"Фантастика 1990 год" - читать интересную книгу автора (Фалеев Владимир, Теплов Лев, Гай Артём,...)Махкам МАХМУДОВ. Я - ВАША МЕЧТА Фантастический рассказ [Переработанный и дополненный вариант.]Ему показалось, что он раздвоился, раскололся пополам, и одна половина была горячей, как огонь, а другая - холодной, как лед, одна была нежной, другая- жестокой, одна - трепетной, другая - твердой, как камень. И каждая половина его раздвоившегося Я старалась уничтожить другую. Рэй Брэдбери. 451° по Фаренгейту Кто-то позвонил. Настойчиво, нетерпеливо… Я поспешил открыть. В двери стоял… гость. Он был очень похож на меня, но выглядел старше моих лет, и тем не менее на его усталом лице, озаренные каким-то внутренним светом, сияли молодые глаза. – С днем рождения, Бехзод! Я совсем забыл о том, что у тебя сегодня такой день. А ведь ты, наверное, уже и гостей пригласил, да не каких-нибудь, а знатных. – Да что ты! - попытался оправдаться я, хотя он попал в самую точку.- Только вчера узнал, сколько мне лет, да и то спасибо нашему главному художнику… он напомнил… Я сказал это, конечно, желая подчеркнуть свою близость к главному художнику нашего театра. – Кажется, я пришел некстати?- пробормотал гость, переминаясь с ноги на ногу и раздумывая, зайти ли ему в холл. Ему, видимо, было небезразлично все, что творилось за порогом этой квартиры, и он бегло осматривал полотна, висевшие в прихожей. Что ему ответить? Внезапно нахлынули неприятные воспоминания, связанные с моим двойником. Незадолго до его прихода я принимал на своей вилле на зеленой окраине столицы гостей - людей солидных, с положением. Теперь мои друзья - знаменитые поэты, кинорежиссеры, театральные критики, лауреаты, заслуженные деятели. Разговор шел о моих работах. – А что скрывают недра этих гор? - спросил хорошо известный во многих странах сотрудник влиятельной газеты “Вэг”, указывая на одно из полотен. Гости с нескрываемым удивлением посмотрели на него. – Кроме бурной реки, я ничего не вижу,- иронически заметил поэт Аз. Этот плюгавый, но высокомерный человечек сочинял весьма посредственные стихи, зато не признавал великих своих современников, всех до единого называя бездарями. А я его уважал - он хвалил мои картины. – Вот как! Но ведь здесь изображен лес, в котором, пожалуй, можно заблудиться,- слегка улыбнувшись, вставил сидящий рядом с Азом располневший, с рыжеватыми усиками, композитор Сайф. Еще совсем молодым он писал хорошую музыку на пустенькие стихи бездарных поэтов Икарии. Но мы так привыкли к этому, что, поступи он иначе, мы, пожалуй, его не поняли бы. – Что вы, что вы! Или я не разбираюсь в искусстве,вмешался худощавый черноглазый искусствовед Оар,- или вы нарочно не замечаете газель, жадно пьющую воду из ручья? Посмотрите, как она пуглива - любой шорох, и она готова обратиться в бегство… Оар прекрасно разбирается в искусстве, но почему-то расхваливает художников, о которых заведомо знает, как они бездарны. Каждый, конечно, понимает, что это нехорошо, но никто не скажет Оару в лицо всего, что о нем думает. Ведь тогда придется выслушивать правду о себе. А у кого из нас нет своей “ахиллесовой пяты”?! Только глупцы не стесняются говорить все, что им вздумается, но кто же пустит такого человека в порядочное общество! Сегодня все наперебой расхваливали картины, хотя прекрасно знали, что создавал их не я. Вокруг этих картин споры не утихают до сих пор, это - настоящее искусство. Странные с современной точки зрения, они полны необъяснимой загадочности и очарования, от них трудно отвести взор. И мои друзья, пожалуй, искренне хвалят их наперебой. Но догадываются ли они, как я ненавижу эти картины? Ненавижу, хотя они висят в моем доме, хотя многие восхищаются ими. Теперь я не могу так писать. Да и зачем? Мои друзья рады, что я пишу уже иначе. Они знают, что такие картины не в почете. Славу мне принесут произведения, которые я создаю сейчас. – В молодости ты был выдающимся художником,- вздохнув, заметил мой друг-искусствовед. Говорит он об этом всякий раз, когда приходит ко мне. И всякий раз я затрудняюсь понять: восхищается он тем, что было, или сожалеет? А может быть, он иронизирует? Может быть, не верит, что я имею к этим - картинам какое-то отношение? Пусть эти картины писал мой двойник, утверждающий, что это - различные воплощения его возлюбленной, прекрасной Феи. Но ведь когда-то и я любил ее! Правда, истинным влюбленным был не Я. Ибо… Я облокотился о спинку дивана, рассеянно слушая разговор. Взор мой бесцельно скользил по пейзажу. Вдруг перед глазами стали всплывать картины детских лет. Только видел я их как-то странно, отчужденно - будто не мое это было детство, а другого человека… Кто он, мальчуган со светлыми глазами? Он очень похож на меня. Однако это не я. У него есть сердце. Настоящее сердце. А у меня его нет. Об этом люди не догадываются. А может, и догадываются, но те, у кого, возможно, тоже нет сердца,- молчат. Впрочем, мне не дано судить об этом. Вечер. На широкой лужайке вместе с другими детьми сидит этот очень похожий на меня мальчик и слушает сказки. Он слышит таинственный шорох в густой чаще деревьев. Издалека доносится глухой крик совы. Над полем джугары по небу медленно плывет Луна. Ее голубоватым светом окутан огромный платан, простерший густые ветви над онемевшим от любопытства и душевного трепета мальчуганом:… Матушка любила рассказывать нам о Синдбаде-мореходе и страшном одноглазом циклопе. Убаюканный ее певучим, сладким голосом, сквозь дрему я смотрел на огромную чашу неба, по которому, как блестящие зернышки проса, рассыпаны звезды. А в предрассветный час, когда начинал хрипло кричать петух, я, конечно же, не спал и не мог оторвать глаз от Млечного Пути - мне казалось, что рассвет начинается там, на затерянной в огромной бездне дороге. Кто проложил ее? Иногда мать рассказывала о прекрасной фее Дурдане. “Дурдана - вечно юная красавица; тот, кто встретит ее и полюбит, тоже будет жить вечно,- говорила мать, и странная улыбка озаряла ее лицо.- Дурдану могут увидеть лишь одаренные и благородные люди, потому что Дурдана - фея вдохновения”. Я повзрослел, уехал учиться, чтобы стать художником. И все это время жил сокровенной мечтой - увидеть вечно юную фею Дурдану. Я полюбил ее. Oднажды всю ночь напролет я читал старинную книгу. В предрассветный час, когда солнце только-только начинает золотить краешек неба, возник перед моим окном великолепный пейзаж: на изумрудном поле розовели кроны персиковых деревьев, белопенными стали урючины. Сладко веяло чем-то нежным, прохладным. Вдруг легкий порыв ветра неслышно открыл дверь. Я повернулся - и онемел! Передо мной стояла она, моя фея! Глаза ее были грустными и задумчивыми, длинные ресницы едва заметно трепетали, словно она хотела что-то сказать - и не решалась. В это мгновение я услышал дивную музыку, вся комната наполнилась сияющим светом. Неужели это запела моя душа?! – О, не удивляйтесь! - раздался нежный голос.- Да-да! Я - фея, я - ваша мечта. Я - Дурдана. “Конечно, конечно! Кем же еще можешь ты быть, прекрасная незнакомка, явившаяся мне на рассвете, словно солнечный луч! Наконец-то! Я ждал тебя столько лет!” - хотелось мне крикнуть, но слов не было. Дурдана поняла мое волнение… Она улыбнулась и, едва придерживая длинный подол голубого воздушного платья, присела на край моей постели. – Вы не уйдете? - прошептал я. Юная фея нежно посмотрела на меня и опять улыбнулась. Эту улыбку не передашь ни словом, ни краской, ни звуком. Ее можно только бесконечно созерцать. И тем не менее я взял кисть. Она сидела тихо и разглядывала книги в шкафах, этажерках, полках - мое основное достояние. А я писал, ни на миг не задумываясь над тем, что делаю,- кисть сама, казалось, летала по холсту. …Вдруг эту благоговейную тишину разорвал хриплый крик петуха. Первый луч солнца упал на подоконник. Встревоженная фея поднялась, положила книгу на ту же полку, откуда взяла. – До следующей встречи, мой друг! Я вновь приду! - И, легко придерживая двумя пальцами подол чудесного.платья, мгновенно исчезла, растаяла, как в тумане… Долго я стоял, глядя туда, где только что улыбалась девушка неземной красоты. Потом перевел взгляд на холст. И… о чудо! С полотна на меня глядели изумительные глаза газели - пугливой, грациозной. Словно она пришла на водопой и засмотрелась на водную гладь, в которой переливами света играла горная речка… Она снова пришла ко мне, Дурдана! Теперь я уже ждал ее, ждал и холст, натянутый на подрамник в моей комнате. Я не знал, смогу ли снова работать, но разве можно забыть те минуты, когда моей рукой двигало вдохновение… Дурдана навещала меня еще и еще. Я перестал бывать на занятиях. До рассвета писал, а потом в изнеможении валился на кровать и как убитый засыпал. День и ночь смешались… Но однажды фея пришла очень печальная. “Случилось недоброе”,- подумал я. – Вы разве ничего не знаете? - спросила она, присев по привычке на краешек моей постели.- Вашего любимого учителя… Глаза ее затуманились… – Что с ним? - прошептал я, сраженный догадкой. Дурдана пересела поближе, словно готовясь рассказать мне длинную историю, и доверчиво улыбнулась, заметив, как я заволновался, почувствовав ее близость… – Он, как и вы, когда-то любил меня. Но в этом мире трудно тому, чьи чувства чисты. Я и впрямь слышал нечто подобное, когда мы впервые встретились с господином Хамави в аудитории театрально-художественного института. С содроганием я вспомнил его первые уроки рисования. Новый учитель живописи господин Хамави - низенький, гладко причесанный, со сверлящими собеседника глазами - знакомился с нами долго, изысканно. На первом же занятии он принялся излагать суть нового метода в искусстве: – Задача художника - изображать стандарты, а не оригинальное, как думают отдельные отсталые люди. В аудитории воцарилась тишина. Среди студентов вскипало несогласие. Однако всплески эти так и не выросли в могучие волны, а, больно ударившись о каменную глыбу доводов Нового Учителя, бессильно оседали, рассыпались мелкими брызгами. – Перейдем к не менее важному вопросу,- продолжил Новый Учитель.- По имеющимся у нас сведениям, некоторых молодых художников посещает некая фея. Отдельным слабовольным людям она представляется несравненно красивой и вечно молодой. А между тем нам хорошо известно, что она старая-престарая колдунья, ей примерно десять тысяч лет. Эта ведьма под видом красивой феи сбивает с пути отдельных талантливых художников. Поэтому руководство художественной академии объявляет конкурс на разоблачение этой старой ведьмы. Каким образом, спрашиваете вы? А вот каким. Когда она появляется перед вами в облике печальной красавицы, вы изображайте ее хохочущей и безобразной… Для этой цели вам будут необходимы новые, искусственные глаза. Если вы буДете смотреть на фею новыми глазами, она более не покажется прекрасной… и потеряет свои чары над вами… И вы будете свободными… Свободными от глубоких раздумий, свободными от бесконечных поисков цвета, поисков необычного… Такая логика, вернее, алогичность поражала аудиторию, вызывала смятение среди молодых художников. – С сегодняшнего дня мы с вами,- сказал господин Хамави торжественно,- перейдем к новому, передовому и вместе с тем облегченному способу отражения жизни. Это - изображение без цвета. В голосе его крепли ликующе-зловещие нотки. – Как известно,- “конкретизировал” Учитель,- обилие и бесконечное многообразие красок в природе не позволяет сосредоточиться на чем-то одном, отвлекает человека от полезного труда. Представьте себе, пастух увидел на горной лужайке множество цветов. Завороженный, созерцая их, он забывает о своей основной цели - необходимости пасти стадо. Создавая такую картину, целесообразно убрать с лужайки цветы. И я, как мне кажется, нашел решение этой проблемы. Переведя дух, Учитель продолжал все так же торжественно: – Для этого достаточно применить искусственные глаза, а они не позволят людям отвлекаться для созерцания цветов и оттенков. Искусственные глаза!… Мы переглянулись. И вдруг увидели: Новый Учитель смотрит как-то особенно: прямо перед собой, почти не моргая. А он продолжал, набирал силу его жуткий голос: – После долголетних научных исследований я изобрел такие глаза! Они упрощают жизнь, ибо различают лишь черный и белый цвета, сглаживают различия. В нашу эпоху, в век электроники и лазеров, пересадка таких глаз не составляет особых трудностей. И я первым, на себе, применил свое изобретение! Я смотрю на вас и вижу всех вас одинаковыми. Стеклянные глаза Нового Учителя впились в нас так, словно этот человек хотел высверлить из нас неугодные мысли. В аудитории водворилась тревожная тишина. – Отныне вы должны пользоваться искусственными глазами,- закончил наш Новый Учитель тоном, не терпящим возражений, и устало опустился в кресло.- Ибо сейчас нет необходимости искать сложные цветовые гаммы.- Он уставился на искусную резьбу на кресле, что, очевидно, решило его дальнейшую судьбу. – Всем ли обязательно пользоваться новыми глазами? Студенты с удивлением повернулись в мою сторону, и было видно, что мой вопрос некоторым показался неуместным. Пронзительный взгляд Учителя остановился на мне, ноги мои одеревенели. – Всем не обязательно,- многозначительно ответил он. Нетрудно было догадаться о смысле этих слов… Прозвенел звонок, и мы вышли из аудитории. Расстроенный, я брел по раскаленным улицам и попал в заброшенный загородный сад. Оглядевшись, заметил каменную скамью, на которую я и присел. Солнце еще не зашло, в саду было сумрачно и неуютно. Сильный ветер гнул деревья, тревожно шелестела листва, вода в полуразрушенном мраморном бассейне покрылась неспокойной рябью. Вдали, в глубине сада, виднелся старый с зубчатым карнизом дворец. Шелковые шторы на его окнах рвал ветер, они пламенели в зареве заката. Вдруг откуда-то появилась она и приветствовала меня. Я почувствовал радость, вместе с тем и какое-то беспокойство. – Я часто вижу вас во сне. Неожиданно вы появляетесь передо мной. И тогда… Тогда я впадаю в блаженство оттого, что нашел свое счастье, которое искал всю жизнь. И вырастают у меня крылья, и вместе с вами я поднимаюсь в небо, и открываются передо мной мириады звезд, таинственная бездна Вселенной… Фея ответила чарующей улыбкой. – Да, в те мгновения я дарю вам крылья, чтобы вы могли подняться ввысь и почувствовать бесконечное многообразие Вселенной, ее неповторимые краски… – Да, в те мгновения, когда я выхожу из своей тесной мансарды и поднимаюсь над землей, я вижу захватывающую красоту окружающего мира. Дурдана опять снисходительно улыбнулась. – Мир - это не только пространство, но и время. Последнее столетие, которое вы более или менее знаете,- это лишь частица большого мира, который состоит из многих тысячелетий. – Наш Новый Учитель говорит, что мы должны жить только настоящим днем,- попытался я возразить моей фее, но она с чарующей улыбкой продолжала раскрывать передо мной нравственные и материальные ценности. Она рассказала мне о египетских пирамидах и знаменитых ученых: об Авиценне и Данте, Микеланджело и Леонардо, Рембрандте… – Вы не имеете права забывать о прошлом,- наставляла она меня,- поскольку тысячелетиями люди жили, трудились и страдали, как вы. Они оставили вам в наследство несметные сокровища, их надо только уметь видеть и чувствовать. Видеть не только глазом, но и сердцем. – А наш учитель наставляет нас иначе… – Да, я знаю. – Мне трудно не послушаться учителя… – Ваш Учитель не только Хамави. Ваши настоящие учителя Леонардо да Винчи, Рембрандт и все великие мастера прошлого и современности. – Да, они учат меня… – Великие мастера учат вас бороться и в тесной вашей хижине, и на больших просторах за правду и справедливость, за счастье людей, учат отличать добро от зла, животные инстинкты от благородных порывов. Ночами я наблюдаю за вами, когда вы мучаетесь над вопросами бытия, я узнаю вас всегда по жемчужине в вашей груди, излучающей в темноте таинственное сияние великого природного дара. Фея на какое-то мгновение умолкла, с грустью глядя на вспененную гладь воды в бассейне. – Но за последнее время,- продолжала она с укором в голосе,- сияние жемчужины в вашей груди все слабее и слабее. В ваших картинах все меньше и меньше взлетов фантазии и мысли. Вы уже пишете легче, без раздумий. Это все оттого, что вам теперь захотелось жить на широкую ногу. Чтобы легче жить, вы льстите своему начальству, хвалите его халтурные картины. Больше того, и свои вещи вы начинаете уподоблять их грубой мазне. Ваш главный художник помогает вам получать премии на выставках, но взамен он требует, чтобы вы писали посредственно. И вы уступаете ему, потому что вам приятно быть знатным. Вы думаете добиться этим признания и почестей… Однако вы глубоко заблуждаетесь. Подлинный путь к признанию- это тяжкий и вдохновенный труд.- Сказав эти слова, она исчезла за высокими деревьями… Ветер принес бурю. Старые платаны вокруг дворца содрогались от сильных порывов ветра, их слабый стон напоминал стенания больного. Вдруг, осветив небо, ударила молния. Она ослепила меня, казалось, что на голову с размаху обрушилась огненная сабля… Я упал и потерял сознание… Когда пришел в себя, буря утихла и на темном небе мерцали звезды. Удивительно, но я чувствовал себя непривычно легко, как будто сбросил тяжесть и могу взлететь высоко-высоко… Опираясь о землю руками, я встал на колени, оглянулся и вздрогнул - на траве рядом со мной лежал юноша. Он был в глубоком обмороке. Я вгляделся в его лицо, и меня охватило смятение - как две капли воды, юноша был похож на меня! Я побежал к бассейну, принес воды и попытался напоить юношу. Приложил ухо к его груди - сердце бьется… И все уверенней, сильнее. Наконец юноша открыл глаза, посмотрел на меня, видимо, тоже с удивлением узнавая во мне знакомые черты, и тихо, с налетом иронии сказал: – Ты лучше послушай свое сердце. Есть ли оно у тебя?… Оторопев, я приложил руку к левой стороне груди. Как будто ничего не слышно… Не может быть!… – Да, не удивляйся. Сердце у нас с тобой одно, и оно у меня,- он показал на свою грудь. – А кто ты такой? - Я не очень-то поверил его словам. – Я - это Ты. Голова у меня закружилась, я едва удержался на ногах. Пошарив в карманах, нашел сигареты, закурил и предложил ему. Мы долго молчали и курили. Наконец он заговорил: – Ты был несправедлив к фее Дурдане. Эта девушка - самая прекрасная на свете. А ты поверил чепухе, которую болтают о ней люди непорядочные. Я очень люблю ее, да и ты ведь любил? – Нет,- поспешил возразить я.- Я ее не люблю. Она колдунья. Ей тысячи лет, и она превращает каждого, кто к ней стремится, в горсть пыли… – Брось, все это сплетни господина Хамави. Ты просто боишься. Боишься, что и тебя могут выгнать из института, как выжили старого учителя. А ведь у каждого таланта есть своя фея, своя вдохновительница. Высокое служение Музе - вот о чем ты забываешь… Я раздраженно махнул рукой и ушел. А он отправился искать свою фею. С того дня и жил без Него. Так было легче. Теперь Он не был во Мне и не мучил своими вопросами. Я уже не совершал благородных поступков, а руководствовался трезвым рассудком. Моя искренность немало повредила мне раньше, и с ней также расстался. О, как я был искренен в молодости! Из:за этой своей слабости сколько раз я оказывался посмешищем друзей. Я верил словам всех знакомых и строил свои грандиозные планы на песках-обещаниях друзей, считая их крепким фундаментом. Потом оказывалось, что они жестоко пошутили надо мной, хохотали над моей наивностью. Сколько раз друзья обманывали меня, а я не переставал им верить. Однажды мой самый близкий друг Пу обещал мне помочь приобрести за сносную цену машину, якобы принадлежащую одной знатной особе. По его словам, эта особа,- молодая и красивая, недавно была покинута неблагодарным ветреным мужем, и что это нежное и хрупкое создание достойно лучшей участи, что она из-за нужды продает свою машину и хочет, чтобы ее приобрел благородный человек. Услышав рассказ друга, я разволновался и, разумеется, сразу же передал свои небольшие сбережения для этого доброго дела. Потом выяснилось, что мой друг жестоко обманул меня и на другой день в трактире “Под липами” угостил на мои деньги своих друзей и рассмешил всех своей предательской шуткой. Для моего успокоения потом он рассказал, что его друзья, славные ребята, а также прекрасные их спутницы похвалили меня “за благородный порыв” и якобы попросили его познакомить со мной в ближайшие недели. Я поверил тогда и этому… В другой раз, сидя на свадебной вечеринке молодого ученого, мой друг My познакомил меня с юной и красивой девушкой с нежными глазами, представил ее как свою родственницу. В тот вечер мы с ней крепко подружились, не раз танцевали под волшебную, восхитительную музыку. Даже когда мы оказались в разных компаниях собеседников, не могли оторвать глаз друг от друга. В тот вечер она обещала явиться в Озерный парк на свидание. Но в назначенное время она не пришла, заставив меня терзаться в сомнениях. А я в надежде, что она или находилась в долгой отлучке, или. слегка прихворнула, все ждал. Казалось мне, что она должна несомненно прийти в назначенное место, я проводил долгие часы в ожиданиях. Но спустя год она прислала мне приглашение на свою свадьбу. Оказывается, еще в то время, когда я сладко грезил, ища ее взглядом в тот вечер, она была помолвлена с одним юношей - сыном богатого торговца. А со мной она подружилась, чтобы развлечься до своей свадьбы; кажется, ей льстило знакомство с художником, которого ожидало блестящее будущее. Я, разумеется, не пошел на свадьбу, но ее приглашение берег как реликвию… После таких горьких разочарований я решил посвятить себя только искусству, перестал верить ложным друзьям. Лишь в редкие мгновения я вспоминал о своей доверчивой, искренней юности, как о чужой жизни… Шли дни, недели, месяцы - благополучные, однообразные. Хамави все чаще хвалил меня, и я втягивался в свою новую жизнь. И мне уже не казалось удивительным, что там, где раньше билось мое сердце, теперь пусто и спокойно. Но иногда я приходил в ужас: а вдруг окружающие узнают, что у меня нет сердца? И я старался отдалить от себя всех, с кем дружил раньше, кто был мне когда-то дорог. О своей тени я тоже старался не думать - это было мучительно. Я преуспевал на работе и стал заместителем главного художника в Оперном театре столицы Икарии. Здесь у нас много талантливых художников, балерин и певиц, но мало кто из них добивается признания. Получив столь завидное место, я решил вести себя так, чтобы понравиться Главному художнику, войти к нему в доверие и добиться успеха. Теперь моя жизнь наполнилась не моими замыслами, а идеями Главного художника. В театре жизнь бьет ключом, здесь даже суета и сплетни кажутся приятными. Зритель чувствует себя в зале как на празднике, оно и понятно, творения великих композиторов, волшебная музыка, то мягкие, плавные, то неистовые, но всегда изящные движения балерин, бесчисленные нюансы в голосах оперных певцов и, конечно, бесконечные переливы красок - все это духовно обогащает человека. “За сценой придется из кожи вылезти, чтобы в течение часа зритель восхищался минутной игрой актера. Если будет зал переполнен и в глазах зрителей увидишь слезы восхищения, то нет человека счастливее тебя”,- вспомнил я слова моего второго Я. Да-да, художник везде и всюду ходит недовольным, но радостным от того, что он обеспечил все цветовые и световые гаммы спектакля, то есть воссоздал для героев и героинь жизненную среду, обстановку, в которой раскрываются их нравы и деяния. Так чувствовал я раньше. А теперь… Однако ежедневная суета кому-то приносит радость, комуто огорчения. Как художник-постановщик, я возглавляю группу художников. Среди них немало талантливых, которые добиваются самостоятельной постановки спектаклей. Однако это нелегко. Наш Главный художник Тео выдвигает своих учеников, которые прилежно выполняют его поручения. Часто это бывают поручения, не касающиеся сцены, вообще театра. Они где-то оформляют, малюют дома и виллы его друзей и знакомых. А на сцене они редко работают. Когда же работают в театре, то делают огромные, но примитивные щиты, которые условно должны олицетворять дворцы, леса и поля… Разумеется, и я попал в “свиту” Главного художника. Оплата хорошая, нечего думать и искать сложные композиции. Но среди тех, которые в немилости у Главного художника, есть мой друг, одаренный художник Не Га. Он находит такие интересные, неожиданные решения, такие нежные, выразительные тона, просто всем на удивление. Обычно молчаливый, он часто спорит, не соглашается с мнениями руководства, презирает нашу работу. Но меня он немного уважает, не знаю, за что, может быть, за мои прежние вещи. Однажды за несколько дней до сдачи нового спектакля (кажется, мы ставили “Смерть Бальдура” Эленшлегера), разразился большой скандал. Шесть месяцев трудился Не Га и завершил постановочные оформления нового спектакля. Когда он с группой своих друзей закончил работу и начался просмотр перед комиссией, Главный художник так расхохотался и так оскорбительно отозвался о работе Не Га, что тот стал кусать губы. Несколько юных художников из его группы попытались защитить оригинальное решение, однако Главный художник, грубо ехидничая, заставил их замолчать. Другие художники, чтобы угодить Главному, стали разносить в пух и прах работу Не Га. Разумеется, и я был среди них. И я осуждал своего друга. Не Га упорно защищался, отстаивая свои убеждения. – Истинно прекрасное, истинно величественное и вечно удивительное никогда не может изжить себя,- говорил он, глядя в упор сверкающими глазами. И вдруг он с презрением уставился на меня. В прежние времена от такого взгляда было бы мне ужасно неловко, но теперь, когда я живу без своего второго Я, мне ничего не угрожало. Я боялся только угроз своего начальства. В тот вечер мы окончательно свели на нет шестимесячный изнурительный труд самого талантливого художника в нашем театре. Я не испытывал ни капли стыда из-за всего этого… Но поздней ночью, когда я заснул на прохладной веранде своей виллы, ко мне подошел он - мое второе Я, тот, который с сердцем. И долго меня допрашивал. Осуждал меня за подлость, продажность, подхалимство… Угрожал навсегда оставить меня, и тогда, по его словам, мне не стоило жить и называться Человеком. А я захохотал, услышав эти слова. Хочет оставить, ну и пусть… Однажды Главный художник, посмотрев декорацию нового спектакля, посоветовал “убрать” с нее величественный замок. Я охотно это сделал - замок напоминал тот, возле которого меня застала в памятную ночь буря. Изучив вкус своего начальника, я стал убирать с декораций все, что было необычным, что придавало им возвышенность, романтичность. Теперь действия всех спектаклей шли среди высоких угрюмых зданий, при этом обязательно черно-белых. В духе времени. К моему счастью, грубость, отсутствие изящества теперь были в моде. Отсутствие мысли, колорита и настроения считалось чуть ли не открытием в искусстве. В такой атмосфере я процветал… или, как говорило мое второе Я, во мне изо дня в день погибал настоящий художник… В зале Большого Королевского театра справляли мой славный юбилей. Неважно, сколько мне лет было тогда, но юбилей проходил великолепно. Мои соратники и ученики один за другим поднимались на трибуну и восхваляли мои никчемные произведения… Они лгали… А я верил этим лживым словам… Сидя в почетном кресле юбиляра, я чувствовал себя важной персоной, но где-то в глубине моего сознания подкрадывалась неумолимая мысль о своем ничтожестве… В самый разгар юбилейного торжества появился он - мое второе Я- “Как всегда, некстати”,- с горечью подумал я. Однако не смог воспрепятствовать его появлению. Ведь он не признавал условностей высшего общества. Без приглашения он поднялся на трибуну, и, невзирая на присутствие признанных мастеров искусства, а также на больших чиновников, начал свою не шибко складную, но правдивую речь. – Кого мы обманываем, друзья? Себя или своих поклонников? Эти уродливые поделки вы считаете искусством? Нет. Все уродливое проходит, остается прекрасное. А все прекрасное познается сердцем. Человек без сердца - это ничто. Как могут радовать душу людей вот эти “произведения”, если у самого автора нет души? Поэтому все восхваления, здесь произнесенные, я считаю лживыми… Эти слова ошеломили всех. Он появился внезапно, исчез так же неожиданно. А слова его теперь эхом отозвались в уголках зала: -Все уродливое проходит, остается прекрасное. – Все прекрасное познается сердцем. – Человек без сердца - ничто… Я встал с юбилейного кресла и среди всей этой суматохи вместе со знаменитыми коллегами и театральными красавицами отправился на загородную дачу, где нас ожидал роскошный стол, продолжение торжества. А он, моя тень, все бродил где-то, босой и голодный. Время от времени он навещал меня, и мы мирно беседовали. Теперь мне это было уже не страшно - я твердо стоял на ногах. И тем не менее каждый его приход привносил в мою жизнь что-то для меня неожиданное, и это причиняло мне боль… Однажды он появился рано утром - тихо, неслышно, точно привидение. Обратился ко мне так, словно мы беседовали всю ночь и теперь продолжаем разговор. – Видишь горизонт, что купается в заре? Ты только посмотри, сколько красок! Какие тончайшие переливы света! Да посмотри же! - Он сжал мое плечо так сильно, что я едва не вскрикнул от боли.- Такую зарю ты видел только в детстве! Возьми же поскорее кисть, ведь с каждым мгновением заря меняется, ты не успеешь передать все ее краски! Я посмотрел на пурпурный край неба и заколебался. Но тут же вспомнил равнодушное лицо Главного художника. О, это бесстрастное лицо! Сколько злобы и ненависти за этой маской! Стоило кому-то из нас опоздать, как он начинал шипеть, словно змея, и в театре поднималась буря. “Нет, с Главным художником лучше не ссориться!” - подумал я и, не обратив внимания на слова, поспешил в театр. А он преследовал меня и убеждал: – Да, ты опоздаешь! Но на другое. На работу ты ходишь каждый день, а вот такая заря может и не повториться… Смотри, сколько в ней сегодня оттенков - от зеленоватого до красно-голубого… Быстрее возвращайся и берись за кисть! – Да пойми - мне некогда! - я выходил из себя.- Сегодня я должен написать рекламный плакат: “Любите прекрасное”. Если я этого не сделаю… Мой двойник усмехнулся: – Как ты некрасиво и равнодушно пишешь! Да, кстати, людям нужны не рекламные плакаты о прекрасном, им нужна сама красота! Если бы ты был подлинным творцом и творил прекрасное, этого бы хватило, чтобы оправдать твою жизнь! Я рассмеялся. – Вот ты творишь прекрасное, а кто понимает созданные тобой шедевры? Люди-то ценят картины, которые сейчас в моде. – Ты говоришь о тех, кто выше всего ставит сытость, о тех, в чьих душах - пустота. А я творю для того, чтобы сеять семена цветов в пустыне… – Сытые не поймут твоего искусства, они посмеются над тобой… – Ты не прав. Не все окаменели душой. Но оставим этот разговор. Посмотри лучше на горизонт! Краски уже потускнели, еще немного - и они исчезнут! Я равнодушно смотрел на небо: - Все эти оттенки, так удивившие тебя, мне кажутся серыми… – Потому что у тебя искусственные глаза? – Да. – Зачем ты приобрел их? – Они избавляют человека от усталости, облегчают жизнь. – Ты боишься жизни? Его вопросы раздражали меня и вместе с тем будили нечто похожее на угрызения совести. – Иди, не сбивай меня с дороги,- бросил я двойнику в гневе. – Тебя уже сбили с истинного пути, но я хочу тебе помочь. Ты должен вернуться к настоящему… – Не мешай! Ты расплещешь краску, которую я несу. – Черную! Он резко остановил меня, посмотрел прямо в глаза. – Ты не художник. Ты… ты… Несколько месяцев он не попадался мне на глаза. Откровенно говоря, я боялся двойника. Отчего, отчего он преследует меня, отчего не дает жить спокойно, ни о чем не заботясь? Он появляется тогда, когда я вспоминаю детство, и тогда, когда я беспечно веселюсь с друзьями. Появляется худой, изможденный. Может, это оттого, что его гложет неведомое мне горе! Нас связывают с ним какие-то таинственные нити. Чем выше поднимался я по служебной лестнице, тем жалостнее выглядел он. Стоит мне получить большой гонорар - он впадает в нищету, собирая на кусок хлеба. Чем богаче и элегантнее мои костюмы, тем больше заплат на его ветхой одежде. Но пусть он пеняет на себя! Попал под влияние красавицы Дурданы - лишился спокойной жизни! И все из-за какого-то вдохновения, каких-то мифических принципов. Ему не понять, что главное в жизни - преуспевать! И вот он, моя Совесть, снова передо мной, словно призрак. Пришел поздравить меня, значит, и себя, с сорокалетием. Не забыл… А вот я уже стал его забывать. Легко без совести. А он буквально читал мои мысли: – Хочешь знать, зачем я пришел? Знай: тебе уже сорок лет! Зрелая пора жизни. Можешь ли ты сказать, что уже сделал что-то во имя великого искусства? Уверен ли ты, что люди будут помнить о тебе, о твоем творчестве? Я постарался рассмеяться как можно беспечнее: – Послушай, правдоискатель! Все восхищаются моими картинами. Критика считается с моим мнением. У меня появилось много учеников. И все они любят и уважают меня. – Как ты наивен,- ответил двойник с горечью.- Да тебя просто боятся. В лицо тебя хвалят, восторгаются твоими ничтожными творениями, а за твоей спиной смеются над ними. Ведь ты, сознайся, в душе смеешься над тем, что публично расхваливаешь! И так вы все лицемерите! – Хватит! - разозлился я.- Не болтай глупостей! Ты всегда завидовал мне, моему росту - отсюда все твои сентенции! – Это верно, слава твоя растет… А ты опускаешься все ниже и ниже… – Замолчи,- закричал я, не в силах больше сдерживаться.- Ты лишь моя тень, жалкое мое подобие! Он расхохотался впервые за много лет. – Да знаешь ли ты, что я твой талант и совесть?! Ты не дорожишь своим талантом и потерял его. Я возвращался к тебе вновь и вновь, но ты гнал меня прочь! Так прощай же… Больше ты никогда не встретишь меня. Он ушел… |
||
|