"Левая Рука Бога" - читать интересную книгу автора (Хофман Пол)

4

Кейл заснул лишь под утро, но проснулся все равно рано. Сколько он себя помнил, это было его привычкой, потому что давало возможность целый час побыть одному — насколько можно «побыть одному», находясь в одном помещении с пятьюстами спящими мальчишками. Но, во всяком случае, перед рассветом, в темноте, никто с тобой не заговорит, никто не будет за тобой наблюдать, указывать тебе, что нужно делать, угрожать или искать предлог подраться и даже убить тебя. И пусть его терзал голод, по крайней мере, ему было тепло под одеялом. Однако рано или поздно он, конечно, вспомнил о еде, коей были набиты его карманы. Доставать ее из рясы, висевшей на спинке кровати, было опасно, но Кейла обуревало неодолимое чувство — не просто голод, потому что с ним он жил постоянно, а какой-то восторг, невыносимая радость от того, что он может съесть нечто, обладающее неведомым восхитительным вкусом. Подождав немного, он потянулся к карману, вытащил первое, что попало под руку и оказалось простым печеньем с прослойкой из заварного крема, и сунул в рот.

В первый момент он чуть не сошел с ума от восторга: вкус сахара и масла, казалось, взорвался не только у него во рту, но и в мозгу, да что там — в самой душе! Он бесконечно долго жевал, потом глотал, испытывая удовольствие, которое не выразить словами.

А потом его, разумеется, затошнило. К такой пище привычки у него было не больше, чем у слона — к полетам в чистом небе. Как человека, умирающего от жажды или голода, поить его следовало по капле, а кормить крохотными кусочками, иначе организм мог взбунтоваться и умереть от того самого, чего ему так отчаянно хотелось. В течение получаса Кейл лежал, изо всех сил стараясь совладать с тошнотой.

Когда ему стало чуть лучше, он начал прислушиваться к звукам шагов одного из Искупителей, обходящего барак, перед тем как объявить побудку. Тяжелые подошвы клацали по каменному полу, описывая кольца вокруг спящих мальчиков. Так продолжалось минут десять. Потом вдруг шаги участились, и Искупитель, громко хлопая в ладоши, закричал: «ПОДЪЕМ! ПОДЪЕМ!»

Кейл, которого все еще продолжало мутить, осторожно встал и начал натягивать рясу, стараясь, чтобы ничто не выпало из переполненных карманов; между тем полтысячи мальчишек, тяжело вздыхая и ворча, принялись копошиться в проходах между кроватями, мешая друг другу.

Но уже через несколько минут все они шагали под дождем, чтобы собраться в огромной каменной Базилике Вечного Милосердия, где им предстояло провести два следующих часа, скороговоркой повторяя за десятью Искупителями, ведущими службу, слова, давно утратившие для них всякий смысл. Кейл выдерживал это легко, потому что еще в раннем детстве научился спать с открытыми глазами и бормотать что положено вместе с остальными, при этом не дремала лишь крохотная часть его сознания, следившая за Искупителями, выискивающими тех, кто отлынивал от молитвы.

Потом следовал завтрак: обычная слякотная каша и «лаптя мертвеца» — так они называли зерновую лепешку на вонючем жире, тошнотворную на вкус, но очень питательную. Мерзость, но только благодаря ей мальчики вообще выживали. Искупители тщательно заботились о том, чтобы их подопечные имели как можно меньше удовольствий в жизни, но мальчики им нужны были сильными — те, которые оставались в живых, разумеется.

Только в восемь часов, когда все строем направлялись на тренировку на Плац Безмерного Всепрощения Нашего Искупителя, у троицы появилась возможность снова поговорить.

— Меня тошнит, — сказал Кляйст.

— Меня тоже, — прошептал Смутный Генри.

— И меня чуть не вырвало, — признался Кейл.

— Надо где-то все спрятать.

— Или выбросить.

— Ничего, привыкнете, — сказал Кейл. — Впрочем, если не хотите, я с удовольствием заберу вашу долю.

— После занятий я буду прибирать в ризнице, — сказал Смутный Генри. — Давайте мне еду, я ее там спрячу.

— Болтаете. Скверные мальчишки. Болтаете. — В своей обычной, почти сверхъестественной манере позади них возник Искупитель Малик.

Неблагоразумно было делать что-либо неподобающее, когда Малик находился поблизости, потому что он обладал необычной способностью подкрадываться к людям незаметно. То, что он без предварительного объявления стал руководить тренировками вместо Искупителя Фицсиммонса, повсеместно известного как Фиц Говнюк, поскольку со времен своего участия в Болотной кампании тот страдал хронической дизентерией, было большим невезением.

— Двести отжиманий, — распорядился Малик, отвешивая Кляйсту увесистый подзатыльник.

Он выстроил всех, не только их троих, в одну шеренгу, велел лечь, упереться в землю костяшками пальцев и делать отжимания.

— А тебе, Кейл, особое задание, — сказал Малик. — Будешь стоять на руках.

Кейл с легкостью встал на руки и начал сгибать и разгибать их в локтях. Вскоре у всех, кроме Кейла, лица исказились гримасой от тяжелых усилий, а Кейл продолжал упражнение так, словно мог делать его до бесконечности, взгляд его был пустым и витал где-то далеко, за тысячи миль. Вид его свидетельствовал о том, что ему просто скучно, хотя он нисколько не устал, несмотря на то, что двигался вдвое быстрей остальных. Когда последний из послушников, обессиленный, с ноющими от боли мышцами, закончил упражнение, Малик велел Кейлу сделать еще двадцать отжиманий — в наказание за демонстрацию своих физических возможностей.

— Я сказал тебе стоять на руках, а не отжиматься. Мальчишеская гордыня — лакомая закуска для дьявола. — Это было сказано, чтобы преподать урок морали стоявшим перед ним послушникам, но урок пропал втуне: взгляды послушников ничего не выражали — закуска, то есть легкое лакомство, перемежающее другие яства, вкусные или не очень, было чем-то таким, чего они даже вообразить себе не могли, не говоря уже о том, что никто из них никогда ничего подобного не пробовал.

Прозвучал колокол, означавший окончание тренировки, и пятьсот мальчиков медленно, насколько смели, направились обратно к базилике на утреннюю молитву. Когда процессия проходила мимо аллеи, ведущей к задам большого здания, троица незаметно выскользнула из строя. Всю еду из карманов Кейл и Кляйст отдали Смутному Генри, после чего снова присоединились к процессии, которая, втягиваясь на площадь перед базиликой, набивала ее битком.

Между тем Смутный Генри плечом, поскольку руки у него были заняты хлебом, мясом и пирогами, отодвинул засов на двери ризницы, распахнул ее, прислушался: нет ли поблизости Искупителей, — потом углубился в коричневый мрак гардеробной, готовый вмиг дать задний ход, если кого-нибудь увидит. Похоже, в помещении никого не было. Он метнулся к одному из шкафов, но, чтобы открыть его, пришлось положить на пол часть еды. Немного грязи никому еще не повредило, подумал он. Открыв дверцу, он просунул руки в глубину и поднял деревянную дощечку на дне шкафа. Под ней обнаружилось весьма вместительное пространство, где Смутный Генри хранил свои пожитки — все запрещенные. Мальчикам-прислужникам, как их официально называли, не разрешалось иметь ничего, чтобы, как выражался Искупитель Хряк, «не пробуждать в них вожделения к материальным ценностям». Хряк, как вы догадываетесь, — не настоящее имя, в действительности его звали Искупитель Глеб.

И именно голос Глеба раздался сейчас за спиной Генри.

— Кто здесь?

На три четверти скрытый дверцей шкафа, Смутный Генри быстро запихнул в тайник еду, которую держал в руках, а также цыплячьи ножки и пирог, валявшиеся на полу, после чего, выпрямившись, закрыл дверцу.

— Прошу прощения, Искупитель?

— А, это ты, — сказал Глеб. — Что ты тут делаешь?

— Что я тут делаю, Искупитель?

— Да, — раздраженно сказал Глеб.

— Я… э-э… ну… — Смутный Генри посмотрел по сторонам в поисках вдохновения и, похоже, нашел его где-то на потолке. — Я… складывал длинное облачение, оставленное Искупителем Бентом.

Искупитель Бент был сумасшедшим, это знали все, но главное — он славился такой забывчивостью, что при любом удобном случае мальчики-прислужники все сваливали именно на него, когда что-то оказывалось не на месте или когда сами они совершали что-либо сомнительное. Если их заставали за тем, что они делают нечто недозволенное или находятся в запрещенном месте, тактика защиты прежде всего состояла в том, чтобы сказать, будто они делают это или находятся там по распоряжению Искупителя Бента, память которого была настолько коротка, что можно было не беспокоиться: он не станет ничего оспаривать.

— Принеси мне мое облачение.

Смутный Генри посмотрел на Глеба так, словно никогда даже слова такого не слышал.

— Ну? В чем дело? — сказал Глеб.

— Облачение? — переспросил Смутный Генри. Глеб уже готов был сделать шаг вперед и дать ему затрещину, но Генри живо произнес: — Да, конечно, облачение, Искупитель. — Он повернулся, прошел к другому шкафу и распахнул его, как будто ничего не желал сильнее, чем выполнить приказ.

— Черное или белое, Искупитель?

— Что с тобой?

— Со мной, Искупитель?

— Да, с тобой, идиот. С какой стати я стал бы ходить в черном облачении в будний день месяца мертвых?

— В будний день? — снова переспросил Смутный Генри, словно само понятие «будний день» поразило его. — Ну конечно, нет, Искупитель. И еще вам нужен триладник, разумеется.

— О чем это ты? — сварливо, но неуверенно произнес Глеб. Существовали сотни церемониальных одежд и украшений, многие из которых вышли из употребления за ту тысячу лет, что прошла с момента основания Святилища. Было очевидно, что Глеб никогда не слышал ни о каком триладнике, но это вовсе не означало, что такой вещи не существует.

Смутный Генри под зорким взглядом Глеба подошел к комоду и выдвинул ящик. Пошарив в нем, он достал ожерелье, сделанное из мелких бусин, посреди которого висел маленький квадратный холщовый мешочек.

— Это надевают в День Мученика Фултона.

— Я никогда прежде ничего подобного не носил, — по-прежнему с сомнением сказал Глеб. Он подошел к церковному календарю и открыл его на текущем дне. Это действительно оказался День Мученика Фултона, но мучеников было столько, что на всех дней не хватало, — в результате дни некоторых малозначительных мучеников отмечались лишь раз в двадцать лет. Глеб раздраженно шмыгнул носом.

— Ладно, шевелись, мы опаздываем.

С подобающей торжественностью Смутный Генри водрузил на шею Глеба «триладник» и помог ему надеть длинное белое, искусно украшенное облачение. Покончив с этим, он — смиренно, как подобает во время утренней молитвы, — последовал за Глебом в базилику, где провел следующие полчаса, смакуя в голове подробности эпизода с «триладником» — вещью, которой, как вы догадываетесь, не существовало в природе. Смутный Генри понятия не имел, для чего предназначен мешочек, висевший на конце ожерелья, но в ризнице имелось огромное количество мелких предметов и висюлек, религиозное назначение которых давно забылось. Тем не менее он сильно рисковал — и далеко не впервые, — только ради того, чтобы выставить Искупителя дураком. Если бы правда вышла наружу, ему со спины содрали бы кожу. Причем отнюдь не в фигуральном смысле.

Кличка, данная ему Кейлом, — Смутный Генри — прижилась, но лишь они двое знали, что это прозвище означает на самом деле. Только Кейл догадался, что причина смутной манеры Генри отвечать на вопросы и его привычка все переспрашивать состояли вовсе не в неспособности с первого раза понять, что ему говорят, или дать ясный ответ, — это просто был завуалированный способ поиздеваться над Искупителями, оттягивая свой ответ до того предела, после которого их невеликое терпение могло закончиться. Именно потому, что Кейл разгадал смысл такого поведения Генри и восхитился его дерзостью, он нарушил одно из самых важных своих правил: не заводить друзей и не позволять никому искать его дружбы.

Тем временем Кейл пробирался на свободную скамью в Базилике Номер Четыре, намереваясь вздремнуть во время Молитв Уничижения. Он в совершенстве овладел искусством дремать, бичуя себя за грехи — грех распущенности, delectation morosa,[1] грех радости, томления, грехи желаний, — осуществимых или неосуществимых. В Базилике Четыре пять сотен детей в один голос давали обет никогда не совершать грехов, коих они никак не могли совершить, даже если бы знали, что они означают: пятилетки торжественно обещали не желать жены ближнего своего, девятилетки клялись не сотворять себе кумиров, четырнадцатилетки обещали не поклоняться этим идолам, даже если они их себе сотворяют. И все это под угрозой божьей кары, которая поразит их род до третьего или четвертого колена. По окончании службы Кейл, освежившись сорокапятиминутным сном, вместе со всеми, молча следовавшими гуськом, вышел из базилики и направился в дальний конец учебного плаца.

Теперь в дневное время плац не пустовал никогда. Ввиду огромного притока новых послушников в последние пять лет почти все теперь проходило посменно: тренировки, прием пищи, мытье, молитвы. Тренировки проводились даже по ночам — для тех, кого считали отстающими, — и их ненавидели особо, из-за ужасного холода и дувшего с Коросты ветра, даже летом пронизывавшего, как лезвие ножа.

Ни для кого не было секретом, что такое пополнение требовалось, чтобы обеспечить дополнительные силы для войны с Антагонистами. Кейл знал, что многие из тех, кто покидал Святилище, не обязательно направлялись на Восточный фронт, большую часть времени их держали в резерве: на полгода посылали на какой-нибудь театр боевых действий, после чего на год, а то и на более длительный срок возвращали в запас. Ему это поведал сам Боско.

— Ты можешь задать два вопроса, — сказал Боско, после того как сообщил ему об этом странном принципе ротации войск.

Кейл подумал и спросил:

— Собираетесь ли вы в ближайшем будущем увеличить то время, что они проводят в резерве, и увеличивать его в дальнейшем, Лорд?

— Да, — ответил Боско. — Второй вопрос.

— Мне не нужен второй вопрос, — сказал Кейл.

— В самом деле? Ну, берегись, если это окажется не так.

— Я слышал, как Искупитель Комптон говорил вам, что на фронтах создалась патовая ситуация.

— Да, я видел, что ты вертелся поблизости.

— Тем не менее вы говорили об этом так, словно означенный пат не представляет собой никакой проблемы.

— Продолжай.

— За последние пять лет вы подготовили достаточное для серьезных действий количество священников-воинов — слишком много. Вы стараетесь дать им возможность понюхать пороху, но не хотите, чтобы Антагонисты знали, что вы наращиваете свои силы. Вот почему увеличивается время, которое они проводят в резерве.

— О, — улыбка Боско представила собой малоприятное зрелище, — это второй вопрос, хоть ты и хвастался, что тебе достаточно одного. Твое тщеславие, мальчик, погубит тебя, но это, на твое счастье, не входит в мои планы. Я… — Он запнулся, словно не знал, как продолжить, такого Кейл еще никогда не видел, и это нервировало. — Я связываю с тобой некоторые ожидания. К тебе будут предъявлены требования. И если ты не оправдаешь этих ожиданий и окажешься не в состоянии соответствовать этим требованиям, то пожалеешь, что тебя не сбросили со стены с мельничным жерновом на шее. Вот почему именно твоя гордыня тревожит меня больше всего. Любой Искупитель во все времена сказал бы тебе, что гордыня — источник всех остальных двадцати восьми смертных грехов, но у меня есть более важная забота, чем печься о твоей душе. Гордыня искажает твои суждения и загоняет тебя в ситуации, которых ты мог бы избежать. Я позволил тебе задать два вопроса, а ты исключительно из суетного высокомерия захотел произвести на меня впечатление и без малейшей нужды рискнул заработать наказание за свою ошибку. Подобным образом ты ставишь себя в такую слабую позицию, что я сомневаюсь, заслуживаешь ли ты той протекции, какую я оказывал тебе все эти годы.

Искупитель Боско пристально смотрел на Кейла, а Кейл стоял, с ненавистью уставившись в пол. Мысль о том, что Боско оказывал ему протекцию, вызывала у него глумливое презрение. В его голове проносились странные и опасные мысли.

— Ответ на второй твой вопрос таков: на фронтах действуют шпионы и тайные агенты Антагонистов. Их не много, однако достаточно.

Кейл не поднимал глаз от пола. «Притворись, что покорен. Смягчи наказание». И в то же время в нем клокотала неистовая злоба, потому что Боско был прав: он мог избежать того, что надвигалось.

— Вы создаете резервы для великого наступления на обоих фронтах и в то же время должны поддерживать там численность своих войск на более или менее одинаковом уровне, иначе противник разгадает ваш план. Вы хотите, чтобы резервные войска набирались опыта, но их количество теперь слишком велико, поэтому они вынуждены все больше времени проводить вдали от фронта. Тем не менее вам требуется еще больше солдат, чтобы покончить с Антагонистами, но их нужно закалять в битвах, а битв не хватает. Вы в тупике, Лорд.

— Твое решение?

— Мне нужно время, Искупитель. Я не хочу предлагать решение, которое породило бы новую проблему.

Боско рассмеялся.

— Позволь сказать тебе, мой мальчик, что решение любой проблемы всегда порождает другую проблему.

В следующий момент Боско безо всякого предупреждения обрушил на Кейла удар. Кейл парировал его с такой легкостью, словно на него нападал дряхлый старик. Они уставились друг на друга.

— Опусти руку.

Кейл повиновался.

— Сейчас я снова ударю тебя, — спокойно сказал Боско, — и, когда я это сделаю, ты не пошевелишь ни рукой, ни головой. Ты примешь удар. Ты позволишь мне ударить тебя. Ты будешь согласен.

Кейл застыл в ожидании. На сей раз Боско демонстративно готовился к нападению. Потом снова нанес удар. Кейл дернулся, но удар остался незавершенным. Рука Боско остановилась на волоске от лица Кейла.

— Не двигайся, парень. — Боско отвел руку назад и снова замахнулся. Но Кейл опять дрогнул. — НЕ ДВИГАТЬСЯ! — заорал Боско.

От гнева его лицо стало красным, если не считать двух маленьких бледных пятен посередине щек, которые белели все больше, по мере того как лицо становилось еще более багровым.

Новый удар. На сей раз, когда он обрушился на Кейла, тот стоял неподвижно, как скала. Потом еще один, и еще. Наконец последовал удар такой силы, что оглушенный им Кейл рухнул на пол.

— Вставай, — это было произнесено почти неразличимо тихо.

Кейл поднялся на ноги, дрожа, словно от страшного холода. Опять удар. Он снова упал, встал; еще удар, и опять Кейл на ногах.

Боско сменил руку. Более слабой левой он нанес пять ударов, прежде чем Кейл снова оказался на полу. Боско сверху смотрел, как Кейл встает в очередной раз. Теперь дрожали оба.

— Лежи, где лежишь, — почти шепотом приказал Боско. — Если встанешь, я за себя не ручаюсь. Я ухожу. — Он казался почти смущенным и обессиленным свирепостью собственного гнева. — Жди пять минут, потом уходи, — с этими словами Боско направился к двери и вышел.

Не меньше минуты Кейл лежал не шелохнувшись. Потом его вырвало. Еще минута потребовалась ему, чтобы прийти в себя, и три — чтобы прибрать за собой. Затем, медленно, на дрожащих ногах, словно боялся не дойти, он вышел в коридор, держась за стену, направился в одну из тупиковых аллей, ведущих со двора, и опустился на землю.

«ДЕРЖИ СПИНУ! НЕТ! НЕТ! НЕТ!» Внезапно состояние, близкое к трансу, начало отпускать Кейла. Стали возвращаться звуки и картинки учебного плаца, которые исчезли на то время, пока он оставался погруженным в воспоминания. Такое случалось с ним все чаще, но отвлекаться от действительности в месте, подобном Святилищу, было неблагоразумно. Здесь надо было постоянно быть начеку, иначе могла случиться любая неприятность. Теперь он снова отчетливо видел и слышал все, что происходило вокруг.

Шеренга из двадцати послушников, которым предстояло вскоре покинуть Святилище, отрабатывала атаку в боевом построении. Искупитель Джил, известный как Джил-Горилла из-за своей уродливости и чудовищной силы, привычно сетовал на нерасторопность своих подопечных:

— Хочешь увидеть врата смерти, Гейвин? — устало выговаривал он. — Ты их увидишь, если будешь вот так подставлять свой левый бок.

Послушники потешались над смущением Гейвина. При всей своей физической силе и жутком уродстве Искупитель Джил был больше всех похож на доброго человека — настолько, насколько это возможно для Искупителя. Разумеется, если не считать Искупителя Навратила, но это особый случай.

— Будешь тренироваться всю ночь, — сказал Джил злосчастному Гейвину. Стоявший рядом с ним мальчик засмеялся. — А ты можешь составить ему компанию, Грегор. И ты, Холдэвей.

Прямо позади шеренги, на наклонной деревянной раме, ухватившись за верхнюю перекладину руками, с высоты семи футов над землей свисал мальчик лет семи, не больше. Его щиколотки были обхвачены ремнем с привязанными к нему холщовыми мешочками, наполненными чем-то тяжелым; не в силах совладать с лицом от боли, малыш корчил гримасы, слезы текли по его щекам. Стоявший внизу Унтер-Искупитель без конца твердил ему, что ни одна попытка не будет засчитана, если ступни с грузом не коснутся параллельной перекладины, располагавшейся на уровне глаз мальчика.

— Слезы тебе не помогут, поможет только умение достать ногами до перекладины.

Наблюдая, как ребенок, складываясь пополам, изо всех сил старается дотянуться, Кейл заметил четкий абрис шести мышц живота, вздувавшихся при напряжении мощно, как у взрослого мужчины.

— Четыре… — считал Унтер-Искупитель.

Кейл прошел мимо пятилетних мальчишек, некоторые из них смеялись, как смеются все малыши, и мимо восемнадцатилетних юношей, которые выглядели как мужчины средних лет. Две группы человек по восемьдесят практиковались, с переменным успехом отжимая друг друга назад, при этом они синхронно издавали крякающие звуки — словно один гигант мерялся силой с другим; дополнительное подразделение человек в пятьсот молча маршировало строем, четко, словно единый организм, совершая маневры по знаку сигнальных флажков: налево, направо, потом строй застывал на месте как вкопанный, отступал назад и снова начинал движение вперед.

Теперь Кейл находился ярдах в пятидесяти от крепостной стены, окружавшей Святилище, на краю стрелкового поля, где Кляйст распекал отряд из десяти послушников, которые были минимум года на четыре старше него. Он корил их за никчемность, за внешнюю безобразность, за неумелость, за плохие зубы и за то, что глаза у них слишком близко поставлены. Остановился он, только когда увидел Кейла.

— Ты опоздал, — сказал он. — Тебе повезло, что Примо болен, а то он бы с тебя шкуру спустил.

— Можешь попробовать сам, если хочешь.

— Я? Мне плевать, здесь ты или нет. Это ведь тебе нужно.

В ответ Кейл едва заметно пожал плечами, что можно было истолковать как неохотное признание его правоты. Кляйст был обнажен до пояса, если не считать потрепанной на вид безрукавки, которая не скрывала его выдающейся, хотя и необычной фигуры. Казалось, вся она состоит из спины и плеч — будто торс взрослого мужчины приставили к ногам и голове четырнадцатилетнего подростка. Особенно бросалась в глаза одна особенность: его правая рука была настолько более мускулистой, чем левая, что это выглядело почти уродством.

— Ладно, — сказал Кляйст. — Давай посмотрим, что там у тебя не ладится. — Он явно наслаждался возможностью продемонстрировать свое превосходство и очень хотел, чтобы Кейл это заметил.

Кейл поднял большой лук, который вручил ему Кляйст, оттянул к щеке тетиву, прицелился, секунду помедлил и выпустил стрелу в сторону мишени, удаленной на восемьдесят ярдов. Едва стрела сорвалась с тетивы, Кейл застонал: пролетев по дуге, она прошла в нескольких футах от мишени, имевшей форму и размеры человеческого тела.

— Черт!

— О боже, боже, — сказал Кляйст, — я не видел ничего подобного с тех пор как… уж и не припомню с каких. Ты же был не так плох. Где в этом подлунном мире ты нахватался таких ошибок?

— Просто скажи, как мне их исправить.

— Да это же просто. Ты дергаешь тетиву, а нужно ее просто отпускать — вот смотри. — Он потеребил тетиву своего лука, чтобы показать Кейлу, что тот делал неправильно, а потом медленно натянул ее и с огромным удовольствием продемонстрировал, как следует тетиву отпускать. — И еще ты открываешь рот, когда стреляешь. И, перед тем как выстрелить, опускаешь локоть руки, тянущей тетиву. — Кейл хотел было возразить, но Кляйст перебил его: — И еще одновременно с этим немного подаешь вперед кисть той же руки.

— Ладно, я все понял. Я буду делать, а ты подсказывай. Просто у меня выработались кое-какие неправильные навыки, вот и все.

Кляйст как можно более театрально вздохнул сквозь зубы.

— Лично я не уверен, что дело только в нескольких неправильных навыках. Боюсь, дело в том, что ты зажимаешься. — Он указал пальцем на голову Кейла. — Подозреваю, причина кроется здесь, приятель. Теперь, когда я об этом думаю, твой случай кажется мне худшим видом мандража из всех, какие я видел.

— Ты это только что придумал.

— Да, у тебя есть неправильные навыки — неустойчивость, дерганье. Не знаю, можно ли что-либо исправить. Все эти разевания рта, опускание плеча — лишь внешние проявления состояния твоей души, приятель. На самом деле проблема — в твоем духе. — Кляйст вставил стрелу в лук, оттянул тетиву и одним изящным движением выпустил ее. Стрела, пролетев по красивой дуге, с убедительным шмяком воткнулась в грудь мишени. — Видишь? Идеальное попадание — внешнее свидетельство внутренней гармонии.

Теперь Кейл откровенно смеялся. Он повернулся к колчану со стрелами, лежавшему на скамейке у него за спиной, но в этот момент увидел Боско: пройдя через середину плаца, тот подошел к Искупителю Джилу, который тут же отправил куда-то послушника. Кейл услышал позади себя: «Вжик» — и, повернув голову, увидел, что Кляйст украдкой целится излука в Боско, имитируя звук летящей стрелы.

— Давай-давай. Попробуй, если духу хватит.

Кляйст рассмеялся и вернулся к своим ученикам, сидевшим и болтавшим в отдалении. Один из них, Донован, как обычно, пользовался любым перерывом, чтобы прочесть проповедь о пороках Антагонистов.

— Они не верят в чистилище, где можно постепенно сжечь свои грехи и заслужить право отправиться на небеса. Они верят в оправдание религией. — Некоторые из внимавших ему послушников охнули от изумления, не веря своим ушам. — Они утверждают, что любой из нас будет спасен или проклят по непреложному выбору Искупителя, и никто ничего с этим не может поделать. И они заимствуют для своих псалмов мелодии песен, которые поют в пивных. Повешенного Искупителя, в которого верят они, никогда не существовало, и они умрут, не избавившись от своих грехов, потому что боятся исповеди, а следовательно, покинут этот мир, унося с собой все свои прегрешения, которые отпечатаны на их душах, и будут прокляты.

— Заткни свое хлебало, Донован, — сказал Кляйст, — и давайте — за дело.

Как только послушник отправился с посланием к Кейлу, Боско сделал Искупителю Джилу знак рукой отойти к краю плаца, где их никто не мог бы услышать.

— Ходят слухи, что Антагонисты ведут переговоры с наемниками из Лаконии.

— А они достоверны?

— Достоверны, насколько могут быть достоверными слухи.

— Тогда нам следует озаботиться, — сказал Джил. Тут ему в голову пришла мысль: — Им же понадобится тысяч десять или больше, чтобы сломить нас. Чем они будут им платить?

— Антагонисты нашли серебряные рудники в Лауриуме. И это уже не слухи.

— Тогда да поможет нам Бог. Даже у нас всего несколько тысяч воинов… может, три… способных противостоять лаконийским наемникам. Их слава отнюдь не преувеличена.

— Бог помогает тем, кто помогает себе сам. Если мы не можем справиться с людьми, которые сражаются исключительно ради денег, а не во славу Господа, тогда мы заслуживаем поражения. Это испытание, и мы должны быть готовы. — Боско улыбнулся. — «Пусть подземелья, пусть костер и топор», не так ли, Искупитель?

— Знаете, мой Лорд, если это испытание, то такое, которое даже я не знаю, как выдержать. А уж если я — несмотря на грех гордыни — не знаю, то и ни один другой Искупитель не знает.

— Вы совершенно уверены в этом? Я имею в виду грех гордыни.

— Что вы хотите сказать? Со мной не надо темнить. Я заслуживаю лучшего с вашей стороны.

— Разумеется. Простите меня за мою собственную гордыню. — Боско трижды легко ударил себя в грудь. — Меа culpa. Меа culpa. Меа maxima culpa.[2] Я уже давно ждал этого или чего-то подобного. Я всегда чувствовал, что наша вера подвергнется испытанию, и испытанию суровому. Искупитель был послан, чтобы спасти нас, а человечество ответило на этот Божественный дар, вздернув любовь жизни моей на виселице. — Его устремленные вдаль глаза начали увлажняться, словно перед ними предстало то, чему он сам был свидетелем, хотя с момента казни Искупителя минуло тысячелетие. Он тяжело вздохнул, словно от недавно перенесенного страшного горя, и посмотрел прямо на Джила. — Большего я сказать не могу, — Боско слегка коснулся руки Джила, выражая искреннее расположение, — кроме того, что если сведения верны, то мои усилия найти способ, долженствующий положить конец отступничеству Антагонистов, и загладить чудовищное преступление — убийство единственного посланника Божьего — были не напрасны. — Он улыбнулся Джилу. — Я разработал новую тактику.

— Не понял?

— Это не военная тактика, а способ по-новому взглянуть на вещи. Мы больше не должны думать только о проблеме Антагонистов, мы должны думать об окончательном решении проблемы людского зла как такового.

Он отвел Джила еще дальше в сторону и, совсем уже понизив голос, продолжил:

— Мы слишком долго были готовы думать только о ереси Антагонистов и нашей войне с ними — что они делают, чего не делают. Мы забыли о том, что они не представляют первостепенной важности для нашей главной цели: не допускать никакого бога, кроме Единственно Истинного Бога, и никакой веры, кроме Единственно Истинной Веры. Мы позволили себе увязнуть в этой войне, словно она сама по себе является нашей целью, — мы допустили, чтобы она стала одной из ссор, коими наполнен мир.

— Простите меня, Лорд, но Восточный и Западный Фронты протянулись на тысячи миль, а жертвы исчисляются сотнями тысяч, — это не просто какая-то «ссора».

— Мы не Матерацци и не Джейны, которых война интересует лишь с точки зрения захвата территорий и распространения своей власти. Но таковыми мы стали: одной из многих сил в войне всех против всех, потому что так же, как они, желаем победы, но страшимся поражения.

— Но это разумно — ненавидеть поражение.

— Мы — представители Бога на земле через Его Искупителя. Есть лишь одна цель нашего существования, а мы забыли о ней из-за страха. Так что нужно все изменить: лучше один раз упасть, чем падать вечно. Либо мы верим, что Бог с нами, либо нет. Если мы действительно верим в это, а не притворяемся, что верим, то мы должны стремиться только к абсолютной победе — или ни к какой.

— Ну, если вы так говорите, Лорд…

Боско рассмеялся по-доброму, искренне развеселившись:

— Да, именно так я и говорю, мой друг.

И Кейл, и Кляйст сразу поняли, что послушник, подошедший к ним, испытывает удовольствие от возможности передать сообщение, которое, как он наверняка догадывался, содержало в себе неприятность. Как только он заговорил, Кляйст перебил его:

— Что тебе надо, Салк? Я занят.

Это сбило с Салка злобное ехидство, с которым он намеревался медленно, смакуя, выдать то, что ему велели.

— Заткнись, Кляйст. Это не твое собачье дело. Искупитель Боско желает видеть Кейла в своих покоях после вечерней молитвы.

— Отлично, — сказал Кляйст, словно это было совершенно обычным делом. — А теперь проваливай вон.

Обескураженный как враждебным отсутствием любопытства, так и странным взглядом Кейла, Салк сплюнул на землю, чтобы продемонстрировать собственное безразличие, и пошел прочь. Кейл и Кляйст переглянулись.

Учитывая то, что Кейл был зилотом Боско, повеление Лорда Воителя явиться к нему, которое привело бы в ужас любого другого мальчика, не было чем-то необычным для него. Что было действительно необычно и тревожно, учитывая события предыдущего дня, так это то, что Кейла вызывали в личные покои, притом поздно вечером. Такого никогда прежде не случалось.

— Что, если он знает? — сказал Кляйст.

— Тогда считай, что мы уже в Доме Специального Назначения.

— Это очень похоже на Боско — заставить нас так думать.

— Точно. Но теперь мы уже ничего с этим не можем поделать. — Кейл оттянул тетиву, задержал ее на секунду и выпустил стрелу. Она полетела в направлении мишени по красивой дуге, но промах составил добрых двадцать дюймов.

Троица уже решила пропустить ужин. Отсутствовать там, где ты должен быть в настоящий момент, считалось опасным, но о таком, чтобы мальчик пропустил еду, какой бы мерзкой она ни была, никто не слыхивал, так как они всегда были голодны. Поэтому Искупители наименее бдительно следили за ними во время вечерних трапез, что облегчало Кейлу и Кляйсту задачу спрятаться за Базиликой Номер Четыре и ждать, когда Смутный Генри принесет им туда еду из ризницы. На сей раз они ели меньше и медленней, но через десять минут их все равно вырвало.

Полчаса спустя Кейл стоял в темноте коридора перед входом в покои Лорда Воителя. Там же пребывал он и час спустя. Только тогда кованая железная дверь открылась, и на пороге восстала высокая фигура Боско. Лорд Воитель вперился в Кейла.

— Входи.

Кейл последовал за Боско в его покои, немногим более светлые, чем коридор. Если после стольких лет казармы он ожидал увидеть что-то личное, отличающее жилье именно этого человека, то был разочарован. В комнате, куда он вошел, имелись двери, но они были закрыты, так что единственное, что увидел Кейл, — это кабинет, причем очень скудно обставленный. Боско сел за стол и стал изучать бумагу, лежавшую перед ним. Кейл ждал стоя, он понимал, что бумага могла оказаться как официальным требованием об изъятии дюжины деревянных мечей, так и приказом о его казни.

Через несколько минут Боско, не поднимая головы, заговорил умеренно инквизиторским тоном:

— Ты ничего не хочешь мне сообщить?

— Нет, Лорд, — ответил Кейл.

Боско по-прежнему не смотрел на него.

— Если ты мне лжешь, я ничего не смогу сделать, чтобы спасти тебя. — Он посмотрел мальчику прямо в глаза бесконечно холодным и мрачным взглядом. Словно сама смерть уставилась на Кейла. — Итак, я еще раз спрашиваю: ты ничего не хочешь мне сообщить?

Выдержав его взгляд, Кейл повторил:

— Нет, Лорд.

Лорд Воитель не сводил с него глаз, и Кейл почувствовал, как слабеет его воля, словно самую душу его разъедает какая-то едкая кислота. В нем начало невольно расти, подступая к горлу, чудовищное желание признаться. С ран него детства Кейл испытывал ужас от сознания того, что Искупитель, сидевший сейчас перед ним, способен на все, что он неизменно несет другим боль и страдания и что все живое замирает в его присутствии.

Боско снова перевел взгляд на бумагу и подписал ее. Потом сложил, запечатал красным сургучом и вручил Кейлу:

— Отнеси это Лорду Дисциплины.

Ледяной вихрь пронзил Кейла насквозь.

— Сейчас?

— Да. Сейчас.

— Уже темно. Через несколько минут запрут дортуар.

— Об этом не беспокойся. Все предусмотрено.

Так и не подняв головы, Искупитель снова принялся писать.

— Еще что-нибудь, Кейл?

Один инстинкт боролся в Кейле с другим. Если он признается, Искупитель может помочь. В конце концов, Кейл был его зилотом. Боско сумеет его спасти. Но другие существа, жившие в душе Кейла, кричали ему: «Никогда не признавайся! Никогда не принимай на себя вину! Никогда! Всегда все отрицай. Всегда».

— Нет, Лорд.

— Тогда ступай.

Кейл повернулся и, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, направился к выходу. Выйдя за железную дверь, он закрыл ее за собой и взглядом, полным ненависти и отвращения, посмотрел назад, словно дверь была прозрачной, как стекло.

Дойдя до ближайшего смежного коридора, он остановился под тусклым светом свечи, укрепленной в подсвечнике на стене. Кейл понимал, что Боско сознательно испытывает его, предоставляя ему возможность заглянуть в письмо, то есть совершить нарушение, которое безоговорочно повлекло бы за собой смерть. Если Боско известно о вчерашнем, то, вероятно, в письме — приказ Лорду Дисциплины убить его. Это вполне в духе Боско: сделать так, чтобы Кейл сам доставил по назначению свой смертный приговор. Но возможно и другое: в бумаге ничего нет, это просто еще одно из бесконечных испытаний, которые Лорд Воитель устраивал ему при каждом удобном случае.

Кейл глубоко вздохнул и попытался, отбросив страх, трезво взглянуть на вещи. Совершенно очевидно: в письме может не содержаться ничего смертельно опасного, хотя оно наверняка неприятное и чревато болью, а вот заглянуть в него означает неминуемую смерть. С этим он и направился дальше, в Присутствие Лорда Дисциплины, хотя молоточки не переставали стучать у него в голове: что делать, если случится худшее?

Через десять минут, один раз все же ненадолго заблудившись в лабиринте коридоров, он приблизился к Палате Спасения. С минуту постоял во мраке перед огромной дверью. Его сердце колотилось от страха и гнева. Потом он заметил, что дверь не заперта и даже чуть-чуть приоткрыта.

Кейл колебался, размышляя, как поступить. Взглянув на документ, который держал в руке, он слегка подтолкнул дверь, образовалась щель, сквозь которую можно было заглянуть внутрь.

В дальнем конце комнаты он увидел склонившегося над чем-то Лорда Дисциплины, который напевал себе под нос:

Потом он перестал петь и мурлыкать, поскольку тщательно на чем-то сосредоточился.

В этой части комнаты было светло настолько, насколько может быть светло от свечей, и казалось, что фигура самого Лорда Дисциплины образует некий купол, под которым и сосредоточен этот мягкий свет. Теперь, когда глаза Кейла привыкли к освещению, он заметил, что Искупитель нависает над деревянным столом размером примерно шесть футов на два и что на столе лежит какой-то предмет, конец которого завернут в простыню.

Мурлыканье возобновилось. Лорд Дисциплины отвернулся от стола и бросил на железный поднос что-то маленькое и твердое. Потом, взяв лежавшие рядом ножницы, вернулся к работе.

Кейл открыл дверь пошире. В самом темном углу комнаты он разглядел еще один стол, на котором тоже что-то лежало, но что именно — он не смог различить из-за темноты. Лорд Дисциплины выпрямился, прошел к низкому шкафу справа и начал шарить на дне одного из ящиков. Пристально всмотревшись, Кейл теперь ясно видел, что делает Лорд, но по-прежнему не мог понять, что лежит на столе. И вдруг до него дошло: на столе лежало тело, которое Лорд Дисциплины препарировал. Грудь была рассечена очень умело, разрез тянулся и дальше, до самого низа живота. Каждый лоскут кожи и мышц был тщательно, аккуратно отрезан, откинут вовне и удерживался в таком положении при помощи каких-то отвесов. Однако что шокировало Кейла, кроме самого вида разделанного подобным образом тела, что труднее всего оказалось осознать, хотя на своем веку он повидал немало мертвецов, так это то, что тело было девичьим. И девочка еще не была мертва. Ее левая рука, свисавшая со стола, дергалась каждые несколько секунд. Между тем Лорд Дисциплины продолжал копаться в ящике комода, бормоча свою песню.

Кейлу показалось, что у него по спине поползли пауки. А потом он услышал хрип. Теперь, когда фигура Лорда Дисциплины не загораживала свет, он смог разглядеть, что лежит на другом столе. Это была еще одна девочка, связанная, с кляпом во рту. Она пыталась крикнуть. И он знал эту девочку. Она оказалась одной из тех двоих, которые накануне, одетые в белое и весело смеявшиеся, были виновницами торжества, той, которая поразила его воображение больше всего.

Лорд Дисциплины перестал петь, выпрямился и посмотрел на нее.

— Лежи тихо, ты, — сказал он почти ласково.

Потом снова склонился, замурлыкал и продолжил поиски в ящике.

За свою короткую жизнь Кейл повидал немало ужасов, деяний немыслимой жестокости и сам пережил страдания, не поддающиеся описанию. Но то, что он видел сейчас, ошеломило его, все это не укладывалось в голове: рассеченное девичье тело, рука, дергавшаяся все слабее и слабее, и сдавленный хрип ужаса зеленоглазой девочки. Очень медленно и осторожно Кейл попятился, вышел в коридор и бесшумно двинулся в ту сторону, откуда пришел.