"Спящие боги" - читать интересную книгу автора (Щербинин Дмитрий Владимирович)Глава 4. ОзероВесь тот день прошел в стремительной скачке, а когда начали сгущаться сумерки, Царь поднял руку, и отряд послушно замер. Тиран заявил: – До следующего постоялого двора еще десять верст. Мы могли бы туда поспеть до полночи, но я устал от постоялых дворов. Думаю, Три Сестры устроят нам хороший прием… Конечно, никто не посмел возразить, и вот, теснясь и вытянувшись раза в три, отряд завернул на боковую, малохоженную дорогу. Лес стоял такой густой, что, если бы не дорога, здесь можно было бы проплутать всю жизнь… От самого поворота не оставляла Творимира тревога… Вот тысячелетний дуб с расщепленным молнией верхом – он точно его видел, но вот когда?.. Будь его воля, Творимир поскакал бы обратно, но воля была не его, а потому оставалось только двигаться в потоке… Стараясь отвлечься от неясных, мрачных предчувствий, он стал вспомнить, что за озеро он изобразил, будучи Володом. Да, да – то самое озеро на стене храма. Озеро, к которому спускались реки птиц с девичьими ликами, и в глубинах которого сиял его, Творимира лик… И вот, что вспомнил: тогда он уже почти завершил грандиозную работу по росписи храма. Отобразил деяния святых, богов… лишь незначительная часть стен оставалась не закрашенной. Не было строгого канона, что он должен изображать; лишь бы только изображение это было благообразным, и вписывалось в общую концепцию. И изобразил он то, что явилось ему в детстве – это озеро, и птицы – они не приснились, а именно явились. Это было Явью, и, будь у него язык, Волод повторил бы это, и присягнул самой страшной клятвой, какую только знал. По сути, Явленье было самым Божественным, что только встречалось ему в жизни. Он не помнил событий окружавших Явление, не знал, к чему оно было, но это воспоминание всегда его вдохновляло – есть в мире нечто, возвышающееся над их городом, над «Черными Псами» и Царем – прекрасное, непостижимое. И тут Творимир увидел озеро. Оно открылось разом, после резкого дорожного поворота. До самого горизонта вытягивалась, успокоенная сумеречным светом, водная гладь. Первая звезда маняще отражалась в безмятежном зеркале. От озера веяло свежестью, чистотой, святостью. Хотелось поскорее сбросить одежды, окунуться, смыть с себя все ненужное… При виде озера улеглась тревога, но вот увидел Творимир замок, и сжалось у него сердце. Уже знал – в замке ждет беда. Замок – массивное, острыми башнями прорезанное строение, дыбился вблизи от берега, и с первого взгляда производил впечатление явления чуждого, случайно сюда попавшего. Непропорциональный, безвкусный, он представлялся разряженной уродиной, осмелившейся бросить вызов спокойной, вечной красоте природы. Из замка рвалось пьяное пение и хохот – в задумчивом, тихом вечере, звуки эти казались особо кощунственными… И вновь Творимир почувствовал страстное желание вырваться из общего потока – он не сдержался, обратился к Царю: – Может, остановимся? С дороги, в озере окунемся… Царь повернулся в седле; долго, пристально глядел на Творимира, и по обыкновению, зло усмехался: – Что ж ты, посланник Всесвята, и не знаешь – на этом озере проклятье. Хотя, может, на «божественных гостей» проклятье и не распространяется, а вот мы, люди обычные – рискуем там вовек остаться… Царь больше ничего не сказал, но, когда они уже въезжали в ворота, воевода, также с насмешкой, объяснил: – Да будет «божествам» известно, что в озере обитает ведьма. С нее когда–то живой кожу содрали, утопили, но она, стерва, выжила. Вместо кожи у нее теперь птичье оперенье. Из лунного серебра. – глаза у воеводы заволоклись жадностью, он протянул мечтательно. – …Лунное серебро. Да за одно такое перышко целый город купить можно!.. – И, кого же она утаскивала? – спросил Творимир. – Утаскивала! – гавкнул воевода. – Прежних владельцев замка пыталась утащить… Утаскивала!.. Они въехали в темный двор, но, когда стали слезать с коней – стремительно распахнулись большие замковые двери, ударил яркий свет, и, почти полностью загораживая проем, появилась фигура, жирнее которой еще не доводилось видеть Творимиру. А Царь, впал в благодушное настроение. Он громко крикнул: – А–а–а, вот и Сома – первая из трех сестер. Ты, погляжу я, еще поправилась… – Ох, да, Ваше величество! – крикнула толстуха и зевнула, затем – достала из своей жирной одежды капающую жиром, наполовину обглоданную куриную ножку, и продолжила ее грызть. – А где Жара, сестрица твоя? – пошел к ней навстречу Царь. – А–а, Жара – она занята… – улыбнулась Сома. – К нам же ваш младший брат Князь Лесной со свой дружиной пожаловал – у нее сейчас. – Ну хорошо – потом с ним потолкуем… Ну, а угощение для нас готово?! – А как же! – усмехнулась губами–подушками Сома. – У нас для гостей всегда уготовано наилучшее угощенье! Проходите!.. Творимир уже знал, что ждет его внутри – очередной зал с пьяными мордами, с выпивкой, с воплями – унылый, похожий на все иные пиршественный зал… И тут ему удалось ускользнуть: у порога возникла давка, а он юркнул в сторону, и тут же затерялся в ночных тенях. Побежал и вскоре уже уперся в закрытые ворота. Звать, чтобы открыли? Нет – тогда точно не избежать пира, на котором, может, вновь начнутся превращения… И он, надеясь найти такой уголок, где никто не потревожит его размышлений, побрел вдоль стены. Постепенно несущийся из замка пьяный гул отдалялся, и вот совсем смолк. Неожиданно Творимир понял, что он на кладбище. Видно, сюда совсем не ходили – надгробия поросли мхом, а некоторые почти скрылись в земле. Над надгробиями возвышалась усыпальница, выполненная в форме колокола. А на стенах усыпальницы… «Ведь это – та фреска, которую я в храме рисовал» – подумал Творимир. На стенах усыпальницы была не фреска, а барельеф. Но этот барельеф в точности отображал то, что Творимир–Волод когда–то рисовал в храме – уж он то помнил! Тот же изгиб крыл, те же, до боли знакомые девичьи лики у птиц. Только вот озера не было видно – за давностью лет эта часть барельефа ушла в землю. А вот дверь сохранилась – к ней даже подымались несколько ступеней. Дверь тихо, подобно последнему вздоху умирающего, скрипнула, немного приоткрылась. В узком проеме ничего, кроме мрака не было видно. Творимир отпрянул, по телу прокатилась холодная дрожь. Хотелось бежать, но в голове засели упрямые мысли: «Что – призраков, вампиров испугался?.. Ну, лучше уж призраки, чем пирушка с Тираном и его палачами. Бежать бессмысленно. Если здесь что–то и есть – оно все равно меня найдет. Но, быть может – здесь я узнаю ответ: почему мне прежде виделось это озеро. И кто эта дева?.. Почему она преследует меня?.. И причем здесь мой облик?» Он поднялся по лестнице, толкнул дверь – она легко поддалась. Помещение было темным, ничего интересного, кроме нескольких почти развалившихся каменных гробов в нем не было. Но в склепе была еще одна дверь – она прогнила, свешивалась на одной петле, но, подойдя, Творимир обнаружил, что за ней – уводят вниз ступени. Там мрак. Не помешал бы факел, но где ж его достать?.. Творимир решил спускаться без факела. В кромешном мраке, упираясь руками в склизкие стены, продвигался он вниз. Прежде чем ступить, осторожно опускал ногу… но ступени были мокрыми, и он все же не удержался – полетел вниз… Тут пригодилась земная тренировка. Он напряг мускулы, собрал тело – поэтому обошлось без переломов, разве что на лбу появилась кровоточащая ссадина. Подумалось: «Ну, если здесь есть вампиры – с этой ссадиной я для них лучшая приманка». Замер – мертвая тишь. Было холодно. Пытаясь привыкнуть к мраку, остался на месте. Вот приметил – с одной стороны исходило едва приметное свечение. Медленно пошел в ту сторону. Ступал, как мог осторожно, но все же шаги звучали непростительно громко – казалось, идет великан, и уже перебудил всю округу… Свечение исходило из–за наслоений паутины. Вуали свешивались от потолка до пола. Творимир срывал их одну за другой, но открывались все новые вуали – словно тысяча пологов… А потом он увидел, что за ними скрывалось – в ужасе отпрянул, но от увиденного не сбежишь… В стене была выемка, а в выемке лежал иссохший, в мумию превратившийся покойник. И в этом покойнике Творимир узнал свои черты! Хотелось бы ошибиться, но он уже знал – здесь не может быть ошибки. Вгляделся. Отвращение вызывали эти иссохшие черты! Какой–то гнусный, изуродованный пороками грешник лежал перед ним. И все же это был он – Творимир. И Творимир живой пошатнулся, сделал шаг вперед – открылась еще одна выемка, и там лежал мертвец–Творимир; еще шаг – еще одна мумия. Словно зачарованный, шагал он вперед, гадал, когда же закончатся эти мертвые его отражения, а они все повторялись. – Ну, и что же вам от меня надо? – прошептал он. И тогда рука одной мумии дрогнула – раздался сухой треск. Думал бежать назад, обернулся, в призрачном свете увидел – одна мумия уже полностью поднялась со своего лежака, перегородила проход. Подойти к истлевшему Себе было выше сил Творимира, и он бросился дальше. Он и не замечал, что проход уходит все глубже, а свечение усиливается. Но вот под ногами заплескалось, а дальше проход и вовсе скрывался под водой. Что ж – он готов был нырять, но тут костяная рука сильно сжала его за ногу. Наполовину ушедшая под воду мумия, перехватила–таки его. Творимир из всех сил дернулся, и тут рот мумии задвигался – видно, она пыталась что–то сказать, но вместо слов выходил лишь сухой треск–ссохшаяся челюсть переломилась. Дальнейшего Творимир уже не видел – ему удалось–таки вырваться, и он поплыл в холодной воде. Свет изливался сверху, и он устремился к нему. Вот вынырнул, жадно задышал… Оказалось весьма светло, однако свет был мягкий, молчаливый, ночной. Его окружали колоннады тумана – арками выгибались, далекими горами высились – одноглазая Луна щедро поила их серебром, но за ними не видно было, где берег. Тогда Творимир наугад выбрал направление и поплыл… …Через некоторое время понял, что плывет не в ту сторону, думал повернуть, но тут приметил обвитый туманом корень. Подплыл – вот и берег. Могучие деревья подступали вплотную к водам, но была меж ними и небольшая полянка, так ярко украшенная Луной, что, казалось – это Лунный день. Решил взобраться на дерево – поглядеть, не видно ли замковых огней. Взобрался – так и есть – вон светлячками тлеют, уютные. Тут мелькнула быстрая тень. Глянул вверх – расправив крылья, казалось, от самой одноглазой Луны, спускалась птица. Творимир вжался в древесный ствол, даже не дышал – он уже знал, что это за птица. Он только ожидал, что за первой последуют еще целые реки таких же, но нет – пока она была одна. Бесшумно опустилась на полянку, крылья сложила. Дивно, прекрасно было ее птичье одеяние из бесценного Лунного Серебра. Но, когда она сбросила эти одежды, и предстала в девичьей красе – Творимир понял, что никогда еще не видел ничего более прекрасного. Гармоничное сочетание плавных живых линий, девственная чистота кожи, легкость, слияние с туманной ночью… бесшумно вошла она в воды… Творимир был уже на полянке, осторожно приподнял невесомые серебряные ткани – разглядывал, поглаживал перья. И тут нежный девичий голос пропел: – Ну, вот ты и пришел… Окруженная лунным светом, стояла она перед ним, и нисколько не стыдилась своей прелестной наготы. Тонкими руками подхватила одежды, и вдруг облачилась в них, стала девой–птицей. – Да. Я пришел. – молвил Творимир. – И теперь, наверное, я должен узнать все. Почему мне прежде виделось это озеро, и ты, да и себя я видел? Кто ты? Кто я? Что за мумии, в пещере? К чему все это?.. И что на дне этого озера?.. – Подожди, и ты узнаешь ответы на все вопросы. – приветливо ответила она. – Пойдем, пройдемся по этому парку… – Парку? Я думал – это непроходимый лес. – Когда–то здесь был парк. Но и поныне остались следы былого. Пойдем же. Творимир пошел, ну а дева–птица перелетала с ветви на ветвь, и даже самые тонкие ветви, на которые она садилась, не вздрагивали. Вышли на древнюю, растрескавшуюся дорожку. Время от времени встречались потрескавшиеся, а то и вовсе развалившиеся статуи. Спокойствие, безмятежность… – Скажи – это ты звала меня прыгнуть в колодец, на царском дворе? Птица ничего не ответила, но Творимир и так знал, что она. – Что за свет в глубинах этой планеты?.. Что я должен узнать? – Ты не поверил мне сразу… – Да – не поверил! Поверишь тут!.. – Если бы ты сразу последовал зову сердца – ты бы уже все знал. Но теперь ты должен пройти всю эту дорогу. – Подожди. – остановился Творимир. – Какую дорогу? До Яслей Богов?.. – Да… – женственно вздохнула она. – А теперь выслушай меня. Ты уже знаешь: меня обвинили в колдовстве, содрали кожу, и бросили в это озеро. Матерь–Луна не оставила свою дочь – она облачила меня в свою кожу, и подарила оперенье из своего серебра. Из озера, в небо взмыла я, и теперь там птицей летаю. Но каждую летнюю лунную ночь спускаюсь сюда, купаться – в этом озере силы мои, без него я увяла бы. Плохо зимой, когда озеро сковано ледовым панцирем… Тогда я тоскую… засыпаю в темных, снежных облаках. – Ты так прекрасна… – вспоминая ее наготу, прошептал Творимир. – …Но, только ночью. Луна дарит мне кожу, но, если я останусь здесь до рассвета – первые лучи Солнца растопят ее, и я умру в тяжких мученьях. Когда я купаюсь, я беспомощна – любой может унести оставленные на берегу одеяния. Все золото и драгоценные камни королевства не стоят подарка матушки–Луны. Никто кроме тебя, не знает этой тайны, а потому, молю – не выдай меня… – Ну, конечно, не выдам. – уверенно ответил Творимир. – Хочешь, поклянусь? – Нет. Не надо никак клятв. Это должно быть в твоем сердце. Прощай! Она взмахнула крыльями – легко взмыла. Творимир крикнул ей вслед: – Подожди! Мы еще встретимся? – Конечно… – В следующую лунную ночь. – Где? – Здесь… – донесся едва слышный ответ из лунного поднебесья. Творимир, уже в одиночестве, побрел дальше, и понимал, что мог бы и не спрашивать – и так, знал ответы на эти вопросы. * * * До замка дошел с первыми лучами зари. И, когда долго стучал в ворота, когда потом долго и нудно что–то объяснял, когда его грубо отсчитывали и угрожали – все это время он вспоминал прогулку по древнему парку – это воспоминание согревало, и он опасался только, что посадят его под замок, и он останется в этом скучном заточении. Однако, он ни сколько не удивился, когда узнал, что Царь (стало быть, и все остальные) собираются погостить здесь, по крайней мере, недельку… Творимир постарался поскорее пройти смрадную от многолюдного ночного застолья залу, и, припоминая указания дворецкого, поспешил в уготовленную ему комнатку. В длинном и темном коридоре столкнулся с Бригеном Марком. Их предводитель заметно волновался, впился взглядом в Творимира, резко спросил: – Ты склеп видел? – Что? Какой слеп? – На местном кладбище. – Нет… – Так где же ты всю ночь ходил? – Похоже – хлебнул лишнего, ничего не помню… – Где ж хлебнул, когда тебя с самого начала пира не было! – В голову ударило – помутнение. Должно быть, переутомился. – и, стараясь перескочить на другую тему, спросил. – А кто еще был на пиру?.. – А князь какой–то, со своими людьми. – без всякого интереса вздохнул Бриген Марк, и тут же вновь набросился на Творимира. – Так что – не видел склепа? – Нет. А что? – На склепе птицы с ликом той девки. Ну, помнишь, во дворе? Она за тобой ухаживала, а потом, как я подошел – убежала – вроде как с пылевым вихрем улетела… – Возможно, помню. – стараясь сохранять безразличный тон, отвечал Творимир. – Ну, и что? Вам она понравилась? Сами ведь говорили, что… Бриген раздраженно махнул рукой, и поспешил дальше по коридору. Творимир надеялся скорее уединиться в своей комнатке, и не выходить до тех пор, пока не наступит Лунная ночь. Однако этому не суждено было сбыться – массивным шаром навстречу ему катилась одна из трех сестер – жирная Сома. Она увидела Творимира, и похожие на подушки губы ее вытянулись улыбкой. Сома перехватила его за руку, и пролепетала: – Ах, такой красивый, а на пиру не был! – Ничего страшного. – постарался заверить ее Творимир. – Да как же ничего, когда вижу – изголодался, голубчик. Ну, пойдем скорее. Я тебя накормлю, напою. И тут Творимир почувствовал, что он действительно очень голоден – в желудке забурчало. Все же он попытался отговориться: – Я бы у себя в комнатке посидел, а вы бы мне немного покушать–попить прислали. Видите ли, я бы хотел один побыть… – Всю ночь один пробыл, и опять – один. – покачала головой Сома. – Да что ж – я тебе мешать стану? Я в сторонке посижу, ну а ты поешь–попьешь. Ну, пойдем, пойдем… Они вошли в помещение, где на вертелах поджаривались, жиром шипели громадные мясные туши; где высились не одну сотню литров вмещающие бочки. Помещение было обширным, и дальняя часть его терялась в полумраке. Кто–то усиленно чавкал–булькал–сопел, однако ж, сколько Творимир не приглядывался – никого, кроме себя и Сомы так и не увидел. Хозяйка уже плюхнула перед ним чашу, поставила тарелку с мясной едой. Творимир попробовал – оказалось очень вкусно. Выпивка была легкой, таяла во рту… Он и не заметил, как охмелел… В голове пылали, беспорядочно неслись и бесследно пропадали хмельные мысли. Хотелось куда–то, зачем–то бежать, чего–то кричать, петь. Он вскочил, но на плечо легла пудовая ручища Сомы – усадила. – Еще покушай–попей, а то – вон тощий какой… И Творимир не отказался – казалось ему, что, чем больше он съест–выпьет, тем лучше ему станет. Ну, а Сома все подливала, подносила… – Я бы вот что сказать… – начал было Творимир, но уже не мог вспомнить, что же он «хотел сказать» – пылающая голова клонилась к столу. И тут Сома потрясла его за плечо: – О, ты посмотри, кто к нам пожаловал. Сестрица моя – Жара. Творимир поднял голову и уже не мог ее опустить. На пороге остановилась красавица, красивая той грубой красотой, в которой не видно ничего духовного, но к которой пробуждается животная, бешеная страсть. Массивное, многие удовольствия сулящее тело, выпирающие груди, покатые мягкие массы ляжек под богатой, но легкой одеждой, которую в мгновенье можно скинуть. И глаза, и губы, и руки, и поза и каждое движенье – все вопит, зазывает к долгому, бурному соитию. Двигалась быстро, но тяжело – много в ней было плоти. Схватила кубок, осушила, и жаркой, мясистой рукой обхватила Творимира за шею, обдавая нагретым, трепещущим воздухом, поглядела на его глаза, на губы, облизнулась. Страстным голосом спросила: – Ты, должно быть, ученый? Творимир чувствовал сильное влечение – на его лбу обильно выступил пот. – …Да, читал кое–какие книги – А–а, с тобой интересно поговорить – не то что со всякими… Творимир смутно припомнил: вчера Сома говорила, что Жара «занята» с каким–то князем, но это уже было не важно – не помня себя, пьяный, впился долгим животным поцелуем в ее губы – она хищно застонала, чуть отпрянула: – Ну, пойдем ко мне. Ты расскажешь, что в тех книгах написано. Пойдем скорее… Конечно, Творимир уже знал, зачем он идет – он не противился, сжал ее раскаленную руку, вскочил. Дальше – шатаясь, обхватывая ее талию, жадно сжимая груди, проводя потной рукой по ее ляжкам, зашатался по коридору, и по лестнице. На лестнице едва не упал, но она схватила его, поволокла за собою. Вот двери – она завозилась с замком, а он сильно обхватил ее сзади, и стал целовать ее тоже вспотевшую от вожделения шею. Вот ее комната: большая часть – конечно, постель, с возбуждающе–красными тореадорскими занавесями. За занавесями – сильно смятая перина. Она содрала с себя одежды, начала сдирать с него… …Прошел час, два, три – Жара все не отпускала Творимира, извивалась, стонала, орала, грызла его плоть… …Крайне истомленный, словно обескровленный, лениво понял, что день прошел – за окном вечерело, загорелась первая звезда. Обнаженная Жара закрыла окно непроницаемыми багровыми занавесями, долго глядела на Творимира – глаза ее возбужденно туманились. – А ты хорош. Такой мне еще не попадался. Я тебя ни на кого не променяю. Она преподнесла ему большой кубок, Творимир безвольно выпил – ослабленный, сразу сильно захмелел. – Разве со мной плохо? – спросила Жара, и тяжело на него уселась. – Нет… – Так что – пока ваши в замке некуда от меня не уходи. – Не стану… Она долго целовала его и гладила. – Ну, кто, кроме меня, так тебя заласкает? – Никто… Вспомнилась дева–птица – вечно загадочная, не одарившая его ни одним поцелуем – блеклое воспоминанье… – А где ты вчера был? – вкрадчиво спросила Жара. – По парку бродил. – заплетающимся языком пролепетал Творимир. – Видел кого? – Видел. – Ну, кого же? Что ж из тебя все вытягивать надо. – Жара терлась об него. – Птицу… – но тут Творимир припомнил, что надо хранить тайну. – Одну лишь птицу – с ветви на ветку перелетела и все… …Уже кончалась ночь, когда Жара схватила его сонного, почти бесчувственного, помогла одеться, и оделась сама. Поволокла вниз по лестнице к Соме. – Худенький какой! – всплеснула руками Сома, и вот уже, шипя, выстроились перед Творимиром тарелки, кувшины, чаши. – Кушай! – крикнула Жара. – Вечером мы снова встретимся. – и ушла. – Я не хочу пить. – неуверенно проговорил Творимир, но Сома была настойчива – поднесла к его губам кубок. – Ты пей – от этого так хорошо! Ты что же – не веришь мне? Я многое–многое знаю. Возможно, Творимир и знал, что пить хорошо в меру, для веселья – но не так вот, неведомо сколько, уже в истощении, для истощения еще большего. …Хмельной, быстро ходил меж стен, и вскрикивал, напевал пьяный бред. Сома внимательно его слушала, кивала, подливала еще… И все что осталось от целого дня – бессмысленное круженье меж каменных стен, рвота, слабость в теле, в душе… Слабость в душе была самой страшной – эта тупая боль бессилия, пустоты – от этого подымалась звериная злоба, и уже хотелось с кем–нибудь сцепиться – ни за что, но просто выпустить свое раздражение… Потом появилась Жара, поволокла за собою. Разделась, повалила на смятую перину, пробудила вожделенье, и долго–долго не выпускала, все терзала в своих объятиях, погружала в свое большое тело, ревела, грызла его… …Утро. Сома. Выпивка. Еда. Пьяный бред. Рвота. Выпивка. Вновь рвота. Выпивка. Пьяная песня, прерванная рвотой. Выпивка. Жара. Постель. Соитие. Рвота в постели. Хохот Жары. Соитие на полу. Забытье. Утро – треск в голове. Тиски в висках. Графин с водкой. Рвота. Хохот Жары. Сома. Еда. Выпивка. Рвота… * * * Творимир сидел за столом Сомы. Его тяжелая голова клонилась то в одну, то в другую сторону. Он постоянно ее вскидывал, и каждое движенье отдавалось тупой, долгой болью в висках. Утомленный, расслабленный – он не чувствовал ничего, кроме сильнейшего раздражения. Его раздражало все, и само мироздание казалось негармоничным, отвратительным, достойным уничтожения. Любовь, дружба – эти слова ничего в нем не пробуждали. Творимиру хотелось набить кому–нибудь морду… Сома поставила перед ним очередной кубок. Творимир отхлебнул, фыркнул, отшвырнул кубок, и тупо уставился на Сому. Хотел что–нибудь сказать, но говорить было не о чем… Скрипнула дверь, и в помещение быстро, как нежданная пощечина, кто–то метнулся. – А–а–а, вот и Стрева. Сестра моя. Творимир уж и забыл, что в замке живет еще и Третья Сестра. Но вот она перед ним: иссушенная, бледная, с выпирающими острыми скулами, и черными глазищами – кулачки ее были сильно сжаты. Двигалась и говорила резко – словно рубила. Она раздраженно глянула на Творимира – тот отпрянул; показалось – сейчас она набросится, в шею вцепиться. Стрева прошвырнулась к столу, встала перед Творимиром. Тот хотел было встать, но она вызывающе сказала: – Сиди. Дурень. – Чего? – Дурень, говорю. Тебе рога наставляют, а ты ничего не видишь. Какой же у нее резкий, неприятный голос! Каждое слово шилом впивалось в раскаленную, хмельную голову Творимира. Раздражение переросло в кипящую ненависть – он хлопнул кулаком по столу: – Ну, кто мне наставляет?! Говори!.. Ну, говори!!! Я ему шею сверну!!!.. Вот так и сверну! – он еще раз хлопнул кулаком по столу. – А князь Лесной. – Чего?! – А того. Тебе сестричка моя, Жара, чего пообещала?.. Ну, вспомни? В первую ночку?.. – Ни на кого меня не променяет. – А ты уши растопырил – ей поверил! – выпученные глазищи Стревы сверкнули бешеной ненавистью и презреньем. – А она, как тебя сюда спровадила, сразу князя Лесного к себе затащила. Ведь ей же все мало: все поглощает, а насытится никак не может. Паучиха!.. А такого дурня как ты еще поискать! Над тобой сколько времени потешаются, а ты ничего не замечаешь. Дурень! – Молчи! Стерва! Творимир вскочил, оттолкнул Стреву. Она повалилась, но тут же вскочила. – Что, не веришь мне? Хочешь – докажу? – Пошли!.. – А вот еще – на дорожку. – Сома протянула Творимиру тяжелую бутыль с крепким вином. И вот они идут по коридору. Ослабленная воля Творимира, не могла остановить вихря чувств: «Обманывает!.. Меня все дураком считают!.. Рога мне наставляет!.. Сейчас разберемся! Чтобы меня МЕНЯ!!! променять на какого–то князя Лесного!.. Прибью! Шею сверну!.. Как же голова болит!.. Все из–за нее! Прибью!..» И вот они уже перед знакомой дверью. Из–за двери слышались стоны, шорох простыней – вот громко вскрикнула Жара. Творимир распахнул дверь, ворвался в багровую комнату. Вот Жара, вот князь Лесной – обнаженные, застигнутые в соитии. Князь Лесной, похожий на Царя (ведь он был его братом), но только более молодой, горячий, оттолкнул Жару, бешено засопел на Творимира, захрипел: – Кровью блевать будешь, гнида! Вскочил, но, ослабленный множеством оргий, шатнулся – Творимир был уже рядом, что было сил ударил тяжелой винной бутылкой. Хотел в затылок, но князь дернул головой, и удар пришелся в висок. Князь еще шагнул, хотел что–то сказать, но вдруг, резко повалился, и, разом посиневший, страшный забился в судорогах – изо рта у него шла кровавая пена… Творимир, сжимая винную бутылку, надвигался на Жару… И тут на него налетели сзади, несколько раз сильно ударили, вырвали бутылку, выкрутили руки. Резко развернули. Стоят: опухшие от долгих пиров воины, и Царь – смотрит на Творимира как хищник голодный на добычу. Голос его был притворно спокоен: – Я всех вас сразу раскусил – не посланцы вы Всесвята – шарлатаны; но вы мне нужны – потому не казнил. Ты знаешь, в прошлом году, один мужик богатый, но все ж мужик – напился, умудрился боярина избить. Мужику, по моему указу, глаза выжгли, а потом – до смерти на дыбе засекли. – тут глаза Царя стали черными, вороньими, он надвинулся, и сжал Творимиру шею. – А ты, обманщик – уже за обман казни достойный – моего брата убил… Ты будешь умирать долго, собака!.. А, ну потащили его… * * * Пока, пиная, тащили вниз по лестницам, Творимир протрезвел. Только вот слабость телесная и душевная оставалась. Он взмолился: – Все случайно получилось! Не хотел его смерти!.. Царь кровожадно оскалился. Творимира приволокли в холодный, темный подвал, приковали к стене – на некоторое время оставили. Цепи сжимали руки – страх давил сердце. Жуткое выжидание никак не прекращалось, но, когда за ним пришли, он крупно задрожал, и ничего не мог с собой поделать. Над его трусостью потешались, пинали его, плевали в лицо, а он дрожал еще больше, и молил своих мучителей, чтобы сжалились. Его привели в каменную зальцу, где было два стула, на одном, на подушках, сидел Царь. Второй стул был менее удобным: железный, с острыми шипами. Под стулом горел пламень и шипы нагрелись докрасна. С потолка свешивались цепи. Два массивных палача едва выделялись в полумраке – один осведомился: – С чего начнем? На стул его усадим? – Нет. – Царские скулы набухли, зубы заскрежетали. – Пусть стул добела прокалиться. Для начала наденем ему на голову Царский Шлем. Палачи схватили трясущегося Творимира, приковали к железному столбу у стены – ошейником притянули шею; начали крепить на голове что–то тяжелое, давящее. – Нет, не надо, пожалуйста! Смилуйтесь! Ну, пожалуйста! – жалко молил он. Палачи отступили – на голове Творимира остался некий механизм. Что–то железное, острое коснулось мочки его правого уха, слегка надавило. Царь усмехнулся, отпил из поднесенного кубка, молвил с притворным, хищным спокойствием: – Дивлюсь я на изобретательность наших мастеров. Такую вещь как Царский Шлем просто не придумаешь. Это ж все рассчитать надо!.. Ты, пока еще слышать можешь, выслушай меня – шило в ухе чуешь?.. – Да… – не своим голосом простонал Творимир – по лицу его скатывались крупные капли холодного пота. – Шило медленно движется. Разорвет ухо – дальше в голову пойдет. Ты думаешь – в мозг?.. Нет, так бы ты слишком быстро издох, собака. – царь еще отхлебнул. – Под мозгом пройдет. Не сразу, не сразу. Семь часов – и из другого уха выйдет. Ты подумай только – всего семь часиков. В постели с Жарой и не заметил бы, а тут по иному время пойдет. Поверь – минута вечностью станет. Тебя будут бить судороги, ты будешь орать, терять сознание, но каждый раз тебя будут отливать водой… – Все что хотите сделаю. Все! Все! – истово вопил Творимир – ухо жгло болью. Царь допил кубок – ему поднесли еще. – А завтра его на стул усадим. – заявил палач. – Нет. – отрезал Царь. – Стул решил напоследок. Завтра будем ноги пилить. – О–ох, ваше величество. – зевнул палач. – Скукотища какая. Мы, конечно, вашу волю исполним. Но ведь тупыми пилами изволите, да? – Да. Конечно. И все по уставу: сначала голень, затем – выше колен. – Скука. Скука. – зевал палач. – Кровотечения надо прижигать, этого все время отливать. На один отпил – три часа. О–хх… Царь жадно созерцал животный ужас Творимира: – Стул напоследок. На каленых железных шипах сидеть удобно, но, для большего удобства оденем тебе на голову железный шлем. Вот беда – в шлеме темно, душно, ничего не видно. А еще у шлема ошейник с железными крючьями – крутится ошейник, крючья – сначала кожу сдирают… Творимир уже потерял способность воспринимать речь. Отдельные кровавые слова били – усиливали ужас. Потекла из уха кровь… Любой ценой остановить боль! – Я знаю, как добыть одежды из Лунного Серебра! Царь в очередной раз подносил к губам кубок, но тут его рука замерла: – Что? – Да! Да! Да! – зачастил смертно бледный Творимир – он и не думал еще выдавать Деву, а лишь так – разговором муку отдалить. – Говори! – велел Царь. Шило все сильнее вдавливалось в ухо Творимира – жгло, давило. – Прекратите! – не помня себя, завопил Творимир. – Все расскажу, все – только прекратите!.. Царь замер – раздумывал. Прошло лишь несколько мгновений, но для Творимира они растянулись бесконечно. Жалкий, перепуганный – он весь трясся. Вот быстро, прерывисто заговорил: – Это в старом заброшенном парке, на берегу озера. Вы только снимите это… О–ох, скорей снимите – тогда все расскажу!.. Он и сейчас надеялся, что удастся как–то не предать деву–птицу, разговором боль оттянуть. Царь обратился к палачам: – Шило остановите, но шлем не снимайте. Один из палачей подошел, что–то нажал – шило остановилось. – Нет, нет… – застонал Творимир. – Вы можете обмануть: я расскажу, а вы велите продолжать! – А моего царского слова тебе мало? – Да я и не смогу словами рассказать. Я ж там всего один раз был. Это показывать надо. – Ну, хорошо–хорошо. – царь поднялся. – Освободите его от цепей. Э–эй, стража – глаз с него не пускать. Эту забаву… – царь кивнул на орудия пыток. – прибережем для кого–нибудь иного. Ежели правду говоришь – дарую тебе жизнь, но коль обмануть вздумал: ждут тебя мученья еще тягчайшие… Творимира освободили, но, несмотря на то, что в подвале было и душно и жарко, он никак не мог унять сильной дрожи. И потом, когда его отвели в невыносимо маленькую, похожую на каменный мешок камеру, он все трясся… – Ну, ничего–ничего. – приговаривал Творимир. – Все как–нибудь обойдется. Может, ночь сегодня будет безлунный. Может, целый месяц будет пасмурная погода. Может, дева–птица уже обо всем знает и не прилетит… И много–много он выдумал таких «может», и, в конце концов уверился, что какое–нибудь из них непременно сбудется, и даже смог унять дрожь… Ночь. Творимира вывели во двор. И царь, и воевода, и еще с полсотни воинов – все выжидающе глядели на него. На небе – ни облачка. Полная Луна сияла в небольших, оставшихся после ушедшего дождя лужицах. Вдруг царь шагнул навстречу, и железной перчаткой сжал Творимиру горло. – Ты помни: у тебя два пути либо кольчугу нам передать и жить припеваючи, либо – назад в подвал. Ты уж сам думай… Замок остался позади – они шли сначала полем, затем – лесом. И теперь Творимир дрожал, волнуясь уже о том: удастся ли найти место встречи. Но вот дорожка древнего парка, вот древний, расщепленный молнией дуб – здесь надо поворачивать к озеру… А он все надеялся, что каким–то образом дева–птица останется в живых: может, увидит их сверху… И, когда оказалось, что она уже среди арок тумана, в водах, а ее одеянье серебрится на берегу – он придумал еще «может» – может сейчас она волшебными чарами раскидает похитителей, и унесет его, Творимира… Одеяние уже в алчных руках Царя. Он внимательно его разглядывал, ухмылялся: – Действительно – Лунное серебро. – повернулся к Творимиру. – Ты будешь жить, и получишь сто золотых! Я могу быть щедрым!.. Вообще–то Царь был несказанно рад по двум причинам: во–первых, из–за этого одеяния, стоимость которого стократно превышала размеры его казны; и, во–вторых, из–за того, что Творимир убил его брата – князя Лесного, которого он давно ненавидел, и собирался подослать к нему наемных убийц. – Вон она – Ведьма! – испуганно крикнули разом несколько воинов. На грани видимости, из туманных клубов подымался ее лик. Она глядела на Творимира – в ее взгляде не было укора, лишь печаль, слезы… – Прости! – проникшись любовью к этой красе, закричал Творимир. Он бросился к озеру, хотел плыть, но его схватили, повалили, оттащили назад. – Что же вы! – он жалобно стенал, пытался вырваться. – Ведь подарили мне жизнь!.. Позвольте располагать этой жизнью!.. Над ним склонился Бриген Марк – в черных одеждах. Стало быть – век Царю служил. Предводитель «Черных Псов». Глядел на Творимира со звериной злобой, с презреньем. Сплюнул: – Предатель!.. Творимир обхватил голову, зашептал: – Уже второй раз ее предаю… На муки обрекаю… Когда возвращались к замку, Царь говорил: – Желаю, чтобы к утру притащили ведьму во дворец… Воины зашептались. Царь продолжал: – Ее можете не бояться. Теперь она лишилась колдовских сил… С дюжину лодок кануло в тумане. Сидящие в лодках взяли сети, но, испуганные – они ждали, что «ведьма» окажет им сопротивление. У входа в замок, навстречу Творимиру кинулся необъятный жировой шар. Сома, а это, конечно же была она, громко всплеснула руками. Нервно заголосила: – Ох, уж и не ждала тебя увидеть, милок! Думала – замучили – схватила Творимира за руку. – Бледный–то какой! Ну, ясно – переволновался!.. Надо кушать–пить… – Не надо… – простонал Творимир, хотя, в самом деле, страстно желал напиться. – Он у меня в милости! – ухмыльнулся Царь, поглаживая лунные одеяния. – Дать ему лучшее вино и жаркое! Ни в чем не отказывать!.. И вот Творимир вновь в помещении с необъятными бочками: непонятно откуда слышались стоны, чавканье. Он почти не ел, но пил не отрываясь – хотел упиться до бессознательного состояния, но сознание не уходило. Раскаленным шилом пронзало голову слово: «Предатель!» – оно пилило ноги, разрывало шею, вспарывало живот, выдавливало глаза. Затем, откуда–то сверху, сквозь стены, пришел мученический стон. Сома бросилась из помещения, но вскоре уже вернулась и возбужденно заговорила: – Поймали ведьму! Во двор притащили! Гадость какая! Солнце взошло, всю кожу у нее сожгло! Теперь корчится! Хоть бы убили, но Царь не хочет – потешается… Творимир зажал уши – со стоном повалился головой на стол. Пролежал так невыносимо долго, но как разжал уши – все тянулся этот мученический стон. Вновь зажал уши – стон не прерывался. – Хоть бы проткнули мне уши! – так завопил – запустил бутылкой в окружающий мрак. А потом подбежал к Соме, схватил ее за плечи, начал трясти: – Ну, что же ты стоишь, а?!.. Давай еще пить! Всю выпивку, какая есть – тащи!.. Давай же!.. И еще что–то вопил, а она подносила все новые бутыли. Он пил не останавливаясь – живот разбух. Стон не прекращался… Потом он повалился на пол, и затрясся там в судороге – изо рта била рвота. Рвота прошла, а стон не прекращался. Он продолжал пить. Дальнейшего не помнил… Очнулся в кровати Жары – она навалилась на него своим мясистым, большим, жарким телом, и шипела: – Ваши остаются здесь неведомо насколько. Так что – мы будем с тобою, сладенький мой… Но сквозь ее шипенье он услышал стон. Нервно вскричал: – Что с ведьмой? Она что – еще жива?.. Жара плотоядно ухмыльнулась: – Перед закатом, кажется еще дрыгалась, но ее отдали на растерзанье собакам… – Не говори так, слышишь ты!! – Как угодно, сладенький. А ведьма уже подохла. – Так кто же стонет тогда? – Никто не стонет. Ну, разве что я… – и она сладострастно застонала. Творимира терзало раскаянье, но он не хотел терзаться. Конечно – легче было погрузиться в удовольствия. И он погрузился… Незаметно пролетела ночь с Жарой, затем день – с Сомой… Вечно пьяный, бесчувственный, он то пил, то спаривался. Если прежде он никогда не ругался, то теперь постоянно сыпал грубейшей руганью. Раз, неподалеку от покоев Жара столкнулся с каким–то воином. Ему почудилась измена – в пьяном припадке избил воина едва ли не до смерти. Затем – ползал по полу, по лестнице – его рвало. Увидел – Стреву – страшная, иссушенная, она стояла рядом и ухмылялась. Творимир, словно собака, попытался вцепиться ей в ногу, но она отступила и ударила ногой в челюсть – выбила несколько зубов… * * * – А?! Что?! – вскричал Творимир, и вдруг протрезвел. Перед ним было зеркало. В зеркале отражался мерзкий, распутную жизнь проведший старикашка. Он весь ссохся, изнутри выгорел. Но мучительно набухали мясистые жилы – он уже разлагался, смердел. Дрожащей, слабой рукой схватил он зеркало, поднес к лицу, проскрежетал: – Узнаю!.. Я превратился в мумию из склепа!.. Но как же так… Зеркало выпало, разбилось. – Ну, все – пора тебе подыхать! Он едва смог обернуться на этот злой голос: Три Сестры стояли прямо за ним. Теперь все трое походили на Стреву – глядели на него с презреньем, со злобой. – Что вы со мной сделали? – заплакал Творимир–мумия. – Ничего с тобой не делали! – фыркнула Сома. – Ты уже ни на что не способен! – презрительно бросила Жара. – Вы состарили меня… – слабым голосом просипела мумия. – Твоя жизнь кончена. – заявила Стрева. – Теперь пора в склеп! – Но… – начал было Творимир, но язык больше слушался его – присох к гортани. И вновь раздался стон Лунной Девы. Он хотел заткнуть уши, но уже не в силах был поднять рук, да и остальное тело больше его не слушалось. – Аррххх. – застонал Творимир. – Что, пить захотел? – усмехнулась Сома. – А больше ничего не хочешь?!.. Да кому ты такой нужен!.. И она ударила его в лоб – мумия повалилась на пол, осталась там без движенья. Ну, а затем сестры понесли его в склеп. Проходили через затемненный зал. Там шумело пиршество. В полумраке Творимир узнал и Царя, и остальных. Никто их не окликнул, не остановил… А вот уже и склеп. Ступени во тьму.. Выемка в стене… Его бросили в эту выемку, повернулись и ушли – спешили к обычным своим делам. …Он не знал, сколько минуло времени. Бесконечное – тянулось оно. Он не мог двинуться, не мог сказать слова. Бездействие. Часы, дни, годы – сколько минуло времени? Он ничего не знал. Он не чувствовал голода. Он был наедине с собой. Время обернулась страшной пыткой… Творимир сходил с ума. В сознании всплывали образы минувшего. Темными тучами наползали воспоминания – давили его. Вот он вновь в подвале. Шило вдавливается в его ухо. Он истово кричит: – Терзайте меня! Мучьте! Пилите! Рвите! Жгите! Я все выдержу – лишь бы только не мучаться всю вечность после!.. И шило входит в голову – он ревет в припадке боли и восторга. Ему пилят ногу, прижигают, отливают водой, а он все вопит об искуплении. Его сажают на шипы, разрывают шею – захлебываясь кровью, из последних кричит: «Прости!» И вновь он в склепе. Недвижимый. Безмолвный. Холодный. А внутри рвет его раскаленное шило: «Прошлого не вернуть. Совершенного не исправить. Мертвых не воскресить». …И вновь пытка временем. Бесконечное время. Минуты, часы, месяцы, годы. Вновь и вновь умирал он мученической смертью, молил о прощении, и снова оказывался в склепе… А озерные воды подымались, медленно затопляли склеп. Коснулись его стоп, затем – быть может, через год, добрались до подбородка. Он хотел завопить – челюсть дрогнула, отвалилась. И вот накинулись на него рыбы, стали разрывать. И он оказался внутри рыб. Расплылись рыбы, а его разорванное сознание одновременно существовало в каждой из них. Безумно метались, смешивались образы: водоросли, темная озерная глубь. – Прости! Прости! Прости! – безмолвно вопил он, в каждой из этих рыб… Все холоднее становились озерные воды. Быть может, рыбы и не чувствовали этого холода, но расщепленное на тысячи осколков тело страдало… Ледовый панцирь затянул поверхность, намело снега, и в озере стало совсем черно. Творимир метался в этом мраке, и вопил: – Прости!.. Спаси!.. Прости!.. – и так до бесконечности. Настало такое мгновенье, когда он возжелал сам себя уничтожить. И все то множество рыб, в которых он пребывал, устремились навстречу друг другу, и стало друг друга разрывать… Безмолвный, беспрерывный вопль полнил глубины. Столь яростной была эта битва, что даже лед пошел трещинами, и, как из раны, метнулись из него черные воды. Израненные рабы забились под сыплющим снегом небом, но и здесь они продолжали грызться… Творимир не нашел с собой примиренья – в живых не осталось ни одной рыбы. Но все равно осталось сознание. Вместе с разодранными, холодными телами спускалось оно ко дну… Земля выдалась лютой. Тридцатиградусные морозы, метр за метром обращали воду в лед, и вот добрались до самого дна. Смешанный с илом, Творимир вмерз в лед. И уже не осталось ничего, кроме вопля: «П–Р–О–С–Т–И!!!» – вопль вытягивался в часы, дни, месяцы… И зазолотилось сквозь ледовую толщу весеннее солнце – мгновенно, одним прикосновеньем излечило от боли. Озеро оттаяло. Сияющее и чистое, глядело оно в щедрое небо. Творимир расползся по всему дну – все дно золотилось – каждая песчинка тихо молила: «Прости. Приди. Я жду». И потемнело небо. Нескончаемые, слитые из птиц с девичьим ликом, реки хлынули оттуда. Они спускались к озеру… Творимир очнулся, стоящим на берегу. Все кругом темнилось, вздрагивало, перелетало – тысячи знакомых ликов кружили… – И что теперь… – прошептал он. В одном месте птичьи тела разошлись и открылись руины замка. – Сколько лет прошло… Столетия. – прошептал Творимир. – Но ведь я должен пройти дорогу до Яслей Богов. Я чувствую… Как же вернуть прошлое? И тогда мириады птичьих тел стали сплетаться меж собою: они образовывали стены, деревья, людей. И вот уже перед Творимиром конный отряд. Отряд еще топорщится перьями, еще вздрагивает неровно – сплетается. Но вот из перьев выплыли человечьи глаза, появилась одежда, кожа. Рядом с Творимиром остановился Царь, грозно на него зыркнул: – Опять сбежать удумал? – Что случилось?. – прошептал Творимир. – А ничего! – раздраженно крикнул Бриген Марк. – Опять то же самое – у нас пир, а ты сбежать умудрился! Где ночь–то прошлялся? – В озере был. – Купался? – Вроде. – Дурень! – сплюнул Бриген. Но царевы воины глядели на Творимира с уважением, как на смельчака – не побоялся ведь искупаться в ведьмином озере. Да и Царь был доволен: – Беру тебя в свои «Черные Псы». Идешь? – Нет. – быстро ответил Творимир. – Уже наслужился. – Когда же это? – Да так… неважно. – Ты с Царем так не говори! – испуганно прикрикнул Бриген Марк. – Ничего. Я сегодня добрый. – усмехнулся Царь. – Ну, поехали… И снова Творимир в седле, спросил у Бригена Марка. – Сколько в замке пробыли? – Да что с тобой? Здоров ли? – Бриген внимательно на него поглядел. – Сейчас – да. – Ночь. Одну ночь. Три сестры нас попотчевали… Но ехавший рядом землянин тихим голосом поправил Бригена: – Нас потчевала одна Сома. Жару хватило только на князя Лесного, и еще воина – «Черного Пса». Ну, а третья сестра, Стрева – их столкнула. Воин, пьяный, дурак – князя Лесного и убил. В подвал его потащили – такой оттуда вопль поднялся – по всему замку слышно… Бррр. Варварские нравы!.. Кстати, воин тот на тебя, Творимир, был похож. Говаривали, что он с ведьмой озерной связь имел. Коли бы ее выдал – спас бы себя. – Ну, и что же – выдал? – дрогнувшим голосом спросил Творимир. – Нет. |
|
|