XVII

В шалаше все спокойно. Если бы не бояться могущих прийти напастей и болезней, можно было бы сказать, что в шалаше — рай.

Но Димка такой тоненький и хрупкий, не бояться нельзя.

Хрупкий и нежный, как девочка, но не отстает от сво­их сверстников, толстоморденьких, толстоногих. Положен­ный на животик, отталкивается ручонкой и сам с лихим воплем переворачивается на спину. Радостно блестит черными глазенками, чувствует себя героем. Оптимистом был, оптимистом и остался.

А вот он уже стоит на четвереньках в широких поло­сатых штанишках-ползунках и даже немножко передвигается по кровати при помощи рук, ног и головы.

Сидит, обложенный подушками, гремит целлулоидным розовым попугаем... А вот и сам начал садиться. Отгрыз помпон на шапочке резинового головастого морячка; это значит — чешутся десны, два зуба уже есть.

Иногда Тоня и Саша Бобровы приносят своего сыниш­ку в гости, и два малыша, посаженные на ковер, с любо­пытством разглядывают друг друга. Димка, живулька и непоседа (кроме того, дома и стены помогают!), не дичит­ся нисколько, делает все авансы, бросает в гостя розовым попугаем, морячком с отгрызенной шишечкой на шляпе: на, мол, догрызай, мне не жалко! Натура у Димки широ­кая, щедрая, Димка протягивает гостю обсосанное пе­ченье: угощайся!

Боря Бобров смотрит исподлобья светлыми, узкими серьезными глазами. По сравнению с Димкой он похож на борца-тяжеловеса (а Димка не больше чем борец в весе мухи). Характер у Бори мрачный и нелюдимый. Как ни старается расшевелить его вертлявый хозяин, расше­велить не удается. Все Димкины авансы обычно конча­ются тем, что Боря вдруг подбирает губы, краснеет и на­чинает реветь не по комплекции тонким, пронзительным голосом.

Тоня сейчас же хватает его на руки.

— Дикий он у нас!

Когда гости уходят, родители единогласно решают, что этот мрачный ребенок и в подметки не годится их сыну.

— Да и вообще, Костя,— говорит Светлана,— ведь сколько я вижу ребят в сквере, в консультации, — ну вот скажи объективно: пускай худенький, пускай отстает в весе, но ведь Димка же самый симпатичный! Ну скажи!

И Костя подтверждает объективно, с полной готовно­стью, что другого такого милого парня, тем более дев­чонки, не существует, да и не может существовать на свете.

Иногда перед уходом, втискивая сынишку в синий, на вате, с застежкой-«молнией» стеганый конверт, родители Бори начинают упрекать друг друга.

— Дикарем воспитала,— говорит Саша.

Тоня сейчас же огрызается:

— Сам воспитывай! Много ты мне помогаешь воспи­тывать?

— Кутаешь ребенка,— говорит Саша, принимая на руки синий конверт.

— А тебе хочется, чтобы ребенок воспаление легкого схватил?

— Закалять нужно, чтобы не простужался!

— А кто обещал по утрам гимнастику с ним делать?

— Да где же мне? Ведь служба, мне вставать в шесть часов!

— Ах, ты служишь, ты занят, это одна я бездель­ничаю!

Дверь за ними захлопывается. Но слышно, как они продолжают спорить, сходя с лестницы.

А трудоемкое это все-таки дело — сынишку воспиты­вать, если хочешь, чтобы все было по правилам.

Учебники, те, которые Алла подарила, на полке ле­жат. Бывает, даже книгу в руки взять некогда. Хорошо, если газету успеешь просмотреть, послушаешь радио.

Но все события большого мира кажутся уменьшенны­ми и отодвинутыми, будто рассматриваешь их, перевернув бинокль узким концом вперед.

Даже если переворачивается бинокль и начинаешь ви­деть крупным планом то, что происходит в большом мире, видишь по-новому, с точки зрения матери, применительно к Димке.

Годовщина победы под Сталинградом. Сыночек, ма­ленький мой, неужели еще когда-нибудь возможна такая война?

А кто-то уже подсчитал, во сколько раз турецкий сол­дат дешевле американского. И что при улучшении коэф­фициента полезного действия атомной бомбы убийство одного человека будет стоить в среднем лишь один доллар.

...Блестящая победа наших конькобежцев... Вот это веселая победа, без всяких тревожных мыслей!

Интересно, с какого возраста можно ребят учить на коньках кататься? Когда начинала сама?

И далеким кажется — и близким...

Отец почти каждое воскресенье; коньки под мышку, дочку за руку...

Как она говорила, та женщина: «Оглянуться не успе­ете — сын в школу пойдет, из школы — в институт...»

— Костя, кем Димка будет, когда вырастет? Как ты думаешь?

Они сидели за столом, ужинали. Димка еще не спал. Лежал в самой непринужденной позе: пальчик левой ноги во рту. Костя усмехнулся.

— Не знаю. Пока не задумывался над этим. Вот по­чему ты так рано себе выбрала профессию, я знаю. Из-за Ивана Ивановича, математика вашего. Ну, конечно, и мама твоя... Ты, должно быть, вот в таком еще возра­сте,— он показал на Димку,— решила стать педагогом.

— Нет, Костя, сначала я хотела стать летчицей. А по­том, когда мне уже было лет пять, мама взяла меня с собой в школу — после экзаменов, или в последний день занятий — не помню. Мама посадила меня в раздевалке и сказала: «Сиди здесь». Я сидела. Подошли две девоч­ки, спросили: «Ты кто?» Говорю: «Светлана».— «Какая Светлана?» — «Соколова».— «А мама твоя кто?» — «Та­тьяна Дмитриевна». Они радостно так: «Девочки, девоч­ки! Это дочка Татьяны Дмитриевны!» Кто-то спросил: «А почему ты на маму не похожа? Почему черненькая?» Я говорю: «Потому что я похожа на папу». Взяли меня за руки и повели по всем классам, по всем этажам. И со­общали всем: «Это дочка Татьяны Дмитриевны!» И я поняла, как здесь маму любят... Потом, конечно, меня­лись мои будущие специальности, но воспоминание об этом дне, пожалуй, было решающим.

К концу мая Димка уже крепко стоял на ножках и бойко передвигался по кровати, держась рукой за пере­кладину.

— Он у тебя рано пойдет,— говорили мамы в сквере. Приятно было поставить Димку на скамью и слушать, как восхищаются прохожие:

— Смотрите — крошечный такой, а вот-вот сам пой­дет!

Как-то подсела пожилая мама, которая рассказывала о своем большом сыне. Поздоровалась приветливо. Изме­нилась она: похудела, постарела.

Светлана спросила:

— Как поживаете? Вы не хворали? Что-то давно вас не видно.

И совсем нечаянно, вдруг, та рассказала о своей беде. Ушел муж, у него другая семья. Сын переживает... Да и материально труднее стало.

— Ведь я не работаю. Да и специальности у меня ни­какой нет. Правда, муж дает деньги, сына он любит, все­гда баловал: хочешь телевизор — вот тебе телевизор, за­хотел мотоцикл — на тебе мотоцикл. Теперь, конечно, не то, приходится жаться. А когда-то еще мальчик на ноги встанет!

Светлана невольно прижала к себе Димку.

— Ведь ваш мальчик кончает в этом году?

— Да, скоро экзамены. В институт хочет потом. Отец обещал помочь. Если поступит и уедет учиться, я тоже с ним. Уж как-нибудь устроюсь. Не могу одна.

Встала и пошла отяжелевшей походкой. Светлана, по­садив на колени Димку, долго смотрела ей вслед.