КОМАНДИРЫ-МОНАРХИСТЫ Генерал-от-инфантерии А. П. Кутепов и генерал-майор Генштаба М. Г. Дроздовский

Следующие три главы этой книги написаны в виде двойного портрета. Двое героев каждого очерка — в чем-то схожие белые полководцы: идеей монархизма (генералы Кутепов и Дроздовский), родовой принадлежностью (казаки кубанец Шкуро и донец Мамонтов), своеобразием и «географией» борьбы (дальневосточные атаманы Семенов и Унгерн).

Очерки, подчеркивая единое в «парах» добровольческих генералов, рисуют тот или иной тип белого командира, вождя.

Поэтому рассказы о жизненном, боевом пути героев сплетаются, как бы вытекают один из другого, призваны «взаимодополнять» общий портрет.

Хронологичны очерки и тем, что вторые персонажи (Дроздовский, Мамонтов, Унгерн) скончались гораздо раньше первых (Кутепова, Шкуро, Семенова), — на взлете своих талантов. Судьбы их «визави», выживших в мясорубке Гражданской войны, показывают возможную будущность рано ушедших.

Для того, чтобы говорить о монархистах, и тем более — генералах закалки Белой гвардии, необходимо сказать о монархизме. Рассматривать же этот принцип управления государством можно только в связке с христианской верой, в России — с православным вероисповеданием. Почему? Потому что именно посредством новозаветного миропомазания при венчании на царство православных царей уничтожается сатанинское начало земной власти.

Еще в IV веке по Рождеству Христову святитель Григорий Богослов разложил формы земного правления по полочкам. Он выделил их в три основные:

1. Монархия — правление одного, содержащее веру в одного Бога.

2. Полиархия, производная от политеизма, т. е. многобожия (аристократия, в XX веке — и олигархия), — правление меньшинства или лучших.

3. Анархия (демократия), как называется у святителя власть большинства, анархически обрекающая и на атеизм.

Пользуясь современными терминами, укажем выводы свт. Григория Богослова:

1) Монархия предпочтительнее всего, так как она подражает единству Бога.

2) Минус олигархии в том, что она предполагает рассеивание Божьего могущества, разделение Его сущности между несколькими богами.

3) Демократия наиболее бесперспективна, так как заключает в себе распыление Божьей сущности — власть оказывается настолько раздробленной, что при ней становится уже почти невозможно постичь само существование Бога.

Русский религиозный мыслитель К. П. Победоносцев отмечал, что при демократии политическая власть раздробляется "на множество частиц, и достоянием каждого гражданина становится бесконечно малая доля этого права… В результате несомненно оказывается, что… демократия оболживала (от «лгать» — В.Ч.-Г.) свою священную формулу свободы, нераздельно соединенную с равенством. Оказывается, что с этим, по-видимому, уравновешенным распределением свободы между всеми и каждым соединяется полнейшее нарушение равенства или сущее неравенство".

Другой русский мыслитель М. Н. Катков утверждал: противоположность во власти между Россией и Западом в том, что там все основано на договорных отношениях, у нас — на вере. Западное общество — номократично (правит закон), общество русское — идеократично (правит идея). "Плодотворно только то право, которое видит в себе не что иное как обязанность", — говорил он в отношении идеократичного принципа монархии.

Развивая все эти соображения, можно сказать, что монархия — есть верховенство нравственного идеала, который и прижился искони в нашей стране, потому что являлась она Святой Русью. В монархии личность ставит верховной властью не свою волю, а волю своего идеала. Таким образом, раз Церковь богоцентрична — ее прихожане живут при истинной монархии. Тут нет и не может быть места демократии, либерализму.

Исходя из этого, вне Церкви единственным освященным гражданским строем для православного может быть только монархия. Раз ты веруешь в Господа Иисуса Христа, то значит веришь, что лишь в монархии Он через Своего помазанника Царя ведет народ к спасению. Проще говоря, если свести к «идеократичной» формуле — православный «обязан» быть монархистом.

В том-то и незадача Белого Дела, что его основатели и большинство крупных вождей были православно верующими людьми, но не монархистами. Алексеев и Корнилов являлись антицаристами, Деникин и Колчак — либералами, они были февралистами, пытавшимися без монархической идеи победить красных. Хотя, казалось бы, очевидно: раз у красного противника была крайняя — большевистская — левая линия, то на нее должна была быть крайняя — монархистская — правая линия, чтобы увенчаться победой. Однако все главы Белых армий были «непредрешенцами», и даже монархист Врангель. Он, правда, делая "левую политику правыми руками", своей Русской Армией все же доказал "плодотворное право" Русской идеи, в основе которой традиционно-монархические обязанность и вера, а не демократические договор и закон.

Вот выводы на этот счет бывшего белого офицера, ставшего в Зарубежье настоятелем Братства преподобного Иова Почаевского РПЦЗ архимандрита Серафима, сделанные им в 1937 году:

"Я провел почти всю кампанию Добровольческой армии частью в рядах самого непредрешенческого Корниловского полка, частью в Марковской артиллерийской бригаде. Добровольно все время был на фронте, как во время наступления на Орел, так и во время великого отступления к Черному морю. Всем сердцем веровал в Белую идею и считал в то время неправильным навязывать народу ту или другую форму правления — словом, был, как теперь называют, «непредрешенцем», а одновременно, к слову сказать, довольно неважным христианином.

Увы, большинство моих соратников-офицеров тоже были плохими христианами, а оттого, быть может, и непредрешенцами. Православным христолюбивым воинством, к сожалению, мы были только по имени. Счастливые исключения, конечно, не противоречат общей картине. Оттого и не победили мы…

Мы скажем больше: даже национализм Белого Движения не оказался подлинным национализмом, национализмом, достойным русского народа, соответствующим его духу. Он был к беде нашей почти весь в земном плане. Лозунг "за отечество" отодвинул на заднее место святой порыв "за веру" и совсем выбросил среднее — "за царя", — помазанника Божия…

Но, может быть, чин священного миропомазания можно совершить над любым носителем верховной власти, например, над президентом или диктатором? Нет, это было бы профанацией великого таинства. Помазанником Божиим может быть лицо, приявшее власть не от людей или насилием, но от Бога и притом на всю жизнь. Власть Помазанника Божия должна опираться в конечном итоге на право божественное — jus divinum и не зависеть от прихоти народной.

Вот и приходится признать, что истинным Помазанником Божиим может быть только наследственный самодержавный Государь, избранный на Царство Промыслом Божиим через рождение от прежнего Помазанника Божия".

Начало биографий генералов А. П. Кутепова и М. Г. Дроздовского указывает, что монархическое «вероисповедание», возможно, органичнее усваивается, если его носители имеют в активе две исходные: аристократическое происхождение и службу в гвардии. По крайней мере, лучший образец у белых в этом отношении — генерал Врангель так же прекрасно воплощал обе данные категории.

Александр Павлович Кутепов родился в 1882 году в городе Череповце в семье лесничего. Отец его происходил из потомственных дворян Новгородской губернии. Александр окончил Архангельскую классическую гимназию и поступил в Санкт-Петербургское пехотное юнкерское училище. Вышел он из него в 1904 году подпоручиком в 85-й пехотный Выборгский полк, находившийся в это время в действующей армии, чтобы попасть на идущую русско-японскую войну. В рядах выборжцев подпоручик Кутепов и воюет с японцами.

В ноябре 1907 года А. Кутепов "за боевые отличия" переведен поручиком в Лейб-Гвардии Преображенский полк. В чине штабс-капитана командиром роты преображенцев Кутепов вступает в Первую мировую войну. Он трижды был ранен на ее фронтах, в сентябре 1916 года произведен в полковники и начинает командовать 2-м батальоном Преображенского полка. К этому времени полковник Кутепов награжден многими боевыми орденами, главный из которых орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия IV степени. Заслужено им и Георгиевское оружие.

Михаил Гордеевич Дроздовский родился на год раньше Кутепова, в 1881 году в Киеве в семье генерала, участника Севастопольской обороны. Его сразу отдали в кадеты, и в 1899 году Миша окончил Владимирский Киевский кадетский корпус. Потом была учеба в Павловском военном училище, откуда Дроздовский был выпущен подпоручиком в Лейб-Гвардии Волынский полк.

В 1904 году Дроздовский поступает в Николаевскую академию Генерального штаба, но в связи с началом русско-японской войны уходит добровольцем на ее фронт в рядах 34-го Восточно-Сибирского стрелкового полка. Там он был ранен и получил первые боевые ордена. После окончания войны вернулся в Академию Генштаба, которую закончил в числе лучших в 1908 году.

Потом М. Дроздовский служит в штабе Заамурского пограничного округа, а с ноября 1911 — в штабе Варшавского военного округа. В 1913 году он прошел в Севастополе, в Офицерской воздухоплавательной школе курс летчика-наблюдателя.

С началом Первой мировой войны Дроздовский служил в оперативном отделе Управления генерал-квартирмейстера Северо-Западного фронта, затем в штабе 27-го армейского корпуса. Осенью 1915 года — начальник штаба 64-й пехотной дивизии. В 1916 году дивизионный начальник штаба Дроздовский в Карпатах повел два полка в атаку и снова после японской войны был ранен. Но в январе 1917 года он вернулся в строй, был произведен в полковники и стал начальником штаба 15-й пехотной дивизии.

Здесь надо в хронологическом изложении биографий остановиться, потому что потом — в феврале 1917 года не только карьеры полковников Дроздовского и Кутепова приостановились, а и Российская Империя перестала существовать.

Продолжим же на событийном материале по линии командира 2-го батальона Лейб-Гвардии Преображенского полка полковника А. П. Кутепова, который в самые революционные февральские дни оказался в Петрограде. Александр Павлович приехал сюда по делам на несколько дней с фронта, и 27 февраля 1917 года ему пришлось горячо поучаствовать в разразившейся революции.

В ночь на 27 февраля восстал запасной батальон Волынского полка. Одним из инициаторов восстания был унтер-офицер Т. Кирпичников, которому первый "революционный командующий" Петроградским военным округом генерал Корнилов потом вручит за это Георгиевский крест. Но потом еще позже — в 1919 году товарища "Георгиевского кавалера" Кирпичникова, пойманного на территории Добровольческой армии, расстреляют по приказу Кутепова, который как был в Петрограде февралем 1917 года с револьвером в руке против любого красного, розового, кумачевого, так истинно белым остался.

Утром того 27 февраля такие последствия этого дня полковник Кутепов не мог и в шутку представить. С восставшими волынцами «заволынили» присоединившиеся к ним солдаты Литовского полка, другие части Петроградского гарнизона стали переходить на сторону стачечников и демонстрантов. К вечеру их будет уже около 70 тысяч — почти треть численности гарнизона столицы.

Днем же тогдашний командующий Петроградским военным округом генерал Хабалов попытался взять ситуацию под контроль — двинуть надежные части в центр города. Тут ему в суматохе Зимнего дворца и попался лейб-гвардейский полковник Кутепов, с мрачным отчаянием взирающий на происходящее. Для подавления беспорядков фронтовик Кутепов с радостью принял под свою руку тысячу местных гвардейцев из запасного полка. Генерал Хабалов приказал отряду Кутепова, "разбив толпу", занять район от Литейного моста до Николаевского вокзала, беря по дороге подмогу на свое усмотрение.

Полковник Кутепов поглубже надвинул козырек фуражки на свою круглую, выбритую голову, огладил смоляную бородку, крутнул вверх кончики усов. Скомандовал — и гвардейцы ринулись по запруженному Невскому проспекту.

У Александринского театра им попалась расхристанная рота пулеметчиков, которые не откозыряли Кутепову. Полковник зыркнул, хватаясь за револьвер. Выдвинулся ротный капитан и смущенно объяснил, что для пулеметов у них нет ни воды, ни глицерина. Кутепов приказал его шайке встать в строй.

Однако даже полковника Кутепова, взявшегося наводить порядок, Хабалов, спохватившись, решил остановить. На перекрестке с Литейным Кутепова нагнал посыльный Хабалова, который отменял свое распоряжение и приказывал полковнику вернуться назад к Зимнему дворцу. Однако Кутепова с белым офицерским Георгием на груди было не повернуть. Тем более, что по дороге к нему пристали другие лихие офицеры.

Толпы шатались, орали вокруг, в городском центре хлестко били разрозненные выстрелы. Вынырнув на Литейный, Кутепов увидел, что горит Окружной суд. У аристократической Сергиевской улицы в беспорядке торчали без наводчиков пушки с дулами в разные стороны, были разбросаны снарядные ящики. Невдалеке из-за баррикады палили по неуверенно двигавшимся к ней полицейским.

Здесь заправляли мятежники запасных Волынского и Литовского полков. Они замялись, увидев клинком летящий на них кутеповский отряд.

Полковник мгновенно оценил это, успокоительно закричал. Солдатики с красными бантами на шинелях придвинулись к нему, опуская оружие.

Выглянул из-за их спин унтер:

— Ваше высокоблагородие, постройте нас да отведите в казармы… Только боимся расстрела за мятеж.

Кутепов чеканно произнес:

— Те, кто присоединится ко мне, расстреляны не будут. Обрадованно всколыхнулась солдатская толпа, подхватила Кутепова на руки, подняла повыше, чтобы все услышали. Полковник рассмотрел в сером шинельном море под ним смутьянов: несколько штатских, писари Главного штаба, солдаты в артиллерийской форме. Он закричал:

— Те лица, которые сейчас толкают вас на преступление перед Государем и Родиной, делают это на пользу нашим врагам-немцам, с которыми мы воюем! Не будьте мерзавцами и предателями, а останьтесь честными русскими солдатами!

Из толпы выкрикнули:

— Боимся, что расстреляют! Кутепов опять заверил:

— Тот, кто пойдет со мной, расстреляны не будут. Тонко, с надрывом взвыл голос:

— Он врет, товарищи! Вас расстреля-я-яют!

Сразу же ударили по Кутепову из винтовок. Но он был уже на земле, вскидывая револьвер и командуя своим гвардейцам.

Мятежники бежали врассыпную, но из-за укрытий обрушился на кутеповцев бешеный огонь. Вокруг полковника падали его бойцы, они отстреливались, но сметало свинцом на открытом месте отряд.

С его остатками Кутепов прорывался к особняку графа Мусина-Пушкина. Это была сплошная перестрелка, отряд держал фронт вкруговую, но его выбивали с крыш, из подворотен. В основном гибли офицеры, их специально выцеливал противник, многие с золотыми погонами полегли в тех перестрелках.

Добрались с большими потерями до дома Мусина-Пушкина. В нем раскинулся на скорую руку госпиталь Северного фронта, куда стаскивали раненых.

Стемнело за окнами, на улицах мгновенно перебили еще целые фонари. Полная тьма опустилась на Петроград.

Кутепов, прикрыв караулами двери, выбрался наружу. Взглянул на Литейный, подсвеченный кострами и заревом. Туда из всех нор, переулков перла и перла толпа. Он увидел, как из особняка тенями выскальзывают его бойцы и перебегают к раве. Из нее, хрипло матерясь, выкрикивали его уже ставшую известной фамилию, суля Кутепову ужасное.

Вернулся полковник в особняк, огляделся: большая часть его отряда потихоньку сплыла. В горячке уличных боев сумел он приказать, чтобы купили ситного хлеба и колбасы. Стали это есть. Если б командир не похлопотал, были б ни с чем.

Никто не заботился о них, Кутепов отсюда по телефону безуспешно пытался связаться и с градоначальством, и с полицейским штабом. С улицы начали с завываниями пристреливаться по особняку.

Явилось к Кутепову начальство лазарета. Пряча глаза, стали его просить уйти отсюда с неранеными солдатами. Что было ему делать, не отдавать же на растерзание раненых и сестриц милосердия! Выскользнул полковник с кучкой его последних бойцов в темень…

Так закончилась эта единственная «полупопытка» петроградского военного начальства вмешаться в те события.

Тамошние же офицеры от прибывшего с фронта монархиста Кутепова сильно отличались. Во-первых, они заметили, что именно их стараются убить на улицах, избегая стрелять по солдатам. И одни сидели дома, а более «инициативные» — в Офицерских собраниях, оживленно обсуждая ситуацию. Они не хотели репрессий против восставших, чтобы не портить свою репутацию на будущее. Надвинувшаяся смена режима и офицерству казалась неизбежной.

2 апреля 1917 года полковник А. П. Кутепов, несмотря на его февральские приключения, назначается командиром Преображенского полка, к названию которого приставку «Лейб-Гвардии» тогда уже старались не упоминать. Летом при неудаче русской армии в ее июньском наступлении, когда австро-германцы прорвали фронт на Тарнополь, преображенцы Кутепова не уронили честь и боевую славу полка, а Александр Павлович заслужил между солдатами почетное прозвище "Правильный человек".

Такой авторитет командира лейб-гвардейцев и позволил полковнику Кутепову как бы вычеркнуть знаменитый Преображенский полк из действующих военных анналов, чтобы не замаралось его имя в красной истории России. После октябрьского большевистского переворота командир Лейб-Гвардии Преображенского полка полковник А. П. Кутепов 2 декабря 1917 года издал приказ о его расформировании, чем спас старинное полковое знамя Русской Императорской армии.

После этого Кутепов отправляется на Дон, где 24 декабря вступает в только что оформившиеся ряды добровольцев. Он сразу получает назначение начальником белого гарнизона Таганрога, каким командует до начала января 1918 года. Обороняя город, Кутепов вел упорные бои с красными. В 1-й Кубанский Ледяной поход в феврале полковник Кутепов выступил командиром 3-й роты 1-го Офицерского полка. 28 марта 1918 года (отсюда все даты — по новому стилю) он становится помощником командира этого полка.

В апреле 1918 года изнуренная проделанным Ледяным походом Добровольческая армия отчаянно штурмует Екатеринодар. 12 апреля гибнет в атаке великолепный командир Корниловского ударного полка полковник М. О. Неженцев. Он капитаном разведки 8-й армии генерала Корнилова по его инициативе в мае 1917 года сформировал первую добровольческую часть в Императорской армии — 1-й ударный отряд 8-й армии, который блестяще провел свое боевое крещение, взяв Калущ при общем провале тогда русского летнего наступления.

Георгиевский кавалер, любимец Корнилова Неженцев и в Царской, и в Белой армии со своими ударниками был на самых ответственных участках. То, что после его гибели командиром Корниловского ударного полка назначают А. П. Кутепова, прекрасно говорит о репутации, какую уже завоевал себе тогда и Александр Павлович.

Жизненные и военные пути Кутепова и Дроздовского, начиная с того, что были они почти ровесниками, отправились на русско-японскую войну добровольно, приблизительно в одно и то же время получили звание полковника, и в дальнейшем как бы "отзеркаливают".

Яростный противник большевиков, несокрушимый монархист полковник Кутепов становится командиром Преображенского полка 2 апреля 1917 года, чтобы в летнем наступлении показать преображенцев в полной боевой мощи, и все же распускает знаменитый полк как "Правильный человек" 2 декабря — в ожесточенный протест против новоявленного красного режима. Его идейный собрат полковник Дроздовский 6 апреля 1917 года становится командиром 60-го пехотного Замосцкого полка, чтобы, как позже отметят, "успеть с этим полком совершить ряд блестящих дел". Дроздовский награжден орденом Святого Георгия, а 24 ноября его назначают командующим 14-й пехотной дивизии на Румынском фронте. И все же полковник Дроздовский сам сложил с себя это командование 11 декабря 1917 года, чтобы начать вооруженно бороться с большевизмом.

Как красочно выразился А. И. Деникин о том, что удалось сделать М. Г. Дроздовскому, "было новой героической сказкой на темном фоне Русской Смуты". Поэтому, приняв к сведению подвижничество монархиста Кутепова Февралем 1917 года, его активнейший вход в Белую борьбу на Дону и Кубани, внимательно разглядим так же вдохновенные действия монархиста Дроздовского, возглавившего Белое дело на Румынском фронте сразу после того, как стали известны последствия октябрьского переворота.

В конце ноября 1917 года на Румынском фронте состоялось совещание русских офицеров Генерального штаба по вопросу восстановления и спасения гибнущей от красных России. Точки зрения присутствующих разделились на три позиции.

Одна группа выступила за непротивление новому советскому режиму, за службу большевикам; они рассчитывали не на контрреволюцию, а на эволюцию, прикидывая, что на мирное восстановление нормальной жизни в России теперь уйдет никак не меньше тридцати лет. Вторая группа офицерства их стратегию поддерживала, но тактически предлагала организовывать восстания, чтобы расшатать большевизм лет за десять.

Третья группа была самой малочисленной, но эти бескомпромиссные люди собирались немедленно вооруженно бороться с большевизмом. Они стояли за объединение заслуженных, убежденных офицеров и солдат, не смирившихся с большевистской гибелью Родины. Их лидерами был только что назначенный командир 14-й пехотной дивизии 36-летний полковник М. Г. Дроздовский и тоже бывший участник японской войны, ныне начальник штаба 118-й пехотной дивизии 39-летний полковник Михаил Кузьмич Войналович, который станет помощником Дроздовского во всех его белых делах.

Об этих двоих в военном лагере врангелевцев в Галлиполи в 1922 году на четвертой годовщине празднования дня выступления Добровольческого отряда дроздовцев в свой легендарный поход его участник-артиллерист, потом один из организаторов белой военной авиации полковник В. А. Андреянов в своем докладе отметит:

"Полковник Дроздовский, человек чрезвычайной храбрости и высоких нравственных качеств, непоколебимой силы воли, оценил положение и взял на себя объединение этого круга офицеров. Высокого роста, худощавый, с резко очерченными чертами лица, с орлиным взглядом, с сухой рукой (после ранения в японскую войну), тотчас и определенно формулирующий свои мысли, он сразу производил сильное впечатление на всех с ним встречавшихся.

Выбор ближайшего своего помощника, впоследствии начальника Штаба Отряда, Дроздовским был сделан крайне удачно. Единство взглядов и убеждений, полное самоотречение, патриотизм, храбрость, решимость свойственны были в полной мере им обоим.

Некоторые различия характеров только дополняли их. Несколько нервный и порывистый не в боевой обстановке Дроздовский и рядом с ним спокойный во всех случаях жизни Войналович — вот те начальники, которым не могло не поверить и не довериться офицерство с первой встречи с ними".

Вначале вербовка добровольцев Дроздовским началась тайно. В городе Яссы на улице Музилер в доме 24 он открыл вместе с единомышленниками так называемое Бюро помощи офицерам. С приходящими сюда беседовали, чтобы убедиться в решимости и самоотверженности офицера освободить от большевиков Родину. Потом знакомили с планами сколачивающегося отряда, предлагали подписать соглашение о службе в нем. Одних отправляли обратно в их части для дальнейшей пропаганды добровольчества среди офицерства, других поселяли в общежития, расположенные в христианской Евгениевской Общине, выдавали пособие.

Полковник М. Г. Дроздовский разослал своих вербовщиков по прифронтовым городам. Сам, оставив в Яссах с отрядниками полковника Войналовича, поехал в Кишинев, потом в Одессу, где открыл такие же Бюро. В Одессе Михаил Гордеевич так увлекся работой с офицерами, что не успел скрыться из города, когда его заняли красные. Дроздовского арестовали, и встал бы он у расстрельной чекистской стенки, если бы не его находчивый адъютант подпоручик Кулаковский. Тот сумел убедить еще не опомнившихся после взятия Одессы большевиков в совершенной благонадежности его командира. Дроздовского выпустили, они с Кулаковским вернулись в Яссы.

В декабре бывший помощник Главнокомандующего Румынским фронтом короля Фердинанда, теперь — Главнокомандующий армиями Украинского фронта генерал Д. Г. Щербачев, получивший письмо от основателя Добровольчества на Дону генерала М. В. Алексеева, решил развернуть такое же добровольческое дело, начатое Дроздовским, в масштабе своего фронта. С его разрешения по штабам армий разослали приглашение русским офицерам, желающим поступить на "американскую службу", согласовав этот фокус с союзническим Консульством США в Румынии. Когда такие являлись в Консульство, им говорили:

— Вы еще нужны Родине.

В Яссах офицеров направляли на улицу Музилер в Бюро дроздовцев.

Генерал Щербачев отдал приказ о формировании офицерских добровольческих частей. Наметили создать три Отдельные Русские добровольческие бригады: в Кишиневе, в местечке Соколы, находившимся в двух верстах от города Яссы, а также — в военном лагере у железнодорожной станции Скинтея, расположенной в 28 верстах от Ясс. Командиром штаба Национального корпуса Русских добровольцев, в который предполагали слить бригады, назначили генерала Кельчевского. Начальником Кишиневской бригады сначала поставили генерала Осташева, потом генерала Белозора. Но ходко дело шло лишь в Ясской бригаде полковника Дроздовского, которая насчитывала уже 200 бойцов.

Несмотря на приказ Щербачева, в штабах армий идеей добровольчества не воодушевились. Там просиживали галифе люди в погонах, больше поддерживающие офицерское большинство, какое выявилось на совещании выпускников Академии Генштаба в ноябре, предпочитающее как-то «пережить» большевизм и даже сосуществовать с ним в ближайшие 10, 30 лет… Бланки печатных объявлений, подписок, размноженные по образцу из дроздовских Бюро, пылились в штабных канцеляриях. Офицеры частей узнавали о наборе в добровольческие бригады больше через неугомонных вербовщиков Дроздовского.

Инициатора Добровольчества на русском фронте в Румынии полковника Дроздовского, сложившего с себя командование 14-й дивизией, в главное руководство добровольцами не ввели, ему предоставили возможность командовать лишь их частями под Яссами. Но направляющимся туда офицерам деньги, отпущенные на пособия, выдавались крайне неохотно. Если они собирались следовать к дроздовцам с оружием, боеприпасами, их обвиняли в расхищении воинского имущества части.

Прибывавшие в Яссы добровольческие офицеры и солдаты сначала отправлялись в городские общежития, потом — в Соколы или Скинтею. Первоначально больше людей направляли в совсем близкие от Ясс Соколы, но начались постоянные стычки с местными красными. Тогда в Соколах оставили лишь команду для караулов у складов и разгрузки вагонов на местной железнодорожной станции, а всех перевели в Скинтею.

В Скинтейском лагере спали в нескольких холодных и темных летних бараках на нарах. В январе 1918 года здесь двум с лишним сотням офицеров разных родов войск при пятистах конях, шести орудиях и десяти пулеметах приходилось заниматься самым черным трудом. Они несли все хозяйственные работы вплоть до колки дров. Ухаживали за конями, водя каждого на водопой за полторы версты. А для добывания вооружения, пропитания и фуража требовалось им еще налетать на соседние большевистские части.

Нареквизировали за месяц под дулами дроздовцы у марксистски настроенных военных масс добро, в десятикратных количествах превосходящее личный отрядный состав: 15 бронемашин, радиостанцию, много тяжелой и легкой артиллерии, пулеметов, автомобилей. В лагере постоянно велось строевое обучение. Вся эта огромная нагрузка, особенно непривычная тем, кто не был знаком с уходом за конями и с запряжками, не понизила духа, а сплотила белых, отборно собравшихся сюда под крыло добровольца номер один Дроздовского.

Правда, в январе сбило поток добровольцев формирование в армиях фронта офицерских команд для охраны складов. Этим подразделениям, напротив, в штабах деловито выделили хорошее довольствие и жалованье. В «сторожа», где напрягаться было не надо, и потянулись нерешительные, бездельники, увлекая других, чтобы «пересидеть». Многие на отдаленном от большевистских центров бывшем Румынском фронте все еще плохо себе представляли что за беспощадная, сокрушительная гидра кумачево распростирает конечности по матушке-России.

Политическая обстановка в Румынии резко изменилась в феврале 1918 года. Ее правительство посчитало себя преданным большевистской Россией, заключившей Брестский договор с Германией, и тоже приступило к переговорам с немцами о сепаратном мире. В стране началась антирусская кампания. Румыны разоружали русские части, захватывая их фронтовое имущество.

Главком русских армий в Румынии генерал Щербачев и официальный глава их Управления добровольческих войск генерал Кельчевский в такой обстановке решили распустить только-только складывающиеся добровольческие бригады. На их взгляд, русские белые силы не могли добраться в Россию сквозь румынские кордоны и германские оккупационные войска, занимающие страну. Да и румыны настаивали на разоружении этих частей, что входило в предварительные условия их мира с немцами.

Чтобы убедить в безуспешности командиров добровольцев, Кельчевский собрал их совещание. Подсчитали, сколько записалось добровольцами. Оказалось 5 тысяч! Но 3 тысячи из них было штабных, то есть — лишь на бумаге для видимости проводимого «мероприятия». Истинных же бойцов — полторы тысячи в Кишиневе и пятьсот под Яссами. Собравшиеся дружно развели руками: с такими силами бессмысленно начинать!

Лишь полковник Дроздовский, сверкнув своим пенсне, отчеканил, что он с каким угодно числом решительных людей пойдет на Дон к генералу Корнилову и доведет их. Возмущенный генералитет и другие старшие офицеры единодушно осудили выскочку. Кто-то воскликнул, что они имеют дело с авантюристом и маньяком. Тут же генералом Кельчевским был отдан приказ о расформировании добровольческих частей, недействительности подписки, данной добровольцами. Были вывешены объявления с предложением им разъехаться. Кельчевский связался телеграфом с командующим Кишиневской добровольческой бригадой генералом Белозором и тоже сразу нашел с ним общий язык по роспуску бригадников. Полковник Дроздовский остался в совершенном одиночестве.

Полковник М. Г. Дроздовский не подчинился воле его командиров, «закрывших» Белое Дело. Михаил Гордеевич собрал своих добровольцев, прочел им приказ о расформировании и сказал:

— А мы все-таки пойдем…

Приказав испортить в Скинтее все, что нельзя было взять с собой, Дроздовский теперь сосредоточил свой отряд в Соколах.

Немедленно здесь отряд Дроздовского начали окружать румынские войска, они потребовали сдать оружие и разъехаться. Начальник штаба бригады «дроздов», как их потом стали называть, полковник Войналович поднял добровольцев «в ружье» и сообщил им требование румын. Белое воинство единогласно сказало «нет» и решило идти на прорыв.

Был составлен ультиматум русских добровольцев румынскому королю:

1. Оружие сдано не будет.

2. Требуем гарантии свободного пропуска до русской границы.

З. Если до 6 вечера не уйдут войска, будет открыт артиллерийский огонь по Яссам и, в частности, по королевскому дворцу.

Полковник Дроздовский повез ультиматум на автомобиле в Яссы, чтобы главком Щербачев передал бумагу королю Фердинанду. Отряд начал готовиться к прорыву, и к 5 часам вечера он был готов идти напролом.

Румынские войска все же отошли. Белой гвардии Дроздовского дали пропуск и 6 поездных составов.

11 марта 1918 года эшелоны всего с несколькими сотнями дроздовцев, хотя с мортирной и конногорной батареями, громыхая буферами, как некая несокрушимая преторианская армия, заставившая уступить короля, тронулись на Кишинев.

На станции Перлица у остановившихся эшелонов румыны попробовали отцепить паровоз. Они окружили начальника эшелона капитана Колзакова с офицерами цепью, нацелив два пулемета с десяти шагов. Запел дроздовский трубач, россыпью бросились с подножек добровольцы и взяли румын в еще большее кольцо. Путь стал свободен.

В Кишиневе их ждала лишь орава румынских пулеметных сторожевых постов. Из дислоцировавшейся же здесь бригады русских добровольцев в полторы тысячи всего пятьдесят офицеров присоединилось к отчаянным «дроздам». Но они не унывали, 16 марта двинулись маршем на Дубоссары.

В Дубоссарах объявили регистрацию офицеров, но она оказалась безрезультатной. Зато присоединились к отряду команда конников из Болграда, Польский эскадрон. Узнали, что из Измаила пробивается к ним сводная офицерская рота Морской дивизии полковника М. А. Жебрака-Русановича. Они не знали, что пару недель назад вот так же отринутые и проклинаемые ушли в свой Ледяной поход добровольцы Алексеева и Корнилова с Дона, но генерал Алексеев считал:

«Нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы».

Генерал же Корнилов, отвечая на вопрос: «Что если не победим?» — сказал:

— Тогда мы покажем, как умеет умирать Русская армия.

Дроздовцы все это не могли знать, но свято чувствовали, потому что на них были такие же русские офицерские золотые погоны, потому что их вел полковник с изувеченной раной рукой и Георгием на груди.

Михаил Гордеевич же поправлял свое пенсне и писал в дневник, начатый на этом походе:

«Только смелость и твердая воля творят большие дела. Только непреклонное решение дает успех и победу. Будем же и впредь, в грядущей борьбе, смело ставить себе высокие цели, стремиться к достижению их с железным упорством, предпочитая славную гибель позорному отказу от борьбы…

Голос малодушия страшен, как яд…

Нам остались только дерзость и решимость…

Россия погибла, наступило время ига. Неизвестно, на сколько времени. Это иго горше татарского…

Пока царствуют комиссары, нет и не может быть России, и только когда рухнет большевизм, мы можем начать новую жизнь, возродить свое Отечество. Это символ нашей веры…

Через гибель большевизма к возрождению России. Вот наш единственный путь, и с него мы не свернем…

Я весь в борьбе. И пусть война без конца, но война до победы. И мне кажется, что вдали я вижу слабое мерцание солнечных лучей. А сейчас я обрекающий и обреченный…»

20 марта 1918 года отряд полковника Дроздовского вышел из Дубоссар, продолжая свой легендарный в истории Белой борьбы поход Яссы-Дон. Впереди лежали 1 200 верст пути, на которые в крови, поту, стуже, грязи, боях уйдет 61 день. Потом в «Дроздовском марше» уцелевшие будут петь:

Это неважно, что песню потом переделают на свой лад красные. Многое для дроздовцев являлось неважным, включая собственную жизнь.

Сколько было этих белых героев вместе с отрядом полковника Жебрака, который принес им свой Андреевский флаг Балтийской дивизии, и он станет полковым знаменем стрелкового Офицерского полка «дроздов»? Всего тысяча: 667 офицеров, 370 солдат, 14 врачей, священников и чиновников, 12 сестер милосердия… Авангардом скакал конный отряд под командой начштаба полковника Войналовича. Начальником артиллерии шел генерал Невадовский, пехоты — генерал Семенов, связи — полковник Гран, интендантства — полковник Абрамов.

Их путь до Новочеркасска проляжет через реки Буг и Днепр, придется брать Каховку, Мелитополь, Бердянск, Ростов-на-Дону. Но уже 23 марта в Вальгоцулово Дроздовский в дневнике записывает:

«Газетная травля (еврейская) «Одесских новостей» и других социалистических листков (прапорщик Курляндский), желание вооружить всех — впереди нас идет слава какого-то карательного отряда, разубеждаются потом, но клевета свое дело делает, создает шумиху и настораживает врагов. А ведь мы — блуждающий остров, окруженный врагами: большевики, украинцы, австро-германцы!!!»

В ночь с 27 на 28 марта они под ледяным ветром и снегом перебрались по паромной переправе через Буг. На том берегу резкий ветер бил в лицо, мороз пополз к пятнадцати градусам, хорошо кованые кони скользили, ступая по косогорам. Пришлось остановиться на дневку, потому что лошади, не люди выбились из сил.

4 апреля 1918 года отряд прибыл в селение Новый Буг, где узнали, что в деревне Долгоруковке было замучено шестеро офицеров. Немедленно отправилась туда команда: коммунистов расстреляли, дома их бежавших товарищей по партии сожгли, жителей, издевавшихся над офицерами, выпороли. Такую же расправу пришлось произвести над большевиками и их прихвостнями в Фонтанке по жалобе местного крестьянства.

Дроздовский записал в дневнике:

«Нет-нет да и сожмет тоской сердце, инстинкт культуры борется с мщением побежденному врагу, но разум, ясный и логичный разум, торжествуй над несознательным движением сердца!.. Что можем мы сказать убийце трех офицеров или тому, кто лично офицера приговорил к смерти «за буржуйство и контрреволюционность»? Или как отвечать тому, кто являлся духовным вождем насилий, грабежей, убийств, оскорблений, их зачинщиком, их мозгом, кто чужие души отравлял ядом преступления?! Мы живем в страшные времена озверения, обесценения жизни. Сердце, молчи, и закаляйся, воля, ибо этими дикими, разнузданными хулиганами признается и уважается только один закон — «око за око», а я скажу: «два ока за око, все зубы за зуб», «поднявший меч…»

В эти дни на отбившихся от отряда два десятка бойцов его автоколонны из-за ближних холмов свалилось двести с лишним красных конников. Дроздовцы залегли и отстреливались, пока их не выручили основные силы, но цистерны с бензином и картеры многих машин были прострелены. Вокруг пробивающихся белых стервятниками кружились разрозненные большевистские части, используя все возможности, чтобы уничтожить или хотя бы обескровить их.

Днепр хотели перейти у Бериславля. Приблизившись к нему, услыхали стрельбу. Разведка уточнила и доложила, что это немцы, взявшие Бериславль, воюют с красными, засевшими на другом днепровском берегу в Каховке.

На переговоры с германским командованием поехали полковники Войналович и Жебрак. Немцы отнеслись к ним высокомерно, не собирались пропускать, но отправили своего офицера посмотреть на дроздовцев. Увидев отрядную артиллерию, они изменились. Стало ясно, что эти русские в золотых погонах, если надо, то и их сметут. Германцы захотели вместе атаковать большевиков. Дроздовский, усмехнувшись, отказался и потребовал, чтобы они не трогались с места в течение суток и не вмешивались в его действия.

Полковник Дроздовский не считал войну с Германией законченной и не признавал большевистского Брестского мира. По пути он не дрался с немцами только потому что стремился сохранить своих добровольцев для более пока важной Белой борьбы.

Поздно вечером 9 апреля «дрозды» встали на окраине Бериславля, а утром поили коней в Днепре, глядя на мост, по которому с противоположного каховского берега гвоздили большевистские пушки. Затрубил атаку трубач. Белые конники, по-казачьи вжимаясь в седла, ринулись на мост в лобовую атаку!

Они в аду встречного огня пробились на другой берег. Беспощадной лавой обрушились на позиции большевиков, наотмашь рубя разбегающихся…

В Каховке дроздовцы захватили полсотни пленных, а местные торговцы вручили им 800 тысяч рублей, полученных купцами от советского правительства за поставку хлеба, которую и не собирались выполнять.

Деньги были к месту, и очень кстати взятый рубеж — последняя серьезная преграда на пути к Дону. В деревне Любимовке прошел парад, где отличившихся в бою наградили Георгиевскими крестами.

Встречающееся мнение будто белые за отличия на поле боя в Гражданской войне предпочитали не награждать, так как проливали кровь «братьев», безосновательно. Неправда и то, что особенно здесь выделился последний белый главком генерал Врангель, запретивший награды в «братоубийственной» войне. В белой Русской Армии генерала барона П. Н. Врангеля награждали, например, уникальным орденом Святителя Николая Чудотворца, Орденский комитет которого был торжественно открыт в июне 1920 года при Врангелевской ставке в Севастополе.

Генерал-лейтенант А. Г. Шкуро.

Генерал-майор М. Г. Дроздовский.

Генерал Врангель, 1917 г.

Генерал-лейтенант К. К. Мамонтов.

Генерал барон Петр Врангель.

Генерал-лейтенант Г. М. Семёнов.

Бронепоезда играли большую роль во время гражданской войны.

Генерал А. С. Кутепов.

Генерал Алексеев — один из основателей Белого движения.

Генерал Н. И. Юденич.

Танк, переданный союзниками армии Деникина.

Н. В. Скоблин — командир Корниловского полка, впоследствии — советский агент во Франции.

Адмирал А. В. Колчак.

Встреча адмирала Колчака во время парада в Омске. Декабрь 1918 г.

Генерал Юденич (слева)

Новочеркасск. 1919 г. Слева направо: Л. П. Богаевский, генерал Деникин. П. И. Краснов, генерал И. П. Романовский.

Встреча генерала Корнилова на вокзале в Москве. Август 1917 г.

Самого Главнокомандующего Русской Армией генерал-лейтенанта барона П. Н. фон Врангеля Орденская Николаевская Дума 1-го Армейского корпуса наградит орденом Св. Николая Чудотворца II степени в Галлиполийском лагере в декабре 1921 года за блестящие успехи в этой «братоубийственной» войне. Дело в том, что белые православные воины ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не могли быть «братьями» безбожной большевистской, коммунистической, красной нечисти. Правда, после падения ее режима в России в 1990-х годах некоторым бывшим советским историкам и военным, а также их преемникам: красно-коричневым, — этого «братания» захотелось. Но Гражданская война не кончилась, господа товарищи!

Совершенно справедливо высказывается на этот счет последняя истинно белая, монархическая газета «Наша страна», 51-й год издающаяся в Аргентине, в Буэнос-Айресе под девизом: «ПОСЛЕ ПАДЕНИЯ БОЛЬШЕВИЗМА ТОЛЬКО ЦАРЬ СПАСЕТ РОССИЮ ОТ НОВОГО ПАРТИЙНОГО РАБСТВА». Ее публицисты утверждают:

«Историческая монархия не может быть восстановлена ранее, чем победит Белое Дело, то есть будет устранено то (советчина), что делало ее восстановление абсолютно невозможным…

Доброе имя белых вождей может быть восстановлено в России не раньше, чем будет восстановлена подлинная российская государственность и будут признаны преступниками ее враги — защитники советской власти…

Принципиальная линия «Нашей страны» (за плечами у которой стоят тени сотен тысяч русских патриотов, отдавших жизнь в борьбе с поработившим Россию преступным режимом) на непримиримость к любым проявлениям советской идеологии и практики и разоблачению сути национал-большевицкого «учения» — есть тот эталон, по которому измеряем мы ныне слова и поступки различных лиц и политических сил. Пока он есть, никому не удастся стереть грань между подлинным и ложным, между белым и красным, между Россией и Совдепией».

Чтобы в окружающей сумятице разных войск выделяться, дроздовцы нашили себе на левый рукав национальный русский шеврон: трехцветный угол концами вниз. Впереди был Мелитополь, на который выступили через деревню Тогуи, а потом взяли курс на Акимовку. На всем пути приходилось уничтожать телеграфную линию, чтобы лишить красных связи.

Помимо большевиков, в этих краях царствовали анархисты. О том, чтобы избавиться и от них, били челом Дроздовскому местные жители. Поэтому в колонии Эйгенфельд пришлось разгромить анархистские силы, за что в здешней Сельскохозяйственной школе белых забрасывали цветами, и в их ряды вступило 50 добровольцев.

Захватив Акимовку, дроздовцы решили спровоцировать ничего не подозревающих о них красных в Мелитополе. Воззвали по телеграфу в Мелитополь от имени акимовских большевиков о помощи против гайдамаков, которые якобы не дают драть с крестьян контрибуцию. Им ответили, что красный эшелон с грозным названием «Технический поезд по борьбе с контрреволюцией» выходит на подмогу.

Поезд пропустили за переезд и взорвали сзади путь. Тут же ударили по нему дроздовские пулеметы. Поезд рванулся вперед, рассчитывая проскочить станцию, но там его встретили броневик и эскадрон капитана Нилова.

Все 118 большевистских бойцов эшелона были захвачены. Расстреляли только тех, кто дрался с оружием до конца. Тут же за попытку грабежа населения казнили и своего дроздовского офицера серба Зорича.

В отряде действовал военно-полевой суд, чтобы не было ни самосудов, ни грабежей. Населению платили и за продовольствие, и за фураж, и за подводы. В захваченном «Техническом поезде» оказалась масса награбленной провизии, сластей, мануфактурных товаров, дамской и детской обуви, которыми белые поделились с местными бедняками.

На следующем рассвете 16 апреля по «дроздам» ударил подлетевший к Акимовке на смену предыдущему «Техническому» бронепоезд. Ему дружно ответили белые батареи и красные умчались. Отряд двинулся двумя колоннами вдоль «железки» на Мелитополь, по пути дважды по нему обрушивался бронепоезд. Навязывал бой и выдвинувшийся красноармейский отряд. Он пытался цепями перейти в атаку. Но эту пехоту дроздовцы контратаками быстро разгоняли.

К вечеру дроздовцы вошли на окраину Мелитополя, остановились в слободке Кизиар. Здесь узнали, что красные оставили город, уйдя отсюда в панике на тринадцати эшелонах. Воевавшая за большевиков атаманша Маруська Никифорова даже бросила свой автомобиль.

Отряд расположился в Мелитополе, отдав власть городскому самоуправлению. Многие мелитопольцы встали в ряды добровольцев.

Вскоре к городу подошли немецкие части, попросившие пропустить их эшелоны в Крым. Дроздовский согласился, но с немцами хлынули сюда и отряды гайдамаков: украинцев наглых и отчаянных. Для острастки дроздовцы выпороли нескольких из них. «Гайдамаки стали шелковые», — как упомянул по этому поводу в своих воспоминаниях полковник Андреянов.

После этих событий Дроздовский, сам родом из Киева, выросший серди украинцев, так написал о них и немцах в своем дневнике:

«Странные отношения у нас с немцами: точно признанные союзники, содействие, строгая корректность, в столкновениях с украинцами — всегда на нашей стороне, безусловное уважение… Мы платим строгой корректностью…

С украинцами, напротив, отношения отвратительные: приставанье снять погоны, боятся только драться — разнузданная банда, старающаяся задеть. Не признают дележа, принципа военной добычи, признаваемого немцами. Начальство отдает строгие приказы не задевать — не слушают. Некоторые были побиты, тогда успокоились: хамы, рабы…

Немцы — враги, но мы их уважаем, хотя и ненавидим… Украинцы — к ним одно презрение, как к ренегатам и разнузданным бандам».

23 апреля 1918 года фронтовики Бердянска попросили по телеграфу уже широко известного в этих краях полковника Дроздовского придти к ним на помощь. Они дрались в неравном бою с местными красными. Михаил Гордеевич ответил, что выступает.

Это был марш, побивший все рекорды «дроздовской» скорости: за 20 часов отряд сделал 109 верст! На рассвете он подходил к Бердянску. Красные, лишь услыхав о приближении дроздовцев, стали спешно отходить. О беспощадном белом отряде сухорукого полковника в пенсне здесь в газетах писали, будто он сметает все на пути своей армадой в 40 тысяч человек…

В Бердянске захватили большевистскую головку города и окрестностей, попались комиссары Бердянска, Ногайска, Федоровки, Пологи… Всех, кроме одного, расстреляли. Из находившегося здесь крупного воинского арсенала пополнились снарядами всех калибров, а также взяли много автомобилей и авиационного имущества.

Дальше лежал Мариуполь, занятый австрийцами, который обошли, но заглянул туда полуэскадрон «дроздов», угнавший из-под носа у немчуры табун лошадей. На встретившемся Никополь-Мариупольском заводе сменили лафеты, угробив остающееся здесь артиллерийское имущество. Тут сформировали из накопившегося за рейд пополнения четвертую роту стрелков.

Шагали по казачьим палестинам. 30 апреля в станице Ново-Николаевке казаки встретили дроздовцев почетным караулом из конных и пеших сотен. Станичники выдали им три десятка арестованных комиссаров, которых отрядный военно-полевой суд приговорил к расстрелу.

Здесь узнали, что Добровольческая армия, вышедшая с Дона, не сумела взять Екатеринодар, при штурме которого убили генерала Корнилова, но ее вместе с генералом Алексеевым теперь возглавил не менее доблестный генерал Деникин. Все-таки к легендарному Корнилову вел своих бойцов Михаил Гордеевич… Чтобы не понижать духа «дроздов», эти новости сообщили только начальникам частей.

В окрестных хуторах свирепствовали красные. Дроздовцы рассыпались по ним, выкуривая и выбивая оттуда большевиков. В Федоровке обнаружили зарытое оружие, много захватили коммунистов, которые здесь уже приготовили виселицу для казни новониколаевских казаков. На ней повесили самих ленинцев.

Дроздовский писал в дневнике:

«А в общем, страшная вещь гражданская война; какое озверение вносит в нравы, какою смертельною злобой и местью пропитывает сердца; жутки наши расправы, жутка та радость, то упоение убийством, которое не чуждо многим из добровольцев. Сердце мое мучится, но разум требует жестокости. Надо понять этих людей, из них многие потеряли близких, родных, растерзанных чернью, семьи и жизнь которых разбиты, имущество уничтожено или разграблено и среди которых нет ни одного, не подвергавшегося издевательствам и оскорблению; надо всем царит теперь злоба и месть, и не пришло еще время мира и прощения… Что требовать от Туркула, потерявшего последовательно трех братьев, убитых и замученных матросами…»

26-летний Антон Туркул в это время шел в отряде фельдфебелем второй офицерской роты. Он станет одним из выдающихся героев Белой гвардии. В Первую мировую войну Туркул воевал вольноопределяющимся в 75-м пехотном Севастопольском полку, где заслужил два солдатских Георгиевских креста и был произведен в офицеры. В чине штабс-капитана он вступил в бригаду Дроздовского. В 1919 году Туркул будет командиром 1-го и 2-го Офицерского Дроздовского полка, в Русской Армии генерала Врангеля его произведут в генерал-майоры и назначат командиром Дроздовской дивизии.

В эмиграции в 1936 году А. В. Туркул станет основателем и главой Национального союза участников войны (РНСУВ), провозгласившего в отличие от расплывчатой платформы РОВСа в это время свою программу с упором: «Не только отрицать коммунизм, но и главное — утверждать свое; строить Новую Россию — святыню, Россию — справедливость». РНСУВ будет работать под девизом: «Бог — нация — социальная справедливость».

В годы Второй мировой войны генерал Туркул будет участвовать в формировании Российской Освободительной армии — РОА и командовать в ней казачьей бригадой. Там с ним будет и другой белый герой из «северо-западников» Юденича генерал Пермикин, успевший покомандовать и 3-й армией генерала Врангеля в Польше. Скончается генерал Туркул в Мюнхене в 1957 году и оставит замечательную книгу «Дроздовцы в огне», прекрасный язык которой обеспечит писательская обработка талантливого литератора И. С. Лукаша. В ней есть такие строки:

«Белая Идея не раскрыта до конца и теперь. Белая Идея есть само дело, действие, самая борьба с неминуемыми жертвами и подвигами. Белая Идея есть преображение, выковка сильных людей в самой борьбе, утверждение России и ее жизни в борьбе, в неутихаемом порыве воль, в непрекращаемом действии. Мы шли за Дроздовским, понимая тогда все это совершенно одинаково…

Дроздовский был выразителем нашего вдохновения, сосредоточием наших мыслей, сошедшихся в одну мысль о воскресении России, наших воль, слитых в одну волю борьбы за Россию и русской победы. Между нами не было политических кривотолков. Мы все одинаково понимали, что большевики — не политика, а беспощадное истребление самих основ России, истребление в России Бога, человека и его свободы.

Я вижу тонкое, гордое лицо Михаила Гордеевича, смуглое от загара, обсохшее. Вижу, как стекла его пенсне отблескивают дрожащими снопами света. В бою или в походе он наберет, бывало, полную фуражку черешен, а то семячек и всегда что-то грызет. Или наклонится с коня, сорвет колос, разотрет в руках, есть зерна…»

На дальнейшем маршруте в Таганрог, занятый немцами, дроздовцы не зашли. Однако, как и в Мариуполь «под австрийцем», отрядили в город два с половиной десятка удальцов для «разгрузки» германца от военного имущества. Разжились здесь снарядами, патронами, автомобилями, аэропланами, на которых теперь смог летать в авиатряде сформировавший его тогда в чине капитана галлиполийский докладчик на юбилее похода «дроздов» В. А. Андреянов.

После двухмесячного марша в крови и грязи весенних дорог отряд Дроздовского остановился перед долгожданной целью, последней преградой, отделяющей его от земель Тихого Дона — городом Ростовом-на-Дону. Разведка доложила о скоплении там огромных сил красных, но «все части Отряда», как будет вспоминать потом полковник Андреянов, «жаждали дать бой большевикам». Словно крестным знамением осенила их идущая на Руси Страстная предпасхальная неделя.

4 мая 1918 года вечером Страстной субботы белое воинство Дроздовского пошло на свою «всенощную» — на штурм, из которого не поворачивают. Ростов был ярко освещен и лежал как на ладони. Конница вырвалась вперед, понеслась по ростовским предместьям. Она неожиданно наткнулась на красную сильнейшую заставу, ударившую по ней дружным залпом. Кавалеристы пошли в лоб, смяли ее, перерубив самых отчаянных защитников. На плечах убегавших они проскочили к городским окраинам.

В первом эскадроне 2-го конного полка летел полковник М. К. Войналович, «правая рука» Дроздовского. У вокзала конников встретил ожесточенный огонь. Войналович спрыгнул на землю, приказал спешиться и первым бросился в атаку. Гремело от взрывов железо, лопались стекла, ржали лошади и беспрерывно хлестал свинец… Михаил Кузьмич бежал с револьвером в руке, он влетел на перрон. И тут его в упор застрелил красноармеец… Второй эскадрон уже дрался на товарной станции.

Когда к полуночи дроздовские пехотинцы подошли, белые ворвались в город. Красная пехота сдавалась эшелонами. Генерал Туркул вспоминал:

«Одна полурота осталась на вокзале, а с другой я дошел по ночным улицам до ростовского кафедрального собора… С несколькими офицерами вошел в собор…

Впереди качались, сияя, серебряные хоругви: крестный ход только что вернулся… Мы были так рады, что вместо боя застали в Ростове светлую заутреню…

Я вышел из собора на паперть… По улице, над которой гремел пушечный огонь, шли от заутрени люди. Они несли горящие свечи, заслоняя их рукой от дуновения воздуха…

В два часа ночи на вокзал приехал Дроздовский. Его обступили, с ним христосовались. Его сухощавую фигуру среди легких огней и тонкое лицо в отблескивающем пенсне я тоже помню, как во сне. И как во сне, необычайном и нежном, подошла к нему маленькая девочка. Она как бы сквозила светом в своем белом праздничном платье. На худеньких ручках она подала Дроздовскому узелок, кажется, с куличом, и внезапно, легким детским голосом, замирающим в тишине, стала говорить нашему командиру стихи. Я видел, как дрогнуло пенсне Дроздовского, как он побледнел».

На следующий день большевики подтянули сюда из Новочеркасска мощные силы. 28 тысяч красноармейцев ринулись на тысячу «дроздов». В яростном бою Белая гвардия устлала тремя тысячами трупов красных ростовские улицы, но вынуждена была отходить. Гонец к Дроздовскому от подошедших к городу немецких частей предложил ему подкрепление, но русский полковник отказался.

Отход прикрывали тяжелораненые офицеры-пулеметчики. Они били по наседавшим большевикам до последнего патрона, которыми застрелились… Офицеры соблюли заповедь полковника Жебрака, ставшую нормой поведения дроздовцев, из такого жебраковского рассказа:

— В японскую войну наш батальон, сибирские стрелки, атаковал как-то китайское кладбище. Мы ворвались туда на штыках, но среди могил нашли около ста японских тел и ни одного раненого. Японцы поняли, что им нас не осилить, и, чтобы не сдаваться, все до одного покончили с собой. Это были самураи. Такой должна быть и офицерская рота…

Добровольческий отряд оставлял Ростов и потому что был другой связной — от бьющегося в Новочеркасске с большевиками в разразившемся Общедонском восстании отряда Походного атамана генерала П. X. Попова вместе с Южной группой казачьего ополчения полковника С. В. Денисова. Дроздовцы устремились на подмогу из Ростова на Новочеркасск через Каменный Брод.

8 мая первый эскадрон белых, конногорная батарея и броневик «Верный» зашли в тыл к большевикам, которые заняли уже новочеркасские предместья, вот-вот и дожмут донцов… Дроздовская батарея обрушилась на фланг наступающих, броневик врезался в гущу резервов! Красные смешались. С другой стороны бросились в атаку воспрянувшие казаки… Побежавших советских били и преследовали пятнадцать километров.

В Новочеркасске в этот третий день Пасхи жители забрасывали прилетевших «дроздов» цветами. Михаил Гордеевич послал командующему Добровольческой армией генералу Деникину телеграмму:

«Отряд прибыл в Ваше распоряжение… Отряд утомлен непрерывным походом, но в случае необходимости готов к бою сейчас. Ожидаю приказаний».

После отдыха в Новочеркасске отряд полковника М. Г. Дроздовского 10 июня 1918 года прибыл уже в составе двух тысяч добровольцев в станицу Мечетенскую. Здесь дроздовцы прошли парадом, который принимали Верховный руководитель Добровольческой армии генерал М. В. Алексеев и ее командующий генерал А. И. Деникин.

22 июня Добровольческая армия отправилась в свой 2-й Кубанский поход, в котором дроздовцев свели в 3-ю пехотную дивизию.

Второй Кубанский поход командующий 3-й пехотной дивизией полковник М. Г. Дроздовский и командир Корниловского полка полковник А. П. Кутепов, который через три дня похода сменит убитого генерала С. Л. Маркова командующим 1-й пехотной дивизии, провоюют вместе и покажут себя, как всегда, с самой отменной стороны. Однако они, рьяные монархисты, плохо уживутся с февралистом, либералом генералом Деникиным, что позже Антон Иванович опишет таким образом:

«Своим трудом, кипучей энергией и преданностью национальной идее Дроздовский создал прекрасный отряд из трех родов оружия и добровольно присоединил его к армии. Но и оценивал свою заслугу не дешево… Рапорт Дроздовского — человека крайне нервного и вспыльчивого — заключал в себе такие резкие и несправедливые нападки на штаб и вообще был написан в таком тоне, что, в видах поддержания дисциплины, требовал новой репрессии, которая повлекла бы, несомненно, уход Дроздовского. Но морально его уход был недопустим, являясь несправедливостью в отношении человека с такими действительно большими заслугами. Так же восприняли бы этот факт и в 3-й дивизии…

Высокую дисциплину в отношении командования проявляли генерал Марков и полковник Кутепов. Но и с ними были осложнения… Кутепов на почве брожения среди гвардейских офицеров, неудовлетворенных «лозунгами» армии, завел речь о своем уходе. Я уговорил его остаться».

«Нападки» Дроздовского, «гвардейское брожение» Кутепова — все это из истории размежевания белых на монархистов и февралистов, «непредрешенцев», что, например, Донской атаман генерал П.Н.Краснов определял так:

«В армии существует раскол — с одной стороны дроздовцы, с другой — алексеевцы и деникинцы».

Все же монархистски настроенное белое офицерство склонны были называть, так сказать, партией Дроздовского — дроздовцами, а, скажем, не Кутепова, не кутеповцами. Безусловно, летом 1918 года полковник Дроздовский в «реакционной» среде являлся номером один и имел право «оценивать свою заслугу не дешево», как отмечал Деникин. В упоминаемом Антоном Ивановичем рапорте Михаил Гордеевич и писал:

«Невзирая на исключительную роль, которую судьба дала мне сыграть в деле возрождения Добровольческой армии, а может быть, и спасения ее от умирания, невзирая на мои заслуги перед ней, пришедшему к Вам не скромным просителем места или защиты, но приведшему с собой верную мне крупную боевую силу, Вы не остановились перед публичным выговором мне».

Поэтому выделим еще роль, образ Дроздовского в следующие, скупо отпущенные ему последние месяцы его жизни. Вот что уже по-другому рассказывает Деникин о Дроздовском в начавшемся 2-м Кубанском походе, где с ним имя его «пары» Кутепова неразлучно:

«На рассвете 12-го (июня — старый стиль, по-новому — 25 июня — В.Ч.-Г.) видел бой колонны. Побывал в штабе Боровского, в цепях Кутепова, ворвавшихся в село Крученобалковское, и с большим удовлетворением убедился, что дух, закаленный в 1-м походе, живет и в начальниках, и в добровольцах…

Дроздовский, сделав ночной переход, с рассветом развернулся с запада против Торговой и вел методическое наступление, применяя тактику большой войны…

Прошло более пяти лет с того дня, когда я увидел дроздовцев в бою, но я помню живо каждую деталь. Их хмурого, нервного, озабоченного начальника дивизии (Дроздовского — В.Ч.-Г.)… Суетливо, как наседка, собиравшего своих офицеров и бродившего, прихрамывая (старая рана), под огнем по открытому полю Жебрака… Перераненых артиллеристов, продолжавших огонь из орудия с изрешеченным пулями щитом… И бросившуюся на глазах командующего через речку вброд роту во главе со своим командиром штабс-капитаном Туркулом — со смехом, шутками и криками «ура»…

Около двух часов дня начал подходить Корниловский полк (Кутепова — В.Ч.-Г.), и дроздовцы вместе с ним двинулись в атаку, имея в своих цепях Дроздовского и Жебрака».

Деникин о штурме Екатеринодара, который в этом походе добровольцам удастся взять 15 августа 1918 года:

«На 24 июля (6 августа по-новому стилю — В.Ч.-Г.) я вновь назначил общее наступление Екатеринодарской группы, привлекши и 3-ю дивизию: Дроздовскому приказано было, несмотря на переутомление дивизии, наступать на Кореновскую, в тыл Северной группе большевиков с целью облегчения задачи Казановича (который в это время сменил Кутепова в командующих 1-й пехотной дивизии — В.Ч.-Г.)…

Но трудно было сочетать два характера — безудержного Казановича и осторожного Дроздовского, две системы в тактике: у Казановича лобовые удары всеми силами, рассчитанные на доблесть добровольцев и впечатлительность большевиков; у Дроздовского — медленное развертывание, введение в бой сил по частям, малыми «пакетами» для уменьшения потерь…

В течение 4–5 часов Дроздовский, прикрывшись со стороны Кореновской конницей, вел здесь двусторонний горячий бой: обойдя большевиков, он оказался сам обойденным противником… Сдерживая его с этой стороны артиллерийским огнем, Дроздовский лично с «солдатскими» ротами отражал атаки с северо-востока…

Армия Сорокина (красного главкома — В.Ч.-Г.) на этот раз понесла жестокое поражение, отступала на всем фронте, преследуемая и избиваемая конницей, броневиками, бронепоездами».

Наконец, вот что пишет Деникин о Ставропольском сражении осенью 1918 года, в котором был смертельно ранен М. Г. Дроздовский:

«10-го (октября — ст. стиль — В.Ч.-Г.) Дроздовский отразил наступление большевиков, и только на его правом фланге большевики сбили пластунов и овладели Барсуковской… В течение дня 14-го Дроздовский вел напряженный бой на подступах к Ставрополю, стараясь при помощи Корниловского полка вернуть захваченную большевиками гору Базовую…

23-го бой продолжался, причем 2-й Офицерский полк дивизии Дроздовского стремительной атакой захватил монастырь Иоанна Предтечи и часть предместья…

Большевистское командование еще раз напрягло все свои силы, чтобы вырваться из окружения, и на рассвете 31-го вновь атаковало… Отбиваясь от наступавших большевиков с перемешанными остатками своей дивизии и ведя их лично в контратаку, доблестный полковник Дроздовский был тяжело ранен в ступню ноги…»

Пулевая рана в ногу загноилась, сначала Михаила Гордеевича лечили в госпитале Екатеринодара, где он был произведен в генерал-майоры. Потом его перевезли в Ростов-на-Дону, и тут произошло заражение крови, от которого генерал Дроздовский 13 января 1919 года скончался. В своей книге в главе «Смерть Дроздовского» А. В. Туркул написал:

«Весь город со своим гарнизоном участвовал в перенесении тела генерала Дроздовского в поезд. Михаила Гордеевича, которому еще не было сорока лет, похоронили в Екатеринодаре. Позже, когда мы отходили на Новороссийск, мы ворвались в Екатеринодар, уже занятый красными, и с боя взяли тело нашего вождя…

Мы каждый день отдавали кровь и жизнь. Потому-то мы могли простить жестокую жебраковскую дисциплину, даже грубость командира, но никогда и никому не прощали шаткости в огне. Когда офицерская рота шла в атаку, командиру не надо было оборачиваться смотреть как идут. Никто не отстанет, не ляжет…

Атаки стали нашей стихией. Всем хорошо известно, что такие стихийные атаки дроздовцев, без выстрела, во весь рост, сметали противника в повальную панику…

В огне остается истинный человек, в мужественной силе его веры и правды… Таким истинным человеком был Дроздовский…

Помню я, как и под Торговой Дроздовский в жестоком огне пошел во весь рост по цепи моей роты. По нему загоготали пулеметы красных… Он шел, как будто не слыша…

Я подошел к нему и сказал, что рота просит его уйти из огня.

— Так что же вы хотите? — Дроздовский обернул ко мне тонкое лицо.

Он был бледен. По его впалой щеке струился пот. Стекла пенсне запотели, он сбросил пенсне и потер его о френч. Он все делал медленно. Без пенсне его серые запавшие глаза стали строгими и огромными.

— Что же вы хотите? — повторил он жестко. — Чтобы я показал себя перед офицерской ротой трусом? Пускай все пулеметы бьют. Я отсюда не уйду…

И всегда я буду видеть Дроздовского именно так, во весь рост среди наших цепей, в жесткой, выжженной солнцем траве, над которой кипит, несется пулевая пыль.

Смерть Дроздовского? Нет, солдаты не умирают. Дроздовский жив в каждом его живом бойце».

Командир 2-го Офицерского стрелкового полка 3-й дивизии полковник Михаил Антонович Жебрак-Русанович (Русакевич), который неоднократно упоминался здесь, был убит во время 2-го Кубанского похода Добровольческой армии 6 июля 1918 года.

Генерал-майор Генштаба М. Г. Дроздовский был окончательно погребен «дроздами» в марте 1920 года в Севастополе. Место его секретного захоронения знали шесть человек, но никто из них не заявил о могиле Михаила Гордеевича в России и после падения в ней коммунизма. Скорее всего, уж не осталось к тому времени из этой шестерки никого в живых. Да и стоило ли указывать последнее пристанище белого героя теперь в украинском Севастополе? Судя по дневниковым записям М. Г. Дроздовского, он украинский характер, мягко говоря, не жаловал.

Бог судил умереть от вражеской руки и А. П. Кутепову, но через 11 лет. Жизнь генерала-монархиста Кутепова была более многообразной нежели у «походника» Дроздовского, удостоившегося генеральских погон лишь на смертном одре.

Стоит познакомиться с общей оценкой кутеповского вклада в Белое Дело человека, хорошо знавшего Александра Павловича еще по белому Югу России, тем более что тут его фигура сравнивается с другим героем этой книги А. В. Колчаком. Вот что писал архимандрит Русской Православной Зарубежной церкви Константин Зайцев в 1970 году:

«Полвека прошло после мученической кончины адмирала Колчака. Сорок лет тому назад пережили мы похищение сатанистами генерала Кутепова…

С ген. Кутеповым у меня возникла личная связь, но и издалека не мог в моем сознании не запечатлеться облик адм. Колчака — во всей его исключительной привлекательности… Нечто совсем иное являл собою ген. Кутепов. И в нем была простота — но она исчерпывала всё: невозмутимая обыденная простота! Она покрывала все, она была ответом на все. И в этом своем свойстве Кутепов был в такой же мере неповторим, как в своей изящной изощренности неповторим был Колчак.

Если адмирал Колчак, можно думать, и в самой тесной близости оставался на какой-то недосягаемой высоте, то ген. Кутепов, при всех возможных условиях сплошного подвига своей жизни, оставался лишь первым среди равных. Если адм. Колчак творил личные великие дела, пользуясь как материалом всем окружающим, в том составе и потребным для того человеческим персоналом, то ген. Кутепов создавал атмосферу общего дела, совместно с ним творимого, независимо от того, тут ли он персонально находится или нет. Он был как бы за спиной каждого, несомненно, в общем деле участвующего, и это сознание не утрачивалось в самые критические моменты, внося бодрость и спокойствие. Его руководство рождало не столько нарочитый подъем духа, сколько внедряло в сознание каждого невозмутимую выдержку в исполнение своего долга — таков был героизм кутеповский, сообщаемый его соратникам».

2-й Кубанский поход полковник Кутепов закончил в должности командира 1-й бригады 1-й дивизии. После взятия белыми Новороссийска 26 августа 1918 года Александр Павлович был назначен в нем Черноморским военным губернатором, а в ноябре произведен в генерал-майоры. С января 1919 года генерал Кутепов воевал командиром 1-го Добровольческого корпуса Кавказской Добровольческой армии, с апреля — командующим группой войск, действующей на царицынском направлении.

Перед началом деникинского похода на Москву в мае 1919 года штаб А. П. Кутепова переброшен в Донбасс, где генерал Кутепов вступает в командование 1-м армейским корпусом Добровольческой армии. В это время генерал барон П. Н. Врангель, штурмующий Царицын, встречался с ним и оставил в своих «Записках» такие впечатления:

«В вагоне главнокомандующего (Деникина — В.Ч.-Г.) познакомился я с генералом Кутеповым. Последний уезжал для принятия Добровольческого корпуса. Небольшого роста, плотный, коренастый, с черной густой бородкой и узкими, несколько монгольского типа, глазами, генерал Кутепов производил впечатление крепкого и дельного человека».

1-й армейский корпус под командованием генерала Кутепова станет легендарным в истории Белой армии Юга России. Он пройдет в неизменном виде всю следующую войну от главного направления на Москву, где пробьется до Орла, а потом отступит до Крыма и продолжит свою «биографию» в армии Врангеля, позже и на чужбине. На долю 1-го армейского выпадут самые громкие победы не случайно в этот, так сказать, лейб-гвардии корпус Белой гвардии были сведены все «именные» полки, батареи, потом ставшие бригадами, дивизиями: Корниловские, Алексеевские, Марковские и Дроздовские, — почетно названные по именам погибших генералов-героев Корнилова, Алексеева, Маркова и Дроздовского.

«Именные» части также называли «цветными» из-за присущих каждому их подразделению определенных цветов фуражек, погон, нарукавных знаков и шевронов. Для формы одежды «цветных» частей был характерен нашитый у всех чинов на левом рукаве шинелей, кителей, френчей и гимнастерок шеврон цветов русского национального флага углом вниз.

Эта элита Белой армии шла в бой и умирала по «самурайскому» кодексу, однако и щеголяла своеобразием.» Черно-красные» корниловцы с черепами на фуражках и рукавах, заимевшие их еще во фронтовых ударниках до октябрьского переворота, отличались гримасой презрительного разочарования. Алексеевские части, создававшиеся на основе студентов и гимназистов, носили голубые и белые цвета российского университетского значка; они в память профессора Академии Генштаба генерала Алексеева выказывали свои манеры в интеллигентном, студенческом «стиле». Марковцы имели черно-белую форму, символизирующую смерть и воскресение; в честь своего удалого, ухарского шефа старались выделиться «солдатчиной» — мятыми шинелями и забористым матерком.

Дроздовцы полюбили носить пенсне в память их генерала. А так как Дроздовский создавал свою 1-ю Отдельную бригаду Русских добровольцев на базе русских стрелковых частей с их «малиновым» отличием, то и «дрозды» после его смерти носили малиново-белых цветов фуражки, петлицы, погоны, кант на форме. Как монархическое отличие у некоторых чинов 2-го Офицерского полка на погоне был золотой Российский Императорский орел в нижней части.

В память похода дроздовцев из Ясс на Дон учредили овальную серебряную медаль 8 декабря 1918 года. У ее ушка находятся два скрещенных серебряных меча. В центре медали -

Россия в виде женщины в древнерусском одеянии, стоящей с мечом в протянутой над обрывом руке. На дне и по скату обрыва — группа русских офицеров и солдат, олицетворяющих стремление к воссозданию Единой Неделимой Великой России. Фон рисунка — восходящее солнце.

В мае 1919 года командующий 1-м армейским корпусом генерал-майор А. П. Кутепов был на самом острие главного удара Добровольческой армии на Москву.

Кутеповский 1-й армейский корпус вместе с Терской казачьей дивизией генерала С. М. Топоркова безостановочно двигался на Харьков. Опрокидывая красных, не давая им опомниться, эти войска за месяц в пороховом дыму отмахали 300 с лишним верст! 13 июня терцы Топоркова взяли Купянск, а к 24 июня, обойдя Харьков с севера и северо-запада, отрезали сообщения харьковской большевистской войсковой группировки на Ворожбу и Брянск, уничтожили несколько эшелонов подходивших к ней подкреплений.

23 июня 1919 года правая колонна корпуса генерала Кутепова внезапным ударом захватила Белгород, уничтожив связь Харькова с Курском. К этому моменту левая колонна Кутепова пятый день дралась на подступах к Харькову и 24 июня ворвалась в него! После ожесточенного уличного боя кутеповцы взяли Харьков.

К середине июля Добровольческая армия овладела и всем нижним течением Днепра до Екатеринославля. Как отмечал А. И. Деникин в своих «Очерках Русской Смуты»:

«Разгром противника на этом фронте был полный, трофеи наши неисчислимы. В приказе «председателя Реввоенсовета республики» рисовалась картина «позорного разложения 13-й армии», которая в равной степени могла быть отнесена к 8-й, 9-й и 14-й: «Армия находится в состоянии полного упадка. Боеспособность частей пала до последней степени. Случаи бессмысленной паники наблюдаются на каждом шагу. Шкурничество процветает…»

«За боевые отличия» во время Харьковской операции генерал-майор А. П. Кутепов был произведен в генерал-лейтенанты. Это лето 1919 года явилось пиком удач Добровольческой армии, которые продолжались до октября, когда белые дрались за Москву уже в Тульской губернии.

О том, какой досталась белым Харковщина, так же конкретно рассказывает А.И.Деникин:

«Первою на московском пути была освобождена Харьковская область. «Особая комиссия», обследовав всесторонне тяжесть и последствия шестимесячного большевистского владычества в ней, нарисовала нам картину поистине тяжелого наследия.

Жестокое гонение на церковь, глумление над служителями ее; разрушение многих храмов, с кощунственным поруганием святынь, с обращением дома молитвы в увеселительное заведение… Покровский монастырь был обращен в больницу для сифилитиков-красноармейцев. Такие сцены, как в Спасовом скиту, были обычными развлечениями чиновной красноармейщины:

«Забравшись в храм под предводительством Дыбенки, красноармейцы вместе с приехавшими с ними любовницами ходили по храму в шапках, курили, ругали скверно-матерно Иисуса Христа и Матерь Божию, похитили антиминс, занавес от Царских врат, разорвав его на части, церковные одежды, подризники, платки для утирания губ причащающихся, опрокинули Престол, пронзили штыком икону Спасителя. После ухода бесчинствовавшего отряда в одном из притворов храма были обнаружены экскременты».

В Лубнах перед своим уходом большевики расстреляли поголовно во главе с настоятелем монахов Спасо-Мгарского монастыря… В одной Харьковской губернии было замучено 70 священнослужителей…

Вся жизнь церковная взята была под сугубый надзор безверной или иноверной власти: «Крестить, венчать и погребать без предварительного разрешения товарищей Когана и Рутгайзера, заведующих соответственными отделами Харьковского исполкома, было нельзя…» Интересно, что религиозные преследования относились только к православным: ни инославные храмы, ни еврейские синагоги в то время нисколько не пострадали…

Большевики испакостили школу: ввели в состав администрации коллегию преподавателей, учеников и служителей, возглавленную невежественными и самовластными мальчишками-комиссарами; наполнили ее атмосферой сыска, доноса, провокации; разделили науки на «буржуазные» и «пролетарские»; упразднили первые и, не успев завести вторых, 11 июня декретом «Сквуза» («Советская комиссия высших учебных заведений» под председательством Майера) закрыли все высшие учебные заведения Харькова».

Генерал Кутепов был героем того самого блистательного в России у Белых армий наступления. Мы можем посмотреть на него, начиная с Донбасса, где Александр Павлович принял командование 1-м армейским корпусом, глазами одного из его бывших сослуживцев генерала Б. А. Штейфона. В 1919 году «первопоходник» (участник Ледяного похода) полковник Штейфон с апреля являлся начальником штаба 3-й дивизии, с июля — командиром 17-го пехотного Белозерского полка, входивших в корпус Кутепова. В своих воспоминаниях он пишет:

«Прибытие в Донецкий бассейн новых войск и намеченное уширение масштаба военных действий требовали и соответствующей организации. В соответствии с планами главного командования была сформирована армия, а генерал Май-Маевский назначен командующим этой армией.

Во главе корпуса стал генерал Кутепов, прибывший без промедления на станцию Иловайскую. Скоро посетил войска и Деникин…

Для встречи главнокомандующего собралось все местное начальство. Тут же, на платформе, находился почетный караул от военного училища. Приезд главнокомандующего привлек, конечно, много любопытных офицеров и солдат.

За четверть часа до прихода поезда генерала Деникина мое внимание привлек шум в толпе, стоявшей за левым флангом караула. Какой-то казак протискивался вперед, желая, по-видимому, возможно ближе разглядеть ожидавшуюся церемонию. Стоявший тут же офицер остановил любопытного. В ответ раздалось площадное ругательство, и казак ударил офицера локтем в грудь.

Спокойно беседовавший генерал Кутепов увидел всю эту быстро разыгравшуюся сцену. В одно мгновение он был уже около офицера и казака.

— В чем дело?

— Ваше превосходительство, я остановил казака, чтобы он не лез вперед, а он меня обругал и ударил.

— Арестовать! — крикнул генерал Кутепов, обращаясь к левофланговому ряду караула и указывая на казака.

Два юнкера с винтовками в руках взяли казака под руки. Он не сопротивлялся. Только побледнел. Наступила полнейшая тишина.

— Расстрелять! — четко и громко прозвучало приказание нового командира корпуса.

Юнкера стали выводить казака из толпы. Арестованный был парень плечистый, высокий и, видимо, сильный. Юнкера же, взятые случайно с левого фланга караула, доходили ему лишь до плеча.

Понимая, что через две минуты его расстреляют, казак, выйдя из толпы, рванулся, отбросил юнкеров в разные стороны, подобрал полы своего кожуха и бросился бежать. Вслед ему раздались два выстрела. Казак юркнул под стоящий поезд, затем под другой и скрылся.

— Шляпы! — бросил в сторону оторопевших юнкеров генерал Кутепов и спокойно вернулся на свое место».

Далее у Штейфона речь идет о белом Харькове, в котором стал отличаться кутежами командующий Добровольческой армией в составе ВСЮР генерал В. 3. Май-Маевский:

«Генерал Витковский (командир 3-й дивизии, входившей в корпус Кутепова, дивизионный начальник Штейфона, тогда командовавшего уже Белозерским пехотным полком. — В.Ч.-Г.) любил порядок и дисциплину, однако его характеру была свойственна известная застенчивость, побуждавшая его избегать не только мер решительного воздействия, но зачастую и обычных внушений. Не одобряя ни кутежей, ни пьянства, органически чуждый всяческой распущенности, он, оставаясь сам безупречным, предоставил событиям идти естественным путем.

Генерал Кутепов, будучи тоже во всех отношениях человеком воздержанным, по своим волевым качествам резко отличался от генерала Витковского. Он не стеснялся восстанавливать порядок всюду, где замечал его нарушение. Помню, однажды я ехал в автомобиле с генералом Кутеповым. Нам повстречался офицер в растерзанном виде. Командир корпуса сейчас же остановил автомобиль, посадил с собой виновного и отвез его в комендатуру. Среди остальных начальников всех степеней только один генерал Кутепов проявлял более или менее ярко и действенно свою власть. Погруженный в дела своего корпуса и стесняемый присутствием старшего лица — командующего армией, генерал Кутепов был бессилен изменить общее положение. Сознавая тлетворное влияние Харькова, и генерал Кутепов, и генерал Витковский при первой же возможности покинули город и перевели свои штабы в другие пункты».

Стремление к «порядку всюду» — характерное отличие православного монархиста, видящего необходимость любого устроения органикой царящего на Земле закона Божия. Ведь не случайно же еще летом 1917 года солдаты Лейб-Гвардии Преображенского полка на фронтовой передовой прозвали своего командира, тогда полковника Кутепова «Правильным человеком». И в тоже время А. П. Кутепов пластичен в самых рядовых армейских буднях, что также описывает Штейфон:

«На третий день пребывания полка в Льгове я получил телефонограмму с приказанием прибыть немедленно в штаб корпуса, находившийся на станции Льгов.

Генерал Кутепов ужинал и прежде всего спросил:

— Вы ужинали?

— Только что собрался, но получил ваше приказание и выехал.

— В таком случае сперва закусите, а затем поговорим о деле… Во время ужина генерал Кутепов задал мне вопрос:

— Сколько у вас штыков? — 215.

— Как 215? А я доложил командующему армией, что у вас 1200 штыков.

Командир корпуса был явно озадачен.

— Ведь в ваших донесениях было указано 1200.

— То было, ваше превосходительство, раньше, а теперь только 215.

— Как же быть?

— Дайте полку неделю отдыха, и я опять буду иметь 1200 штыков.

— А винтовки и пулеметы у вас есть?

— Есть.

— Сколько?

Возможно, что я посмотрел на командира корпуса с некоторой подозрительностью, так как генерал Кутепов улыбнулся и успокоил меня:

— Не бойтесь, отбирать не буду.

Доброволец с первых дней формирования армии в Ростове, генерал Кутепов сам командовал добровольческим полком, и потому командирская психология была ему понятна. Мы понимали друг друга и знали, что «отобрать» можно, а «дать» более чем затруднительно».

Завершим взглядом генерала Б. А. Штейфона на Александра Павловича, неразрывно связанного со своей «парой» — генералом-монархистом Дроздовским и долго после его гибели:

«В период нахождения полка у Ворожбы туда приезжал генерал Кутепов, дабы посетить вновь сформированный 2-й Дроздовский полк (пехотный). Командиром полка был назначен полковник Манштейн, о котором я упоминал в начале своих записок как об офицере исключительной доблести…

2-й полк испытывал нужду во многом. Полковник Манштейн лично высказывал мне, что он больше надеется на самоснабжение в боях, чем на отпуски из армейских складов. Дух дроздовцев и имя командира являлись надежным залогом того, что полк будет воевать прекрасно. И действительно, он воевал отлично, но не раз ему приходилось своею доблестью и кровью восполнять недочеты формирования…

В привокзальном скверике был устроен скромный обед для генерала Кутепова. Присутствуя на этом обеде, я из докладов Манштейна уже в подробностях узнал об огорчавших его недостатках снабжения. Командир корпуса утешал молодого командира полка и приводил в пример белозерцев. Ссылка эта только лишь утверждала истину, что в Добровольческой армии части не формировались нормальным порядком, а самозарождались и саморазвивались… Да и чем иным мог подбодрить Манштейна генерал Кутепов, сам не имевший никаких запасов?»

Его превосходительство генерал-лейтенант А. П. Кутепов, командуя 1-м армейским корпусом Вооруженных Сил Юга России во время отступления от Орла до Новороссийска, несмотря на большие потери, сохранил боеспособность его лучших добровольческих дивизий — Корниловской, Алексеевской, Марковской, Дроздовской.

В марте 1920 года после эвакуации ВСЮР из Новороссийска в Крым генерал Кутепов продолжил командовать своим корпусом под руководством нового Главнокомандующего Белой армией генерала барона П. Н. Врангеля. Кутепов отвоевывал с 1-м армейским русскую землю у красных в Северной Таврии. С 17 сентября 1920 года в связи с разделением Русской Армии генерала Врангеля на две армии Александр Павлович был назначен командующим 1-й армией.

После эвакуации из Крыма в Турцию Русской Армии в ноябре 1920 года А. П. Кутепов произведен в генералы-от-инфантерии, назначен помощником главкома П. Н. Врангеля и снова в военном лагере русских в Галлиполи — командиром 1-го армейского корпуса, в состав которого были сведены все остатки частей Русской Армии, кроме казачьих.

На турецком полуострове Галлиполи, где когда-то турки держали пленных запорожцев, судьба белых продолжила колебаться. Заправлявшее здесь французское командование требовало от Врангеля расформирования войск. Он упирался, из-за чего был изолирован от непосредственного управления воинством, которое перешло в руки коменданта Галлиполи генерала Б. А. Штейфона и генерала А. П. Кутепова.

О том, что и в этой обстановке генерал Кутепов оказался в Белой армии как бы человеком номер два вслед за главкомом, ясно из ситуации, когда барону П. Н. Врангелю грозил арест. Французы склоняли его или, например, к переброске войска на плантации Бразилии, или на распыление частей в эмигрантов с беженским статусом, или на возвращение в Совдепию, отчего генерал Врангель несокрушимо отказывался. На один из наиболее возможных случаев своего ареста Петр Николаевич заготовил приказ по Русской армии с незаполненной датой:

«1. 3а отказ склонять Армию к возвращению в Советскую Россию я арестован французскими властями. Будущая Россия достойно оценит этот шаг Франции, принявшей нас под свою защиту.

2. Своим заместителем назначаю генерала Кутепова.

3. Земно кланяюсь Вам, старые соратники, и заповедываю крепко стоять за Русскую честь».

Позже в действительном приказе, посвященном годовщине пребывания Русской Армии на чужбине, генерал Врангель укажет:

«В сегодняшнюю знаменательную годовщину долгом своим считаю отметить исключительные заслуги доблестного Командира 1-го армейского корпуса Генерала от Инфантерии Кутепова. Величием духа, несокрушимой волей, непоколебимой верой в правоту нашего дела и безграничной любовью к Родине и армии он неизменно в самые трудные дни нашей борьбы вселял в свои части тот дух, который дал им силы на Родине и на чужбине сохранять честь родных знамен. История в будущем высоко оценит Генерала Кутепова, я же высказываю ему мою безграничную благодарность за неизменную помощь и дружескую поддержку, без которой выпавший на мою долю крест был бы непосилен».

О том, как жили в Галлиполи и кем был для воинов, прошедших ад Гражданской войны, генерал Кутепов, узнал я и из рукописных воспоминаний о поручике Русской Армии Врангеля Н. М. Жукове, автор которых — его сын отец Вениамин Жуков, настоятель парижского прихода Русской Православной Церкви Заграницей, о чем уже я упоминал в главе о генерале Врангеле. Батюшка Вениамин пишет:

«Отец служил в Алексеевском полку. Его часть эвакуировалась в Галлиполи, где собралось около 20000 вооруженных Белых воинов. Однажды англичане и французы решили их обезоружить и объявили в известный день маневры по направлению лагеря. В назначенный день двинулись на русский лагерь сенегальцы, но не прошли половины пути, как встретились с вооруженными русскими солдатами, совершающими маневры по направлению города. Так все осталось по-прежнему, и русские продолжали каждый день свои упражнения, чтобы быть готовыми на случай высадки в России.

Союзники, за счет Черноморского флота, кормили наших солдат около года, предоставляли в городе муку, крупу, сухие овощи и пр.; наши по очереди направлялись в командировку для разгрузки вагонов, что считалось выгодным занятием. Однажды отец варил себе суп; в котле, по его словам, ложка бегала за фасолью. Подходит ген. Кутепов, попросил отпробовать и похвалил, пожав руку отцу. ПОСЛЕ ЭТОГО ПОДХОДИЛИ ДРУЗЬЯ ПОЖАТЬ ЕМУ ЭТУ РУКУ (выделено мною — В.Ч.-Г.).

Год прошел и всем стало ясно, что десанта не будет, и военные части стали расформировываться, и люди стали уезжать куда только можно было на работу: в Болгарию, Сербию, Италию, Францию… Отец поселился в Болгарии, женился на беженке, моей матери. В Болгарии первые годы сохранялся военный строй в виде фехтовальных училищ. Русские беженцы сформировали прекрасные хоры. В одном из таких хоров, под управлением Сорокина, пел и мой отец, обладавший прекрасным баритоном. В кафедральном соборе Св. Александра Невского в Софии пели на двух клиросах с болгарским хором. Впечатление на болгар было неописуемое».

В это время командир 1-го армейского корпуса генерал-от-инфантерии А. П. Кутепов щеголял в форме 2-го Офицерского стрелкового генерала Дроздовского полка, в которой он изображен на своей самой, наверное, известной поясной фотографии, в левом нижнем углу которой каллиграфическая надпись: «Ген. А. Кутеповъ». На его груди вверху кармана видны слева направо орден Св. Георгия 4-й степени, орден Святителя Николая Чудотворца и знак 1-го Кубанского — Ледяного похода. В центре кармана ниже — крест Галлиполийского знака. Фуражка на Александре Павловиче с малиновой тульей, белым околышем с черными выпушками; погон — малиновый с белой выпушкой, золотой литерой «Д» и вышитыми черной нитью генеральскими зигзагами.

В Болгарии поручик-алексеевец Жуков должен был продолжать часто видеть своего корпусного, пока там Кутепова не посадили в тюрьму…

В конце декабря 1921 года генерал Кутепов вместе с частями своего неразлучного 1-го армейского корпуса из Галлиполи перебрался в Болгарию. Сильным ударом по Врангелевской армии явилась начавшаяся в апреле 1922 года Генуэзская конференция, на которой западные страны сговаривались о партнерстве с Советской Россией.

Бывшие союзники в очередной раз решили пожертвовать белыми в угоду своей общеевропейской политики. Нажим Франции и Англии увенчались тем, что врангелевским частям в Королевстве сербов, хорватов и словенцев запретили именоваться «армией», низведя их до уровня обычных эмигрантских организаций.

Взялись за Белую гвардию и в Болгарии. Генерал Кутепов получил указание властей, что его подчиненные отныне не являются боевыми войсками и должны разоружиться. Врангелю въезд в Болгарию запретили. В это время в стране царила сложная политическая борьба, в которой коммунисты, готовившие свое вооруженное выступление, пугали общественность правым переворотом, ударной силой которого вполне мог быть белый корпус монархиста Кутепова.

В результате провокаций левых сил болгарское правительство начало акции против врангелевцев. Полиция совершила внезапный налет на контрразведку генерала Кутепова, арестовав ее начальника полковника Самохвалова. При обыске обнаружили ряд документов, компрометирующих русских: сведения о болгарской армии, разведданные другого военного характера. К этому подбросили фальшивки, чтобы создать картину готовящегося кутеповцами государственного переворота.

Одновременно полицейские начали обыски в Русской военной миссии и хотели захватить квартиру А. П. Кутепова в расположении русских подразделений. Конвойцы командира корпуса немедленно выдвинулись с винтовками и пулеметами, собираясь дать бой. Кутепов приказал им сложить оружие. Начальник штаба болгарской армии Топалджиков по телефону пригласил Александра Павловича для переговоров в Софию, гарантируя ему возвращение.

Однако в Софии генерал Кутепов был арестован и в мае 1922 года за «антиправительственную деятельность» вместе с генералами Шатиловым, Поповым, Вязьмитиновым и группой врангелевских старших офицеров выслан из Болгарии.

С ноября 1922 года генерал А.П.Кутепов трудился помощником Главнокомандующего Русской Армии генерала барона П. Н. фон Врангеля, расположившего свой штаб в сербском городе Сремски Карловцы. В марте 1924 года Александр Павлович был освобожден от этой должности в связи с его переходом в распоряжение Великого князя Николая Николаевича и переездом в Париж.

В сентябре 1924 года генерал Врангель отдал приказ о создании отделений Русского Обще-Воинского Союза (РОВС) во Франции, Бельгии, Германии, Австрии, Венгрии, Латвии, Эстонии, Литве, Болгарии, Турции, Королевстве сербов, хорватов и словенцев, Греции и Румынии. Главком Русской армии барон Врангель стал председателем РОВСа и монархистски вошел в подчинение к бывшему Верховному Главнокомандующему Российскими Императорскими армиями Великому князю Николаю Николаевичу, ставшему в ноябре 1924 года главковерхом Русской Армии.

Генерал Кутепов, с весны 1924 года помогавший Николаю Николаевичу и нашедший с ним общий язык по задаче проникновения в Советскую Россию для подпольной революционной работы, стал реализовывать ее в РОВСе. Он организовал в нем боевой отдел для ведения диверсионно-разведывательных операций в СССР.

Этот заключительный период жизни и белой судьбы Александра Павловича стоит рассмотреть на фоне его взаимоотношений с генералом А. И. Деникиным, который также жил в то время во Франции и, возможно, был самым близким другом Кутепова.

Близкий знакомый деникинской семьи в эмиграции, бывший белый боец Д. В. Лехович в своей книге «Белые против красных» так это оценивает:

«Деникин хорошо знал Кутепова с самого начала Белого движения и ценил его. По складу характера Кутепов более чем другие соратники был схож с Деникиным: та же боевая храбрость, то же гражданское мужество, прямолинейность в высказывании мысли и то же отсутствие малейшей склонности к интригам. Кроме того, Деникин знал и не сомневался в том, что Кутепов искренне любил его».

Бывший лейб-гвардеец Кутепов был, так сказать, монархическим воплощением черт характера либерала Деникина. Александр Павлович, тоже как Антон Иванович, с боевыми крестами на груди, носил так же, как Деникин, «рыцарски» подкрученные усы и бородку клином, хотя и смоляные, долго не седеющие. Впрочем, этот стиль был и у антимонархиста генерала Маркова, вообще любим императорскими офицерами.

Прямым взглядом широко поставленных глаз Кутепов очень походил на Деникина, как бы демонстрируя предельное прямодушие. Поэтому в эмиграции они оставались едва ли не самыми близкими товарищами из всех белых генералов. Александр Павлович, постоянно сообщая Деникину новости из Галлиполи, потом из Болгарии, по разным вопросам спрашивал у него совета, а во Франции обо всем стали говорить начистоту, сдружились семьями.

Дочь генерала Деникина Марина Антоновна, с которой я встречался во Франции в 1998 году, прекрасно запомнила Кутепова. Еще бы, ее, школьницу, первую ученицу, постоянно заставляли играть с малолетним сыном Кутеповых Павликом. Она вспоминала:

— Кутеповы к нам часто приезжали, и мы к ним. Меня прогоняли возиться с четырехлетним Павликом. И приходилось играть в прятки с Павликом в спальне Кутеповых.

Когда я поинтересовался, насколько «монархичен» был Кутепов, писательница-историк Марина Антоновна, издавшая на французском языке книгу «Генерал умрет в полночь» о парижском похищении генерала Кутепова, ответила:

— По моим впечатлениям, как папа с Кутеповым разговаривали, он не был ярым монархистом. Вот Врангель — да! А Кутепов был «модере монархист».

«Модере», если я правильно понял, что-то вроде «модерна», то есть, по мнению Деникиной, не ортодоксален был в своих убеждениях Александр Павлович. Но, возможно, таким он хотел казаться у либеральных Деникиных из уважения к хозяину дома и, принимая их у себя, — как гостеприимный русак? Тем более, Марина Антоновна в разговоре со мной на эту тему признала, что у ее отца «был республиканский акцент».

Такое только у русских друзей-приятелей бывает: взгляды, порой, едва ли не взаимоисключающиеся, но любят друг друга «за душу». Кроме того, зрелость, консерватизм возраста «скручивает» либерализм, вот и Антон Иванович во время службы Кутепова при Великом князе Николае Николаевиче о нем отзывался уже с пиететом в сравнении с деникинскими более ранними мнениями.

Деникины проживут в окрестностях Парижа (Ванв, Фонтенбло) до 1930 года, когда агенты ОПТУ СССР похитят Кутепова. А до этого Александр Павлович оживленно посвящал Деникина в свою подпольную деятельность против Советов. Во многом она связалась с гениальной провокацией ОПТУ под названием «Трест».

«Подпольная, антисоветская, монархическая» организация «Трест» в СССР была сфабрикована из «бывших», которых ломали в чекистских застенках, запугивали террором их семей. «Трестовцы», завязав контакты с РОВСом, выбирались за границу, разведывая деятельность белоэмиграции и особенно — боевиков генерала Кутепова, по разным каналам провоцировали и нейтрализовывали всю организацию генерала Врангеля.

Первыми жертвами ОПТУ пали в России талантливый британский разведчик Сидней Рейли (бывший родом из евреев Одессы), князь Павел Долгоруков и другие. В 1924 году чекистам удалось заманить в Россию хитрейшего смельчака Б. В. Савинкова. Тот попытался и в лубянской тюрьме, видимо, обмануть противника, стал славословить большевиков. Но и это ему не помогло, в мае 1925 года на Лубянке инсценировали самоубийство Савинкова: выбросили его в лестничный пролет между этажами.

Следующей «крупнокалиберной» жертвой стал бывший «прогрессивный националист» В. В. Шульгин, «удостоившийся» принимать отречение Государя Императора, болтавшийся по белому Югу России, влезавший как мог в тамошнюю «общественность» вплоть до того, что побывал руководителем «Русского национального союза» в Киеве. Теперь он активничал в эмиграции, и «Трест» пригласил его в Россию ознакомиться со своей «деятельностью».

В 1926 году через «трестовцев» Шульгин «проник» в СССР, «подпольно» посетил Киев, Москву, Ленинград. Вернулся и с восхищением «всемогущим» «Трестом» описал свое путешествие в книге «Три столицы». Но ОПТУ недооценил умственные способности некоторых белоэмигрантов, видимо, расслабившись наивным до глупости Шульгиным. Деникин сразу учуял подвох, о чем мы знаем из его рукописей:

«Кутепов знакомил меня в общих чертах с ходом своей работы. По особому доверию он не остерегался называть и фамилии, но я останавливал его — в этом деле такая откровенность недопустима. И хотя я сам ограничивал свою осведомленность, тем не менее из рассказов Александра Павловича я начал выносить все более и более беспокойное чувство. И однажды я сказал ему прямо: «Нет у меня веры. На провокацию похоже». На это Кутепов ответил: «Но ведь я ничем не рискую. Я «им» не говорю ничего, слушаю только, что говорят «они».

Впоследствии оказалось, что это не совсем так… Риск был немалый — головами активных исполнителей…

Окончательно открыли мне глаза на большевистскую провокацию два обстоятельства: книга Шульгина «Три столицы» и эпизод с генералом Монкевицем (завербованным чекистами и переброшенным в СССР.-В.Ч.-Г).

Кутепов, зная мои квартирные затруднения, посоветовал мне переснять квартиру Монкевица в Фонтенбло, где семья Кутепова проводила лето. Пока шла переписка, квартира оказалась уже несвободной. Приехав в Фонтенбло, я снял другой дом. Вскоре встретились с генералом Монкевицем, который жил там с дочкой. Всё — платье их, домашний обиход, довольствие — свидетельствовало о большой бедности…

Через несколько дней приходят к нам крайне взволнованные дети генерала Монкевица, дочь и сын, которого я до сих пор не встречал. Они дают мне прочесть записку отца, который пишет, что кончает жизнь самоубийством, запутавшись в денежных делах. А чтобы не обременять семью расходами на похороны, кончает с собой так, что его труп не найдут.

Тогда были только огорчения и жалость. Сомнения появились потом… Дочь Монкевица просила разрешения перенести к нам его секретные дела по кутеповской организации (она знала, что я в курсе этого дела), так как новой хозяйке, к которой они только недавно переехали, денег еще не заплачено и она может арестовать вещи. Да и полиция, узнав о самубийстве, наверное вмешается. Я согласился. В несколько очередей принесли 5 или 6 чемоданов и свалили в нашей столовой. Жена понесла на почту мою телеграмму Кутепову о происшествии и с просьбой немедленно приехать и «взять свои вещи». Только через два дня приехал полковник Зайцев и в два или три приема увез бумаги. Я через него вторично пригласил Кутепова к себе для беседы.

Дело в том, что, желая припрятать от возможного обыска французской полиции хотя бы наиболее важное, мы с женой целые сутки перебирали бумаги. Кроме общей текущей и не очень интересной переписки в делах находилась и вся переписка с «Трестом» — тайным якобы сообществом в России, возглавляемом Якушевым (имел три псевдонима), работавшим с Кутеповым.

Просмотрев это, я пришел в полный ужас, до того ясна была, в глаза била большевистская провокация. Письма «оттуда» были полны несдержанной лести по отношению к Кутепову: «Вы, и только Вы спасете Россию, только Ваше имя пользуется у нас популярностью, которая растет и ширится и т. д. Про великого князя Николая Николаевича «Трест» говорил сдержанно, даже свысока; про генерала Врангеля — иронически. Описывали, как росло неимоверное число их соучастников, ширилась деятельность «Треста»; в каком-то неназванном пункте состоялся будто тайный съезд членов в несколько сот человек, на котором Кутепов был единогласно избран не то почетным членом, не то почетным председателем… Повторно просили денег и, паче всего, осведомления.

К сожалению, веря в истинный антибольшевизм «Треста», Кутепов посылал ему периодически осведомления об эмигрантских делах, организациях и их взаимоотношениях довольно подробно и откровенно…

Обнаружился, между прочим, один факт частного характера, свидетельствующий о безграничном доверии Кутепова к «Тресту», но весьма прискорбный для нас».

Это Деникин имел в виду такую же «подпольную» историю со своим тестем. Отец его жены, В. И. Чиж, был в Советской России и неприметно работал в Крыму на железной дороге. Деникины хотели перевезти одинокого пожилого человека во Францию, Антон Иванович попросил Кутепова узнать через «трестовцев», возможно, ли это и во что обойдется. Конечно, он уточнил, чтобы Кутепов и не заикался о родстве старика со столь одиозным в СССР Деникиным.

Так вот, среди бумаг из монкевицких чемоданов Антон Иванович нашел письмо Кутепова к «Тресту», которое гласило: «Деникин просит навести справки, сколько будет стоить вывезти его тестя из Ялты»!

Старик Чиж, как уже позже Деникины узнали, умер в России, не попав в лапы ОПТУ. Встретившись же с Александром Павловичем после переправки через помощника Кутепова по конспиративной работе полковника Зайцева секретных чемоданов, Антон Иванович первым делом возмутился насчет истории с тестем:

«Когда Кутепов пришел ко мне в Фонтенбло и я горько пенял ему по этому поводу, он ответил:

— Я писал очень надежному человеку.

Поколебать его веру в свою организацию было, по-видимому, невозможно, но на основании шульгинской книги и прочитанной мной переписки с «Трестом» я сказал ему уже не предположительно, а категорически: всё сплошная провокация!

Кутепов был смущен, но не сдавался. Он уверял меня, что у него есть «линии» и «окна», не связанные между собой и даже не знающие друг друга, и с той линией, по которой водили Шульгина, он уже все порвал».

В апреле 1927 года доказалась правота Деникина и ряда других видных белоэмигрантов на этот счет. Главный сотрудник Якушева в «Тресте» Оперпут, известный также Стауницем, Касаткиным и под другими псевдонимами, бежал из России в Финляндию и разоблачил «Трест» как капкан ОПТУ. Но и это было очередной операцией чекистов в их многоходовой партии.

«Раскаяние» Оперпута спланировали, чтобы дискредитировать уже «засвеченный» «Трест», показав таким образом и недоумком Кутепова, клюнувшего на приманку, чтобы угробить его авторитет, а значит веру террористов РОВСа в своего командира. Печально, что неискушенный, привыкший драться на фронтах в открытую генерал Кутепов поддался и каявшемуся Оперпуту, дал ему в пару своего офицера. Они отправились в Москву на теракт, где кутеповец погиб, а Оперпут исчез, хотя о смерти обоих трезвонила советская печать.

Кутепов разозлился, он, как и утверждал Деникину, действительно имел «окна» и «линии» в СССР, не связанные с «Трестом». Начальник боевого отдела РОВСа бросил свою группу в атаку: В. А. Ларионов, С. В. Соловьев, Д. Мономахов. Первый их взрыв прогремел в Центральном ленинградском клубе коммунистов на Мойке — 26 раненых! Следующий грохнул в Москве — бомба по Лубянке, в кабинеты самого ОПТУ…

В апреле 1928 года внезапно умер, а, скорее всего, был отравлен агентом ОПТУ переехавший из Сербии в Брюссель генерал барон П. Н. Врангель, о чем с расшифровкой возможной подоплеки событий можно прочитать в предыдущей главе этой книги о Врангеле. Генерал Кутепов заменил генерала Врангеля на посту председателя РОВСа.

В январе 1929 года скончался во Франции Великий князь Николай Николаевич Романов. После этой смерти генерал А. П. Кутепов стал единоличным главой всей военной организации белоэмигрантов. Кутепов быстро вырос в основного опаснейшего противника советского режима. Под его началом РОВС направил свою деятельность в двух направлениях.

Первое заключалось в установлении связи с высшими чинами Красной армии, многие из которых являлись тогда бывшими императорскими офицерами, для привития им национально-освободительной идеи и совместной с ними подготовки военного переворота в Москве.

Второе направление представляло собой систему «среднего террора»: удар по отдельным советским учреждениям в столицах, что уже продемонстрировали кутеповцы в 1927 году взрывами ленинградского партклуба и Лубянки.

Париж, где проживал глава РОВСа генерал Кутепов, был нашпигован агентами ОПТУ. Поэтому бывшие белые из «Союза галлиполийцев», работавшие таксистами, взялись прикрывать Александра Павловича. Они, чередуясь, бесплатно возили Кутепова как телохранители, но скромный Кутепов настоял, чтобы по воскресеньям был и у них выходной.

Так что, утром в воскресенье 26 января 1930 года председатель РОВСа генерал Кутепов сказал жене, что идет в церковь Галлиполийского союза на улице Мадемуазель и вернется к часу дня.

В 10.30 утра Александр Павлович вышел из своей квартиры на улицы Русселэ и был похищен советскими агентами. Операцию проводили чекисты Янович, Пузицкий, позже расстрелянные своими, а также Лев Гельфанд — племянник известного сообщника Ленина Гельфанда-Парвуса.

Имели непосредственное отношение к этой акции, скорее всего, и бывший командир Корниловского полка Скоблин со своей женой певицей Плевицкой. Их чекисты годами «подкармливали», готовя к вербовке, которая и состоялась как раз в 1930 году. Скоблин получил кличку «Фермер», Плевицкая — «Фермерша». Как сообщал большевистский резидент в Париже о запросах «Фермера» Скоблина: «Месячное жалованье, которое желает генерал, около 200 американских долларов», — не считая чекистских сумм, на которые супруги смогли приобрести особняк и автомобиль.

Бывший командир Корниловского полка, став красным выродком, обеспечивал не только расправу со своим командующим корпуса, а и со всеми кутеповскими достижениями в последнем противостоянии Александра Павловича Советам. На основании информации агента Скоблина, как сообщали появившиеся в 1990-х годах материалы в российской прессе на эту тему:

«Были ликвидированы боевые кутеповские дружины, арестованы семнадцать агентов и террористов, заброшенных в Советский Союз; удалось установить одиннадцать явочных квартир в Москве, Ленинграде и Закавказье».

Нашел Скоблин, как и его супруга, разорванная пополам двумя немецкими танками, собачью смерть, о чем можно подробно прочитать в главе этой книги, посвященной генералу Миллеру. Но о том, что случилось с генералом Кутеповым, мы можем знать только по показаниям полиции парижских очевидцев того времени.

Один свидетель видел, как бешено сопротивлявшегося Кутепова заталкивали в машину. Другой — как дрался Александр Павлович с похитителями на несущемся автомобиле, пока не заткнули ему лицо платком с эфиром или хлороформом, на который, как потом выяснилось, была у генерала отрицательная реакция. Третьи очевидцы заметили, как завернутое тело, видимо, усыпленного или уже умершего Кутепова, волокли по морскому пляжу к моторке, переправившей куль на советский пароход «Спартак», быстро отплывший из Марселя и взявший курс на Новороссийск. Все это потом в 1937 году почти один к одному повторят чекисты на похищении следующего председателя РОВСа генерала Е. К. Миллера.

Московская пресса только в 1989 году, конечно, по наводке КГБ, рассказала, что Кутепов скончался «от сердечного приступа» на корабле Советской России по пути на Новороссийск.

Когда спецслужба теперь уже другой России соизволит сообщить точно о смерти его высокопревосходительства генерала-от-инфантерии А. П. Кутепова? Отчего остановилось сердце 48-летнего белого вождя: эфир, хлороформ, которыми душили израненного в грудь генерала, пытки, пуля, еще что-то из многообразного арсенала чекистов?

В таком же возрасте, как генерал-монархист А. П. Кутепов, так же внезапно и таинственно ушел из жизни генерал-монархист барон П. Н. Врангель. А разве смерть их великолепного по убежденности и доблести собрата 38-летнего генерала-монархиста М. Г. Дроздовского всего лишь от раны в ногу тоже не тот самый случай, который является языком Бога, словно решившего выхолостить на элиту Россию за ее безбожие, интеллигентщину, либерализм?

Однако, каким бы ни был высший Промысел, все эти стальные белые генералы стояли в своем православном монархическом «окопе», так сказать, до последнего патрона. В комментарии к Указу РПЦЗ 1996 года об отпевании «мученически скончавшихся генералов АЛЕКСАНДРА П. КУТЕПОВА и ЕВГЕНИЯ К. МИЛЛЕРА», который я процитировал в главе о Е. К. Миллере, сказано о деятельности Александра Павловича на посту председателя РОВСа:

«Нельзя ждать смерти большевизма, его надо уничтожать», — такими словами напутствовал отправляющихся в Совдепию офицеров-добровольцев генерал КУТЕПОВ».

Почти так же и о том же говорил в своем белом полете-походе над бушующей Россией кутеповский «напарник»-«дрозд» М. Г. Дроздовский:

«Через гибель большевизма к возрождению России. Вот наш единственный путь, и с него мы не свернем».

Мечты генералов Кутепова и Дроздовского сбылись в падении власти коммунистов в России. Претворится ли и другая греза, вера этих православных «царистов» в возрождение нашего Отечества?