Аделаида Александровна Котовщикова Фитюлька

В одном учреждении зазвонил телефон.

Пожилой человек снял трубку и поднес ее к уху:

— Алло! — И сейчас же щёки его покраснели. Он покосился на начальника, который зашёл к нему по делу, прошипел в трубку: — Мне некогда! — и поспешно опустил её на рычаг.

Минут через пятнадцать телефон зазвонил снова. К счастью, начальник уже ушёл.

Телефонная трубка запищала:

— Деду-ушка-а!

На другом конце провода возня, крики: «Я хочу!» — «Отстань!» — «Мне дай, мне!»

— Перестаньте драться! — строго сказал Николай Степанович. — И немедленно позовите Павлика!

— Павля! Павля! — В трубке дребезжало, хихикало, щебетало, будто бестолковая, смешливая стайка воробьев сражалась.

Но вот все эти звуки отдалились. Раздалось отчётливое:

— Деда, здравствуй!

— Эти изверги опять звонили! — жалобно сказал Николай Степанович. — Где мама?

— Уехала по делу. Но скоро приедет. И тётя Валя вот-вот придёт. Ты не бойся, я их больше не подпущу к телефону. Так им задам!

— Но ты того… сильно-то не наказывай…

— Убивать не собираюсь!

«А отколотить стоило бы, — положив трубку, подумал Павлик. — Чтобы запомнили! Забились, бессовестные, в угол, поглядывают. Правильно их дедушка извергами называет. Говорит: "Я уж телефонную трубку боюсь снимать. И не снимать нельзя: вдруг по очень важному делу звонят"».

Павлик погрозил кулаком в сторону дивана. Там, в углу, между диваном и шкафом, топтались два «злодея». Тайка, конечно, посмеивалась.

До чего вредная девчонка! Ведь это она подговаривает Даню мучить деда. Хоть и младше Дани на полтора года, а Павлика — так почти на четыре!

Ходить Тайка начала рано и всюду лезла. В самых неожиданных местах вдруг оказывалась. Например, сидит как-то на корточках в передней и… мамины сапожки лижет. Мама с испугу чуть в обморок не упала. Пришлось Тайке язык отмывать.

«Хорошо, что я сапоги от уличной грязи успела очистить! — сокрушалась мама. — Слава богу, хоть гуталину не наелась, там как раз стояла коробочка».

Не наелась, потому что открыть не сумела, а в руках коробочку с гуталином вертела, это уж точно.

А то будильник к себе в кровать затащила и в одеяле ловко спрятала. Просто обыскались будильника. Радио всю ночь не выключали, чтобы папа на работу не опоздал.

«Фитюлька! — восклицал папа. — Что ж ты у нас такая шкода?»

Но хоть бы разик её шлёпнул. Маме иной раз случается, а папе — никогда, он свою Фитюльку обожает.

А теперь Тайке уже четыре года. Роста она маленького, сама худенькая, очень подвижная, не то что задумчивый Даня-увалень. И хитрющая Тайка просто… нестерпимо. Всегда весёлая, ласковая, напевает, танцует, посмеивается. И то и дело вредничает.

— Эй! — крикнул Павлик. — Попробуйте ещё раз дедушке позвонить, я вам такое устрою!

— А что ты устроишь? — с любопытством спросил Даня.

— Что? Что устроишь? — У Тайки голосок писклявый, как у мышки, и ехидство в нём так и сквозит.

— Пожалуюсь маме! — грозно сказал Павлик. — И тёте Вале. Вам сладких пирожков не дадут.

— Мама даст! — уверенно сказал Даня.

— Тебе-то уж вовсе не надо! И так толстый! А ещё папе напишу про ваши над дедом издёвки, и папа вам из командировки ничего не привезёт и ни одного письма не напишет. Только мне. Вот!

— Я же больной, — напомнил Даня.

— Да твоя ветрянка уже почти прошла. Наколотить вполне можно! Засадил нас всех на карантин!

Тут замок щёлкнул: это тётя Валя, папина сестра, пришла. Все ей навстречу бросились.

— А я тоже больна! — весело сообщила Тайка.

— Ка-ак?! — ужаснулась тётя Валя. — А ну подойди, я тебя осмотрю.

Тайка подбежала. Тётя Валя взяла в руки ее лицо, стала осматривать щёки, шею, за ушами.

— Не вижу никаких прыщичков.

— Потому что я больна ка-ран-ти-ном! — важно объявила Тайка. — Хи-хи-хи!

— Фу-у! — с облегчением вздохнула тётя Валя. — Я думала, и правда. Если б и ты ещё, бедному Павлуше долго на карантине пришлось бы сидеть.

— И так уж насиделся! — мрачно сказал Павлик. — До чего надоело! Всего месяц во втором классе проучился…

— Ничего, милый. Что ж делать, раз так случилось. Не отстанешь, уроки ты учишь, ученик ты хоро… Ай! Что это мне так мокро?! — вскочила тётя Валя. Вся юбка у неё была мокрая. И под стулом лужа. — Как же это я в воду села?! — недоумевала она.

Как? Неужели неясно? От стула, напевая что-то себе под нос и пританцовывая, Тайка отходит. В руке у неё — чайник, носик у чайника наклонился и капли роняет.

Две главные ш к о д ы у Тайки: звонить по телефону деду на работу и возиться с водой.

Подходить к кранам и в кухне, и в ванной Тайке строго запрещается. Наливать воду в чайник — тем более. Но утаскивать чайник ей не надо: свой имеется — подарили за какой-то укол. Чайник игрушечный, однако не маленький, воды в нём хватает, чтобы всю голову и плечи человеку облить. Если, конечно, человек сядет, а Тайка на цыпочки встанет.

За Тайкой не уследишь. Только отвернёшься — у неё уже полный чайник в руках. Она с ним подходит к человеку, непременно сзади — спереди-то заметят и отнимут. А потом чайник наклоняет свой носик — сам или по Тайкиному хотению, неизвестно. Она, конечно, уверяет, что сам. И всякий, кто подвернётся: тётя, дедушка, гость какой-нибудь, сам Павлик, — вдруг оказывается политым, как цветок на клумбе.

Павлик на Тайку здорово сердится, ругает её, иногда и шлепка отвешивает или за волосы дёргает.

Папа даже огорчается.

«Слишком ты на неё нападаешь, — говорит он Павлику. — Сестричка же она твоя! Маленькая…»

— Отшлёпай-ка её, тётечка! — попросил Павлик.

— Кого? — Тётя Валя чуть шею не свернула, оглядывая свою юбку сзади.

— Ту, что карантином заболела. Вон с чайником приплясывает.

— Так это опять Таечка с водой балуется? Ай, как нехорошо!

Даня стоял, уставившись на тётю. Вдруг выпалил:

— Ето что — ал-лига-тор?

С ним такое часто случалось: выпалит что-нибудь ни с того ни с сего.

— Отшлёпай, пожалуйста! — взмолился Павлик.

— Но ведь она, наверно, нечаянно, — сказала тётя Валя. — Не надо, Данечка, говорить «ето», надо — «это».

— Ето машина или птица? — спросил Даня.

— Всегда ты её защищаешь! — возмутился Павлик.

— Нечаянно-о! — пропела Тайка, улыбаясь.

— А ест она что — бензин или лягушек? — У Дани мысли в голове двигались своим ходом. Неведомый аллигатор представлялся ему, как видно, то мотоциклом, то аистом.

— С вами вмиг одуреешь. Пойду пирожки печь. — Тётя Валя отправилась в кухню.

Даня с Тайкой за ней побежали. Крутились там возле её мокрой юбки.

А Павлик, очень сердитый, подошёл к окну и стал смотреть во двор.

Осень, погода тёплая, дети вовсю гуляют, а им троим нельзя выходить во двор. Даня, ясное дело, заразный. А про Павлика и Тайку ещё неизвестно. Вдруг у них инкубационный период. Так это называется, когда болезнь ещё не видна, но уже сидит в человеке, и хотя сам он вроде бы здоров, но уже заразный.

Во дворе Павлик заприметил старого-престарого старичка. Тот сидел на скамейке, обеими руками опершись на палку с набалдашником. Звали его Евтихий Евтихиевич.

Увидев старичка, Павлик вспомнил, как однажды в субботу они с Даней — он тогда ещё был здоров — гуляли во дворе. Тайка с мамой остались дома. А папа отправился в магазин за картошкой, чтобы сразу много принести.

Павлик с Даней носились по двору, прятались за деревьями, выслеживали врагов и стреляли в них из палок: «Пых-пых! Тр-р-р!»

На скамейке сидел этот самый Евтихий Евтихиевич, так же, как сейчас, опершись на палку, лицо и седую реденькую бородку солнцу подставлял.

А на соседней скамейке развалился мальчишка. Он учился с Павликом в одной школе, кажется, в шестом классе, но жил не в их дворе, просто пришёл. Может, приятелей поджидал. Сидел мальчишка, развалясь, вдруг сунул в рот два пальца и свистнул так оглушительно, что Павлик вздрогнул, а Даня от неожиданности на корточки присел.

Евтихий Евтихиевич голову в плечи вжал и попросил слабым голосом:

— Не свисти так, пожалуйста! У меня уши не выдерживают!

— Хочу и свищу! — ответил мальчишка и захохотал оглушительно: — Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! — Потом опять свистнул, ещё пронзительнее.

Павлик ему позавидовал: сам он так здорово свистеть не умел.

— Вежливых детей, — сказал Евтихий Евтихиевич, — скоро придётся записывать в «Красную книгу».

— А таких слабоухих, как ты, дедка, — ухмыльнулся мальчишка, — и записывать в «Красную книгу» не стоит. Пусть вымирают. — Он засунул два пальца в рот, надул щёки и вдруг… очутился в руках у папы Павлика, Дани и Тайки. Да, да! Оказывается, папа вошёл во двор и всё слышал.

Бросил папа на землю рюкзак с картошкой, схватил мальчишку за плечи, рывком поднял со скамейки, тряхнул так, что у мальчишки зубы лязгнули, и сказал гневно:

— Если ты, знаток «Красной книги», посмеешь ещё раз обидеть старого человека, я тебя осрамлю на пионерском сборе. Стыдно станет — век не забудешь!

— Не имеете права бить ребёнка! — заверещал мальчишка.

— Ты понял меня, ребёночек? — сурово спросил папа. — А ну марш отсюда!

Он отпустил мальчишку, и тот со всех ног бросился удирать.

Павлик и Даня молча смотрели на всю эту сцену.

— Будьте здоровы! — поклонился папа слегка ошеломлённому старичку, подхватил с земли рюкзак с картошкой и пошёл домой. Павлик с Даней за ним побежали.

— Пап, а пап, это какая такая книга — красная? — подскакивая возле широко шагавшего папы, спросил Павлик.

И Даня подхватил:

— «Красная книга» — ето что?

Папа им объяснил, что в «Красную книгу» записывают редких животных, птиц и насекомых, которых мало осталось на Земле. Их оберегают, запрещают на них охотиться, чтобы они совсем не исчезли…

«Конечно, этого Евтихия Евтихиевича надо тоже оберегать, — глядя в окно, думал Павлик. — Надо его записать в «Красную книгу», а не оставлять без всякой защиты!»

Опять они остались одни. Мама ушла в магазин, смеркалось на улице.

В «пещере», где они поселились, было совсем темно: накинутый на круглый обеденный стол плед спускался почти до земли. Только слабо светилась луна в облаках: на абажур торшера они накинули косынку. Из-под неё вырывался лунный свет. Совсем без луны, пожалуй, наткнёшься на деревья — стулья и скалу — книжный шкаф. Шторы-то на окнах плотно задёрнуты.

Поджав ноги, они сидели в «пещере» на медвежьей шкуре: мамино одеяло как раз пушистое, всё равно что косматое. Совещались, как им жить. Решили, что Павлик с Даней пойдут на охоту, а Тайка останется дома и будет варить обед — женщина потому что.

— Варить обед — нужна вода! — заявила Тайка и засмеялась.

Даня спросил:

— А можно пить воду не ротом, а носом?

Павлик подумал и предложил:

— Попробуем!

Все вылезли из «пещеры» и отправились в ванную. Ванная — не дикая пещера, там может гореть электричество.

Павлик зажёг свет, налил в тазик воды, поставил его на табуретку.

Даня наклонился, сунул нос в воду. И сразу захлебнулся, зафыркал, закашлялся. Во все стороны брызги полетели.

— Ты не так! — Павлик оттолкнул головой брата. — Надо втягивать ноздрями…

Он наклонился над тазиком, рот плотно закрыл, глаза зажмурил и сильно потянул носом.

Вода влезла в ноздри, в глотку, кажется, даже в уши…

— Фу ты! — Павлик поперхнулся, закашлялся, задохнулся. В носу засвербило, а чих не выходил. Рукой он нечаянно угодил в тазик, вода выплеснулась… Сквозь судорожный кашель он смутно слышал голос Дани:

— У тебя ещё хуже, чем у меня, получилось.

Сам Павлик не мог выговорить ни слова: кашлял, давился то ли водой, то ли воздухом.

Словно где-то вдалеке, с восторгом кричала Тайка:

— Сами! Сами! Я вас не поливала! Сами мокрые! Ой, что это?

Наконец-то Павлик сильно чихнул, в носу, в горле и в голове прочистилось, разлепил сжатые веки, широко открыл глаза, а вокруг — темным-темно. Что такое?

— Лампочка перегорела, — сообщил Даня.

Выбрались в коридор. Павлик нашарил на стене выключатель, повернул его. Всё равно было темно.

— И тут перегорело, — где-то под локтем у Павлика сказал Даня и, спотыкаясь, в потёмках побежал в столовую.

Павлик шагал не спеша, чтобы за что-нибудь не зацепиться: в узком коридоре вдоль стен стояли стеллажи с книгами, да ещё Даня с Тайкой вечно там игрушки бросают.

— У-уй! — вдруг донёсся до него сдавленный крик.

Кто это? Даня? Чего вопит? Павлик заторопился. Вот и дверь в столовую. А там тоже чернотища: луна не облаками, а тучами, как видно, закрылась. Павлик — к окну. Раздёрнул шторы, сумеречный свет с улицы проник в комнату. Это что же такое? Даня валяется на полу, придавленный торшером.

Павлик кинулся к брату, кое-как его из-под торшера выволок.

— Ты зачем торшер свалил?

— Хотел лампочку выкрутить, — поднимаясь, объяснил Даня. — Телепаются волоски или нет? Почему не зажгитая?

— Не соображаешь, что нигде света нет? Пробки, наверно… А где Тайка? Та-айка!

Ни звука в ответ.

— Та-айка-а! — заорал Павлик. Приказал Дане: — Ты тоже ищи! Притихла, значит, шкодит чего-то…

— У меня коленка разбилась, — пожаловался Даня. — И ветрянка ещё не кончилась.

Павлик ткнул его кулаком в бок:

— Носишься со своей ветрянкой, как… не знаю с чем! Та-айка-а! Нечестно так!

Он ринулся по тёмному коридору в другую комнату, выставив перед собой руку, чтобы не наткнуться на что-нибудь, потом в третью, потом в переднюю, в кухню, опять в комнаты…

— Та-айка! Тайка!

Даня прихрамывая тащился за ним.

— Да что же это?! Даже нигде не хихикает… вдруг она влезла куда-нибудь, брякнулась, стукнулась так сильно, что лежит без сознания?

Страх охватил Павлика. Тайка ведь не только очень озорная, а и глупая. Маленькая, не соображает… Только бы ничего с ней не случилось! А как она смеётся, напевает: «Па-ав! Па-ав!» Папина Фитюлька…

— Уби-илась? — протянул Даня. Кажется, смекалистый мальчишка догадался, какие страхи терзают Павлика.

— Не говори глупостей! — заорал Павлик. А сам весь задрожал и бросился к телефону.

— Свечку найди и зажги, — посоветовал Даня. — А где спички, ты знаешь? Мама прячет.

Не отвечая, Павлик почти на ощупь набрал номер служебного телефона деда.

Трубка отозвалась родным знакомым голосом:

— Алло!

— Де-еда-а… — У Павлика голос срывался от волнения.

— Нельзя сейчас! — строго сказала трубка. — Совещание. — Раздались короткие гудки.

Павлик почувствовал, как кровь у него прилила к щекам от обиды и возмущения. Сколько раз дед выслушивал всякую чепуху, которую болтали ему по телефону «изверги». А тут, когда Павлик позвонил, чтобы сказать очень важное, дед не стал слушать!

Почему-то Павлику вспомнилось, как Тайка года полтора назад, прося включить телевизор, говорила: «Пух! Пух!» Думала, дурочка, что по телевизору ей сразу Винни-Пуха покажут. Теперь-то уж так не думает…

— Ты от меня не убегай, — сказал Даня. — А то и я потеряюсь!

Павлик схватил Даню за руку и разревелся.

Не зря говорят: пришла беда — отворяй ворота.

Вот сейчас беды как из мешка посыпались: ветрянка эта надоедная, карантин, папа в командировку уехал, мама ушла, свет погас, дед трубку положил, а главное, самое главное — Тайка пропала!

Шкодливая, глупая, вредная до невозможности, но маленькая и… такая своя, такая сестричка! А он её часто ругал, иногда и шлёпал. Плохой он старший брат, вот уж таких старших братьев вносить в «Красную книгу» не надо — пусть вымрут…

— Может, и не совсем убилась. Может, лежит задавленная. Как я торшером, — утешал брата Даня.

От таких слов Павлику ещё хуже стало. Волоча за руку неповоротливого Даньку, он облазал всю тёмную квартиру. Где тут свечку найдёшь? Да и всё равно спички запрятаны. Охрип от криков:

— Та-айка! Где ты-ы?!

Павлик вылез в переднюю и вдруг заметил в двери на лестницу яркую щель. Он эту дверь открывал и видел, что на лестнице свет есть. Значит, только у них в квартире погасло. Открывать-то открывал… А закрыл?

Внезапно Павлику пришла в голову мысль: не убежала ли Тайка из квартиры? Хотя быть такого не может! Конечно, она шкода и очень озорная. Но уж не настолько же!..

Павлик поколебался и, волоча за собой Даню, вышел на лестничную площадку. Надо позвать людей, пусть помогут искать Тайку, дадут фонарь или свечку. Самим не найти.

На лестнице никого не было. Звонить в квартиры не хотелось. Встретить бы кого-нибудь, лучше — знакомого! Павлик с Даней за руку начал спускаться по лестнице.

Спускались, спускались и оказались в открытом подъезде.

Уже стемнело. Но во дворе горели фонари. Один фонарь посреди двора, возле скамеек. Глянул туда Павлик и… Нет, такого просто не может быть!

Под фонарём Тайка в накинутом на плечи пальтишке обнималась с огромной, чёрной, лохматой незнакомой собакой!

Была у Тайки привычка — со всех ног кидаться ко всякой встречной живности: кошке, собаке, голубю, воробью, вороне, галке. Птицы от неё улетали, кошки большею частью удирали, а собаки — нет. Собаки давали себя гладить. Случалось, лизали Тайкины щёки. Мама сердилась, упрашивала Тайку не трогать чужих собак, папа головой качал. Никакие запреты не помогали…

Павлик ещё присмотрелся. Да, так оно и было! Бессовестная, и н к у б а ц и о н н а я, а значит, заразная Тайка торчала под фонарём в обнимку с чёрной громадиной! Возле неё стоял высокий дядька, тоже незнакомый, держал собаку за поводок.

Косматая громадина прижимала голову к Тайкиному животу и, вывалив из пасти язык, заглядывала ей в глаза.

Разные чувства захлестнули Павлика. Было тут и облегчение, большое, как солнце, и такое же сияющее: цела Тайка, нигде не убилась! И возмущение, сильное, до дрожи: да как же ты, изверг несчастный, посмела улизнуть?! И сильный испуг за дурочку: уж очень большая и очень незнакомая собачина! И ощущение вины: не усмотрел за сестрёнкой, а он же старший! Но из всех чувств пересилило негодование: я тут мучаюсь, а ты…

Павлик бросил Данину руку, ринулся к фонарю, схватил Тайку прямо за волосы и давай её тузить!

— Вот тебе! Вот тебе!

Тайка тоненько завизжала. Раздался свирепый рык. Будто чёрный смерч взметнулся перед Павликом: это собака взвилась на дыбы и в ту же секунду отпрянула: изо всех сил хозяин отдёрнул её за поводок и крикнул:

— Не сметь!

Как оно было дальше, Павлик запомнил плоховато.

Он плакал, а Тайка, улыбаясь сквозь слёзы, его утешала:

— Пав! Пав! Не плачь, ты меня не сильно наколотил, мне уже не больно!

Какие-то люди вели их по двору, по лестнице в квартиру. Даня им что-то толковал и тут же задавал вопросы. Павлику влетело в уши:

— Ето что — чре-во-ве-ща-тель?

Потом все трое они сидели на диване. Возле дивана валялся торшер с разбитой лампочкой. Осколки стекла блестели в свете люстры. Видно, кто-то заменил пробки.

И мама была уже дома.

Ей бы отругать Павлика за то, что не усмотрел сестрёнку да ещё и побил её. А мама, наоборот, Тайку отшлёпала, Павлика же прижимала к себе, гладила по голове и шептала:

— Бедный ты мой! Ну, ничего, всё уже позади…

Павлика удивила и даже смутила мамина несправедливость. Но была эта несправедливость такая добрая, уютная, что он, заливаясь слезами, сам прижался к маме, бормотал бессвязно: — Я так её искал! Прости меня… я не нарочно… Хорошо, собачища её не слопала…

А на душе у него всё легчало и легчало. Было ясно, что каким-то таинственным образом мама догадалась, до чего Павлик перепугался и как всё — прямо до отчаяния — перепуталось у него в голове.

Сама виновница всех событий сидела надутая — от маминых шлепков, а главное, оттого, что её разлучили с этой чёрной, огромной и незнакомой собакой.

— Она такая хорошая! — твердила Тайка. — Такая красивая!

— Перестань ныть! — сказала мама. — А ты где такую нелепую песню подхватил? — спросила она у Дани.

Даня распевал:

— Если хочешь быть здоров, убегай от докторов! Ов! Ов! Ов!

Павлик в эту минуту о врачах совсем не думал. Однако вскоре пришлось подумать, потому что заболел ветрянкой именно он. На другой же день после происшествия.

Весь в пятнах зелёнки, Павлик лежал с высокой температурой в полудрёме, мучился: и тело, и лицо у него чесались.

Как-то под вечер ему стало лучше. Он широко открыл глаза и увидел на стуле возле кровати деда.

— Ты уж меня прости, милый, — смущённо сказал дед. — За то, что я трубку повесил так не вовремя. Я же не знал… Мне потом Даня всё объяснил.

Даня стоял возле деда, прислонившись к его плечу. Тайку к Павлику не подпускали, а Даню — пожалуйста.

— Алли-га-тор — ето сорт крокодила, — заявил Даня торжественно. — Мне деда сказал.

— Я на тебя, деда, давно не сержусь, — сказал Павлик. — И непременно запишу тебя в «Красную книгу».

Дедушка очень удивился:

— Ну-у? Неужели я такой редкий экземпляр?

— Редкий не редкий, а надо же тебя оберегать, — сказал Павлик. — Не хочу я, чтобы ты исчез с нашей планеты.

— А почему ягуар пятнистый? — спросил Даня. — Как наш Павлик сейчас. Почему, а?

Дедушка не успел ответить.

— Георгин я, что ли? — вдруг воскликнул он, хватаясь рукой за лысину.

Фитюлька, нарушив запрет входить в комнату, где лежал Павлик, подкралась сзади, встала на цыпочки и полила из чайника любимого дедушку.