"Спящие боги" - читать интересную книгу автора (Щербинин Дмитрий Владимирович)Глава 3. Искушение Творимира– Ты только послушай: станция наша – тридцать километров. Даже при горении в атмосфере, при взрывах генераторов – не могла уменьшиться больше чем в двое! Ты представь: пятнадцатикилометровая громада рухнула на поверхность. Понимаешь, какой это катаклизм?.. Должны были подняться пылевые облака, а еще – трещины на земле, многочисленные землетрясения. Нет – ну, черт с ними, с землетрясениями. Меня гораздо больше волнует: уцелел кто–нибудь на станции или нет. Должны были, черт подери – ведь были же космические челноки, и… Так бормотал, обращаясь к Творимиру, один из уцелевших землян – молодой, горячий – он никак не мог поверить в случившееся. И, хотя Творимир заранее знал все, что этот человек может ему сказать – он внимательно его выслушал. Потом спокойно ответил: – Ты забываешь – планета живая. Она подготовилась к удару – потому никаких значительных катаклизмов не было и не будет. Думаю, и на месте падения нет сколь–нибудь значительной воронки. Что ж касается выживших… Никто не мог выжить. Падение началось неожиданно. Станция сразу же погрузилась в атмосферу, которая нейтрализовала все механизмы, в том числе и космические челноки. Отключилось защитное поле и электричество – они оказались запертыми в темном железном гробу. От перегрева рванули атомные реакторы, но еще прежде все живое, что было на станции, обратилось в пепел… На улице было тихо, свежо, росисто – Стогром убрался восвояси. Первые лучи зари беззаботно золотились в несчетных каплях. Мир выглядел совсем безразличным к горю землян. А земляне, небольшими кучками – по двое, по трое пребывали в зале пиршеств – помимо них там никого не было. Молодой человек прикрыл лицо рукою, прошептал: – …Но ведь могут прилететь еще корабли?.. Перед ними остановился Бриген Марк: за прошедшую ночь под его глазами появились темные мешки, и, кажется – прибавилось морщин. – А? Что? – нервно переспросил он. – Корабли прилетят? Спасители?.. Жди!.. Делами компании остался заведовать мой брат. Та еще тварь! Черт!.. Посылать к нам спасательные команды?.. Строить новую станцию?.. Это ему вывернется в два миллиарда зеленых. Ты знаешь, сколько у него зеленых?.. Пятьсот миллиардов! Ты думаешь он пожертвует двумя из пятисот?.. Да он лучше удавится! Я его знаю, как облупленного! Дело закрыто. Наша компания провалилась. Нас больше нет. – Это вашего брата уже нет… – вздохнул Творимир. – Уже пятьсот миллионов лет. Дверь на улицу резко распахнулась – вместе с нежным утренним светом, через порог шагнул грозный Царь. Земляне вскочили, придвинулись ближе друг к другу, но все же чувствовали себя совсем беззащитно под его колючим взглядом. Глядел он на них, не как на посланцев бога Всесвята, но как на мошенников. Спросил громко: – Ну – отдохнули, напировались? – Отдохнули, напировались. – мрачно ответил Бриген Марк. – Выезжаем! – рявкнул Правитель. И что тут было возражать? Да и могли ли они возражать? Тридцать человек – без оружия, без всего. Причем пятерых, тяжелораненых пришлось оставить во дворце – конечно, они не хотели оставаться, молили, чтобы их взяли, но передвигаться собирались спешно – без всяких подвод. Уже не царь, а его воевода, без прежней почтительности подгонял: – Скорее! Ну, что медлите?!.. Наши все в сборе! Государь не любит, когда мешкают. Он на расправу скор! Живо!.. А во дворе уже выстроилась конница. Во главе, на черном коне, и сам в черном, сидел Царь; одежды его ближних также были черны, на остальных – красные кафтаны. Двадцать пять коней было выведено для землян. Остающиеся пятеро раненых попросили, чтобы их вынесли на крыльцо, и теперь лежали там, с тоской глядели вслед уезжающим… Они расстались навсегда. * * * Вымытая дождем, блестящая яркой росписью стен, встретила их столица – Белослава. Безмолвием встретила. Люди свято верили – Царь с войском своим на расправу несется. Вот сейчас начнется: погромы, побои – пламень взовьется. Кого сразу зарубят – тому повезло; ну а иных – в застенок, на муки потащат. Люди и не думали противиться – они сделали, все, чтобы уберечь любимого тирана «от колдунов», и теперь смиренно, как высшую волю готовились принять муки… и все же хоронились; надеялись, что сначала захлестнет кого–то другого, но не их… То, во что они верили, не сбылось – Царь с войском промчался через Белослав, и нигде не остановился. Но те, кто сказал с ним рядом, слышали (да и без того знали) - молвил царь. – Вернусь – кровью эти улицы умою!.. Стройной, безудержной лавиной, по широкой, многохоженой дороге неслись они через бескрайние, пшеничными волнами вздыхающие поля. Попадались березовые рощицы и небольшие деревеньки. Крестьяне уже знали о приближении войска, высыпали к дороге, смиренные стояли на коленях, а над ними грохотала живая река из людей и лошадей. Губы Творимира шевелились, и он, ни для кого не слышно шептал: – Река – подхватила, понесла. И не вырваться… А как страшно, как гнусно – убивать. Неужели мне опять придется убивать?.. Тогда он и не подозревал, сколь скоро суждено сбыться этому страшному деянию… * * * Сумерки застали их в старом, большом лесу. Уже около часа скакали они в окружении массивных, мшистых стволов – преимущественно мрачных елей и сосен. Взмыленные кони хрипели, из последних сил надрывались. Царь не жалел коней, приговаривал: – Ничего – на постоялом дворе новых дадут… Такие постоялые дворы были выстроены вдоль дороги, на расстоянии дневного перехода друг от друга. Однако за этот день они уже пролетели один такой двор (на обед не остановились – Царь был в исступлении – воины голодали, но, конечно, отмалчивались)… И вот второй двор – приветливыми огнями забрезжил сквозь этот мрачный, колдовской лес. И здесь уже знали о приближении государя – перед ними распахнулись широкие дубовые ворота, на двор высыпала челядь: кто принимал загнанных коней, кто просто стоял на коленях. Нарумяненные, пышные – вылетели бабы, преподнесли Царю только испеченный каравай с солью. Приятные запахи обещали сытный ужин… Внутри их ожидала протяжная зала. Конечно, были длинные, ломящиеся от еды и выпивки столы. Конечно, изголодавшиеся воины набросились на эту еду и выпивку, и, если бы повара спешно не подносили новое – скоро бы все опустошили.. Земляне хотели бы сидеть вместе, но, так получилось, что их растесали по разным частям залы, а Бриген Марк так и вовсе – сидел рядом с Царем, сразу же напился. Впрочем, и остальные «посланцы Всесвята» почти не ели – больше пили – пытались забыть, сколь они одиноки и беспомощны. Прошел час… Хмельной Творимир поднялся, покачиваясь, прошел к окну. Творимиру было тоскливо – ему все казалось, что он забыл что–то очень важное на Земле. Но что? Он не в силах был этого вспомнить, да и не вернуть того… Лбом к стеклу прижался, да тут и замер… К трактиру подкатила высокая, запряженная мулами повозка. На повозке высились массивные бочки, и все бы ничего, но повозкой правил скелет. Скелеты сидели и на бочках… В трепетном факельном свете было видно, что скелеты замшелые, древние, но в то же время не вся плоть сошла с них – пергаментными кусками провисала меж ребер. В пустых глазницах тлели зловещие багровые угли, двигались скелеты проворно… Творимир отшатнулся от окна, обернулся, крикнул негромко: – Там, на улице, скелеты! Несколько воинов обернулись к нему – недоуменно глянули. – Скелеты?.. Ну и хорошо… Значит, еще вина привезли… – Разве скелеты у вас вино развозят? – недоуменно спросил Творимир. Но никто ему ничего не ответил – все продолжали пировать. Творимир вспоминал отчеты первых контактеров: нигде и словом не говорилось о подобном служении. Если ожившие скелеты и существовали, то исключительно в виде нечистой силы, которую всячески избегали. Но вот распахнулись двери и появились эти отвратительные создания. Дыхнуло могильным холодом, коснулся едва приметный тлетворный дух. Скелеты несли массивные винные бочки, и метнулся им навстречу нестройный гул пьяных голосов. Некоторые земляне всполошились, кто–то даже порывался вскочить, но выбежали нарумяненные женщины, усадили их, успокоили. Подошла женщина и к Творимиру, подхватила под руку, усадила на прежнее место, молвила: – Ох, голубчик, сейчас такого винца испробуем! Воистину, царское угощенье. Скелеты открывали бочки, и выливали из них густую, темно–зеленую жижу – теперь уже нестерпимая, тошнотворная вонища расползлась по зале. Земляне порывались вскочить, но их удерживали… Первым испил Царь. И вдруг его голова стала размером с туловище, а туловище вовсе пропало – ноги росли из подбородка, руки – торчали из ушей. Он вскочил на стол и напоил Бригена Марка. И Бриген Марк расползся – обтек своей плотью стул – глаза моргали на спинке, ноги и руки образовывали ножки. Еще кто–то выпил – раздулся, обратился в бочку, из которой множеством струй захлестала смрадная жидкость – к струям подползали, испивали, обращались в летучих мышей обтянутых человечьей кожей, в скорпионов на концах хвостов которых болтались человеческие головы, в собак из глоток которых вылетали стрелы – тоже с человеческими головками; были осьминоги, рыбы, всевозможные птицы, кто–то стал живой каменной статуей, кто–то – нитью от пола к потолку вытянулся. Но чаще всего превращались в скелетов… – Да что ж это… – бормотал Творимир. – Белая горячка?.. Пил много, но до белой горячки не могло дойти… Он посильнее ущипнул себя, вздрогнул от боли – наважденье продолжалось. Зала полнилась визгами, рыками, клацканьем клыков. Те воины, которые еще не испили, были веселы, нетерпеливо ждали угощенья. Один из землян, бледный, трясущийся, вскочил, завопил: – Выпустите меня отсюда! Немедленно!.. Уже не женщины, но два плечистых воина удерживали его. Несколько скелетов как раз катили поблизости «винную» бочку, вот остановились, обернулись. Задвигались обросшие мхом челюсти, раздались утробные, бесчувственные голоса: – Что – буянит? – Пустите! Пустите! – надрывался, извивался землянин. – Все тут с ума сошли! Пустите же!.. Зловещие угли в глазах скелетов разгорелись сильнее. Один скелет заострился, вытянулся – обратился в трехметровое костяное копье. Остальные скелеты это копье подхватили, и с жуткими взвизгами «Кровь! Кровь!» – бросились на землянина. Удар в грудь – копье пронзило несчастного, пригвоздило его к стене, но тот еще был жив, еще порывался куда–то бежать… А рядом оказался Царь с туловищем–головой. Глаза его стали черными – вороньими, рот на глазах вытянулся, заострился, соединился с носом – стал клювом. Он распахнул этот клюв и… одним махом проглотил и землянина и костяное копье – разросся метра под три. Творимир схватил бывшую рядом с ним женщину за руку, сильно сжал, и, глядя прямо в ее глаза, спросил: – Так и должно быть, да?.. Объясните мне, что здесь происходит… Она довольно мило, беззаботно улыбнулась: – Царь–батюшка угощенье дает. Веселятся все… – Да что ж это за веселье такое! – воскликнул Творимир. – Ведь в тварей обращаются, убивают… Женщина приложила к его губам пальчик, пропела: – Все будет хорошо, милок. Ни к чему так переживать, вот ты на меня погляди… К ним подошел скелет, протянул женщине мшистую чашу с зеленой жижей. Мило улыбаясь, женщина наполовину осушила чашу – ее щеки, глаза, вся плоть потемнела, скрючилась, сползла – ударила новая волна смрада. Усеянная гнилыми зубами челюсть вытянулась в ухмылку. Неузнаваемо изменившийся голос проскрежетал: – На, испей, милок… Чаша оказалась перед Творимиром – он сжал губы, отшатнулся, ударился спиной об стену. Вот собрался, приготовился к прыжку: главное – долететь до окна, вышибить его, и там дальше – на улицу, и бежать, сколько хватит сил. Но первой прыгнула женщина–скелет, костяной рукой сжала его шею. Безумный пламень в ее глазницах слепил. Чаша впилась в побелевшие губы Творимира, надавила сильнее… Его сильно дрожащая рука поползла вниз. Вот клинок. Творимир нанес сильный удар в ребра скелета, под сердце… Вдруг весь кавардак оборвался. Безмолвие. * * * В тишине прозвучал довольный голос Царя: – Хороший удар… По зале прокатился легкий шепот, кто–то похлопал Творимира по плечу. Он огляделся. Не было больше ни скелетов, ни чудищ, ни зверей. И у Царя была вполне человечья фигура. А на полу перед Творимиром лежала, истекала кровью молодая девушка. Клинок пронзил ее тело насквозь, возле сердца. Она еще вздрагивала, но все же была мертва – то были последние конвульсии. И Творимир узнал ее: та самая дева, явившаяся сначала в образе птицы, затем – выходившая его от ран. – Кто?.. – спросил Творимир дрогнувшим голосом (хотя уже и знал ответ). Перед Творимиром стоял Царь, зло ухмылялся: – Ты! Уже ничего не помнишь?.. Да – хорошее вино – так в голову ударило. Творимир затравленно огляделся. На лицах землян он ожидал увидеть осуждение, но к изумлению обнаружил – они, хмельные, сидящие в разных частях залы, глядели на него с безразличием; и… на них теперь были такие же красные кафтаны как и на воинах. А на Бригене Марке, как на приближенном к Царю лице был кафтан черный. Переоделись?.. Когда? Зачем?.. И вновь взгляд переметнулся на мертвую девушку. – Что теперь? – прошептал. – Думаешь, казнить стану? – ухмылялся Царь. – Нет! У тебя удар верный, отточенный!. Беру тебя в отряд своих приближенных – «Черных Псов». А, ну – давайте ему нашу одежку… А бабу эту, тащите подальше – в подворотне закопайте. Сама напросилась – будет знать, как правильно вино разносить. Слуги унесли безжизненное тело, выбежали перепуганные женщины с ведрами и тряпками – быстро и начисто отдраили от крови пол. Ну, а Творимира провели в прилегающую маленькую горницу, там выложили новый черный кафтан, черные штаны; тяжелую саблю с оскаленной клыками рукоятью – сабля не была новой – зазубрилась, дробя чьи–то кости… Творимиру было душно и тошно. Лихорадочно неслись мысли: «Безумие. Почему все так переменилось? Что с землянами?.. Почему они вдруг стали воинами?.. Что я – сплю, брежу?» – схватил со столика иголку, кольнул в палец – стрельнула боль. В дверь сильно застучали, кто–то пьяно забасил: – Долго еще ждать?!.. Сейчас твой прием обмывать будем! А ну – выходи!.. Творимир сжал голову – там билось: «Обмывать убийство девушки? Обмывать то, что я вступаю в ряды «Черных Псов» – наверняка гнид, убийц… Безумие!.. Да и сам ты – гнида, убийца. Бежать отсюда. Сейчас же!» Он метнулся к окну, но там замер. За окном был двор, но отнюдь не постоялый – совершенно незнакомый двор. А за окружающими его стенами не деревья виднелись, но дома. Во дворе прохаживались воины – они наверняка бы перехватили беглеца. – Бред. Бред!.. – повторял Творимир. – Куда тут бежать?.. Этот мир – совсем чуждый, непонятный. Все здесь – сплошная загадка… А дверь за его спиной трещала, выгибалась от ударов: – А ну – выходи!.. Не хватало еще Государю тебя ждать!.. Или розог захотел?.. Творимир стал поспешно переодеваться. Пальцы дрожали, никак не хотели застегивать пуговицы. Наконец оделся, и, весь в черном, с саблей на перевязи, вышел. Изумился: оказывается, в дверь дубасил Бриген Марк (он и был начальником «Черных Псов»). – Бриген, что Вы… – прошептал Творимир. – Да – я Бриген Марк. – надвинулся на него начальник. – А что не так? – Бриген. Что с вами стало?.. Должно быть, всех опоили, и теперь вы думаете, что родились на этой планете, всю жизнь служили Царю… – Что ты мелешь? – прорычал Бриген, и поднес к его лицу здоровенный красный кулачище. – Ты точно перепил!.. А ну – пошли!.. И он грубо вытолкал Творимира в залу. А там и без него гремело веселье. Про убитую девушку уже забыли – частенько здесь и не такие зверства вершились. Но вот Творимира заметили: навстречу метнулись пьяные, красные рожи с мутными глазами. Подхватили, усадили на стул – плюхнули массивный кубок с чем–то сильно горячительным. Все галдели, визжали, безумствовали. Кто–то вцепился в жирную свиную ножку, жадно ее грыз, но подавился – жирно закашлялся, и полетели куски жира… – АХА–ХА–АХА–ХА–ХА–АХА–ХА–АХА!!!!!! – словно испорченный механизм впивался Творимиру в одно ухо. Ну, а в другое ухо хрипел, нес перегаром, еще один бывший среди «Черных Псов» землянин: – Повезло тебе, дурень! Царь сегодня в духе. Ты деваху прибил, деваха ничего – грудастая, – он мог тебя и четвертовать указать. Но радуйся царевой милости! И на меня не дуйся! Теперь ты наш… А ну – давай дружбу водить. Лехой меня звать… И он сжал руку Творимира своей лихорадочно–жаркой, затверделой и потемневшей от частого кулачного боя ручищей. Творимир мучительно глядел на бывшего своего товарища – человека сильного физически, но интеллигентного, начитанного – он понимал, что не мог он за одну ночь, от одного только питья преобразиться в этого Леху – привыкшего, видно, ко всякому зверству… руки–то от чего загрубели?.. – Как звать? – хлопанул его по плечу Леха. – Творимир. – Я те во что скажу: служить у Государя–батюшки – одно удовольствие. Тут тебя и кормят и поят. Чего захотел – все дают. Чего еще надо? Пой, душа! – он пьяно ухмыльнулся, и боднул Творимира лбом в лоб. – В государстве что главное. Аси?.. Ну, говори? – Порядок. – прошептал Творимир. – Шо?! Громче говори! – Порядок! – Верно!.. Мы за порядком и следим. Найдется противник государя иль граждан – мы его и казним!.. Работка та еще!.. Одно удовольствие! Тут, главное во вкус войти. Творимир рассеяно кивал, а в другое ухо впивалось беспрерывное: «АХА–ХА–АХА–ХА–ХА–АХА–ХА–АХА!!!!!!» – голова раскалывалась, мысли путались… И земное прошлое казалось Творимиру блеклым, невозвратно далеким. Змеей обвила и уже не отпускала мысль: «Может правда – перепил?.. С перепою привиделась какая–то Земля, атмосферная станция… Ну, вот что на этой Земле было?.. Ничего не могу вспомнить – одно слово и осталось. А родился ты на этой планете, всю жизнь Царю прослужил, и теперь должен радоваться, что попал в его приближенные…» – но никакой радости не было – лишь горечь, раскаяние, желание бежать из этого гадюшника… Леха не отпускал – тряс за плечо, и нудно твердил свой пьяный бред: – …Ты главное – никогда не мешкай, не задумывайся. Разум у тебя, у меня, у всех нас – он ниже Государева. Что Государь скажет – в том истина, хоть ты до этой истины мож никогда и не докумекаешь!.. Скажет резать – режь; скажет бить – бей; скажет жечь – жги!.. Государю приклоняйся, но на всех остальных – плюй. Народ – все чернь, твари низшие – их в страхе держать надо. Кто под руку попадется – того и бей. Да и сильней бей!.. Для убедительности Леха сжал кулачище, и сильно грохнул по столу. Боль в голове Творимира все усиливалась, мысли путались, взгляд метался – он хотел увидеть хоть одного сочувствующего, или, по крайней мере, не понимающего, растерянного; но все были вполне довольны, и пили, и жрали и ржали. Кто–то поднес к его губам кубок, и он не удержался – глотнул, сразу охмелел… Еще с полчаса продолжалось безумное застолье. Но вот Царь поднялся, крикнул: – Все – скачем!.. – повернулся, черной тенью шагнул к двери; Бриген Марк устремился за ним, а за Бригеном юркнул человечек с большим черепом – он также был в черном. Иные «Черные Псы» быстро осушали последние кубки; шумно, весело подымались. Леха толкнул Творимира: – Ну, счас испытаем тебя в деле. – и уже во дворе, когда рассаживались на коней, продолжал. – …На бояр Жиловых донос поступил – на государя заговор замышляли. Слышь – все семейство в заговоре, и дворня вместе с ними… Так что – повеселимся… И вот уже зашумел, понесся со двора черный поток. И сразу же начались улицы – город ждал расправы, затаился. Но все же кто–то не успел уйти, попался под горячую руку – этот кто–то пал, разрубленный Царевой саблей, и был затоплен конской лавиной. Вот массивные, кованные железом врата. За стеной виделся богатый, массивный терем. Вперед вылетел Бриген Марк, треснул кулаком по створкам, рявкнул: – А ну, открывай! Ж–И–В–О!!! У ворот была башенка, и оттуда выглянул перепуганный мужик, дрожащим голосом пролепетал: – Ох, Царь–Батюшка, господин мой Жилов Тимофей Николаич не велел никому открывать. Простите, вседержавный!.. Знаем – наговорили на нас лихие люди! А вы на расправу скоры!.. Ведь порубите, замучите всех, батюшка! Смилуйтесь!.. Не найдете рабов преданней нас!.. Ох, не здесь, не здесь виновные!.. Смилу–уйтесь!.. Царю это уже надоело, и он махнул рукой. Послушно свистнула стрела, насквозь пронзила мужику шею, и он захрипел, затрясся – уже мертвый перевалился через ограждение. – Штурмуй! – рявкнул царь. Дюжина молодчиков оказались прямо под стенами, привстали на стременах, замахнулись, перебросили через стену абордажные крючья на веревках. Крючья зацепились – молодчики, упираясь ногами в стену, быстро поползли вверх. Вот они уже наверху, вот скрылись… вскоре ворота раскрылись – молодчики стояли в проеме, поклонами приветствовали своего Царя. Тиран кровожадно ухмыльнулся, и первым въехал во двор, остальные последовали за ними. На крыльце терема толпой стояли мужики и бабы. Впереди – мужики с мечами. Перепуганные, лепетали они: – Смилуйтесь!.. Вам во всем подвластны, но господин наш велел животы защищать!.. – Детишек наших помилуйте! – голосили бабы. Царь подъехал к самому крыльцу – глаза его почернели, он прошипел. – На кого руку подняли?.. На Государя Своего!.. Темен от злобы был его голос, и мужики потупились, опустили оружие – уже ясно было, что драться они не станут, но покорно примут любую расправу. И они все лепетали, молили о милости… Но кровь должна была пролиться. Царь еще с утра предвкушал это страшное удовольствие, и оттого был милостив – принял к себе Творимира. Он, зная свою безнаказанность, еще надвинулся на мужиков, крикнул: – Дрожите?.. Вину чуете?!.. Знаю вас – все в заговоре. И вот взметнулся, рассек череп его клинок. Громче заголосили бабы, рыдали и детишки на их руках. Иные уже попадали на колени, молили: – Меня зарубите!.. Быстрая смерть принималась как избавление от тяжких мук… Царь рубанул еще несколько раз, отпихнул изувеченные тела, свистнул нескольких «Черных Псов» и, распихивая баб, шагнул в хоромы. Творимир хотел было остаться во дворе, но тут началось – «Черные Псы» избивали мужиков, с баб драли одежды, волокли за угол, а то и прямо под крыльцом наземь валили… Творимир рванулся было к воротам, но там уже стояла темная стража с клинками наголо. Бывший поблизости Леха перехватил его за руку: – Ты куда? Перепугался?.. Я помню, в первый раз со мной то ж было… Но привык. Пойдем внутрь – там сейчас самое веселье начнется!.. Уже у самого порога им наперерез бросился молодой мужик: – Со мной что хотите делайте, но женушку отпустите!.. Леха грязно выругался, и несколько раз ударил мужика по лицу. Бил сильно – лицо сразу заплыло, потекла кровь. Но этого показалась мало – в руках Лехи оказалась плеть – наотмашь ударил поперек лица. Мужик не смел прикрыться – был выбит глаз – он качнулся, на него налетели, повалили, начали бить ногами. – Довольно! – громко крикнул Творимир, схватился за раскалывающуюся голову, и вдруг его вырвало… Леха засмеялся (остальные не смеялись – были заняты): – Ты чего?!.. Ну – покажи себя настоящим мужиком, а не рохлей!.. – Леха несколько раз ударил по спине согнувшегося Творимира. А Творимир задрожал от ненависти, едва удержался, чтобы сейчас же не рубануть этого палача саблей. Леха, не подозревая, сколь он близок от смерти, толкнул Творимира через порог… Боярин Жилов и жена его, и дочь прятались в тайном погребе, но среди челяди были «свои» люди, и уже выдали этот тайник – семейство притащили в большую, богато обставленную залу, в которой стоял и царь, и несколько предводителей «Черных Псов» (среди них был и Бриген Марк). Тут обомлел Творимир – дочерью боярин Жилова, была та самая девушка–птица–целительница. Красавица – черные косы, гладкая кожа – она сохраняла достоинство, ничем не выдавала волнения… – Как же так… – прошептал Творимир, и обернулся к Лехе. – Девушка… ведь это та самая, которую я зарубил… – Бредишь что ли? – хмыкнул Леха. – Ту бабу уже закопали, а эта, глядь – свеженькая. – и он причмокнул… Боярин пал перед Царем на колени, повторил то же, что и молодой мужик на крыльце: – Со мной что хошь делай, но семью – пощади… Царь ничего не ответил. «Черные Псы» навалились на барина, выкрутили ему руки за спину, и споро подвесили к потолку за пышную бороду – страдалец побагровел, застонал. Тиран ухмыльнулся: – Это только задаток… А Бриген Марк схватил за плечи девушку, повернул к себе, пристально вглядывался в ее лицо – его глаза безумно горели. Царь заметил это: – Эй, Бриген, ты никак влюбился?!.. Нет – я тебе ее не отдам! Мне она самому приглянулась. Бери любую дворовую девку, а эту пусти. Слышишь – пусти!.. Бриген с явным усилием отпустил девушку, отступил, но так же жадно продолжал на нее пялиться. А Творимир вспомнил, что Бриген еще на царском дворе, когда он был Бригеном Марком с Земли – вцепился в нее… В ухо дыхнуло Лехиным перегаром: – …Ну, нам тут делать нечего. Пошли–ка добро к рукам прибирать… – и он кивнул на приоткрытую дверь в соседнюю горницу. Там уже суетились несколько «Черных Псов» – пихали в просторные мешки дорогие ткани, золотую посуду, и книги – последние не из–за содержания, а из–за украшенных драгоценными каменьями обложек. – Мне ничего этого не надо! Оставьте меня! Бандиты! – с отвращеньем прохрипел Творимир. Леха оскалился, приглушенно выругался, сжал кулаки, и вдруг рванулся в другую горницу, и уже деловито загрохотал там. А Творимир медленно прошагал к окну, прошептал: – Зачем я здесь?.. Как мне сбежать?.. На дворе вершилось кровавое зверство. Кого–то рубили, кого–то терзали – били, жгли, вешали, привязали к коню и гоняли по двору. Два громадных клыкастых пса вырывали друг у друга кровоточащий кусок мяса – выпучили безумные глазищи, рычали. И вдруг Творимир понял – кусок мяса – это человеческий ребенок… по крайней мере недавно им был. За спиной крик, ругань. Обернулся. Кричал Леха и еще один «Черный Пес». Не поделили шитое золотой нитью полотно. Они уже не могли говорить связно, но рычали, слюной брызгали. Вот и до рукопашной дошло… Царь зло рассмеялся: – А ну оставить, дурни. Себе ткань забираю!.. Псы покорно расцепились, склонились перед своим господином. – Пока довольно… – кивнул Царь палачам – те спустили боярина Жилова – страдалец уже не мог стоять на ногах, и, если бы его не подхватила жена – повалился бы. – А дочка твоя хороша. – молвил Царь. – У меня жить станет… – Уж лучше убей! – пронзительно крикнула мать. – Среди наложниц жить!.. Позор!.. – Ей понравиться… – ответил Царь. – Зверь смрадный! – возопила мать, и плюнула в Тирана. Уже занесен окровавленный клинок. – Стойте! – крикнула девушка. Оказывается, в мгновенье замешательства, она выхватила из ножен стоявшего вблизи «Пса» клинок, и отшатнулась к стене, теперь направила лезвие себе в горло. Красивый у нее был голос – словно пела она: – Свободы вы мне не дадите, и не обманите. Но и наложницей я не стану. Здесь слишком много зла, боли. Прощайте, не поминайте лихом… Так получилось, что ближе всех к ней стоял Творимир, и он бросился, перехватил ее руки, за мгновенье до того, как они вонзили бы клинок в горло. Она оказалась слабой, а взглянула на него как–то тихо, покойно; прошептала: – …Что ж сразу уйти не дал?.. Я ведь все равно уйду… На нее уже налетели, схватили грубыми ручищами, потащили куда–то… Царь с ленцой, так между делом, рубанул ее мать, заливаясь кровью, рухнула она на пол, а ее супруга поволокли на муки. Творимир уже ничего не понимал – вжался в угол, и глядел прямо перед собою, в пустоту. – Хорош. – похвалил Творимира Царь, и обратился к Бригену Марку. – Новому «Псу» выдай жалование в двойном размере и бочонок меда. Дом гремел – опустошался. Со двора слышались вопли истязаемых… …Творимир понял, что в горнице нет никого, кроме него, Бригена да еще безжизненного тела женщины на полу. И вдруг Бриген подскочил, схватил его за грудки, затряс, захрипел: – Лучше бы ты ей умереть дал!.. Слышишь?! Она – либо моя, либо – ничья! – Оставьте. – слабо прошептал Творимир. – Я ничего не понимаю… Откуда вся эта дикость. Вы же Землянин. Вы на космических кораблях летали. Вы… да вспомните, с каким презреньем вы отзывались о первых контактерах, которые влюблялись в туземок. Ну, неужели ничего не помните?! Бриген оттолкнул его, а сам отшатнулся: – Да ты – безумец! Впрочем, сразу можно было догадаться… Ты сейчас у Государя на хорошем счету, но помяни мое слово – со света сживу. Так все устрою, что о смерти взмолишься, собака!.. Иди во двор – слышишь?! Стой там, жди наших… …И вот Творимир уже во дворе. А там всюду боль, смерть, кровь, вопли, мольбы, и дикий, озлобленный хохот пьяных палачей; и собачий лай – псы рвали мясо. Творимир прошел к стене, прижался к ней лицом, и зашептал: – Надо бежать, или действительно – сойду с ума. Я уже сомневаюсь – действительно ли была Земля… Ну, и пусть не было Земли, пусть ты всю жизнь этому кровавому Царю прослужил, но одно ведь знаешь точно – от того, что здесь происходит – воротит. Бежать надо!.. При первой же возможности. Не завтра, не через неделю – сейчас же. Такая возможность представилась через некоторое, нестерпимо долгое для Творимира время. «Черные Псы» награбили столько, сколько могли вынести зараз; раскрасневшиеся, с забрызганной кровью одеждой, они устало, деловито переговаривались, готовились к длинной ночной пьянке, рассаживались на коней. Уже выехали на улицу. Город тонул в нежных, прохладных сумерках. Где–то среди домов поэтично вздыхали деревья. Чистый свет вечерней звезды украшал небо. Безразличная к людскому зверству, вечная природа окружала их, готовилась ко сну. И тогда Творимир рванул поводья – конь помчал в сторону, по узкой боковой улочке. – Стой! – завопили за спиной. Свистнули стрелы, но в полутьме не разобрали – промазали. – Я за ним! – Творимир узнал голос Лехи. Уже загремела за спиной погоня, а поверх нее прогремел Бриген Марк: – Дубовую улицу перегораживай!.. Мясные переулки перекрывай!.. Изменник!.. Устроим ему! Н–но, живо!.. Видно, Творимиру как новичку достался не лучший конь – его настигали. Тогда он молвил: – Ну, пришло время вспомнить, чему учили на Земле… Затем – сжал губы, привстал в стременах – приготовился к прыжку. Летит навстречу перекинувшаяся над двориками ветвь большого дерева. Прыжок. На лету перехватил обеими руками, рванул вверх, в воздухе извернулся и вот уже оказался в маленьком, безмятежном садике. Пробежал через садик – вот высокий забор – подпрыгнул, ухватился, стал подтягиваться, но тут перехватили за ногу. Глянул – за ним уже был Леха – сливался с сумерками, на призрака походил. Оскалился зло: – Думал – самый ловкий?.. От нас не уйдешь!.. – и дернул вниз. Творимир умудрился удержаться – вырвал одну ногу, что было сил двинул – попал в затылок – Леха охнул, отпустил. Творимир перемахнул через забор, оказался на совсем уж узенькой, темной улочке. Некоторое время бежал, петлял по переулкам, перебирался через заборы… Но вот спереди послышался конский топот и до боли знакомые голоса. Творимир перемахнул через очередной забор, там вжался в землю, замер. Небо уже почернело. Теплый, лучистый свет звезд кутал землю… За забором настоялось рычание псов настоящих и «Черных Псов» – они остановились прямо против Творимир. – Кажись Рвач чего учуял… – Ну и что?! Ты в этой темени лазить хочешь?!.. Не нашли и черт с ним!.. Все равно уйти ему не дадут – у ворот схватят. Не сегодня – завтра. Какая разница, когда?!.. – А ты прав. Слышь – вымотался я сегодня. Поехали на пир. – Я про тоже – поехали… Вскоре перестук копыт смолк в отдалении. Нежное безмолвие ночи окутало Творимира… А ему было страшно и одиноко. Он хотел получить ответы на многие вопросы, но не у кого было спросить… * * * С полчаса пролежал в темноте, под забором – прислушивался. Город безмолвствовал, и только где–то в отдалении выли волки… Прошептал: – Волки за городом воют… Лучше к волкам, чем здесь оставаться. Хотя у городских ворот уже знают про меня – ждут. Но ведь должен быть какой–то выход… Оставаться здесь – бессмысленно. При свете дня меня быстро найдут… Творимир поднялся, и, пригибаясь, побежал вдоль забора. Снова улочка… И тут серебреным оком отразилась в небольшой речушке Луна. Творимир так рассудил: раз речушка – рано или поздно она должна вытекать из города; пусть даже по подземному туннелю – он готов был рискнуть, плыть неведомо сколько, быть может, задохнуться – только бы вырваться из города. В Царском дворце безумствовал пир, но во всем городе – ни одного огонька. Перемигивались над крышами ясные звезды, вот метеор метнулся… И тут увидел Творимир огонек. На берегу речушки высилось высокое, стройное здание, и из маленького, близкого к земле окошечка выбивался этот теплый, спокойный свет. И наш беглец сразу почувствовал доверие – там его не выдадут, но помогут… Вот древняя дубовая дверь. Толкнул – дверь оказалась открытой. Приятно скрипнула, и вот дыхнуло на него домашним теплом. Он ожидал увидеть маленькую комнатку, но открылась огромная зала с колоннами. В высоких подсвечниках потрескивали свечи, и было их великое множество. Свет пульсировал воздушным озером, но в высоте сгущался таинственный полумрак… А стены были расписаны живыми, яркими красками. Деяния местных святых, божественные виденья… Поглощенный буйством этих образов, Творимир не сразу заметил живого человека. Это был юноша лет двадцати. Он стоял на мостках, и создавал очередную фреску. Творимир подошел, окрикнул – юноша не повернулся, даже не вздрогнул. Из этого Творимир сделал вывод, что художник глух. Все же он не оставил надежды изъясниться с помощью знаков – взобрался по лестнице, и осторожно тихо до плеча юноши. Тот опять–таки не дрогнул – осторожно отстранил кисть от фрески, убрал ее в коробочку, и уж затем обернулся. На устах его была приветливая улыбка, но… эта улыбка померкла, как только он увидел Творимира. Художник заметно побледнел… – Я пришел к тебе с миром. – молвил Творимир, и в примирительном жесте выставил перед собою руки. Юноша отшатнулся, и, если бы Творимир не перехватил его за руку – упал бы вниз… И тут Творимир понял – ведь на нем была одежда «Черного Пса»… Он спешно заговорил: – Ты на одежды не смотри – я к этим бандитам никакого отношения не имею!.. Я от них сбежал – они за мной охотятся. Мне дальше бежать надо. Понимаешь?.. Э–эх, да ничего ты не понимаешь! Мне бы бумагу – написал… Он огляделся, увидел фреску, да тут и замер – обо всем забыл. Фреска – огромное, многометровое полотно, отображала птиц. Живыми реками спускались они с неба, так искусно были изображены, что, казалось – сейчас задвигают крыльями, запоют. У каждой птицы было знакомое девичье лицо. Творимир взглянул дальше. Птицы спускались к озеру. Из озера вздымалось сияние, а в глубинах виднелся его, Творимира, лик… Невозможно было ошибиться – это действительно было его отображение. Только вот лик на фреске был успокоенным, а из глаз лился тихий небесный свет… Он быстро обернулся, хотел спросить у художника, что здесь отображено (хотя бы по губам, он должен быть понять вопрос), но художника уже не было, только, где–то хлопнула дверь. Творимир быстро спустился с мостков, огляделся – пустынная зала нависала над ним, безмолвствовала. Он быстро пошел вдоль стен – высматривал второй выход. Вот она: маленькая, неприметная в густой тени от колонны дверца. Толкнул – заперта. Подхватил тяжелую скамью – налетел – удар пришелся очень сильным, но дверца едва дрогнула. Еще несколько раз налетал – тот же результат. И тут за окнами затопали кони, и разразились злые, пьяные голоса: – Проклятье этому беглому!.. – Попировать спокойно не дадут!.. – Ну, мы ему устроим «веселую жизнь»… – А кто донес–то?.. – Не слышал, что ль?.. У Бригена Марка на него какая–то особая злость. Так он к ведьме ходил – она и наговорила, где беглого искать. Ты глядь – точно – в храме–то кто–то мечется… Творимир бросился к наружной двери. По счастью засов был рядом – аккуратно подпирал стену. Это был тяжелый дубовый брус, и, как только Творимир закрыл им дверь, ее толкнули, и кто–то пьяный заорал: – Государевым именем повелеваем – Открывай!.. Не хочешь?! Хуже будет! Ломай!.. И дверь задрожала от частых, сильных ударов. Раздался голос Бригена Марка: – Нет – так не пойдет. Вон видите бревно?! Используйте его как таран!.. – и уже насмешливо продолжил. – Эй, Творимир!.. Государь сменил милость на гнев. Тебе устроят примерное наказание. Ты умрешь медленно. А Творимир был уже у второй, запертой двери – еще раз попытался пробить ее лавкой, но, конечно, тщетно. Зато на наружную дверь обрушился удар такой силы, что она выгнулась, пронзительно затрещала; ясно – долго не выдержит. И тогда ворвутся, скрутят, а там муки, и смерть. Вот последняя надежда – маленькая дверца. Творимир вжался в нее, и заговорил громким, дрожащим голосом: – Ты должен быть там. Не услышишь – ты же глухой. Ну, так почувствуй!.. Я жажду жить!.. На наружную дверь обрушился могучий удар – оказалось прошибленным отверстие – тут же змеей изогнулась, зашарила рука – сейчас сбросит засов… Творимир что было сил ударил заветную дверцу – в кровь кулак расшиб. – Открой!.. Слышишь?!.. Очередной удар – это упал засов; и вот уже распахнута дверь. На пороге – Бриген Марк с обнаженным, темным от прошлых убийств, клинком. Хотя Творимир стоял в тени, Бриген сразу его приметил, закричал: – Хватай, гада! – и сам, первым бросился. Творимир спиной вжался в дверцу, выхватил свой клинок. Он собирался дорого продать свою жизнь… Сбоку от этой дверцы, в стене был потайной глазок, и молодой художник все через него видел. От самого рождения был он глухим, но в детстве говорил и пел очень даже резво и много. Как–то исполнял им же сочиненную песенку, которая осуждала жестокость «Черных Псов» – он–то думал, что поет для себя, но не знал, сколь громкий у него голос. Поблизости проходил «Черный Пес», и вот мальчишка схвачен и примерно наказан – ему отрубили язык. Глухонемой, но от рождения одаренный, он воспользовался тем последним, что у него оставалось – зрением, и посвятил себя живописи. «Черных Псов» он звал (про себя, конечно же), не иначе как «чертями», и считал, что нет у людского рода врагов худших, чем они. Поэтому не удивительно, что он бежал от одного такого «черта». Но, когда увидел, что в храм ломятся, и явно намериваются схватить Творимира – он решился ему помочь. И вот дверца за спиной Творимира распахнулась – он не удержался на ногах, повалился в полумрак. Дверцу тут же захлопнули – художник склонился над ним, протянул руку, помог подняться. С другой стороны уже вовсю барабанили. Бриген Марк грязно ругался… А Творимир, вслед за своим новым другом и провожатым бежал по узкому туннелю. Время от времени, живыми маяками попадались факелы. Под ногами сонно журчал небольшой ручеек… – Теперь тебе ну никак нельзя возвращаться!.. – крикнул Творимир. – Что ж твои картины?.. Ну, ничего – с картинами они ничего не посмеют сделать. А ты и в каком–нибудь ином месте творить станешь… Э–Э – да ты все равно ничего не слышишь. Но художник понимал – думал о том же. Позади грохнуло – «Черным псам» удалось выбить дверцу. Вот уже и крики слышны, а хуже того – неистовый собачий гам – в туннеле звуки множились, преображались – оттого казалось, что несется за ними адская свора. Туннель сделал быстрый поворот, и тут дыхнуло ночной прохладой. Впереди – покрытая мшистыми наростами решетка, а за ней чернеет лес. Решетка заржавела, и не хотела поддаваться. Все ближе неистовый собачий лай – вот сейчас выскочат из–за поворота… – Ну, же! – вскричал Творимир, и, что было сил дернул; решетка лязгнула – поддалась вверх. Метрах в ста, за деревьями, зарились факелами городские стены, лениво прохаживался не ждущий никакого лиха дозор… Беглецы бросились в чащу. Деревья стояли плотно, часто подставляли корни, а ветви норовили выцарапать глаза – приходилось выставлять перед собой руки. Изредка попадались окрашенные одноглазой Луной прогалины, еще реже – овраги. Один из оврагов был метров двадцати глубиной, и, если бы художник не оттолкнул Творимира – он с разбега полетел бы в эту ощерившуюся корягами темень. Они побежали вдоль оврага, а погоня не унималась – кровожадно лаяли псы – даже и скрежет их нетерпеливых клыков слышен. Но вот своеобразный мост: с берега на берег перекинут древний ствол с обструганным верхом – по нему и перебежали. Ночь рвалась неистовым собачьим лаем – обернулись – безумные глазищи сверкали уже по стволу, а на том берегу прыгали факелы «Черных псов», озверевших хуже псов настоящих – они готовы были подвергнуть Творимира смертным мукам прямо здесь, в лесу… Но псы так и не перебежали – замерли, словно на незримую стену налетели. Один даже не удержался – соскользнул – полетел вниз, заскулил. Да и остальные щенками заскулили, поджали хвосты, повернулись, и, толкая друг друга, бросились обратно. – А псы что–то недоброе почуяли… – молвил Творимир, и тут же получил ответ. Уныло, чуждо жизни взвыли волки, и не где–то в отдалении, а рядом. Да вот они – стоят в десяти шагах. Никогда прежде Творимиру не доводилось сталкиваться с волками, но все же он знал, что ростом они едва больше собаки. Это же были настоящие великаны – полутора метров в высоту, с громадными, безумными блюдцами глаз. Их вожак даже превосходил ростом Творимира, и, судя по всему, одним махом мог перепрыгнуть овраг, а одним ударом лапы с когтями–саблями переломить взрослого человека. Свет факелов переметнулся через овраг, словно в зеркалах отразился в глазищах вожака – он оскалил клыки. С того берега закричали: – А–А–А!!! Добегались?!!!.. Жаль только, что не мы, а волчьи клыки вас терзать будут!.. «Черные Псы» сами боялись этих колдовских волков – поэтому бросились обратно к городу. Последним, кто оставался на том берегу был Бриген Марк. Он закричал надрывающимся от ярости голосом: – Э–эй, Творимир – а это тебе подарочек за Нее! За то, что из жизни не дал уйти; за то, что в царский горем отправил… Хищно свистнула стрела, миллиардом ос впилась в правое плечо – раздробила мускулы, в кости засела. Меч выпал из обессилевшей руки, а волки учуяли запах крови – медленно, зная, что добыча не уйдет, стали надвигаться. Художник подхватил было меч, но один из волчищ метнулся на него сбоку – не сбил с ног, не разодрал, а только выбил меч из рук. Два человека оказались в плотном волчьем кольце. Вожак присел на задние лапы, а Творимир, держась за кровоточащую руку, прошептал: – Похоже, нас собираются куда–то вести… Ну, поехали – выбирать все равно не из чего… – и уже взобравшись на серую спину, и судорожно ухватившись здоровой левой рукой за шерсть, все стонал. – …Верхом на волке? Это как из сказки. В детстве, на Земле, мне эти сказки мама читала… – он заскрежетал зубами. – …На какой такой Земле? Где, когда это было?.. Как все путается в голове… Кто я?.. Эй, ты слышишь меня?! Ну, что же ты молчишь?!! Так, находясь у грани забытья, закричал он художнику, но тот, конечно, безмолвствовал. Подобно серым теням – голодным отсветам Луны, неслись сквозь лес волки. Только они, век здесь прожившие, могли с такой скоростью изворачиваться среди стволов и кореньев; одним прыжком пролетать и прогалины, и бездонные овраги. Но все же и они едва–едва поспевали за своим вожаком… Вылетающие из черноты, уходящие в небытие стволы слились в сознании Творимира в единую темную нить. Уходили силы, и, засыпая, он надеялся, что очнется в знакомой обстановке – там будут земляне; скажут, что у него был бред, но теперь все в прошлом… Но очнулся он в еще более таинственном месте. * * * Над Творимиром склонялось нечто темное, состоящее из бессчетных наростов и впадин, практически без лица, но с двумя острыми, ядовито–оранжевыми клыками. Задвигались клыки, и заскрежетал вывернутый, безумный голос: – Сколько ты прожил?.. Творимир закашлялся от смрада, и с трудом выдавил: – В голове все спуталось… Ничего не могу вспомнить… Выпустите меня… Клыки выдвинулись, с них закапал едкий яд. – У тебя два пути: либо в мой желудок, либо – служение мне… – Служение… – прокашлялся Творимир. – Я не зря спросила, сколько ты прожил. Тебе не дашь больше сорока. А я прожила пять тысяч лет. Людишки прозвали меня Смертеницей–паучихой. Прежде я ткала паутину – ловила птиц, всякое зверье, а иногда вас – людишек. Но за пять тысяч лет у меня отнялись лапы, и, если бы не помощники мои, волки – я была бы сейчас беспомощна. Теперь у меня появятся два новых помощника. Один – с художественными навыками, будет ткать; второй – то есть ты – будет следить за моим хозяйством. И не думайте бежать… И тут невыносимая боль прорезала правую руку Творимира, он глянул, и увидел, что в отверстие от стрелы входит толстенная нить, берущая начала в отвратительно–склизком брюхе паучихи. Он сразу определил, что нить слеплена не только с нервными окончаниями, но и с костью. Но, когда он увидел молодого художника – задрожал от жалости и негодования. Нити пронизывали его голову – голова распухла раза в два, и походила на готовое лопнуть яйцо… …И началось это кошмарное служение. Творимир ходил в сотканных из паутины, всегда темно–серых залах, и, когда видел в стенах какое–нибудь движение, должен был их разгребать (его руки были покрыты специальной мазью, от которой паутина не липла) - он доставал едва живую птицу, зверька, и нес отвратительной паучище, которая без движения лежала в главной зале. Если же он пытался зверька или птицу освободить – из руки и по всему телу волнами прокатывалась боль. Он не знал, где находятся эти залы, как выглядят снаружи, но то, что они огромны – понял в первый же день. Порою целый час занимала дорога в одну сторону, затем – час обратно к паучище. Раз птица вырвалась из рук, и зацепилась на потолке – ему пришлось карабкаться за ней по выступам и болтающимся нитям. Он упал, но не расшибся – пол оказался мягким, как живое тело… Ему казалось, что в его жилах не кровь, а вязкий, теплый сахар, который туманил сознание, но не давал окончательно забыться. Ленивые мысли сонно крутились вокруг стен, паутины, сна, еды… Кстати, вопрос с едой был решен очень просто: с некоторых нитей капало нечто густо–вязкое, сахарное на вкус – это он и глотал, быстро удовлетворял свой голод… и снова шел–шел–шел – по бесконечной, однообразной череде залов. Лишь единожды его мысли прояснились. Тогда он увидел художника – точнее, то, во что художник превратился – он шел часа два и забрел в эту дальнюю, еще недошитую залу. Вместо одной стены открывалось плотное переплетение черных, плотно сплетенных стволов (там была нехоженая лесная глушь). Там деловито суетились волки: задействованы были их острейшие клыки – ими они впивались в стволы, ожесточенно грызли – летели щепки. Затем на ствол тараном налетал вожак – ствол валился в определенную сторону – иные волки отталкивали падшее дерево передними лапами и мордами… Ну а по краю паучьих стен ползал художник. Он преобразился. Голова его слилась с телом, рук и ног больше не было, вместо них – паучьи лапы обтянутые человечьей кожей. В верхней части головы–туловище у него еще имелось покрытое волдыврями лицо, на лбу появился третий, красный глаз. Он ткал нитью, которую вырабатывала паучиха, и которая тянулась сюда через многие–многие залы (кстати иные нити впивались в его голову). Свое шитье он смазывал липкой слюной, которая беспрерывно стекала из его рта… Творимир остановился, и, не обращая внимания на усиливающееся жжение в руке, сказал: – Ведь ты когда–то был человеком. Слышишь?!.. Что же с нами такое?! Мне страшно! Слышишь?!.. Нам надо бежать отсюда! Он бросился к пауку–художнику, дернул его за поросшую твердым волосом лапу – тот раздраженно зашипел, и оттолкнул его… И вот тогда Творимиру удалось сосредоточить прежде липкие мысли: «Я Землянин! Да – черт подери, Землянин! Я прилетел сюда на космическом корабле, управляемым био–компьютером. Я знаю, как из нужных деталей собрать простейший гипер–движок и лучемет. И я знаю, как объяснить происходящее с научной точки зрения. Эта паучиха – одно из бессчетных порождений живой планеты. У нее развитый мозг, испускающий импульсы на определенный частотах (было бы оборудование, можно было бы сказать на каких именно – хотя зачем?) - эти импульсы управляют примитивными мозгами волков. Для управления же более сложными индивидуумами, такими как я и художник потребовалось вживление нитей непосредственно в организм. По–видимому, какие–то участки нашего мозга перекрываются. И преображение я тоже могу объяснить: через нити органика паучихи сливается с нашими молекулами ДНК. Интересно, а происходит ли обратный процесс с паучихой – принимает ли она человеческие черты… Так, а что с моей рукой?!..» И вот, впервые за нескончаемо долгое время бездумного хождения через залы, он взглянул на свою правую руку: человеческой руки больше не было – была остроугольная, черная паучья лапа. Остальное тело вздулось, кожа была темно–серой и шелушилась… На какое–то мгновенье он ужаснулся, но лишь на мгновенье – затем рука рванула каленым железом. Сознание окуталось липкой вуалью, и ничего уже не хотелось, ничто не ужасало, а ленивые, липкие мысли медленно крутились вокруг паутины, липких капель, которыми он питался, и бесконечной вереницы залов, через которые он шел–шел–шел, не замечая смены дней, недель, месяцев, лет… * * * Паучиха, прозванная Смертеницей, никак не могла утверждать, что ей пять тысяч лет. Она не помнила ни дня, ни года, ни столетия, ни тысячелетия своего рождения, не помнила она и своих родителей. Однако она всегда жила в непролазной лесной чаще. Век сменялся веком, а она все ткала свои хоромы, питалась зверьем, птицами, изредка – людьми. Такая доля вовсе не казалась ей тоскливой – она не знала, и не желала ничего иного. Не стоило ей большого труда управлять волками. Также как домашние псы безоговорочно подчиняются командам хозяина, так и волки подчинялись ее импульсам. Она могла проникать в их сознание, а через нервные окончания получила от них и зрительные образы. Волки умирали, но рождались новые – служение Смертенице было уже в их крови… Паучиха старела очень медленно, но все же старела, и в один день у нее разом отнялись все лапы. Когда к ней попали два человека, она уже совсем изголодалась и большого труда стоило ей тут же их не съесть, но она сдержалась, и использовала их… читатель уже знает, как именно использовала. …Смертеница, впервые за долгие века своего существования, почувствовала скуку. Недвижимая, лежала она в унылой серой зале. Тянулись и тянулись унылые часы, в которых ничего не происходило. Ну, вот войдет этот новый слуга, принесет зверя или птицу – она их сожрет, и вновь часы ожидания – пялится она в одну стену, в другую, и все ничего не происходит… Проходили недели, месяцы, годы – паучище так опротивело это однообразное существование, что она возжелала собственной смерти. И уже без всякого интереса приметила, что плоть ее постепенно обтягивается человеческой кожей… Однажды она поняла, что не может есть сырую птицу и зверя, и с тех пор в ее логове неустанно трещал, причудливо изгибался костер. Она часами могла смотреть на прежде ненавистную пляску огневых языков, и некие неясные мечты ворошили ее сознание. То видела она город деревянный, кишащий полулюдьми–полужуками, то город из бетона и стали – по небоскребам ползали люди–пауки. И еще одно чувство, прежде незнакомое чувство – грусть, все чаще одолевало паучиху. Казалось ей, что прежде жила она в этих городах и утеряла там что–то, только вот что именно – она никак не могла вспомнить… А потом настал день, когда она почувствовала, что «она» собственно не «она», а «он». Мужское, действенное, агрессивное начало постепенно набирало силы, и теперь окончательно вытеснило женское… В тот же день ОН почувствовал отвращение к пище, который принес ЕГО слуга – полутораметровый паук с выпученными зелеными глазищами – от его лап на еде остались слизкие следы, и ОН не смог это есть – остался голодным… …А потом была невыносимая, долгая боль – ОН учился ходить. Да – ОН обнаружил, что у него две ноги, две руки, и все остальные присущие человеку, мужского пола органы. ОН не испугался этого тела. Действительно страшными казались смутные воспоминания о том, что когда–то было иное тело – с шестью лапами, с ядовитыми клыками, с тугим животом набитым порой и человечиной… Ни ноги, ни руки никак не слушались – ОН часто падал, а атрофировавшиеся от долгого бездействия мускулы отдавали ледяной болью… И все же ОН научился ходить… …Вокруг серые паучьи стены – анфилады однообразных залов вытягиваются во все стороны, в бесконечность, а он сидит и думает: «Кто я? Человек? Да – Человек – это не вызывает сомнения. Каково мое имя?.. Творимир. Да – такое имя было дано мне матерью, на Земле. Но было и иное имя – Волод. Когда Волод был мальчиком, ему отрезал язык «Черный Пес», а через какое–то время он, глухонемой стал художником, потом – помог бежать Творимиру. Вместе они попались к паучихе – она запустила нити в их тела, управляла сознанием, преображала в пауков, но не учла обратного процесса. Они превращались в нее, а она – в них. Теперь в этих залах есть раздвоенная паучиха, и два человека гармонично слитых в одном Человеческом теле… Гармонично?.. Да – гармонично. Я не чувствую никакого душевного разрыва, метания меж двумя личностями. Если угодно Волод помимо своей жизни в Царском граде, прожил еще сколько–то лет среди небоскребов, или Творимир – в Царском Граде. Добавились воспоминания, чувства – но они не противоречат друг другу. Теперь Творимир – художник, а Волод – без труда соберет гипер–движок и лучемет. Каким же будет МОЕ имя? Волод или Творимир? Творимир все же старше Волода, поэтому пусть будет Творимир. Ну, вот – и это решение далось мне без каких–либо противоречий… Кстати, тот, прежний Творимир имел привычку выражать свои чувства вслух, Волод привык к молчанию, и вот теперь я склонен к внутреннему, упорядоченному размышлению. Что же – замечательно – это хорошая черта. Теперь надо оставить это унылое место, и идти куда–то – пока не знаю, «куда», но я должен найти и вспомнить что–то очень важное». И вдруг этот «новый–старый» Творимир почувствовал, что он не один в этой зале. Глянул – так и есть! Перед ним стоял двухметровый паучище с выпученными, бесчувственными глазищами, и угловатым, словно из железа выкованным телом. Это было то, во что преобразилось бывшее тело Творимира. В очередной раз принес он пищу, и вот теперь окончательно осознал себя пауком. Перед ним стоял набор мяса и костей, которым можно полакомиться. Большой Кусок Еды – это единственное чувство, которые вызвал в нем Творимир–Человек. И он отдал предпочтение Большому Куску Еды, перед Малым Куском Еды. Дохлая птица с хлюпом пала в стекающую из его пасти слизь – он приготовился к прыжку. Человек побежал, но куда ему тягаться с шестью паучьими лапами – всего–то две ноги, да и те еле движутся! Паук устремился за ним, вот сейчас схватит!.. Но в мгновенья, когда Паук осознавал себя, Творимир действовал – он вымазался той слизью, которая использовалась для вынимания попавших из паутины. И вот теперь, когда паук погнался за ним, он повернул к стене, и также легко, как нож через топленное масло прорвался через нее. Он оказался в непроглядной, ночной чаще, а за сзади высилось нечто темное, огромное – из глубин «паучьего дворца» слышались яростные вопли, стены выгибались от неистовых ударов, однако, выдерживали этот напор. Была опасность, что паук призовет волков, но этого не случилось. Паук вообще забыл об ускользнувшей жертве – он почувствовал, что в его покоях есть еще и второй паук – да – тот самый, бывший когда–то Володом. Покои были его и только его (также считал и паук–Волод), и теперь они должны были столкнуться в схватке, по истечении которой один должен был наполнить желудок второго… Ну, а Творимир бежал сквозь темный, ночной лес… * * * Уже с первыми лучами зари, запыхавшийся Творимир выбежал на широкую пустынную дорогу… Выбрал одно направление и пошел. До самого полудня никого не попалось навстречу, но после стал нарастать шум. Бросился в придорожный орешник, припал к земле… Долго ждать не пришлось. Вот скачут: грозный Царь, рядом с ним – Бриген Марк, причем в той сшитой под местный фасон одежде, в которой он спустился с атмосферной станции. Ну а дальше – сотни Государевых воинов, в красных и черных одеждах, и изредка, меж ними – земляне. Зрелище было столь неожиданным, что Творимир вздрогнул – он то считал, что они навсегда канули в истории, ведь с их разлуки минули десятилетия. Подумал, что это призраки, но вот услышал насмешливый голос Царя: – Что ты, Бриген, такой бледный?.. Перепил вчера, да?.. – Ничего не помню… – стенал, мучимый похмельем Бриген. И тогда понял Творимир – это не призраки. Броситься к ним? Но ведь там «Черные Псы» – а перед ними и страх, и отвращение, и ненависть. Ведь в бытие Волода один из них отрубил мальчику язык, да и сколько всяких зверств видеть довелось – всё и не упомнишь. Но все же он переборол себя, крикнул, и, подняв руки, бросился им наперерез. – А–а – это Творимир. – прохрипел Бриген Марк. – Ты куда сбежал? Жаркий пульс метнулся Творимиру в голову – сейчас схватят, повезут на муки, казнят – ведь он сбежал из «Черных Псов»… Но вот усмехнулся Царь: – Он тоже вчера перепил!.. – А что было? – осторожно спросил Творимир. – Не помнишь? – осведомился Царь. – …Так хлебнул нашего особого вина, и понесло тебя во двор. Думали вернешься – не вернулся. Стали стражей допрашивать, выяснилось – перемахнул кто–то через стену… – Черт! – выругался Бриген. – Из–за тебя еще нервничать пришлось! Дьявол! Тут лес знаешь, какой! А ночью – волки выли. Думали – сгинул. А ты вон – целехонек!.. – А атмосферная станция, когда упала? – растеряно спросил Творимир. – Позавчера. – простонал Бриген. – Подать ему коня! – крикнул Царь. – Что же – неужели все привиделось? – Что привиделось? – насторожился Тиран. – Да так ничего… Бриген Марк все это время внимательно разглядывал Творимира, и вот сказал: – Может, я вчера и перепил, но все же Творимира хорошо помню. Ты раньше другим был – и лицом, и фигурой. – Бриген прав. – кивнул Царь. – За ночь у тебя лицо изменилось. Знаешь, на кого ты похож?.. На живописца нашего – Волода. Живет в храме, ни с кем не общается, потому что нем – язык длинный был, ему и укоротили; ничего не слышит, потому что от рожденья глух. Такого живописца и в иноземных краях не сыскать, а без таланта – давно бы на плаху пошел – много на него наговаривали. Но Волод в городе, а ты здесь, так что садись на коня – поскакали к Яслям Богов! |
|
|