"Кровная связь" - читать интересную книгу автора (Айлс Грег)

Глава десятая

Мать ожидает меня в кухне помещения для слуг, сидя за сосновым столом. Она одета в безукоризненный приталенный брючный костюм, сшитый по заказу, но под глазами у нее залегли темные круги, а темно-золотистые волосы растрепаны, как если бы всю дорогу от северной части побережья Мексиканского залива она ехала в машине с открытыми окнами. Мать постарела с того момента, когда я видела ее в последний раз, – а это было во время короткого ленча в Новом Орлеане четыре месяца назад. Тем не менее выглядит Гвен Ферри лет на сорок, не больше, и ей никак не дашь пятидесяти двух, а именно таков ее настоящий возраст. Когда-то подобным даром обладала и ее старшая сестра, Энн, но к пятидесяти годам беспорядочная и бурная жизнь моей тетки украла у нее последние следы девической красоты. Одно время сестры считались королевами Натчеса – самые красивые в городке девушки, дочери одного из богатейших людей округи. Теперь только моя мать еще носит остатки этого гордого звания, занимая первое место в социальной иерархии городка. Она президент клуба «Гарден-клаб» – развлекательной организации, которая некогда обладала большей властью, чем мэр и правление муниципальной корпорации, вместе взятые. Она также является владелицей и директором Центра дизайна интерьера под названием «Мэзон ДеСалль», который удовлетворяет запросы узкого круга состоятельных семейств, еще оставшихся в Натчесе.

Она встает и обнимает меня, потом спрашивает:

– Ради всего святого, что происходит? Я всегда просила тебя почаще приезжать домой, а вот теперь ты появляешься, предварительно даже не позвонив.

– Я тоже рада тебя видеть, мама.

На ее лице появляется гримаса неудовольствия.

– Пирли говорит, что ты обнаружила кровавые отпечатки в своей спальне.

– Это правда.

Она выглядит растерянной и сбитой с толку.

– Я ходила туда, но не нашла на полу ровным счетом ничего. Вот только пахнет там мерзко.

– Ты входила в мою комнату?

– А что, нельзя?

На столике шумит кофеварка, кухню наполняет аромат кофе марки «Кэнал-стрит». Пытаясь сдержать недовольство, я говорю:

– Я очень прошу тебя больше не заходить туда. По крайней мере, пока я не закончу.

– Закончишь что?

– Искать другие следы крови в комнате.

Мама складывает сцепленные руки на столе, словно заботясь, чтобы я не заметила, как они дрожат.

– О чем ты говоришь, Кэтрин?

– Думаю, что говорю о той ночи, когда умер папа.

На щеках у нее появляются два красных пятна.

– Что?

– Я подозреваю, что эти отпечатки ног были оставлены в ночь смерти папы.

– Ты, должно быть, сошла с ума!

Она качает головой, но глаза у нее растерянные.

– Разве? С чего ты взяла, мама?

– Потому что я знаю, что случилось в ту ночь.

– Неужели?

Она растерянно моргает.

– Разумеется, мне это известно.

– Разве ты не вырубилась, наевшись папиных таблеток?

Щеки у нее бледнеют.

– Не смей так со мной разговаривать! Может быть, я и принимала одну-две таблетки успокоительного время от времени…

– Разве ты не подсела на папины лекарства?

– Кто тебе это сказал? Твой дед? Нет, его нет в городе. Ага, ты, должно быть, разговаривала с Пирли, правильно? Не могу поверить, что она могла сказать нечто столь оскорбительное.

– Какое имеет значение, с кем я разговаривала? Время от времени всем нам не помешает говорить правду.

Мать гневно выпрямляется и расправляет плечи.

– В первую очередь тебе самой следует воспользоваться своим же советом, милочка. Нет сомнения, кто в этом доме может считаться самым большим лжецом.

Дрожащими руками она наливает себе чашку кофе. Похоже, дрожащие руки – наша фамильная черта.

Я глубоко вздыхаю.

– Мы начали с неверной ноты, мама. Как поживает тетя Энн?

– Она вышла замуж за еще одного негодяя. За третьего подряд. А этот еще и бьет ее.

– Это она тебе сказала?

– У меня есть глаза. Господи, я даже не хочу говорить об этом! Я даже не хочу думать об этом! Мне необходимо выспаться.

– Тогда, может, тебе лучше не пить кофе.

– Если я его не выпью, у меня начнет болеть голова от недостатка кофеина. – Она берет обжигающе горячую чашечку в руки и недовольно кривится. – Уж тебе-то следует разбираться в пагубных привычках.

Я подавляю желание ответить колкостью.

– Я не пью вот уже почти три дня.

Она бросает на меня неожиданно внимательный взгляд.

– По какому случаю?

Я не могу сказать ей, что беременна. Пока что не могу. Я шарю глазами по полу, и вдруг чувствую, что мягкая рука гладит меня по плечу.

– Что бы это ни было, я с тобой, – говорит она. – Когда мы знаем, что с нами происходит, с этим легче справиться. Так говорит доктор Фил. Совсем как у меня с теми снотворными таблетками.

– Доктор Фил? Мама, прошу тебя!

– Тебе следует посмотреть его выступление, милая. Мы вместе посмотрим сегодня после обеда. Перед тем как вздремнуть доктор Фил всегда действует на меня успокаивающе.

Я больше не могу это слушать. Мне пора уходить из кухни.

– В кабинете дедушки меня ждет факс. Я приду через несколько минут.

– Он должен скоро вернуться домой, – говорит она. – Ты же знаешь, ему не нравится, когда в его отсутствие кто-нибудь заходит в кабинет.

– Когда он должен вернуться? – спрашиваю я, направляясь к двери.

– Сегодня. Это все, что мне известно.

Я останавливаюсь в дверях и снова поворачиваюсь к ней.

– Мам, у тебя остались какие-нибудь личные вещи папы?

– Например? Картины? Что ты имеешь в виду?

– Например, старая расческа.

– Расческа? Ради всего святого, зачем она тебе понадобилась?

– Я надеялась, что у тебя могли остаться его волосы. Ведь иногда люди оставляют себе на память прядь волос умершего любимого человека.

Внезапно она замирает и смотрит на меня расширенными глазами.

– Она нужна тебе для проведения сравнительного анализа ДНК.

Это утверждение, а не вопрос.

– Да. Чтобы сравнить с кровью на полу в моей спальне.

– У меня нет ничего такого.

– Ковер в спальне тот же самый, что и тогда, когда я жила здесь?

Два красных пятна на ее щеках становятся ярче.

– Ты не помнишь этого?

– Я всего лишь хотела удостовериться. А кровать та же самая?

– Ради бога, Кэтрин!

– Да или нет?

– Корпус тот же самый. Мне пришлось избавиться от матраса.

– Почему?

– Из-за пятен мочи. Ты часто мочилась в постель, когда была маленькой.

– Правда?

Теперь в ее глазах видно непонимание и смущение.

– Ты не помнишь этого?

– Нет.

Она устало вздыхает.

– В таком случае лучше не вспоминать об этом. Для ребенка это вполне естественно.

– Что ты сделала с матрасом?

– С матрасом? По-моему, Пирли приказала Мозесу выбросить его.

– Я видела Мозеса сегодня в лесу. Глазам своим не поверила. Он до сих пор работает?

– Он отказывается уйти на пенсию. Конечно, он уже не тот, что раньше, но по-прежнему справляется.

Мне невыносима мысль о том, чтобы намеренно причинить ей боль, но теперь-то что я теряю?

– Мам, я знаю, вероятность невелика, да и предположение дикое… Но ты не знаешь, папа никогда не сдавал сперму в донорский банк?

Мать смотрит на меня с таким видом, словно не может поверить, что я ее дочь.

– Прости меня, – шепчу я. – Я должна сделать это. У меня нет выбора.

Одарив меня долгим взглядом, она отворачивается и отпивает глоточек кофе.

Зная, что мне нечего сказать такого, от чего она почувствовала бы себя лучше, я вышла и зашагала через розовый сад к тыльной части левого крыла Мальмезона. Кабинет моего деда находится на втором этаже.

Войдя в особняк, я с ленивой небрежностью прохожу мимо бесценных античных статуэток, направляясь в библиотеку, которая одновременно выполняет и функцию кабинета деда. Созданная по образу и подобию библиотеки Наполеона, она являет собой мир темных дубовых стенных панелей, богатой обивки и широких застекленных створчатых дверей, выходящих на переднюю галерею. С потолочных балок свисают мушкеты времен Гражданской войны, а комнату освещают двойные хрустальные канделябры. На полках выстроились тома в кожаных обложках, а напротив висят на шелковых шнурах картины. На некоторых полотнах изображены охотничьи сценки в английском пасторальном духе, но большая часть посвящена Гражданской войне – и на всех торжествуют конфедераты. Единственной уступкой современности можно считать длинный стол из кипариса рядом с письменным столом с убирающейся крышкой, принадлежащим деду. На нем стоят компьютер, принтер, копировальное устройство и факс. Я вынимаю сотовый и с помощью ускоренного набора вызываю Шона.

– Кэт? – спрашивает он, перекрикивая гул голосов в комнате детективов.

– Я стою рядом с факсом, – сообщаю я ему. – Но в нем ничего нет.

– Я отправляю тебе материалы прямо сейчас. У нас довольно много общей информации о Малике, но она носит в основном академический характер. Читая ее, трудно понять, что этот малый собой представляет.

– Когда оперативная группа намерена допросить его?

– Они еще не пришли к окончательному решению. Как ты и говорила, они считают, что у них есть в запасе некоторое время, прежде чем убийца нанесет ответный удар. Ни у кого нет желания испортить все поспешными действиями.

– Хорошо. Я перезвоню тебе, если найду что-либо интересное.

– Эй? – произносит Шон.

– Да?

– Возвращайся ко мне в любом случае. Я скучаю по тебе.

Я закрываю глаза и чувствую, как к лицу приливает жаркая волна крови.

– Договорились.

Я даю отбой, а потом усаживаюсь за стол деда и жду, пока ко мне придет факс. В комнате пахнет свежими сигарами, старой кожей, хорошим бурбоном[7] и лимонным маслом. Заинтригованная рассказом Майкла Уэллса о подставной компании, скупающей недвижимость в нижней части Натчеса, я решаю порыться в столе деда, но он заперт.

Устав ждать факс от Шона, я поднимаю телефонную трубку, набираю справочную службу и получаю от нее номер доктора Гарольда Шубба в Новом Орлеане. Не давая себе времени на раздумья, я прошу соединить меня с ним, а потом представляюсь коллегой-дантистом секретарю в приемной Шубба.

– Одну минуточку, доктор, – отвечает женщина.

Спустя несколько секунд в трубке раздается голос мужчины, который с явной радостью покинул свое рабочее место.

– Кэт Ферри! Я всегда знал, что когда-нибудь вы мне позвоните. Я с нетерпением ждал вашего звонка и одновременно страшился его. У нас что, очередная авиакатастрофа?

Доктор Шубб, вполне естественно, полагает, что я звоню ему, дабы призвать под знамена добровольной бригады по опознанию жертв катастрофы.

– Нет, Гарольд. Но меня интересует нечто не менее серьезное.

– Что случилось? Чем я могу вам помочь?

– Вы знаете о волне недавних убийств в городе?

– Ну да, конечно.

– В каждом деле присутствуют следы укусов.

– В самом деле? Вот об этом я не слышал.

– Полиция пока держит эти сведения в тайне от общественности. О том, что сейчас услышите от меня, вы не должны рассказывать ни единой живой душе.

– Это само собой разумеется, Кэт.

– У нас… то есть у оперативной группы, работающей над этим делом, имеется подозреваемый. Это из ваших пациентов, Гарольд.

На другом конце линии воцаряется молчание. Мой собеседник ошарашен.

– Господи Иисусе! Вы, должно быть, шутите?

– Нет.

Я слышу его дыхание, частое и неровное.

– Я могу узнать, кто это?

– Пока нет. Это неофициальный звонок, Гарольд.

Еще одна пауза.

– Не уверен, что понимаю.

– Скорее всего, сегодня к вам официально обратится ФБР, чтобы получить доступ ко всем рентгенограммам, которые у вас имеются на этого пациента. Однако Управление полиции Нового Орлеана хочет, чтобы мы с вами предварительно поговорили об этом.

Доктор Шубб переваривает услышанное.

– Я весь внимание.

– Меня беспокоит тот факт, что любой конкретный разговор о рентгеновском исследовании или зубах может впоследствии воспрепятствовать осуждению виновного.

– Вы правы. То есть если у вас нет постановления суда, я хочу сказать. Эти последние веяния в части вторжения в личную жизнь пациентов иногда сводят меня с ума.

– Могу себе представить… Послушайте, я подумала, что мы могли бы поболтать об этом пациенте в общих чертах, не касаясь его рта. Как вы к этому относитесь?

– Валяйте. Я никому ничего не скажу.

Мне остается только молиться, чтобы это было правдой.

– Подозреваемого зовут Натан Малик. Он…

– Мозголом, – заканчивает за меня Шубб. – Будь я проклят! Он психиатр, а не психолог, и можете быть уверены, он даст вам это понять в течение первых пяти секунд общения. Мне приходилось довольно часто иметь с ним дело. В этом году я уже обработал ему два зубных канала. Врачи редко уделяют должное внимание своим зубам, как вы знаете. Я всего лишь…

Внезапно Гарольд Шубб умолкает, а потом издает негромкий протяжный свист, как если бы только сейчас до него дошла вся важность нашего разговора. У меня возникает неудержимое желание описать следы укусов, обнаруженных на трупах. И тогда, скорее всего, не пройдет и минуты, как мы сможем или убедиться в том, что Натан Малик и есть убийца НОУ, или окончательно отказаться от этой мысли. Но в столь щепетильном деле необходимо строго соблюдать букву закона.

– Что он за человек, Гарольд?

– Темная лошадка. Умен и нахален до отвращения. И это пугает, если хотите знать правду. Разбирается во всем понемножку. Даже в зубах.

– Вот как?

Действительно редкость, чтобы врач разбирался в расположении зубов.

– Я знаю, вы можете подумать, что я говорю так под влиянием вашего звонка, но в присутствии этого малого мне всегда немного не по себе. Ничего особенного, мы не вели с ним долгие беседы, но у него своеобразное чувство юмора. А вот сила и энергия из него бьют фонтаном. Всепоглощающая сила. Вы встречались с такими людьми?

– Понимаю, что вы имеете в виду. Малик никогда вам ничего не рассказывал о себе?

– Совсем немного. Думаю, он родом из Миссисипи. Как и вы.

– В самом деле? Ему и вправду пятьдесят три года?

– Около того. Он в хорошей форме, если не считать зубов. Я могу проверить свои записи…

– Не делайте этого, – быстро говорю я.

– Правильно… вы правы. Черт, я нервничаю уже оттого, что просто разговариваю с вами.

– Мы почти закончили, Гарольд. Вам известно что-либо о методах лечения, которые применяет Малик? В чем он специализируется? Вообще хоть что-нибудь?

– Вытесненные из сознания, подавленные воспоминания. Физическое и сексуальное насилие над женщинами. Над мужчинами, по-моему, тоже. Мы с ним несколько раз беседовали на эту тему. Он эксперт в том, что касается восстановления утраченных воспоминаний. Использует наркотики, гипноз, все подряд. Все это чревато и противоречиво. Масса судебных скандалов.

– Так я и думала.

– Вот что я вам скажу. Если Натан Малик – тот, кого вы ищете, вам понадобятся железобетонные улики против него. Его не запугает ни ФБР, ни кто-либо. И когда речь заходит о врачебной тайне и безопасности пациента, то он скорее отправится в тюрьму, чем скажет хоть слово. В этом отношении он фанатик. Ненавидит правительство.

Я подпрыгиваю, когда позади меня с негромким гулом оживает факс.

– Эти железобетонные улики могут прямо сейчас лежать у вас в папке с рентгеновскими снимками, Гарольд.

Он снова присвистнул.

– Надеюсь, что это так, Кэт. Я хочу сказать…

– Я понимаю, что вы хотите сказать. Если это он.

– Именно так.

– Послушайте, ФБР ни к чему знать о нашем разговоре.

– Каком разговоре?

– Спасибо, Гарольд. Я увижу вас на следующем семинаре?

– С нетерпением буду ждать такой возможности.

Я кладу трубку и смотрю, как факс выплевывает бумагу. Кто-то постарался и напечатал подробный обзор всей доступной информации о докторе Натане Малике. Меня охватывает почти непреодолимое желание подойти к серванту деда и глотнуть водки, перед тем как приступать к чтению, но мне удается сдержаться. Когда выползает второй лист бумаги, я бросаю на него взгляд, а потом обеими руками хватаюсь за крышку стола, чтобы удержаться на ногах.

Внизу страницы красуется черно-белая фотография Натана Малика, яйцеголового лысого мужчины с глубоко посаженными глазами. У некоторых представителей сильного пола лысина знаменует слабость или преклонный возраст, но Натан Малик, такое впечатление, рассматривает ее как вызов всему миру, как это было в случае с Юлом Бриннером. Дерзкий и гордый взгляд его проницательных глаз призывает к повиновению. Когда-то у Малика был сломан нос, и сейчас его губы складываются в кривую улыбку, в которой читается откровенное презрение к фотокамере. У него высокомерно-пренебрежительный вид аристократа, но не от этого у меня перехватывает дыхание. Всему виной его глаза. Впервые я увидела их – а потом и его лицо – почти десять лет назад, в университетском медицинском центре в Джексоне, Миссисипи.

Схватив с поддона первый листок, я быстро пробегаю глазами его автобиографию. Родился в пятьдесят первом году. Отслужил два года в армии в качестве армейского санитара во Вьетнаме. Незаконченное высшее образование, Луизианский университет Тулейна. Закончил медицинскую школу Тулейна в семьдесят девятом году. Стажировка и ординатура в клинике Окснера. Затем последовали несколько лет частной практики, после чего – я чувствую, как сердце начинает гулко биться о ребра, – Натан Малик стал преподавателем на факультете психиатрии Медицинского центра университета Миссисипи в Джексоне.

– Господи Иисусе! – шепчу я.

Итак, Малик работал в университетском медицинском центре в течение тех двух лет, которые проучилась там и я. Значит, я действительно знаю его. Но здесь что-то не так. Человека, изображенного на фотографии, я знаю не как Натана Малика, а как доктора Джонатана Гентри. А Гентри не был лысым, совсем наоборот. Подняв глаза к верхней части страницы, я нахожу то, что ищу. Натан Малик родился под именем Джонатана Гентри в Гринвуде, штат Миссисипи, в пятьдесят первом году. Он законным образом сменил имя и фамилию в девяносто четвертом, через год после того как меня попросили из медицинской школы. Я хватаю свой сотовый и ускоренным набором дозваниваюсь до Шона. Лицо и шея у меня покрыты крупными каплями пота.

– Ты что-то нашла? – без предисловий откликается Шон.

– Шон, я знаю его! Знала его, если быть точной.

– Кого?

– Малика.

– Что?

– Только тогда его звали не Малик. Тогда он был Гентри. Он работал на факультете психологии в университетском медицинском центре в Джексоне, когда я там училась. В то время он был с шевелюрой, но это один и тот же человек. Я не могла забыть его глаза. Он знал профессора, с которым у меня был роман. Он даже пытался приударить за мной. Я хочу сказать…

– Хорошо, хорошо. Ты должна…

– Я знаю. Я уеду отсюда так быстро, как только смогу. Я должна быть у вас через три часа.

– Не надо ждать у моря погоды, Кэт. Оперативной группе в самом скором времени очень захочется поговорить с тобой.

Спокойствие, которое я обрела в бассейне, куда-то улетучилось. Мне едва удается мыслить связно.

– Шон, что все это значит? Как такое может быть?

– Не знаю. Я должен позвонить Джону Кайзеру. Перезвони мне, пожалуйста, когда выедешь. Мы что-нибудь придумаем.

Хотя я в комнате одна и Шон не может меня видеть, я с благодарностью киваю.

– Хорошо. Скоро увидимся.

– Пока, девочка. Держись. Прорвемся как-нибудь.

Я кладу телефон на стол и беру листы бумаги из лотка. Теперь их уже три. Я поворачиваюсь лицом к двери кабинета, и вдруг она распахивается, словно сама по себе.

Едва не упираясь головой в притолоку, в дверях высится мой дед, доктор Уильям Киркланд, и на его худом, костистом лице явно читается тревога. Его выцветшие голубые глаза внимательно осматривают меня с головы до ног. Потом он медленно обводит взглядом комнату.

– Здравствуй, Кэтрин, – произносит он глубоким, размеренным голосом. – Что ты здесь делаешь?

– Мне понадобился твой факс, дедушка. Я как раз собиралась возвращаться в Новый Орлеан.

Из-за плеча деда выглядывает коротышка лет примерно тридцати. Билли Нил, неприятная личность, водитель, на которого жаловалась Пирли. Его глазки скользят вверх и вниз по моему телу, и результат наблюдений заставляет его губы кривиться в самодовольной ухмылке. Дед осторожно, но непреклонно заставляет своего водителя попятиться, входит в библиотеку и закрывает за собой дверь. На нем белый льняной пиджак и галстук. На острове он одевается как простой работяга, зато в городе неизменно выглядит джентльменом.

– Я уверен, ты не захочешь уехать до того, как мы поговорим, – роняет он.

– Дело довольно-таки срочное. Речь идет об убийстве.

Он понимающе улыбается.

– Если бы все было настолько срочно, ты вообще не стала бы приезжать в Натчес, верно? Или кого-то убили за то время, что меня здесь не было?

Я отрицательно качаю головой.

– Вот и славно. Хотя у нас здесь есть несколько личностей, в отношении которых могу сказать, что с удовольствием ускорил бы процесс их продвижения к месту последнего упокоения. – Он подходит к буфету. – Присаживайся, Кэтрин. Что будешь пить?

– Ничего.

Он с любопытством приподнимает бровь.

– Мне в самом деле пора ехать.

– Твоя мать сказала мне, что ты обнаружила кровь в своей старой спальне.

– Это правда. Я обнаружила ее случайно, но это определенно кровь.

Он наливает себе изрядную порцию скотча.

– Человеческая?

– Еще не знаю.

Я с тоской смотрю на дверь.

Дедушка снимает пиджак, под которым оказывается ручной работы рубашка с закатанными рукавами. Даже сейчас, в весьма преклонном возрасте, его жилистые руки выдают человека, который всю жизнь не гнушался физическим трудом.

– Но ты предполагаешь это.

– Почему ты так говоришь? Я никогда и ничего не предполагаю заранее.

– Я говорю так, поскольку ты выглядишь взволнованной и возбужденной.

– Дело не в той крови, которую я нашла. Меня беспокоят убийства в Новом Орлеане.

Он аккуратно вешает пиджак на вешалку в углу.

– Ты от меня ничего не утаиваешь? Я только что разговаривал с твоей матерью. Я знаю, как тяжело ты перенесла потерю отца, и это до сих пор преследует тебя. Пожалуйста, присядь, Кэтрин. Нам необходимо поговорить о твоих переживаниях.

Я гляжу на страницы факса, которые держу в руках. Оттуда на меня смотрит своим гипнотическим взглядом Натан Малик, заставляя поторопиться в Новый Орлеан. Но тут перед моим мысленным взором встают светящиеся отпечатки ног: один крошечный, оставленный босой ножкой, второй – большой, вероятно, след взрослого человека, обутого в сапоги. Меня притягивают убийства в Новом Орлеане, но я не могу уехать из Мальмезона, не разузнав побольше об этих отпечатках.

Я делаю глубокий вдох и заставляю себя присесть.