"Сестра звезды" - читать интересную книгу автора (Жаринова Елена)

Глава 24. ФОЛЕСО

Выглянувшее из-за туч солнце ярко осветило лес. Казалось, природа вокруг совсем не заметила произошедшей схватки: по-прежнему пели птицы, роса серебрила траву, пожелтевший листок кружился в безветренном воздухе; любопытные бабочки с полупрозрачными лимонными крыльями садились на тела убитых пиратов. Виса бродила между ними, принюхиваясь, и с отвращением фыркала.

Ошеломленная своей победой, я сидела на какой-то кочке, боясь подходить к трупам, словно они могли отомстить мне за то, что расстались с жизнью. Особенно страшны были те, кого поразила сила Келлион: их лица посинели и замерли в ужасной гримасе, с вывалившимся языком, а пальцы были скрючены. Но думала я о другом: если бы не моя неуверенность в собственных силах, если бы мне пришло в голову вмешаться раньше, не пострадал бы никто из моих друзей и людей, обязанных нас защищать. Сестра звезды не должна была прятаться за чужими спинами. Мне было очень стыдно.

Похоже, охранники, которые уже начали рыть ножами могилу для своего убитого товарища, думали так же. Они поглядывали на меня, и в их взглядах чудился упрек. Но мне пришлось преодолеть свою неловкость и заняться ранеными, требовавшими моей помощи.

Мельком взглянув на рану лю-штанца, я сразу поняла, что она не опасна — у меня в этом деле уже появился опыт. Зато Ционэ был совсем плох: стрела пронзила ему наискось живот. Он находился в сознании и сдерживал стоны, но как только я приблизилась, то почувствовала жар, полыхнувший от раненого. Я опустилась рядом с ним на колени и прикоснулась к его лбу, стараясь, чтобы голубой свет, исходящий от ладоней, принес ему облегчение.

— Спасибо. Хорошо… — еле слышно прошептал Ционэ, и я увидела свежую кровь в уголках его губ.

Он произнес несколько слов охранникам, стоящим поодаль с торжественными лицами. Я обернулась к ним, и один из них перевел:

— Ционэ говорит, что умирает и что ему очень больно. Он просит помочь ему умереть побыстрей.

— Шайса, ты можешь облегчить его муки? — с надеждой спросил Рейдан. — Как тогда, в Лесовии, — ведь мне ты помогла.

Но я уже скользила голубым лучом внутри тела раненого. Какие же там были разрушения! Кровь, которую я пыталась остановить в одном прорванном сосуде, резким толчком выплескивалась из другого. Я не могла понять, какие внутренние органы пострадали, — для этого у меня просто не хватало знаний. Я старалась хотя бы унять сжигающую Ционэ изнутри боль и проливала в него струи голубого огня.

— Этак ты меня совсем заморозишь, — попытался он улыбнуться и схватил меня за запястья холодными, как лед, руками. Но боль, похоже, оставляла его; по крайней мере, лицо раненого просветлело и утратило страдальческое выражение.

— Воды, — попросил он.

— Тебе нельзя, — ответил один из охранников. Но другой, махнув рукой, отправился за своей флягой, сказав:

— Ему теперь все можно.

Ционэ вдруг потянулся ко мне, желая что-то сказать. Чтобы он не мучился, мне пришлось почти лечь с ним рядом.

— Не держи зла на разбойников Дугонского леса, Шайса, — проговорил он. — Я знаю, они причинили тебе зло. Но ты молода и сумеешь это забыть. Я ведь был бы такой же, как они, если бы не Человек-рыба. А если повезет встретить Человека-рыбу, скажите, как я ему благодарен.

Больше Ционэ не произнес ни слова. Смерть не приходила к нему еще часа два, и все это время я пыталась облегчить ему страдания. Я уже не видела ничего, кроме окровавленных внутренностей, в которые вонзался мой голубой огонь. Увы, он не мог исцелить Ционэ. Но умер он легко — я даже не заметила, в какой миг перестала чувствовать биение его сердце. Готто осторожно поднял меня на ноги и сказал:

— Все, он умер, Шайса.

И тогда я потеряла сознание.

Я пришла в себя от глотка, в котором узнала вкус каби. Рейдан, положив мою голову к себе на колени, осторожно поил меня из фляги.

— Нам пора ехать, Шайса. Не ровен час, пираты вернутся с подмогой.

Я огляделась. Два ровных продолговатых холмика были покрыты срезанным дерном. Я вздрогнула, поняв, что это могилы охранников. Куда делись тела пиратов, я не стала спрашивать.

— Что поделаешь, Шайса, — сказал Рейдан, заметив мой взгляд. — Эти люди сами выбрали такую судьбу. Они постоянно рискуют жизнью.

Я понимала, что он прав, но все равно мне хотелось плакать. Несколько дней и ночей эти люди были нашими спутниками, делили с нами пищу и тепло костра. Расставшись с ними, я, наверное, забыла бы о них через час, но сейчас я скорбела о них, как о близких.

Уцелевшие лошади были готовы тронуться в путь. Их осталось пять, причем одна хромала на переднюю ногу. Кому-то из нас предстояло идти пешком. Пока мужчины решали, кто из них это будет, я попробовала сесть в седло и поняла, что ехать не смогу: после ночной скачки все тело ныло, как побитое. Мне и пешком идти было тяжело, но все-таки не так больно. Так что мужчины сели в седло, а я пошла, держась за стремя Рейданова коня. Виса трусила рядом.

— Ничего, — подбодрил меня один из оставшихся охранников, невысокий, коренастый Кайдэ, который тоже шел пешком, жалея свою охромевшую лошадь. — Всю ночь мы неслись на запад и самое позднее на закате будем у ворот Фолесо.

День тянулся мучительно долго. Охранники, видимо, спеша закончить работу, обернувшуюся таким несчастьем, не предложили сделать привал. Лошади иногда пускались рысью, и тогда мне приходилось за ними бежать. Через пару часов Рейдан все-таки усадил меня верхом перед собой. На каком-то ухабе я охнула от боли, и тогда он, погладив меня по спине, сказал неожиданно ласково:

— Потерпи, малышка. Скоро ты будешь дома.

Тем временем мы покинули берега Оранцо, отразившего в застывших водах золоченую листву прибрежных деревьев. Лес становился светлее: здесь уже не было кустарников, хватавших нас за одежду колючими ветвями, — только большие, в два обхвата гладкоствольные деревья, сквозь густые кроны которых сияло ярко-голубое небо.

В воздухе стоял тонкий запах неизвестных пряностей, который, наверное, исходил от листвы этих деревьев. Я оглядывалась вокруг, и мне казалось, что в торжественном молчании, которое наложило на наши уста недавнее присутствие смерти, мы едем под сводами огромного дворца, среди мраморных колонн, поддерживающих расписанный золотом потолок.

Я украдкой поглядывала на своих спутников: лица всех были серьезны. Даже Готто и Чи-Гоан, склонные пошутить и посмеяться, были погружены в какие-то свои невеселые мысли. А меня одолевало все нарастающее возбуждение: мне одновременно хотелось ускорить события и приостановить их. Цель, ради которой был проделан столь долгий и опасный путь, была близка. Но хотела ли я, чтобы она осуществилась?

Когда огромные тени от деревьев стали длинными и вечерняя прохлада заставила нас закутаться в дорожные плащи, мы оказались на вершине пологого холма. Лес здесь обрывался, и дорога, ведущая к лежащему в низине городу, отражавшему закат куполообразными крышами, крытыми золотом, отлично просматривалась.

— Фолесо, — сообщил нам Кайдэ. — Но мы припозднились: в город вы попадете с наступлением ночи.

Рейдан с сомнением покачал головой.

— Будут ли там рады ночным гостям? Я бы лучше переночевал под открытым небом. Опасные ли здесь места, Кайдэ?

— Все опасные места мы миновали. Но, честно говоря, Рейдан, мы бы лучше проводили вас до ворот прямо сейчас и отправились обратно. В Котине у Ционэ осталась семья: они должны узнать о постигшем их горе.

— Ну так отправляйтесь, — вмешался Готто. — Неужели мы вчетвером пропадем? Здесь, на холме, отличное, безопасное место для ночевки, а завтра на рассвете спустимся в город. А, Рейдан?

Я переводила взгляд с одного на другого и видела, что всем нам не хочется, чтобы ворота Фолесо так быстро захлопнулись за нами — как будто после этого уже невозможна станет дорога назад. Даже Чи-Гоан, наш бывший пленник и бывший вельможа, явно не имел ничего против того, чтобы еще раз поспать на земле.

— Мы остаемся, — решил за всех охотник. — А вы свободны, друзья. Возьмите свои деньги, вы их честно заработали.

Отдав охранникам плату за труд, Рейдан вместе с Готто занялись разведением костра. Охранники, которым мы уступили самых выносливых лошадей, собирались в обратный путь. Я почувствовала, что должна поговорить с Кайдэ. Подойдя к нему, я нерешительно остановилась поодаль и сказала:

— Вы считаете, что я виновата в гибели ваших друзей?

— О чем ты говоришь, девушка? — с недоумением ответил Кайдэ. — Это мы нанялись охранять тебя, а не наоборот.

— Но я могла… Просто я не знала… Не была уверена… Я никогда не знаю, что у меня получится, — чуть не плача, пролепетала я, чувствуя, как жалко выгляжу со своими запоздалыми сожалениями рядом с двумя мрачными мужчинами, только что потерявшими своих товарищей.

Кайдэ пожал плечами. Второй охранник угрюмо молчал, продолжая подтягивать подпругу седла. Мне до сих пор стыдно за эту сцену: я задавала прямой вопрос, но вовсе не хотела услышать в ответ правду. Напротив, я втайне надеялась, что они улыбнутся, похлопают меня по плечу и скажут: «Ты не виновата». Однако этого не случилось. Не дождавшись ответа, я повернулась и пошла к костру, чувствуя, как пылают щеки. А вскоре топот копыт возвестил о том, что мы остались вчетвером.

Веселое пламя прожорливо уплетало одну за другой сухие ветки, которые подсовывал ему Готто. Я загляделась на юношу: в свете костра он был необыкновенно красив. Вьющиеся волосы Готто завязал, как Рейдан, конским хвостом назад. Борода, которую он последний раз брил в Котине, делала его старше. Я посмотрела на его руки, уверенно орудующие суковатой палкой, как кочергой: кто бы сказал теперь, что это руки художника, непривычные к иному труду? Да что говориться бросила взгляд на свои ладони — на царапины, мозоли, трещины, заусеницы вокруг ногтей — и вздохнула: если я вернусь в храм и сестры примут меня как свою, мне долго придется придавать нежность рукам.

Готто встретился со мной взглядом:

— Ну что, Шайса, завтра мы будем в Фолесо?

— И ты нарисуешь картину, которая поможет мне вернуться в храм, — грустно улыбнулась я.

— Да. Я все сделаю, как обещал. И не только потому, что Рейдан за это отпустит меня на свободу и даст денег на дорогу домой. Я помогу тебе, потому что… — тут он отчаянно заворошил костер, так что искры полетели в разные стороны, и перебил сам себя:

— Слушай, Шайса, а ты по-прежнему уверена, что хочешь вернуться в храм? По-прежнему считаешь, что здесь тебе все чужое?

Вопрос Готто был задан как будто моим собственным сердцем. И ответить я должна была не юноше, а прежде всего себе.

— Мне лучше было вовсе не покидать храм, — медленно начала я, неотрывно глядя на пламя. — Я чувствую, как растет моя привязанность к этому миру, и действительно не считаю больше его чужим. Вы все дороги мне — ты, Рейдан… Вы столько раз спасали меня, рисковали из-за меня жизнью… Даже по этому забавному Чи-Гоану я буду скучать. И Виса, конечно… Вряд ли мне разрешат взять ее в храм. Если мне удастся вернуться, возьми ее, пожалуйста, себе. Она привыкла к тебе и будет слушаться, как меня. Боюсь, она уже не сможет жить в лесу. Но ради чего пройдет моя жизнь, если я останусь здесь? Мои родители… Даже если бы мне удалось разыскать селение в горах, откуда я родом, они, если еще живы, наверное, забыли меня. Они потеряли меня трехлетним ребенком, и такой я осталась в их памяти. Смогут ли они принять меня взрослой? А в храме мне всегда было ясно, что будет завтра, ради чего я живу. Мне нужно вернуться… даже если я этого не хочу. Но ты могла бы выйти замуж, родить детей. Мне кажется, это прекрасная цель для женщины, — взволнованно сказал Готто.

— Ты не понимаешь. Знаешь, — я смущенно улыбнулась, — я представляла себе это. Я видела, как проходят годы, как я старею… И я боюсь, что однажды, когда ничего уже нельзя будет изменить, я пожалею о несбывшихся возможностях, которые открывало передо мной мое предназначение. По-моему, это худшая участь, которая может постигнуть человека на закате его дней. Поэтому ты, Готто, должен постараться… ради меня… даже если тоже не хочешь, чтобы я возвращалась.

Я посмотрела ему прямо в глаза, и теперь уже юноша покраснел, опустил голову и стал поспешно оглядываться по сторонам в поисках дров. Я обернулась. Чи-Гоан спал, закутавшись в плащ, как гусеница в кокон. Рейдан тоже лежал с закрытыми глазами, но я была уверена, что он слышал наш разговор. Он молчал, и я была рада этому: объяснения с ним я бы не выдержала…

Рассвет выдался хмурым. Накрапывал мелкий, холодный дождь, дорога была скользкой; унылое утро мало чем отличалось от сумерек. Задолго до полудня мы постучались в железные ворота Фолесо, окруженного высокой стеной из каменных плит, на которые в незапамятные времена была нанесена искусная резьба. Нас беспрепятственно пропустили в город, как только Готто сказал, что мы путешественники и хотим полюбоваться работами фолесских мастеров. Я удивилась, почему с нас не взяли плату за въезд, но Готто объяснил, что здесь всегда рады гостям: чем больше путешественников приезжает город, тем больше денег поступает в казну из хранилищ произведений искусств, посещение которых стоит дорого. Путники же приезжают в Фолесо необычайно редко.

Дождь все усиливался, стирая яркие краски, но и сквозь серую пелену я не могла не заметить стройные белоснежные колонны дворцов и храмов, летящих над темными глубинами каналов, обнесенных причудливой паутиной оград. Наш маленький отряд — три лошади и четыре человека — продвигался в самое сердце города, где, по словам Готто, сдавали жилье приезжим. Улицы были пустынны: жители прятались от дождя; лишь изредка нам попадался прохожий, закутанный в длинный светлый плащ, быстро семенящий по каким-то неотложным делам. Я надеялась уловить в облике Фолесо хоть какую-то подсказку, намек на то, чем обернется для меня приезд сюда. Но город молчал, как будто тоже настороженно присматривался ко мне.

В Фолесо говорили на языке Леха, поэтому все переговоры взял на себя Готто. Когда мы, наконец, оказались здесь, юноша заметно оживился, с удовольствием показывал нам местные красоты и памятные для него места.

— А вот в этом здании, там, где ступени ведут на крышу, мы проходили посвящение в Ученики. Нас долго учили, что мы должны делать и говорить, но все равно все путались. Один мальчишка, вместо слов «И да пребудет с нами вдохновение», сказал: «И да будет всем нам отдых!» Как мы смеялись! Знаешь, Шайса, — юноша доверительно наклонился ко мне, — я думал, что, приехав сюда, буду вспоминать только, как меня выгнали с позором, буду бояться встретить знакомых. А почему-то все здесь кажется таким родным! Ну вот, эта гостиница — то, что нам надо. Сейчас попробуем договориться.

Договориться Готто удалось, и в нашем распоряжении оказался целый этаж, разделенный на просторные комнаты ширмами из непрозрачной белой ткани. Все здесь было устроено согласно представлениям Фолесо об уюте: стены, обитые светлым однотонным шелком, низкие лежанки, огромные окна с приспущенными занавесями, выходящие на город, полы, выложенные розовым мрамором, по которому зябко было ходить босиком. Я ожидала, что все здесь будет увешано картинами, но не увидела даже маленькой статуэтки: искусство в понимании фолесцев не должно было соприкасаться с обыденностью. Есть мы должны были вместе с другими постояльцами в большой трапезной, где рядами стояли длинные столы, застеленные белоснежными, свисающими до полу скатертями. Рядом с трапезной находились две комнаты с бассейнами — для мужчин и для женщин. Омовение полагалось совершать перед каждой трапезой. И всюду звучала едва слышная музыка, которая должна была настроить обитателей гостиницы, приехавших приобщиться к вершинам искусства Фолесо, на возвышенный лад.

Правила гостиничного распорядка сообщил нам высокий смуглый фолесец с черной бородой, вьющейся ровными локонами, одетый в длинную белоснежную тунику, поверх которой был наброшен золотистый плащ, скрепленный на шее пряжкой с изображением жаворонка — легендарного покровителя Фолесо, дарующего вдохновение художникам. Я видела, как розовотелый фолесец с ухоженными длинными ногтями, овеянный ароматом духов, старается не подходить к нам слишком близко. Можно себе представить, как мы выглядели в его глазах: одежда, купленная в Котине, превратилась в грязные лохмотья, немытые тела пахли потом и засохшей кровью, а после утреннего дождя на сверкающей чистоте мрамора мы оставляли отвратительные грязные следы. Раньше я бы умерла от стыда под презрительным взглядом этого человека, прикрытым равнодушно-вежливой улыбкой, а теперь я чуть не прыснула от смеха. Зато Рейдан, похоже, был смущен: я слышала, как, следуя за хозяином, он буркнул себе под нос что-то вроде «тут такие полы, что по ним ходить страшно». Получив на руки ворох туник из простой плотной ткани, мы наконец остались одни.

— Мыться я не пойду! — заявил Чи-Гоан.

— Глупый, тебя же не пустят есть, — сказал ему Рейдан.

— Пусть. Не пойду и все.

И с видом непобедимого упорства лю-штанец уселся на пол в углу комнаты. Когда мы наперебой начали его уговаривать, он отчаянным жестом стянул сапог:

— Вы, наверное, забыли? Как я с этим пойду в бассейн?

Мы действительно забыли про его коготь, выросший на острове Бэй-Тасан. Получалось, что Чи-Гоан прав: черный, орлиный коготь выглядел ужасно — даже мы не могли смотреть на него без содрогания. Решено было, что лю-штанец, и в самом деле хромавший после падения с лошади, замотает чем-нибудь ногу. В конце концов, не было ничего необычного в том, что человек пострадал в дороге!

Отправив мужчин в их бассейн, я прошла на женскую половину. Кроме меня, здесь были только две пожилые женщины, да и они уже собирались уходить. Бросив старую одежду в корзины для грязного белья, я с наслаждением окунулась в теплую воду. С моим скромным умением плавать бассейн показался мне огромным, как озеро. Повернувшись на спину, я закрыла глаза, покачиваясь в волнах тихой печальной музыки, которой был полон этот удивительный город.