"Иерусалимские гарики" - читать интересную книгу автора (Губерман Игорь)

7

Смеяться вовсе не грешно над тем, что вовсе не смешно
Навряд ли Бог был вечно. Он возник в какой-то первобытно древний век и создал человека в тот же миг, как Бога себе создал человек. Бог в игре с людьми так несерьезен, а порой и на руку нечист, что похоже – не религиозен, а возможно – даже атеист. Напрасно совесть тягомотная в душе моей свербит на дне: я человек – ничто животное не чуждо мне. Где-то там, за пределом познания, где загадка, туманность и тайна, некто скрытый готовит заранее все, что позже случится случайно. Бог умолчал о том немногом, когда дарил нам наши свойства, что были избраны мы Богом, чтоб сеять смуты и расстройства. Зря чужим гореньем освещаясь, тот еврей молитвы завывает, ибо очень видно, с ним общаясь: пусто место свято не бывает. Как новое звучанье гаммы нотной, открылось мне, короткий вызвав шок, что даже у духовности бесплодной возможен омерзительный душок. Здесь, как везде, и тьма, и свет, и жизни дивная игра, и как везде – спасенья нет от ярых рыцарей добра. Без веры жизнь моя убога, но я найду ее нескоро, в еврейском Боге слишком много от пожилого прокурора. Зачем евреи всех времен так Бога славят врозь и вместе? Бог не настолько неумен, чтобы нуждаться в нашей лести. Застав Адама с Евой за объятием, Господь весьма расстроен ими был и труд назначил карой и проклятием, а после об амнистии забыл. При тягостном с Россией расставании мне новая слегка открылась дверь: я Бога уличил в существовании, и Он не отпирается теперь. Прося, чтоб Господь ниспослал благодать, еврей возбужденно качается, обилием пыла стремясь наебать того, с кем заочно встречается. По части веры – полным неучем я рос, гуляка и ленивец; еврейский Бог свиреп и мелочен, а мой – распутный олимпиец. Здесь разум пейсами оброс, и так они густы, что мысли светят из волос, как жопа сквозь кусты. Я Богу докучаю неспроста и просьбу не считаю святотатством: тюрьмой уже меня Ты испытал, попробуй испытать меня богатством. Господь при акте сотворения просчет в расчетах совершил и сделал дух пищеварения сильней духовности души. Мне вдруг чудится – страшно конкретно – что устроено все очень попросту, и что даже душа не бессмертна, а тогда все напрасно и попусту. По чистой логике неспешной Бог должен быть доволен мной: держава мерзости кромешной меня уважила тюрьмой. Чтоб не вредить известным лицам, на Страшный Суд я не явлюсь: я был такого очевидцем, что быть свидетелем боюсь. Бог – истинный художник, и смотреть соскучился на нашу благодать; Он борется с желаньем все стереть и заново попробовать создать. Блажен любой в его готовности с такой же легкостью, как муха, от нищей собственной духовности прильнуть к ведру святого духа. Навряд ли Бог назначил срок, чтоб род людской угас – что в мире делать будет Бог, когда не станет нас? У нас не те же, что в России, ушибы чайников погнутых: на тему Бога и Мессии у нас побольше стебанутых. Всегда есть люди-активисты, везде суются с вожделением и страстно портят воздух чистый своим духовным выделением. Испанец, славянин или еврей – повсюду одинакова картина: гордыня чистокровностью своей – святое утешение кретина. Есть люди, – их кошмарно много, – чьи жизни отданы тому, чтоб осрамить идею Бога своим служением Ему.
Евреи могут быть умны, однако духом очень мелки: не только смотрят мне в штаны, но даже лезут мне в тарелки. Еврею нужна не простая квартира: еврею нужна для жилья непорочного квартира, в которой два разных сортира – один для мясного, другой для молочного. У Бога многое невнятно в его вселенской благодати: он выдает судьбу бесплатно, а душу требует к расплате. Бога мы о несбыточном просим, докучая слезами и стонами, но и жертвы мы щедро приносим – то Христом, то шестью миллионами. Поэт отменной правоты, Блок был в одном неправ, конечно: стерев случайные черты, мы Божий мир сотрем беспечно. Когда однажды, грозен и велик, над нами, кто в живых еще остались, появится Мессии дивный лик, мы очень пожалеем, что дождались. Встречая в евреях то гнусь, то плебейство, я думаю с тихим испугом: Господь не затем ли рассеял еврейство, чтоб мы не травились друг другом? Вчера я вдруг подумал на досуге – нечаянно, украдкой, воровато – что если мы и вправду Божьи слуги, то счастье – не подарок, а зарплата. Богу благодарен я за ночи, прожитые мной не хуже дней, и за то, что с возрастом не очень сделался я зорче и умней. Ощущаю опять и снова и блаженствую ощутив, что в Начале отнюдь не слово, а мелодия и мотив. Устав от евреев, сажусь покурить и думаю грустно и мрачно, что Бог, поспеша свою книгу дарить, народ подобрал неудачно. Мне странны все, кто Богу служит, азартно вслух талдыча гимны; мой Бог внутри, а не снаружи, и наши связи с ним интимны. Для многих душ была помехой моя безнравственная лира, я сам себе кажусь прорехой в божественном устройстве мира. Часто молчу я в спорах, чуткий, как мышеловка: есть люди, возле которых умными быть неловко. Те, кто хранит незримо нас, ослабли от бессилия, и слезы смахивают с глаз их шелковые крылья. Много лет я не верил ни в Бога, ни в черта, но однажды подумать мне срок наступил: мы лепились из глины различного сорта – и не значит ли это, что кто-то лепил? Ни бесов нет меж нас, ни ангелиц, однако же заметить любопытно, что много между нами ярких лиц, чья сущность и крылата и копытна. Успешливые всюду и во многом, познавшие и цену и размерность, евреи торговали даже с Богом, продав Ему сомнительную верность. Бога нет, но есть огонь во мраке. Дивных совпадений перепляс, символы, знамения и знаки – смыслом завораживают нас. Человек человеку не враг, но в намереньях самых благих если молится Богу дурак, расшибаются лбы у других. Это навык совсем не простой, только скучен и гнусен слегка – жадно пить из бутылки пустой и пьянеть от пустого глотка. Взяв искру дара на ладонь и не смиряя зов чудачества, Бог любит кинуть свой огонь в сосуд сомнительного качества. Дух любит ризы в позолоте, чтоб не увидел посторонний, что бедный дух порочней плоти и несравненно изощренней. Подозрительна мне атмосфера безусловного поклонения, ибо очень сомнительна вера, отвергающая сомнения. Творец таким узлом схлестнул пути, настолько сделал общим беспокойство, что в каждой личной жизни ощутим стал ветер мирового неустройства. Какой бы на земле ни шел разбой и кровью проливалась благодать – Ты, Господи, не бойся, я с Тобой, за все Тебя смогу я оправдать. Нечто тайное в смерти сокрыто, ибо нету и нету вестей о рутине загробного быта и азарте загробных страстей. Дети загулявшего родителя, мы не торопясь, по одному, попусту прождавшие Спасителя, сами отравляемся к нему.