"Картер побеждает дьявола" - читать интересную книгу автора (Голд Глен Дэвид)

Глава 6

Миссис Картер вернулась в Сан-Франциско через два года лечения в полном восторге от психоанализа. В первые месяцы она часто предлагала детям лечь в кресло и закрыть глаза. Потом клала ладонь им на лоб и просила рассказать, что они чувствовали в мамино отсутствие и как переживают ее возвращение. Она так часто восклицала: «Это прорыв!», что мальчики обычно просили разрешения пораньше уйти спать.

Она посоветовала мужу записывать и толковать сны. И испытала столь сильное разочарование, что тайком подумывала о разводе – почти все сны мистера Картера оказывались так или иначе связаны с биржей.

Тем не менее супруги оставались союзниками, и мистер Картер всерьез воспринял слова жены об увлечении их старшего сына и о том, что надо не мешать ему самому определиться в жизни.

Из фокусника-любителя Чарльз превратился в профессионала неожиданно для себя. Ему было пятнадцать, он учился в Тетчер-скул, частном учебном заведении в Одже, Калифорния. Помимо того, что тут готовили в Йель (все выпускники Тетчер-скул шли в Йельский университет), каждому ученику полагалась лошадь, за которой он должен был сам ухаживать, поскольку Шерман Дей Тетчер когда-то объявил, что мальчикам это полезно.

Позднее Чарльз заявлял, что изучал в Тетчер-скул оккультные науки. Разумеется, такого курса там не было; школа готовила будущих политиков и предпринимателей. «Грязнулей» – как старшие ученики называли младших – он в свободные часы отрабатывал карточные фокусы.

Чарльз был равнодушен к учебе. Он зачитывался Шекспиром, делал неожиданные успехи в физике, безнадежно отставал по экономике, не блистал в дебатах, зато (как всякий мальчишка с Пасифик-хайтс, выросший в атмосфере акций, чеков и облигаций) неизменно получал высший балл по этикету и социальной гигиене. То, что из Тетчер-скул прямая дорога в Йель, нимало его не интересовало: колледж готовил банкиров, а у Картера, в отличие от однокашников, душа не лежала к банковскому делу. Он не завязал ни одной прочной дружбы. Лошадь, которую он бессовестно баловал яблоками и лакрицей, очень его любила.

Вместо того чтобы допоздна корпеть над уроками, Картер постигал премудрости физиологии и самоусовершенствования. Он таскал из библиотеки книги по анатомии и вникал в устройство своих ладоней. Косточки, похожие на неровные булыжники мостовой, соединялись воедино мышцами и связками. Его завораживали некоторые гравюры, например, бесчисленные мускулы, движущие большим пальцем: отводящие, приводящие, мельчайшие сгибатели, разгибатели и, наконец, дивный musculus flexor ossis metacarpi pollicis,[11] мышца, противопоставляющая большой палец остальным и отличающая человека от животных, а при должной тренировке – фокусника от прочих смертных.

Успех, утверждали Оттава Кейс и другие авторы, достигается приложением воли к физическому телу. Испытания воли предстояли в ближайшем будущем, а пока Картер познавал те орудия, которыми одарила его природа: кожу, мышцы, сухожилия, связки, кости.

Кости ладони получили названия в те времена, когда тайны были в чести; слова «крючковатая», «клиновидная», «полулунная», «гороховидная» звучали так, будто их открыли при свечах и записали на пергаменте гусиным пером люди в черных капюшонах. Пальцы излучали действие, ум, изобретательность. «Это ведь всё не просто, – думал Картер. – Скажем, вот здесь, вдоль наружного края большого пальца, идет musculus abductor pollicis,[12] а кончики моих пальцев – это на самом деле пучки musculus flexor digitorum profundus,[13] выходящие из-под сухожилий musculus flexor digitorumsublimus».[14] Ему казалось, что он может высекать ими искры.

Однажды вечером (Картер учился в школе уже второй год) объявили лекцию по нравственному воспитанию, которую никто не хотел пропустить. Выступал Бура Смит, чье состояние, как говорили, превосходит самые смелые мечты мальчишек, уже почувствовавших собственный вкус к деньгам.

Смит поднялся на возвышение в школьной часовне – старый, простой и толстый, как добрый дедушка – и начал историю своей жизни. Фрэнсиса M. Смита подобрали возле канала Эри примерно в 1840 году (он не знал, сколько точно ему было лет и куда делись родители). С ранних лет он пошел по дурной дорожке – воровал в церквях, подделывал чеки, обчищал пьяных, крутился в воровских притонах. В конце концов мечта отыскать золото занесла его в Неваду владельцем осла и пятидесяти акров бросовой земли – Тилс-марш. Много дней он в одиночестве копал под палящим солнцем, когда внезапно увидел в небе единственную тучку и взмолился, чтобы она прошла над его головой. В ливне, длившемся лишь несколько секунд, Смит услышал глас Божий, повелевший: «Стань хорошим».

На этом месте в зале раздались приглушенные смешки: ну да, так они и поверили в «глас Божий»! Пусть рассказывает сказки кому другому! Однако дальше мальчишки притихли. Смит рассказал, что ливень смыл песок, и его глазам предстала белая залежь дезинфицирующего вещества, которым можно чистить стекло или металл. Смит был разочарован – он предпочел бы золото или серебро, – но все равно возблагодарил Бога.

Как выяснилось, Тилс-марш содержал девяносто восемь процентов мировых запасов буры. Смит нанял двадцать рабочих с ослами и через год стал миллионером, а через десять лет приобрел неисчислимое состояние, поскольку дал американским женщинам возможность поддерживать дома чистоту, какая не снилась их матерям.

Картер опоздал на лекцию, и Смит не произвел на него впечатления. Слова «самый богатый человек Америки» смутно напомнили ему про самого высокого человека в мире, а из золотоискателей он знал только Дженкса. Всю лекцию Картер тренировался делать заинтересованное лицо, а на самом деле думал о загадочных иллюстрациях в «Современной магии» профессора Хоффмана.[15]

Бура Смит сказал, что по-прежнему слушает глас Божий, повелевший ему стать хорошим, поэтому и переехал в Окленд. Здесь в своем обширном поместье он выстроил роскошный приют для заблудших женщин, считая, что, пожив в тепле и уюте, они сами станут хорошими и не бросят прижитых вне брака детей. Тут Бура сделал отступление и сказал, что существуют тысячи интересных способов вложить деньги, но в этой и в будущей жизни главное – добрые дела, и он выбрал для себя исправление падших женщин.

Он спросил, будут ли вопросы. Мальчики тут же принялись на разные лады выпытывать, сколько у него денег. Бура отвечал, что не знает. Богаче ли он Моргана? А Рокфеллера? А Херста? Смит каждый раз отвечал, что не знает. Наконец он сказал: «Спасибо». Раздались жидкие аплодисменты.

Мальчики разошлись. Большинство направилось прямиком в дортуар – выпить чаю и поспорить, какой капиталец сколотил Бура за свою жизнь. Картер остался в дворике у часовни, под перечным деревом. Подумав, он открыл колоду и скосился на карты, как на непослушных детей. Кажется, он все-таки понял ту хитрость, которую не разъяснил коварный профессор Хоффман. Вот только не увидят ли ее зрители? Эх, надо было взять зеркальце!.. Картер согнул большой палец и одновременно выдвинул карты безымянным.

Он почувствовал на себе чей-то взгляд. Бура Смит смотрел на него лучистыми карими глазами. Картер огляделся: больше во дворике никого не было.

– Я смотрю на тебя минуты две-три, – заметил Бура, поднимая кустистые брови. – Ты очень увлечен.

Картер спрятал карты. Сейчас, наедине, он не мог отмахнуться от Буры как от очередного золотоискателя. На него накатила робость.

– Извините. Я… я не играл, сэр.

– Пустяки, я делал вещи и похуже. – Бура вынул из кармана двадцать пять центов. – Покажи, что ты еще умеешь.

Картер оторопело смотрел на монету, никак не связывая ее с картами у себя в руках. Бура неправильно его понял и с глубоким вздохом: «Ох уж эти мне будущие банкиры» достал еще десятицентовик.

– Вот, – сказал он, – тридцать пять центов. Я хочу посмотреть представление за тридцать пять центов. Один.

– Ой! – Картер едва не вернул монеты. У него не было отработанной последовательности номеров, и он не знал, как ее составить. Однако близился конец месяца, деньги, присланные из дому, были на исходе, и тридцать пять центов оказались бы очень кстати.

Он раскрыл колоду веером, перетасовал, попросил у Буры платок, который тут же исчез из руки и обнаружился в кармане, обвязанным вокруг колоды карт. В последнее время он много слышал о трюках с монетами по Т. Нельсону Даунзу, поэтому сделал так, чтобы тридцать пять центов как будто удвоились, затем утроились, а в конце концов и выросли в четыре раза. В итоге он расхрабрился и даже извлек монеты из-под старенькой соломенной шляпы Буры Смита.

Картер легонько поклонился. Бура захлопал в ладоши и спросил, не собирается ли он отправиться с этим номером в турне. Картер не собирался, однако из вежливости кивнул.

– Ты встретишь множество интересных людей, – продолжал Бура, – и сможешь получать не меньше Барриморов[16] или божественной Сары Бернар. Многие фокусники на сцене в подметки тебе не годятся.

Картер был хорошо воспитан, поэтому поблагодарил, робко взял карточку Смита и пообещал писать, как будет развиваться его карьера. Он не собирался выступать на сцене, но семечко было брошено и в тот вечер расцвело пышным цветом. Он может получать деньги за выступления! Куда интереснее, чем писать цифры в гроссбухе! Если дела пойдут хорошо, можно и не идти в колледж.

Правда, мысль о зрителях пугала. Картер предпочитал одиночество, хотя воскресными вечерами, когда соученики уезжали верхом в город, частенько тосковал об обществе себе подобных. Выступление на сцене как раз то, что нужно. Мысль завораживала, как открытое окно.

Он написал письмо родителям, намекнул (для матери) на увлекательность затеи, а для отца – на ее финансовые перспективы и спросил, не знают ли они, как попасть в эстрадную труппу.

Родителей позабавила мысль, что Чарльз будет на каникулах выступать в качестве фокусника. Для них это было примерно то же, что отправиться в море юнгой, только менее опасно и не так далеко и надолго. Мистер Картер был вполне в состоянии помочь сыну: представитель Олби, владелец одного из лучших в Америке варьете «Кит-Орфей», недавно с его помощью получил ссуду для строительства «Сан-Франциско Порт» – небольшого театра для утонченной публики, куда намеревались приглашать только европейских исполнителей.

Таким образом, Чарльза согласились прослушать в объединенной билетной кассе сети «Кит-Орфей», где он, взопрев от волнения, в течение десяти минут демонстрировал номера с монетами и платками, сопровождая их репризами, почерпнутыми из «магических книг». В «Кит-Орфее» его трюки не произвели большого впечатления. Ему дали рекомендательное письмо в менее престижные труппы. Еще в трех местах Чарльзу отказали, в четвертом, самом низкопробном, дали работу.

Летом 1906 года, перед последним годом в Тетчер-скул, Картер отправился в турне с захудалой труппой «Лицей». Они гастролировали в южных штатах, причем в афишах Чарльзу убавили пять лет и объявили его «чудо-ребенком». Всю поездку Чарльза жрали блохи, другие актеры таскали его заработки, и он вернулся в Калифорнию, пропахший табачным дымом. Всё турне было одной сплошной сказкой.

На фотографии 1906 года в ежегоднике Тетчер-скул Картер запечатлен в твидовом костюме на том же берегу, где снимали всех выпускников. Внизу написано, что он намерен поступать в Йель, как и под всеми фотографиями его одноклассников. Однако, если вглядеться внимательнее, можно было выяснить истинные его намерения. Если некоторые выпускники зажимают в зубах трубку или смотрят на часы, то Чарльз Картер держит веером колоду карт – все сплошь тузы.

Что бы ни утверждала афиша, он не был «чудо-ребенком». В простом невыразительном лице отсутствовал намек на раннюю гениальность. На коричневатой выпускной фотографии пропала ледяная голубизна глаз – видны лишь черные как смоль волосы и еще неоформившиеся черты. Современники затруднялись описать его внешность, на групповых снимках он обычно терялся.

Ему нравилась такая безликость. «Поскольку я выгляжу заурядно, публика поначалу не будет ждать от меня многого, – писал он Джеймсу. – Будь я красавцем, мне было бы труднее завладеть залом, поскольку от меня ждали бы чего-то невероятного».

Летом 1906 года Чарльз Картер, восемнадцати лет, отправился в девятинедельное турне с труппой «Рэдпат Чатокуа», созданной методистским священником в рамках просветительного движения. Хотя она больше не имела религиозного уклона, репутация сохранилась, и на спектаклях царила атмосфера благопристойности. Картер получал двадцать долларов в неделю, что было не плохо и не хорошо. Он демонстрировал номера с монетами, картами, платками и бумажными цветами настолько успешно, что представитель «Кит-Орфея» предложил ему на пять долларов больше.

Теперь, когда его физические возможности хоть немного оценили, Картер принялся работать над силой воли и умением подчинять себе других. На праздничном ужине в честь своего возвращения он осторожно сообщил родителям новость, стараясь подать ее не как блестящую перспективу на будущее, а как финансовый успех. Да, поступление в Йель придется отложить – всего на год, – зато какая возможность «закалить характер»! Он читал, что Пьерпонт Морган ценил это превыше всего. Отец начал возражать, но довольно вяло, поскольку тоже читал про Пьерпонта Моргана.

– Только на год! – заметил он строго.

– Конечно, – кивнул Картер, улыбаясь самой рассудительной улыбкой. – Только на год.

Год спустя, на семейном ужине по случаю приезда старшего сына, разговор повторился примерно в тех же выражениях; при словах Чарльза о том, что поступление в университет откладывает на год, отец кинул на него неодобрительный взгляд.

На таких же обедах в 1908-м и 1909 году Картер с возрастающей настойчивостью говорил о своих намерениях. Некоторые исполнители, рассказывал он, получают по пять тысяч в неделю. Никто из них не окончил университет. Даже если он сумеет заработать десятую часть – пятьсот долларов в неделю – а это просто вопрос опыта, то его карьеру можно будет назвать успешной.

В сентябре 1910 года, накануне очередного турне (Картеру было двадцать два), эти доводы уже звучали неубедительно. Отец пригласил его в кабинет выпить по бокалу семийона из их виноградника в Напе.

– Ну как твои пятьсот долларов в неделю, Чарльз?

– Непременно будут, – отвечал Картер. Сейчас он получал тридцать пять – на четыре больше, чем в прошлом году.

На этом разговор, как обычно, заглох. Отец, помолчав, достал из кармана письмо от одного из бывших преподавателей Чарльза и несколько долгих минут читал вслух, как много молодых людей из выпуска 1906 года уже работают старшими клерками или младшими счетоводами. Чтение перешло в нотацию, затем в спор, после чего повисла пауза. Хотя Чарльз Картер скорее умер бы, чем признал это вслух, в душе он начал соглашаться с отцом. Искусство фокусника может быть прибыльным для некоторых исключительных личностей, но Чарльз Картер Четвертый не обладает нужными дарованиями.

После безрадостного семейного обеда Картер вышел прогуляться по городу. Ему почти двадцать три. Он добился того, что тридцать недель кряду выступает в «Кит-Орфей» – вполне прилично по меркам шоу-бизнеса. И все. Четыре года в качестве манипулятора монетами и картами – восемнадцатиминутное выступление «крупным планом»[17] между оркестром «Ласло и его американские гусары», имитирующим выступления знаменитых дирижеров, и «Балаганом в старшей школе» – старой юмореской с избитыми шутками, украденными из других скетчей.

Картер томительно мечтал о большем, однако не знал, как этого добиться. У него были идеи для зрелищного иллюзиона, но контракт оговаривал, что он должен ограничиться манипуляционными трюками. В разговорах с другими фокусниками или в ответ на расспросы родителей приходилось сознаться, что он по-прежнему выступает на авансцене, при опущенном занавесе – ничего грандиозного.

Мистериозо предстояло это изменить.

Картер бесцельно бродил час или два, когда его внезапно привлекли звуки карнавала. Несмотря на поздний час, ворота стояли открытыми. Юношу потянуло на привычный запах керосиновых ламп. Он старался примечать всё, чтобы потом, может быть, использовать в своих выступлениях. Постоял, посмотрел на наперсточника. В нескольких палатках бросали мяч на приз – плюшевую игрушку. Каллиопа играла «Индейку в соломе» и «Вальсируй со мной, Вилли». Картер занял очередь в палатку хиромантки мадам Зинки. Та похвалила линии сердца и головы, поцокала языком, глядя на «браслеты» в основании ладони, сказала, что его ждет дальняя дорога, что он работает руками и напрасно не пошел по отцовским стопам.

Картер вытащил долларовую купюру; когда хиромантка к ней потянулась, бумажка исчезла. Мадам Зинка со вздохом приложила руку ко лбу.

– Всякий богатенький мальчик знает хоть один фокус. Следующий!

– Нет, погодите. Вы ощупали мою ладонь и поняли, что я работаю руками, потом увидели мой костюм и сообразили, что мне он не по средствам. Вы угадали про дальнюю дорогу, но как? – Картер протянул долларовую бумажку, потом вторую, однако женщина смотрела с прежним равнодушием. Наконец он добавил: – Я работаю в «Кит-Орфее». Фокусник. Так что я еду в Европу не за папенькин счет.

– Каждый хочет отправиться в дальнюю дорогу, сынок. Вот и всё. Следующий.

– И всё?

– Слышал, что я сейчас сказала?

Следующий посетитель уже садился за столик мадам Зинки. Однако Картер, выйдя из палатки, не прошел и десяти шагов, как его остановил голос предсказательницы, перекрывший музыку каллиопы.

– Эй! – Мадам Зинка приподняла полог и высунулась из палатки. – Ты в этом году женишься. Ее зовут Сара.

– Простите?

Увы, полог уже опустился, и Картер понял, что ничего больше не выяснит. Он пошел по траве к воротам, думая, что бы всё это значило.

В последние пять лет, изучая разные виды представлений, он обращался примерно к десяти цыганкам, которые гадают по руке, на картах Таро и по хрустальному шару. Ему предрекали дальнюю дорогу и много денег, советовали избегать бурного моря и предлагали за вполне умеренную сумму общение с миром духов. Он выяснил также, в чем тут хитрость: гадалка держит человека за руку и смотрит ему в лицо, угадывая малейшие реакции.

Одно не поддавалось объяснению. Помимо общих слов и явно неверных догадок, Картеру неоднократно говорили, что в двадцать три года он женится на девушке по имени Сара.

Вернувшись домой, он долго не мог уснуть. Ему всегда плохо спалось перед отъездом, но эта ночь выдалась особенно тяжелой. Джеймс поступил в Йель и дома не жил, так что поговорить было не с кем. Чарльзу хотелось спросить кого-нибудь, почему он так отличается от своих знакомых – и при этом в каком-то существенном смысле такой же, как все? Почему одни знамениты, а других сразу забывают? И, что важнее, действительно ли ему предстоит жениться? Он записал в дневнике: «Возможные объяснения: законы случайности; заговор предсказателей; в мире есть что-то, чего я не понимаю». На пороге двадцатитрехлетия (он родился в ноябре) Картер готов был верить во все три возможности сразу.

Он раскрыл ладонь. Линия головы, линия сердца, Венерин бугор и четыре пальца, которые хироманты называют Меркурий, Аполлон, Сатурн и Юпитер. Провел пальцем по коже, воображая за всей этой мистикой не менее романтичную анатомию: глубокая ладонная фасция, которой можно придерживать монеты, musculus adductor obliquus pollicis, позволяющий прижимать большой палец к указательному – слабый у большинства людей, но набирающий силу с каждым днем, если сдвигать им карты.

Часа в четыре утра он принес новый чемодан и сложил туда реквизит. Старый трафарет: «Картер, фокусы с картами и монетами» казался признанием жизненного провала, но он еще не готов был присовокупить к своей фамилии: «Изумительный» или «Великолепный», поэтому вырезал новый – простой и четкий – и нанес краской на чемодан: «Чарльз Картер, иллюзионист».