РАЗГОВОР С УЛЬСОНОМ

Войны так и не было. Ульсону снова пришлось собирать мешок Маклая и, как только кончились дожди, провожать его в долгие путешествия: то на островок Тиару, то в горы, в деревню Теньгум-Мана, то еще выше — в Енглам-Мана. Маклай не бывал дома по нескольку дней, потом возвращался усталый в промокших и изодранных башмаках, с исцарапанными руками, иногда в приступе лихорадки, но всегда бодрый, с сумкой и карманами, полными всяких сокровищ. Тут были и крохотные стрелы, с которыми папуасы охотятся на громадных, полуметровых, бабочек, и шкурки ящерицы легуана, и нарядные катазаны — гребни с перьями, и мунки-ай — дудки из кокосовой скорлупы.

Иногда он приносил пару птиц, убитых им на охоте. Птицам Ульсон радовался гораздо больше, чем другим диковинкам. Он сейчас же принимался ощипывать их, мечтая вслух о всевозможных соусах и паштетах, которые можно было бы приготовить из дичи.

— Немножко мучицы,— приговаривал он, — и я вам испеку замечательнейший пирог.

— Муки нет уже давным-давно,— кротко отвечал ему Маклай.

— Ну, тогда немного риса. Из этого какаду я сварю такой суп, какой варят только у нас в Швеции…

— Вы же знаете сами, Ульсон, что риса у нас нет больше месяца.

— Ну, тогда хоть щепотку соли,— восклицал уже в совершеннейшем отчаянии Ульсон.— Как я буду жарить этого паршивого попугая без соли!

— Сейчас конец октября,— сухо отвечал Маклай.— Мы живем здесь больше года. Наших припасов хватило всего на два-три месяца. Вы сами это великолепно знаете, Ульсон, и каждый раз вы просите у меня то муки, то сахару, то масла, то соли. Как вы думаете, Ульсон, уж не прячу ли я это все у себя под подушкой и не закусываю ли я этим, когда вы спите?

— Я был бы идиот, если бы так думал! Разве я не вижу, чем вы питаетесь? Разве вы не ели вчера сырого краба? Вы — ученый человек, знаменитый путешественник, и… сырой краб! Фу!

— Почему же мне не есть сырых крабов, если их едят папуасы?

— Папуасы!..

И Ульсон сделал такую гримасу, будто ему дали понюхать что-то очень и очень противное.

— Ульсон! Если вы не хотите со мной ссориться,— твердо говорит Маклай,— бросьте эти ужимки и гримасы, когда вы говорите о папуасах. Папуасы ничем не хуже нас. Они меньше знают, это так. Но этого еще очень мало, чтобы вы морщили нос и кривили губы. Вот вы прожили здесь столько времени, а знаете ли вы, как живут папуасы?

— Очень мне надо! — упрямится Ульсон.— Довольно и того, что я вижу каждый день этих красавчиков.

— Красавчики они или не красавчики, совершенно неважно. Важно то, что они живут лучше нас. У них нет жрецов, которые их обманывают, богатых, которые их притесняют. Все, что у них есть, они делят между собой. Они справедливы и добры!

— Добры! Папуасы! Людоеды!

Возмущенный Ульсон с таким ожесточением кидается на бедного полуощипанного какаду, как будто перед ним уже не какаду, а самый свирепый и кровожадный людоед.

— За весь этот год я не видел ни одного случая людоедства,— так же твердо заявляет Маклай.— Может быть, оно и бывает во время войн, не спорю, по эти случаи становятся все реже и реже…

— Да, кстати,— заявляет с самым невинным видом Ульсон.— Помните, Туй взял у нас топор? Он обещал, что вернет его на другой же день, и вот…

Маклай нагибается к ящикам и вытаскивает из-за них топор.

— Этот? — спрашивает он и пристально смотрит на Ульсона.

У Ульсона сначала краснеет шея, потом уши и наконец все лицо, до самого лба — до самых светлых его волос.

— Ах, в самом деле! — удивляется он.— И как это я забыл?

— Вы ничего не забыли,— холодно говорит Маклай.— Вы просто хотели сказать плохо о Туе. Вы настоящий европеец, Ульсон. Цветные для вас или рабы, или врожденные преступники.

— Очень мне нужны ваши цветные,— бормочет Ульсон и принимается ощипывать какаду.

Он делает вид, что ему сейчас совсем не до Туя и не до возвращенного им топора.

Он стоит несколько секунд молча и потом спрашивает Маклая очень вежливо и скромно — как должен, по его мнению, спрашивать своего хозяина хорошо воспитанный европейский слуга:

— Так как же прикажете подать эту дичь — в жареном или вареном виде?

— Я приказываю вам оставить меня в покое! — отвечает взбешенный Маклай и поворачивается к нему спиной.