XVIII

— Светланка, слушай, меня в Москву посылают, ме­сяца на три. И вот я подумал: что, если нам всем вместе поехать, лето пожить дома? Как ты скажешь?

— Когда ехать?

— В конце июня.

Три месяца — значит, и сентябрь тоже... Значит, и в этом году с работой не получится. Но зато не думать о даче. И Димке там будет неплохо — сад. Интересно, ко­гда у Нади отпуск. Кажется, она приезжает к матери каждый год. Ну, и увидит, что Косте хорошо, что у него сын растет... а у нее-то дочка!

Все эти мысли и даже глупая, чужая какая-то мысль о преимуществе сына перед дочкой промелькнули, пока наливала Косте суп.

— Поедем, конечно.

У Кости виноватый вид.

— Я ведь знаю, ты хотела осенью вернуться в школу, если как-нибудь удастся пристроить Димку. Но ведь, я думаю, и среди года можно?

— Да, может быть. Костя, но ведь там твои родствен­ники живут, как же мы?..

— Тетя Леля сейчас одна. Ее дочка геолог, уезжает на целое лето. Да ведь три комнаты. Разместимся. Я ду­маю, она тебе поможет с малышом. Тетя Леля очень ми­лый человек. Хотя...

Это «хотя» повторилось позднее, когда они все трое сидели в поезде.

— Я тетю Лелю очень люблю,— говорил Костя,— хотя она немножко, как говорится, «с чудинкой». И мама ее любила. В общем, она очень милый человек, но...

— Ничего,— весело сказала Светлана,— я теперь знаю: у каждого человека, как у точного прибора, своя «поправка» и, если эту поправку знать...

— Вот-вот.

От станции шли молча. Светлана чувствовала, что Ко­стя взволнован — почти четыре года он не был здесь, со смерти матери. И самой было тревожно и странно. Так часто приезжала сюда на каникулы, еще девочкой, столь­ко связано с этими местами и хорошего и грустного...

Много новых домов. Молодые деревья подросли... Во­круг соседнего участка — новый забор...

А вот икалитка — старая знакомая.

Костя нес чемоданы, Светлана — Димку. В саду стоя­ла худенькая девушка с очень светлыми волосами, заго­релая, в сарафане. Обернулась на скрип калитки — и оказалась довольно-таки уже старой женщиной. А во­лосы такие светлые потому, что наполовину седые. Ли­цо доброе, рассеянный взгляд, морщинки около губ и глаз.

— Костя, папиросы у тебя есть?

— Есть, тетя Лелечка, вот, пожалуйста.— (Специ­ально для нее на вокзале купил.) — Здравствуй, между прочим.

Тетя Леля закурила, прищурилась и только тогда на­конец поцеловала его в щеку:

— Здравствуй, дорогой. А это Светланочка? И сын? Очень приятно. Костя, я нашла на чердаке твою старую кровать. Только сегодня класть туда мальчика нельзя: я покрасила ее масляной краской и она пачкает.

На площадке перед террасой действительно стояла не­множко уже помятая, но свежевыкрашенная белой кра­ской детская кроватка.

— Неужели я когда-нибудь в ней спал? Удивительно, как она сохранилась!

Тетя Леля продолжала, вся в облаках дыма:

— Сегодня ко мне заходила Александра Павловна Зи­мина, так она говорит, что эта краска никогда не высох­нет, что у них один раз покрасили такой краской кухон­ный столик... Не люблю я ее,— перебила она самое себя,— и Надю не люблю. Вот муж у Нади очень приятный. А девочка у них чудесная. От моей Зиночки вчера было письмо, так она пишет...

Светлана все еще стояла с Димой на руках, ища глазами скамейку, чтобы присесть: как-никак хоть и ху­денький, но девять килограммов Димка весил. Костя один чемодан держал в руке, другой поставил на землю, когда доставал папиросы.

— Тетя Леля, может быть, мы войдем в дом? А то, я вижу, Светлана...

— Да, да, как же, идите, разумеется. Не зацепитесь за кровать. Эта краска ничем не отмывается. Обед я се­годня не варила, но есть молоко и яйца...

Они вошли в дом. Тетя Леля вынула из буфета стакан молока и два яйца. И вдруг оглянулась тревожно:

— Где же мои кошки? Я вижу только двух!

Она поспешила на террасу. Обернулась на ходу:

— Костя, вы устраивайтесь у мамы в комнате и в столовой, а я буду у тебя.

Каждый раз, когда бывала у Зинаиды Львовны, Ко­стиной матери, Светлана, немножко уже забыв, какая крошечная эта квартира, удивлялась заново. Теперь все показалось ей еще миниатюрнее.

Самая большая комната — спальня. Кровать, диван, письменный стол, полка с книгами — вот и все. Пожалуй, вот здесь, у окна, поместится Димкина кровать — когда высохнет краска.

Краска не просыхала в течение пяти дней. И все это время Светлана была как связанная. Даже когда Димка спал днем, было страшно — того и гляди, свалится с большой кровати. Пробовала укладывать в гамаке — че­рез полчаса отчаянный вопль: зареванный Димка выпол­зает из-под гамака на четвереньках. Хорошо еще, что не­высоко и упал вместе с подушкой и одеяльцем.

Когда краска подсохла, стало спокойнее. Кровать вы­носили с утра в сад или на террасу, там и резвился Дим­ка, как маленький веселый зверек в клетке.

Тетя Леля действительно оказалась очень милым че­ловеком и старалась помочь Светлане чем могла, но...

Когда она брала на свое попечение Димку, а Светлана уходила в кухню или занималась уборкой, то и дело слы­шались, как призывы о помощи, неразрешимые вопросы:

— Светлана! Димочка кашу съел, а кисель не хочет есть! Что делать?

Или:

— Светлана! Димочка лезет под письменный стол! Что делать?

Иногда тетя Леля выходила с Димкой погулять за калитку, разумеется недалеко — вдоль огородов, до березо­вой рощи на берегу реки. В первый же раз потеряли пи­нетку. Старые Димке были уже малы, пришлось ждать, когда Костя привезет из Москвы. Тетя Леля очень рас­страивалась. Расклеила на столбах и деревьях объявле­ния: «Потеряна детская туфелька-пинетка, правая, корич­невая, с красным шнурком. Нашедшего просят вернуть по адресу: Лесная улица, дом 5, Лебедевой, за вознаграж­дение». После этого в течение недели приходили сосед­ские ребята, приносили старые туфли и тапочки, годные только в утильсырье, от самого маленького размера до сорок второго включительно, серьезно спрашивали:

— Это ваша туфелька-пинетка?

Наконец Косте это надоело, он пошел как-то вечером и сорвал все объявления, ничего не сказав тете Леле.

А все-таки, хоть и со странностями тетя Леля, хорошо, что она тут, рядом. Есть с кем поболтать, поспорить о по­литике, от кого получить женский, доброжелательный со­вет — о фасоне платья, например, или о том, какого цвета плащ лучше купить.

— Тетя Леля, какой мне лучше, как по-вашему: голу­бой или розовый?

Плащи такие теперь все носят, прозрачные, яркие, из пластмассы, в дождливый день расцветают улицы; давно такой хотелось, и вот увидела в универмаге.

Тетя Леля, прищурившись, оглядела Светлану с голо­вы до ног.

— Розовый, конечно.

— Боюсь, не ко всякому платью пойдет.

Пересмотрела платья. Купила розовый. И правильно сделала.

Костя сказал: «Ты в этом плаще похожа на конфет­ку, завернутую в целлофан». Одобрительно сказал.

Костя уезжал на целый день, а лето выдалось тревож­ное, и хорошо было не оставаться одной с малышом и сво­ими мыслями.

Провокация в Берлине... Июнь!.. И те же числа по­чти. Неужели есть люди, которые после всего, что было, хотят войны?

...Как-то в выходной день к Светлане приехали подруги: школьные и с которыми жила в детском доме. Влете­ли шумно, заполонили сразу все маленькие комнаты, тер­расу, сад. Увидели Костю, замолчали, смутившись. Цере­монно поздоровались, зашумели опять.

Алла Нежданова кончила пединститут, уже получила назначение в московскую школу. Галя Солнцева перешла на третий курс. Нюра Попова в институт не попала, ра­ботает бухгалтером. Аня-Валя учились в техникуме, те­перь тоже работают.

— Олечка, а ты?

Оля Рогачева, самая маленькая из детдомовских дру­зей, изменилась, естественно, за эти три года больше всех. Окончила школу, готовится к экзаменам в институт.

Стройненькая, с кукольно-светлыми волосами, приче­санная совсем уже по-взрослому и даже модно. Ей идет.

В особенности глядя на нее, Светлана почувствовала, что переходит уже в следующее, старшее поколение. И что немножко отстала, по-женски отстала от столичных по­друг. Нужно что-то сделать с волосами и платье, пожа­луй, пальца на два...

Алла спросила:

— А как же ты, Светлана, с работой?

— Пока не выходит. Может, с середины зимы. Алла осуждающе покачала головой:

— Я бы ни за что не бросила!

— Так я же не бросила!

Алла совсем уже без пяти минут учительница, и даже летнее платьице в цветочках сидит на ней солидно и строго.

Говорили о том, кто куда уезжает на каникулы или в отпуск, с путевками или «диким» образом. Светлана вспомнила, как ездила с Костей на Черноморское побе­режье в позапрошлом году, первый раз видела море... Хо­рошее было лето!

Димка спал. Смотреть его Светлана не дала, боя­лась — разбудят. Разбудили все-таки. Кроватка стояла в саду. Димка сел, отбрыкнув одеяльце, потом встал, то­ненький, в длинной рубашечке, до самых пят, розовый, черноглазый, задичился немного, просиял, увидев мать, протянул к Светлане ручонки и явственно выговорил: «Ма!»

Девушки застонали от восторга. Димка пошел по ру­кам, истисканный, не плачущий, но встревоженный, успо­коился наконец у Светланы на коленях — она стала кор­мить.

— Котлетку ест! Подумайте только!.. Яблоко грызет! Девочки, совсем как настоящий!

Девушки притихли, с нежностью смотрели на Свет­лану и на малыша.

И каждой даже взгрустнулось немножко. Счастливая Светланка!

— Нет, товарищи! — сказала вдруг Алла, как бы от­талкивая от себя рукой все Димкино обаяние.— Непра­вильно это!

— Что неправильно? — спросила Галя Солнцева.

— Неправильно, что Светлана, педагог по призванию, даже потомственный педагог,— неправильно, что она бросила школу и вбивает себя в одного своего малыша! Пускай очень симпатичного, не спорю!

— Алла, так я же буду работать!

— Где уж тебе!

— Погоди, вот выйдешь замуж, заведешь себе...

— Не собираюсь выходить!

— Все мы не собираемся замуж выходить! — неожи­данно поддержала Светлану Олечка Рогачева.— А Свет­ланке не повезло: офицерская жена — существо неосед­лое. Правда, Костя? Кроме того, она ничего не умеет де­лать вполовину.

К этому времени Димка уже покончил с яблоком и то­пал по дорожке, вызывая восхищенные возгласы гостей. Оля ходила за ним следом — боялась, упадет.

— Хотите, девочки, я вам расскажу, что вы будете делать, когда заведете своих вот эдаких? — весело спро­сила она.

— Просим, Олечка, просим! — Это Костя подал голос с террасы, где он сидел, с явным интересом прислушива­ясь к разговору.

— Хорошо, я вам расскажу. Идем, Димок, предска­зывать им их будущую семейную судьбу. Ты, Аллочка, с первых же месяцев отдашь своих в ясли на пятидневку, а сама будешь в школе преподавать и писать кандидат­скую диссертацию! По воскресеньям будешь обучать своих детей печатать на машинке, и, когда диссертация будет написана, твои дети ее дисциплинированно, без единой ошибки перестукают.

Оля отвернулась от Аллы, остановилась перед Галей Солнцевой.

— У Гали очень хорошая мама. Конечно, она не отка­жется быть хорошей бабушкой. Судьба Галиных ребят в надежных руках.

— Олечка, а мы? — спросили Аня и Валя, сестры-близнецы, очень похожие друг на друга.

— Аня-Валя выйдут замуж тоже за близнецов и бу­дут ходить на работу по очереди — одна работает, другая дома с ребятишками сидит, все равно они у вас все оди­наковые будут, не разберешь, какой чей!

— Здорово! — сказала Нюра Попова.— Олечка, а я?

— У Нюры младенец будет востроносенький и само­стоятельный, сам себя пеленать, сам себя искусственно вскармливать — маме никаких хлопот.

Светлана, любуясь Олечкой, смеялась вместе со всеми. И вдруг вспомнилось, как после войны приехал в детдом Олин отец. А Оля и ее братишка, маленькие и жалкие не узнали его, испугались — он танкистом был, в танке горел, все лицо в ожогах...

К этим ребятам было даже какое-то материнское чув­ство.

Радостно думать, что выросла Оля хорошей — и хоро­шенькой, между прочим! — и умницей. Заботится об отце и братишку ведет, говорят, твердой рукой.

— Олечка, ты ничего не сказала про себя.

Нюра Попова, немного уязвленная своим будущим востроносеньким младенцем, заметила не без яда:

— У Олечки отец в военной академии работает, вы­даст ее за генерала, квартира из четырех комнат, две домработницы...

Оля согласилась добродушно:

— Еще один вариант. Могу добавить в защиту Свет­ланы, что «детоводство», как мой папа говорит, занятие трудоемкое, но увлекательное, увлекательное, но трудо­емкое. По себе знаю: один мой братец чего стоит, а ведь Славка у нас хороший мальчик. Будет у тебя, Алла, свой, и никуда ты от него не денешься!

Вечером, после купания, гулянья, игры с Димкой, со­брались уезжать.

— Рано еще,— сказала Светлана.

Но вспомнили, что хотели попасть в кино на 10.30.

— Светик! А ты поедешь с нами? Мы ведь и тебе би­леты взяли... два билета, можешь с Костей. Картина за­мечательная! Все очень хвалят.

— Галочка! Да как же мне: сейчас Димку кормить. Она проводила их до мостика. Вернулась. И стало ей

чуточку грустно. Потом понесла Димку в дом. Он улыб­нулся, уже сонно. Светлана ему ответила:

— Нет, Димок, это все-таки самое лучшее на свете!

— Что самое лучшее? — спросил Костя. Светлана прижала к себе Димку:

— Вот это.

А девушки, идя к станции, жалели Светлану, и каж­дая порадовалась за себя: свобода — это пока тоже очень хорошо.