"Сестра звезды" - читать интересную книгу автора (Жаринова Елена)Глава 21. ВКУС СЫРАЗемля скользила под нами, как будто это она убыстряла свой бег. Ощущение немыслимого восторга охватило меня, и, придерживаясь одной рукой за чешую бэй-тасана, я с наслаждением подставила лицо морскому ветру. Мне захотелось смеяться, громко петь… Бэй-тасан весело произнес. — Хочешь, я поднимусь повыше и прокачу тебя? — Да! — воскликнула я безрассудно. — Тогда сядь подальше к хвосту, а то ты натираешь мне шею. Обхвати меня под брюхом. Я пересела, как он велел, и бэй-тасан отвесно начал набирать высоту. От восторга у меня закружилась голова. За несколько минут остров под нами превратился в крошечную овальную лепешку посреди ярко-синего моря; корабля вообще не было видно, зато справа и слева простирались континенты — то зелеными полосами лесов и полей, то желтыми пятнами пустынь. А потом… Увидев над нами толстый слой облаков, прямо в который мы устремились, я инстинктивно вжала голову в плечи, боясь удариться или задохнуться. Но не почувствовала ничего, кроме пронизывающей холодной влажности. Мы поднялись выше облаков. Земли сквозь них не было видно, зато сами они являли собой захватывающее зрелище. Солнце окрасило их бока розовым цветом, и те из них, что клубились над остальными, отбрасывали тени, словно горы или дома. Мы летели между нагромождениями скал, изображениями причудливых животных, великолепными замками… Все это было величественно и странно, словно обитель богов, которую покинули ее обитатели. — Ты не замерзла? — спросил бэйтасан. Сказав «нет», я тут же почувствовала, что на самом деле замерзла ужасно, а малыш, прижатый мной к спине ящера, весь трясся и жалобно пищал. — Выше тебе не хватит воздуха, — сказал бэйтасан, плавно разворачиваясь. — А вы летаете выше? К звездам? — спросила я. — Мы можем туда летать. Но там на долгие, неизмеримо долгие расстояния лишь пустота. Мы боимся заблудиться в этой пустоте, когда земля совсем пропадает из виду, и погибнуть там от голода. Один из нас не вернулся из полета, зачем еще больше сокращать жизни оставшихся? Что ж, нам пора. Иначе твой друг с большим арбалетом выполнит то, что обещал! И бэйтасан, повернув ко мне голову, взглянул на меня лукаво. Я покраснела. Обратно бэй-тасан спускался плавной спиралью. Вскоре я смогла различать испуганные лица Готто и Оммы, стоявших на палубе задрав головы. Сердце мое вдруг сжалось: ведь я несу Омме печальную весть. Похоже, все мы уже привыкли к чудесам. Ни Готто, ни моя подруга не удивились, выслушав нашу историю. Лишь в глазах Оммы замирало что-то по мере того, как она понимала, что случившегося изменить нельзя. Большой бэй-тасан с невозмутимым видом сидел поодаль, занимая почти всю корму; маленького я спустила с рук на палубу, и он осторожно принюхивался к ней, вытягивая длинную шею, сверкающую на солнце. Готто хотел что-то сказать, но я сделала ему знак молчать и придержать любопытную Вису. Омма опустилась на корточки перед тем, кто раньше был ее мужем и причинил ей столько зла. Она протянула руку к маленькой клювастой голове, и бэй-тасан доверчиво потерся о ее ладонь. — Я могу остаться с ним? — спросила Омма, обращаясь к бэй-тасану. Ящер величаво приблизился и заглянул ей в глаза. Омма опустила длинные ресницы. Они немного помолчали, но я подозреваю, бэй-тасан вел в это время с Оммой разговор, неслышимый для постороннего уха. Я видела, что Омма приняла решение. И как только я могла ревновать ее, как это было недостойно по отношению к подруге! Омма выпрямилась. По палубе пополз оранжевый туман, который превратил бэй-тасана в рассыпчатые ломтики сыра на деревянной тарелке. От сыра остро запахло пряностями, так что я, ничего не евшая с раннего утра, сглотнула слюну. Запах показался мне странно знакомым. Омма смущенно улыбнулась. — Он спросил, что я считаю самым вкусным на свете, и я вспомнила сыр, который в детстве постоянно был на нашем столе. Такой сыр готовят только сыроделы в Венексах — Западных горах. Его доставляли в Ромес по Дугону, минуя водопады, на белоснежных купеческих судах под бело-красными парусами… Омма отломила кусочек сыра и, закрыв глаза от блаженства, положила в рот. Готто, до этой минуты оторопело молчавший, вдруг бросился к ней. — Брось это за борт, Омма! А ты, Шайса, явно тронулась умом! Ты готова была пожертвовать собой ради подруги, а теперь спокойно смотришь, как она губит себя. У вас у обеих помутилось в голове! Не знаю, что наговорило вам это оранжевое чудище, если им так необходим бедняга Аттер, пусть забирают его. Пока он был человеком, ты ведь и видеть его не хотела, Омма! Омма стояла, чуть отвернувшись от пылкого Готто и крепко держа в руках тарелку с сыром, чтобы тот не вырвал ее из рук. — Ты не понимаешь, — грустно улыбнулась она и отломила еще один кусочек. Маленький бэй-тасан, услышав громкий голос Готто, испуганно распластался по палубе. Виса немедленно сделала на него охотничью стойку, но, обнюхав малыша, равнодушно зевнула и разлеглась у моих ног. Зато Готто, упрямо мотнув головой, явно не собирался допустить глупого, с его точки зрения, поступка Оммы. Я невольно улыбнулась, представив себе предстоящую схватку из-за тарелки сыра. Легким движением я вы бросила вперед полузакрытую ладонь. Я очень старалась сдерживаться, не зная, насколько силен во мне сегодня звездный свет. Меньше всего я хотела причинить Готто вред… Юноша замер почти в полушаге от Оммы, потом обмяк и опустился на палубу. Он не замер неподвижно — я не стремилась к этому, — просто силы покинули его. — Ты хорошо подумала, Омма? — спросила я подругу. Та кивнула, глядя на меня нежно и с благодарностью. А еще я увидела в ее глазах безумный свет надежды. Она приняла правильное решение, и никто не имеет право ей мешать. Омма доедала сыр. Я не плакала — это было последнее, что я могла для нее сделать. Чувствуя жгучую боль в груди, сдерживая детские порывы зареветь, броситься ей на шею, любой ценой удержать, я намертво вцепилась в густую шерсть Висы. Омма молчала. Внезапный липкий страх пронзил меня — как будто Омма сейчас умрет! Она стояла у самого борта, на фоне ясного безоблачного неба. Вдали расстилался золотистым пространством пляж острова Бэй-Тасан, вершины деревьев покачивались на ветру. Омма была закутана в длинный лю-штанский плащ такого же темно-красного цвета, каким было платье на ней, когда я впервые разглядела ее в повозке работорговцев. Не в силах больше сдержаться, я присела на корточки рядом с Висой и спрятала лицо в ее взволнованно дышащий бок. Но Омма не смотрела на меня: оранжевое марево соткалось из воздуха и вскоре скрыло от меня и развевавшиеся на ветру темные волосы, и красный плащ, и дорогое лицо, озаренное внезапной надеждой. И вот второй маленький бэй-тасан смешно ковыляет по палубе навстречу сородичу. Как только деревянная тарелка из-под сыра упала за борт, поверхность моря взорвалась столбом брызг, и вскоре бэй-тасан, на лету отряхивая мокрые крылья, опустился на палубу. Маленькие ящеры устремились к нему, он ласково прикоснулся к ним своим опасным клювом, явно нашептывая какие-то успокаивающие слова, после чего малыши послушно вскарабкались ему на спину и крепко вцепились когтями в его чешую. Бэй-тасан повернулся ко мне. Я молча согласилась с ним. И хотя слезы по-прежнему текли у меня по лицу, я невольно улыбнулась, представляя себе жизнь Оммы и Аттера на острове. Бэй-тасан уже нагнул шею в прощальном поклоне, как я вдруг вспомнила фразу, которую услышала от него еще на берегу. — Постой! Ты говорил, что вы сможете когда-нибудь стать людьми. Когда это произойдет? Ящер неохотно ответил: — Это легенда, Шайса. Мечта, ради которой мы живем. Честно говоря, никто из нас уже не верит в это. Но говорят, что, когда произошло первое превращение, первый бэй-тасан услышал голос: «Когда звезды вернутся в мир, к вам вернется первоначальный облик». — Странное пророчество, — задумчиво проговорила я. Вот и дети короля Кольфиара: с того времени, как звезды покинули мир, казалось, миновала вечность. Наверное, какое-то схожее проклятие висит над островом Бэй-Тасан — здесь тоже туман и люди, превращенные в чудовищ… Ящер взмахнул крыльями и понес к острову новых брата и сестру. Проводив его взглядом и дождавшись, пока он скроется в роще, я повернулась к Готто, который постепенно приходил в себя. Я хотела помочь ему встать, но он оттолкнул меня, грубо выругался, встал самостоятельно и пошел что-то делать с парусами. Господи, не извиняться же перед ним?! И я, в ожидании Рейдана с Чи-Гоаном, спустилась вниз. В каюте Оммы все осталось по-прежнему. На столике у окна лежал красивый костяной гребень — мы вместе отыскали его в лю-штанских сундуках. Омма была равнодушна к вещам и нарядам. Она прикасалась к ним, словно говоря: «Что может быть достойно меня?» Она оставалась царственно прекрасной и в легкомысленных цесильских костюмах, и в рубашке, перешитой с чужого плеча. Но этот простой гребень с изящной жемчужной инкрустацией чем-то ей приглянулся. Возможно, он напоминал ей какой-нибудь предмет, оставленный дома. Теперь гребень лежал на шелковой лю-штанской скатерти, расшитой потемневшими золотыми нитками. Я взяла его в руки, и долго сдерживаемые чувства, наконец, хлынули наружу. Теперь мне не от кого было прятать слез, и, упав ничком на кровать, я зарыдала в голос, как плачут только дети, испытавшие первую потерю. Я не заметила ни возвращения Рейдана, ни того, как подняли якорь, ни того, как день сменился золотым закатом и темной ночью. Когда слезы кончились, я долго лежала с открытыми глазами. Удивительно, размышляла я, с сестрами из храма Келлион я провела всю жизнь и никогда не оплакивала разлуки с ними. Более того, я совсем не уверена, хочу ли я вернуться туда, хотя путь наш подчиняется именно этой цели. Сколько я была знакома с Оммой? Наверное, не прошло и месяца? Ну, может быть, месяц. Почему же мне так больно, словно из сердца вырвали кусок? Все отношения между живущими в храме были холодны, как свет нашей далекой сестры. А здесь, в этом диком, непросвещенном, первобытном мире, я впервые столкнулась с живыми чувствами людей, впервые стала испытывать их сама. И потому даже мысль о том, что я больше не увижу статной фигуры светловолосого принца Аттера, стоящего на носу корабля, вызывала у меня новый приступ слез. А время между тем шло своим чередом, ласково обволакивая кровоточащую память облаками забвения. И вот пришел день, когда я засмеялась, услышав, как Готто выговаривает Чи-Гоану за то, что тот царапает своим когтем свежевымытую палубу. Готто удивленно взглянул на меня, и я увидела на его лице облегчение. Шла вторая неделя нашего плаванья на запад, когда мы вошли в пролив Тонсо. Все мы, включая Чи-Гоана, внимательно наблюдали за горизонтом, но до сих пор нам не встретился ни один корабль. Спустя еще четыре дня Рейдан объявил нам, что мы приближаемся к Котинской бухте, где корабль придется затопить. Судя по карте, бухта до самого берега была достаточно глубока, и корабль там легко пойдет на дно. Мы дрейфовали до наступления сумерек, а когда наступила темнота, Рейдан направил судно к берегу. Якорь был брошен, паруса спущены, все мы, собрав нехитрые пожитки, собрались на палубе. — До суши будем добираться вплавь, — распорядился охотник. — Не хватало еще потом возиться с лодкой. Я с сомнением посмотрела на Вису. — Если глупая кошка будет рваться на тонущий корабль и мяукать на все побережье, я ее пристрелю, — добавил Рейдан. Сначала Готто с Рейданом сплавали до берега, держа над водой свертки с одеждой и припасами, потом они вернулись, чтобы стащить в воду упирающуюся Вису, которая хотя и сопротивлялась, но не издала ни звука, словно поняла угрозу Рейдана. Оказавшись в воде, керато попыталась было зацепиться когтями за борт, но, затем отчаянно замолотила по воде лапами, устремляясь к берегу. Ее белая голова с прижатыми ушами скоро исчезла в темноте. Готто, снова спустившись в воду, махнул мне рукой, и я полезла вниз по веревочной лестнице. Я переоделась в одежду из дома Итаки, то есть осталась почти голой и намокшая ткань заставила меня вздрогнуть от холода: вечер был нежаркий. Готто поддержал меня на воде, велел схватиться за его плечо, и мы поплыли. Обернувшись, я увидела, как Чи-Гоан ловко и бесшумно прыгнул в море. На берегу я быстро нашла в свертках сухую одежду, закуталась в нее и села на трухлявое бревно. В тишине раздавались глухие удары топора: Рейдан рубил днище. Потом удары стихли, а вскоре и сам Рейдан, по-собачьи отфыркиваясь, вышел на берег. Что-то сиротливое было в том, как мы сидели у разведенного костра, ожидая рассвета. Нам не хотелось ни говорить о будущем, ни, тем более, вспоминать о прошедшем. Где-то протяжно кричала одинокая чайка, словно она тоже утратила что-то важное, чего уже не вернуть. Но на рассвете наше настроение улучшилось. Погода стояла пасмурная и ветреная, с моря летели соленые брызги; ничто на поверхности воды, покрытой белогривыми бурунами, не напоминало о «Крыльях бэй-тасана». Впереди нас ждали новые приключения, все мы были живы — живы были и те, с кем нас разлучила судьба. В том, как мы наспех запихивали в рот порядком надоевшие жареные клубни, снова тщательно складывали вещи, чувствовалось, что всем не терпится отправиться в путь. Нам предстояло добраться до Котина — города рыбаков, как рассказал нам Чи-Гоан. Лю-штанский вельможа, очевидно, смирился с тем, что возвращение на родину ему заказано. Он с любопытством расспрашивал нас, куда мы собираемся дальше, не задавал лишних вопросов и охотно давал советы, поскольку хорошо знал прибрежные города. — В Котине можно будет недорого купить лошадей. Дорога до Фолесо — это широкий тракт. Он огибает бухту Тонсо вдоль озера Оранцо. Место это нехорошее: там шалят разбойники и частенько появляются ачуррские пираты. Они воруют лошадей или покупают краденых у местного отребья и устраивают настоящую охоту на неосторожных простофиль. В Котине нужно купить оружие, а лучше всего, нанять охрану. У вас есть деньги? Рейдан неопределенно пожал плечами. Деньги у нас были. Так уж вышло: с тех пор, как мы оставили Большой Базар, мы не тратили то, что выручил там Рейдан. Но ведь Готто уверял, что холст, кисти и краски вольному художнику обойдутся дорого: заниматься искусствами в Фолесо запрещалось всем, кроме мастеров и их учеников, а значит, все эти материалы придется покупать незаконным способом. Заметив, что Рейдан колебался, Чи-Гоан достал из-за пазухи увесистый кожаный кошелек. — Здесь сто цесильских петелей. Можете рассчитывать на эти деньги. Мне без вас все равно некуда деваться, — пояснил он, снова заботливо пряча кошелек. Ноги, соскучившиеся по суше, легко несли нас сначала по нехоженым полям, потом тропинкой, ведущей вдоль обрыва над самым побережьем; потом дорога стала шире, кое-где мы видели сверху крыши рыбацких домиков, в море то и дело мелькали паруса баркасов. Котин раскинулся перед нами, когда уже начало темнеть. — Заночуем здесь, — сказал Рейдан. — Не стоит являться в незнакомый город посреди ночи. Все уже легли спать, но ко мне сон не шел. Каменистая земля, служившая мне ложем, была тверда, а плащ, в который я завернулась с головой, был слишком тонким, чтобы согреть, и лишь защищал от назойливых насекомых, поющих надо мной свою заунывную песню. Невольно я вновь стала перебирать в памяти вехи моего, казалось бы, бесконечного, а на самом деле, совсем не долгого пути по этому миру. Я покинула храм в разгар зимы, а сейчас кончалось лето. Но прожитое время измерялось не месяцами… Я вспомнила первые дни рядом с Рейданом, в зимнем лесу, когда я засыпала у него под боком, жадно вдыхая будоражащий мужской запах. Вспомнила ужас, испытанный нами в замке Арзель и Гело. Я пролистывала воспоминания, словно пробегала легкими пальцами по струнам лютни, на которой меня учили играть в храме. И вот последнее, самое больное: Омма с развившимися волосами и странной улыбкой и пряный запах ее любимого сыра… Я вскочила, как будто подо мной разожгли огонь. Я разом провалилась в самую толщу растревоженной памяти, словно внезапно попала в прошлое. Вот комнатка — бедная, но чисто прибранная, сквозь слюдяные окошки падает веселое утреннее солнце. Я тянусь к окну, открываю его и смотрю, как рассвет раскрашивает вершины гор, показавшиеся из тумана. Вот открывается низенькая дверь, ив комнату, пригнувшись, входит мама… Нет, я не помню ее лица, но я вижу темно-русые косы и белозубую улыбку, обращенную ко мне. В ее руках — огромная миска с чем-то белым и ароматно пахнущим. — С добрым утром, Шайса! — говорит мама и ставит миску на стол. — Вот завтрак, дочка, вот сыр, а вот молоко. Воспоминание мгновенно рассеялось. Я напрасно терла виски, пытаясь вернуть наваждение. Хотя самое главное я уже вспомнила… Мне было необходимо кому-то об этом рассказать! Рейдан, подложив под голову свою неизменную котомку, посапывал неподалеку. Я долго пыталась его растолкать. Сначала он открыл глаза, но, увидев меня, снова, до смерти уставший, погрузился в сон, убедившись, что опасности нет. — Да проснись же, — умоляла я, безжалостно тряся его за плечо. Наконец он посмотрел на меня более осмысленно. — Что случилось, Шайса? — Я знаю откуда я родом! — выпалила я. |
||
|