"Принц Галлии" - читать интересную книгу автора (Авраменко Олег Евгеньевич)

Глава VIII. ДОН ФИЛИПП, ГЕРЦОГ АКВИТАНСКИЙ

Близ полудня 24 апреля 1452 года, то есть без малого через семь лет после описанных в предыдущей главе событий, сквозь толпу на Главной площади Тараскона уверенно прокладывал себе дорогу, мало заботясь о том, что при своем быстром продвижении он то и дело сбивает с ног зазевавшихся горожан, роскошно одетый всадник на здоровенном вороном коне. Это был геркулесового телосложения великан лет двадцати пяти – тридцати с виду, хотя на самом деле ему еще не исполнилось и двадцати одного года. Его богатый наряд, гордая и величественная осанка, непринужденность, бесцеремонность и даже пренебрежительность, с которыми он относился к собравшемуся на площади простонародью, безошибочно свидетельствовали о знатности происхождения, а широкий белый плащ с черным восьмиконечным крестом тамплиеров указывал на принадлежность его обладателя к рыцарскому ордену Храма Сионского.

Следом за вельможей-тамплиером ехал невысокий стройный юноша, по-видимому, его спутник. Одет он был довольно скромно, но со вкусом. Взгляд его выражал некоторую настороженность; он явно опасался, что толпа, пропустив гиганта, вновь сомкнется перед ним, и поэтому держал наготове шпагу, что немного придавало ему уверенности в себе.

Вскоре оба всадника пересекли площадь и остановились перед воротами внутренней крепостной стены, за которой находился герцогский дворец.

– Что угодно вашему преподобию, господин рыцарь? – почтительно осведомился старый слуга, который тотчас, будто из-под земли, возник перед ними.

Великан с кошачьей грацией соскочил с коня. Вслед за ним, вложив шпагу в ножны, спешился и его спутник. Их лошадей по знаку слуги подхватили за поводья конюхи.

– Не называй меня преподобием, любезный Эмилио, – произнес рыцарь в ответ, и его густо загорелое лицо осветилось лучезарной улыбкой. – Плюнь на плащ и получше присмотрись ко мне. Неужели я так сильно изменился?

Старый Эмилио близоруко прищурился, глядя на гостя, затем всплеснул руками и радостно воскликнул:

– Батюшки! Господин де Шатофьер! Простите, что не признал вас сразу, монсеньор, старею уже… Так, значится, вы живы?

– Нет, – покачал головой Эрнан. – К сожалению, я погиб в Палестине, мир праху моему. А с тобой разговаривает мой призрак.

Слуга захихикал:

– Ах, прошу извинения, монсеньор. Это был глупейший вопрос. Просто я вельми рад видеть вашу светлость живым-здоровым.

– Целиком и полностью разделяю твою радость, Эмилио, – сказал Шатофьер. – Господин герцог сейчас дома?

– Да, да, монсеньор, дома. Дон Филипп как раз отдыхает в парке.

– Тогда проводи нас к нему.

– С превеликим удовольствием, монсеньор, – поклонился слуга.

И они пошли.

– Ай-ай! Как вы изменились, как возмужали, господин граф! – вновь заговорил Эмилио, на ходу разглядывая Эрнана. – Ну, совсем не узнать того мальчишку… впрочем, уже тогда настоящего богатыря. Мы про вас частенько вспоминаем, монсеньор, особливо о том, как вы бились с господином Гийомом… – Он с отвращением сплюнул. – Пусть его душа вовек не знает покоя в пекле.

Подобно большинству старых слуг герцога, Эмилио откровенно восхищался поступком Эрнана, что при других обстоятельствах – будь Гийом хоть чуточку порядочным человеком – выглядело бы как вопиющее проявление нелояльности к господину. Но вот дела: герцог и тот не затаил зла на виновника смерти своего старшего сына. Не будучи ослепленным отцовской любовью, он не питал никаких иллюзий относительно личных качеств Гийома и пришел к вполне резонному выводу, что его постигла кара Божья, а значит, не пристало обижаться на орудие, избранное для этой цели Всевышним. Так или иначе, в отношениях между герцогом и Эрнаном не было враждебности, как, впрочем, и особой теплоты. После той дуэли они виделись лишь считанные разы, и все их встречи носили сугубо деловой характер. Затем Эрнан вступил в орден тамплиеров и покинул Гасконь, а в конце 1448 года присоединился к крестовому походу в Палестину, организованному Филиппом-Августом III Французским16. С тех пор о Шатофьере не было ни слуху, ни духу, если не считать ложного известия о его гибели, которое он опровергнул самым решительным образом, вернувшись домой целым и невредимым.

Старый слуга проводил Эрнана и его спутника в большой парк, который с трех сторон был огражден зданием дворца, по своей форме напоминавшем заглавную греческую «П», а с четвертой – собственно внутренней крепостной стеной, достаточно высокой, чтобы заглушить шум бурлящей снаружи городской жизни.

После людского круговорота Главной площади молодым людям почудилось, будто они очутились в волшебном царстве тишины и спокойствия. Лишь изредка здесь шумел ветерок в кронах деревьев, лениво, как бы нехотя, пели птицы, и только хорошенько прислушавшись, можно было услышать слабые отголоски базарного гама, от которого им едва не заложило уши, когда они пробирались сквозь толпу.

Поскольку все уголки парка были знакомы Эрнану с детства, Эмилио сказал:

– А дальше вы уж идите без меня, милостивые государи. Нынче дон Филипп явно не в духе, он мрачнее обыкновения, и кто знает, не разгневается ли на меня, коли я его побеспокою.

– А где он сейчас?

– Верно, в беседке возле фонтана.

– Хорошо, – кивнул Эрнан. – Ступай по своим делам.

Слуга поклонился гостям и оставил их вдвоем.

– Может быть, ты пойдешь сам, а я подожду здесь? – спросил у Шатофьера его младший спутник. Говорил он с выразительным франсийским акцентом, слова произносил мягко и протяжно, а не прерывисто и энергично, как это делали жители Пиренеев.

– С какой еще стати? – удивился Эрнан.

– Ну… Неудобно как-то… И вообще, нам следовало подождать, когда проснется Филипп. Не по душе мне затеянное тобой представление. Уж лучше бы…

– Ты это брось! – сурово перебил его Эрнан. – Я знаю, что делаю. Мне нужно во всем разобраться, больно уж странные вещи я услышал от Филиппа… А ну-ка пойдем! Буду я еще нянчиться с тобой, уламывать, что ту невинную девицу.

Юноша подчинился, и оба не спеша двинулись вдоль широкой аллеи, ведущей к центру парка, где находился фонтан, построенный по мавританскому образцу. Натренированным глазом Эрнан отмечал малейшие признаки упадка и запустения, появившиеся здесь за последние семь лет, и сокрушенно качал головой. В прежние времена настоящим хозяином парка был Филипп. Он заботился о нем, присматривал за порядком, не позволял садовникам бить баклуши и щедро вознаграждал их из своего кошелька за усердную и искусную работу. Тот же мавританский фонтан был сооружен одиннадцать лет назад на его собственные средства… Но теперь все это осталось в прошлом, в далекой стране их детства, обратный путь в которую им уже заказан.

Поседевший и порядком осунувшийся герцог Аквитанский сидел на дубовой скамье в просторной беседке возле фонтана, густо увитой зеленым плющом. Он сосредоточенно читал какую-то книгу и не сразу заметил гостей, которые остановились у входа и поснимали шляпы.

– Мое почтение, монсеньор, – вежливо поздоровался Эрнан.

Герцог чуть вздрогнул от неожиданности и поднял на посетителей утомленный взгляд.

– Добрый день, господин де Шатофьер, – невозмутимо ответствовал он. – Рад видеть вас в добром здравии. Я с самого начала подозревал, что слухи о вашей гибели несколько преувеличены… И вас приветствую, сударь, – кивнул он юноше, откладывая в сторону книгу. – Прошу садиться, господа.

Хотя сам герцог заметно постарел, и его некогда золотистые волосы стали серебряными, голос у него был по-прежнему чистым и звучным, вот только еще явственнее проступали в нем печальные нотки.

Пока молодые люди устраивались на скамье с противоположной стороны невысокого, круглой формы стола, герцог окликнул своего камердинера, который шатался поблизости, и велел принести для гостей угощение. Когда слуга отправился выполнять это поручение, герцог смерил Эрнана пристальным взглядом и промолвил:

– Как мне кажется, я могу смело поздравить вас с удачным возвращением.

– О да! Разумеется, да. – Эрнан выпрямил свои большущие ноги и всем весом откинулся на спинку дубовой скамьи, которая жалобно заскрипела от такого бесцеремонного обращения с ней. – Как видите, я цел и невредим, на здоровье грех жаловаться. Да и убытков никаких не понес, напротив – лишь приумножил свое состояние, слава Иисусу Христу.

– Однако, – заметил герцог, – этого нельзя сказать про весь ваш поход, которому, кстати, я никогда не сочувствовал. Французский король-то в плену.

– Был в плену, – уточнил Шатофьер. – По последним сведениям, он откупился за семьдесят тысяч серебряных марок и сейчас направляется в Европу.

– Семьдесят тысяч, – медленно повторил герцог, в уме пересчитывая эту сумму в галльские скудо. – Не сказал бы, что дешево обходится Франции освобождение Гроба Господнего. Филипп-Август Третий правит Францией уже двенадцать лет, за это время он предпринял три крестовых похода, не отвоевал ни пяди Святой Земли, зато растерял все свои северные земли, а вдобавок опустошил французскую казну. Между прочим, граф, вам известно, что герцог Нормандский объявил о разрыве союзнических отношений с Францией и обратился к Святому Престолу с просьбой возвести его в королевское достоинство?

– Да, я слышал об этом. Но удовлетворит ли папа его просьбу?

– Скорее всего, да. Лично я не вижу сколько-нибудь серьезных оснований для отказа. В договоре о союзе Нормандии с Францией есть пункт, согласно которому Нормандия оставляет за собой право беспрепятственного выхода из состава королевства в случае неудовлетворительного управления оным. А то, что дела во Франции обстоят из рук вон плохо, ясно даже ребенку.

– Бесспорно, – согласился Эрнан.

– И Франция сейчас не в том состоянии, чтобы противопоставить этому пункту договора свою военную мощь, – продолжал герцог. – Королю придется смириться с этим, как прежде он смирился с потерей Бретани, Фландрии и Франш-Конте. А что касается папы Павла, то хоть он и дал свое благословение на ваш поход, ему была не по душе эта авантюра. По его мнению, католическому миру следовало бы поберечь свои силы для предстоящего похода против турок, и тут я всецело согласен с ним. Разумеется, весьма прискорбно, что Иерусалим до сих пор находится под игом неверных; но, с другой стороны, если последователям Магомета удастся захватить Константинополь, это обернется большой бедой для всего христианства – не только восточного, но и западного. Так что сейчас король Франции явно не пользуется благоволением Святого Престола, и очень сомнительно, чтобы папа встал на защиту целостности Французского государства. Вполне возможно, что герцогу Нормандскому будет отказано в титуле короля, однако ничто не помешает Нормандии возвратиться к своему прежнему статусу великого княжества.

– И таким образом, – веско добавил Эрнан, – Франция сожмется до тех пределов, в каких она была в начале правления Филиппа-Августа Великого… Гм. Почти до тех же пределов. Ведь графства Сент, Ангулем и Байонна и поныне остаются во владении французской короны.

Герцог проигнорировал этот довольно прозрачный намек и вместо ответа внимательно присмотрелся к спутнику Эрнана, на которого в начале разговора бросил лишь беглый взгляд.

Собственно говоря, внешность юноши не производила особого впечатления. Это был стройный, невысокого роста светлый шатен лет восемнадцати. Его лицо не отличалось правильностью черт, но и не имело значительных изъянов, а было самым обыкновенным и с трудом запоминалось. Только взгляд больших карих глаз юноши, спокойный, вдумчивый и сосредоточенный, не вписывался в рамки его заурядной внешности. Герцог, который хорошо разбирался в людях, безошибочно признал в нем отпрыска мелкопоместного дворянского рода, вероятнее всего, происходившего со Средней Луары.

Словно ожидавший этого момента, Эрнан торопливо произнес:

– Прошу прощения, монсеньор. Я забыл представить вам моего двоюродного брата Габриеля де Шеверни. Его сестра Луиза была замужем за вашим сыном Филиппом.

Юноша привстал и почтительно поклонился.

Герцог снова взглянул на Габриеля, но тут же виновато опустил глаза. Плечи его ссутулились, лицо еще больше постарело, а взгляд бесцельно блуждал по беседке, тщательно избегая обоих молодых людей.

«Так-с! – удовлетворенно подумал Эрнан. – Похоже, Филипп не ошибся. Это и впрямь напоминает раскаяние».

Воцарившееся в беседке тягостное молчание было прервано появлением слуг, принесших угощение для гостей герцога – вазы с фруктами, джемами и печеньем, а также несколько кувшинов с прохладительными и горячительными напитками (то бишь вином). Эрнан без лишних церемоний принялся за еду – он всегда был не прочь перекусить, а двухчасовая прогулка из Кастель-Фьеро в Тараскон лишь подогрела его аппетит. Ободренный примером кузена, Габриель де Шеверни взял из вазы медовый пряник и наполнил свой кубок шербетом.

Постепенно между герцогом и Эрнаном завязался разговор, предметом которого был третий неудачный крестовый поход незадачливого Филиппа-Августа Третьего. В перерывах между поглощением солидных порций печенья с яблочным джемом и внушительных доз вина Шатофьер повествовал о битвах крестоносцев с сарацинами, об их победах и поражениях, откровенно признавая, что последних было гораздо больше, чем первых. В частности, Эрнан весьма детально описал обстоятельства пленения французского монарха египетским султаном, поскольку сам был непосредственным участником той роковой для короля схватки и лишь каким-то чудом избежал плена или смерти. О том, как Шатофьер и еще один рыцарь, Гуго фон Клипенштейн, вырывались из окружения, прокладывая себе путь в гуще врагов, среди крестоносцев ходили настоящие легенды. Эрнан, которому никогда не грозило умереть от скромности, не моргнув глазом пересказал одну из таких легенд, правда (следует отдать ему должное), наиболее близкую к действительности.

– Мой сын тоже воюет с неверными, – заметил герцог, воспользовавшись паузой в рассказе Эрнана, когда тот принялся дегустировать варенье из айвы. – Где-то в Андалусии.

– Уже не воюет, – с набитым ртом возразил Эрнан. – Не так давно между Кастилией и Гранадой вновь заключено перемирие.

Герцог удивленно приподнял бровь:

– А я об этом не слышал. Вы-то откуда знаете?

– Ну… – немного помедлив, произнес Шатофьер. – Это я узнал от вашего сына.

– Вы уже получили от него письмо?

– Мм… В некотором роде. Как мне стало известно, на прошлой неделе дон Альфонсо подписал с гранадским эмиром соответствующий договор.

– Дон Альфонсо? – переспросил герцог. – Почему он, почему не король?

– Филипп говорит, что в последнее время дон Фернандо здорово сдал, поэтому командование кастильской армией взял на себя дон Альфонсо.

– Понятно… Нет, постойте! – Глаза герцога вдруг сверкнули, и он так пристально посмотрел на Эрнана, словно пытался пробуравить его взглядом насквозь. – Вы сказали: «Филипп говорит». Что это значит? Вы получили от него письмо или все-таки…

– Да, – кивнул Эрнан. – Сейчас он гостит у меня в замке.

– Ясно. – Герцог немного помолчал, предаваясь мрачным раздумьям, потом спросил:

– Филипп рассказывал о моем письме?

– Да.

Снова молчание.

– Ну что ж, – наконец заговорил герцог. – Это вполне естественно. Было бы глупо с моей стороны надеяться, что он мигом позабудет обо всех обидах и сразу же явится ко мне. Для этого Филипп слишком горд и самолюбив… Впрочем, кто бы не обиделся, если бы его, точно шелудивого пса, прогнали из родного дома. Не знаю, сможет ли Филипп простить мне это… и все остальное тоже.

В словах герцога было столько горечи, а выглядел он таким дряхлым стариком, что растроганный Эрнан не сдержался:

– Филипп не злопамятен, монсеньор, и не таит на вас зла. – Затем, помедлив немного, он все же добавил:

– А Господь милосерден.

Герцог тяжело вздохнул:

– То же самое сказал мне на прощание Филипп. Но тогда я не прислушался к его словам, я вообще не желал ни слышать его, ни видеть. И лишь потом, когда он уехал в Кастилию, я начал понимать, как много он для меня значит… Да простит меня Бог, я не любил ни одного из своих детей, а Филипп и вовсе был у меня на особом счету. Но вместе с тем, сам того не подозревая, я очень дорожил им и где-то в глубине души всегда им гордился. Филипп был отрадой для моего отцовского самолюбия, ведь Гийом и Робер… Что толку скрывать: я стыдился их обоих, особенно Гийома. – Герцог сделал паузу и угрюмо посмотрел на Эрнана. Однако в его взгляде не было ни враждебности, ни осуждения, ни порицания, а была лишь слепая покорность судьбе. – Теперь Гийом мертв, и мне приходиться стыдиться только одного сына – Робера. По правде говоря, я даже рад, что он уехал в Марсан. Издали его пороки и дурные наклонности не так бросаются мне в глаза.

Герцог снова умолк, плеснул в свой кубок немного вина и выпил.

– А вот Филиппа мне не хватает, – задумчиво произнес он. – Почти семь лет мне понадобилось, чтобы понять это. Почти семь лет я потратил на борьбу с собой и со своей гордыней – ведь именно я должен был сделать первый шаг к примирению.

– И вы его сделали, монсеньор, – сказал Эрнан.

– Да, сделал. Но не слишком ли поздно? Я так долго и упорно отталкивал от себя Филиппа, что, боюсь, он не сможет и не захочет вернуться ко мне… как мой сын. Он будет здесь жить, будет моим наследником – но не сыном.

– Уверяю вас, монсеньор, вы ошибаетесь, – убежденно ответил Шатофьер. – Филипп по-прежнему считает вас своим отцом, уважает вас как отца и… – В излишнем рвении Эрнан чуть не сказал: «и любит», но вовремя прикусил язык. – И кстати, коль скоро мы заговорили о наследстве. Как я понял из слов Филиппа, вы не только признаёте его своим наследником, но и намерены передать ему во владение Беарн и Балеары.

– Ах, это! – небрежно произнес герцог, будто речь шла о каком-то пустяке. – Да, я уступлю Филиппу Беарн с Балеарами, а также сделаю его соправителем Гаскони. Я не хочу, чтобы он находился подле меня только в ранге наследника, на положении мальчика на побегушках. После всего происшедшего между нами семь лет назад для него эта роль была бы унизительной.

«Что верно, то верно», – подумал Эрнан и одобрительно кивнул.

– А что касается меня, – продолжал герцог, – то я с радостью переложу часть государственных забот на его плечи. Я уже стар, а он молод и энергичен, да и способностей ему не занимать. По моим сведениям, он отлично справляется с Кантабрией и уже зарекомендовал себя Кастилии как зрелый государственный муж.

– Он зарекомендовал себя еще здесь, в Гаскони, – заметил Эрнан. – Когда сумел привлечь на свою сторону большинство вельмож и сенаторов.

Это уже был удар по лежачему. Герцог натянуто улыбнулся и перевел грустный взгляд на Габриеля, который за все это время не обронил ни одного слова и лишь внимательно слушал их разговор. Он чувствовал себя очень неловко и неуютно в присутствии одного из самых знатных и могущественных князей католического мира.

– Господин де Шеверни, – мягко заговорил герцог. – Если я не ошибаюсь, шесть лет назад вы несколько месяцев гостили у Филиппа в Кантабрии. Или это был ваш старший брат?

– Это был я, монсеньор, – ответил Габриель. – Я старший из братьев. В сентябре сорок пятого года я приехал по приглашению вашего сына в Сантандер и пробыл там до весны сорок шестого.

– То есть, до смерти вашей сестры?

– Я уехал через месяц после того, как умерла Луиза. Вернее, явился отец и забрал меня. Он обвинил вашего сына в смерти Луизы и… – Габриель глубоко вдохнул, набирая смелости. – Прошу прощения, монсеньор, но он считает, что это у вас вроде семейной традиции… мм… когда жены умирают при родах.

Герцог помрачнел, но не обиделся.

– Возможно, ваш отец прав, юноша, – глухо произнес он. – Ведь в Писании говорится, что грехи родителей искупают дети. И поверьте, я глубоко скорблю, что кара Божья обрушилась на вашу сестру, ни в чем не повинную девушку… – Герцог помолчал, думая о том, не затем ли Эрнан привел к нему Габриеля, чтобы заставить его испытывать угрызения совести. – А после этого вы больше не виделись с Филиппом?

Габриель покачал головой:

– До вчерашнего вечера нет.

– Я слышал, что вы были очень дружны, – заметил герцог.

– Смею надеяться, монсеньор, что ваш сын до сих пор считает меня своим другом. Все эти годы мы с ним регулярно переписывались, несмотря на то, что мой отец был категорически против. Когда до нас дошли слухи о… о поведении вашего сына, он расценил это как оскорбление памяти Луизы, и настоятельно требовал, чтобы я порвал с ним всякие отношения.

– Но вы не сделали этого?

– Нет, монсеньор. Я пошел против воли отца, потому что не разделял его мнения о вашем сыне.

Герцог тяжело вздохнул.

– Да, безусловно, ваш отец слишком категоричен. Образ жизни Филиппа достоин осуждения, не спорю, но такой уж он по натуре своей. Среди людей нет безгрешных, у каждого человека есть свои недостатки, и любвеобильность Филиппа… будем откровенны, его распутность – один из несомненных его пороков. За это можно упрекать его, порицать, возмущаться его поведением, пытаться перевоспитать его, наставить на путь истинный… Но обвинять его в злонамеренном оскорблении памяти вашей сестры, которую он любил, это уже чересчур. Это так же глупо, как считать лису преступницей только потому, что она имеет дурную привычку душить кур, если ее впустить в курятник.

Разомлевший от выпитого вина, Эрнан хитро усмехнулся. По возвращении из Палестины он уже успел повидаться с Гастоном д’Альбре, и они очень приятно скоротали вечер, смакуя пикантные историйки про толедского сердцееда дона Фелипе из Кантабрии.

– Я, конечно, прошу извинить меня, монсеньор, – отозвался он, – но ваше сравнение Филиппа с лисой, впущенной в курятник, нельзя назвать удачным. Ведь куры, как-никак, стараются избежать смертельных объятий лисы, а вот женщины в большинстве своем даже не помышляют об этом. Они сами виновны в своих бедах. Кто им доктор, что их влечет к Филиппу, как мотыльков на пламя свечи, и они обжигают свои крылышки? Между прочим, сплетники поговаривают, что даже Констанца Орсини не устояла перед чарами Филиппа.

Герцог с трудом спрятал улыбку.

– Сомневаюсь, – сказал он. – Филипп очень дружен с принцем Альфонсом и очень уважает его, чтобы соблазнить его жену. Это маловероятно.

– А вот насчет Марии Арагонской никаких сомнений нет, – продолжал гнуть свою линию Эрнан, войдя в раж. – Не зря же принц Фернандо де Уэльва так взъелся на Филиппа. Еще бы! Ведь по милости вашего сына у него вырослиотакенные рога. – И Шатофьер поднял к верху руки, показывая, какие именно. – Но, бесспорно, самая громкая и блестящая победа Филиппа, это принцесса Бланка. Рассказывают, что с королем едва удар не приключился, когда он узнал о грехопадении своей старшей дочери.

Герцог кивнул:

– Да уж, слыхал я, что был отменный скандал. Впрочем, об этом романе так много говорят и говорят столь разное, что я даже не знаю, чему верить, а чему нет; трудно понять, где кончается правда и начинается вымысел. Так, по моим сведениям, Филипп собирался жениться на Бланке; о серьёзности его намерений свидетельствовал хотя бы тот факт, что осенью он испрашивал у святого отца разрешения на этот брак. И вдруг я узнаю, что король как-то впопыхах выдал Бланку за графа Бискайского. Вот уж не пойму зачем? – Герцог недоуменно пожал плечами. – Жаль, конечно, очень жаль. Бланка была бы отличной партией для Филиппа. Говорят, она хороша собой, умна, порядочна. К тому же отец сделал ее графиней Нарбоннской – еще когда прочил в жены Августу Юлию Римскому.

– М-да, славное приданное, – согласился Шатофьер. – Было бы весьма заманчиво присоединить Нарбонн к Гаскони. Если когда-нибудь Филипп вздумает потеснить своего дядю с престола, то он пожалеет, что в свое время не женился на принцессе Бланке Кастильской.

Герцог испытующе поглядел на Эрнана, но от комментариев воздержался.

«Новое поколение, – с грустью подумал он, устало потупив свой взор. – Молодое, неугомонное, воинственное. Боюсь, очень скоро придет конец шаткому миру в Галлии…»

По соседству, за живой зеленой стеной из плюща послышалось шуршание гравия под ногами идущего человека. Шаги были быстрыми, уверенными, они раздавались все ближе и ближе и замерли у входа в беседку.

Герцог поднял глаза и увидел на пороге невысокого стройного юношу двадцати лет, с золотистыми волосами и небесно-голубыми глазами. Его черный костюм, короткий пурпурный плащ и коричневые сапоги были покрыты свежей пылью, а пестрое перо на шляпе сломано. На красивом лице юноши блуждала смущенная улыбка.

– Вот я и вернулся, отец, – взволнованно произнес он. – По вашему зову.

Только со второй попытки герцогу удалось встать.

– Добро пожаловать домой, Филипп, – тяжело дыша, сказал он и, опершись рукой на край стола, сделал один неуверенный шаг навстречу сыну. – Я рад, что ты вернулся ко мне… – Тут голос его сорвался на всхлип. Преодолевая внезапную слабость, он быстро подступил к Филиппу и после секундных колебаний крепко обнял его за плечи. – Прости меня, сынок. За все, за все прости…

Филипп тоже всхлипнул. На глаза ему набежали слезы, но он не стыдился их. Только теперь он в полной мере осознал, как не хватало ему раньше отцовской любви и заботы. На протяжении многих лет между двумя родными по крови людьми стояла тень давно умершей женщины – жены одного, матери другого. Она мешала им сблизиться, понять друг друга, почувствовать себя членами одной семьи; она была камнем преткновения в их отношениях. И понадобилось целых два десятилетия, чтобы она, наконец, ушла туда, где ей надлежало быть – в царство теней, освободив в сердце мужа место для сына, а сыну вернув отца…

Вскоре у фонтана перед беседкой собрались почти все придворные герцога, а тот, отступив на шаг, все смотрел на Филиппа сияющими глазами. Впервые он видел в нем своего сына, свою кровь и плоть – а также кровь и плоть женщины, которую любил больше всего на свете.

– Господи! – прошептал герцог. – Ведь у тебя материнская улыбка, Филипп!.. Как я не замечал этого раньше?

– Раньше я никогда не улыбался в вашем присутствии, отец, – тихо ответил ему Филипп, глотая слезы. – Теперь буду… Обязательно буду…