"Пираты Короля-Солнца" - читать интересную книгу автора (Алексеева Марина Никандровна)

14. МУШКЕТ И ПОГРЕМУШКА

Рауль лениво тренькает на своей палисандровой гитаре все ту же навязчивую мелодию прелестной английской песенки, она преследует его сегодня постоянно, так и звенит в ушах, хотя он очень критически относится к своему экспромту, и лень ему даже записывать слова на бумаге — он и так запомнил. Но песенку невозможно было исполнять в кают-компании, вот и пришлось спеть весьма невинных 'Капитанов' , да и барабанщика задобрить хотелось, в глубине души он восхищался мальчишкой, хоть и казался самым непримиримым противником Ролана. Он перебирает струны, мелодия повторяется…Эту песенку и петь-то приходится мысленно, и только одна строчка ему нравится из всех трех четверостиший:

Он насвистывает эту мелодию, продолжая забавляться со своей гитарой, весьма комфортабельно устроившись, подложив под спину мягкие шелковые подушки и слегка покачивая в такт ногой, мимоходом заметив, что кружевинки на отворотах светлых ботфорт слегка завернулись, но ему лень расправлять их, плевать он хотел на эти кружева, не Фонтенбло, и так сойдет, пират, что вы хотите! Продолжая насвистывать свою песенку, Рауль косится на часы, вздыхает и уже который раз начинает сначала.

— Не свистите, — ворчит Гримо, — Денег не будет. Плохая примета.

— Денег и так нет, — беспечно отвечает Рауль, — А плохих примет я уже не боюсь. Мне теперь море по колено. Вот! — за этой декларацией следует вызывающий аккорд, и треньканье продолжается.

— Как это нет денег? — возмущается Гримо.

— Разве это деньги? — фыркает Рауль.

Гримо возмущенно трясет седой головой:

— Заелся вконец, — ворчит старик, — Да мы при Людовике Тринадцатом считали бы себя богаче короля!

— Скажи лучше 'при Ришелье' , старина. Людовик Тринадцатый почти не царствовал. Да не злись ты, я пошутил.

Гримо шмыгает носом.

— Тоска, — зевает Рауль, — Как бы убить время до ужина, подскажи?

— Вы проголодались? — живо спрашивает Гримо, — Если хотите есть, я мигом организую. Тут есть нечто вроде буфета, я уже знаю.

Рауль смотрит на старика с интересом. Гримо, молчун Гримо, становится все более разговорчивым. Знаменитый Гримо, которого принимали за немого, а его друзья так и звали Молчаливый, и прозвище это уже прилепилось к нему на 'Короне' .

— Я не хочу есть, с чего ты взял? Просто после ужина намечается большая пьянка на шканцах, и я намерен принять в ней самое активное участие.

Заявление это было завуалированной провокацией. Рауль хотел дать понять своему Молчаливому, что он не нуждается в няньке и сам себе хозяин. Гримо, разумеется, был иного мнения на этот счет.

— А-а-а, — сказал Гримо и вздохнул.

— Бэ-э-э, — сказал Рауль и фыркнул.

— Шутить изволите? — спросил Гримо, — И не совестно вам, сударь, передразнивать старика?

— Я вовсе не передразниваю тебя, мой дорогой Гримальди! Ты неподражаем! Передразнить тебя невозможно! Ты чудо природы! Это я…от безделья. Эх, чем бы заняться… Мы решили начать попойку после ужина: в кают-компании приходится все же соблюдать приличия. А потом уже начнется настоящий 'шторм' .

— Что?

– 'Шторм' — то есть грандиозная попойка. Посвящаю тебя в наше арго.

— Но вы все же не очень штормите, — не удержался Гримо от предостережения.

— Я так и знал! — воскликнул Рауль, — Старина, запомни, я уже не в том возрасте, чтобы пользоваться услугами гувернера.

— К сожалению, — заметил Гримо, — Вы были тогда таким милым ребенком, загляденье просто!

— А стал отъявленным негодяем, просто кошмар! — продолжил Рауль.

— Я не говорил этого, — возразил старик.

— Это я сам сказал о себе, Гримо. Да не смотри ты на меня так жалобно, дружище, и не шмыгай носом, не будем ссориться напоследок. Давай заключим нечто вроде соглашения. Потерпи меня еще немного, не докучай, не лезь со своими сантиментами. Дай мне дожить мой недолгий век, как мне хочется — это все, о чем я тебя прошу.

— Вам не стыдно? — спросил Гримо.

— Вот еще! А с чего мне должно быть стыдно?

— Вы уже забыли, что вам на прощанье сказала госпожа? Или мне повторить?

— Не надо. Я помню.

— И свои слова вы тоже забыли? Быстро, сударь!

— И свои слова я помню. Да что ты на меня взъелся? Ты говоришь `'сударь' , когда очень злишься, что я, тебя не знаю? Ты утром еще обиделся, что я не захотел слушать твою песню? Ну, пой, пой, я послушаю! Валяй!

Гримо взял красивую гитару и проиграл несколько тактов песенки Оливена:

Рауль на этот раз не остановил Гримо. Он зааплодировал, но не без некоторой наигранности. Гримо, уловив эту неестественность, замолчал сам, не стал петь дальше. Песенку Оливена он считал слишком задушевной и обиделся теперь уже на аплодисменты.

— Когда ты это сочинил? — спросил Рауль.

— Это не я. Оливен.

— Черт возьми. Все очень мило, кроме последней строчки, но Оливену я не могу выразить свое негодование. Попробовал бы он, каналья, спеть это мне самому!

— Он и не стал вам петь, — вздохнул Гримо.

– 'Любови сдавшись в плен' ?! Каков подлец! Если бы это было так, разве я находился бы здесь? Я болтался бы по Парижу, в надежде встретить… э-э-эту особу, и непременно ввзязался бы в какую-нибудь заваруху, пытаясь сорвать злобу на первом встречном. А кончилось бы все это сам понимаешь чем…

— Уж ясно, добром не кончилось бы, — проворчал Гримо, — Здесь-то поспокойнее.

— И еще — я не из тех, кто сдается.

— И слава Богу, — сказал Гримо, — Я с вами абсолютно согласен, господин Рауль. Не судите строго Оливена. Он писал от всей души.

— Я знаю, — улыбнулся Рауль, — Просто не люблю, когда мне напоминают, каким я был дураком.

— Будьте готовы к тому, что еще не раз напомнят, — вздохнул Гримо, — Ваши же друзья. Пока не забудут. Это мой жизненный опыт мне говорит. А вы не лезьте на рожон.

Рауль подошел к большому овальному зеркалу в золоченой раме, поправил свою бандану и спросил старика:

— Гримо, как ты думаешь, долго ли растет борода?

— Вы хотите отрастить бороду? — поразился Гримо.

— Пиратскую, — сказал Рауль.

— Долго, — сказал Гримо, — Поверьте моему опыту.

— А все-таки я попробую. Раз уж мы начали пиратскую войну, будем и внешне походить на пиратов.

— Кхм, — кашлянул Гримо и опять затряс головой.

— Я называю вещи своими именами, Гримо. Мне с самого начала было ясно, что это пиратская война. Авантюра в духе Фрэнсиса Дрейка. Не один ли черт — Франсуа де Бофор или Фрэнсис Дрейк. Имя одно и то же. И профессия та же. Только Фрэнсис — пират королевы, а пират короля — Франсуа. Почти стихи. Складно получилось!

— Вас интересует пиратская борода? Да у вас терпения не хватит, сударь! Дня три, максимум пять, и вам захочется плюнуть в собственное отражение и сбрить к черту эту гадость. Я вам точно говорю.

— На основании твоего богатого жизненного опыта, — сказал Рауль насмешливо. Его уже начало раздражать, что старичок так хвастается своим жизненным опытом, тем самым дает понять, что он сам этим хваленым жизненным опытом не обладает.

— А мне и сейчас хочется плюнуть в собственное отражение, и без пиратской бороды.

— Кокетство, — хмыкнул Гримо.

— Кокетство?! — возмутился Рауль, — Думай, что говоришь.

— Я говорю как раз то, что думаю. Кокетство двадцатипятилетнего красавчика. Вот я, старый урод, не хочу и не буду плевать в собственное отражение.

— Ты вовсе не урод!

— Так вот, о бородах, господин Рауль. Когда мы с вашим уважаемым отцом сидели в амьенском погребе, у нас выросла двухнедельная щетина, и смотрелась она весьма отвратительно даже на таком видном мужчине, как граф де Ла Фер. И мы были как выходцы с того света. Но уже утром мы избавились от наших двухнедельных бород. Иначе бы моя внешность, хоть и невзрачная, но, сколь возможно, благопристойная, не привлекла бы покойного лорда Уинтера, царство ему небесное!

— Лорд Уинтер был очень умный человек, — сказал Рауль с уважением,

— Англичане любят все оригинальное, из ряда вон выходящее, экзотическое. Ты — сокровище, Гримо. Ты цены себе не знаешь! Но как медленно тянется время, черт возьми! Чем бы заняться! Открой-ка иллюминатор.

Гримо посмотрел в окно.

— А если волны?

— До нас не достанут. Да ты не бойся, чудак-человек, я не собираюсь топиться. Вот-те крест. Ты, похоже, совсем дураком меня считаешь? Просто жарко.

Гримо открыл иллюминатор.

— Так-то оно лучше, — сказал Рауль, — Будем ждать ужина. Сколько склянок пробьет, когда позовут на ужин?

Гримо подал бумагу с расписанием:

— Читайте. А вот меню.

Рауль просмотрел бумагу и вернулся на место.

— Все-то ты знаешь, — сказал он и повторил: Цены тебе нет.

Гримо улыбнулся. Взглянул на ларчик на столе.

— И вы не знаете, чем занять себя до ужина? — спросил Гримо.

— Не знаю, — искренне сказал Рауль, — Правда, не знаю.

Гримо показал взглядом на шкатулку Шевретты.

— А "Записки' вашей матушки? Я думал, вы сразу броситесь читать их.

— Но я же все знаю, — сказал Рауль, — На трезвую голову читать мамины 'Записки' … лучше ночью.

— Боитесь? — спросил Гримо, — Не бойтесь. И ничего-то вы толком не знаете!

— Знаю, — сказал Рауль, — Всегда знал. Не знал только причины, по которой мама столько лет скрывала свой брак с отцом. Теперь знаю и это. Вот цена королевской дружбы.

— Вы обещали нашей госпоже… — начал Гримо.

— …прочитать 'Записки' . И я сделаю это. Но потом.

— А еще вы обещали ей…

— Присмотреть за барабанщиком. Но это, как я понял, на суше. Сейчас шевалье де Линьетом занимается помощник капитана, молодой де Сабле и сам господин де Вентадорн.

— А Вандом? — спросил Гримо.

— Ах, да! Еще и этот кукленыш на мою бедную голову! Я все помню, старина.

— Будьте помягче с Вандомом, — сказал Гримо, — Мне довелось слышать, как вы сказали ему: 'Отстаньте' …Вы отвернулись и не видели, как вздрогнул паж. Анри де Вандом — очень кроткое и нежное существо.

— Тем хуже для него, — резко сказал Рауль, — Надо быть толстокожим носорогом, кроткие и нежные существа не выживут в этом сволочном мире, поверь моему жизненному опыту, не такому богатому как у тебя, но достаточно горькому.

— Для чего же тогда живут сильные и добрые, если не для того, чтобы защищать слабых, кротких и нежных?

— Я не сильный и добрый. Я слабый и злой.

— Вы на себя наговариваете.

— Анри де Вандом не в меру чувствителен. Вот Ролан — другое дело. А ведь Ролан еще моложе, чем паж Бофора. Гримо, что-то тут не так! Тебе-то что до этого сладкоголосого неженки?

— Мне-то ничего, — проворчал Гримо, — Но вас же просила госпожа наша. Я думал, вы сдержите обещание.

— Да, матушка позаботилась, чтобы я не соскучился в обществе этих сосунков. Хотя, пока мы, к счастью, не на суше, я могу не утруждать себя и предоставить молокососам развлекаться самостоятельно.

Он машинально провел по струнам. Завалился в кучу подушек.

— А тут премило, правда?

— Правда, — сказал Гримо, — Поспите пока, я вас разбужу к ужину, если не хотите читать 'Записки' на трезвую голову, сударь!

— Подай шкатулку, — сказал Рауль, — Я не такой законченный трус.

— Мне — погулять? — спросил Гримо.

— Останься, — велел Рауль, — Может быть, кое-что понадобится уточнить по ходу действия.

— Как скажете, господин Рауль — согласился Гримо, — Тогда я, с вашего позволения, тоже займусь чтением. Я почитаю 'Дон Кихота' — с чего это ваш знакомец, Люк-живописец, решил, что я похож на ламанчского идальго?

— Хоть картину пиши! — сказал Рауль, — Странно, что мы этого раньше не замечали.

"Записки Мари Мишон" приводятся здесь в очень сокращенном варианте, только то из объемистой рукописи, что имеет непосредственное отношение к этой истории. Впрочем, полная версия 'Записок' , быть может, когда-нибудь будет достоянием читающей публики. Рукопись открывалась следующим посвящением:

Рауль отложил рукопись. Слова Гримо о Вандоме задели его. Он вовсе не считал себя 'слабым и злым' , скорее, наоборот. Но, вспомнив события сегодняшнего дня, Рауль признался себе, что его, 'сильного и доброго' , защищал 'слабый, кроткий и нежный' Анри де Вандом. Докатился! Анри, легкий, изящный, грациозный, опрокидывает его бокал на торжественном обеде. Все принимают неловкость пажа как должное. Из всех участников пиршества только его мать была способна на такое. И рука ее чуть дернулась. Но приятельница королевы, дама, принадлежащая к высшей знати, урожденная де Роган, могла ли допустить такую оплошность? А с пажа спрос невелик. Надо все же быть с Вандомом помягче, насколько это в моих силах, решил Рауль и продолжил чтение.

Лист со стихотворным посвящением был вклеен, и чернила — значительно темнее, чем в самой рукописи. Да и бумага белее. Затем следовал 'Пролог' на пожелтевшей от времени бумаге, в котором Мари Мишон рассказывала о том, как Анна Австрийская, измученная ухаживаниями кардинала Ришелье, попросила свою подругу, 'сестрицу' , наперстницу Шевретту шутки ради пококетничать с кардиналом, повторить историю с сарабандой, но с тем, чтобы главным действующим лицом была не она, королева, а герцогиня. Хотя Ришелье внушал Шевретте отвращение, она беспечно взялась за дело, строила министру глазки, кокетничала, и всемогущий кардинал вскоре начал всерьез волочиться за прелестной герцогиней. Решив повторить потешную историю с сарабандой и превратить грозного кардинала в посмешище, приятельницы устроили тайное свидание, где в укрытии на этот раз находилась королева, а визитера / кардинала в костюме всадника / принимала герцогиня де Шеврез. Свидание, которое начиналось как легкий флирт и должно было закончиться, по замыслу очаровательных насмешниц как розыгрыш, завершилось пылкой атакой со стороны Ришелье, поддавшегося чувственному порыву, ловким приемом самообороны со стороны герцогини, отчаянным воплем пораженного в весьма чувствительное место кардинала и затрещиной со стороны выскочившей из укрытия Анны Австрийской. А когда они стали смеяться над страждущим кардиналом, тот заявил в гневе: 'Я отправлю вас обеих на плаху! ' — и смех замер на устах королевы и ее подруги. Они ведь только шутили!

После чего началась интрига с монастырем Валь-де-Грас, где были обнаружены секретные документы, арестом и заключением Ла Порта, поспешным бегством Мари Мишон, предупрежденной принцем де Марсильяком, который впоследствии за содействие побегу "государственной преступницы' , как и Ла Порт, оказался в Бастилии. Связной королевы, граф де Санта-Крус, зная маршрут беглянки от принца де Марсильяка, задержался на несколько дней, старался раздобыть денег, продавая кое-какие драгоценности, пытаясь собрать нужную сумму. Ему королева поручила охранять 'милую Мари' во время бегства, и Санта-Крус поклялся защищать Мари Мишон ценой собственной жизни.

На этом "Пролог' заканчивался, и начиналась первая часть, озаглавленная "МУШКЕТ И ПОГРЕМУШКА", где герцогиня де Шеврез рассказывала о своем бегстве, нависшей над ее головой секирой Ришелье, гениальном и отчаянном решении, сверкнувшем в ее сознании: кардинал не посмеет казнить ее, если она обзаведется ребенком! А за это время друзья что-нибудь придумают. Малыш Шевретты поможет отсрочить казнь на 9 месяцев. Главное — выиграть время! А мятежная герцогиня уже видела себя арестованной, окруженной гвардейцами кардинала. Санта-Крус, ее единственный защитник, все еще не появлялся, а рядом была только верная, но такая же перепуганная Кэтти в нелепой ливрее. Тогда Мари Мишон и сказала 'господину аббату' :

— Я ХОЧУ БЫТЬ МАТЕРЬЮ ТВОЕГО РЕБЕНКА.

— ЧЕГО ХОЧЕТ ЖЕНЩИНА, ТОГО ХОЧЕТ БОГ, — любезно ответил "господин аббат".

— "Чего хочет женщина, того хочет Бог", — прошептал Рауль, — Так вот почему мама сказала "после поймешь"…Господин аббат…Так вот откуда это! Черт возьми! А я-то думал, что я — 'дитя любви' .

— Это и была любовь, — сказал Гримо, — Разве вы не поняли? Как взрыв. Это правда. Только у меня слов, к сожалению, не хватает. Отвык я говорить о таких чувствах.

— Но тут черным по белому написано, что матушка "завела ребенка", то есть меня, чтобы отсрочить казнь? Разве мои родители в детстве не были знакомы?

— Были. Но потом расстались. Ваш отец женился, как вы знаете от него самого, весьма неудачно. И герцогиня не была счастлива с де Шеврезом. Судьбе было угодно, чтобы они встретились вновь. Говорят же, что браки заключаются на небесах.

— А ты там был, Гримо?

— Но, разумеется, в другом помещении, — сказал Гримо.

— Почему же отец оставил женщин, преследуемых кардиналом, без защиты?

— Мари Мишон не просила вашего отца о защите и ничего не сказала об угрозе Ришелье. Мы тогда ничего не знали об этой истории, господин Рауль. Мы приехали в Рош-Лабейль за "Политическим Завещанием' короля Генриха IV. Священник был хранителем королевского завещания. Вручить его надо было сыну Генриха IV, принцу Сезару де Вандому. Поэтому мы на рассвете поспешно покинули дом кюре и отвезли этот документ адресату. Сезар де Вандом и совсем еще юный Франсуа де Бофор, сын Сезара, прочли 'Завещание' короля.

… Дальше герцогиня рассказывала в своих воспоминаниях о путешествии в обществе Кэтти и Санта-Круса по южной Франции, о почтительной 'усатой дуэнье' — доне Патрисио-Родриго де

Санта-Крусе, о первой дуэли в городе Каркассоне, когда она нечаянно нанесла рану своему противнику, как ее секундант, Санта-Крус, наивный человек, решил, что ей стало дурно от того, что она пролила кровь противника, а между тем причина была в ее состоянии. В 'Записках' Мари Мишон не щадила себя и поведала о том, как, убедившись, что коварный вездесущий Ришелье не выследил ее, и, быть может, ей удастся уйти от погони, поддавшись минутной слабости, попросила спутника раздобыть ей снадобья, чтобы избавиться от ребенка, но благородный испанец возмутился и убедил беглянку не брать греха на душу и сохранить жизнь ребенку.

— Значит, если бы не Санта-Крус, я мог бы и вовсе не родиться?

Гримо вздохнул.

— Черт возьми! — опять сказал Рауль.

Далее в 'Записках' рассказывалось о встрече Санта-Круса с герцогом де Шеврезом, отказе последнего предоставить убежище мятежной герцогине, готовности Санта-Круса добиваться развода с ненавистным герцогом и отрицательным ответом Мари Мишон на предложение Санта-Круса, который, как истинный идальго, предложил и руку, и сердце, и бегство в Америку. 'Ребенок французов не будет носить испанское имя и жить в Америке' , — ответила она дону Пато, как порой по-дружески называла испанца.

…Скитания Мари Мишон, Кэтти и дона Патрисио по Бретани. Преследования гвардейцев кардинала…Хижина, затерянная где-то в глуши рогановских лесов, где 14 июля появился на свет Малыш Шевретты…Санта-Крус, арестованный гвардейцами кардинала, бежит из замка Лош, куда Ришелье, пылая жаждой мести, намеревался заточить и мятежную герцогиню. Преследуемый врагами, дон Патрисио скитается по долине Луары и, сбившись с пути, выходит на лесную дорогу недалеко от БЛУА.

— Теперь мне все ясно, — сказал Рауль, — Его нашли наши?

— Да, — сказал Гримо, — Ваш отец и Шарло. Дон Патрисио вылез из кустов и стал просить лошадь и шпагу на испанском языке, угрожая какой-то дубиной. Он хотел пробираться в Бретань на помощь вашей матушке. Ведь он схватился с гвардейцами, чтобы прикрыть бегство женщин и даже не знал, родился ли ребенок, живы ли беглянки. Но вдали уже показались преследователи, и граф, ваш отец, велел Шарло спрятать сеньора в волчьей яме, пока он спровадит незваных гостей. И знаете, кто возглавлял охоту на человека? Де Вард-старший, отец вашего заклятого врага.

— Они узнали друг друга?

— Еще бы! Де Вард узнал лучшего друга 'проклятого гасконца' — Д'Артаньяна, а один из гвардейцев, Генрих Д'Орвиль — героя Ла Рошели. Гвардейцы спрашивали о беглеце, но граф предложил им убираться восвояси. Что они и сделали, хотя последние слова де Варда наших порядком напугали.

— А что сказал де Вард?

– 'Едем в Бретань искать Шевретту и ее отродье' .

— Вот гад! И нашел?

— Разве мы беседовали бы с вами, господин Рауль, если бы нашел? Конечно, не нашел!

Санта-Крус выбрался из волчьей ямы с помощью Шарло, и граф предоставил ему убежище.

— Гримо, а разве в наших лесах были волки?

— Тогда — были. До вас, господин Рауль. При господине Мишеле, прежнем владельце имения, все было весьма запущено. Но потом волки ушли к Орлеану.

— Ясно. Значит, Санта-Крус отцу все рассказал? Но почему он доверил незнакомому графу такую важную тайну?

— Санта-Крус услышал, как де Вард назвал вашего отца по имени.

— Атосом?

— Да. Но с угрозой в адрес всей четверки, а особенно гасконца. А Санта-Крус был верным другом Анны Австрийской и тайным обожателем Мари Мишон. Он заочно знал всех друзей Арамиса. Понимаете?

— Понимаю. А дальше?

— А дальше ваш отец убедил Санта-Круса не ездить в Бретань, а пробираться в Испанию. Смуглый, черноволосый дон Патрисио, в минуты волнения переходящий на испанский, никак не мог сойти за бретонца. Он только выдал бы беглянку.

— Но граф де Санта-Крус, приехавший во Францию в свите инфанты Анны, отлично говорил по-французски. Почему же он заорал: 'Кабальо! Эспада! '[14]

— Дон Патрисио походил скорее на лешего, чем на графа. Не очень-то с ним в замке Лош церемонились. Он был в очень тяжелом состоянии. Санта-Крус перевел дух в нашем замке, получил от нас оружие, лошадь и деньги. Он поехал на юг. Ваш отец сказал, что сам займется этим делом, ссылаясь на родство с Роганами, не посвящая, однако, дона Патрисио в тайну своих отношений с Мари Мишон.

— И нашел меня?

— И нашел вас. Совершенно верно.

— Но ведь не в Бретани, а в этом самом Рош-Лабейле?

— А вот за это благодарите господ иезуитов. Мы были почти у цели, но нас направили по ложному следу. Тут и подоспели гвардейцы кардинала. Аббатиса монастыря, где скрывалась ваша матушка, решила свести с де Вардом счеты. Вроде он когда-то отправил на эшафот ее мужа. Поэтому аббатиса убедила герцогиню доверить ребенка, то есть вас, своим друзьям-бретонцам и скрыться за границей. Одного из друзей звали Филипп де Невиль.

— Отец Оливье?

— Да. Отец Оливье. Второй — Генрих Д'Орвиль.

— Гвардеец кардинала?

— Да. Взбунтовавшийся против своего господина. Дружба победила.

— И мама согласилась?

— Аббатиса убедила ее в том, что могущественный Орден иезуитов гарантирует безопасность Малышу Шевретты. А кардинал уже выслал погоню. Барон де Невиль выдал вас за своего сына.

— За Оливье?

— Да, за Оливье, хотя Оливье де Невиль был старше вас чуть ли не на полгода, а это весьма существенно, когда дети такие малютки. Был октябрь месяц, карета увязла в дорожной грязи. Барон де Невиль был в отчаянии. Но ему повезло. Путешественник, к которому г-н де Невиль обратился за помощью, обладал геркулесовой силой и вытащил карету. А этот путешественник был…

— Подожди, я сам скажу… Неужели Портос?

— Портос, Портос. Он навещал со своей супругой, бывшей госпожой Кокнар, в роскошной карете своих бретонских родственников. И оказал помощь путешественникам из скромной кареты с баронской короной над гербом де Невилей. 'О, как бы я хотел обладать вашей силой, сударь! ' — восторженно воскликнул де Невиль. А Портос: ' А я отдал бы все богатства мира за такого малыша и баронскую корону' . Но все и так, должно быть написано…

— Да, Гримо, там все написано. Все, как ты говоришь. У меня голова идет кругом от всех этих новостей. Санта-Крус…Генрих IV, его таинственное завещание, Филипп де Невиль, аббатиса, иезуиты, де Вард, Портос…

— Не забудьте Роганов. Юную Диану и старика Рогана. Старик Роган признал вас своим наследником. Впрочем, вам знакомо его завещание.

— А Диана де Роган, она здесь при чем?

— В воспоминаниях герцогини должна упоминаться и госпожа Диана, я так полагаю. Дело в том, что Диана…

— Любила Анри де Шале. Это я слышал от нее самой.

— Но Диану любил Мишель де Бражелон. Этого вы, по всей видимости, не знали.

— Знал, Гримо. Вот это я как раз знал, и очень давно. А еще я очень давно знал историю, похожую на миф о Малыше Шевретты и преследователях-гвардейцах, но в детстве я и не догадывался, что я и есть этот Малыш. Тогда бы я, наверно, очень кичился бы, важничал, воображал.

— Еще бы, — сказал Гримо, — Потому-то вам и не говорили. Можете теперь важничать — никто не запрещает. Важничайте, сколько вам угодно.

— Спасибо, — сказал Рауль грустно, — Что-то не хочется… важничать. Я уже не малыш. Лучше почитаю.