II. Как все получилось

Как-то вечером к концу июня 1914 года командир авиазвена Рафлтон, временно прикомандированный к французскому эскадрону, размещавшемуся тогда в Бресте,25 получил по беспроволочному телеграфу26 указания немедленно возвратиться в штаб Британской военно-воздушной службы в Фарнборо27 (в графстве Гемпшир28). Ночь, по милости роскошной полной луны, предоставила бы все необходимое освещение, и юный Рафлтон принял решение отправиться незамедлительно. Судя по всему, он покинул летное поле за арсеналом в Бресте часов в девять. За Юльгоа29 у него начались неполадки с карбюратором. Сперва он хотел дотянуть до Ланьона,30 где ему была бы обеспечена квалифицированная помощь; но дела пошли все хуже и хуже, и, приметив подходящий участок ровной земли, он решил сесть и разобраться во всем самому. Приземлился он без труда и взялся за расследование. Без подмоги работа отняла больше времени, чем он расчитывал поначалу. Ночь стояла теплая и душная, с едва ли дуновением ветерка, и, закончив работу, он ощутил жару и усталость. Натянув шлем, он уже собрался было шагнуть в сиденье, но красота ночи навела его на мысль, что перед стартом приятно бы, пожалуй, было слегка размять ноги и проветриться. Он зажег сигару и осмотрелся.

Плато, на которое он приземлился, было подобно столу, высоко стоящему над окружающей местностью. Оно расстилалось вокруг него - без деревьев, без домов. Нечему было нарушить линию горизонта, кроме скопления продолговатых серых камней - остатков, как он сказал себе, какого-то древнего менгира31 - довольно обыкновенного зрелища в одиноких заброшенных землях Бретани. Обычно камни валяются опрокинутые и разбросанные, но этот отдельный экземпляр волею случая остался в течение всех прошедших столетий нетронутым. Слегка заинтересовавшись, командир авиазвена Рафлтон не спеша зашагал к нему. Луна стояла в зените. Насколько тиха была ночь, отложилось у него в голове по тому, как он явственно услышал и сосчитал удары церковных часов, бывших милях32 в шести от него. Он помнит, что посмотрел на свои часы и отметил небольшую разницу между ними и церковными. На его уже было восемь минут после полуночи. С замиранием последних отзвуков далекого колокола тишина и одиночество места словно вернулись и навалились на него с еще большей настойчивостью. Пока он работал, это его не тревожило, но рядом с черными тенями, что отбрасывали эти седые камни, они словно намекали о чьем-то присутствии. С чувством облегчения встретил он мысль о возвращении к своей машине и запуске двигателя. Тот загудит, зажужжит и вернет ему уютное чувство жизни и безопасности. Он только разок обойдет вокруг этих камней и улетит. Поразительно, как они бросают вызов старику Времени. Как поставили их здесь, по всей вероятности, десять тысяч лет тому назад, так и стоят они тут до сих пор алтарем обширного храма с зияющим небосводом вместо крыши. И вот, глазея на них с сигарой в губах и борясь со странным забытым импульсом, тянущим его за колени, он услышал доносящийся из самого сердца великих серых камней мерный вдох и выдох тихого ровного дыхания.

Юный Рафлтон честно сознается, что первым порывом его было броситься наутек. И лишь солдатская выучка удержала ноги на вереске.33 Объяснение, конечно, было простым. Какой-то зверь устроил себе в этом месте логово. Но когда было известно животное, спящее столь крепко, чтобы его не потревожили шаги человека? Если бы оно было ранено и не могло убежать, то не стало бы дышать с такой спокойной, тихой правильностью, столь странно выделяющейся на фоне спокойствия и тишины вокруг. Может, гнездо совы? Такой звук издают молодые совята - сельские жители зовут их «храпунами». Юный Рафлтон отбросил сигару и опустился на колени, с целью пошарить в тенях… и дотронулся до чего-то теплого, и мягкого, и податливого.

Но это была не сова. Наверно, он прикоснулся очень легко, потому что она и тогда не проснулась. Она лежала, подложив под голову руку. И теперь, вблизи, когда глаза его стали привыкать к теням, он увидел ее совершенно ясно: и волшебство приоткрытых губ, и отблеск белых рук и ног под легкими покровами.

Что' он должен был сделать - это тихонько подняться и удалиться. Затем можно было кашлянуть. Если бы она и тогда не пробудилась, можно было легонько дотронуться, скажем, ей до плеча и позвать сначала тихо, затем погромче: «Mademoiselle"34 или «mon enfant».35 А еще лучше было потихонечку удалиться на цыпочках и оставить ее спать дальше.

Ему эта мысль, похоже, в голову не пришла. В его оправдание можно сказать, что ему было всего двадцать три года; что, обрамленная лиловым светом луны, она показалась ему самым прекрасным созданием, какое только когда-либо представало его глазам. К тому же надо всем этим тяготела какая-то тайна - та атмосфера далеких первобытных времен, из которых корни жизни до сих пор еще продолжают тянуть свои соки. Предположительно, он позабыл о том, что он - командир авиазвена Рафлтон, офицер и джентльмен; забыл о надлежащем этикете применительно к обнаружению дам, спящих без присмотра на уединенных вересковых лугах. А еще вероятнее, он вообще ни о чем не думал, а под влиянием силы вне его власти склонился и поцеловал ее.

И не платоническим поцелуем в лоб или братским поцелуем в щечку, а поцелуем прямо в приоткрытые губы - поцелуем обожания и изумления, каким Адам, по всей вероятности, будил Еву.

Глаза у нее раскрылись, и она, чуть-чуть спросонья, посмотрела на него. В голове у ней не могло быть никаких сомнений относительно того, что произошло. Губы его все еще были прижаты к ее. Но она нисколько не удивилась и, уж во всяком случае, не рассердилась. Присев, она улыбнулась и протянула руку, чтобы он смог помочь ей подняться. И, одни в этом освещенном луной обширном храме с усыпанной звездами крышей, подле мрачного серого алтаря позабытых обрядов, стояли они рука об руку и смотрели друг на друга.

- Простите, - сказал командир Рафлтон. - Боюсь, я потревожил вас.

Впоследствии он вспоминал, что в смущении заговорил с нею по-английски. Но она отвечала на французском - на причудливом, старомодном французском, какой еще изредка можно повстречать на страницах старинных католических требников.36 У него были трудности с дословным переводом сказанного, но смысл, пользуясь нашими современными оборотами, был таков:

- Не стоит. Я так рада, что ты здесь.

Он так понял, что она его ждала. Он даже усомнился: не извиниться ли ему за, по всей видимости, небольшое опоздание? Он, правда, не мог припомнить ни о каком таком назначенном свидании. Но можно сказать, что в это самое мгновение командир Рафлтон не отдавал себе отчета ни в чем, кроме самого себя и восхитительного другого существа рядом с ним. Где-то снаружи были лунный свет и мир; но все это, казалось, не имело значения. Тишину нарушила она.

- Как ты сюда добрался? - спросила она.

Он не собирался говорить загадками. В основном он был поглощен ее разглядываньем.

- Прилетел, - ответил он.

Глаза у нее расширились - но не от сомнения, а от интереса.

- Где твои крылья?

Она наклонилась в сторону, пытаясь заглянуть ему за спину.

Он рассмеялся. От любопытства к его спине она показалась ему более человечной.

- Вон там, - ответил он.

Она взглянула и впервые увидала великие мерцающие паруса, отливающие серебром под лучами луны.

Она направилась к ним, а он пошел следом, замечая и не удивляясь, что на вереске будто не остается и следа примятости под нажимом ее белых ступней.

Она стала чуть-чуть поодаль, а он подошел и встал рядом. Даже самому командиру Рафлтону показалось, будто исполинские крылья подрагивают, словно два распростертых крыла прихорашивающейся перед полетом птицы.

- Он живой? - спросила она.

- Только когда я ему шепну, - ответил он.

Он уже стал понемногу терять страх перед ней. Она обернулась к нему.

- Полетели? - спросила она.

Он посмотрел на нее пристально. Она была совершенно серьезна - это было очевидно. Она собиралась вложить свою руку в его и улететь вместе с ним. Все было решено. За этим он и прилетел. Ей не важно - куда. Это его дело. Но куда он - туда теперь держать путь и ей. Ясно было, что именно такая программа сейчас у нее в голове.

К его чести нужно записать, что одну попытку он все же предпринял. Вопреки всем силам природы, вопреки своим двадцати трем годам и пульсирующей в жилах алой крови, наперекор окутывающему его дурману лунного света поры самых коротких ночей и голосам звезд, наперекор демонам поэзии, романтики и тайны, напевающим ему в уши свои колдовские мелодии, наперекор волшебству и великолепию ее, стоящей рядом, одетой в пурпур ночи, командир авиазвена Рафлтон повел праведную борьбу за здравый смысл.

Молодых особ, засыпающих легко одетыми на пустоши в пяти милях от ближайшего места обитания людей, следует избегать благовоспитанным молодым офицерам Воздушных Сил Его Величества. Если же они оказываются неземной красы и очарования, то это должно послужить лишь дополнительным предостережением. Девушка повздорила с матерью и хочет убежать из дому. Всему виной этот треклятый лунный свет. Неудивительно, что на него лают собаки. Ему даже показалось, что и сейчас слышно одну из них. Добрые, почтенные, здравомыслящие существа эти собаки. Никаких, к дьяволу, сантиментов. Что' с того, что он ее поцеловал! Никто не связывает себя на всю жизнь со всякой женщиной, какую поцелует. Не в первый раз ее целовали, если только все юноши в Бретани не слепы и не белокровны. Вся эта напускная невинность и простота! Прикидывается. А нет - так, наверное, тронутая. Что следует сделать - это со смехом и шуткой сказать «до свиданья!», завести машину и… вперед в Англию, милую старую практичную веселую Англию, где его дожидаются завтрак и ванна.

Борьба была неравной - это чувствуется. Бедная маленькая чопорная мадам Здравый-Смысл со своим вызывающе вздернытым носиком, резким хихиканьем и врожденной вульгарностью. А против нее - и безмолвие ночи, и музыка веков, и биенье сердца.

Потому-то все и рассыпалось прахом у его ног, который, наверно, развеяло дуновенье пролетающего ветерка, оставив его беспомощным, привороженным магией ее глаз.

- Ты кто? - спросил он ее.

- Мальвина, - ответила она. - Я фея.