех, Гермес энергично возражает: это все — вещи легкие, их перевезти нетрудно, и они даже помогут в печальном пути. И ладья Харона отчаливает от берега.

XI. Кратет и Диоген

Кратет с иронией рассказывает Диогену о том, что двоюродные братья-богачи Мерих и Аристей, будучи сверстниками, всячески уха­живали друг за другом и каждый объявил наследником другого в на­дежде его пережить. В итоге же оба погибли в один и тот же час во время кораблекрушения.

А вот Кратет и Диоген не желали друг другу смерти, ибо не претен­довали на скудное имущество собрата, вполне довольствуясь взаимным обменом мудрыми мыслями — самым лучшим из наследуемых бо­гатств.

XII. Александр, Ганнибал, Минос и Сципион

Александр и Ганнибал оспаривают первенство в царстве мертвых. Минос предлагает каждому рассказать о своих деяниях. Великие пол­ководцы перечисляют свои общеизвестные победы и завоевания, вся­чески при этом стараясь унизить соперника. Но когда Минос собирается вынести решение, вдруг подает голос Сципион и напоми­нает, что именно он победил Ганнибала. В итоге первенство Минос присуждает Александру, второе место — Сципиону, а Ганнибал ока­зывается третьим.

XIII. Диоген и Александр

Диоген насмешливо замечает: Александр все ж оказался в царстве мертвых, несмотря на свое якобы божественное происхождение. Ве­ликий полководец вынужден согласиться. А пока вот уже тридцать

120

дней его тело лежит в Вавилоне в ожидании пышных похорон в Египте, дабы он таким образом сделался одним из египетских богов. Диоген саркастически замечает, что Александр и после смерти не по­умнел: верит в такую чушь. А вдобавок он еще и плачет, вспоминая земные почести и услады. Неужели его воспитатель философ Аристо­тель не научил своего ученика: богатство, почести и прочие дары судь­бы не вечны. Александр с досадой признается, что его наставник был корыстолюбивым льстецом. Он доказывал, что богатство — тоже благо: таким образом, ему не было стыдно принимать подарки. В за­ключение Диоген советует Александру регулярно пить большими глотками воду из Леты: это поможет ему забыться и перестать скор­беть по Аристотелевым благам.

XIV. Филипп и Александр

Александр, встретившись на том свете с отцом, вынужден при­знать свое земное происхождение. Да он и раньше знал это, а под­держивал версию о своей божественной генеалогии для того, чтобы легче завоевать мир: большинство покоренных народов не решались оказывать сопротивление богу.

Филипп насмешливо замечает, что почти все, кого покорил его сын, не были достойными противниками и по храбрости, и по бое­вой выучке. Совсем не то что эллины, которых победил он, Филипп... Александр напоминает, что победил и скифов, и даже индийских сло­нов. А разве не он разрушил греческие Фивы?!

Да, Филипп слыхал об этом. Но ему смешно и грустно, что Алек­сандр перенимал нравы им же покоренных народов. Да и его хвале­ная храбрость не всегда была разумна. А теперь, когда люди узрели его мертвое тело, они окончательно убедились: Александр — вовсе не бог. И Филипп советует сыну расстаться с напыщенным самомнени­ем, познать самого себя и понять, что он — простой мертвец.

XV. Ахилл и Антилох

Антилох упрекает Ахилла в том, что он — неблагороден и неразу­мен: заявил, что лучше служить живым в качестве поденщика у бед­ного пахаря, чем царствовать над всеми мертвыми. Так не пристало говорить славнейшему из героев. Тем более Ахилл добровольно из­брал смерть в ореоле славы.

121

Ахилл оправдывается: посмертная слава на земле ему ни к чему, а среди мертвых — полное равноправие. Он утратил тут все: мертвые троянцы уже не боятся Ахилла, а греки не оказывают уважения.

Антилох утешает его: таков закон природы. И советует Ахиллу не роптать на судьбу, дабы не смешить других.

XVI. Диоген и Геракл

Диоген в своей обычной иронической манере спрашивает Геракла: как же это он, сын Зевса, тоже умер?! Великий атлет возражает:

«Настоящий Геракл обитает на небе, а я — только его призрак». Но Диоген сомневается, не вышло ли наоборот: сам Геракл — в царстве мертвых, а на небе — лишь его призрак.

Геракл разгневан такой дерзостью и готов покарать насмешника. Но Диоген резонно замечает: «Я уже раз умер, так что мне нечего бояться тебя». Тогда Геракл раздраженно поясняет: что было в нем от земного отца Амфитриона, то умерло (и это он, находящийся под землей), а то, что от Зевса, — то живет на небе с богами. И это не два Геракла, а единый в двух образах. Но Диоген не унимается: он уже видит не двух, а трех Гераклов. Настоящий Геракл живет на небе, его призрак — в царстве мертвых, а тело обратилось в прах. Еще более возмущенный этой софистикой, Геракл вопрошает: «Кто ты такой?!» И слышит в ответ: «Диогена Синопского призрак, а сам он живет вместе с лучшими среди мертвых и смеется над Гомером и всей этой высокопарной болтовней».

XVII. Менипп и Тантал

Тантал погибает от жажды, стоя на берегу озера: вода течет сквозь пальцы, и он не может даже смочить губ. На вопрос Мениппа, как он, давно умерший, может ощущать жажду, Тантал поясняет: в этом-то и заключается постигшая его кара: душа чувствует жажду, как будто она — тело.

XVIII. Менипп и Гермес

Попавший в царство мертвых философ Менипп просит Гермеса показать ему прославленных красавиц и красавцев и удивлен, узнав, что и Нарцисс, и Гиацинт, и Ахилл, и Елена, и Леда теперь — одно­образные черепа и скелеты, не более. А то, что Елена была при

122

жизни столь прекрасной, что ради нее приплыла к Трое тысяча ко­раблей с эллинами, вызывает у Мениппа лишь насмешливое удивле­ние: неужто ахейцы не понимали: они сражаются за то, что столь кратковременно и скоро отцветает!

Но Гермес предлагает ему перестать философствовать и поскорей выбрать себе место среди прочих мертвецов.

XIX. Эак, Протесилай, Менелай и Парис

Предводитель фессалийцев Протесилай, первым из греков погиб­ший при осаде Трои от руки Гектора, хочет задушить Елену (хотя в царстве теней это и невыполнимо и бессмысленно). Эаку он объяс­няет, что погиб именно из-за Елены. Но тут же соглашается, что во всем, пожалуй, виновен Менелай, увлекший эллинов под Трою. А Ме­нелай (он, конечно, тоже здесь) все сваливает на Париса — гостя, коварно похитившего жену хозяина. Парис же просит Протесилая вспомнить, что оба они при жизни были страстно влюблены и поэто­му должны понять друг друга. И Протесилай готов уже покарать Эрота, виновного во всем. Но Эак напоминает: «Ты забыл о своей молодой жене и, когда вы причалили к берегу Троады, спрыгнул с корабля раньше других, безрассудно подвергая себя опасности из одной лишь жажды славы, и поэтому погиб первым». И Протесилай приходит к выводу: виновны в его преждевременной гибели не Елена и не другие смертные, а богини судьбы Мойры.

XX. Менипп и Эак

Менипп просит Эака показать достопримечательности преиспод­ней: ему хочется узреть самых знаменитых ее обитателей.

Философ поражен: все славные герои поэм Гомера превратились в прах — и Ахилл, и Агамемнон, и Одиссей, и Диомед, и многие дру­гие. Но более всего привлекают его мудрецы — Пифагор, Сократ, Солон, Фалес, Питтак... Лишь они среди мертвецов не грустят: им всегда есть о чем поговорить.

Побеседовав с ними, Менипп не удерживается от упрека Эмпедокла в том, что тот, мол, бросился в кратер Этны из пустой жажды славы и немалой глупости. Зато Сократу он сообщает, что на земле все считают его достойным удивления и всячески почитают. А затем

123

отправляется к Сарданапалу и Крезу, чтобы посмеяться, слушая их горестные вопли. Эак же возвращается к своим привратницким обя­занностям.

XXI. Менипп и Кербер

Менипп просит Кербера рассказать, как входил в преисподнюю Сократ. И трехглавый пес вспоминает: достойно Сократ вел себя лишь в начале пути, а заглянув в расселину и завидя мрак, заплакал, как младенец, и стал горевать по своим детям. И все софистические принципы тут уж были забыты...

Лишь Диоген и он, Менипп, вели себя достойно: вступали в цар­ство мертвых по собственной воле и даже со смехом. Все же осталь­ные философы оказались не на высоте.

XXII. Харон и Менипп

Хромой перевозчик Харон требует с Мениппа обычную плату за доставку на тот свет — один обол. Но тот не хочет платить. Ибо, кроме всего прочего, не имеет ни единой монеты. И предлагает за­платить Гермесу — доставившему его к пределам царства мертвых...

«Клянусь Зевсом, выгодно бы я устроился, если бы еще пришлось платить за мертвецов!» — восклицает вестник богов. А на упреки Харона, что он — один-единственный проплывший в царство мертвых даром, Менипп спокойно возражает: нет, не даром. Ведь он черпал воду из дырявой лодки, помогал грести и единственный из всех не плакал. Но Харон не успокаивается. И Менипп предлагает: «Тогда от­вези меня обратно к жизни!» «Чтоб Эак поколотил меня за это?!» — ужасается Харон. И на его вопрос, кто это сидит у него в лодке, Гер­мес говорит: он бесплатно перевез мужа безгранично свободного, не считающегося ни с кем и ни с чем! Это Менипп!

XXIII. Протесилай, Плутон и Персефона

Протесилай, первым из греков погибший под Троей, умоляет Плутона отпустить его на землю только на один день: даже летейские воды не помогли ему забыть свою прекрасную супругу. А ведь по той же причине Эвридику отдали Орфею, отпустили и Алкестиду из ми­лости к Гераклу. А кроме того, Протесилай надеется уговорить жену

124

покинуть мир живых и вместе с мужем спуститься в преисподнюю: тогда у Плутона будет уже два мертвеца вместо одного!

В конце концов Плутон и Персефона соглашаются. Гермес возвра­щает Протесилаю прежний цветущий вид и выводит вечно влюблен­ного на землю. А вдогонку ему Плутон напоминает: «Не забудь, что я отпустил Тебя лишь на один день!»

XXIV. Диоген и Мавзол

Кариец Мавзол, галикарнасский тиран, и на том свете гордится своими завоеваниями, красотой и величиной гробницы (одним из семи чудес света: от нее и пошло название «мавзолей»). Но Диоген напоминает царю: теперь он лишен и завоеванных земель, и влияния. Что же до красоты, то теперь его голый череп трудно отличить от че­репа Диогена. И стоит ли гордиться тем, что лежишь под более тя­желой каменной громадой, чем другие?!

«Значит, все это ни к чему? Мавзол будет равен Диогену?!» — восклицает тиран. «Нет, не равен, почтеннейший, совсем нет. Мавзол будет плакать, вспоминая земные блага, которыми он думал насла­диться, а Диоген — смеяться над ним. Ибо после себя он оставил среди лучших людей славу человека, живущего жизнью более высо­кой, чем надгробие Мавзола, и основанной на более твердой почве».

XXV. Нирей, Терсит и Менипп

Воспетый Гомером красавец Нирей и урод, остроголовый горбун Терсит (высмеянный в «Илиаде») предстали перед Мениппом в цар­стве теней. Философ признает, что теперь они сравнялись внешне: их черепа и кости довольно схожи. «Значит, я здесь нисколько не краси­вей Терсита?» — обиженно вопрошает Нирей. Менипп отвечает: «И ты не красив, и никто вообще: в преисподней царит равенство, и здесь все друг другу подобны».

XXVI. Менипп и Хирон

Мудрый кентавр Хирон, воспитатель Асклепия, Ахилла, Тесея, Ясона и других великих, отказался от бессмертия в пользу Прометея. Он объясняет Мениппу, что предпочел умереть еще и потому, что ему надоело однообразие земной жизни: одно и то же солнце, луна,

125

еда, постоянная смена времен года... Счастье не в том, что имеем всегда, а в том, что нам недоступно. В преисподней же Хирону по душе всеобщее равенство и что никто не ощущает голода и жажды.

Но Менипп предупреждает Хирона, что тот может впасть в про­тиворечие с самим собой: в царстве теней тоже царит однообразие. А искать выход в третью жизнь уже бессмысленно. Задумавшемуся и даже приунывшему кентавру Менипп напоминает: умный довольству­ется настоящим, рад тому, что имеет, и ничто ему не кажется невы­носимым.

XXVII. Диоген, Антисфен и Кратет

Три философа — Диоген, Антисфен и Кратет — направляются ко входу в преисподнюю, дабы взглянуть на «новое пополнение». По до­роге они рассказывают друг Другу о тех, кто прибыл сюда вместе с ними: все, независимо от положения в обществе и зажиточности, вели себя недостойно — плакали, жаловались, а некоторые даже пы­тались упираться. Таких Гермес взваливал себе на спину и нес сил­ком. Зато все три философа вели себя достойно...

Вот они уже у входа. Диоген обращается к девяностолетнему ста­ричку: «Отчего ты плачешь, если умер в столь преклонном возрасте?»

Оказывается, это полуслепой и хромой бездетный рыбак, почти нищий, отнюдь не купавшийся в роскоши. И тем не менее он убеж­ден, что даже бедняцкая жизнь лучше смерти. А Диоген советует ему рассматривать смерть как лучшее лекарство против невзгод и старос­ти.

XXVIII. Менипп и Тиресий

Менипп спрашивает прорицателя Тиресия, действительно ли тот при жизни побывал не только мужчиной, но и женщиной. Получив утвердительный ответ, он допытывается, в каком состоянии Тиресий чувствовал себя лучше. И, услышав, что в женском, тут же приводит слова Медеи о мучительной тяжести женской доли. А на патетичес­кие напоминания Тиресия о превращении прекрасных женщин в птиц и деревья (Аэдона, Дафна и другие) Менипп скептически заме­чает, что поверит этому, лишь самолично услышав рассказы превра­тившихся. И даже общеизвестный пророческий дар Тиресия

126

неугомонный скептик Менипп подвергает сомнению: «Ты лишь по­ступаешь как все прорицатели: обычай у вас — ничего не говорить понятного и здравого».

XXIX. Аянт и Агамемнон

Агамемнон упрекает Аянта: сам себя убив, обвиняешь в этом Одиссея, претендовавшего на доспехи Ахилла. Но Аянт упорствует:

другие вожди отказались от этой награды, а вот Одиссей считал себя самым достойным. Это и послужило причиной неистового безумия Аянта: «Одиссея не могу перестать ненавидеть, Агамемнон, даже если бы сама Афина приказала мне это!»

XXX. Минос и Сострат

Судья подземного царства Минос распределяет кары и награды. Разбойника Сострата он приказывает бросить в огненный поток — Пирифлегетон. Но Сострат просит выслушать его: ведь все, что он со­вершал, было предопределено Мойрами. И Минос с этим соглашает­ся. А услышав еще несколько примеров, приведенных Состратом, с досадой в душе приходит к выводу: Сострат не только разбойник, но и софист! И нехотя приказывает Гермесу: «Освободи его: наказание с него снимается». И уже обращаясь к Сострату: «Только смотри не учи других мертвых задавать такие вопросы!»

Ю. В. Шанин

Икароменипп, иди Заоблачный полет (Ikaromenippus) - Философская сатира

Менипп рассказывает Другу о своем необычайном путешествии, пора­жая собеседника точными данными о расстоянии от Земли до Луны, до Солнца и, наконец, до самого неба — обиталища богов Олимпий­цев. Оказывается, Менипп лишь сегодня вернулся на Землю; он гос­тил у Зевса.

Друг сомневается: неужели Менипп превзошел Дедала, превратив-

127

шись в ястреба или в галку?! Он иронизирует: «Как же, о величай­ший храбрец, ты не побоялся упасть в море и дать ему от своего имени название Мениппейского, как тот его сын — Икарийскому?»

Менипп давно интересовался всем, что касается природы миро­здания: происхождением громов и молний, снега и града, сменой времен года, многообразием форм Луны и многим другим. Сперва он обратился к длиннобородым и бледным философам. Но каждый из них лишь оспаривал мнение других, утверждая противоположное, и требовал, чтобы верили только ему. Взяв с Мениппа немалые деньги за науку, они окатили его дождем первопричин, целей, атомов, пус­тот, материй, идей и прочего. Ступая лишь по земле, часто будучи немощными и даже близорукими, они хвастливо рассуждали о точ­ных размерах Солнца, звезд и особенностях надлунного пространства. Сколько стадиев от Мегар до Афин, они не знают. Зато расстояния между светилами им якобы известны, измеряют толщину воздуха и глубину океана, окружность Земли и многое другое. Говоря о предме­тах далеко не ясных, они не довольствуются предположениями, но упорно настаивают на своей правоте, утверждая, например, что Луна обитаема, что звезды пьют воду, которую Солнце, словно на колодез­ной веревке, черпает из моря и поровну распределяет между ними.

Мениппа возмущает и противоречивость суждений философов, их «полное разномыслие» по вопросу о мире: одни утверждают, что он не создан и никогда не погибнет, другие признают Творца, но при этом не могут объяснить, откуда он явился. Нет согласия среди этих ученых по поводу конечности и бесконечности бытия, одни считают, что существует большое число миров, а другие — что этот мир един­ственный. Наконец один из них, далеко не миролюбивый человек, считает раздор отцом всего миропорядка. Так же одни полагают, что богов много, а другие — что бог един. А иные вообще отрицают су­ществование богов, бросая мир на произвол судьбы, лишая его влады­ки и вождя.

Вконец потеряв терпение от этой сумятицы суждений, Менипп решает все выяснить самолично, поднявшись на небо. Поймав боль­шого орла и ястреба, он отрезает у них по крылу и, учтя трагический опыт Дедала с непрочным воском, ремнями крепко привязывает крылья к плечам. После пробных полетов с акрополя смельчак обле­тел немалую часть Эллады и достиг Тайгета. С этой знаменитой горы Менипп летит на Олимп и, запасшись там самой легкой едой, взмы-

128

вает в небо. Прорвавшись сквозь облака, он подлетел к Луне и при­сел на ней передохнуть и, подобно Зевсу, обозрел все известные ему земли от Эллады до Индии.

Земля показалась Мениппу очень маленькой — меньше Луны. И лишь пристально приглядевшись, он различил Колосса Родосского и башни на Форосе. Воспользовавшись советом неизвестно откуда взяв­шегося на Луне философа Эмпедокла, он вспомнил, что одно крыло у него — орлиное! А ведь никто из живых существ не видит лучше орла! В тот же миг Менипп стал различать даже отдельных людей (так удивительно обострилось его зрение). Одни плыли по морю, вторые сражались, третьи обрабатывали землю, четвертые судились;

видел женщин, животных и вообще все то, что «питает плодородная почва».

Увидел Менипп и то, как люди непрерывно грешат. Разврат, убийства, казни, грабежи происходили во дворцах ливийских, фра­кийских, скифских и прочих царей. «А жизнь частных лиц казалась еще смешней. Здесь я увидел Гермодора-эпикурейца, приносящего ложную клятву из-за тысячи драхм; стоика Агафокла, который обви­нял перед судом одного из своих учеников за неуплату денег; оратора Клиния, крадущего чашу из храма Асклепия...» Словом, в разнообраз­ной жизни землян смешалось и смешное, и трагическое, и хорошее, и плохое. Больше всего смеялся Менипп над теми, кто спорит о гра­ницах своих владений, ибо сверху вся Эллада представлялась ему «ве­личиною пальца в четыре». С такой высоты люди казались Мениппу сродни муравьям — ведь и у муравьев, по-видимому, есть свои стро­ители, солдаты, музыканты и философы. Тем более что по преданию, например, воинственных мирмидонян Зевс сотворил именно из му­равьев.

Наглядевшись на все это и от всей души посмеявшись, Менипп полетел еще выше. На прощанье Луна просила заступиться за нее перед Зевсом. Земные философы-болтуны распространяют о Луне всякие небылицы, и это ей, признаться, надоело. Луне уже невоз­можно будет оставаться в этих местах, если он не сотрет в порошок философов и не заткнет рот этим болтунам. Пусть Зевс разрушит Стою, поразит громом Академию и прекратит бесконечные разгла­гольствования перипатетиков.

129

Поднявшись на крайнее небо, Менипп был встречен Гермесом, который незамедлительно доложил Зевсу о прибытии земного гостя. Царь богов милостиво принял его и терпеливо выслушал. А затем он направился к той части неба, откуда были лучше всего слышны мо­литвы и просьбы людей.

По дороге Зевс расспрашивал Мениппа о земных делах: почем те­перь пшеница в Элладе, нужны ли обильные дожди, жив ли хоть кто-то из рода Фидия и задержаны ли ограбившие храм в Додоне. Наконец последовал вопрос; «А что обо мне думают люди?» «О тебе, владыка, их мнение самое благочестивое. Люди считают тебя царем богов».

Зевс, однако, сомневается: прошли времена, когда люди почитали его и как верховного бога, и как пророка, и как целителя. А когда Аполлон основал в Дельфах прорицалище, Асклепий в Пергаме — ле­чебницу, во Фракии появился храм Бендиды, а в Эфесе — Артемиды, люди перебежали к новым богам, Зевсу же теперь лишь раз в пять лет приносят жертвы в Олимпии. И Менипп не решается ему возра­жать...

Сев на троне там, где он обычно выслушивал молитвы, Зевс стал поочередно снимать крышки с отверстий, напоминающих колодцы. Оттуда и доносились людские просьбы: «О Зевс, дай мне достигнуть царской власти!», «О Зевс, пусть произрастают лук и чеснок!», «О боги, да умрет мой отец как можно скорее!», «О Зевс, пусть я буду увенчан на Олимпийских состязаниях!»...

Мореплаватели просили о попутном ветре, земледельцы — о нис­послании дождя, сукновалы — о солнечной погоде. Зевс всех выслу­шивал и поступал по своему усмотрению.

Затем он снял крышку с другого колодца и стал слушать произно­сящих клятвы, а потом занялся предсказаниями и оракулами. После всего он дал указания ветрам и погодам: «Сегодня пусть будет дождь в Скифии, в Ливии пусть гремит гром, а в Элладе пусть идет снег. Ты, Борей, дуй в Лидии, а ты, Нот, оставайся спокоен».

После этого Менипп был приглашен на пир богов, где возлежал подле Пана и Карибантов — богов, так сказать, второразрядных. Деметра раздала им хлеб, Дионис вино, а Посейдон — рыбу. По на­блюдениям Мениппа, сами высшие боги угощались лишь нектаром и амвросией. Наибольшую же радость им доставлял чад, поднимаю­щийся от жертв.

130

Во время обеда Аполлон играл на кифаре, Силен плясал кордак, а музы пели из «Теогонии» Гесиода и одну из победных од Пиндара.

На следующее утро Зевс повелел всем богам прийти на собрание. Повод — прибытие на небо Мениппа. А раньше Зевс с неодобрени­ем наблюдал за деятельностью некоторых философских школ (стои­ки, академики, эпикурейцы, перипатетики и другие): «Прикрываясь славным именем Добродетели, наморща лбы, длиннобородые, они гу­ляют по свету, скрывая свой гнусный образ жизни под пристойной внешностью».

Эти философы, развращая молодежь, способствуют падению нра­вов. Не заботясь о пользе государства и частных лиц, они осуждают поведение других, наиболее уважая тех, кто громче всех кричит и ру­гается. Презирая трудолюбивых ремесленников и земледельцев, они никогда не помогут бедному или больному. «Но всех их своей наглос­тью превосходят так называемые эпикурейцы. Понося нас, богов, безо всякого стеснения, они доходят до того, что осмеливаются ут­верждать, будто боги нисколько не заботятся о человеческих делах...»

Все боги возмущены и просят немедленно покарать негодников-философов. Зевс согласен. Но вынужден отложить исполнение приго­вора: ближайшие четыре месяца священны — объявлен божий мир. Но уже в будущем году все философы будут безжалостно истреблены Зевесовой молнией. Что же касается Мениппа, то, хоть и встретили его тут благосклонно, решено крылья у него отнять, «...чтобы впредь он к нам больше не являлся и пусть Гермес сегодня же спустит его на Землю».

Так завершилось собрание богов. Менипп вернулся на Землю и поспешил в Керамик сообщить прогуливающимся там философам последние новости.

Ю. В. Шанин

Харитон (Charitonos) II в. н. э.?

Повесть о любви Херея и Каллирои (Та peri Chairean kai Kalliroen) - Роман

Действие первого из сохранившихся греческих романов относится к V в. до н. э. — времени наивысшего могущества Персидского царст­ва, Пелопоннесского конфликта, греко-персидских войн и многих других исторических событий.

Прекрасная Каллироя, дочь знаменитого сиракузского стратега Гермократа (лицо историческое), и юный Херей полюбили друг друга. И хотя отец Каллирои был против этого брака, сторону влюб­ленных приняло... Народное собрание Сиракуз (необычная с совре­менной точки зрения деталь!) и свадьба состоялась.

Но счастье молодоженов было недолгим. Интриги отвергнутых женихов (а их было немало у божественно красивой Каллирои) при­вели к тому, что ревнивый по природе Херей заподозрил жену в изме­не. Вспыхивает ссора, закончившаяся трагически. Надолго потерявшую сознание Каллирою родные принимают за умершую и хоронят за­живо...

132

Богатым погребением соблазнился морской разбойник Ферон. Уже очнувшаяся к тому времени от глубокого обморока Каллироя (страшное пробуждение в собственной могиле!) попадает в плен к пиратам, которые отвозят ее в малоазийский город Милет и там про­дают в рабство. Ее господин — недавно овдовевший, знатный и бога­тый Дионисий («...главный человек в Милете и во всей Ионии»).

Дионисий не только богат, но и благороден. Он страстно влюбля­ется в Каллирою и просит прекрасную рабыню стать его женой.

Но плененной сиракузянке противна даже мысль об этом, ибо она по-прежнему любит только Херея и к тому же ждет ребенка.

В этой критической ситуации (положение рабыни, которую хозя­ин хочет сделать госпожой) умная Каллироя после долгих колебаний притворно соглашается, но под разными благовидными предлогами свадьбу просит отложить...

Тем временем в Сиракузах обнаружена ограбленная гробница, в которой нет Каллирои. И на розыски ее отправляются экспедиции в Ливию, Италию, Ионию...

И вот в море задержана лодка с траурными предметами — укра­шениями из ограбленной гробницы. Тут же лежит полумертвый Ферон — главарь пиратов. Привезенный в Сиракузы, он под пытка­ми признается в содеянном. Народное собрание единодушно приго­варивает его к смертной казни: «За Фероном, когда его уводили, шла большая толпа народа. Распят он был перед могилой Каллирои: с креста смотрел он на море, по которому вез он пленницей дочь Гермократа...»

И тогда из Сиракуз в Милет направляется посольство во главе с Хереем — вызволять Каллирою из рабства. Достигнув берегов Ионии и сойдя с корабля, Херей приходит в храм Афродиты — виновницы и счастья его и несчастий. И тут он вдруг видит изображение Калли­рои (принесенное в храм влюбленным Дионисием). Младшая жрица сообщает: Каллироя стала женой ионийского владыки и общей их госпожой.

...Внезапно многочисленный отряд варваров нападает на мирный корабль сиракузян. Почти все они погибли. Лишь Херей со своим верным другом Полихармом взяты в плен и проданы в рабство.

Все это не случайное стечение обстоятельств. Фока, преданный эконом Дионисия, увидав сиракузский корабль с посольством, сооб-

133

разил, чем это грозит его хозяину. И направил сторожевой отряд на прибывшее судно.

...А Каллироя видит во сне плененного мужа. И, не в силах боль­ше сдерживаться, рассказывает Дионисию, что у нее был супруг, ко­торый, вероятно, погиб.

В конце концов эконом Фока признается в содеянном: трупы сиракузян еще долго качались на кровавых волнах. Думая, что ее люби­мый тоже мертв, Каллироя горестно восклицает: «Гнусное море! В Милет привело ты Херея на смерть, а меня на продажу!»

...Деликатный и благородный Дионисий советует Каллирое устро­ить Херею погребение (греки так делали для неизвестно где погиб­ших — сооружали пустую гробницу «кенотаф»). И на высоком берегу близ гавани Милета воздвигается могила...

Но Каллироя не может прийти в себя и хоть немного успокоить­ся. А тем временем от ее небесной красоты мужчины даже падают в обморок. Так случилось, например, с карийским сатрапом Митридатом, который увидел Каллирою, будучи в гостях у Дионисия.

А именно к Митридату попадают в рабство Херей и Полихарм. И — новый поворот судьбы: за мнимое участие в бунте рабов им грозит распятие на кресте. Но по счастливому стечению обстоя­тельств верный Полихарм получает возможность поговорить с Митридатом, и Херея буквально в последнее мгновение снимают с креста...

Сатрап подтверждает то, что им уже известно: Каллироя — суп­руга Дионисия и у них даже родился сын. Но он (как и все осталь­ные) не знает, что ребенок — не от ионийского владыки, а от Херея. Неизвестно это и несчастному отцу, который восклицает, обращаясь к сатрапу: «умоляю тебя, владыка, верни мне обратно мой крест. Вынуждая меня после такого сообщения жить, ты меня подвергаешь еще более жестокой пытке, чем крест!»

...Херей пишет Каллирое письмо, но попадает оно прямо в руки Дионисию. Тот не верит, что Херей жив: это, мол, коварный Митридат хочет смутить покой Каллирои ложными вестями о муже.

Но обстоятельства складываются так, что сам Артаксеркс, великий царь Персии, вызывает к себе Дионисия с Каллироей и Митридата для справедливого суда...

Итак, Дионисий с Каллироей едут в Вавилон к Артаксерксу в

134

ставку царя. Туда же более кратким путем, через Армению, мчится Митридат.

По дороге сатрапы всех царских областей с почетом встречают и провожают Дионисия и его прекрасную спутницу, молва о непре­взойденной красоте которой летит впереди нее.

Взволнованы, естественно, и персидские красавицы. И отнюдь не без оснований. Ибо и сам Артаксеркс с первого взгляда влюбляется в Каллирою...

Настает день царского суда. И Митридат выкладывает свой глав­ный козырь — живого Херея, которого он привез с собой. И получа­ется, что Дионисий хочет жениться на мужней жене?! Или рабыне?!

Но царь медлит с решением, откладывая судебное заседание со дня на день, так как все больше влюбляется в Каллирою. И его глав­ный евнух сообщает об этом сиракузянке. Но та делает вид, что не поняла, не верит в возможность подобного святотатства: при живой царице Сострате царь делает ей такое неприличное предложение?! Нет, евнух определенно что-то путает: он неправильно понял Артаксеркса.

Кстати, именно Сострате поручено царем опекать Каллирою и, благодаря мудрому и тактичному поведению последней, женщины ус­пели даже подружиться.

...А отчаявшийся Херей уже не раз собирался покончить счеты с жизнью. Но всякий раз его спасает верный Полихарм.

Тем временем старший евнух Артаксеркса уже открыто начинает угрожать Каллирое, так и не соглашающейся ответить на чувство ве­ликого царя...

«Но все расчеты и всяческие любезные разговоры быстро измени­ла Судьба, нашедшая повод к развитию совершенно новых событий. Царем было получено донесение о том, что отпал от него Египет, со­бравший огромную военную силу...»

Войска персидского царя, срочно выступив из Вавилона, переходят Евфрат и идут навстречу египтянам. В составе персидского войска и отряд Дионисия, который хочет на поле боя заслужить благосклон­ность Артаксеркса.

Каллироя тоже едет в многочисленной царской свите, тогда как Херей уверен, что она осталась в Вавилоне, и разыскивает ее именно там.

135

Но нет предела коварству влюбленных в Каллирою мужчин. Спе­циально подученный (и предусмотрительно оставленный в Вавилоне) человек сообщил Херею, что в награду за верную службу царь уже отдал Каллирою в жены Дионисию. Хотя такого не было, царь сам все же надеялся завоевать благосклонность сиракузской красавицы.

...А в это время Египтянин брал город за городом. И впавший в отчаяние Херей, которому была возвращена свобода, собрав отряд преданных соотечественников, переходит на египетскую сторону. В результате блистательной военной операции он овладевает неприступ­ным до того финикийским городом Тир...

Артаксеркс решает ускорить движение своего огромного войска и, чтобы дальше двигаться налегке, всю свиту с Состратой во главе (а вместе с ней и Каллирою) оставляет в крепости на острове Арад.

А победоносный Египтянин, покоренный военными талантами Херея, назначает его навархом, поставив во главе всего флота.

...Но военное счастье переменчиво. Персидский царь бросает в бой новые и новые войска. И все решил молниеносный удар отряда Дионисия, который убивает Египтянина и подносит его голову Артаксерксу. В награду за это царь разрешает ему наконец стать мужем Каллирои...

А Херей тем временем разгромил персов на море. Но ни те, ни другие не знают о взаимных успехах и поражениях и каждый считает себя полным победителем.

...Наварх Херей со своим флотом осадил Арад, еще не зная, что там — его Каллироя. И Афродита наконец смилостивилась над ними: многострадальные супруги встречаются.

Всю ночь проводят они в жарких объятиях и рассказывают друг другу обо всем, что приключилось с ними за время разлуки. И Херей начинает жалеть, что изменил благородному (так он полагает) пер­сидскому царю. Но что ж делать дальше?! И, посовещавшись с сорат­никами, Херей принимает оптимальное решение: плыть домой в родные Сиракузы! А царицу Сострату со всей свитой Херей с поче­том (и с надежной охраной) отправляет на корабле к царю Артаксерксу с письмом, где все объясняет и за все благодарит. И Каллироя пишет слова признательности благородному Дионисию, чтобы хоть как-то его утешить.

...С берега Сиракузской гавани жители с тревогой следят за при-

136

ближением неизвестного флота. Среди молчаливых наблюдателей — и стратег Гермократ.

На палубе флагманского корабля стоит роскошный шатер, И когда полог его наконец поднимается, стоящие на пристани вдруг видят Херея и Каллирою!

Радость уже отчаявшихся за долгие месяцы неизвестности родите­лей и всех сограждан беспредельна. И Народное собрание требует, чтобы Херей рассказал обо всем, что пережили они с Каллироей вместе и поодиночке. Его рассказ вызывает у присутствующих самые разноречивые чувства — и слезы, и радость. Но в итоге — радости оказывается больше...

Три сотни греческих воинов, самоотверженно сражавшихся под началом Херея, получают почетное право стать гражданами Сиракуз.

А Херей и Каллироя публично благодарят верного Полихарма за безграничную преданность и поддержку в тяжких испытаниях. Печа­лит лишь то, что сын их остался в Милете у Дионисия. Но все верят:

со временем мальчик с почетом прибудет в Сиракузы.

Каллироя идет в храм Афродиты и, обняв ноги богини и целуя их, говорит: «Благодарю тебя, Афродита! Ты вновь дала мне узреть Херея в Сиракузах, где и девушкой увидела я его по твоей же воле. Не ропщу на тебя за испытанные мною страдания, владычица: суждены мне были они Судьбою. умоляю тебя я: никогда меня больше не раз­лучай с Хереем, но даруй нам счастливо вместе жить и умереть обоим нам одновременно».

Ю. В. Шанин

Лонг (Longos) III в. до н. э. ?

Дафнис и Хлоя (Daphnis kai Сhlоe) – Роман-идиллия

Действие происходит на хорошо знакомом грекам острове Лесбосе в Эгейском море, и даже не на всем острове, а в одной только деревне на его окраине.

Жили там два пастуха, один козопас, другой овцевод, один раб, другой свободный. Однажды козопас увидел: коза его кормит подки­нутого ребенка — мальчика, а при нем пеленка пурпурная, застежка золотая и ножичек с рукояткой из слоновой кости. Он его усыновил и назвал Дафнисом. Прошло немного времени, и овцевод тоже уви­дел: овца его кормит подкинутого ребенка — девочку, а при ней по­вязка, шитая золотом, золоченые туфельки и золотые браслеты. Он ее удочерил и назвал Хлоею. Они выросли, он — красавцем, она — кра­савицею, ему пятнадцать, ей тринадцать, он пас своих коз, она своих овец, вместе резвились, дружили, «и можно б скорее увидеть, что овцы и козы врозь пасутся, чем встретить порознь Дафниса с Хлоею».

Было лето, и случилась с Дафнисом беда: он оступился, попал в волчью яму и чуть не погиб. Хлоя кликнула соседа, молодого пастуха-

138

волопаса, и вдвоем они вытащили Дафниса из ямы. Он не расшибся, но был весь в земле и грязи. Хлоя повела его к ручью и, пока он ку­пался, увидела, какой он красивый, и почувствовала в себе что-то странное: «Больна я, а чем — не знаю; не ранена, а сердце болит;

сижу в тени, а вся пылаю». Слова «любовь» она не знала, но, когда сосед-волопас поспорил с Дафнисом, кто красивей, и они решили, чтобы Хлоя поцеловала того, кто ей больше нравится, то Хлоя сразу поцеловала Дафниса. И после этого поцелуя Дафнис тоже почувство­вал в себе что-то странное: «Дух у меня захватило, сердце выскочить хочет, тает душа, и все же опять хочу я ее поцелуя: уж не зелье ли какое было на Хлоиных губах?» Слова «любовь» он тоже не знал.

Пришла осень, настали виноградные праздники, Дафнис и Хлоя веселились вместе со всеми, и тут подошел к ним старик пастух. «Было мне видение, — сказал он, — явился мне Эрот-малютка с колчаном и луком и молвил: «Помнишь ли, как я пас тебя с твоею невестою? а теперь пасу я Дафниса и Хлою». «А кто такой Эрот?» — спрашивают подростки. «Эрот — бог любви, сильнее самого Зевса; царит он над миром, над богами, людьми и скотиною;

нет от Эрота лекарства ни в питье, ни в еде, ни в заговорах, одно только средство — целоваться, обниматься и нагими, прижавшись, на земле лежать». Задумались Дафнис и Хлоя и поняли, что странные их томления — от Эрота. Одолевши робость, стали они друг с другом целоваться, а потом и обниматься, а потом и нагими на земле ле­жать, но томление не проходило, а что делать дальше, они не знали.

Тут случилась беда уже с Хлоею: молодые богатые бездельники из соседнего города, повздорив с поселянами, напали на них, угнали стадо и похитили с ним красавицу пастушку. Дафнис в отчаянии взмолился к сельским богам — нимфам и Пану, и Пан напустил на похитителей свой «панический ужас»: оплел награбленное плющом, велел козам выть по-волчьи, пустил по земле огонь, а по морю шум. Испуганные злодеи тотчас возвратили добычу, воссоединившиеся влюбленные поклялись друг другу в верности — «этим стадом кля­нусь и козою, что вскормила меня: никогда не покину я Хлою!» — а старый пастух играл им на свирели и рассказывал, как когда-то бог Пан был влюблен в нимфу, а она от него убежала и превратилась в тростник, и тогда он из тростинок сделал вот такую свирель с нерав­ными стволами, потому что неравной была их любовь.

139

Прошла осень, прошла зима, ледяная и снежная, пришла новая весна, а любовь Дафниса и Хлои продолжалась — все такая же не­винная и мучительная. Тут подсмотрела за ними жена соседнего по­мещика, молодая и лукавая. Дафнис ей понравился, увела она его на укромную поляну и сказала ему: «Знаю я, чего не хватает вам с Хлоею; если и ты хочешь это узнать — стань моим учеником и делай все, что я скажу». И когда легли они вместе, то она и сама природа научили Дафниса всему, чему нужно. «Только помни, — сказала она на прощанье, — мне-то это в радость, а Хлое в первый раз будет и стыдно, и страшно, и больно, но ты не бойся, потому что так уж природою положено». И все-таки Дафнис побоялся сделать Хлое больно, и поэтому любовь их тянулась по-прежнему — в поцелуях, ласках, объятиях, нежной болтовне, но и только.

Наступило второе лето, и к Хлое начали свататься женихи. Даф­нис в горе: он ведь раб, а они — свободные и зажиточные. Но на по­мощь ему пришли добрые сельские нимфы: во сне указали юноше, где найти богатый клад. Хлоины приемные родители рады, Дафнисовы тоже. И решили они: когда осенью помещик будет объезжать свое имение, просить его согласиться на свадьбу.

Наступила за летом осень, появился помещик, а при нем разврат­ный и хитрый приживал. Красавец Дафнис ему понравился, и он вы­просил его у хозяина: «Красоте покорен всякий: влюбляются даже в дерево, в реку и в дикого зверя! Вот и я люблю тело раба, но красо­ту — свободного!» Неужели свадьбе не бывать? Тут старик, прием­ный отец Дафниса, бросился хозяину в ноги и рассказал, как нашел когда-то этого младенца в богатом уборе: может быть, на самом деле он свободнорожденный и нельзя его продавать и дарить? Помещик смотрит: «О боги, не те ли это вещи, что когда-то мы с женой оста­вили при сыне, которого подбросили, чтобы не дробить наследства? А теперь наши дети умерли, мы горько раскаиваемся, просим у тебя прощения, Дафнис, и зовем вновь в отцовский дом». И он забрал юношу с собою.

Теперь Дафнис богат и знатен, а Хлоя — бедная, как была: не расстроится ли свадьба, не отвергнет ли помещик такую невестку? Выручает все тот же приживал: он боится, чтоб хозяин не разгневал­ся на него из-за Дафниса, и поэтому сам уговорил его не мешать со-

140

единению влюбленных. Девушку повели в барский дом, там — пир, на пиру — окрестные богачи, один из них увидел Хлою, увидел у нее в руках ее детскую повязку и узнал в ней свою дочь: когда-то он ра­зорился и бросил ее от бедности, а теперь разбогател и вновь обрел свое дитя. Справляют свадьбу, на ней — все гости, и далее отвергну­тые Хлоей женихи, и даже та красавица, что когда-то научила Дафни­са любви. Новобрачных ведут в опочивальню, «и тогда-то узнала Хлоя, что все, чем в дубраве они занимались, были только шутки пасту­шьи».

Они живут долго и счастливо, детей их вскармливают козы и овцы, а нимфы, Эрот и Пан радуются, любуясь на их любовь и согла­сие.

М. Л. Гаспаров

Гелиодор (Heliodorus) III в. до н. э.

Эфиопика (Aethiopica) - Роман

Уроженец Финикии из города Эмесса (эллинизированного и преиму­щественно с греческим населением), Гелиодор имел духовный сан. Известно: местный синод, полагая, что «Эфиопика» развращает моло­дежь, потребовал от Гелиодора сжечь свою книгу публично или отка­заться от священнослужения. И Гелиодор предпочел второе.

Предположительно события романа относятся к V или IV в. до н. э. Место первоначального действия — Северная Африка (Египет­ское побережье).

Прекрасная Хариклея и могучий красавец Теаген полюбили друг друга и тайно обручились. Но судьба приготовила им немало тяжких испытаний. Молодым эллинам приходится бежать из Дельф, где они встретились и познакомились на Пифийских играх (священные тор­жества, посвященные Аполлону).

В начале романа они попадают в плен к египетским разбойникам из воинственного племени буколов (волопасов) и знакомятся со своим соотечественником — афинянином Кнемоном. Тоже пленник,

142

он становится не только переводчиком, но и верным спутником Теагена и Хариклеи.

Кнемон тоже вынужден был покинуть родину, боясь мести безот­ветно влюбленной в него мачехи.

Благородная красота Теагена и Хариклеи столь возвышенна, что волопасы сперва принимают их за небожителей. Предводитель раз­бойников Тиамид влюбляется в эллинку и, традиционно считая ее своей добычей, собирается жениться на Хариклее.

Сын мемфисского пророка Тиамид стал предводителем разбойни­ков лишь из-за козней младшего брата, отобравшего у него право на потомственное священнослужительство.

А во время описываемых событий, как человек благородный, он сзывает народ на собрание и обращается к соратникам по разбою с просьбой отдать ему прекрасную эллинку взамен положенной части захваченных богатств: «...не из потребности в наслаждениях, а ради потомства будет у меня эта пленница — так я решил <...> Прежде всего она благородного происхождения, думается мне. Сужу об этом по найденным у нее драгоценностям и по тому, как она не поддалась постигшим ее бедам, но сохраняет то же духовное благородство, что и в прежней своей доле. Затем, я чувствую в ней душу добрую и це­ломудренную. Если благообразием она побеждает всех женщин, если стыдливостью взора вызывает уважение у всех, кто ее видит, разве не естественно, что она заставляет всех хорошо думать о себе? Но вот что важнее всего сказанного: она мне кажется жрицей какого-то бога, так как сбросить священные одеяния и венец она даже в не­счастье считает чем-то ужасным и недозволенным. Призываю всех присутствующих судить, может ли быть чета более подходящая, чем муж из рода пророков и девушка, посвященная божеству?»

Народ одобряет его решение. А умная и дальновидная Хариклея тоже не перечит. Ведь она действительно жрица Артемиды, избран­ная по жребию на год. А Теаген (его она из соображений безопас­ности выдает за своего брата) служит Аполлону.

Хариклея лишь просит подождать со свадьбой, пока они прибудут в город, где есть алтарь или храм Аполлона или Артемиды, чтобы там сложить с себя жречество. Тиамид и народ соглашаются с ней. Тем более что они готовятся штурмовать Мемфис, где сыграть свадьбу будет приличней и достойней, чем тут, в логове разбойников.

143

Но внезапно на них нападает другой, более многочисленный отряд, прельщенный не только богатой наживой: оставшийся в Мем­фисе Петосирид, младший брат Тиомида, жаждет обезвредить пре­тендента на жреческий пост, пообещав за его поимку большую награду. В неравном бою Тиамид захвачен в плен. А все, что есть на острове разбойников, предано огню.

Чудом уцелевшим Теагену и Хариклее вместе с Кнемоном удается бежать (из пещеры, где они скрывались) с болотистого острова воло­пасов. После очередных приключений эллины встречают благородного старца — египтянина Каласирида из Мемфиса.

В свое время, дабы не поддаться искушению (внезапно вспыхнув­шая страсть к прекрасной фракиянке), Каласирид, главный пророк храма Исиды в Мемфисе, отправляется в добровольное изгнание и попадает в Элладу, в священный город Дельфы. Там он, принятый ласково и благосклонно, знакомится с эллинскими мудрецами, кото­рые видят в нем собрата по духу и знаниям.

Один из дельфийских мудрецов Харикл поведал Каласириду, как в трудные годы он тоже скитался по разным городам и странам. По­бывал и в Египте. Там, у нильских порогов, в городе Катадупы он при таинственно-романтических обстоятельствах становится приемным отцом божественно прекрасной девочки: ее доверил ему эфиопский посол, прибывший в город для переговоров с персидским сатрапом о правах на владение смарагдовыми копями: из-за них у персов с эфио­пами шел давний спор...

Получил Харикл и несколько драгоценных предметов, бывших при девочке. На шелковой ленте были искусно вытканы эфиопские письмена, из коих явствовало: Хариклея — дочь эфиопского царя Ги-даспа и царицы Персинны. Долго не было у них детей. Наконец Персинна забеременела и родила... белокожую девочку. А случилось так потому, что она перед родами постоянно любовалась изображе­нием Андромеды — мифической царевны, спасенной Персеем от морского чудовища. А именно Персея с Андромедой, наряду с други­ми богами и героями, эфиопы считали своими родоначальниками...

Небезосновательно опасаясь, что, увидя белое дитя, Гидасп заподо­зрит ее в измене, Персинна передала дочь надежному человеку, снаб­див предусмотрительно вещами, по которым ребенка можно было бы опознать.

144

Итак, выросшая и расцветшая в Дельфах Хариклея посвящает себя Артемиде. И лишь вспыхнувшая любовь к Теагену помогает прекрасной жрице отказаться от вечного девства. Она соглашается стать невестой. Да, пока лишь невестой, но не женой. Именно такая целомудренная любовь на уровне объятий и поцелуев — духовный стержень всего романа.

Каласириду в вещем сне Аполлон и Артемида поручают принять на себя опеку над прекрасной четой и возвратиться вместе с ними на родину: «...будь им спутником, считай их наравне со своими детьми и изведи их от египтян туда и так, как это угодно богам».

Есть и еще одна движущая пружина сюжета: Каласирид, оказыва­ется, отец благородного жреца-разбойника Тиамида и коварного Петосирида.

Меж тем Харикл в Дельфах мечтает выдать Хариклею за своего племянника Алкамена. Но девушке противен даже вид его. Она любит лишь Теагена.

Повинуясь повелениям богов и собственному желанию, Каласирид (между прочим, именно он помог Теагену и Хариклее открыться друг другу) вместе с прекрасными обрученными бежит на корабле из Эллады в Египет...

Тиамид после жестоких испытаний и боев возвращается наконец в Мемфис, а Каласирид обнимает невольно примирившихся сыновей, старший из которых заслуженно занимает место пророка в храме Исиды...

Тем временем, победив войско персидского сатрапа Ороондата, возглавляемые Гидаспом эфиопы даруют милостивый мир побежден­ным, захватив несметные сокровища. А самым главным их трофеем явилась богоподобная чета: уже в который раз Теаген и Хариклея ста­новятся пленниками. Но эфиопы смотрят на них с обожанием: кра­сота покоряет всех независимо от образа жизни и цвета кожи. Однако рядом с прекрасным соседствует ужасное: Теаген и Хариклея должны быть принесены в жертву богам победителей.

Но девушка свято верит, что, когда состоится долгожданная встреча, родители не отрекутся от дочери даже ради священных обы­чаев своего народа.

...Победители и пленники — уже в эфиопской столице Мерое. Еще ничего не знающая Персинна поражена видом прекрасной эл-

145

линки: «Если бы дано было уцелеть единственный раз зачатой мною и горестно погибшей дочери, ей было бы, пожалуй, столько же лет, как и этой».

Смело восходит Хариклея на пылающий жертвенник. И огонь от­ступает, свидетельствуя о ее непорочности. Так же доказал свою чис­тоту и Теаген. И тогда против этого прекрасного и одновременно ужасного жертвоприношения восстают сначала мудрецы-гимнософисты, а затем и весь народ.

Хариклея неожиданно для всех требует суда: дозволено приносить в жертву чужестранок, но не местных уроженок! И тут же предъяв­ляет драгоценную повязку с историей своего рождения и перстень самого Гидаспа.

Присутствующий тут же мудрец Сисимитр признается, что это он, будучи эфиопским послом в Египте, передал маленькую Хариклею эллину Хариклу. Тут слуги приносят картину, изображающую Андро­меду и Персея, и все потрясены сходством реальной и мифической царевен.

Но еще не решена судьба Теагена. Он блистательно выдерживает два нежданных испытания: укрощает взбесившегося жертвенного быка и побеждает в поединке огромного и хвастливого эфиопского борца. Хариклея открывает наконец матери, что Теаген — ее муж. А Сисимитр напоминает, что и боги выражают свою волю вполне опре­деленно: они вселили страх и смятение в стоявших перед алтарями коней и быков и тем дали понять, что всецело отвергнуты жертвы, считавшиеся совершенными. И восклицает: «Так приступим же к жертвам более чистым, отменив человеческие жертвоприношения на вечные времена!» И заключает: «А эту чету связываю законами брач­ными и дозволяю им соединиться узами для деторождения!»

Затем, уже полностью прозревший и смягчившийся, Гидасп возла­гает на головы молодых и священные венцы — знаки жречества (раньше их носили он и Персинна). И вот заключительные слова ро­мана: «Такое завершение получила эфиопская повесть о Теагене и Хариклее. Ее сочинил муж финикиянин из Эмесы, из рода Гелиоса, сын Теодосия Гелиодор».

Ю. В. Шанин

Аполлоний Родосский (Apollonios Rhodios) ок. 295 — ок. 215 до н. э.

Аргонавтика (Argonautica) - Героическая поэма

В Греции было много мифов о подвигах отдельных героев, но только четыре — о таких подвигах, на которые дружно сходились герои из разных концов страны. Последним была Троянская война; предпос­ледним — поход Семерых против Фив; перед этим — Калидонская охота на исполинского вепря во главе с героем Мелеагром; а самым первым — плавание за золотым руном в далекую кавказскую Колхи­ду на корабле «Арго» во главе с героем Ясоном. «Аргонавты» — зна­чит «плывущие на «Арго».

Золотое руно — это шкура священного золотого барана, ниспос­ланного богами с небес. У одного греческого царя были сын и дочь по имени Фрикс и Гелла, злая мачеха задумала их погубить и подго­ворила народ принести их в жертву богам; но возмущенные боги ниспослали им золотого барана, и он унес брата и сестру далеко за три моря. Сестра утонула в пути, по ее имени стал называться про­лив, нынешние Дарданеллы. А брат достиг Колхиды на восточном краю земли, где правил могучий царь Эет, сын Солнца. Золотого ба-

147

рана принесли в жертву Солнцу, а шкуру его повесили на дерево в священной роще под охраной страшного дракона.

06 этом золотом руне вспомнили вот по какому случаю. В Север­ной Греции был город Иолк, за власть над ним спорили двое царей, злой и добрый. Злой царь сверг доброго. Добрый царь поселился в тиши и безвестности, а сына своего Ясона отдал в обучение мудрому кентавру Хирону — получеловеку-полуконю, воспитателю целой чере­ды великих героев вплоть до Ахилла. Но боги правду видели, и Ясона взяли под свое покровительство богиня-царица Гера и богиня-масте­рица Афина. Злому царю было предсказано: его погубит человек, обу­тый на одну ногу. И такой человек пришел — это был Ясон, Говорили, будто в пути ему встретилась старуха и попросила перене­сти ее через реку; он перенес ее, но одна его сандалия осталась в реке. А старуха эта была сама богиня Гера.

Ясон потребовал, чтобы царь-захватчик вернул царство законному царю и ему, Ясону-наследнику. «Хорошо, — сказал царь, — но дока­жи, что ты этого достоин. Фрикс, бежавший в Колхиду на златорун­ном баране, — наш дальний родич. Добудь из Колхиды золотое руно и доставь в наш город — тогда и царствуй!» Ясон принял вызов. Мас­тер Арг, руководимый самой Афиною, стал строить корабль о пяти­десяти веслах, названный его именем. А Ясон кинул клич, и со всей Греции к нему стали собираться герои, готовые в плавание. Перечнем их начинается поэма.

Почти все они были сыновьями и внуками богов. Сыновьями Зевса были близнецы Диоскуры, конник Кастор и кулачный боец Полидевк. Сыном Аполлона был песнопевец Орфей, способный пени­ем останавливать реки и вести хороводом горы. Сыновьями Северно­го ветра были близнецы Бореады с крыльями за плечами. Сыном Зевса был спаситель богов и людей Геракл, величайший из героев, с юным оруженосцем Гиласом. Внуками Зевса были богатырь Пелей, отец Ахилла, и богатырь Теламон, отец Аякса. А за ними шли и Аргкорабел, и Тифий-кормчий, и Анкей-мореход, одетый в медвежью шкуру — отец спрятал его доспехи, надеясь удержать его дома. А за ними — многие-многие другие. Главным предложили стать Гераклу, но Геракл ответил: «Нас собрал Ясон — он и поведет наc». Принесли жертвы, взмолились богам, в пятьдесят плеч сдвинули корабль с бере­га в море, Орфей зазвенел песнею о начале неба и земли, солнца и

148

звезд, богов и титанов, — и, вспенивая волны, корабль двигается в путь. А вслед ему смотрят боги со склонов гор, и кентавры со старым Хироном, и младенец Ахилл на руках у матери.

Путь лежал через три моря, одно другого неведомей.

Первое море было Эгейское. На нем был огненный остров Лемнос, царство преступных женщин. За неведомый грех боги наслали на жителей безумие: мужья бросили своих жен и взяли наложниц, жены перебили своих мужей и зажили женским царством, как ама­зонки. Незнакомый огромный корабль пугает их; надев доспехи мужей, они собираются на берегу, готовые дать отпор. Но мудрая ца­рица говорит: «Примем мореходов радушно: мы дадим им отдых, они дадут нам детей». Безумие кончается, женщины привечают гос­тей, разводят их по домам — Ясона принимает сама царица, о ней еще будут сложены мифы, — и на много дней задерживаются у них аргонавты. Наконец трудолюбивый Геракл объявляет: «Делу время, потехе час!» — и поднимает всех в путь.

Второе море было Мраморное: дикие леса на берегу, дикая гора неистовой Матери Богов над лесами. Здесь у аргонавтов были три стоянки. На первой стоянке они потеряли Геракла, Юный друг его Гилас пошел за водой, склонился с сосудом над ручьем; заплескались нимфы ручья, восхищенные его красотой, старшая из них поднялась, вскинула руки ему на шею и увлекла его в воду. Геракл бросился его искать, аргонавты тщетно ждали его целую ночь, наутро Ясон прика­зал отплывать. Возмущенный Теламон крикнул: «Ты просто хочешь избавиться от Геракла, чтобы слава его не затмила твоей!» Начиналась ссора, но тут из волн поднял огромную косматую голову вещий бог, Морской Старик. «Вам судьба плыть дальше, — сказал он, — а Ге­раклу — вернуться к тем трудам и подвигам, которых не совершит никто другой».

На следующей стоянке навстречу им вышел дикий богатырь, вар­варский царь, сын морского Посейдона: всех проезжающих он вызы­вал на кулачный бой, и никто не мог против него выстоять. От аргонавтов вышел против него Диоскур Полидевк, сын Зевса против сына Посейдона. Варвар силен, эллин ловок — жестокий бой был не­долгим, царь рухнул, его люди бросились к нему, был бой, и враги разбежались, побежденные.

Проучив надменного, пришлось прийти на помощь слабому. На

149

последней стоянке в этом море аргонавты встретились с дряхлым царем-прорицателем Финеем. За давние грехи — а какие, уж никто и не помнит, рассказывают по-разному, — боги наслали на него зло­вонных чудовищных птиц — гарпий. Едва сядет Финей за стол, нале­тают гарпии, набрасываются на еду, что не съедят, то изгадят, а царь иссыхает от голода. Помочь ему вышли крылатые Бореады, дети ветра: они налетают на гарпий, преследуют их по небу, изгоняют на край света — и благодарный старец дает аргонавтам мудрые советы:

как плыть, где останавливаться, как спасаться от опасностей. А глав­ная опасность уже рядом.

Третье море перед аргонавтами — Черное; вход в него — меж плавучих Синих скал. Окруженные кипящей пеной, они сшибаются и расходятся, сокрушая все, что попадает между ними. Финей велел:

«Не бросайтесь вперед: выпустите сперва птицу-горлинку — если пролетит, то и вы проплывете, если же раздавят ее скалы, то повора­чивайте назад». Выпустили горлинку — она проскользнула между скал, но не совсем, скалы сшиблись и вырвали несколько белых пе­рьев из ее хвоста. Думать было некогда, аргонавты налегли на весла, корабль летит, скалы уже сдвигаются, чтобы раздавить корму, — но тут они чувствуют мощный толчок, это сама Афина незримой рукой подтолкнула корабль, и вот он уже в Черном море, а скалы за их спиною остановились навеки и стали берегами пролива Босфор.

Здесь постигла их вторая утрата: умирает кормчий Тифий, вместо него править берется Анкей в медвежьей шкуре, лучший моряк из выживших. Он ведет корабль дальше, по совсем диковинным водам, где сам бог Аполлон шагает с острова на остров на глазах у людей, где купается Артемида-Луна, прежде чем взойти на небо. Плывут мимо берега амазонок, которые живут без мужей и вырезают себе правую грудь, чтобы легче бить из лука; мимо домов Кузнечного бере­га, где живут первые на земле железоделы; мимо гор Бесстыжего бе­рега, где мужчины с женщинами сходятся, как скоты, не в домах, а на улицах, и неугодных царей заточают в темницы и морят голодом; мимо острова, над которым кружатся медные птицы, осыпая смер­тельные перья, и от них нужно защищаться щитами над головой, как черепицей. И вот впереди уже видны Кавказские горы, и слышен стон распятого на них Прометея, и бьет в парус ветер от крыл терза­ющего титана орла — огромнее самого корабля. Это Колхида.

150

Путь пройден, но главное испытание впереди. Герои об этом не знают, но знают Гера и Афина и думают, как их спасти. Они идут за помощью к Афродите, богине любви: пусть ее сын Эрот внушит кол­хидской царевне, волшебнице Медее, страсть к Ясону, пусть она по­может возлюбленному против отца. Эрот, крылатый мальчишка с золотым луком и роковыми стрелами, в саду небесного дворца сидит на корточках и играет в бабки с приятелем, юным виночерпием Зевса: жульничает, выигрывает и злорадствует. Афродита сулит ему за услугу игрушку — чудо-мяч из золотых колец, которым играл когда-то младенец Зевс, когда скрывался на Крите от злого отца своего Крона. «Дай сразу!» — просит Эрот, а она его гладит по головке и говорит: «Сперва сделай свое дело, а уж я не забуду». И Эрот летит в Колхиду. Аргонавты уже входят во дворец царя Эета — он огромен и .пышен, по углам его четыре источника — с водой, вином, молоком и маслом. Могучий царь выходит навстречу гостям, поодаль за ним — царица и царевна. Встав у порога, маленький Эрот натягивает свой лук, и стрела его без промаха попадает в сердце Медеи: «Онеменье ее охватило — / Прямо под сердцем горела стрела, и грудь волновалась, / В сладкой таяла муке душа, обо всем позабывши, / Взоры, блестя, стремились к Ясону, и нежные щеки / Против воли ее то бледнели, то снова краснели».

Ясон просит царя вернуть грекам золотое руно — если нужно, они отслужат ему службою против любого врага. «С врагами я справ­люсь и один, — надменно отвечает сын Солнца. — А для тебя у меня испытание другое. Есть у меня два быка, медноногих, медногорлых, огнедышащих; есть поле, посвященное Аресу, богу войны; есть семена — драконовы зубы, из которых вырастают, как колосья, воины в медных доспехах. На заре я запрягаю быков, утром сею, ве­чером собираю жатву, — сделай то же, и руно будет твое». Ясон принимает вызов, хоть и понимает, что для него это смерть. И тут-то мудрый Арг говорит ему: «Проси помощи у Медеи — она волшебни­ца, она жрица подземной Гекаты, ей ведомы тайные зелья: если она не поможет тебе, то никто не поможет».

Когда послы аргонавтов приходят к Медее, она сидит без сна в своем тереме: страшно предать отца, страшно погубить прекрасного гостя. «Стыд ее держит, а дерзкая страсть идти заставляет» навстречу возлюбленному. «Сердце в груди у нее от волнения часто стучало, /

151

Билось, как солнечный луч, отраженный волною, и слезы / Были в очах, и боль огнем разливалась по телу: / То говорила она про себя, что волшебное зелье / Даст, то опять, что не даст, но и жить не оста­нется тоже».

Медея встретилась с Ясоном в храме Гекаты. Зелье ее называлось «Прометеев корень»: растет он там, где падают на землю капли крови Прометея, и когда его срезают, то земля вздрагивает, а титан на скале испускает стон. Из этого корня сделала она мазь. «Натрись ею, — сказала она, — и огонь медных быков не обожжет тебя. А когда из драконьих зубов в бороздах прорастут медные латники — возьми каменную глыбу, брось в их гущу, и они перессорятся и пере­бьют друг друга. Тогда возьми руно, скорее уезжай — и помни Медею». «Спасибо тебе, царевна, но уеду я не один — ты поедешь со мною и станешь моею женой», — ответил ей Ясон.

Он выполняет наказ Медеи, становится могуч и неуязвим, гнет быков под ярмо, засевает поле, не тронутый ни медью, ни огнем. Из борозд появляются воины — сперва копья, потом шлемы, потом щиты, блеск встает до небес. Он бросает в гущу их камень, большой, как жернов, четверым не поднять, — между воинами начинается по­боище, а выживших он посекает сам, как жнец на жатве. Аргонавты торжествуют победу, Ясон ждет себе награду — но Медея чувствует:

скорее царь перебьет гостей, чем отдаст им сокровище. Ночью бежит она к Ясону, взяв с собой только свои чудодейственные травы: «Идем за руном — только мы двое, другим нельзя!» Они входят в священ­ный лес, на дубе сияет руно, вокруг кольцами свился бессонный дра­кон, змеиное тело его ходит волнами, шипенье разносится до дальних гор. Медея запевает заклинания, и волны его извивов становятся все тише, все спокойнее; Медея можжевеловой ветвью касается глаз дра­кона, и веки его смыкаются, пасть опускается на землю, тело вытяги­вается вдаль меж деревьями леса. Ясон срывает с дерева руно, блистающее, как молния, они всходят на корабль, скрытый у берега, и Ясон рубит причалы.

Начинается бегство — окольным путем, по Черному морю, по се­верным рекам, чтобы сбить с пути погоню. Во главе погони — брат Медеи, молодой наследник Эета; он догоняет аргонавтов, он перере­зает им путь, он требует: «Руно — вам, но царевну — нам!» Тогда Медея вызывает брата на переговоры, он выходит один — и гибнет

152

от руки Ясона, а греки громят лишенных вождя колхидян. Умирая, он брызжет кровью на одежду сестры — теперь на Ясоне и арго­навтах грех вероломного убийства. Боги гневаются: буря за бурей об­рушиваются на корабль, и наконец корабль говорит пловцам человечьим голосом: «Не будет вам пути, пока не очистит вас от скверны царица-волшебница Кирка, дочь Солнца, западная сестра восточного колхидского царя». Царь Эет правил там, где восходит Солнце, царица Кирка — там, где оно закатывается: аргонавты плы­вут на противоположный край света, туда, где поколение спустя по­бывает Одиссей. Кирка совершает очищение — приносит в жертву свинью, ее кровью смывает с убийц кровь убитого, — но помогать отказывается: не хочет ни брата гневить, ни племянника забыть.

Аргонавты блуждают по неведомым западным морям, по буду­щим Одиссеевым местам. Они проплывают Эоловы острова, и царь ветров Эол по просьбе Геры посылает им попутный ветер. Они под­плывают к Скилле и Харибде, и морская богиня Фетида — мать Ахилла, жена аргонавта Пелея — вздымает корабль на волне и пере­кидывает через морскую теснину так высоко, что ни то, ни другое чу­довище не может до них дотянуться. Они слышат издали чарующее пение Сирен, заманивающих моряков на утесы, — но Орфей ударяет в струны, и, заслушавшись его, аргонавты не замечают певчих хищ­ниц. Наконец они доплывают до счастливой страны феаков — и не­ожиданно сталкиваются здесь со второй колхидской погоней. «Верните нам Медею!» — требуют преследователи. Мудрый феакийский царь отвечает: «Если Медея — беглая дочь Эета, то она ваша. Если Медея — законная жена Ясона, то она принадлежит мужу, и только ему». Тотчас втайне от преследователей Ясон и Медея справ­ляют долгожданную свадьбу — в феакийской священной пещере, на ложе, сияющем золотым руном. Аргонавты уплывают дальше, а пого­ня остается ни с чем.

Уже совсем немного осталось до родных берегов, но тут на арго­навтов обрушивается последнее, самое тяжкое испытание. Разражает­ся буря, девять суток она носит корабль по всем морям и забрасывает его в мертвый залив на краю пустыни у берега Африки, откуда нет выхода судам: путь загораживают мели и течения. Одолев море и привыкнув к воде, герои успели отвыкнуть от суши — даже кормчий Анкей, проведший судно сквозь все бури, не знает отсюда

153

пути. Путь указывают боги: из волн выносится морской конь с золо­той гривой и мчится через степь к неведомому берегу, а вслед за ним, взвалив корабль на плечи, бредут, шатаясь, измученные аргонавты. Двенадцать дней и ночей длится переход — здесь погибло больше ге­роев, чем во всем пути: от голода и жажды, в стычках с кочевниками, от яда песчаных змей, от жара солнца и тяжести корабля. И вдруг на последний день после песчаного ада открывается цветущий рай:

свежее озеро, зеленый сад, золотые яблоки и девы-нимфы, плачущие над мертвым огромным змеем: «Пришел сюда богатырь в львиной шкуре, змея нашего убил, яблоки наши похитил, расколол скалу, пус­тил из нее ручей течь до самого моря». Обрадовались аргонавты:

видят, что, даже покинув их, Геракл спас товарищей от жажды и указал им дорогу. Сперва вдоль ручья, потом по лагуне, а потом через пролив в открытое море, и добрый морской бог подталкивает их в корму, плеща чешуйчатым хвостом.

Вот и последний перегон, вот и порог родного моря — остров Крит. Его сторожит медный великан, отгоняя корабли каменными глыбами, — но Медея подходит к борту, вперяется в великана оцепеняющим взглядом, и он замирает, отшатывается, спотыкается медной пятою о камень и рушится в море. И, запасшись на Крите свежей водой и пищей, Ясон с товарищами наконец достигают родных бере­гов.

Это не конец судьбы Ясона и Медеи — о том, что было с ними потом, написал страшную трагедию Еврипид. Но Аполлоний писал не об одном или двух героях — он писал об общем деле, о первом всегреческом великом походе. Аргонавты сходят на берег и расходятся по своим домам и городам — поэме «Аргонавтика» конец.

М. Л. и В. М Гаспаров

Ахилл Татий (Achilleus Tatius) и в.

Левкиппа и Клитофонт (Leucippa et Klitofontus) - Роман

В финикийском городе Сидоне автор встречает молодого человека который рассказывает ему необычную историю своей любви.

Уроженец Тира юноша Клитофонт уже готовился к женитьбе на Кадлигоне — дочери своего же отца от второго брака. Но вот из города Византии приплывает его дядя Сострат. И Клитофонт влюбляетя в его дочь — прекрасную Левкиппу. Чувство это вскоре становится взаимным.

Клиний, двоюродный брат Клитофонта, влюблен в красивого мальчика Харикла и дарит тому великолепного коня. Но первая же верховая прогулка завершается трагедией: напуганный чем-то конь внезапно понес и свернул с дороги в лес. Потерявший власть над скакуном Харикл гибнет, сброшенный с седла. Горе Клиния и родителей Харикла беспредельно...

Сюжетная линия романа то и дело прерывается (а вернее, укра-

155

шается) прекрасными иллюстрациями-вставками — древнегречески­ми мифами о любовных приключениях, страстях и страданиях богов и людей, животных, птиц и даже растений, верных друг другу в своей взаимной привязанности. Оказывается, это свойственно даже рекам!

Подле знаменитой Олимпии течет поток Алфей: «Море сочетает браком и Алфея, провожая его к Аретузе. Во время Олимпийских празднеств к потоку собираются люди и бросают в него разные по­дарки, он же стремительно несется с ними прямо к своей возлюблен­ной и спешит передать ей свадебные дары».

Мать Левкиппы начинает уже что-то подозревать и чинит всячес­кие препятствия свиданиям влюбленных. Не одобрил бы этого, ко­нечно, и отец Клитофонта (у него — совсем иные планы и надежды). Но взаимное чувство разгорается все сильней, и молодые влюбленные решают бежать из родного города. Есть у них и друзья-единомышленники.

«Нас было шестеро: Левкиппа, Сатир, я, Клиний и двое его рабов. Мы поехали по Сидонской дороге и прибыли в Сидон на рассвете; не останавливаясь, мы двинулись в Бейрут, рассчитывая найти там стоя­щий на якоре корабль. И действительно! В Бейруте мы застали ко­рабль, который вот-вот должен был сняться с якоря. Мы даже не стали спрашивать, куда он плывет, но немедленно на него перебра­лись. Начинало светать, когда мы были готовы к отплытию в Алек­сандрию, великий город на Ниле».

В пути молодые люди беседуют о странностях любви и каждый горячо отстаивает свои убеждения, опираясь на личный опыт и леген­ды в равной степени.

Но плавание не было благополучным: поднимается страшная буря, корабль начинает тонуть вместе с десятками пассажиров и моряков. Трагедия усугубляется еще и тем, что спасательная шлюпка оказыва­ется на всех одна...

Каким-то чудом уцепившись за обломок гибнущего судна, Лев­киппа и Клитофонт все же спасаются: волна выносит их на берег близ египетского города Пелусий у восточного рукава Нила: «Счас­тливые, мы вступили на землю, воздавая хвалу бессмертным богам. Но не забыли оплакать Клиния и Сатира, так как сочли их погибши­ми».

156

Автор детально описывает улицы, храмы и, самое главное, — кар­тины и скульптуры — художественные достопримечательности горо­дов, в которых доводилось побывать его героям. Так, на стене храма в Пелусии художник Эвантей изобразил Андромеду и Персея с голо­вой Медузы Горгоны и мучения Прометея, прикованного цепями к скале: орел клюет его печень, муки титана изображены столь реалис­тически, что зрители тоже проникаются этими страданиями. Но «Ге­ракл вселяет в страдальца надежду. Он стоит и прицеливается из лука в Прометеева палача. Приладив стрелу к тетиве, он с силой направля­ет вперед свое оружие, притягивая его к груди правой рукой, мышцы которой напряжены в усилии натянуть упругую тетиву. Все в нем из­гибается, объединенное общей целью: лук, тетива, правая рука, стре­ла».

Из Пелусия наши герои плывут вниз по Нилу к Александрии. Но судьба приготовила им новое испытание: они попадают в плен к раз­бойникам, и Левкиппу отрывают от Клитофонта — девушку собира­ются принести местному богу в качестве искупительной жертвы.

Но тут бандитов обращает в бегство как нельзя более кстати по­доспевший вооруженный отряд: часть пленников (среди них и Клитофонт) освобождена. Левкиппа же осталась в руках разбойников.

Стратег, оценивши верховое искусство Клитофонта, даже пригла­шает его к обеду. С холма, где они расположились, видны страшные приготовления в стане бандитов: Аевкиппу в священном одеянии ведут к жертвеннику, и свершается страшное заклание на глазах оне­мевших зрителей. Затем девушку кладут в гроб и злодеи уходят от ал­таря.

Под покровом ночной темноты убитый горем Клитофонт проби­рается к дорогому гробу и хочет тут же, рядом с бездыханной люби­мой, покончить с собой. Но в самый последний момент его останавливают вовремя подоспевшие друзья — Сатир и Менелай (с последним они подружились во время трагического плавания). Ока­зывается, они тоже спаслись во время кораблекрушения и... попали в плен все к тем же разбойникам. Те, чтобы испытать надежность юношей, поручают им совершить страшное: принести в жертву Лев­киппу. И они решаются, надеясь на добрую судьбу. Впрочем, небез­основательно.

У них, оказывается, есть бутафорский меч, лезвие которого при

157

легком нажатии уходит в рукоятку. При помощи этого театрального оружия друзья и «приносят в жертву» Левкиппу, которую предвари­тельно одурманили сонным зельем.

Итак, открываеся крышка гробницы, и «поднялась из нее Левкиппа. <...> Она рванулась ко мне, мы заключили друг друга в объятья и рухнули наземь без чувств».

Счастливые друзья снова вместе. Они — в войске стратега, кото­рый ждет подкрепления, чтобы окончательно разделаться с бандита­ми.

Молодые люди видятся регулярно, но связь их пока чисто плато­ническая. Левкиппе во сне явилась Артемида и сказала: «Буду твоей заступницей. Ты останешься девственной, пока я не устрою твоего бракосочетания и мужем твоим станет не кто иной, как Клитофонт».

В Левкиппу тем временем влюбляется стратег Хармид. Но всячес­кими ухищрениями и отговорками ей удается избегнуть его ухажива­ний и тем более сближения с пылким воином.

И вдруг Левкиппа становится безумной. Она в бешенстве бросает­ся на всех, и речи ее бессвязны. Вскоре выясняется, что Левкилпу опоили страшным зельем. Сделано это было по замыслу влюбившего­ся в нее воина (снова воин!) — форосца Хереи. Он же затем высту­пает в роли «спасителя» и, дав девушке противоядие и вернув ей память, приглашает затем Левкиппу и Клитофонта к себе на Форос. И там во время пира разбойники, друзья Хереи, похищают Левкиппу.

Начинается морская погоня, в которой на стороне потерпевших принимает участие и корабль городских властей. Вот-вот похитители будут настигнуты!

И тут, на глазах у преследующих, разбойники выводят Левкиппу на палубу и отсекают ей голову, а обезглавленное тело бросают в волны. Смятение и ужас на кораблях догоняющих! А тем временем пиратам удается скрыться.

«...долго я оплакивал смерть возлюбленной, потом я предал ее тело погребению и вернулся в Александрию».

Прошло шесть месяцев, и горе постепенно стало притупляться: время, как известно, лучший лекарь.

И вдруг объявился Клиний! Его, оказывается, подобрал тогда в море проходящий корабль и доставил прямо в Сидон. Он рассказал,

158

что Сострат, отец Левкиппы, дал уже согласие выдать дочь за Клитофонта. Но, увы, слишком поздно...

Узнав, что юноша — в Александрии, туда собирается приехать его отец. Однако события снова «диктует Афродита». В Клитофонта страстно влюбляется знатная и весьма эффектная эфесская матрона Мелита. Муж ее погиб во время кораблекрушения. И Мелита надеет­ся, что не только ее красота, но и сходство несчастий позволят ей сблизиться с безутешным женихом Левкиппы. Однако Клитофонт все еще убит горем, несмотря на время и усилия друзей, и на ласки Мелиты отвечает весьма сдержанно. Матрона буквально горит от страс­ти, а юноша под разными предлогами отказывается стать ее супругом и уже в этом качестве разделить ложе: все ограничивается «дозволен­ными ласками».

И вдруг капризная судьба преподносит героям романа новый сюрприз: оказывается, Левкиппа... жива! В тот страшный день мор­ской погони пираты, как выяснилось лишь теперь, обезглавили дру­гую женщину, специально переодетую в тунику Левкиппы, и ее тело сбросили в море, предусмотрительно спрятав голову.

Левкиппу же разбойники выгодно продали в рабство, и она оказа­лась в... имении Мелиты (но под именем Лакэны). И несчастные влюб­ленные встретились снова. Хотя быть вместе им пока невозможно.

Внезапно возвращается муж Мелиты — Ферсандр. Он, оказывает­ся, тоже не погиб: и ему не суждено было утонуть в морской пучине. И Ферсандр, естественно, взбешен и оскорблен присутствием в его доме молодого и красивого тирийца.

Уверения Мелиты в том, что их отношения благородны и сугубо дружеские, не вызывают доверия и с гневом отвергаются. Клитофонт брошен в темницу. Ему предъявлены самые невероятные обвинения (в том числе — ив убийстве), и готовится суровое судебное разбира­тельство.

Ферсандр пока отправляется к друзьям. А коварный управляю­щий — надсмотрщик над рабами в имении — показывает ему Лев­киппу, и оскорбленный муж тут же влюбляется в нее.

Тем временем суд под нажимом Ферсандра и его сторонников приговаривает Клитофонта к смертной казни. Но этому предшество­вали события, без которых невозможен подобный роман.

Узнав, что Левкиппа — это ее рабыня Лакэна, Мелита поначалу

159

страшно огорчается, но затем, покоренная верностью Клитофонта и тронутая бесконечными страданиями влюбленных, она пытается ор­ганизовать их побег. Мелита отдает Клитофонту свою одежду, и он, неузнанный, покидает ее дом. Но — очередная неудача: по пути его хватают и разоблачают (и в прямом, и в переносном смысле).

А в Эфес в качестве теора (священного посла) прибывает в это время Сострат — отец Левкиппы. И лишь случайность мешает им в первый же день встретиться в храме Артемиды, на защиту которой надеется измученная девушка.

Преодолевая все препятствия, вопреки множеству ложных обви­нений, Левкиппа доказывает свою невинность. В пещере лесного бога Пана чудесно звучит в ее честь сиринга — семиствольная тростнико­вая флейта, которая свидетельствует о непорочности девушки. Столь же убедительно подтверждается и благородство несчастной Мелиты. Народ, а затем и суд принимают сторону влюбленных. А посрамлен­ный Ферсандр бежит из города.

Клитофонт вместе с дядей (Сострат обнял наконец вновь обретен­ную дочь!) и возлюбленной, претерпев столько приключений и испы­таний, возвращается в Византии — свой родной город. Там и сыграли они долгожданную свадьбу.

Ю. В. Шанин

Плутарх (Ploutarchos) 46-120

Сравнительные жизнеописания (Bioi paralleloi) - (ок. 100-120)

«Сравнительные жизнеописания» — это 23 пары биографий: один грек, один римлянин, начиная с легендарных царей Тесея и Ромула и кончая Цезарем и Антонием, о которых Плутарх слышал еще от живых свидетелей. Для историков это драгоценный источник сведе­ний; но Плутарх писал не для историков. Он хотел, чтобы на приме­ре исторических лиц люди учились жить; поэтому он соединял их в пары по сходству характеров и поступков, а в конце каждой пары помещал сопоставление: кто в чем был лучше, а в чем хуже. Для со­временного читателя это самые скучные разделы, но для Плутарха они были главными. Вот как это выглядело.

Аристид и Катон Старший

Аристид (ум. ок. 467 до н. э.) был афинским государственным деятелем во время греко-персидских войн. При Марафоне он был •одним из военачальников, но сам отказался от командования, передав

161

его вождю, план которого считал лучшим. При Саламине в решаю­щем бою против Ксеркса он отбил у персов тот островок, на кото­ром потом был поставлен памятник в честь этого сражения. При Платее он начальствовал над всеми афинскими частями в союзной греческой армии. У него было прозвище Справедливый. Его соперни­ком был Фемистокл; раздоры были такие, что Аристид говорил: «Лучше всего бы афинянам взять да бросить в пропасть и меня и Фемистокла». Дело дошло до остракизма, «суда черепков»: каждый писал на черепке имя того, кого считал опасным для отечества. К Аристиду подошел неграмотный мужик: «Напиши здесь за меня: Аристид». — «А ты его знаешь?» — «Нет, но надоело слышать: Справедливый да Справедливый». Аристид написал, и ему пришлось. уйти в изгнание. Однако потом, перед Саламином, он сам пришел к Фемистоклу и сказал: «Бросим раздоры, дело у нас общее: ты лучше умеешь командовать, а я буду твоим советником». После победы, от­бивая у персов греческие города, он своею обходительностью побуж­дал их дружить с Афинами, а не со Спартой. Из этого сложился большой морской союз; Аристид объехал все города и распределил между ними союзные взносы так справедливо, что все остались до­вольны. Больше всего дивились, что при этом он не брал взяток и вернулся из объезда таким же бедняком, как был. Когда он умер, то не оставил средств даже на похороны; афиняне похоронили его за го­сударственный счет, а дочерей его выдали замуж с приданым из казны.

Катан Старший (234—149 до н. э.) в молодости участвовал во II Пунической войне Рима с Карфагеном, в зрелые годы воевал в Ис­пании и против азиатского царя Антиоха в Греции, а умер накануне III Пунической войны, к которой сам упорно призывал: каждую речь он кончал словами: «А кроме того, нужно разрушить Карфаген». Он был из незнатного рода и только собственными заслугами дошел до высшей государственной должности — цензорской: в Риме это было редкостью. Катон этим гордился и в каждой речи твердил о своих за­слугах; впрочем, когда его спросили, почему ему еще не воздвигли статую, он сказал: «Пусть лучше спрашивают, почему не воздвигли, чем почему воздвигли». Цензор должен был следить за общественны­ми нравами: Катон боролся с роскошью, изгонял из Рима греческих учителей за то, что их уроки подтачивают суровые нравы предков, ис-

162

ключил сенатора из сената за то, что он при людях поцеловал жену. Он говорил: «Не выстоять городу, где за красную рыбу платят доро­же, чем за рабочего вола». Он сам подавал пример своим суровым образом жизни: работал в поле, ел и пил то же, что его батраки, сам воспитывал сына, сам написал для него крупными буквами историю Рима, и книгу советов по сельскому хозяйству («как разбогатеть»), и многое другое. Врагов у него было много, в том числе лучший рим­ский полководец Сципион, победитель карфагенского Ганнибала; он всех пересилил, а Сципиона обвинил в превышении власти и недо­пустимой любви к греческой учености, и тот удалился в свое помес­тье. Как Нестор, он пережил три поколения; уже в старости, отбиваясь от нападок в суде, он сказал: «Тяжело, когда жизнь прожи­та с одними, а оправдываться приходится перед другими».

Сопоставление. В борьбе с соперниками Катон показал себя лучше, чем Аристид. Аристиду пришлось уйти в изгнание, а Катон спорил с соперниками в судах до глубокой старости и всегда выходил победителем. При этом Аристиду серьезным соперником был один Фемистокл, человек низкого рода, а Катону приходилось пробиваться в политику, когда у власти прочно стояла знать, и все-таки он достиг цели. — В борьбе с внешними врагами Аристид бился и при Мара­фоне, и при Саламине, и при Платеях, но всюду на вторых ролях, а Катон сам одерживал победы и в Испании и в Греции. Однако враги, с которыми воевал Катон, не шли ни в какое сравнение с устрашаю­щими полчищами Ксеркса. — Аристид умер в бедности, и это нехо­рошо: человек должен стремиться к достатку в своем доме, тогда будет в достатке и государство. Катон же показал себя отличным хо­зяином, и этим он лучше. С другой стороны, не зря говорят филосо­фы: «Только боги не знают нужды; чем меньше у человека потребностей, тем ближе он к богам». В таком случае бедность, про­исходящая не от расточительства, а от умеренности желаний, как у Аристида, лучше, чем богатство, даже такое, как у Катона: не проти­воречие ли, что Катон учит богатеть, а сам похваляется умереннос­тью? — Аристид был скромен, его хвалили другие, Катон же гордился своими заслугами и поминал их во всех своих речах; это не­хорошо. Аристид был независтлив, во время войны он честно помо­гал своему недоброжелателю Фемистоклу. Катон же из соперничества со Сципионом чуть не помешал его победе над Ганнибалом в Афри-

163

ке, а потом заставил этого великого человека уйти от дел и удалиться из Рима; это подавно нехорошо.

Агесилай и Помпей

Агесилай (399—360 до н. э.) был спартанский царь, образец древней доблести времен начинавшегося падения нравов. Он был мал, хром, быстр и неприхотлив; его звали послушать певца, певшего, как соловей, он ответил: «Я слышал настоящего соловья». В походах он жил у всех на виду, а спал в храмах: «Чего не видят люди, пусть видят боги». Солдаты любили его так, что правительство сделало ему выговор: «Они любят тебя больше, чем отечество». Его возвел на пре­стол знаменитый полководец Лисандр, объявив его соперника неза­конным сыном прежнего царя; Лисандр надеялся сам править из-за спины Агесилая, но тот быстро взял власть в собственные руки. Аге­силай дважды спас Спарту. В первый раз он пошел войной на Пер­сию и завоевал бы ее, как потом Александр, но получил приказ вернуться, потому что вся Греция восстала против Спарты. Он вер­нулся и ударил восставшим в тыл; война затянулась, но Спарта устоя­ла. Во второй раз спартанцев наголову разбили фиванцы и подступили к самому городу; Агесилай с маленьким отрядом занял оборону, и фиванцы не отважились на приступ. По древнему закону воины, бежавшие от противника, позорно лишались гражданских прав; блюдя этот закон, Спарта осталась бы без граждан. Агесилай объявил: «Пусть сегодня закон спит, а завтра проснется» — и этим вышел из положения. Для войны нужны были деньги, Агесилай по­ехал зарабатывать их за море: там Египет восстал против Персии, и его призвали быть вождем. В Египте ему больше всего понравился жесткий тростник: из него можно было плести еще более скромные венки, чем в Спарте. Между восставшими начался раскол, Агесилай примкнул к тем, кто больше платил: «Я воюю не за Египет, а за при­быль Спарте». Здесь он и умер; тело его набальзамировали и отвезли на родину.

Помпей (106—48 до н. э.) возвысился в I римской гражданской войне при диктаторе Сулле, был самым сильным в Риме человеком между I и II гражданскими войнами, а погиб во II гражданской войне против Цезаря. Он победил мятежников в Африке и в Испа-

164

нии, Спартака в Италии, пиратов по всему Средиземному морю, царя Митридата в Малой Азии, царя Тиграна в Армении, царя Аристобула в Иерусалиме и отпраздновал три триумфа над тремя частями света. Он говорил, что всякую должность получал раньше, чем ждал сам, и слагал раньше, чем ждали другие. Он был храбр и прост; в шестьдесят лет он занимался боевыми упражнениями рядом со свои­ми рядовыми солдатами. В Афинах на арке в его честь была надпись: «Чем больше ты человек, тем больше ты бог». Но он был слишком прям, чтобы быть политиком. Сенат боялся и не доверял ему, он за­ключил против сената союз с политиками Крассом и Цезарем. Красе погиб, а Цезарь набрал силы, завоевал Галлию и стал грозить и сенату и Помпею, Помпеи не решился вести гражданскую войну в Ита­лии — он собрал войска в Греции. Цезарь погнался за ним; Помпеи мог окружить его войска и выморить голодом, но предпочел дать бой. Это тогда Цезарь воскликнул: «Наконец-то я буду биться не с голодом и лишениями, а с людьми!» При Фарсале Цезарь разгромил Помпея наголову. Помпей пал духом; грек-философ сказал ему: «А ты уверен, что воспользовался бы победою лучше, чем Цезарь?» Пом­пей бежал на корабле за море, к египетскому царю. Александрийские вельможи рассудили, что Цезарь сильнее, и убили Помпея на берегу при высадке. Когда в Александрию прибыл Цезарь, ему поднесли го­лову и печать Помпея. Цезарь заплакал и приказал казнить убийц.

Сопоставление. Помпеи пришел к власти только своими заслуга­ми, Агесилай же — не без хитрости, объявив незаконным другого на­следника, Помпея поддержал Сулла, Агесилая — Лисандр, но Помпей Сулле всегда воздавал почести, Агесилай же Лисандра небла­годарно отстранил, — во всем этом поведение Помпея было гораздо похвальнее. Однако государственную мудрость Агесилай обнаруживал больше, чем Помпей, — например, когда он по приказу прервал по­бедоносный поход и вернулся спасать отечество или когда никто не знал, что делать с потерпевшими поражение, а он придумал, что «на один день законы спят». Победы Помпея над Митридатом и другими царями, конечно, гораздо величественнее, чем победы Агесилая над маленькими греческими ополчениями. И милость к побежденным Помпей умел проявлять лучше — пиратов расселил по городам и селам, а Тиграна сделал своим союзником; Агесилай был гораздо мстительней. Однако в главной своей войне Агесилай показал больше

165

самообладания и больше мужества, чем Помпей. Он не побоялся по­преков за то, что возвращается из Персии без победы, и не поколе­бался с малым войском выйти на защиту Спарты от вторгшихся врагов. А Помпей сперва покинул Рим перед малыми силами Цезаря, а потом в Греции постыдился оттягивать время и принял бой, когда это было выгодно не ему, а его противнику. Оба кончили жизнь в Египте, но Помпей туда поплыл по необходимости, Агесилай же из корысти, и Помпей пал, обманутый врагами, Агесилай же сам обма­нул своих друзей: здесь опять Помпей больше заслуживает сочувст­вия.

Демосфен  и   Цицерон

Демосфен (384—322 до н. э.) был величайшим афинским орато­ром. От природы косноязычный и слабоголосый, он упражнял себя, произнося речи с камешками во рту, или на берегу шумного моря, или всходя на гору; для этих упражнений он надолго уходил жить в пещеру, а чтобы стыдно было вернуться к людям раньше времени, обривал себе полголовы. Выступая в народном собрании, он говорил:

«Афиняне, вы будете иметь во мне советника, даже если не захотите, но никогда — льстеца, даже если захотите». Другим ораторам давали взятки, чтобы они говорили угодное взяточнику; Демосфену давали взятки, чтобы он только молчал. Его спрашивали: «Почему мол­чишь?» — он отвечал: «У меня лихорадка»; над ним шутили: «Золо­тая лихорадка!» На Грецию наступал царь Филипп Македонский, Демосфен сделал чудо — своими речами сплотил против него несго­ворчивые греческие города. Филипп сумел разбить греков в бою, но мрачнел при мысли, что Демосфен одной речью мог разрушить все, чего царь достиг победами многих лет. Персидский царь считал Де­мосфена своим главным союзником против Филиппа и посылал ему много золота, Демосфен брал: «Он лучше всех умел хвалить доблести предков, но не умел им подражать». Враги его, поймав его на мздо­имстве, отправили в изгнание; уходя, он воскликнул: «О Афина, поче­му ты так любишь трех самых злых животных: сову, змею и народ?» После смерти Александра Македонского Демосфен вновь поднял гре­ков на войну против македонян, греки опять были разбиты, Демос­фен спасся в храме. Македоняне приказали ему выйти, он сказал:

166

«Сейчас, только напишу завещание»; достал писчие таблички, задум­чиво поднес к губам грифель и упал мертвым: в грифеле он носил при себе яд. На статуе в его честь было написано: «Если бы, Демос­фен, твоя сила равнялась твоему уму, вовек бы македонянам не вла­деть Грецией».

Цицерон (106—43 до н. э.) был величайшим римским оратором. Когда он учился красноречию в завоеванной Греции, его учитель вос­кликнул: «увы, последняя слава Греции переходит к римлянам!» Об­разцом для всех ораторов он считал Демосфена; на вопрос, какая из речей Демосфена самая лучшая, он ответил: «Самая длинная». Как когда-то Катон Старший, он из незнатного рода, только благодаря своему ораторскому таланту дошел от низших государственных долж­ностей до самых высших. Ему приходилось выступать и защитником, и обвинителем; когда ему сказали: «Ты больше погубил людей обви­нениями, чем спас защитами», он ответил: «Значит, я был больше честен, чем красноречив». Каждую должность в Риме занимали по году, а потом полагалось год управлять какой-нибудь провинцией; обычно наместники использовали это для наживы, Цицерон — ни­когда. В год, когда Цицерон был консулом и стоял во главе государст­ва, был открыт заговор Катилины против Римской республики, но прямых улик против Катилины не было; однако Цицерон произнес против него такую обличительную речь, что тот бежал из Рима, а его сообщники по приказу Цицерона были казнены. Потом враги вос­пользовались этим, чтобы изгнать Цицерона из Рима; через год он вернулся, но влияние его ослабело, он все чаще удалялся от дел в имение и писал сочинения по философии и политике. Когда Цезарь шел к власти, у Цицерона не хватало духа бороться с ним; но когда после убийства Цезаря к власти стал рваться Антоний, Цицерон в последний раз бросился в борьбу, и его речи против Антония слави­лись так же, как речи Демосфена против Филиппа. Но сила была на стороне Антония; Цицерону пришлось спасаться бегством, его на­стигли и убили. Его отрубленную голову Антоний выставил на ора­торской трибуне римского форума, и римляне были в ужасе.

Сопоставление. Кто из двух ораторов был более талантлив — об этом, говорит Плутарх, он не решается судить: это под силу лишь тому, кто одинаково владеет и латинским языком и греческим. Глав­ным достоинством речей Демосфена считалась вескость и сила, речей

167

Цицерона — гибкость и легкость; Демосфена враги обзывали брюз­гой, Цицерона — шутником. Из этих двух крайностей, пожалуй, Де-мосфенова все же лучше. Кроме того, Демосфен если и хвалил себя, то неназойливо, Цицерон же был тщеславен до смешного. Зато Де­мосфен был оратор, и только оратор, а Цицерон оставил много сочи­нений и по философии, и по политике, и по риторике: эта разносторонность, конечно, — большое достоинство. Политическое влияние своими речами оба оказывали огромное; но Демосфен не за­нимал высоких постов и не прошел, так сказать, испытания властью, а Цицерон был консулом и блистательно показал себя, подавив заго­вор Катилины. Чем бесспорно Цицерон превосходил Демосфена, так это бескорыстием: он не брал ни взяток в провинциях, ни подарков от друзей; Демосфен же заведомо получал деньги от персидского царя и за мздоимство попал в изгнание. Зато в изгнании Демосфен вел себя лучше, чем Цицерон: он продолжал объединять греков на борьбу против Филиппа и во многом преуспел, тогда как Цицерон пал духом, праздно предавался тоске и потом долго не решался про­тивостать тирании. Точно так же и смерть Демосфен принял достой­нее. Цицерон, хоть и старик, боялся смерти и метался, спасаясь от убийц, Демосфен же сам принял яд, как подобает мужественному че­ловеку.

Деметрий  и  Антоний

Деметрий Полиоркет (336—283 до н. э.) был сыном Антигона Одноглазого, самого старого и сильного из полководцев Александра Македонского. Когда после смерти Александра начались войны за власть между его полководцами, Антигон захватил Малую Азию и Сирию, а Деметрия послал отбивать Грецию из-под власти Македо­нии. В голодные Афины он привез хлеб; произнося об этом речь, он сделал ошибку в языке, его поправили, он воскликнул: «За эту по­правку дарю вам еще пять тысяч мер хлеба!» Его провозгласили богом, поселили в храме Афины, и он устраивал там кутежи с подру­гами, а с афинян брал налоги им на румяна и белила. Город Родос от­казался ему подчиниться, Деметрий осадил его, но не взял, потому что боялся сжечь мастерскую художника Протогена, что была у самой городской стены. Брошенные им осадные башни были такие

168

огромные, что родосцы, продав их на лом, на вырученные деньги воз­двигли исполинскую статую — Колосс Родосский. Прозвище его Полиоркет — значит «градоборец». Но в решающей битве Антигон с Деметрием были разбиты, Антигон погиб, Деметрий бежал, ни афи­няне, ни другие греки не хотели принимать его. Он захватил на не­сколько лет Македонское царство, но не удержал его. Македонянам претило его высокомерие: он ходил в алой одежде с золотой каймой, в пурпурных сапогах, в плаще, шитом звездами, а просителей прини­мал неласково: «Мне некогда». «Если некогда, то нечего быть царем!» — крикнула ему одна старушка. Потеряв Македонию, он метался по Малой Азии, войска его покидали, он попал в окружение и сдался в плен царю-сопернику. Сыну своему он переслал приказ:

«Считай меня мертвым и, что бы я тебе ни писал, — не слушайся». Сын предлагал себя в плен вместо отца — безуспешно. Через три года Деметрий умер в плену, пьянствуя и буйствуя.

Марк Антоний (82—30 до н. э.) возвысился во II римской граж­данской войне, сражаясь за Цезаря против Помпея, а погиб, сража­ясь за власть в III гражданской войне против Октавиана, приемного сына Цезаря. Смолоду он любил разгульную жизнь, возил в походы своих любовниц с челядью, пировал в пышных шатрах, ездил на ко­леснице, запряженной львами; но к народу был щедр, а с солдатами прост, и его любили, В год убийства Цезаря Антоний был консулом, но ему пришлось поделиться властью с Октавианом. Вмести они уст­роили резню богатых и знатных республиканцев — тогда-то и погиб Цицерон; потом вместе они разбили последних республиканцев Брута и Кассия, убивших Цезаря, Брут и Кассий покончили самоубийством. Октавиан пошел умиротворять Рим и Запад, Антоний — покорять Восток. Азиатские цари кланялись ему, горожане устраивали в честь его буйные шествия, полководцы его одерживали победы над парфя­нами и армянами. Египетская царица Клеопатра выступила навстречу ему с пышной свитою, как Афродита навстречу Дионису; они справи­ли свадьбу, вместе пировали, пили, играли в кости, охотились, тратя несчетные деньги и, что хуже, время. Когда он потребовал с народа два налога в один год, ему сказали: «Если ты бог, то сделай нам два лета и две зимы!» Он хотел стать царем в Александрии и оттуда рас­пространить свою власть на Рим; римляне негодовали, этим восполь­зовался Октавиан и пошел на него войною. Они встретились в

169

морском сражении; в разгар боя Клеопатра повернула свои корабли в бегство, Антоний бросился следом за нею, и победа осталась за Октавианом. Октавиан осадил их в Александрии; Антоний вызвал его на поединок, Октавиан ответил: «К смерти есть много путей». Тогда Ан­тоний бросился на свой меч, а Клеопатра покончила с собою, дав себя ужалить ядовитой змее.

Сопоставление. Этих двух полководцев, хорошо начавших и дурно кончивших, мы сравним, чтобы посмотреть, как не должен себя вести хороший человек. Так, спартанцы на пирах поили допьяна раба и показывали юношам, сколь безобразен пьяный. — Власть свою Деметрий получил без труда, из отцовских рук; Антоний же шел к ней, полагаясь лишь на свои силы ~и способности; этим он вну­шает больше уважения. — Но Деметрий правил над македонянами, привыкшими к царской власти, Антоний же хотел римлян, привы­кших к республике, подчинить своей царской власти; это гораздо хуже. Кроме того, Деметрий победы свои одерживал сам, Антоний же главную войну вел руками своих полководцев. — Оба любили роскошь и распутство, но Деметрий в любое мгновение был готов преобразиться из ленивца в бойца, Антоний же ради Клеопатры от­кладывал любые дела и походил на Геракла в рабстве у Омфалы. Зато Деметрий в своих развлечениях был жесток и нечестив, оскверняя блудом даже храмы, а за Антонием этого не водилось. Деметрий своею невоздержностью наносил вред другим, Антоний — себе. Де­метрий потерпел поражение оттого, что войско от него отступилось, Антоний — оттого, что сам покинул свое войско: первый виноват, что внушил такую ненависть к себе, второй — что предал такую лю­бовь к себе. — Оба умерли худой смертью, но смерть Деметрия была более постыдной: он согласился стать пленником, чтобы лишних три года пьянствовать и объедаться в неволе, Антоний же предпочел убить себя, чем отдаться в руки врагов.

М. Л. Гаспаров

АНТИЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА

Рим

Тит Макций Пдавт (Titus Maccius Plautus) ок. 250—184 дон. э.

Амфитрион (Amphitruo) - Комедия

Самым любимым героем греческих мифов был Геракл, могучий тру­женик, спасший богов от гибели, а людей — от страшных чудовищ, но не наживший себе самому ни царства, ни счастья. Греки сочиняли о нем сперва песни, потом трагедии, потом комедии. Одна из таких комедий и дошла до нас в латинской переработке Плавта.

Собственно, самого Геракла здесь на сцене еще нет. Речь идет пока лишь о его рождении. Зачать его должен сам бог Зевс от смерт­ной женщины Алкмены. Чтобы герой-спаситель стал могучим из мо­гучих, нужна долгая работа — поэтому Зевс приказывает Солнцу не всходить три дня, чтобы в его распоряжении была тройная ночь. Зевсу не впервые нисходить с любовью к земным женщинам, но здесь случай особенный. У Алкмены есть муж, полководец Амфитри­он. Она женщина не только прекрасная, но и добродетельная: мужу она ни за что не изменит. Значит, Зевс должен явиться к ней, приняв облик ее законного мужа. Амфитриона. А чтобы этому не помешал настоящий Амфитрион, Зевс прихватывает с собой хитрого бога Гер-

173

меса, вестника богов, который по этому случаю принимает облик Амфитрионова раба по имени Сосия. Пьеса Плавта — латинская, поэтому мифологические герои переименованы на римский лад: Зевс — это Юпитер, Гермес — это Меркурий, Геракл — это Герку­лес.

Пьеса начинается прологом: на сцену выходит Меркурий. «Я — Меркурий, мы с Юпитером пришли показать вам трагедию. Не хоти­те трагедию? Ничего, я же бог — превращу ее в комедию! Здесь, на сцене, — город Фивы, царь Амфитрион ушел в поход, а жену оставил дома. Вот Юпитер к ней и наведался, а я при нем — на страже: он в виде Амфитриона, я — в виде раба. Но как раз сейчас возвращаются из похода и настоящий Амфитрион и настоящий раб — нужно быть настороже. А вот и раб!»

Входит Сосия с фонарем в руках. Он веселый — кончилась война, одержана победа, захвачена добыча. Только ночь кругом какая-то странная: луна и звезды не всходят, не заходят, а стоят на месте. И перед царским домом стоит кто-то странный. «Ты кто такой?» — «Я — Сосия, раб Амфитриона!» — «Врешь, это я — Сосия, раб Ам­фитриона!» — «Клянусь Юпитером, Сосия — это я!» — «Клянусь Меркурием, не поверит тебе Юпитер!» Слово за слово, дело доходит до драки, у Меркурия кулаки тяжелее, Сосия удаляется, ломая голо­ву: «Я это или не я?» И вовремя: из дому как раз выходит Юпитер в образе Амфитриона, и с ним Алкмена. Он прощается, она его удер­живает; он говорит: «Пора мне к войску, я ведь только на одну ночь тайно пришел домой, чтобы от меня первого ты услышала о нашей победе. Вот тебе на прощанье золотая чаша из нашей добычи, и жди меня, я скоро вернусь!» «Да уж скорей, чем ты думаешь!» — замеча­ет про себя Меркурий.

Ночь кончается, всходит солнце, и появляются настоящий Амфит­рион с настоящим Сосией. Сосия втолковывает ему, что там в доме сидит второй такой же Сосия, он с ним говорил и даже дрался; Ам­фитрион ничего не понимает и ругается: «Пьян ты был, и в глазах у тебя двоилось, вот и все!» У порога сидит Алкмена и грустно поет о разлуке и тоске по мужу. Как, вот и муж? «Как я рада, что ты так скоро вернулся!» — «Почему скоро? поход был долгий, я несколько месяцев тебя не видел!» — «Что ты говоришь! не ты ли только что

174

был у меня и только что ушел?» Начинается спор: кто из них лжет или кто из них с ума сошел? И оба призывают в свидетели злополуч­ного Сосию, а у того голова идет кругом. «Вот золотая чаша из твоей добычи, ты сам мне только что ее подарил!» — «Не может быть, это кто-то ее у меня украл!» — «Кто же?» — «Да твой любовник, раз­вратница!» — бранится Амфитрион. Он грозит жене разводом и ухо­дит за свидетелями, чтобы подтвердить: ночью он был не дома, а при войске.

Юпитер следит за этими ссорами со своего неба — из второго яруса театральной постройки. Ему жалко Алкмену, он спускается — конечно, опять в виде Амфитриона, — успокаивает ее: «Это все была шутка». Как только она соглашается простить его, на пороге появля­ется настоящий Амфитрион со свидетелем. Сперва его отгоняет Меркурий-Сосия, и Амфитрион вне себя: как, раб не пускает в дом собственного господина? Потом выходит сам Юпитер — и как в на­чале комедии сталкивались два Сосии, так теперь сталкиваются два Амфитриона, осыпая друг друга бранью и обвиняя в прелюбодействе. Наконец Юпитер исчезает с громом и молнией, Амфитрион падает без чувств, а у Алкмены в доме начинаются роды.

Все кончается благополучно. К несчастному Амфитриону выбегает добрая служанка — единственная, кто узнает и признает его. «Чуде­са! — рассказывает она ему. — Роды были без всякой боли, родилась сразу двойня, один — мальчик как мальчик, а другой — такой боль­шой и тяжелый, едва в колыбель уложили. Тут откуда ни возьмись появляются две огромные змеи, ползут к колыбели, все в ужасе; а большой мальчик, даром что новорожденный, встает им навстречу, хватает их за глотки и душит насмерть». «Впрямь чудо!» — дивится пришедший в себя Амфитрион. И тут над ним в высоте является Юпитер, наконец в настоящем своем божественном виде. «Это я делил с тобою ложе Алкмены, — обращается он к Амфитриону, — старший из близнецов — мой, младший — твой, а жена твоя чиста, она думала, что я — это ты. Этот сын мой, а твой пасынок будет ве­личайшим героем на свете — радуйся!» «Радуюсь», — отвечает Ам­фитрион и обращается к публике: «Похлопаем Юпитеру!»

М. Л. и В. М. Гаспаровы

175

Менехмы, или Близнецы (Menaechmi) - Комедия

В городе Сиракузах жил купец, а у него было два мальчика-близнеца, похожих как две капли воды. Купец поехал за море и взял с собою одного из мальчиков — по имени Менехм. Там был праздник, маль­чик потерялся в толпе; его подобрал другой купец — из города Эпидамна, увез к себе, усыновил, а потом подыскал ему жену и оставил все свое состояние. Второй мальчик остался в Сиракузах; в память о пропавшем его переименовали и тоже назвали Менехмом. Он вырос, отправился на поиски брата, долго ездил по всем городам и, наконец, добрался до Эпидамна. Вот тут и столкнулись два близнеца, Менехм Эпидамнский и Менехм Сиракузский, и понятно, что при этом вышло много путаниц и недоразумений. Путаница — это когда Менехма Эпидамнского принимают за Менехма Сиракузского или на­оборот; недоразумение — это когда Менехма Эпидамнского принимают за Менехма Эпидамнского, но приписывают ему поступ­ки Менехма Сиракузского, или наоборот.

На сцене — город Эпидамн, стоят два дома, в одном — жена Менехма Эпидамнского, в другом — гетера, его любовница. К зрите­лям выходит нахлебник Менехма Эпидамнского по кличке Столовая Щетка — потому что посади его за стол, он ни крошки не оставит, Он нахваливает своего хозяина: живет привольно, сам покушать любит и других угощает. Вот и сам хозяин выходит из дому, бранясь на ревнивую жену; он стащил у нее новый плащ и несет его в пода­рок любовнице. Та довольна подарком и в благодарность заказывает повару ужин на троих. «На десятерых, — поправляет повар, — Сто­ловая Щетка за восьмерых съест».

Менехм Эпидамнский с нахлебником уходят на площадь по делам, а с пристани является со своим рабом Менехм Сиракузский, приехавший искать брата. Конечно, и повар и гетера думают, что это Менехм Эпидамнский, и весело его приветствуют: это первая путани­ца. «Слушай, — говорит гетера, — снеси-ка ты этот краденый плащ в перелицовку, чтоб жена его на мне не узнала!» Менехм Сиракуз­ский божится, что он тут ни при чем, и плащ у жены не крал, и жены-то у него нет, и вообще он здесь впервые. Но, видя, что жен­щину не переубедишь, а плащ можно, пожалуй, и присвоить, он ре­шает поужинать с красавицей и подыграть ей: «Это я шутил,

176

конечно, я и есть твой милый». Они уходят пировать, а раба Менехм отсылает в харчевню.

Тут появляется разобиженный Щетка: он уверен, что это его кор­милец угостился без него, и напускается на Менехма Сиракузского с упреками. Это вторая путаница. Тот ничего не понимает и гонит его прочь. Оскорбленный нахлебник отправляется рассказать обо всем хозяйской жене. Та в ярости; оба садятся поджидать виновника. А Менехм Эпидамнский, здешний, уже тут как тут: он возвращается с площади злой, кляня себя за то, что впутался там свидетелем в судеб­ное дело и оттого не поспел на пирушку к гетере. Жена и нахлебник набрасываются на него с упреками, жена — за похищенный плащ, нахлебник — за съеденный без него ужин. Это первое недоразуме­ние. Он отбивается, но жена заявляет: «На порог тебя не пущу, пока не принесешь мне плащ обратно!» — и захлопывает дверь. «Не боль­но-то и хотелось!» — ворчит муж и решительно направляется к гете­ре — за утешением и за плащом. Но и тут он наталкивается на неприятность. «Что ты вздор несешь, ты же сам забрал плащ в пере­лицовку, не морочь мне голову!» — кричит ему гетера. Это второе недоразумение. Она тоже захлопывает перед ним дверь; и Менехм Эпидамнский уходит куда глаза глядят.

Тем временем Менехм Сиракузский с плащом в руках, не найдя в харчевне своего раба, в растерянности возвращается обратно. Жена Менехма Эпидамнского принимает его за раскаявшегося мужа, но для порядка все-таки ворчит на него. Это третья путаница. Менехм Сиракузский ничего не понимает, начинается перебранка, все свире­пее и свирепее; женщина кличет на помощь своего отца. Старик хо­рошо знает свою дочь — «от такой сварливой жены кто угодно заведет любовницу!» Но воровать у жены — это слишком, и он тоже начинает вразумлять мнимого зятя. Это четвертая путаница. Не сошел ли он с ума, что своих не узнает? Догадливый Менехм и впрямь прикидывается безумным — и, как Орест в трагедии, начина­ет кричать: «Слышу, слышу божий голос! он велит мне: возьми факел, выжги, выжги им глаза!..» Женщина прячется в дом, старик бежит за лекарем, а Менехм Сиракузский спасается, пока цел.

Возвращается Менехм Эпидамнский, а навстречу ему — тесть и врач с попреками за разыгранную сцену бешенства: это третье недо­разумение. Менехм отвечает руганью. «Да он и впрямь буйный!» —

177

восклицает лекарь и зовет на помощь четырех дюжих рабов. Менехм еле отбивается от них, как вдруг является неожиданная помощь. Раб Менехма Сиракузского, не дождавшись в харчевне своего господина, пошел его искать, а то без присмотра вечно он впутывается в непри­ятности! Неприятности налицо: вот какие-то парни среди бела дня вяжут вроде бы как раз его хозяина! Это уже пятая путаница. Раб бросается на подмогу к мнимому господину, вдвоем они раскидыва­ют и разгоняют насильников; в благодарность раб просит отпустить его на волю. Отпустить на волю чужого раба Менехму Эпидамнскому ничего не стоит: «Ступай, я тебя не держу!» — И Менехм отправля­ется еще раз попытать счастья у гетеры.

Раб, обрадованный, бросается в харчевню собрать свои пожитки и тут же сталкивается с настоящим своим хозяином, Менехмом Сиракузским, который и не думал отпускать его на волю. Начинаются перекоры и попреки. Это четвертое недоразумение. Пока у них идет перебранка, из дома гетеры слышится такая же перебранка, и на по­роге появляется после новой неудачи Менехм Эпидамнский. Тут на­конец-то оба брата сталкиваются на сцене лицом к лицу. Раб в недоумении: кто же его хозяин? Это шестая, и последняя, путаница. Начинается выяснение: оба — Менехмы, оба — родом из Сиракуз, и отец один и тот же... Правда торжествует, рабу окончательно дарует­ся свобода, Менехм Эпидамнский радостно готовится перебраться на родину, к брату, в Сиракузы, а раб объявляет публике, что по случаю отъезда распродается все добро: дом, земля, вся утварь, челядь «и за­конная жена — если только на такую покупщик отыщется!». На том и кончается комедия.

М. Л. и В. М. Гаспаровы

Куркудион (Cwculio) - Комедия

Куркулион — значит «Хлебный червь». Это прозвище одноглазого на­хлебника-приживала, хитреца и обжоры, который ведет интригу в этой комедии. Его кормилец и покровитель — пылкий влюбленный юноша; девушка, которую этот юноша любит, принадлежит злому

178

своднику, и ее нужно как можно скорее выкупить. Денег нет, и до­быть их влюбленный не умеет; вся надежда на ловкого Куркулиона. Юноша послал его в другой город — просить взаймы у своего друга, а сам тайком пробирается к своей любезной. Сводник болен, юношу встречает пьянчужка привратница, за кувшин вина готовая на что угодно. Старуха поет славу вину: «Ах, вино! ах, вино! лучший дар для меня!..» Юноша поет серенаду дверным петлям, которые сейчас рас­пахнут дверь и выпустят к нему возлюбленную: «Эй, крюки! вам, крюки, шлю привет всей душой!..» Старый раб глядит, как целуются влюбленные, и ворчит: «Хорошо любить разумно, а безумно — ни к чему». Все ждут возвращения Куркулиона — привезет он деньги или нет?

Куркулион легок на помине — он уже бежит по сцене: «Эй, зна­комые, незнакомые, прочь с дороги, прочь с пути! / Должен выслу­жить я службу! Кто попался, берегись, / Чтоб не сбил его я грудью, головою или ногой! / Будь царем, будь властелином, будь хоть из по­лиции, / Будь начальник, будь печальник, будь бездельничающий раб, — / Все слетят с моей дороги головой на улицу!..»

Его хватают, удерживают, угощают, расспрашивают. Оказывается, весь шум — попусту: денег нет, а есть надежда на хитрость. В сосед­нем городе Куркулион случайно встретил хвастливого воина, который, оказывается, тоже приметил ту же девушку и уже сговорился со сводником о ее покупке. Деньги для этого лежат на сохранении у ме­нялы, который выдаст их тому, кто предъявит ему как условный знак кольцо с печаткой воина. Куркулион ввязался к воину в компанию, они отужинали, выпили, стали играть в кости, одному выпало мень­ше, другому больше, Куркулион счел себя в выигрыше, стащил у пья­ного воина кольцо с пальца и был таков. Вот оно — за такую услугу грех не накормить его до отвала!

Начинается работа. Плотно покушав, Куркулион является к меня­ле с письмом, запечатанным той самою печаткой: боец, мечом рассе­кающий слона. В письме написано: я, мол, воин такой-то, поручаю меняле такому-то выплатить своднику столько-то и столько-то, а по­дателю сего письма передать выкупленную девушку. «А ты-то кто такой?» — «Я его слуга». — «А что ж он сам не явился?» — «Делом занят: ставит памятник своим подвигам — как он разгромил Персию и Сирию, Обжорию и Опиванию, Аивию и Винокурию: полмира за

179

три недели». — «Ну, коли так, то верю, что ты от него: другой тако­го вздора не придумает». И, прекратив допрос, меняла выплачивает деньги своднику, а тот уходит с Куркулионом за сцену — к девушке.

Неожиданная пауза: на пустую сцену выходит хораг, хозяин ак­терской труппы, и разговаривает со зрителями. Это все, что осталось от хора, когда-то занимавшего так много места в комедиях. Хораг дразнит публику: «Хотите, расскажу вам, где кого найти на форуме? У такого-то храма — лжецов, у такого-то — мотов, у колодца — на­халов, у канала — щеголей, у судилища — крючкотворов, а заодно и потаскушек...» Тем временем сводник вручает девушку Куркулиону, и тот, довольный, ведет ее к своему хозяину, предвкушая сытный обед в награду.

Вдруг появляется хвастливый воин — он проспался, хватился свое­го перстня, спешит к меняле — денег уже нет, спешит к свод­нику — девушки уже нет. «Где сыскать Куркулиона, червяка негодного?» / «Да ищи в зерне пшеничном, там найдешь хоть тыся­чу!» / «Где он? где он? помогите, дорогие зрители! / Кто найти его поможет — дам вознаграждение!..»

А перстень его — боец, мечом рассекающий слона, — у Курку­лиона, а девушка глядит и удивляется: точно такой же перстень был у ее отца! Врывается воин, бросается к юноше: «Отдай мне мою рабы­ню!» — «Она свободная, — заявляет юноша, — если хочешь — пой­дем в суд, только сперва скажи: это твой перстень?» — «Мой». — «А откуда он у тебя?» — «От отца». — «А как звали отца? а мать? а кормилицу?» — «Так-то». — «Братец милый! — кричит девушка, бросаясь воину на шею. Разве не было у тебя сестренки, которая в детстве потерялась?» Происходит радостное узнание: какое счастье, что боги не допустили брака брата с сестрой! Свадьба юноши и де­вушки предрешена; теперь нужно расправиться со сводником — как он смел торговать свободной девушкой? Тот перепуган, девушке даже жалко старика: «Пожалейте его, он не обижал меня, я как вошла, так и вышла честною!» «Ладно, — говорит воин, — пусть вернет деньги, а я, так и быть, ни в суд его не потащу, ни из катапульты им стрелять не стану». Сводник платит, на выкуп готовят пир, и Куркулион потирает брюхо, ожидая заслуженного угощения.

М. Л. и В. М. Гаспаровы

180

Пленники (Captivi) - Комедия (200-190 до н. э.?)

«Это необычная комедия! — предупреждает актер, произносящий пролог. — В ней нет никаких непристойностей, нет ни сводника, ни распутницы, ни хвастливого воина, ни подкидышей, ни влюбленного, похищающего возлюбленную, а только игра судьбы, тщета людских намерений и благородство совершенной доблести».

Были в Греции две соседние области, Этолия и Элида. У одного старика из Этолии было два сына, Филополем и Тиндар. Младшего, Тиндара, еще малым ребенком похитил хитрый раб и продал в Элиду. Там хозяин отдал мальчика в товарищи собственному сыниш­ке Филократу; Филократ и Тиндар выросли друзьями. Прошло много лет, между Этолией и Элидой началась война. Старший сын этолийского старика Филополем попал в элидский плен, а Филократ и Тин­дар — в этолийский плен, и купил их как раз старик отец, не зная, что один из пленников — его собственный сын. Поистине «людьми играют боги, словно мячиком!».

Действие разыгрывается в Этолии. Начинается пьеса монологом прихлебателя — без этого персонажа не смогла обойтись даже такая необычная комедия. Это прихлебатель Филополема, недавно попав­шего в плен; жаль его, молодец был парень, никто от него голодным не уходил! А теперь приходится худеть и хиреть, пока старик отец не выручит сына. «Потерпи, — говорит ему старик, — вот я как раз купил двух элидских пленников, хозяина с рабом, — хозяин из знат­ных, может быть, за него и удастся выручить сына».

Старик знает, что один из его пленников хозяин, а другой — раб, но не знает, который — кто. А между тем знатный Филократ и раб Тиндар сговорились и поменялись одеждой и именами. Старик под­зывает к себе знатного — а к нему подходит Тиндар. «Каково тебе в рабстве?» — «Что делать, судьба играет человеком: был хозяином, стал рабом. Одно скажу: если судьба воздает по справедливости, то пошлет она мне хозяина такого, каким был я сам — кроткого и не жестокого. И другое скажу: если судьба воздает по спра­ведливости, то каково мне здесь, таково будет и твоему сыну в чужом плену». — «Хочешь вернуться на свободу?» — «Кто ж не хочет!» — «Помоги мне вернуть сына — отпущу и тебя и твоего раба и денег

181

не возьму». — «Ay кого он в плену?» — «У такого-то». — «Это друг моего отца, отец поможет. Только сделай вот что: пошли к нему с этой вестью моего раба, а то он возьмет и не поверит». — «А если твой раб сбежит и не вернется?» — «Я ведь остаюсь у тебя в залоге: как будет отец выкупать меня, ты и спросишь с него выкуп сразу за обоих». Старик соглашается, видя, как преданы друг другу двое плен­ников, и отсылает в Элиду Филократа, не зная, что это не раб, а гос­подин.

Перерыв в действии опять заполняет прихлебатель, тоскующий о сытных былых временах: все точно выродились, все словно сговори­лись, ни шутки, ни услуги им не надобны, лишь бы обойти голодного обедом! Коли это у них такая стачка — впору обращаться в суд: пусть их оштрафуют на десять обедов в пользу прихлебателей!

Вдруг на сцену возвращается старик, а с ним неожиданный чело­век — еще один элидский пленник, приятель филократа, попросив­ший его о свидании с ним. Тиндар в панике: этот человек отлично знает, кто есть кто, он раскроет хозяину весь обман; «как мне жалко бедных розог, что сломают об меня!». Тиндар пытается сопротивлять­ся. «Этот человек сумасшедший, — говорит он хозяину, — он меня зовет Тиндаром, а тебя будет звать Аяксом, не слушай его, держись от него подальше — убьет!» «Этот человек обманщик, — говорит хо­зяину пленник, — смолоду он раб, вся Элида это знает, а Филократ даже с виду не таков!» У старика голова идет кругом. «Каков же с виду Филократ?» — «Сухощавый, с острым носом, черноглазый, телом бел, кучерявый, чуть с рыжинкой». — «Горе! так оно и есть!» — восклицает хозяин, слыша точное описание того из пленни­ков, которого он сам только что упустил из рук. «Видно, правду гово­рят: нет правдивых рабов, хороший лжет на пользу господину, а дурной во вред господину. Ну, любезный, что ты верен господину, — это, может, и похвально, а за то, что меня обманывал, — в кандалы его и в каменоломню!» Беднягу уводят, а невольный его разоблачи­тель горько кается, да поздно.

Тут опять врывается нахлебник — уже не унылый, а торжествую­щий. «Устраивай, хозяин, пир, а меня благодари, как бога! Радостные вести: пришел корабль, а на нем твой сын Филополем, и тот плен­ник, которого ты отослал, и еще тот раб, что когда-то давно от тебя сбежал с твоим младшим сынком на чужбину». — «Ну, коли так —

182

ТЫ мой вечный гость, беру тебя в дом смотрителем за всеми припаса­ми!» Старик бежит на пристань, нахлебник бежит в кладовую. Так и есть: вот Филополем, а вот Филократ — не воспользовался случаем бежать, а исполнил обещание и вернулся за товарищем. Видно, есть еще на свете дружба и благородство! «Ну, а ты, — обращается ста­рик к беглому рабу, — если хочешь пощады, признавайся: что ты сделал с моим сынком?» — «Продал в рабство — отцу вот этого». — «Как? так значит, Тиндар — мой сын! А я его послал в каменолом­ню!» Тиндара немедленно освобождают, похитителя заковывают в его кандалы, Филополем обнимается с братом, Филократ на них любует­ся, и все хором обращаются к публике: «Мы комедию вам дали нрав­ственную, зрители: / Мало есть таких комедий, нравы улучшающих! / Вот теперь и покажите, кто из вас награду дать / Добродетели же­лают: те пускай похлопают!»

М. Л. и В. М. Гаспаровы

Хвастливый воин (Miles gloriosus) - Комедия (ок. 205 до н. э.)

В этой комедии главное — не сюжет, а герой, «хвастливый воин». В старые времена в Греции профессиональных воинов не было, были ополченцы. А потом, когда война стала профессией, то появились лихие наемники, которые шли на службу к кому угодно, хотя бы на край света, по большей части погибали, а кто не погибал, тот возвра­щался на родину разбогатевший и зычно хвастался чудесами, которые он видел, и подвигами, которые он будто бы совершил. Такой враз разбогатевший хвастливый воин-грубиян стал в комедиях постоян­ным персонажем.

У Плавта его зовут пышным именем Пиргополиник, что значит «Башнеградопобедитель». Он сидит перед своим домом и следит, как слуги чистят его доспехи — «чтоб ярче солнца!». При нем — прихле­батель по кличке Хлебогрыз, они вдвоем считают, сколько врагов уло­жил Пиргополиник в своих походах: кого в Скифии, кого в Персии, всего семь тысяч, и всех за один день! А то еще в Индии он одной

183

левой перебил слону руку, то бишь ногу, и то ударив лишь вполсилы! И вообще, какой он герой — и богатырь, и храбрец, и красавец, и как женщины его любят!

На самом же деле он мошенник, трус и развратник. Об этом со­общает публике его раб по имени Палестрион. Палестрион служил в Афинах у одного юноши, а тот любил одну девушку. Когда юноша был в отлучке, вот этот самый Пиргополиник обманом похитил эту девушку и увез сюда, в город Эфес. Палестрион помчался предупре­дить господина, но в пути его схватили пираты и продали в рабство этому же Пиргополинику. Впрочем, ему удалось-таки переслать вес­точку прежнему хозяину; тот приехал в Эфес, поселился по соседству с воином у доброго старичка и тайно видится с любимой. Вот на сцене дом воина, а вот дом старика, они рядом, и между ними умный раб легко соорудил потайной ход.

Все бы неплохо, но другой раб воина подглядел за свиданием влюбленных, и старичок сосед очень встревожен: не устроил бы буян воин ему погрома. «Ладно, — говорит Палестрион, — выдумаем, будто у его девушки была в Афинах сестра-двойняшка, вот она-то и поселилась со своим любовником у тебя, старик». Что же касается свидетеля, то его можно запутать и запугать: с него ведь и спрос, если недоглядел. В самом деле, пока соглядатай спешит с доносом, девуш­ка, пробравшись по тайному ходу, оказывается уже дома и обруши­вается на злополучного доносчика как на клеветника; а потом, снова перебравшись к соседу, она уже показывается открыто и под видом собственной сестры милуется с юношей, а у глупого раба голова со­всем идет кругом.

Старик сосед не против такого розыгрыша, так что юноше-афиня­нину даже неудобно: столько хлопот из-за него! «В таких делах я рад помочь, — отвечает старик, — я и сам еще падок до красавиц, а они до меня: воспитанный, остроумный, любезный — настоящий эфесец!» «А что ж до сих пор холост?» — удивляется юноша. «Свобода превыше всего!» — гордо заявляет старичок. «Что правда, то прав­да!» — подтверждает раб. «А как же без детей? — удивляется юноша. — Кто же о тебе заботится?» — «Что ты! — отмахивается старик, — ни один сын не будет так внимателен и обходителен, как дальние родичи, надеющиеся на мое наследство: они меня на руках носят!» — «А это и к лучшему, что ты не женат, — говорит раб. —

184

Найди-ка ты гетеру, красивую и жадную, и выдай ее за свою жену...» — «Это еще зачем?» — удивляется старик. «Пусть она при­кинется, будто по уши влюблена в Пиргополиника и будто передала мне для него вот это твое кольцо...» — предлагает юноша. «Ничего не понимаю, но верю тебе: бери, делай что хочешь», — решает ста­рик.

Герои без труда договариваются с гетерой; раб является к Пиргополинику, передает ему кольцо, расхваливает соседку, расписывает ее любовь. Воин, конечно, верит: как в него не влюбиться? Теперь, зна­чит, нужно только отделаться от похищенной им афинянки, чтобы новая красотка не ревновала. Пожалуй, даже хорошо, что здесь по соседству появилась ее сестра: воин решается передать ей свою лю­бовницу с рук на руки, да еще и щедро одарить, чтобы помалкивала, а рабу Палестриону за услуги дать свободу и отправить с ними прово­жатым, Появляется юноша, выдавая себя за доверенное лицо матери обеих девушек; воин отдает ему свою афинянку, та изображает вели­кое горе: ах, как тяжко ей расставаться с таким красавцем и богаты­рем! Юноша с подружкой, рабом и подарками благополучно уплывают в Афины.

Добродетель восторжествовала, но порок еще не наказан. Однако и этого ждать недолго. Выступает гетера и разыгрывает, как задума­но, жену старика, влюбленную в Пиргополиника. Тот послушно сле­дует на свидание с нею в соседский дом. Там на него набрасывается старик хозяин с крепкими рабами: «Как ты смеешь, окаянный, подъ­езжать к моей жене?» Его хватают, колотят, точат нож, чтобы выхо­лостить на месте; с громкими воплями воин откупается от расправы большими деньгами и, «обмякши от побоев», удирает с позором, «Я обманут, я наказан — но, увы, заслуженно! Всех распутников бы этак: стало бы поменьше их. Ну, теперь домой! а вы нам, зрители, I похлопайте!» Такой моралью заканчивается комедия.

М. Л. и В. М.. Гаспаровы

Пубдий Терентий Афр (Publius Terentius Afer) 195—159 до н. э.

Братья (Adelphoe) - Комедия (пост. в 160 до н. э.)

Вечная тема: поздним вечером отец в тревоге поджидает дома где-то задержавшегося сына и бормочет себе под нос, что нет больших вол­нений, чем волнения родительские...

Старик Микион родных детей не имеет. У его же брата Демеи — двое сыновей. Одного из них, Эсхина, усыновил Микион. Воспитыва­ет юношу в рамках разумной дозволенности и полного доверия. Демея часто упрекает его за это.

И вот как раз сын Демеи Ктесифон влюбляется в арфистку Вакхиду, которая пока является собственностью сводника Санниона.

Благородный Эсхин, умный и энергичный (правда, при случае и сам не прочь гульнуть и повеселиться), сурово приструнивает этого стяжателя: Саннион его явно побаивается. И есть основания для этого.

Более того, дабы оградить брата от слишком уж серьезных упре­ков, часть его грехов Эсхин принимает на себя, реально рискуя нане-

186

сти ущерб своей репутации. И эта братская самоотверженность тро­гательна.

Сир, раб Микиона, очень предан хозяевам: выручает их и словом, и делом. Помогал он воспитывать обоих юношей. Кстати, сообрази­тельный Сир принимает самое активное участие и в «укрощении» 'корыстолюбивого сводника Санниона.

И снова — традиционный сюжетный ход: в свое время Эсхин обесчестил хорошую девушку Памфилу. У той уже приближаются роды, И честный Эсхин готов принять на себя все заботы отцовства: он ни от чего не отрекается.

Но мнимые его грехи (он, как помните, часто прикрывал своего непутевого брата Ктесифона) повредили его отношениям с невестой и ее родней; Эсхину просто отказано от дома.

Все же общими усилиями родственников, друзей и преданных слуг истина и мир будут восстановлены. Но это еще впереди.

Кстати, и в такой ситуации рабы частенько оказываются умней и человечней некоторых господ. А уж находчивей — так уж всегда!

Демея все больше убеждается, что брат его лаской и добром доби­вается большего, чем он — строгими ограничениями и придирками.

Благодаря дружескому содействию Эсхина и Сира легкомыслен­ный Ктесифон весело проводит время с певичкой. Их чувства искрен­ни и поэтому вызывают симпатию зрителей. Но это, понятно, волнует его отца Демею. Поэтому в особо критические моменты пре­данный Сир умело выпроваживает его подальше от места любовных свиданий сына.

Чтобы проверить надежность чувств Эсхина, его отец рассказыва­ет о женихе-родственнике из Милета, который готов забрать Памфи­лу вместе с ребенком. Тем более что Эсхин в свое время легкомысленно (чтоб не сказать — непозволительно) тянул со сва­товством; будущая его жена была уже на девятом месяце!

Но, видя искреннее раскаяние и даже отчаяние сына, отец его ус­покаивает: все уже улажено и родня невесты поверила, что он не столь уж виноват, как твердила молва. И молодая мать поверила тоже.

Уплатив двадцать мин своднику за певичку, Микион решает и ее оставить в доме — веселей будет жить!

А все еще ворчащего Демею он увещевает: каждый имеет право

187

жить так, как привык, если, конечно, это не слишком мешает окру­жающим.

И Демея меняется прямо на глазах! Еще недавно — суровый и надменный, он становится приветлив даже по отношению к рабам. И в порыве чувств велит слугам снести забор меж двумя домами:

пусть двор будет общий, чтобы свадьбу играть широко, сообща, и тогда невесте не придется идти в дом жениха, что в ее нынешнем положении было бы уже нелегко.

И наконец, тот же Демея предлагает Микиону даровать свободу преданнейшему рабу Сиру. А заодно — и его жене.

Ю. В. Шанин

Свекровь (Несуга) - Комедия (пост. в 160 до н. э.)

Юноша Памфил был весьма неравнодушен к гетере Вакхиде. Но под нажимом родителей, скрепя сердце, женился на соседке — добропо­рядочной Филумене. Она любит молодого мужа. Но сердце того, ве­роятно, еще принадлежит гетере...

Непредвиденный случай: при смерти близкий родственник, и Лахет, отец Памфила, посылает сына в другой город по делам о на­следстве.

В отсутствие Памфила происходит неожиданное: Филумена воз­вращается в дом своих родителей. Этим озадачена и огорчена ее све­кровь Сострата: она успела полюбить невестку и не понимает причин ее ухода. И даже попытки увидеть Филумену тщетны: мать девушки Миринна и служанки всякий раз говорят, что Филумена больна и ее нельзя тревожить визитами.

В неведении пребывают и Лахет, и даже отец девушки Фидипп. Они соседи, находятся в добрых отношениях: все это им непонятно и неприятно. Тем более что даже Фидиппа не допускают на женскую половину дома к дочери (в гинекей).

Возвращается из поездки Памфил. Никакого наследства, кстати, он не привез: родич пока жив и, кажется, вообще раздумал умирать.

188

Памфил хочет повидаться с женой. И вскоре выясняется, что ее болезнь была вполне естественного характера: Филумена родила маль­чика!

Но очевидная, казалось бы, радость омрачена тем, что этот ребе­нок — не от Памфила. Он был зачат, по крайней мере, за два месяца до свадьбы. В этом-то и крылась причина срочного переезда Филумены под надежное крыло матери, подальше от взоров и пересудов со­седей.

Она признается, что на каком-то празднике ею овладел пьяный насильник. И вот теперь появилось на свет дитя...

Молодая мать очень любит своего Памфила. Тот, однако, не хочет признавать чужого ребенка. Более разумную позицию занимает стар­шее поколение: и Сострата и Лахет готовы принять в дом и Филумену и маленького внука. А Фидипп горько упрекает Миринну за то, что та скрывала от него домашнюю ситуацию (щадя, естественно, репутацию дочери и не желая волновать мужа).

А Лахет тут же напоминает сыну, что и тот не без греха: ну, хотя бы его недавнее увлечение гетерой... Отец-дедушка решает погово­рить с Вакхидой напрямую. И оказывается, что, как только юноша женился, гетера запретила ему приходить к ней, проявив несомнен­ное благородство. Более того, она соглашается пойти в дом Фидиппа: рассказать Филумене и Миринне, что с момента свадьбы Памфил у нее не бывал. И не только рассказывает, а и торжественно клянется, И говорит, обращаясь к Лахету: «...не желаю, чтоб твой сын / Был молвой опутан ложной и без основания / Перед вами оказался слиш­ком легкомысленным...»

Во время этого визита Миринна замечает на пальце гетеры кольцо И узнает его: это перстень Филумены! Перстень, сорванный с ее паль­ца в ту роковую ночь насильником и потом... подаренный Вакхиде.

Итак, пьяным повесой оказался сам Памфил! И родившийся мальчик — его родной сын!

«Вакхида! О Вакхида! Ты спасла меня!» — восклицает счастливый молодожен и молодой отец.

Комедия завершается сценой всеобщей радости.

Ю. В. Шанин

189

Формион (Phormio) - Комедия (пост. в 161 до н. э.)

Действие развивается в Афинах. Все начинается монологом раба Лава; хозяин его друга Геты, молодой Антифон женится по любви и при совсем обычных обстоятельствах. Дав идет вернуть Гете должок: тому понадобились деньги на подарок молодым. Как видим, тради­ция подобных даров существовала издавна: собирали «подарочные взносы» не только с родни и друзей, но даже с рабов...

Гета сообщает Даву, что в город возвращаются Демифон и Хремет, старики-братья. Один — из Киликии, другой — с Лемноса. Оба они, уезжая, поручили Гете присматривать за их сыновьями Антифо­ном и Федрией. Но в итоге, оказавшись неоднократно битым моло­дыми хозяевами за попытки их наставлять, раб вынужден был стать сообщником юношей в их любовных делах.

Федрия (сын Демифона) влюбился в арфистку Памфилу. Молодой хозяин и слуга ежедневно провожали ее в школу и обратно. Бывал с ними и Антифон.

Однажды, поджидая арфистку в цирюльне, они внезапно узнали: неподалеку случилось несчастье. У бедной девушки Фании скончалась мать, и некому ее даже похоронить как следует.

Молодые люди отправляются в этот дом. И Антифон, помогая пе­чальной Фании, по уши в нее влюбляется. Чувство оказывается взаим­ным. Антифон готов жениться, хотя и опасается гнева отца...

На помощь приходит умный и всезнающий парасит (по-древне­гречески «параситос» — «нахлебник») Формион. Девушка осталась сиротой. А по закону ближайший родственник должен позаботиться о ее замужестве. И вот на срочно созванном судебном заседании объ­является, что Фания состоит в родстве с Антифоном. И юноша неза­медлительно женится на ней, выполняя «родственный долг» с вполне естественным энтузиазмом. Однако радость омрачена мыслью о ско­ром возвращении отца и дяди, которые едва ли одобрят его выбор. Да и Федрия понимает, что его любовь к рабыне-арфистке тоже не вызовет восторга родителей...

Тем временем пожилые братья — уже в гавани города. Гета и Федрия уговаривают Антифона держаться стойко и объяснить роди­телям: жениться его вынудило правосудие. Ну и чувство тоже. «По

190

закону, по суду, мол», — подсказывает ему Федрия. Но малодушный Антифон трусливо покидает сцену, бросив обоим на прощанье: «Всю жизнь мою и Фанию вверяю вам!»

Появляется Демифон. Он в гневе. Да, пусть закон. Но — презреть отцовское согласие и благословение?!

На приветствие Федрии и вопрос, все ли хорошо и здоров ли он, Демифон отвечает: «Вопрос! Прекрасную тут без меня устроили вы свадебку!»

Гета и Федрия всеми возможными доводами защищают сбежав­шего Антифона. Но Демифон упорствует. Да, пусть по закону. Но тот же закон предоставляет право снабдить бедную родственницу приданым и выдать ее на сторону. А так — «Какой же был смысл вводить в дом нищую?!». И Демифон требует свести его с параситом Формионом — защитником обеих женщин и косвенным виновни­ком этих неприятных для старых братьев событий.

Но Формион спокоен и уверен, что ему все удастся сделать за­конно и благополучно: «...Фания останется / С Антифоном. Всю про­винность я сниму и на себя / Обращу все раздраженье это стариковское».

Как видим, Формион не только умен, самоуверен, но и благоро­ден (хотя, быть может, не всегда бескорыстно).

И Формион переходит в наступление. Он обвиняет Демифона в том, что он бросил в горе бедную родственницу, да еще и сироту. Да, ее отец, дескать, был небогат и скромен сверх меры, поэтому после его смерти никто и не вспомнил о сиротке, все от нее отвернулись. В том числе и зажиточный Демифон...

Но Демифон спокоен. Он уверен, что подобных родственников у него нет: это выдумки Формиона. Однако, желая избежать судебной тяжбы, предлагает: «Бери пять мин и уводи ее с собой!»

Однако Формион и не думает сдавать позиций. Фания замужем за сыном Демифона по закону. И она еще станет утехой в старости обоим братьям.

Три судейских советника, весьма бестолковые, нерешительно дают Демифону предельно разноречивые советы: от них толку нет.

Но плохи дела у Федрии. Сводник Дорион, не дождавшись обе­щанной платы за Памфилу (эта арфистка-певичка — его рабыня),

191

пообещал отдать ее какому-то воину, если Федрия не принесет день­ги. Но где ж их взять?!

И хотя Антифон пока и сам находится в довольно критической ситуации, он умоляет Гету помочь двоюродному брату, найти выход (то есть деньги!). Ибо влюбленный Федрия готов следовать за певич­кой хоть на край света.

Вернувшиеся братья встречаются. Хремет удрученно признается Демифону, что он встревожен и опечален. Оказывается, на Лемносе, куда он частенько наведывался под предлогом торговых дел, у него была вторая жена. И дочь, немного моложе Федрии и, следователь­но, — его сводная сестра.

Лемносская жена приехала на розыски мужа в Афины и тут, не найдя его, в горе скончалась. Где-то здесь осталась сиротой и его дочь...

Между тем неугомонный Формион по уговору с Гетой делает вид, что, если уж ничего не получится у Антифона, он сам, так и быть, готов жениться на Фании. Но, конечно, получив от стариков отступ­ное в виде приличного приданого. Деньги эти он тут же передает своднику для выкупа из рабства возлюбленной Федрии.

Формион, оказывается, знает о лемносской жизни Хремета и по­тому играет наверняка. А еще не подозревающий об этом Хремет готов помочь Демифону деньгами — только бы Антифон женился так, как того хочется родителям. Взаимопонимание братьев поистине трогательно.

Антифон, конечно, в отчаянии. Но верный раб Гета его успокаи­вает: все уладится, все завершится ко всеобщему удовольствию.

На сцене появляется Софрона — старая кормилица Фании. Она тут же узнает Хремета (правда, на Лемносе он носил имя Стильпона) и угрожает разоблачением. Хремет умоляет ее пока не делать этого. Но его, естественно, интересует судьба несчастной дочери.

Софрона рассказывает, как после смерти хозяйки она пристроила Фанию — выдала замуж за порядочного юношу. Молодые живут как раз в том доме, возле которого они сейчас стоят.

И оказывается, что счастливый муж Антифон — родной племян­ник Хремета!

Хремет поручил переговоры с Фанией своей жене Навсистрате. И девушка пришлась той по душе. Узнав же о былой измене мужа, На-

192

всистрата, конечно, дала волю чувствам, но вскоре сменила гнев на милость: соперница уже умерла, жизнь же идет своим чередом...

Хремет счастлив беспредельно: добрая судьба сама все устроила наилучшим образом. Антифон и Фания, естественно, тоже счастливы. И Демифон согласен женить сына на новоявленной племяннице (да они, собственно, уже женаты).

Тут же и повсюду поспевающий верный раб Гета: ведь в немалой степени благодаря и его усилиям все так ладно завершилось.

А Формион, оказывается, не только умен и всеведущ, но и доб­рый, порядочный человек: ведь на полученные от стариков деньги он выкупил для Федрии из рабства его арфистку.

Завершается комедия тем, что Формион получает приглашение на праздничный обед в дом Хремета и Навсистраты.

Ю. В. Шанин

Самоистязатель (Heautontimorumenos) - Комедия (пост. в 163 до н. э.)

Хотя писал Теренций по-латыни и для римского зрителя, его персо­нажи носят греческие имена и предполагается, что действие часто происходит в Элладе. Так и в данном случае.

Суровый старик Менедем так допекал сына своего Клинию за ув­лечение бедной соседской девушкой, что тот был вынужден сбежать из родительского дома на военную службу.

Но, несмотря на это, сын любит отца. Со временем и Менедем раскаивается. Тоскуя по сыну и мучаясь угрызениями совести, он решил изнурить себя непрерывным трудом в поле. Заодно Менедем продает большинство своих рабов (они ему теперь почти не нужны) и многое другое: к возвращению сына хочет накопить приличествую­щую случаю сумму.

Сосед Хремет спрашивает Менедема о причинах этих его дейст­вий и, в частности, — столь ожесточенного самоистязания тяжким трудом. Причину же своей заинтересованности делами соседа Хремет объясняет угнетенному Менедему так: «Я — человек! / Не чуждо че­ловеческое мне ничто». Эта и многие другие фразы из комедий Те-

193

ренция со временем стали крылатыми выражениями, дожив в этом качестве и до наших дней.

Клиния влюблен в бедную и честную Антифилу и, не в силах доль­ше терпеть разлуку, тайком возвращается. Но не домой (он все еще страшится гнева отца), а к другу-соседу Клитофону, сыну Хремета.

А Клитофон увлечен гетерой Вакхидой (что требует значительных затрат). Родители, естественно, не знают об этой страсти непутевого сыночка.

В комедийную интригу активно вмешивается Сир — умный и смекалистый раб Хремета (он надеется на вознаграждение), Оба юноши и Сир договариваются, что приведут Вакхиду в дом Хремета, выдавая ее за ту, которой увлечен Клиния. Так и происходит. В роли же служанки Вакхиды выступает скромная Антифила. И не только она: Вакхида прибывает с целой свитой слуг и рабов. И Хремет (думая, что это — возлюбленная Клинии) безропотно кормит и поит всю ораву. Он же наконец сообщает Менедему, что сын его тайно вернулся. Радости старого отца нет предела. Ради вернувшегося сына он теперь готов на все: принять в дом не только его, но и невесту, какая бы она ни была! Менедем стал теперь кротким и уступчивым.

Тем временем на сцене появляется Сострата — мать Клитофона, жена Хремета. По ходу действия внезапно выясняется, что Антифи­ла — родная дочь Хремета. Когда она появилась на свет (не ко вре­мени, вероятно), раздосадованный отец велел Сострате бросить ребенка...

Антифилу воспитывала добродетельная старушка, привив ей все лучшие качества, коими должна обладать порядочная девушка. Роди­тели радостно признают Антифилу своей дочерью. Рассеиваются и со­мнения Клитофона, родной ли он сын своих родителей и будут ли они его любить по-прежнему. Ведь сын-гуляка обманным путем вверг отца в немалые расходы. Но и гетера Вакхида в конце концов оказы­вается не такой уж бессердечной и распущенной.

В итоге Хремет соглашается выдать вновь обретенную дочь за Клинию и дает за ней приличное приданое. Тут же, неподалеку, находит он достойную невесту и для своего непутевого сына. Счастливы Мене­дем и его жена, счастливы Антифила и Клиния. И звучат заключи­тельные слова Хремета: «Согласен! Ну, прощайте! Хлопайте!»

Ю. В. Шанин

194

Пубдий Вергилий Марон (Publius Vergilius Maro) 70—19 до н. э.

Энеида (Aeneis) - Героическая поэма (19 до н. э.)

Когда на земле начинался век героев, то боги очень часто сходили к смертным женщинам, чтобы от них рождались богатыри. Другое дело — богини: они лишь очень редко сходили к смертным мужам, чтобы рождать от них сыновей. Так от богини Фетиды был рожден герой «Илиады» — Ахилл; так от богини Афродиты был рожден герой «Энеиды» — Эней.

Поэма начинается в самой середине пути Энея. Он плывет на запад, между Сицилией и северным берегом Африки — тем, где как раз сейчас финикийские выходцы строят город Карфаген. Здесь-то и налетает на него страшная буря, насланная Юноной: по ее просьбе бог Эол выпустил на волю все подвластные ему ветры. «Тучи внезап­ные небо и свет похищают у взгляда, / Мрак на волны налег, гром грянул, молнии блещут, / Неизбежимая смерть отвсюду предстала троянцам. / Стонут канаты, и вслед летят корабельщиков крики. / Холод Энея сковал, вздевает он руки к светилам: / «Трижды, четы-

195

режды тот блажен, кто под стенами Трои / Перед очами отцов в бою повстречался со смертью!..»

Энея спасает Нептун, который разгоняет ветры, разглаживает волны. Проясняется солнце, и последние семь кораблей Энея из пос­ледних сил подгребают к незнакомому берегу.

Это Африка, здесь правит молодая царица Дидона. Злой брат из­гнал ее из далекой Финикии, и теперь она с товарищами по бегству строит на новом месте город Карфаген. «Счастливы те, для кого вста­ют уже крепкие стены!» — восклицает Эней и дивится возводимому храму Юноны, расписанному картинами Троянской войны: молва о ней долетела уже и до Африки. Дидона приветливо принимает Энея и его спутников — таких же беглецов, как она сама. В честь их справляется пир, и на этом пиру Эней ведет свой знаменитый рас­сказ о падении Трои.

Греки за десять лет не смогли взять Трою силой и решили взять ее хитростью. С помощью Афины-Минервы они выстроили огромно­го деревянного коня, в полом чреве его скрыли лучших своих героев, а сами покинули лагерь и всем флотом скрылись за ближним остро­вом. Был пущен слух: это боги перестали помогать им, и они отплы­ли на родину, поставив этого коня в дар Минерве — огромного, чтобы троянцы не ввезли его в ворота, потому что если конь будет у них, то они сами пойдут войною на Грецию и одержат победу. Тро­янцы ликуют, ломают стену, ввозят коня через пролом. Провидец Лаокоон заклинает их не делать этого — «бойтесь врагов, и дары приносящих!» — но из моря выплывают две исполинские Нептуновы змеи, набрасываются на Лаокоона и двух его юных сыновей, душат кольцами, язвят ядом: после этого сомнений не остается ни у кого, Конь в городе, на усталых от праздника троянцев опускается ночь, греческие вожди выскальзывают из деревянного чудовища, греческие войска неслышно подплывают из-за острова — враг в городе.

Эней спал; во сне ему является Гектор: «Троя погибла, беги, ищи за морем новое место!» Эней взбегает на крышу дома — город пыла­ет со всех концов, пламя взлетает к небу и отражается в море, крики и стоны со всех сторон. Он скликает друзей для последнего боя: «Для побежденных спасенье одно — не мечтать о спасенье!» Они бьются на узких улицах, на их глазах волокут в плен вещую царевну Кассанд­ру, на их глазах погибает старый царь Приам — «отсечена от плеч

196

голова, и без имени — тело». Он ищет смерти, но ему является мать-Венера: «Троя обречена, спасай отца и сына!» Отец Энея — дряхлый Анхис, сын — мальчик Асканий-Юл; с бессильным старцем на пле­чах, ведя бессильного ребенка за руку, Эней покидает рушащийся город. С уцелевшими троянцами он скрывается на лесистой горе, в дальнем заливе строит корабли и покидает родину. Нужно плыть, но куда?

Начинаются шесть лет скитаний. Один берег не принимает их, на другом бушует чума. На морских перепутьях свирепствуют чудовища старых мифов — Скилла с Харибдой, хищные гарпии, одноглазые киклопы. На суше — скорбные встречи: вот сочащийся кровью кус­тарник на могиле троянского царевича, вот вдова великого Гектора, исстрадавшаяся в плену, вот лучший троянский пророк томится на дальней чужбине, вот отставший воин самого Одиссея — брошенный своими, он прибивается к бывшим врагам. Один оракул шлет Энея на Крит, другой в Италию, третий грозит голодом: «Будете грызть собственные столы!» — четвертый велит сойти в царство мертвых и там узнать о будущем. На последней стоянке, в Сицилии, умирает дряхлый Анхис; дальше — буря, карфагенский берег, и рассказу Энея конец.

За делами людей следят боги. Юнона и Венера не любят друг друга, но здесь они подают друг другу руки: Венера не хочет для сына дальней­ших испытаний, Юнона не хочет, чтобы в Италии возвысился Рим, гро­зящий ее Карфагену, — пусть Эней останется в Африке! Начинается любовь Дидоны и Энея, двух изгнанников, самая человечная во всей античной поэзии. Они соединяются в грозу, во время охоты, в горной пещере: молнии им вместо факелов, и стоны горных нимф вместо брач­ной песни. Это не к добру, потому что Энею писана иная судьба, и за этой судьбою следит Юпитер. Он посылает во сне к Энею Меркурия: «Не смей медлить, тебя ждет Италия, а потомков твоих ждет Рим!» Эней мучительно страдает. «Боги велят — не своей тебя покидаю я волей!..» — говорит он Дидоне, но для любящей женщины это — пус­тые слова. Она молит: «Останься!»; потом: «Помедли!»; потом: «Побой­ся! если будет Рим и будет Карфаген, то будет и страшная война меж твоими и моими потомками!» Тщетно. Она видит с дворцовой башни дальние паруса Энеевых кораблей, складывает во дворце погребальный костер и, взойдя на него, бросается на меч.

197

Ради неведомого будущего Эней покинул Трою, покинул Карфа­ген, но это еще не все. Его товарищи устали от скитаний; в Сицилии, пока Эней справляет поминальные игры на могиле Анхиса, их жены зажигают Энеевы корабли, чтобы остаться здесь и никуда не плыть. Четыре корабля погибают, уставшие остаются, на трех последних Эней достигает Италии.

Здесь, близ подножья Везувия, — вход в царство мертвых, здесь ждет Энея дряхлая пророчица Сивилла. С волшебной золотою ветвью в руках сходит Эней под землю: как Одиссей спрашивал тень Тиресия о своем будущем, так Эней хочет спросить тень своего отца Ан­хиса о будущем своих потомков. Он переплывает Аидову реку Стикс, из-за которой людям нет возврата. Он видит напоминание о Трое — тень друга, изувеченного греками. Он видит напоминание о Карфаге­не — тень Дидоны с раной в груди; он заговаривает: «Против воли я твой, царица, берег покинул!..» — но она молчит. Слева от него — Тартар, там мучатся грешники: богоборцы, отцеубийцы, клятвопре­ступники, изменники. Справа от него — поля Блаженных, там ждет его отец Анхис. В середине — река забвенья Аета, и над нею вихрем кружатся души, которым суждено в ней очиститься и явиться на свет. Среди этих-то душ Анхис указывает сыну на героев будущего Рима: и Ромула, основателя города, и Августа, его возродителя, и за­конодателей, и тираноборцев, и всех, кто утвердит власть Рима над. всем миром. Каждому народу — свой дар и долг: грекам — мысль и красота, римлянам — справедливость и порядок: «Одушевленную медь пусть выкуют лучше другие, / Верю; пусть изведут живые из мрамора лики, / Будут в судах говорить прекрасней, движения неба / Циркулем определят, назовут восходящие звезды; / Твой же, рим­лянин, долг — полновластно народами править! / Вот искусства твои:

предписывать миру законы, / Ниспроверженных щадить и ниспро­вергать непокорных».

Это — дальнее будущее, но на пути к нему — близкое будущее, и оно нелегкое. «Страдал ты на море — будешь страдать и на суше, — говорит Энею Сивилла, — ждет тебя новая война, новый Ахилл и новый брак — с чужеземкой; ты же, беде вопреки, не сдавайся и ше­ствуй смелее!» Начинается вторая половина поэмы, за «Одиссеей» — «Илиада».

В дне пути от Сивиллиных Аидовых мест — середина италийско-

198

го берега, устье Тибра, область Лаций. Здесь живет старый мудрый царь Латин со своим народом — латинами; рядом — племя рутулов с молодым богатырем Турном, потомком греческих царей. Сюда при­плывает Эней; высадившись, усталые путники ужинают, выложив овощи на плоские лепешки. Съели овощи, съели лепешки. «Вот и столов не осталось!» — шутит Юл, сын Энея. «Мы у цели! — воскли­цает Эней. — Сбылось пророчество: «будете грызть собственные столы». Мы не знали, куда плывем, — теперь знаем, куда приплыли». И он посылает послов к царю Латину просить мира, союза и руки его дочери Лавинии. Латин рад: лесные боги давно вещали ему, что дочь его выйдет за чужестранца и потомство их покорит весь мир. Но богиня Юнона в ярости — враг ее, троянец, одержал верх над ее силой и вот-вот воздвигнет новую Трою: «Будь же война, будь общая кровь меж тестем и зятем! <...> Если небесных богов не склоню — преисподних воздвигну!»

В Лации есть храм; когда мир — двери его заперты, когда война — раскрыты; толчком собственной руки распахивает Юнона железные двери войны. На охоте троянские охотники по ошибке за­травили ручного царского оленя, теперь они латинам не гости, а враги. Царь Латин в отчаянии слагает власть; молодой Турн, сам сва­тавшийся к царевне Лавинии, а теперь отвергнутый, собирает могу­чую рать против пришельцев: тут и исполин Мезенций, и неуязвимый Мессап, и амазонка Камилла. Эней тоже ищет союзни­ков: он плывет по Тибру туда, где на месте будущего Рима живет царь Евандр, вождь греческих поселенцев из Аркадии. На будущем форуме пасется скот, на будущем Капитолии растет терновник, в бедной хижине царь угощает гостя и дает ему в помощь четыреста бойцов во главе со своим сыном, юным Паллантом. А тем временем мать Энея, Венера, сходит в кузницу своего мужа Вулкана, чтобы тот сковал ее сыну божественно прочные доспехи, как когда-то Ахиллу. На щите Ахилла был изображен весь мир, на щите Энея — весь Рим: волчица с Ромулом и Ремом, похищение сабинянок, победа над галлами, преступный Катилина, доблестный Катон и, наконец, торже­ство Августа над Антонием и Клеопатрой, живо памятное читателям Вергилия. «Рад Эней на щите картинам, не зная событий, и подни­мает плечом и славу, и судьбу потомков».

Но пока Эней вдалеке, Турн с италийским войском подступает к

199

его стану: «Как пала древняя Троя, так пусть падет и новая: за Энея — его судьба, а за меня — моя судьба!» Два друга-троянца, храбрецы и красавцы Нис и Евриал, идут на ночную вылазку сквозь вражеский стан, чтобы добраться до Энея и призвать его на помощь. В безлунном мраке бесшумными ударами пролагают они себе путь среди спящих врагов и выходят на дорогу — но здесь на рассвете за­стигает их неприятельский разъезд. Евриал попадает в плен, Нис — один против трехсот — бросается ему на выручку, но гибнет, головы обоих вздеты на пики, и разъяренные италийцы идут на приступ. Турн поджигает троянские укрепления, врывается в брешь, крушит врагов десятками, Юнона вдыхает в него силу, и только воля Юпите­ра кладет предел его успехам. Боги взволнованы, Венера и Юнона винят друг друга в новой войне и заступаются за своих любимцев, но Юпитер мановением их останавливает: если война начата, «...пусть каждому выпадет доля / Битвенных бед и удач: для всех одинаков Юпитер. / Рок дорогу найдет».

Тем временем наконец-то возвращаются Эней с Паллантом и его отрядом; юный Асканий-Юл, сын Энея, бросается из лагеря на вы­лазку ему навстречу; войска соединяются, закипает общий бой, грудь в грудь, нога к ноге, как когда-то под Троей. Пылкий Паллант рвется вперед, совершает подвиг за подвигом, сходится, наконец, с непобе­димым Турном — и падает от его копья. Турн срывает с него пояс и перевязь, а тело в доспехах благородно позволяет соратникам вынести из боя. Эней бросается мстить, но Юнона спасает от него Турна; Эней сходится с лютым Мезенцием, ранит его, юный сын Мезенция Лавс заслоняет собою отца, — гибнут оба, и умирающий Мезенций просит похоронить их вместе. День кончается, два войска хоронят и оплакивают своих павших. Но война продолжается, и по-прежнему первыми гибнут самые юные и цветущие: после Ниса и Евриала, после Палланта и Лавса приходит черед амазонки Камиллы. Вырос­шая в лесах, посвятившая себя охотнице Диане, с луком и секирою бьется она против наступающих троянцев и погибает, сраженная дротом.

Видя гибель своих бойцов, слыша скорбные рыдания старого Латина и юной Лавинии, чувствуя наступающий рок, Турн шлет гонца к Энею: «Отведи войска, и мы решим наш спор поединком». Если победит Турн — троянцы уходят искать новую землю, если Эней —

200

троянцы основывают здесь свой город и живут в союзе с латинами. Поставлены алтари, принесены жертвы, произнесены клятвы, два строя войск стоят по две стороны поля. И опять, как в «Илиаде», вдруг перемирие обрывается. В небе является знамение: орел налета­ет на лебединую стаю, выхватывает из нее добычу, но белая стая об­рушивается со всех сторон на орла, заставляет его бросить лебедя и обращает в бегство. «Это — наша победа над пришельцем!» — кри­чит латинский гадатель и мечет свое копье в троянский строй. Войска бросаются друг на друга, начинается общая схватка, и Эней и Турн тщетно ищут друг друга в сражающихся толпах.

А с небес на них смотрит, страдая, Юнона, тоже чувствуя насту­пающий рок. Она обращается к Юпитеру с последней просьбой:

«Будь что будет по воле судьбы и твоей, — но не дай троянцам навя­зать Италии свое имя, язык и нрав! Пусть Лаций останется Лацием и латины латинами! Троя погибла — позволь, чтоб и имя Трои погиб­ло!» И Юпитер ей отвечает: «Да будет так». Из троянцев и латинов, из рутулов, этрусков и Евандровых аркадян явится новый народ и разнесет свою славу по всему миру.

Эней и Турн нашли друг друга: «сшиблись, щит со щитом, и эфир наполняется громом». Юпитер стоит в небе и держит весы с жре­биями двух героев на двух чашах. Турн ударяет мечом — меч ломает­ся о щит, выкованный Вулканом. Эней ударяет копьем — копье пронзает Турну и щит и панцирь, он падает, раненный в бедро. Под­няв руку, он говорит: «Ты победил; царевна — твоя; не прошу поща­ды для себя, но если есть в тебе сердце — пожалей меня для моего отца: и у тебя ведь был Анхис!» Эней останавливается с поднятым мечом — но тут взгляд его падает на пояс и перевязь Турна, которые тот снял с убитого Палланта, недолгого Энеева друга. «Нет, не уйдешь! Паллант тебе мстит!» — восклицает Эней и пронзает сердце противника; «и объятое холодом смертным / Тело покинула жизнь и со стоном к теням отлетает».

Так кончается «Энеида».

М. Л. Гаспаров

Публий Овидий Назон (Publius Ovidius Naso) (43 до н. э. — 17 н. э.)

Метаморфозы (Metamorphoses) - Поэма (ок. 1—8 н.э.)

Слово «метаморфозы» значит «превращения». Было очень много древних мифов, которые кончались превращениями героев — в реку, в гору, в животное, в растение, в созвездие. Поэт Овидий попробовал собрать все такие мифы о превращениях, которые он знал; их оказа­лось больше двухсот. Он пересказал их один за другим, подхватывая, переплетая, вставляя друг в друга; получилась длинная поэма под за­главием «Метаморфозы». Начинается она с сотворения мира — ведь когда Хаос разделился на Небо и Землю, это уже было первое в мире превращение. А кончается она буквально вчерашним днем: за год до рождения Овидия в Риме был убит Юлий Цезарь, в небе явилась большая комета, и все говорили, что это вознеслась на небеса душа Цезаря, который стал богом, — а это тоже не что иное, как превра­щение.

Так движется поэма от древнейших к новейшим временам. Чем древнее — тем величавее, тем космичнее описываемые превращения: мировой потоп, мировой пожар. Потоп был наказанием первым

202

людям за их грехи — суша стала морем, прибой бил в маковки гор, рыбы плавали меж древесных ветвей, люди на утлых плотах умирали от голода. Только двое праведников спаслись на двухвершинной горе Парнасе — праотец Девкалион и жена его Пирра. Схлынула вода, открылся пустынный и безмолвный мир; со слезами они взмолились богам и услышали ответ: «Материнские кости мечите себе за спину!» С трудом они поняли: общая мать — Земля, кости ее — камни; они стали метать каменья через свои плечи, и за спиною Девкалиона из этих камней вырастали мужчины, а за спиною Пирры — женщины. Так явился на земле новый человеческий род.

А пожар был не по воле богов, а по дерзости неразумного под­ростка. Юный Фаэтон, сын Солнца, попросил отца: «Мне не верят, что я твой сын: дай же мне проскакать по небу в твоей золотой ко­леснице от востока до закатав «Будь по-твоему, — ответил отец, — но берегись: не правь ни вверх, ни вниз, держись середины, иначе быть беде!» И пришла беда: на высоте у юноши закружилась голова, дрогнула рука, кони сбились с пути, в небе шарахнулись от них и Рак и Скорпион, на земле запылали горные леса от Кавказа до Атласа, за­кипели реки от Рейна до Ганга, ссохлось море, треснула почва, свет пробился в черное царство Аида, — и тогда сама старая Земля, вски­нув голову, взмолилась Зевсу: «Хочешь сжечь — сожги, но помилуй мир, да не будет нового Хаоса!» Зевс грянул молнией, колесница рух­нула, а над останками Фаэтона написали стих: «Здесь сражен Фаэтон:

дерзнув на великое, пал он».

Начинается век героев, боги сходят к смертным, смертные впада­ют в гордыню. Ткачиха Арахна вызывает на состязание богиню Афину, изобретательницу тканья, У Афины на ткани — олимпийские боги, Посейдон творит для людей коня, сама Афина — оливу, а по краям — наказания тех, кто посмел равняться с богами: те обраще­ны в горы, те в птиц, те в ступени храма. А у Арахны на ткани — как Зевс обернулся быком, чтоб похитить одну красавицу, золотым дождем для другой, лебедем для третьей, змеем для четвертой; как Посейдон превращался и в барана, и в коня, и в дельфина; как Апол­лон принимал вид пастуха, а Дионис — виноградаря, и еще, и еще. Ткань Арахны не хуже, чем ткань Афины, и Афина казнит ее не за работу, а за кощунство: превращает ее в паука, который висит в углу и вечно ткет паутину. «Паук» по-гречески — «арахна».

203

Зевсов сын, Дионис-виноградарь, чудотворцем идет по свету и дарит людям вино. Врагов своих он наказывает: корабельщики, пере­возившие его через море, решили похитить такого красавца и про­дать в рабство — но корабль их останавливается, пускает корни в дно, плющ обвивает мачту, с парусов повисают гроздья, а разбойники изгибаются телом, покрываются чешуей и дельфинами прыгают в море. А друзей своих он одаряет чем угодно, но не всегда они просят разумного. Жадный царь Мидас попросил: «Пусть все, чего я коснусь, становится золотом!» — и вот золотой хлеб и мясо ломают ему зубы, а золотая вода льется в горло расплавленным металлом. Простирая чудотворные руки, он молит: «Ах, избавь меня от пагубного дара!» — и Дионис с улыбкой велит: «Вымой руки в реке Пактоле». Сила ухо­дит в воду, царь снова ест и пьет, а река Пактол с тех пор катит зо­лотой песок.

Не только юный Дионис, но и старшие боги появляются меж людей. Сам Зевс с Гермесом в облике странников обходят людские села, но грубые хозяева гонят их от порогов. Только в одной бедной хижине приняли их старик и старуха, Филемон и Бавкида. Гости вхо­дят, пригнув головы, присаживаются на рогожу, перед ними столик с хромой ножкой, подпертой черепком, вместо скатерти его доску на­тирают мятой, в глиняных мисках — яйца, творог, овощи, сушеные ягоды. Вот и вино, смешанное с водой, — и вдруг хозяева видят:

чудо — сколько ни пьешь, оно не убывает в чашах. Тут они догады­ваются, кто перед ними, и в страхе молят: «Простите нас, боги, за убогий прием». В ответ им хижина преображается, глинобитный пол становится мраморным, кровля вздымается на колоннах, стены бле­щут золотом, а могучий Зевс говорит: «Просите, чего хотите!» «Хотим остаться в этом вашем храме жрецом и жрицею, и как жили вместе, так и умереть вместе». Так и стало; а когда пришел срок, Фи­лемон и Бавкида на глазах друг у друга обратились в дуб и липу, толь­ко и успев молвить друг другу «Прощай!».

А меж тем век героев идет своим чередом. Персей убивает Горгону, превращающую в камень взглядом, и когда кладет ее отсеченную голову ниц на листья, то листья обращаются в кораллы. Ясон приво­зит из Колхиды Медею, и та превращает его дряхлого отца из стари­ка в молодого. Геракл бьется за жену с речным богом Ахелоем, тот оборачивается то змеем, то быком — и все-таки побежден. Тесей входит в критский Лабиринт и убивает там чудовищного Минотавра;

204

царевна Ариадна дала ему нить, он протянул ее за собою по путаным коридорам от входа до середины, а потом нашел по ней дорогу об­ратно. Эту Ариадну отнял у Тесея и сделал своею женою бог Дионис, а венчик с ее головы он вскинул в небо, и там он засветился созвез­дием Северной Короны.

Строителем критского Лабиринта был умелец афинянин Дедал, пленник грозного царя Миноса, сына Зевса и отца Минотавра. Дедал томился на его острове, но бежать не мог: все моря были во власти Миноса. Тогда он решил улететь по небу: «Всем владеет Минос, но воздухом он не владеет!» Собрав птичьи перья, он скрепляет их вос­ком, вымеряет длину, выверяет изгиб крыла; а мальчик его Икар рядом то лепит комочки воска, то ловит отлетающие перышки. Вот уже готовы большие крылья для отца, маленькие для сына, и Дедал учит Икара: «Лети мне вслед, держись середины: ниже возьмешь — от брызг моря отяжелеют перья; выше возьмешь — от жара солнца размякнет воск». Они летят; рыбаки на берегах и пахари на пашнях вскидывают взгляды в небо и замирают, думая, что это вышние боги. Но опять повторяется участь Фаэтона: Икар радостно забирает ввысь, тает воск, рассыпаются перья, голыми руками он хватает воздух, и вот уже море захлестывает его губы, взывающие к отцу. С тех пор это море называется Икарийским.

Как на Крите был умельцем Дедал, так на Кипре был умельцем Пигмалион. Оба они были ваятелями: про Дедала говорили, что его статуи умели ходить, про Пигмалиона — будто его статуя ожила и стала ему женой. Это была каменная девушка по имени Галатея, такая прекрасная, что Пигмалион сам в нее влюбился: ласкал камен­ное тело, одевал, украшал, томился и наконец взмолился к богам:

«Дайте мне такую жену, как моя статуя!» И богиня любви Лфродита откликнулась: он касается статуи и чувствует мягкость и тепло, он це­лует ее, Галатея раскрывает глаза и разом видит белый свет и лицо влюбленного. Пигмалион был счастлив, но несчастны оказались его потомки. У него родился сын Кинир, а у Кинира дочь Мирра, и эта Мирра кровосмесительной любовью влюбилась в своего отца. Боги в ужасе обратили ее в дерево, из коры которого, как слезы, сочится ду­шистая смола, до сих пор называемая миррою. А когда настало время родить, дерево треснуло, и из трещины явился младенец по имени Адонис. Он вырос таким прекрасным, что сама Афродита взяла его себе в любовники. Но не к добру: ревнивый бог войны Арес

205

наслал на него на охоте дикого вепря, Адонис погиб, и из крови его вырос недолговечный цветок анемон.

А еще у Пигмалиона был то ли правнук, то ли правнучка, по имени то ли Кенида, то ли Кеней. Родилась она девушкой, в нее влю­бился морской Посейдон, овладел ею и сказал: «Проси у меня чего угодной Она ответила: «Чтоб никто меня больше не мог обесчестить, как ты, — хочу быть мужчиной!» Начала эти слова женским голосом, кончила мужским. А в придачу, радуясь такому желанию Кениды, бог дал ее мужскому телу неуязвимость от ран. В это время справлял многолюдную свадьбу царь племени лапифов, друг Тесея. Гостями на свадьбе были кентавры, полулюди-полулошади с соседних гор, дикие и буйные. Непривычные к вину, они опьянели и набросились на женщин, лапифы стали защищать жен, началась знаменитая битва ла­пифов с кентаврами, которую любили изображать греческие скульп­торы. Сперва в свадебном дворце, потом под открытым небом, сперва метали друг в друга литыми чашами и алтарными головнями, потом вырванными соснами и глыбами скал. Тут-то и показал себя Кеней — ничто его не брало, камни отскакивали от него, как град от крыши, копья и мечи ломались, как о гранит. Тогда кентавры стали забрасывать его стволами деревьев: «Пусть раны заменятся гру­зом!» — целая гора стволов выросла над его телом и сперва колеба­лась, как в землетрясении, а потом утихла. И когда битва кончилась и стволы разобрали, то под ними лежала мертвая девушка Кенида,

Поэма близится к концу: про битву лалифов с кентаврами расска­зывает уже старый Нестор в греческом лагере под Троей. Даже Тро­янская война не обходится без превращений. Пал Ахилл, и тело его вынесли из битвы двое: мощный Аякс нес его на плечах, ловкий Одиссей отражал наседающих троянцев. От Ахилла остался знамени­тый доспех, кованный Гефестом: кому он достанется? Аякс говорит: «Я первый пошел на войну; я сильнейший после Ахилла; я лучший в открытом бою, а Одиссей — лишь в тайных хитростях; доспех — мне!» Одиссей говорит: «Зато лишь я собрал греков на войну; лишь я привлек самого Ахилла; лишь я удержал войско от возврата на деся­тый год; ум важней, чем сила; доспех — мне!» Греки присуждают до­спех Одиссею, оскорбленный Аякс бросается на меч, и из крови его вырастает цветок гиацинт, на котором пятнышки складываются в буквы «AI» — скорбный крик и начало Аяксова имени.

Троя пала, Эней плывет с троянскими святынями на запад, на

206

каждой своей стоянке он слышит рассказы о превращениях, памят­ные в этих дальних краях. Он ведет войну за Лаций, потомки его правят в Альбе, и оказывается, что окрестная Италия не менее богата сказаниями о превращениях, чем Греция. Ромул основывает Рим и возносится в небеса — сам превращается в бога; семь столетий спус­тя Юлий Цезарь спасет Рим в гражданских войнах и тоже вознесется кометою — сам превратится в бога. А покамест преемник Ромула, Нума Помпилий, самый мудрый из древних римских царей, слушает речи Пифагора, самого мудрого из греческих философов, и Пифагор объясняет ему и читателям, что же такое превращения, о которых сплетались рассказы в столь длинной поэме.

Ничто не вечно, — говорит Пифагор, — кроме одной лишь души. Она живет, неизменная, меняя телесные оболочки, радуясь новым, забывая о прежних. Душа Пифагора жила когда-то в троянском герое Евфорбе; он, Пифагор, это помнит, а люди обычно не помнят. Из людских тел душа может перейти и в тела животных, и птиц, и опять людей; поэтому мудрый не станет питаться мясною пищей. «Словно податливый воск, что в новые лепится формы, / Не пребы­вает одним, не имеет единого вида, / Но остается собой, — так точно душа, оставаясь / Тою же, — так говорю! — переходит в раз­личные плоти».

А всякая плоть, всякое тело, всякое вещество изменчиво. Все течет: сменяются мгновенья, часы, дни, времена года, возрасты чело­века. Земля истончается в воду, вода в воздух, воздух в огонь, и снова огонь уплотняется в грозовые тучи, тучи проливаются дождем, от дождя тучнеет земля. Горы были морем, и в них находят морские ра­ковины, а море заливает когда-то сухие равнины; иссыхают реки и пробиваются новые, острова откалываются от материка и срастаются с материком. Троя была могуча, а нынче в прахе, Рим сейчас мал и слаб, а будет всесилен: «В мире ничто не стоит, но все обновляется вечно».

Вот об этих вечных переменах всего, что мы видим в мире, и на­поминают нам старинные рассказы о превращениях — метаморфо­зах.

М. Л. Гаспаров

Луций Анней Сенека (Lucius Annaeus Seneca) (ок. 4 до н. э. — 65 н. э.)

Фиест (Thyestes) - Трагедия (40—50-е ?)

Герои этой трагедии — два царя-злодея из города Аргоса, Атрей и Фиест. Сыном этого Атрея был знаменитый вождь греков в Троян­ской войне Агамемнон — тот, которого убила его жена Клитемнестра, а ее за это убил их сын Орест (и Эсхил написал об этом свою «Орестею»). Когда греки спрашивали, за что были такие ужасы, то на это отвечали: «За грехи предков». Череда этих грехов началась очень давно.

Первым грешником был Тантал, могучий царь Малой Азии. Сами боги сходили с небес пировать в его дворце. Но Тантал оказался не­честивцем: не поверил, что боги всеведущи, и решил испытать их страшным испытанием. Он зарезал своего сына Пелопа, сварил в котле и подал его мясо к столу богов. Боги вознегодовали: Пелопа они воскресили и исцелили, а Тантала низвергли в Аид и казнили «танталовыми муками» — вечным голодом и жаждой. Он стоит в реке под сенью плодовых ветвей, но не может ни есть, ни пить;

208

когда тянется к плодам, они ускользают, когда клонится к воде, она высыхает.

Вторым грешником был тот самый Пелоп, сын Тантала. Из Малой Азии он пришел в Южную Грецию и отбил ее у злого царя, который застаплял пришельцев состязаться с ним в колес­ничном беге, а побежденных убивал. Пелоп победил его хитростью: подкупил царского возницу, тот вынул втулку, которой держалось ко­лесо на оси, колесница разбилась, и царь погиб. Но ПелоП захотел скрыть свое коварство; вместо награды он столкнул царского возницу в море, и тот, падая, проклял за вероломство и Пелопа и всех его по­томков.

В третьем поколении грешниками стали Атрей и фиест, сыновья Пелопа. Они стали спорить за власть над Аргосом. В Пелоповом стаде был золоторунный баран — знак царской власти; его унаследо­вал Атрей, но Фиест обольстил жену Атрея и похитил барана. Нача­лись раздоры, Фиест был изгнан и жил, бедствуя, в нищете. Царство досталось Атрею, но ему этого было мало: он хотел отомстить брату за обольщение жены. Он вспомнил Танталов людоедский пир: он решил зарезать детей Фиеста и накормить Фиеста их мясом. Так он и сделал; боги ужаснулись, само Солнце свернуло с небесного пути, чтоб не видеть страшной трапезы. Об этом и написал свою кровавую трагедию Сенека.

Предчувствие ужасов начинается с первых же строк. Тень Тантала является из преисподней, ее гонит Эринния (по-латыни — «фурия»): «Ты зарезал своего сына в пищу богам — внуши теперь, чтоб твой внук зарезал сыновей другого внука в пищу отцу!» — «От­пусти меня — лучше терпеть пытку, чем быть пыткой!» — «Делай свое дело: пусть грешники под землей радуются своим казням, пусть знают, что на земле страшнее, чем в аду!» Безликий хор поет о грехах Тантала — теперь они множатся в его потомстве.

Внушенная мысль приходит в голову Атрея: «Ничтожен царь, медлящий мстить! Почему я еще не преступен? Злодейство ждет меж братом и братом — кто первый протянет к нему руку?» «Убей фиеста», — говорит советник. «Нет: смерть — это милость: я заду­мал большее». — «Чем же вздумал ты погубить фиеста?» — «Самим фиестом!» — «Чем заманишь его в плен?» — «Посулю полцарства:

209

ради власти сам придет». — «Не боишься божьей кары?» — «Пусть рухнет на меня Пелопов дом — лишь бы рухнул и на брата». Хор, глядя на это, поет: нет, царь не тот, кто богат и могуч! ис­тинный царь — тот, кто чужд страстей и страхов, кто тверд и поко­ен духом.

Фиест научился этому в изгнании, но не до конца. Он снес беду, но не снес тягот. Он знает: «Нет царства больше, чем без царств до­вольным быть! Злодейство во дворцах живет — не в хижинах»; но в душе его страх. «Чего боишься?» — спрашивает сын. «Всего», — от­вечает фиест и все-таки идет к Атрею. Атрей выходит навстречу. «Я рад видеть брата! — говорит он (и это правда). — Будь царем со мною!» «Оставь меня в ничтожестве», — отвечает Фиест, «Ты от­казываешься от счастья?» — «Да, ибо знаю: счастье переменчи­во». — «Не лишай меня славы поделиться властью! — говорит Атрей. — Быть у власти — случайность, отдать власть — доблесть». И Фиест уступает. Хор рад миру, но напоминает себе: радость не бы­вает долгой.

О злодействе, как водится, рассказывает вестник. Есть темная роща, посвященная Пелопу, где стонут стволы и бродят призраки; там у алтаря, как жертвенных животных, зарезал Атрей фиестовых сыновей — одному снес голову, другому перерезал горло, третьему пронзил сердце. Дрогнула земля, пошатнулся дворец, черная звезда скатилась с небес. «О ужас!» — восклицает хор. Нет, ужас впереди: царь рассекает тела, мясо кипит в котле и шипит на верте­лах, огонь не хочет гореть под ними, дым черной тучей нависает над домом. Не ведающий беды фиест пирует с братом и дивится, что кусок не идет ему в горло, что дыбом встают умащенные волосы. Хор глядит в небо, где Солнце с полпути повернуло вспять, тьма встает с горизонта — не конец ли это света, не смешается ли мир в новом Хаосе?

Атрей торжествует: «Жаль, что тьма и что боги не видят мое дело, — но мне довольно, что его увидит Фиест! Вот он пьет послед­нюю чашу, где с вином смешана кровь его сыновей. Пора!» На блюде вносят отрезанные головы Фиестовых детей. «Узнаешь сыновей?» — «Узнаю брата! О, дай мне хотя бы похоронить их тела!» — «Они уже похоронены — в тебе». — «Где мой меч, чтобы я пронзил себя?» —

210

«Пронзи — и пронзишь сыновей у себе». — «Чем сыновья винов­ны?» — «Тем, что ты — их отец». — «Где мера злодеянью?» — «Есть мера преступлению — нет меры возмездию!» — «Гряньте, боги, молниями: пусть я стану сам погребальным костром сыновьям своим!» — «Ты обольстил мою жену — ты сам первым убил бы моих детей, если бы не думал, что они — твои». — «Боги-мстители, будьте карою Атрею». — «А тебе вечной карою — твои сыновья в тебе!»

Хор безмолвствует.

М. Л. Гаспаров

Луций Апулей (Lucius Apuleius) ок. 125 — ок. 180 н. э.

Метаморфозы, иди Золотой осел (Metamorphoses sive Asinus Aureus) - Авантюрно-аллегорический роман

Герой романа Луций (случайно ли совпадение с именем автора?!) путешествует по Фессалии. В пути он слышит увлекательные и страш­ные истории о колдовских чарах, превращениях и прочих ведьмов­ских проделках. Луций прибывает в фессалийский город Гипату и останавливается в доме некоего Милона, который «набит деньгами, страшный богатей, но скуп донельзя и всем известен как человек преподлый и прегрязный». Во всем античном мире Фессалия слави­лась как родина магического искусства, и вскоре Луций убеждается в этом на собственном печальном опыте.

В доме Милона у него завязывается роман со служанкой Фотидой, которая открывает любовнику тайну своей хозяйки. Оказывается, Памфила (так зовут жену Милона) с помощью чудесной мази может превращаться, предположим, в сову. Луций страстно хочет испытать это, и Фотида в конце концов поддается на его просьбы: оказывает

212

содействие в столь рискованном деле. Но, проникнув тайно в комнату хозяйки, она перепутала ящички, и в итоге Луций превращается не в птицу, а в осла. В этом облике и пребывает он до самого конца романа, зная лишь, что для обратного превращения ему надо отведать лепестков роз. Но различные препятствия встают на его пути всякий раз, как он видит очередной розовый куст.

Новоявленный осел становится собственностью шайки разбойни­ков (они ограбили дом Милона), которые используют его, естествен­но, как вьючное животное: «Я был скорее мертв, чем жив, от тяжести такой поклажи, от крутизны высокой горы и продолжитель­ности пути».

Не раз находящийся на краю гибели, измученный, избитый и полуголодный, Луций невольно участвует в набегах и живет в горах, в притоне разбойников. Там ежедневно и еженощно выслушивает он и запоминает (превратившись в осла, герой, к счастью, не утратил по­нимания человеческой речи) все новые и новые страшные истории о разбойничьих приключениях. Ну, например, — рассказ о могучем разбойнике, облачившемся в медвежью шкуру и в этом облике про­никшем в дом, избранный его сотоварищами для ограбления.

Самая известная из вставных новелл романа — «Амур и Пси­хея» — дивная сказка о младшей и прекраснейшей из трех сестер:

она стала возлюбленной Амура (Купидона, Эрота) — коварного стреловержца.

Да, Психея была столь прекрасна и обворожительна, что бог любви сам полюбил ее. Перенесенная ласковым Зефиром в сказоч­ный дворец, Психея каждую ночь принимала Эрота в свои объятия, лаская божественного возлюбленного и чувствуя, что любима им. Но при этом прекрасный Амур оставался невидимым — главное условие их любовных встреч...

  Психея уговаривает Эрота разрешить ей повидаться с сестрами. И, как всегда бывает в подобных сказках, завистливые родственницы подбивают ее ослушаться мужа и попытаться его увидеть. И вот во время очередного свидания Психея, давно снедаемая любопытством, зажигает светильник и, счастливая, радостно разглядывает прекрасногo супруга, спящего рядом с ней.