"Принц Галлии" - читать интересную книгу автора (Авраменко Олег Евгеньевич)

Глава IX. БЛАНКА КАСТИЛЬСКАЯ

Между событиями, описанными в двух предыдущих главах, лежит отрезок времени длиной почти в семь лет. О любви Филиппа к Луизе можно сочинить мелодраматическую историю с душещипательным финалом, а о его любовных похождениях в Толедо – внушительный сборник новелл в жанре крутой эротики, но это завело бы нас далеко в сторону от намеченного нами пути. Посему мы, не мудрствуя лукаво, сделали то, что сделали – одним махом перешагнули через семь лет и… остановились в растерянности. Жизнь – это песня, а из песни слов не выкинешь; так и прожитые Филиппом годы на чужбине нельзя просто вычеркнуть из его биографии. И уж тем более, что при кастильском дворе его жизнь была тесно переплетена с жизнью другого героя нашей повести, вернее, героини, о которой сейчас и пойдет речь…

В разговоре герцога с Эрнаном де Шатофьером и Габриелем де Шеверни уже упоминалось о принцессе Бланке, старшей дочери кастильского короля, а также о ее предполагаемой любовной связи с Филиппом. Мы намерены приподнять завесу таинственности над их отношениями, и тогда нашему взору откроется нечто весьма любопытное, совершенно неожиданное и даже курьезное. Вкратце, это сказ о том, как людской молвой было очернено доброе имя Бланки и как из невесты императора Римского она стала женой графа Бискайского.

Отношение Филиппа к Бланке с самого момента их знакомства было особенным, отличным от его отношения ко всем прочим женщинам – и не только потому, что их дружба носила крайне целомудренный характер (отнюдь не по вине Филиппа, кстати сказать), но еще и потому, что сама Бланка была необыкновенной девушкой. Когда весной 1447 года Филипп, извлеченный Альфонсо из кантабрийской глуши, где он прятался от суеты мирской, приехал в Толедо, Бланке едва лишь исполнилось одиннадцать лет, и она только-только стала девушкой в полном смысле этого слова, но уже тогда она была необычайно привлекательна и желанна. Невысокая, хрупкая, изящная шатенка с большими темно-карими глазами, Бланка очаровывала Филиппа не так своей внешностью (которая была у нее вполне заурядной), как красотой своей внутренней, острым и гибким, чисто мальчишеским умом, невероятной проницательностью, кротостью и мягкостью в обхождении с людьми, умением понимать других и сопереживать, что непостижимым образом сочеталось в ней с властностью и высокомерием, а также некоторой язвительностью. Филипп избегал называть ее красавицей (что, по большому счету, было бы не правдой), но он считал ее прекрасной. Вскоре после их знакомства Бланка и Филипп стали закадычными друзьями, и это давало сплетникам обильную пищу для досужих домыслов, а у Альфонсо иной раз вызывало приступы ревности: он был очень привязан к старшей из своих сестер, а в глубине души был безнадежно влюблен в нее.

Взрослея, Бланка все больше привлекала Филиппа, и все чаще его посещали мысли о женитьбе на ней, но поначалу он решительно гнал их прочь, потому как страшился одного этого слова – женитьба. Смерть Луизы сокрушила его наивные детские мечты о счастливом браке, об уютном семейном очаге, и впоследствии, даже смирившись с потерей любимой, он не подпускал ни одну женщину слишком близко к своему сердцу, панически боясь снова испытать боль и горечь утраты. Ему нравились женщины, многие слышали от него слова любви, пламенные и искренние, некоторых он даже уверял, что они лучше всех на свете (про себя непременно добавляя: после Луизы, конечно), но любые разговоры о браке решительно пресекал. Впервые Филипп допустил для себя возможность новой женитьбы лишь в конце второго года своего пребывания в Толедо, когда он в очередной раз предпринял попытку наполнить свою старую дружбу с Бланкой новым содержанием и для начала решил запечатлеть на ее губах совсем невинный поцелуй. Как и во всех предыдущих случаях, ничем хорошим это не кончилось – Филипп в очередной раз получил от ворот поворот, а вдобавок пощечину, в награду за настырность. И именно тогда он раздосадовано подумал:

«Похоже, она станет моей женщиной не раньше, чем станет моей женой».

Эта мысль не на шутку испугала Филиппа, но и отделаться от нее было не так-то легко. Чем дальше, тем милее становилась ему Бланка, он уже безоговорочно признал, что она лучше всех на свете (после Луизы, конечно), и прямо-таки сгорал от желания обладать ею. Вместе с тем, его подозрения, что Бланка будет принадлежать ему только на брачном ложе, росли и крепли изо дня в день и постепенно превратились в уверенность, а затем – и в твердую убежденность.

В отличие от своих братьев Альфонсо и Фернандо, обе кастильские принцессы, Бланка и Элеонора, были воспитаны в духе строгой пуританской морали, исповедуемой их отцом, королем Фернандо IV, которого за чрезмерное ханжество современники прозвали Святошей. Особенно сильно это воспитание сказалось на Бланке: она с малых лет страшилась гнева Господнего, трепетала перед дьяволом и искренне считала слова «грех» и «преступление» синонимами. Хоть как ей ни нравился Филипп, хоть как он ее ни привлекал, она не допускала даже мысли о возможной близости с ним вне брака. Правда, временами ей приходилось несладко от обуревавших ее «греховных желаний», но Бланка была девушка исключительной силы воли, и всякий раз ей удавалось преодолеть свою минутную слабость. Филипп все больше запутывался в ее сетях, и хотя он по-прежнему пускался в загулы и заслуженно пользовался репутацией опасного сердцееда, дело явно шло к тому, что рано или поздно он обратится к королю с просьбой руки его старшей дочери. А что касается Бланки, то она стала своего рода живой легендой кастильского двора, и многие отцы ставили ее в пример своим беспутным дочерям, которые не сумели устоять перед чарами Филиппа.

Однако в конце лета 1451 года положение резко изменилось. Вначале придворные обратили внимание на то странное обстоятельство, что Бланка, находясь на людях в обществе Филиппа, чувствует себя несколько скованно, держится с ним чересчур сухо и официально, а всякий раз при упоминании его имени почему-то смущается и тотчас переводит разговор на другую тему. Чуть позже было замечено, что Филипп, который сразу по переезде в Толедо приобрел себе роскошный особняк, вежливо, но в категорической форме отвергнув предложение Альфонсо на неопределенный срок поселиться во дворце, в последнее время вроде бы умерил свою гордыню и частенько оставался на ночь в покоях, отведенных ему на половине наследника престола. От вездесущих глаз двора не укрылись и загадочные ночные рейды Филиппа: поздно вечером он тайком прокрадывался к апартаментам принцесс, а на рассвете, так же тайком, возвращался к себе, причем делал это с завидным постоянством. И тогда по дворцу, затем по всему городу, а вскоре и по всей Испании поползли упорные слухи о падении последней твердыни женской добродетели – принцессы Бланки Кастильской. Никому даже в голову не приходило, что очередной жертвой Филиппа стала вовсе не она, а ее младшая сестра, двенадцатилетняя крошка Элеонора, которую чаще называли просто Норой.

По правде говоря, Филипп и не думал соблазнять Нору, это получилось как-то само собой, без какого-либо умысла с его стороны. Он изо всех сил старался покорить неуступчивую Бланку, пуская в ход все свои чары, прибегая к всевозможным ухищрениям и уловкам из своего богатого арсенала соблазнителя, и совершенно нечаянно, как бы мимоходом, влюбил в себя ее сестру. Для самого Филиппа это явилось полнейшей неожиданностью и даже потрясением, поскольку он всегда смотрел на Нору, как на малое дитя.

Однако страсть Норы оказалась совсем не детской, во всяком случае, не по-детски самоотверженной. Не в пример Бланке, она с легкостью переступила через свое воспитание и принялась терроризировать Филиппа, беззастенчиво предлагая ему себя. В конце концов, он уступил ее домогательствам и сделал это по двум причинам: во-первых, назло Бланке, а во-вторых, потому что не смог устоять. Детская непосредственность Норы, ее веселый, жизнерадостный нрав, ее беззаботность очаровывали Филиппа; а кроме того, она была необыкновенно красива – той яркой, броской красотой, которой отличались многие представители дома Аквитанских. В третьем поколении в ней проявились фамильные черты ее родни по материнской линии17, чем-то она живо напоминала Филиппу его милую сестренку Амелину, и в конечном итоге это решило исход дела.

Впрочем, к чести Филиппа надо сказать, что он до последнего боролся с искушением, и его первая близость с Норой произошла по ее инициативе и, в определенном смысле, против его воли. Бланка же, потеряв всяческую надежду образумить сестру и отговорить Филиппа от ночных свиданий с ней, стала как бы поверенной их любви, устраивала их встречи, ограждала Нору от любопытства придворных и слуг – да так рьяно, что в результате навлекла все подозрения на себя.

Король был, пожалуй, последним из вельмож Кастилии и Леона, до которого дошли слухи о якобы имеющей место любовной связи между Филиппом и Бланкой. Этот, на первый взгляд весьма странный факт в действительности объяснялся очень просто. Дон Фернандо был государем крутого нрава, и его поступки подчас были непредсказуемы; даже приближенные короля, пользовавшиеся его безграничным доверием, и те не решались хотя бы намеком сообщить ему о грехопадении дочери, не без оснований опасаясь, что первый и самый мощный шквал королевского гнева обрушится на голову того, кто принесет ему эту дурную весть. Альфонсо же, единственный, кто не боялся отца, предпочитал держать язык за зубами. Подобно всем остальным, он заблуждался насчет предмета увлечения своего друга и втайне надеялся, что рано или поздно Бланка забеременеет от Филиппа, и тот будет вынужден жениться на ней.

Заговор молчания вокруг короля длился без малого три месяца. Наконец его младший сын, Фернандо де Уэльва, всеми фибрами души ненавидевший Бланку (а заодно и Филиппа, поскольку он действительно крутил любовь с его женой), преодолел свой страх перед отцом и наябедничал на сестру. Но об этом Филипп узнал позже. А в тот день, ближе к вечеру, в его особняк явился посланец от короля с приглашением, сильно смахивавшим на приказ, незамедлительно прибыть во дворец. От себя лично посланец добавил, что королю обо всем известно, и он, дескать, «спокоен, как перед казнью», что было очень плохим предзнаменованием.

– А может, тебе лучше не ехать? – спросил у Филиппа падре Антонио. – Садись на лошадь и отправляйся в Сарагосу или Памплону. Погостишь там месяц-полтора, а тем временем тут все утрясется, король умерит свой гнев…

– То есть, вы предлагаете мне бежать, – невесело усмехнулся Филипп. – И тем самым признать свою вину.

– А разве ты не виновен? Пусть ты не соблазнял Бланку, но принцесса Нора на твоей совести.

– Да, на моей, – согласился Филипп. – И мне совестно, вы же знаете. Но, последовав вашему совету, я признаю за кастильским королем право судить меня как своего подданного. Меня – первого принца Галлии! Не забывайте, что я все еще остаюсь наследником престола. – (Филипп взял себе в привычку постоянно напоминать об этом, с тех пор как три года назад жена Робера III, Мария Фарнезе, разрешилась мертвым ребенком). – И я не намерен ронять свое достоинство позорным бегством.

– Ты подменяешь понятия, сын мой, – предостерег его преподобный отец. – Сейчас в тебе говорит не достоинство, а гордыня. К тому же дон Фернандо ослеплен гневом и способен порешить тебя, даже будь ты императором. Ты же знаешь, чтo он за человек. Потом он, конечно, будет сожалеть о своем поступке… – Дон Антонио тяжело вздохнул. – Но это будет потом.

– Я уже все решил, падре, – упрямо сказал Филипп. – Даже вы меня не переубедите. Лучше отпустите мне мои грехи… на всякий случай.

Фернандо IV принял Филиппа в своем рабочем кабинете и, едва заметным кивком головы ответив на приветствие, устремил на него жесткий, колючий, пронзительный взгляд своих холодных серых глаз. Филипп не смог удержаться от облегченного вздоха: судя по всему, дела обстояли не так плохо, как он полагал. Обычно, когда дон Фернандо был вне себя от злости, он выглядел спокойным и даже ласковым. Но сейчас его гнев выплескивался наружу – а это значило, что внутри он уже перебесился и самое худшее осталось позади.

«На ком же он отыгрался? – размышлял Филипп, постепенно успокаиваясь. – Неужели на Бланке? Задрал ей юбчонки и надавал по попке? С него станется… Бедняжка! Теперь она долго не сможет сидеть…»

(На самом деле следующие несколько дней не сиделось Фернандо де Уэльве. Король лупил его пониже спины, приговаривая: «Теперь будешь знать, как доносить на родную сестру!» Дон Фернандо был человек воистину непредсказуемый).

Филипп стойко выдержал суровый взгляд короля и глаз не отвел, а смотрел на него кротко и доверчиво, как ягненок, и ласковая синева его глаз вскоре растопила лед в королевских глазах. Дон Фернандо тихо застонал и опустился в кресло за письменным столом.

– Прошу садиться, племянник, – произнес он.

Филипп устроился напротив короля и начал говорить:

– Государь мой дядя, я…

Тут дон Фернандо грохнул кулаком по столу, да так сильно, что опрокинул одну из чернильниц – благо чернил там оставалось на самом дне.

– Извольте не смотреть на меня с таким видом, будто ничего не понимаете! Вы прекрасно знаете, зачем я вас вызвал, дорогой племянник, посему прекратите строить мне глазки и изображать из себя саму невинность.

– Боюсь, дядя, – кротко заметил Филипп, – вы превратно истолковали мой взгляд. У меня и в мыслях не было притворяться, будто я ничего не понимаю.

– Вот как?

– Да, дядя. Я лишь набирался смелости, чтобы обратиться к вам с одной просьбой…

– Вот как? – повторил король. – И что же вы намерены просить?

– Руки вашей дочери, – просто ответил Филипп. В последнее время желание заполучить Бланку превратилось у него в навязчивую идею. Все эти нелепые домыслы насчет их отношений почему-то больно задевали его самолюбие, и он готов был жениться на ней даже вопреки своему давнему страху перед мыслями о браке, о семье, о возможной потере. Вот только… Только теперь он боялся реакции Норы на это известие. На какой-то стадии их отношений он неожиданно обнаружил, что она тоже ему дорога. Не так, как Бланка, конечно, и все же… Филипп проглотил комок, застрявший у него в горле, и продолжал:

– Мы с Бланкой любим друг друга, и я хочу, чтобы она стала моей женой. Поэтому, дядя, я обра… – Он осекся на полуслове, так как глаза короля, за секунду до этого излучавшие умиротворение, вдруг стали бычьими и налились кровью.

Мгновение спустя дон Фернандо хищно зарычал, рывком вскочил на ноги, схватил со стола опрокинутую чернильницу и запустил ее в Филиппа. В последний момент Филиппу удалось уклониться от броска – чернильница пролетела возле его виска и разбилась, ударившись о каменный пол.

Дон Фернандо тяжело рухнул в кресло. Несколько минут они молчали, потрясенно глядя друг на друга, наконец король глухо проговорил:

– Я не извиняюсь за свою вспышку, ибо вы сами ее спровоцировали. Вы – дерзкий, самонадеянный, развратный… – Он сделал паузу, успокаиваясь. – Вы за кого меня принимаете, племянничек? За дурака, что ли? Думаете, я не знаю, которую из моих дочерей вы соблазнили?

Это был удар! Филипп даже хрюкнул от досады и огорчения. Он был уверен, что Бланка не предаст сестру и возьмет всю вину на себя.

«Что ты наделала, милочка?! – чуть ли не в отчаянии подумал он. – Что ты наделала…»

– А следовательно, – между тем продолжал король, – речь идет о вашем браке с Элеонорой.

– Однако, – осторожно возразил Филипп. – Осмелюсь заметить, дядя, что насчет Норы ни у кого нет никаких подозрений, тогда как Бланка…

Дон Фернандо заскрежетал зубами. Филипп скользнул взглядом по столу в поисках других чернильниц и с облегчением отметил, что все они находятся вне пределов досягаемости рук короля… Зато массивный серебряный подсвечник был совсем рядом!

– Ах да! – угрюмо произнес дон Фернандо. – Хорошо, что напомнили. Ведь вы не только соблазнили мою младшую дочь, но и опозорили в глазах всего света старшую. И что прикажете с вами делать?

– Понятно что, – ответил Филипп. – Женить меня на Бланке.

– А как же Элеонора?

– Про нее никто ничего не знает. Она еще юна, в глазах света не скомпрометирована и сможет подождать, пока император не разведется с Изабеллой Французской. Августу Юлию, полагаю, все едино, на которой из ваших дочерей жениться. Даже, думаю, теперь он скорее предпочтет Нору, чем Бланку.

Дон Фернандо издал короткий нервный смешок. Филипп понял, что затронул еще одну болезненную для короля тему.

– Неужели вы такой наивный, племянник? Или вы лукавите? Думаете, я всерьез надеюсь, что императору удастся получить развод? Кабы не так! Дудки он его получит! Эта канитель с консилиумами длится уже четыре года и будет продолжаться до самого светопреставления. Валерий Юлий и Гвидо Конти ни за что не позволят императору заиметь наследника престола.

– Тем более, – сказал Филипп. – Коль скоро Бланка осталась без жениха, позвольте мне жениться на ней. А что касается Норы, то ей это не к спеху. У вас будет достаточно времени, чтобы подыскать ей подходящую партию. К примеру, чем плох тот же Педро Арагонский?

Король гадко ухмыльнулся:

– Так вы, оказывается, печетесь про моих дочерей, словно отец родной!

– Я пекусь прежде всего о себе. Но в данном случае наши интересы совпадают: вы хотите уладить скандал с наименьшим уроном для вашей семьи, а я безумно хочу жениться на Бланке.

– Да ну?! Так-таки и безумно?

– Да, дядя. Я не стану утверждать, что безумно люблю Бланку, но лучшей спутницы жизни мне вовек не найти. Осмелюсь предположить, что она обо мне такого же мнения.

Дон Фернандо утвердительно кивнул и не смог сдержать улыбки:

– И не ошибетесь. Когда я прознал об этих сплетнях и вызвал Бланку к себе, она тотчас же заявила, что вы соблазнили ее, и потребовала, чтобы я заставил вас жениться на ней.

– Тогда как же…

– Элеонора во всем созналась. Она обозвала Бланку бессовестной обманщицей, обвинила ее в намерении увести чужого жениха и тоже потребовала… – Король умолк и сокрушенно покачал головой. – Нет, определенно, вы негодяй, мой любезный племянник. Я слыхивал, что нередко женщины из-за вас дерутся, но разве мог я предположить… Право, даже в самом кошмарном сне мне не могло привидеться, что мои дочери повздорят между собой, выясняя, кого же из них вы на самом деле соблазнили. – Он вздохнул. – Ладно, сантименты в сторону. Значит, вы хотите жениться на Бланке?

– Да, дядя. Относительно Бланки у меня вполне серьезные намерения. Я считаю, что из нее получится замечательная королева Галлии.

– Ого! – сказал король. – Стало быть, вы метите на галльскую корону?! А не слишком ли опережаете события? Король Робер не намного старше вас. К тому же ни он, ни королева Мария не бесплодны, и дети у них, возможно, еще будут.

Филипп покачал головой:

– Это несущественно. Тулузская династия изжила себя, и Робер Третий – последний из Каролингов на галльском престоле, вне зависимости от того, будут у него дети или нет. Вскоре молодой Людовик Прованский станет совершеннолетним, уже сейчас он злобен, жесток, загребущ, не в меру воинственен, так что волей-неволей лангедокским графствам и Савойе придется сплотиться вокруг Гаскони. Вот тогда пробьет мой час. Мой и Бланки.

– А вы уверены, что в ближайшем будущем ваши отношения с отцом нормализуются?

– Мой брак с вашей дочерью заставит его смириться с неизбежным. Добрыми друзьями мы вряд ли станем, но своим наследником он меня признает.

– Та-ак, понятно. Вы меня убедили. Однако… – Дон Фернандо пришел в легкое замешательство. Филипп понял, что сейчас речь пойдет о весьма щекотливых для ханжи-короля аспектах его отношений с Норой. – Знаете, племянник, на мой взгляд, ваши поступки отличаются крайней непоследовательностью. Вы собирались жениться на Бланке, но не просили ее руки, а сперва пытались соблазнить ее. Когда же у вас это не получилось, вы совратили с пути истинного мою младшую дочь. Зачем, спрашивается? Из тщеславия?

– Поверьте, дядя, я глубоко сожалею…

– Ах, вы сожалеете! Хоть это отрадно. Но никакие сожаления и извинения с вашей стороны не вернут Элеоноре… э-э, беззаботного прошлого.

Когда до Филиппа дошло, что это – экспромтом придуманный королем эвфемизм, долженствующий обозначать девственность, он чуть не заржал от разобравшего его смеха. Впоследствии он нередко употреблял выражение «беззаботное прошлое» именно в таком смысле, но никому не говорил, кто его настоящий автор.

– А ведь могло случиться и нечто похуже, – продолжал дон Фернандо. – Или еще может случиться. Посему вот мои условия – слушайте их внимательно.

– Я весь внимание, – заверил его Филипп.

– Прежде всего, ни о каких… э-э, свиданиях с Элеонорой отныне и речи быть не может.

– Само собой, дядя.

– Далее, с объявлением о вашей помолвке с Бланкой следует повременить, чтобы я мог убедиться… ну, что с Элеонорой не произошло ничего такого, что может исправить только немедленный брак. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?

– Да, разумеется, – ответил Филипп, мысленно покатываясь от хохота. – Если окажется, что Нора беременна, я женюсь на ней.

Король покраснел и, точно застенчивая барышня, потупил глаза.

– Для пущей верности, – сказал он, – подождем до начала весны. А пока что пообещайте держать предмет нашего разговора в секрете. От всех без исключения. Ни Альфонсо, ни Бланка, ни Элеонора не должны об этом знать. Пускай до поры до времени, пока страсти не улягутся, это будет нашей маленькой тайной. Обещаете?

– Я-то могу пообещать. Но что мы скажем…

– То, что и обычно. Ведь не единожды я, по просьбе родителей, пытался уговорить вас жениться то на одной, то на другой соблазненной вами девице. И что вы каждый раз отвечали?

– Я еще не готов к браку.

– Вот так мы и скажем. Поймите, племянник, Элеонора очень ранимая девушка, и ей нужно дать время свыкнуться с мыслью, что вы не женитесь на ней. Пусть осознание этого огорчительного факта придет к ней постепенно.

– Хорошо.

– Но вы должны обещать мне, что не передумаете. Теперь вы обязаны жениться на одной из моих дочерей – если не на Бланке, так на Элеоноре.

– Безусловно, – сказал Филипп. – Коль скоро я мечу на галльский престол, то без поддержки Кастилии мне не обойтись. Если того потребуют обстоятельства, я женюсь на Норе… Хотя я предпочитаю Бланку.

Дон Фернандо кивнул:

– Да, я понимаю вас. Любой отец гордился бы такой дочерью, как Бланка, а любой муж – такой женой.

Пообещав королю хранить молчание и дав ему понять, насколько важен для него брачный союз с Кастилией, Филипп совершил роковую ошибку. Он не принял во внимание одно немаловажное обстоятельство: Фернандо IV Кастильский был не только суров и крут нравом, но также на редкость коварен и вероломен. Гордясь своей старшей дочерью, он души не чаял в младшей и без колебаний решил принести в жертву Бланку ради счастья Норы. Последующие события наглядно показали Филиппу, как он был наивен и доверчив…

Это случилось в середине января 1452 года. Дон Фернандо отправил своего старшего сына, Альфонсо, в Сарагосу к арагонскому королю Хайме III, якобы с тем, чтобы окончательно уладить пограничные споры и склонить Арагон к участию в походе против Гранадского эмирата, намеченному на эту весну. Ничего не заподозривший Филипп согласился сопровождать наследника кастильского престола, а когда оба принца, которые могли бы помешать планам дона Фернандо, по его расчетам достигли Сарагосы, в Толедо было объявлено о помолвке принцессы Бланки с племянником наваррского короля Александром Бискайским и о скорой их свадьбе.

Таинственность, с которой готовился этот брак, и неподобающая поспешность с его заключением немало удивили весь кастильский двор. Не меньшее удивление вызвал и сам факт этого союза, в определенном смысле походившего на мезальянс. Граф Бискайский уже много лет был в большой немилости у своего дяди, Александра Х Наваррского; он постоянно вздорил с ним, оспаривал у него корону, ссылаясь на свою принадлежность к старшей ветви, и плел против него всяческие интриги и заговоры. Король Наварры лишь по доброте своей душевной терпел выходки племянника, но порой его терпение иссякало, и тогда он отправлял графа в изгнание за пределы королевства. Во время последней из таких ссылок, находясь в Кастилии, Александр Бискайский, по-видимому, сумел уговорить дона Фернандо отдать за него Бланку, играя на том, что репутация старшей из кастильских принцесс здорово подмочена слухами о ее романе с Филиппом. Осведомленные лица из окружения короля Кастилии высказывали предположение, что дон Фернандо решил встать на сторону графа Бискайского в споре с его дядей и помочь ему заполучить наваррскую корону, сделав, таким образом, Бланку королевой Наварры. А таинственность и поспешность эти самые осведомленные лица склонны были объяснять тем, что в противном случае наваррский король мог бы воспрепятствовать этому браку – а так он будет поставлен перед уже свершившимся фактом.

И только один человек, от которого Филипп не имел никаких секретов и ни с чем от него не таился, разгадал истинные намерения дона Фернандо. Это был падре Антонио. Утром, на следующий день после объявления о помолвке он явился в королевский дворец и обратился к своему собрату падре Эстебану, духовнику Бланки, с просьбой как можно скорее устроить ему встречу с принцессой наедине для чрезвычайно важного разговора.

Появление во дворце падре Антонио никого не удивило и не вызвало никаких подозрений, поскольку он и преподобный Эстебан были очень дружны; а если кто-то и обратил внимание, что сразу вслед за этим Бланка пришла к своему духовнику, то, наверняка, счел это случайным совпадением. Бланка была девушкой крайне набожной, чаще всех остальных ходили на исповедь и посещала церковь, а нередко часами засиживалась у падре Эстебана, умного и весьма образованного человека, всерьез занимавшегося теологическими изысканиями, и вела с ним длительные беседы на религиозную тематику.

Однако в тот день речь шла о более приземленных вещах, и разговаривал с Бланкой падре Антонио. Когда после приветствий и нескольких вежливых фраз, обычно предваряющих начало любого разговора, преподобный Эстебан удалился, оставив их вдвоем в своем рабочем кабинете, падре Антонио пристально поглядел Бланке в глаза и промолвил:

– Надеюсь, принцесса, вы знаете, что Филипп для меня как сын родной, и потому я был безмерно огорчен известием о вашей помолвке с графом Бискайским.

– Я тоже огорчена, – откровенно призналась Бланка. – Для меня это было так неожиданно… Но причем здесь Филипп?

Падре тяжело вздохнул:

– Боюсь, моя принцесса, то, что я сообщу вам, еще больше огорчит вас. Государь отец ваш не поведал вам о причинах своего столь странного решения?

– Ну… – Бланка замялась. – В общем, отец объяснил мне. Он сказал, что окончательно потерял надежду на развод Августа Юлия с Изабеллой Французской, и теперь намерен сделать меня королевой Наварры.

– В вашем голосе мне слышится сомнение, – заметил падре.

Где-то с минуту Бланка молчала, глядя на него, затем ответила:

– Вы правы, дон Антонио, я не верю тому, что сказал мне отец. По моему убеждению, борьба за наваррский престол приведет к междоусобице в стране, и в конечном итоге Наварра будет разделена между Кастилией, Гасконью и Арагоном.

– Вы говорили отцу о своих сомнениях?

– Нет, падре. Я поняла, что он сам знает это. Он явно замышляет что-то другое, иначе… Если бы он хотел сделать меня королевой, то выдал бы замуж за принца Арагонского. Этот союз устранил бы многие недоразумения между нашими государствами. А так… Я сама теряюсь в догадках, дон Антонио.

– В таком случае, принцесса, я помогу вам во всем разобраться.

– Вы? – удивилась Бланка.

– Да, я. В силу определенных обстоятельств мнедоподлинно известно, почему государь отец ваш устраивает этот брак.

– И почему же?

– Потому что граф Бискайский – единственный из более или менее достойных претендентов на вашу руку, которого дон Фернандо может женить на вас второпях, пока отсутствуют Филипп и ваш брат дон Альфонсо.

– Вы уже второй раз упоминаете Филиппа, – произнесла сбитая с толку таким странным объяснением Бланка. – Он-то здесь причем?

– Дело в том, принцесса, – ответил падре, – что осенью ваш отец обещал Филиппу выдать вас за него замуж.

Бланка вздрогнула от неожиданности и рывком прижала руки к груди. Дыхание ее участилось, а на щеках заиграл алый румянец.

– За Филиппа?.. Это правда?.. Как это могло быть?

– Вы помните тот день, когда ваш брат Фернандо донес… рассказал вашему отцу о сплетнях, которые ходили про вас и Филиппа?

– Да. Конечно, помню, – ответила взволнованная Бланка. – А что, разве тогда Филипп просил моей руки?

– Не только просил, но и настаивал. И получил на это согласие, правда, с одним условием… – Падре рассказал Бланке об уговоре, достигнутом между Филиппом и королем. – Увы, принцесса, как это не прискорбно признать, но государь отец ваш обманул Филиппа, а с вами и вовсе обошелся жестоко. Филипп отказался жениться на вашей сестре Элеоноре, он предпочел вас… Нет, я ни в коей мере не одобряю его поведения, но в данном случае он был прав, он был просто обязан жениться на вас, коль скоро молва людская… Впрочем, не это главное. Я хорошо знаю Филиппа, гораздо лучше, чем кто-либо другой. Мне известно, как сильно он хотел, чтобы вы стали его женой, и так же сильно, если еще не сильнее, он хочет этого сейчас. Однако у вашего отца имелись на сей счет другие планы.

– Да, теперь я все понимаю, – тихо, почти шепотом произнесла Бланка. Губы ее дрожали, черты милого лица исказила гримаса отчаяния, а в красивых карих глазах стояли слезы. – Все понимаю… Отец очень любит Нору. Очень… даже чересчур. И когда она потребовала, чтобы ее выдали за Филиппа, отец не мог отказать ей. Я все думала, на какую же хитрость он пустится, но разве могла я предположить, что он… опустится до подлости!.. Если я буду замужем, Филипп наверняка женится на Норе, чтобы получить помощь Кастилии в борьбе за галльский престол, а я… – Тут она судорожно сглотнула, еле сдерживая рыдания. – Я принесена в жертву детскому капризу Норы!

– Еще нет, – мягко возразил падре. – Вас только определили в жертву, но заклание еще не свершилось.

Во взгляде Бланки засветилась робкая надежда.

– Этого можно избежать? – спросила она. – Но как? Как?!

– Если ваш брат дон Альфонсо и Филипп успеют вернуться в Толедо до дня вашей свадьбы, они смогут расстроить ее.

– Но вряд ли они успеют, – с горечью заметила Бланка. – Отец все рассчитал.

Дон Антонио кивнул:

– Боюсь, вы правы. Я тоже думаю, что они не успеют в срок. Поэтому сегодня на рассвете я отрядил в Сарагосу гонца с письмом, в котором извещаю Филиппа обо всем происшедшем и предлагаю ему свой план…

– Какой план? – немедленно оживилась Бланка. – Говорите же!

Падре сплел пальцы рук и в упор посмотрел на нее.

– Принцесса, ради вас и Филиппа я готов взять грех на душу и во всеуслышание заявить, что вы с ним тайно обвенчаны.

Бланка вцепилась пальцами в подлокотники кресла и подалась вперед.

– Боже, милостивый! – выдохнула она. – Вы это сделаете?

– Да, сделаю, – решительно кивнул падре Антонио. – С вашего позволения, разумеется. За согласие Филиппа я ручаюсь.

– Но ведь это будет ложью!

– Знаю. Я солгу. Вам же лгать необязательно – вы можете просто отмалчиваться и дожидаться приезда Филиппа. Я ему написал, чтo он должен говорить, уж он-то зальется соловьем, не сомневайтесь. У меня есть небольшой приход – церковь Святого Иосифа. Может, вы знаете, это поблизости особняка Филиппа…

– Да, падре, я знаю.

– Так вот, я уже сделал в церковной книге запись о вашем браке – задним числом, семнадцатым декабря прошлого года. Я выбрал эту дату только потому, что в конце той страницы осталось много свободного места…

– Минуточку! – перебила его Бланка, с трудом переводя дыхание; глаза ее лихорадочно блестели. – Я в смятении, падре. Вы меня шокировали. Ваше предложение, это… это не только противозаконно, это богопротивно, это не по-божески. Такой, с позволения сказать, брак будет недействителен перед небесами.

– Это не имеет никакого значения, – успокоил ее дон Антонио. – Брак все равно будет признан недействительным с точки зрения закона и церковных канонов, но процедура его аннулирования займет определенное время, причем немалое.

– Уж отец позаботится, чтобы это время было сведено к минимуму.

Падре покачал головой:

– Не все так просто, моя принцесса. Еще в конце осени Филипп испрашивал у Святого Престола согласия на брак с вами и получил его. Ваш отец тоже дал свое согласие – правда, только в устной форме и конфиденциально. В любом случае, архиепископ потребует тщательного рассмотрения дела, и непременно в присутствии Филиппа, чего, собственно, мы и добиваемся. Надеюсь, ваш брат, дон Альфонсо, сумеет убедить вашего отца изменить свое решение. А что до Филиппа, то будьте уверены, он найдет способ заставить графа Бискайского отказаться от брака с вами.

– Да, – кивнула Бланка. – Я в этом уверена.

В комнате надолго воцарилось молчание. Позабыв о правилах приличия, Бланка ожесточенно грызла коротко остриженный ноготь на своём большом пальце. Наконец она спохватилась, торопливо отняла руку ото рта и смущенно произнесла:

– Вы меня искушаете, преподобный отец. Должна признать, что соблазн очень велик.

– Вы любите Филиппа, не так ли? – видя, что она все еще колеблется, без обиняков сказал падре. По форме это был вопрос, но произнесен он был с утвердительной интонацией.

Бланка густо покраснела и в замешательстве опустила глаза.

– Ну… В общем… – Немного помолчав, она совладала с собой и открыто взглянула на падре. – Вы задали прямой вопрос, дон Антонио, и это предполагает такой же прямой ответ. К сожалению, я не могу ответить вам прямо, поскольку сама еще не знаю ответа. Я не уверена, что знаю, чтo такое любовь. Но если вы спросите меня, хочу ли я стать женой Филиппа, то я отвечу: да, хочу. Очень хочу! При одной мысли об этом меня… – Она запнулась. – Простите, я говорю слишком откровенно, но я так взволнована тем, что услышала от вас, что теряю над собой контроль. Конечно, я хочу, чтобы Филипп женился на мне, чтобы он всегда был со мной, хочу, чтобы он был спутником всей моей жизни. Я давно этого хотела и мечтала о том дне, когда мы поженимся. И будь у меня выбор, я бы не задумываясь предпочла его и Педро Арагонскому, и даже Августу Юлию, потому что он мне нравится больше всех остальных. Если это и есть любовь, то да, я люблю Филиппа.

– И вы считаете, что будете счастливы с ним?

– Да… То есть, надеюсь на это.

– Уверяю вас, принцесса, – проникновенно сказал падре. – Филипп не обманет ваших надежд. Я, конечно, не могу ручаться за его верность, но я знаю, как серьезно он относится к семье и браку. Вы всегда будете главной женщиной в его жизни, его супругой, матерью его детей… – Преподобный отец поднялся с кресла, понимая, что сделал все, что мог, а остальное теперь зависит от Бланки. – Я не стану торопить вас с ответом, принцесса. Время у нас еще есть, так что хорошенько все обдумайте и взвесьте. Если вы решитесь, то вечером накануне предполагаемого венчания, на торжественном приеме, когда должен быть подписан брачный договор, я сделаю свое заявление.

– Хорошо, дон Антонио, – сказала Бланка. – Я подумаю.

К сожалению, этот разговор так и остался лишь разговором, и предложенный падре Антонио план не был приведен в исполнение. Дальнейшее поведение Бланки не поддается никакому логическому объяснению. Чуть позже, после ухода падре, когда эйфория, вызванная известием о том, что Филипп твердо намерен жениться на ней, пошла на убыль, Бланка со всей отчетливостью поняла, что же случилось на самом деле. Впервые в своей жизни она лицом к лицу столкнулась с людской подлостью, и человек, который так жестоко, так коварно и вероломно обошелся с ней, был ее родной отец. Отец, которого она глубоко уважала и любила, которым она искренне восхищалась, который всегда и во всем был для нее примером… Жестокое разочарование постигло юную шестнадцатилетнюю принцессу – не по годам умную и рассудительную девушку, но еще не подготовленную к встрече с суровой действительностью. Ее душа была по-детски чиста и непорочна, а сердце ранимое, и это ужасающее открытие напрочь парализовало ее волю, сковало инициативу, лишило ее сил и всяческого желания бороться за себя, за свою любовь, за свое счастье…

С крушением идеала, которым был для нее отец, Бланка потеряла почву под ногами. Ей стало безразличным ее же собственное будущее, ей было все равно, что готовит ей день грядущий, она вообще не хотела жить. И когда накануне свадьбы к ней явился падре Антонио, чтобы узнать о ее решении, Бланка отказалась с ним встретиться и лишь велела передать ему короткое «нет».

А на следующее утро она безропотно пошла под венец с графом Бискайским, все плыло вокруг нее, как в тумане, губы ее сами по себе отрешенно промолвили: «да», – и она стала его женой. И только ночью, на брачном ложе, когда острая боль в лоне пробудила ее от этого жуткого полусна, Бланка с ужасом осознала, чтo она натворила…

Филипп прибыл в Толедо на третий день после свадьбы Бланки, когда она уже готовилась к отъезду в Наварру, где ей предстояло жить вместе с мужем. Узнав от падре Антонио обо всем происшедшем, он до глубины души был оскорблен ее отказом и даже не захотел попрощаться с ней. Вместо того он сразу бросился искать утешения в объятиях Норы, наскоро убедив себя в том, что именно она, а не Бланка, является лучшей из женщин сущих.

Теперь Филипп ни от кого не скрывал своей связи с Норой и в ответ на замечание короля, высказанное, кстати, в весьма корректной и толерантной форме, он очень грубо огрызнулся: дескать, это его личное дело, как он ухаживает за своей будущей женой, и даже его будущий тесть не вправе совать свой нос в их постель. Дон Фернандо был немало смущен и обескуражен такой резкой и откровенно циничной отповедью, но молча проглотил оскорбление, чувствуя свою вину перед Филиппом, и больше не стал возражать против их отношений до брака.

Впрочем, надо отдать должное Филиппу: не собираясь скрывать эту связь, он, вместе с тем, не афишировал ее. К его большому удивлению, двор весьма скептически отнесся к слухам о грехопадении младшей дочери короля, и мало кто в это поверил. К тому времени Норе лишь недавно исполнилось тринадцать лет, по натуре своей она была еще наивным, легкомысленным и шаловливым ребенком, и все почитали ее за малое дитя. А тесную дружбу между ней и Филиппом придворные склонны были объяснять тем, что они оба были очень привязаны к Бланке и, грустя по ней, находили отраду в обществе друг друга – что, кстати, и не было так уж далеко от истины. Эту версию косвенно подтверждало также и то обстоятельство, что Альфонсо, чья нежная любовь к Бланке была общеизвестна, бoльшую часть своего свободного времени проводил вместе с Филиппом и Норой.

Что же касается самого Филиппа, то он, в отместку королю, решил заставить его поволноваться и все тянул с просьбой руки Норы. Дон Фернандо не рисковал торопить Филиппа, побаиваясь, как бы тот вовсе не передумал, и жил в постоянном страхе потерять зятя, на которого возлагал большие надежды. Альфонсо же, так и не простивший отцу брак Бланки с Александром Бискайским, втайне злорадствовал, глядя на его мытарства. Ну а Нора, хоть ее и огорчило, что Филипп тайком от нее собирался жениться на Бланке, все же была потрясена жестокостью отца, и чувство вины перед сестрой, которую она всем сердцем любила, нет-нет да давало о себе знать. Филипп, уже смирившийся с тем, что ему придется жениться на Норе, сильно подозревал, что это чувство вины со временем будет расти и в конце концов отравит их совместную жизнь, а призрак Бланки всегда будет стоять между ними…

А весной между Кастилией и Гранадой разразилась очередная война, вскоре закончившаяся очередным перемирием. Филипп также принял участие в походе против мавров во главе своего кантабрийского войска, и уже находясь в Андалусии, он совершенно неожиданно для себя получил от отца письмо, в котором тот звал его к себе, просил как можно скорее приехать в Тараскон.

Хотя рассудком Филипп не любил герцога, зов крови, внезапно проснувшийся в нем, оказался сильнее воспоминаний о былых обидах и унижениях, и читая письмо отца, он не мог сдержаться и то и дело тихо всхлипывал от счастья. Полученное им письмо означало, что подошло к концу его долгое изгнание. Теперь он может вернуться в родной дом, в тот милый его сердцу уголок земли, который он называл своей родиной, в тот край, где он сделал свои первые шаги, где прошло все его детство, где под высокими сводами пиренейского неба он познал прекрасное и неповторимое счастье первое любви и впервые почувствовал себя мужчиной…