"Миклош Акли, или история королевского шута." - читать интересную книгу автора (Миксат Кальман)

Глава X Тактика подпоручика Пала Бори

Обитая изнутри шелком карета барона Сепеши, привезенная из Парижа, стояла во дворе трактира "Онкл", под навесом. "Онкл" был филиалом отеля "Штадт Франкфурт". В те времена каждый отель познатнее имел еще и аднекс (придаток), где гости помещали свои упряжки лошадей и кучеров: гости приезжали тогда в столицу австрийской империи еще не оп железной дороге, а в собственных экипажах. Венгерская знать нередко своим ходом ездила вплоть до Парижа.

В гостинице "Онкл" кучер барона, Янош, присматривал за четверкой серых рысаков. Верный камердинер барона, словак по фамилии Сиротка, раздобыл все необходимое для похищения невесты и присматривал за шубами. Он подогревал кирпичи на огне в печи: они-то уж придутся в самый раз, чтобы в карете положить их под ножки барышне. Два принесенных из тела тулупа тоже были призваны увеличить согревающую способность шубки на собольем меху, - по крайней мере в первые минуты. Сиротка позаботился даже о цветах, которые барон должен будет вручить той малышке: аристократы и в самый сильный мороз остаются аристократами и держат гонор. Когда мерзнешь и нос у тебя красный, черт и тот не станет нюхать цветов, тем более что они об ту пору обходятся в приличные денежки. Но барышни любят это, и тут уж ничего не поделаешь.

Так что Баймоди приказал запрягать, сел с Сироткой в экипаж, захватил с собой один тулуп и, расположив свои огромные ножищи на горячих кирпичах, понюхал камелии и, установив, что на свете есть только один приятный аромат - это запах хорошо начиненной чесночком колбасы, приказал кучеру ехать на Унгаргассе, 20.

По дороге он продолжал острить, и поскольку в нем еще бродило выпитое в огромных количествах вино, пошутив, сказал: "И зачем барону для такого случая два тулупа? Неужто он такой хилый?! Лучше было бы под одним тулупом, да потеснее друг к дружке. Что там ни говори, а молодая бабеночка крепче греет, чем тебе соболи мех..."

Ехать было недалеко - доехали быстро. Баймоди выпрыгнул из кареты как раз в тот момент, когда старинные час на часовне Магдалины, что на Инвалиденштрассе, пробили половину двенадцатого.

- Ну сейчас пойдет веселье! - буркнул Баймоди. - Стойте здесь с этой клеткой для пташечки, ждите, пока принесем саму птичку! А ты, братец Янош, покрепче держи вожжи, если каша заварится. Потому что может случиться, что и стрельба завяжется, и лошади могут вздыбиться. А я пока немножко поосмотрюсь на местности.

На улице было тихо, будто на кладбище - ни звука, ни шороха! Аж страшно становится от этой заброшенности и мертвой тишины: ни тебе петухов, ни собак. Не то что в деревне, где петухи кукарекают. Собаки лают, все какое-то оживление, веселость. А вообще-то ночь была красивой - с белым снежком, и такая ясная, что хоть деньги считай. Белыми были и крыши домов, и акации вдоль тротуаров, напоминавшие своими побелевшими ветвями огромных белых пауков, раскачивающихся на ветру, потому что сами стволы деревьев растворились в густых тенях от домов и стали невидимыми. Стены домов тоже были белыми (в те времена еще не было обыкновения красить дома), только на стеклах окон кое-где виднелось кружево инея, сквозь которое пробивался слабый, желтоватый свет свечей.

Баймоди прошелся до дома под номером 23, пристально осмотрел его, потому что собственно здесь и находился пансион госпожи Сильваши. Дом был обнесен высокой, будто монастырской, стеной, со средневековыми кованными воротами, у калитки которых висел молоток. Здесь светилось только одно окно на первом этаже. Но и но как раз в эту минуту погасло, подобно тому, как кривой закрывает свой единственный глаз.

Дважды прошелся он перед зданием и вдоль участка, постукивая по толстым стенам и громко ворча, порассуждал вслух:

- Конечно, это не крепость Дева30, но и эту деву тоже придется штурмовать!

В это время во дворе громко залаяла собака и обеспокоенно забегала по двору вдоль стены. "Ну вот вам и первый враг" - вполголоса пробормотал он. - (Хорошо бы по этому песику пальнуть маленьким кусочком свинца.)

Пока его благородие господин Баймоди осматривал местность, вверху послышался скрип (в ту минуту он и не обратил внимания на него и только много позднее вспомнил о нем), и что-то тяжелое рухнуло ему на шею. Бедняга и охнуть не успел как упал на землю будто вот, оглушенный ударом топора в лоб - отчасти со страху, отчасти под тяжестью рухнувшего на него груза.

Хотя глыба свалилась сверху, с неба, была она отнюдь не телом небесным, Потому что, скажем, метеорит не умеет ругаться. Медведем она тоже едва ли была, потому что и медведь по-венгерски не ругается. А свалившаяся туша мало того; что чуть ли не переломила бедняге Баймоди крестец и ключицу, еще и имела наглость недовольна заявить.

- Ах черт побери. Кто еще тут под ногами путается?!

И они, схватившись, покатились по мерзлой и скользкой земле. Баймоди оказался внизу, засипел, засвистел будто свирель. Сиротка же кричал ему от кареты по словацки:

- Cso je to? Tu som31.

Но именно то-то и было плохо, что он был не здесь, а там, возле кареты, и никак не хотел от нее оторваться. Ему-то что, даже если бы господина Баймоди убивали!

Но ничего подобного в намерениях насевшего на господина Баймоди чудища не было, и господин управляющий имением, высвободившись чуточку, начал, словно возвратившись с того света, прикидывать, в самом ли деле он попал на прежнюю планету. С еще не большим удивлением он признал в поднимающемся с земли великане Пала Бори.

- Ты смотри-ка, да это же Бори!

Не меньше удивлен был и сам господин Бори.

- Фу, черт побери, так это же вы, господин управляющий? Вы только посмотрите!

- Чуть не задавили меня! - проворчал тот. - Да вы что - призрак? Или еще черт знает что? Прыгаете тут с облаков на землю - прямо на голову прохожим!

- Это уж точно странно все получилось, - рассмеялся Пал Бори, счищая глину со своих штанов. - Извините, конечно, но вами понимаете. Я ж на разведку был послан. Вот и сидел на этом проклятом дереве.

- Смотри-ка, - перебил Баймоди, - а я даже и не заметил тут никакого дерева.

Он обрадовался, что странный случай нашел свое объяснение, и ему теперь нечего больше думать, что с ним произошло какое-то небесное чудо.

- Надеюсь, не очень сильно зашиб вас?

- Ваше счастье, что вы - дворянин, - осуждающе заметил Баймоди.

- Я не виноват, и претензии ко мне, конечно, вы не можете иметь, потому что случилось это все при исполнении обязанностей, - оправдывался Пал Бори.

- Ну, если вы сидение на дереве называете "исполнением обязанностей"!

- Именно так! Иначе за каким бы рожном я полез на дерево. Если бы это не было предусмотрено военным планом? Хотел заглянуть во двор, черт - он ведь тоже не дремлет. Вдруг они уже все про нас знают? А что если другое такое же письмо все-таки дошло до адресата, и во дворе уже ждут нас, - может и солдатня и пушечки. А мы туда влетим сдуру, как к черту на рожон. Это, ваша милость, дело не шуточное! Тремястами голов рискуем. И если бы просто человеческих, а то ведь все головы - дворянские!

- Не спорю, но и с другой стороны тоже...

- Говорю вам: влез на дерево, изучаю местность, обдумываю, прикидываю... Вдруг слышу, кто-то ходит внизу взад-вперед перед домом, будто патруль. Э, черт побери, должен же я знать, кто такие - полиция или военные? Откуда же мне было знать, что это вы, господин управляющий, под окнами прогуливаетесь? Попробовал раздвинуть ветки. Да куда там - все равно не видно ни самого человек, ни одежды его из-за веток. Поднялся еще выше, на одну ветку, а она тонюсенькая оказалась. Раз - и обломилась. И вниз - вместе со мной. Вот я и полетел прямо на вас.

- Ну ладно, хватит об этом, - великодушно предложил Баймоди оставить неприятную тему в покое. - Когда служишь родине, личные обиды в счет не идут. Перейдем к результатам. И что же вы заметили во дворе? Нет ли чего подозрительного?

- Ничегошеньки. Ну полчаса назад, когда окно на кухне светилось, - оно как раз напротив дерева, - видно было, как служанки и кухарки посуду мыли. А другие особы женского пола, уперши руки в бока без дела болтали и хихикали. Ну это меня окончательно успокоило.

- Почему так?

- А потому, что если бы солдаты были в саду, или. Скажем. В каком-нибудь сарае спрятаны, тогда бы женщины не промеж собой судачили бы, а куры-амуры строили бы солдатне.

Господину Баймоди настолько понравился такой вывод. Что он почти обрел прежнюю веселость.

- Это уж точно. Святая правда! (Он заулыбался, закачал головой.) И кому еще, кроме вас, может такое прийти в голову?!

- А разве я не говорю, что я - умнейший человек? - стукнул себя кулаком в грудь Бори, а Баймоди хлопнул своей ладонью по его ладони.

- Все Бори - страх какие ловкие ребята! - сказал он дружески. - Но теперь, пожалуй, пора взглянуть и на наших людишек.

Сиротка был очень удивлен, видя как только что дравшиеся люди не только не убили друг друга, а рука о руку удаляются вместе, по улиц Реннвег. Он теперь жалел, что сам не подошел к дерущимся.

- Люди все расставлены по своим местам! - отвечал удовлетворенно Бори.

- Согласно плану?

- Так точно. По плану.

Все было так, как он говорил. Отряды переодетых в полушубки дворян разместились на прилегающих улицах. На противоположной стороне Инвалиденштрассе, никем не замеченные, по одному, как бы прогуливаясь, заняли свои исходные позиции люди Бенце-Шебештена и Михая Инокаи. Теперь они прятались в подворотнях. На улицу Шнгаргассе по свистку выйдут только люди Пала Бори, Денеша Томпы, Антала Карачи и Болдижара Вереша. Они, собственно, и будут штурмовым отрядом. А отряд Бенце-Шебештена останется в резерве и будет пущен в дело на Шнгаргассе, если со стороны Инвалиденштрассе появится полиция или солдаты и атакуют штурмующий отряд. Сигнал для отряда Бенце - пастуший рожок. В результате полиция окажется между двух огней и будет нейтрализована. Если же полиция нападет со стороны Реннвега, с улицы Фазенгассе, которая проходит параллельно Унгаргассе, ее встретит левое крыло армии барона, то ест отряды Ференца Шамарьяи и Антала Гедеона - и тоже по сигналу пастушьего рожка - ударят по полиции, зажимая ее в клещи с двух сторон.

Полиция может появиться и со стороны Файангассе. Но и такой случай предусмотрен. Тогда ополчены Шамарьяи незаметно сгруппируются на углу Реннвега и Хауптвега и, спрятавшись там, дождутся, пока полицейские проследуют к месту действия, после чего запрут выход с этой стороны, как бутылку пробкой.

Но самая великая стратегическая хитрость или, как господин Бори ее назвал, "жемчужина плана" состояла в том. Что большая часть отряда в триста человек располагалась перед совершенно нейтральным зданием, создавая впечатление, будто они собираются там "работать". Это был небольшой особняк на Баришгассе, пересекающей улицы Шнагаргассе и Ландштрассе, где проживал ненавидевший венгров бывший канцлер граф Штадион. Пусть власти думают, что это рыцари "сторожевого войска Европы" устроили графу "ночную серенаду". И пока полиция будет заниматься разгоном демонстрации, с соседней улицы уже выкрадут девицу. А там ищи ветра в поле!

- А где же стоят повозки? - поинтересовался господин Баймоди. - Потому что нужно позаботиться и об отходе армии.

- Повозки? Пока повсюду. Но у меня на этот счет тоже есть грандиозный план.

- Да что вы?!

- Когда все, кто назначен, уже будут на Унгаргассе, подводы, разделившись на две части, спокойно и чинно въедут на Инвалиденштрассе со стороны Реннвега, и там, где эти обе улицы сливаются, образуют лагерь из боевых телег, забаррикадировавшись с обеих сторон так плотно, что и мышь не прошмыгнет.

- Вот это здорово! Великолепная идея! - весело вскричал господин Баймоди.

- Ну, кому я говорил, что у меня ума палата?

- Вы настоящий Наполеон! Теперь я уже свято верю, что дело удастся.

- Еще как! Без единой капли крови. В пансионе одни бабы, да привратник. Ну и девочки - воспитанницы. Они так перепугаются, то без слов выдадут ту, единственную, ради которой мы сюда и прибыли. А что им останется делать? Все эти приготовления - попросту чепуха, если, конечно, полиция не учинит чего-нибудь непредвиденного. Но и тогда мы увезем эту барышню, это уж как пить дать.

Si vis pacem, para bellum.32 Это даже хорошо, что нас так много.

- Конечно хорошо. Нужно ведь не только выкрасть девицу, а еще и домой увезти. За нами могут выслать погоню. И еще неизвестно, кто кого сожрет: мы их, или они - нас.

Разговаривая таким образом, господа-ополченцы провернули по Реннвегу в сторону Хауптштрассе, откуда им навстречу улыбались освещенные окна какого-то веселого заведения, вроде кафе.

- Смотрите, господин Бори, вон какой-то кабачишка открыт. Что если нам там подадут по стаканчику пунша, а?

Пунш был в то время весьма модным напитком у пьяниц Вены.

- Да, принять чуточку горяченького сейчас нам не мешало бы, - высказал свое мнение подпоручик ополчения. - И если мы поспешим, может быть и успеем. Только так сделаем: пока один пьет, другой на улице стоит и слушает, не подают ли сигнал свистком.

- И они убыстрили шаги. На улице Фазангассе со стороны Реннвега можно было разглядеть одиночных пешеходов. Уже какие-то неясные фигуры маячили, мелькали между домов. Но сам Реннвег был безлюден. Только в одном подъезде толпилась вывалившая на улицу веселая компания; молодые дамы, попав из тепла на мороз, кутались в капюшоны. Офицеры бряцали саблями, юные баричи с заломленными набекрень котелками шумно переговаривались. Один из них напевал веселую, популярную народную мелодию:

- Ну и поезжайте! - пробурчал, ощупывая ноющие ребра, господин Баймоди и заковылял вслед мчавшемуся впереди господину Бори - в надежде все же заполучить стаканчик пунша.

Но, увы, судьба была к нему беспощадна. Как раз в этот миг в ночной тишине резко, словно саблей рассекая воздух, прозвучал свисток барона Сепеши.

- Черт бы тебя побрал! - зло пробормотал управляющий, поворачивая назад. Точно так же, по-военному на каблуках, повернулся и господин Бори. Устав есть устав.

Но что тут началось! Будто в сказке, по звуку волшебной дудочки пришла в движение вся безжизненная до того округа, как из-под земли стали выпрыгивать люди ( и где они скрывались до сих пор?) Длинные дроги загромыхали по мерзлой мостовой. И тут и там побежали какие-то люди. А свисток на Унгаргкссе все верещал и верещал: "Рыцари, сюда!" Интересно, что снится сейчас среди белых подушке красавице Илоне Ковач?

Когда господа Бори и Баймоди возвратился туда, к дому 23 на Унгаргассе, человек шестьдесят уже стояли в полной готовности возле дома. Кое у кого из них в руках были топоры, у других - веревочные лестницы, ломы и другие штурмовые приспособления. Некоторые приволокли с телег, стоявших на Инвалиденштрассе, длинные лестницы, ухватившись за конец одной из них, шел и Акли. Прикидываясь равнодушным, он полюбопытствовал у господина Мальнаши:

- А это еще зачем?

- Это, братец, лестница Якоба. По ней влезем на небо и спустим оттуда на землю ангелочков.

Акли решил пошутить с Мальнаши о том, как будет выглядеть девушка. Которая достанется ему в качестве трофея: беленькая или русая, тоненькая или как пампушечка? Сейчас заказывайте, пока на складе. А то потом расхваливают, не достанется!

- Не надо мне, сынок, никакой. Не желаю я больше их. Больше того, если бы я наверняка знал, что тут всех женщин расхватывают без разбора, я бы и свою жену сюда привез еще накануне, на прошлой неделе, ей богу!

Они пересмеивались, шутили, но душа Акли была полна беспокойства. Просто непостижимо, почему нет полиции! Проходят минута за минутой, никого нет! Может быть император и не получил письма! Иначе не мог же он не сделать никаких распоряжений.

И он обеспокоенно вглядывался в переулки, выходившие на большую улицу, вздрагивая от малейшего шума. Но все попусту. Отряды ополченцев без помех скапливались. В лучшем случае какой-нибудь подгулявший и теперь возвращавшийся домой мещанин останавливался поглазеть на толпу, а то и подходил справится из любопытства, что тут такое происходит? Сепеши, стоя с краю в серой накидке, приподнимал шапку и так объяснял интересующимся, почему здесь собрался народ.

- Мы заводские сударь. До утра нам еще долгий путь предстоит. Здесь у нас место сбора, а вон там - наши телеги. Ждем, пока все соберутся...

После таких объяснений ротозей-немец, как правило, удалялся разочарованный тем, что не предвидится тут ничего особенного. Хотя в Вене любят поглазеть задарма.

Но так было только в самом начале, пока повозки не перегородили окончательно улицу. После этого зевакам уже пришлось останавливаться возле телег, где Сепеши оставил несколько ополченцев, говоривших по-немецки, и те объясняли зевакам происходящее по вышеприведенной формуле, чтобы снять у ночных прохожих подозрение, подобно тому, как грабители снимают с них зимнее пальто.

А на перекрытой улицу полным хозяином был уже барон Сепеши, проводивший короткое совещание с командирами отрядов.

- Давайте, господа, начинать. Время дорого, благородные земляки.

- Пожалуйста, мы начнем, скажите только: где, - откликнулся господин Бори, главный среди прочих командиров.

- Начинать надо с начала, - посмеялся Сепеши.

- Что верно, то верно, - согласился Бори. - А начало всякого дела, это - испробовать мирный путь! Потому что у каждого человека - одна голова и та своя! А у палача - топорик!

- Заржавел он, - пренебрежительно махнул рукой Болдижар Вереш.

- Ну-ну, зарываться не надо, господин Болдижар! - возразил подпоручик Томпа. - Знаем, что вы человек храбрый, а все-таки мы не у себя дома.

- Да, дома оно конечно было бы лучше! - вздохнул Баймоди.

- Я не против, - согласился Сепеши, - давайте начнем мирные переговоры. Боюсь только, затянутся они надолго. А здесь промедление смерти подобно. Ну ладно, подергайте за колокольчик, господин Бори.

- Да тут вот даже молоток висит, - заметил Бори, пошарив по воротам рукою.

- Молоток - это для дневной поры. Когда привратник во дворе находится. А ночью в колокольчик звонить положено. Шнур проведен прямо в комнату дворника.

- Ладно, дернем за шнур. А тем временем - давайте лестницы к сене и марш наверх.

- Не рановато? Что они там будут делать, на стенах-то?

- Которые взобрались - пусть сидят, будто вороны. Кто из дома выйдет к нам, пусть знает, что перед нами - серьезное войско. И карабины из-под полушубков достаньте, пусть поблескивают в темноте!

Сепеши одобряюще кивнул головой и сам пошел поддерживать лестницу для тех, кому взбираться на стену. А господин Бори с радостью ухватился за конец звонкового шнура и стал то натягивать его, то отпускать, как когда-то в детстве ремешки церковного органа.

Раньше всех услышала о начале военной операции собака и принялась выть.

- Да пристрелите вы эту бестию! - крикнул Сепеши.

Раздался выстрел, собака умолкла.

- Я, - со стороны отозвался один из взобравшихся туда дворян.

- Меткий выстрел! - похвалил барон. - Назначаю вас моим старшим егерем.

Это был княжеский жест: в имении Сепеши старший егерь получал немалые денежки. Он вызвал у дворян-ополченцев всеобщее воодушевление и готовность выслужиться. Ничего не скажешь: барин есть барин!

Только господин Бори не одобрил стрельбу. Он с нетерпением прижался ухо к смотровому окошечку в воротах. - Не надо было палить, потому что теперь бабоньки перепугаются, никто не посмеет и нос высунуть. Не надо было еще и потому, что выстрел породил и в мозгу Акли дурные мысли, а именно - напомнил ему, что ведь и у него тоже есть карабин. Что если сейчас взять, да пристрелить Сепеши, и таким путем спасти от него маленькую Незабудку?! И незримый демон уже принялся подталкивать его под локоть: а ну доставай карабин, руку на курок. Негодяй вполне заслуживает пули. Чего боишься? Чего колеблешься? И демон все подстрекал его, подбивал, подталкивал! Лишал здравого разума! Но доброго человека всегда сопровождает наряду со злым духом еще и дух добрый. Поэтому добрый человек никогда не может сделать ничего дурного, если не поторопится, если даст и доброму духу время сказать слово.

"Ах ты глупый Акли! - сказал добрый дух. - Ну спасешь ты Незабудку. А сам-то погибнешь. И палач отрубит твою глупую голову. А что станется потом, без тебя, с Незабудкой?"

Ну конечно же. Прав добрый дух: что станется с Незабудкой, если я, Акли, перестану существовать? Страшно подумать! Незабудка конечно уцелеет, будет жить дальше. Только принадлежать она будет уже другому. Уцелеют ее красивые глазки, роскошные волосы и веселый милый смех. Все останется, что было...

А чего же не будет? Не будет Акли, ее Акли! И Акли стало жалко девушки, именно потому, что он отберет у нее таким образом себя, потому что Акли был человеком, готовым на самопожертвование. Вот и выходило, что он де должен был убивать Сепеши.

Но не стоит философствовать на эту тему: зачем убивать красивейшую из неправд? Зачем намекать, что и любовь зиждется только на корысти, подобно тому, как и золотой замок и избушка вертятся одинаково - на курьих ножка. Возвышенность, великодушие и самопожертвование - это всего лишь блестящая мишура на одеждах любви, как роса на цветке: ведь и она родится из цветка, но не имеет к нему никакого отношения - ни к его листьям, ни к цветкам, ни к аромату, просто так откуда-то сверху капает на него, чтобы иногда смыть прилипшую к нему грязь. Вот и выходит, что даже и роса - корыстолюбие в чистом виде, но корыстолюбие, пропитанное божественными соками.

В мозгу Акли быстро прорастали семена возможных аргументов, логических рассуждений, успокаивающих мыслей и надежд. О, изобретательная голова, великий дар. "Qui habet tempus, habet vitam"33 - думал он вначале. - Еще каждую минуту может прибыть полиция.

Но когда "темпус", то есть "время" истекло, он быстро перелицевал классическую латинскую поговорку наизнанку и она в его мозгу зазвучал так: "Qui habet vitam, habet auxilum"34. Для чего ему совершать необдуманное покушение? Для чего ставить все на одну карту, когда могут прийти еще и другие карты? Вдруг в последний миг появится возможность, когда и девушка не гибнет и он сам уцелевает. Более того, кто знает, возможно уже сейчас лишние все эти его тревоги? Почему не может так быть, что император уже получил его письмо и переправил Илону из пансиона в другое место? И по мере того, как испарялись все другие надежды, эта, самая маленькая, постепенно завоевывала все его мысли. А когда все остальные упали до нуля, эта обрела силу вероятности. Ведь по сути: логика тоже только красивая игра ума, с помощью которой умный человек обманывает менее умных, а иногда и самого себя. Император узнает о готовящемся похищении девушки и велит увезти ее в другое место. Что может естественнее такого высочайшего распоряжения? И как он сам не додумался до этого? Это же ясно, как божий день. Поэтому и не прибыла полиция: некого охранять! "Незабудка" уже в безопасности.

И Акли облегченно, полной грудью вздохнул, а сжимавшееся от тревоги сердце принялось вновь спокойно биться. И вдруг послышался строгий, не терпящий возражений голос командира отряда старого Денеша Томпы, которому его всего минуту назад представил раскуривавший свою трубку господин Мальнаши: "А ну-ка, сынок, сбегай за моей фляжкой. Я забыл ее на телеге. Спроси там у возниц, акая из них моя. Обоз наш отсюда по правую руку стоит".

Акли не хотелось бы удаляться отсюда в такой интересный момент, но командир приказывает, а здесь действуют военные порядки. Не повиноваться нельзя: только обратишь на себя внимание Сепеши, а Миклошу совсем ни к чему, чтобы его сейчас узнал Сепеши.

И он побежал. Чтобы поскорее возвратиться. Господин же Мальнаши, которому было поручено присматривать за ним, был как раз в том невменяемом состоянии, когда его занимал больше всего на свете горячий трут, с помощью которого он раскуривал свою трубку: захлопнув крышку на трубке, он принялся яростно сосать чубук, раздувая теплящуюся искру и втягивая щеки, словно Нептун, которым у нас любят украшать фонтаны. О, в такие минуты для господина Мальнаши ничего иного не существовало, потому что он был слишком ленив, чтобы высекать новую искру из кремня и потому всегда высоко цени огонек и не мог позволить ему погаснуть. И только уже когда из трубки весело, клубами повалил дым, он испуганно огляделся вокруг.

- Смотрите-ка, а куда ж этот Фаркаш подевался?

- Да я его услал в обоз, за моей фляжкой, - пояснил Денеш Томпа.

- И зря! - беспокойно посетовал Мальнаши.

- Цель оправдывает средства.

- Цель, шурин, хорошая штука, но говорят, что парень этот не очень надежен. И мне поручили присматривать за ним.

- Ой, не пугай меня, Мальнаши! Думаешь, что он фляжку мою сопрет?

- Ну что там еще? - нетерпеливо спрашивал Дёрдь Палойтаи, который думал совсем о другом.

- Может быть дворник оглох? - высказал догадку Пал Марон.

- Надо бы по окошкам стрельнуть, - подал совет господин Йожеф Хорти.

- Да чего мы топчемся на месте? Взломаем ворота и все, если никто не хочет их отворять! - все больше распалялся Болдижар Вереш.

- А что за вино там внутри? - полюбопытствовал Мальнаши, садясь на своего любимого конька.

- С горы Шомьо, - отвечал Томпа.

- Старое?

- Такое старое, что может быть еще ваш предок Ной заливал его в бочонки.

- Черт его знает, сбежит от с моей фляжкой или нет? - возвращаясь к так и не получившему ответа вопросу (относительно Акли), сказал Томпа. - А верить, выходит, никому нельзя. На днях вон наш священник сказывал, что вычитал он в каких-то старых летописях, будто все это неправда, что Ной изобрел вино. Что мол вино открыли много позже. Уже во время правления короля Мирири.

- Я тоже слышал про этого Мирири, - подхватил Альнаши. - Король Мирири был большим любителем винограда, и тогда один его министра стал ломать себе голову, как бы так сделать, чтобы король его и на следующее лето все еще мог бы лакомиться прошлогодним виноградом. И тут ему пришла в голову мысль выжать из виноградных ягод сок да залить его в корчаги. Чтобы он там хоть целый год хранился. А там уж бери да попивай этот самый сок будто молочко. Словом, надавил он соку виноградного. Но король попробовал его, да и выплюнул. Яд, говорит. У королей это бывает, что они поспешны в своих суждениях. Вино-то как раз еще только бродило в сосудах, а в прогреб, где стоял сок, случайно слуга один с собакой заглянул, ну туда, где вино бродило. И надо было случиться, что потом находят и собаку и слугу обоих мертвыми. И тогда-то сказали окончательно, что виноградный сок - это мол яд смертельный. Сказали. Как припечатали: яд и все тут! И держали этот яд в бочонках до случая, когда понадобиться. Потому что в королевских кладовых и яд - такой же нужный, ходовой товар, как у нас - жир свиной.

- Ну знаешь, нашел же ты время сказки рассказывать, - упрекнул рассказчика Болдижар Вереш. - Для сказок нужна теплая печка, да хотя бы немножко винца.

- Винца мы сейчас добудем, - пообещал господин Томпа. - Давай, рассказывай, что там было дальше?

- Так никто бы и не добрался до сути, - продолжал повествовать шурин, если бы год спустя на заболела неизлечимой болезнью королева. Врачи так определили болезнь: меланхолия. Тоска значит. И тогда королева решила извести себя. Обманула как-то фрейлин своих придворных, пробралась тайком в погреб, где стояли эти корчаги с виноградным соком, выпила из одной корчаги кружечку и сидит ждет, когда смерть наступит. Однако через некоторое время она такая веселая стала, что ей сразу танцевать захотелось. И конечно никакой смерти. На другой день она уже двумя кружками зачерпнула и тоже выпила, подумав, что может для смерти одной кружки мало? И опять у нее настроение еще лучше стало. Словом, каждый день она пила все больше и больше и в конце- концов вылечилась от своей болезни и решилась открыть великую тайну королю тоже.

- Ну а потом?

- Ну а потом. Как во всякой сказке: король стал жить поживать, добра наживать и жил, пока не помер.

- Говорят, что он своему изобретательному министру послал тамошний Большой крест ордена Железной короны, - со смехом добавил господин Томпа.

- Как бы не так. Говорят, что король его еще до того обезглавил. Сразу как попробовал мусту виноградного да и выплюнул. Так ведь всегда бывает, когда кто-то большое открытие сделает, ему обязательно голову отрубят.

- Тсс! Идут! - послышалось со всех сторон. - Что-то начинается.

По толпе пронесся легкий ветерок волнения, как если по ржаному полю пробежит перепелка. Скрипнул ключ в двери дома. Это услышали и доложили те, кто на верху стены сидел.

- Открывают!

- Папаша Дмитрий, - пробормотал Сепеши повеселев. - Ну наконец-то!

К тому времени и Акли возвратился с фляжкой. Но уже не тем успокоенным, каким был, когда отправился за ней. Хотя и повозку он нашел и фляжку. Но на повозке он нашел и еще кого-то с тонким, как ниточка, и очень знакомым голоском.

- Ради Иисуса Христа, помогите, сударь! Спасите!

- Да восславится Христос, аминь! Кто ты таков?

Пояснение дал флегматичный возница.

- Военнопленный один.

- Может военнопленная? - улыбнулся Акли. - Нет? Отчего ж тогда голосок-то у этого пленного такой тоненький?

- Аль вы меня не узнаете, сударь? - жалобно простонал военнопленный. - Это же я - Рябина!

Даже молния, пади она с неба, не поразила бы так Миклоша Акли, как эти слова. Значит, все потеряно?! И гонец и письмо в руках Сепеши? Только теперь происшедшее предстало перед ним во всем своем устрашающем виде.

- Связанный я, - пожаловался Рябина, - и сильно замерз.

- Ничем не могу тебе помочь, дружок. Вот выпей глоточек, согрейся чуть-чуть.

Он приставил к его губам фляжку, которую ополченцы за ее булькающий звук прозвали "клип-клапом". Рябина потянул из нее сколько сумел, а в горле у него в самом деле захлюпало, словно он хотел шепнуть: Клипи.

...Как странно все! Ведь так звала своего Миклоша Акли Незабудка.