"Император вынимает меч" - читать интересную книгу автора (Колосов Дмитрий)

5.1

Утро было туманным и промозглым. Шедшие по раскисшей дороге воины поеживались, зябко кутаясь в короткие плащи. Холодно. Но это еще полбеды. Куда хуже была влажная неуютность, покалывавшая кожу скользкими иголочками. Слюнявые поцелуи, раздаваемые ветром, оседали на лице и руках, влажной пленкой покрывали щиты и наконечники копий, напитывая блестящий металл болезненной жирностью.

Сырость текла отовсюду. Она таилась в напоенной талым блеском земле, в ярко-зеленом ковре травы, сплошь застилавшим холмы и низины меж ними, она сочилась из серого воздуха. Но особенно сильно она ощущалась в лощине, обрезанной каменистыми кряжами и чашей озера. Здесь сырость одержала решительную победу, соединившись в густую, почти непроницаемую пелену тумана, которая поглотила лощину вместе с озером и тянущейся вдоль него дорогой.

Фламиний в окружении ликторов и всадников консульской турмы стоял на небольшом взгорке у входа в лощину, наблюдая за тем, как манипулы одна за другой втягиваются в узкое дефиле, ведущее на приозерную равнину. Двести манипул отборных воинов, чьи мечи познали кровь галлов и иберов, сикулов и пунов, ровной колонной по шесть человек в ряд опускались в лощину и исчезали в тумане. Они входили в облако белесой, пыхающей неровными прозрачными комками влаги, исчезая по колено, по грудь, а затем утопая в тумане совсем. Некоторое время виднелись сигнумы и острия пик, которыми были вооружены всадники, потом исчезали и они. Над холмами висел глухой топот, звучавший бесконечным бу-у-у. Это бу-у-у наталкивалось на каменистую поверхность скал, отскакивало прочь и мячиком прыгало над озером, заглушая тихий стон волн. Звук разлетался так далеко, что его слышали в Кортоне. Стражи на стенах многозначительно переглядывались друг с другом и сжимали пальцы в кулак, направляя большой к земле. Стражи предрекали погибель Пунийцу.

Центурия за центурией, легион за легионом шагали мимо консула, вселяя своим грозным шагом уверенность в победу. Разве смогут толпы трусливых и падких до золота наемников устоять перед воинами лучшими из лучших, прославленными на весь мир! Он, Фламиний, разобьет Пунийца и приведет его в цепях на Капитолий. И римский народ будет славить своего любимца, а чванливые сенаторы, скрепив сердце, вынуждены будут украсить его чело венком триумфатора!

Гай Фламиний был честолюбивым человеком, по мнению многих слишком честолюбивым. Как будто честолюбие может быть чрезмерным! Фламиний ставил это честолюбие себе в заслугу, ведь не будь его, кто знал бы о Гае Фламиний, человеке низкого происхождения, чей отец торговал мульсом на рынке. Гаю было назначено наследовать отцовское дело, но юношу вовсе не прельщала карьера виноторговца. Он начал брать уроки ораторского мастерства и вскоре достиг в этом деле немалых успехов. Научившись изысканно вести речь, Гай стал выступать в защиту сирых людей, презрительно именуемых плебсом. И ремесленники, торгаши и крестьяне быстро оценили усердие новоявленного Демосфена. В двадцать с небольшим Фламиний был избран трибуном. О, эта безмерная власть, перед которой склоняют голову даже консулы! Мечта молодых честолюбцев. Гай был первым среди них и самым решительным. Он оправдал доверие избирателей, потребовав разделить между неимущими земли, захваченные у галлов. И пусть его предложение сенат с гневом отверг но благодарный народ не забыл усердие Гая. Спустя десять лет Фламиний, благодаря поддержке квиритов, достиг почти невозможного. Многие ли плебеи, да еще из самых низов, могли похвалиться тем, что удостоились звания консула? Да почти никто! Гай Фламиний был удостоен сей чести.

Год его консульства запомнился многими великими деяниями. Вопреки воле сената, Гай совершил поход против галлов и наголову разгромил их. Он построил цирк, великолепную дорогу, которая войдет в анналы под именем Фламиниевой. Все это позволило Гаю Фламинию войти в число популярнейших граждан Рима. Теперь, в минуту опасности, когда бездарные полководцы, поставленные сенатом, были биты Пунийцем, народ вспомнил о своем любимце Фламиний и криком потребовал, чтоб власть над войском была дана победоносному генералу, усмирившему северных варваров. Гай с достоинством принял назначение, принявшись готовить войско.

Все было против него. Сенаторы пытались задержать вновь избранного консула судебными тяжбами — ему даже пришлось покинуть Рим тайком, не совершив ауспиций. Отовсюду приходили известия о зловещих знамениях: в Пренесте с неба падали раскаленные камни, священный источник в Цере покрылся кровавыми пятнами, в Капене средь бела дня взошли на небо две луны. Авгуры предрекали страшную катастрофу, но Гай знал, с чьего голоса они поют.

— Мое назначение неугодно сенату, так я плевал на сенат!

Консул не стал придавать значения и еще двум дурным предзнаменованиям. Когда войско выступало из Арремия, под Гаем внезапно взбрыкнула молодая кобыла. Не ожидавший подвоха консул — всадник не самый умелый — не удержался в седле и мешком свалился на землю. Доморощенные калхасы[12] тут же заголосили, что боги предвещают беду. Вдобавок знаменосец никак не мог вырвать глубоко ушедшее в землю древко орла. Консул гневно обрушился на него:

— Если страх, сковавший твои руки, не дает выдернуть знамя, так возьми лопату и выкопай его!

Естественно, после подобного окрика древко моментально оказалось свободным, а прорицатели благоразумно заткнулись.

Преодолев все препоны, Гай собрал войско и вывел его навстречу Пунийцу, разбойничавшему на Кортонской равнине. Тот обманул римлян, уклонившись от битвы, чем привел консула в ярость. Конечно, ярость — плохой помощник, но лишь если не подкреплена силою и здравым смыслом. Гай Фламиний ощущал себя расчетливым и сильным. Он не сомневался в успехе, приказав погрузить на возы цепи и кандалы для плененных пунов. Не сегодня-завтра должна состояться встреча. Будет кровавая битва, и он непременно одержит победу.

Мимо холма шагали, бряцая доспехами, триарии второго легиона. Консул поднял руку, приветствуя их. Квириты радостным криком воздавали хвалу своему полководцу. Консул всматривался в раскрасневшие лица, чувствуя, как теплеет в заледенелой на ветру груди. Гай знал, что любим солдатами. Ведь он не утомлял их долгими маршами, он следовал тактике победителя — найди врага и в решительном бою уничтожь его! Одна кровавая битва достойна десятка хитрых маневров. Храбрец всегда одолеет труса, к каким бы хитростям тот не прибегал.

В тумане появились очертания скачущего всадника, вскоре обретшие телесность. Фламиний признал одного из декурионов. Неумело дергая поводья, всадник остановил разгоряченного жеребца и доложил:

— Консул, передние манипулы наткнулись на войско Пунийца!

— Хорошо! — Фламиний усмехнулся, демонстрируя свое удовольствие от услышанного, и приказал:

— Без моего приказа битву не начинать!

Гонец бросился исполнять поручение. Консул выждал еще немного и тронул коня, направляя его вниз, к дороге. Следом поскакали ликторы и тридцать отборных всадников. Перед мутной полосой тумана лошадь Фламиний заартачилась, не желая ступать в неизвестность. Тогда он хлестнул ее плетью, еще раз напоминая о том, что любая тварь должна повиноваться воле хозяина. Повиноваться! Через мгновение белесая взвесь окутала всадника.

Туман совершенно поглощал дорогу — в таком молоке нетрудно сбиться с пути. Но равнина была слишком узка, чтобы воины могли здесь заплутать. Через двадцать шагов по левую руку виднелись смутные очертания скал, справа глухо дышало озеро.

Фламиний не спешил. Он намеревался собрать все свое войско и лишь потом дать сражение. Если же Пуниец попытается уклониться от битвы, римляне будут преследовать врага и разгромят его.

События развивались в точности так, как желал того консул. Все было великолепно. Мешал лишь туман. Он мешал осмотреться и оценить расположение неприятеля. Непроницаемая мутная стена угнетала. В глубине души ворочался червячок опасения, что за это стеной прячутся вражеские воины. Могут ведь прятаться! Но консул гнал черные мысли прочь. Ведь не мог же Пуниец, еще накануне грабивший дальние усадьбы и городки, успеть подготовить ловушку для римского войска.

— Не мог!

С этими словами Гай Фламиний решительно погнал коня. Увы, он не знал, что враг уже с вечера занял скалы отрядами воинов. Фламиний не знал, что ведет армию в западню, что выход из долины перегорожен отрядами галлов и балеарцев, а у входа, где еще шли, растянувшись колонной, легионеры, затаился отряд всадников. Он играл вслепую с умным и расчетливым противником, и его партия была изначально проиграна.

Враги напали в тот миг, когда замыкавшие походную колонну велиты оказались напротив взгорка, где еще недавно стоял римский консул. Всадники-нумидийцы выскочили из-за соседнего холма и обрушились на римскую пехоту. Не ожидавшие нападения легионеры не успели развернуться в боевой порядок и были смяты первым же натиском. Немногие, самые отважные, пали на месте, сраженные дротиками и стрелами, прочие бросились врассыпную. Одни искали спасения в холмах, другие бежали в лощину, стремясь соединиться с товарищами. Ловкие, облаченные в бурнусы всадники преследовали и тех, и других. Излюбленное оружие нумидийца — дротик, каким тот владеет в совершенстве, поражая врага за сорок и боле шагов. Когда все пять дротиков находят цель, всадник выхватывает легкий, хищно изогнутый меч, идеальное оружие для рубящего удара. Резко, с потягом на себя — и очередной легионер падает в траву с разрубленной головой. Клинки обагрились кровью…

Едва только над кортонскими холмами разнесся боевой клич нумидийцев, римляне были атакованы еще с двух сторон. В лоб передовому, уже почти развернувшемуся легиону ударили галлы и балеарские пращники. Последние нанесли немалый урон гастатам, прежде чем были оттеснены подоспевшими велитами и всадниками. Затем в бой вступили галлы — все, как один, обнаженные до пояса с тем чтоб испугать врага могучим телосложением. Как обычно, первый натиск их был страшен. Длинные, закругленные на конце клинки с лязгом обрушивались на щиты и шлемы, заставив гастатов попятиться. Тогда на помощь передовым манипулам пришли принцепсы. С ходу швыряя во врагов пилумы, воины врезались в неприятельский строй. Галлы на мгновение дрогнули, но устояли. Завязалась ожесточенная битва, исход которой предстояло решить триариям.

Но в организованное сражение, столь радостное сердцу каждого квирита, смогла вступить лишь четверть войска. Прочие отряды оказались в положении, совершенно незавидном.

Пунийское воинство напало на растянувшихся длинной колонной римлян со скал. Здесь Ганнибал загодя расставил отборные отряды ливийцев и иберов. По звуку трубы воины выскочили из засады и бросились на врага. Каждый знал, что предстоит делать. Каждый, сбегая по склону, уже освободившемуся от тумана, видел густые шеренги товарищей, с криком устремлявшихся на римлян, и это наполняло сердца атакующих силой.

Квириты же в отличие от неприятелей, не видели и не знали. Ничего! Поначалу до их слуха долетел дикий вой, — то был воинственный клич врагов, — а затем римлян стали поражать дротики. Они прилетали сквозь белесую пелену тумана, и легионеры, видевшие их в самое последнее мгновение, не успевали увернуться или подставить щит. Средь римлян началась паника, усиливавшаяся по мере того, как неровной, разорванной на квадратики манипул колонне пришлось вступить в бой с яростным противником.

Это была схватка из разряда тех, что не по душе римлянам. Легионер любит правильный бой, навязываемый врагу. Это когда легион наступает в три линии, имея перед собой велитов. Это когда неприятельские порядки сначала расстраиваются дротиками. Потом врагов избивают пилумами гастаты, нечасто сходящиеся врукопашную. Если противник держит, гастаты уходят в промежутки между манипулами принцепсов — за спины триариев, где переводят дух и берут новые пилумы. Принцепсы, бросив пилумы и сомкнув строй, уже бьются мечами. Если враг не поддается и в этот момент, они уступают место триариям — и в бой вступает фаланга из ветеранов, могучих и пугающих одним своим видом, чей натиск страшен, чей натиск подкреплен передохнувшими воинами первых разрядов. Попробуй выдержать один за другим три удара, теряя строй и шиты под ударами пилумов, убиваемый в горло и пах уколами острых мечей, пронзаемый массивными жалами гаст. Попробуй — и ты поймешь, что значит напор легиона!

Легионер силен единством строя, единством общего действия, четким ведением боя. При этом он не беспрекословный винтик отлаженного механизма, как педзэтайр, способный сражаться только в фаланге; принцепс или триарий прекрасно бьются в рассыпном строю, полагаясь на индивидуальное мастерство. В бою легионеру нет равных, но при условии, что он видит орла своей манипулы, слышит рев своих труб и окрики командиров. Но стоит квириту лишиться сих атрибутов воинской общности, он обречен. И тогда уже кажется, что враги отовсюду, а друзья мертвы или бегут с поля сражения.

Квириты бились отчаянно, но, лишенные руководства, они быстро утратили воинственный дух. Если солдаты Пунийца были могучи порывом и сильны верой в непобедимость вождя, римляне ярости для порыва не набрались, а веру быстро растрачивали. Сражение происходило в непроницаемой взвеси тумана, сквозь которую едва различались смутные тени, надвигающиеся с разных сторон. Воинам приходилось полагаться больше на слух, чем на зрение. Слыша звон оружия, стоны умирающих и ликующие крики врагов, легионеры поверили, что битва проиграна. Сознание бессилия перед невидимым врагом порождало страх. Началась паника. Вместо того чтобы организоваться и грудью принять неприятеля, римские воины метались в лощине. Одни прибивались к какой-нибудь кучке сражающихся, другие бросали оружие и искали спасения в бегстве.

Но бежать-то как раз было некуда. Спереди путь преграждали густые толпы галлов, из-за спины доносился вой нумидийцев, с гор напирали ливийцы с иберами, а справа было озеро. Многим воды Тразименского озера показались единственной-разъединственной дорогой к спасению. Легионеры бросали оружие и пытались вплавь достичь берега, свободного от пунов. Это не удалось почти никому. Множество незадачливых пловцов потонуло, другие выползали на прибрежный суглинок и падали к ногам победителей. Некоторые оставались стоять в обжигающей хладом воде, надеясь на чудо и милосердие богов. Но, увы, милосердие не снисходило, а боги оставались по обыкновению глухи — надеющихся без жалости истребляли нумидийцы и холод.

Прошло чуть более часа с того мгновения, когда лава нумидийцев обрушилась на арьергард римского войска, как битва обратилася в бойню. Защищались немногие, объединившиеся вокруг консула и трибунов. Здесь схватка была жаркой, и обе стороны показали себя достойными победить. Воины столь увлеклись сражением, что почти не обратили внимания на подземные толчки, всколыхнувшие покрытую туманом землю. Был ли это гнев или ликование богов — подобным вопросом в тот миг никто не задался. Лишь меч, щит да глаза неприятеля, пытающегося вонзить в твою грудь каленую сталь. Вот так: меч в меч, щит в щит… Здесь римляне еще раз смогли убедиться в превосходстве иберских мечей, а их враги — в надежности обитых медью латинских скутумов.

Схватка была упорной и почти равной до тех пор, пока Ганнибал не бросил в атаку иберских и галльских всадников, которых берег до последнего. Он не хотел растерять лучших воинов в беспорядочной слепой свалке и ввел их в бой лишь тогда, когда сделалось ясно — что битва выиграна. Теперь Пуниец желал лишь одного — побыстрее закончить сражение, так как неподалеку находилась еще одна римская армия — консула Сервилия. Прознав о сражении, Сервилий мог устремиться на помощь незадачливому коллеге. Ганнибал понимал, что утомленному войску будет трудно выдержать новую битву и тогда победа может обернуться разгромом. Поэтому он послал в атаку свою гвардию.

К тому времени туман испился землею и озером, и с холмов открылась вся картина сражения. Вдалеке, у выхода из ложбины части передового легиона все-таки проложили себе путь через нестройные шеренги галлов и теперь поспешно выстраивались на холме, надеясь стать оплотом и ориентиром для основных сил. Вскоре Ганнибал бросит им вдогонку корпус всадников, и беглецы сдадутся на почетных условиях, которые Пуниец откажется исполнить. Внизу, в узком дефиле ложбины продолжали сопротивляться несколько тысяч римлян во главе с Фламинием. Именно их надлежало уничтожить в первую очередь, и Махарбал повел в атаку своих всадников.

Скатившись по склону, сотни обрушились на римлян. Нападавшие были полны сил и азарта, римляне едва держались на ногах от усталости. Конные клинья в мгновение ока разорвали строй легионеров. Началось избиение…

Именно в этот миг нашел свою смерть консул Гай Фламиний. Безрассудный полководец, он оказался отважным воином. Он, как мог, пытался организовать оборону, но туман, шум и всеобщая сумятица не позволили этого сделать. Но они не помешали Фламинию с достоинством встретить смерть.

Консул бился в окружении лучших воинов: центурионов, триариев, спешившихся всадников, которые ценой собственной жизни берегли полководца. Но вот боевые порядки римлян были разорваны, каждый оказался представлен собственной участи. В это мгновение консула приметил Дукарий, отчаянный галл из инсубров, чьи земли Фламиний разорил шестью годами допредь. Дукарий тогда видел консула и теперь признал врага. Пришпорив коня, варвар ворвался в гущу вражеских воинов. Первым ударом копья он свалил оруженосца, а вторым пронзил насквозь Фламиния.

После гибели консула началось повальное бегство. Иберские и нумидийские всадники преследовали бегущих, безжалостно избивая их.

Поражение было полным. Но это было еще не самое страшное поражение. Впереди ждали Канны…