"Гольф с моджахедами" - читать интересную книгу автора (Скворцов Валериан)

Глава девятая Иктисаб

В ресторане «Джерба» двухметровая лоснящаяся Дзюдзюик пролила несколько слезинок на мои залысины, пока я тыкался носом в её горчичное декольте, обнимая за ягодицы, поскольку талия мулатки приходилась на уровень моей груди. Оплакивала ли она счастливые дни с Юрой, свой ли новый брак, или меня, слоняющегося по белу свету, я уточнять не стал. Она вообще любила разводить сырость. Скажем, из-за того, что увидела во сне сэра Мика Джаггера в элегантном исподнем, а потом это оказалось не наяву.

Пока мы поглощали рыбный кускус,[9] креветочный брик,[10] стейк из конины и на десерт арбуз под тунисское то белое, то красное, Ганнибал осветил под комментарии Дзюдзюик обстоятельства их «экстраординарно счастливого брака». В основе семьи сорта «экстра» лежал «экстремальный гуманизм и доброта необыкновенной женщины», которые, как я понял, выражались в том, что в постели она забирала всю власть по части механики и техники исполнения супружеских обязанностей.

Когда Дзюдзюик, едва на сшибая прической люстры, ушла пудрить носик, Ганнибал трогательно сообщил, как он бесконечно благодарен Юре Курнину, поскольку Юра родился князем, да и умер им же, это во-первых, и как аристократ крови сформировал такую необыкновенную женщину, во-вторых. Мы помянули после этого Курнина «Столичной», а вернувшаяся Дзюдзюик, пока я ходил в туалет, потребила символическую, налитую незримо присутствующему Юре рюмку с кусочком лаваша на ней. Разгон был сделан, я попросил принести всю бутылку.

Я, конечно, устал за предыдущие дни, и меня, что называется, занесло. Заказали и вторую бутылку «Столичной», с которой мы поехали, уже без Дзюдзюик, обсуждать состояние моего здоровья к знакомому врачу Ганнибала. Я возлежал с рюмкой на операционном столе, как древний римлянин на пиру, пока заспанный тубиб,[11] прикладываясь к своей рюмке, чистил и зашивал подсохшую рану без обезболивающего укола (пьяным не полагается)… Тучный Ганнибал, сопя, сосредоточенно осматривал камероновскую палку с набалдашником. На мгновение меня даже охватило желание подарить ему пражский сувенир, но потом прошло. И зря. Если бы знать, какие сожаления по этому поводу предстояли в будущем…

Выслушав на прощание у гостиницы высокие слова о счастье иметь друзей, с которым никакое другое, кроме любви, конечно, не сравнится, я, отвечая на комплимент, отметил профессионализм дамы в кожаном жакете возле церкви Воскресения Христова. Она верно выбрала наблюдательную позицию. Внутри тесного храма с горсткой прихожан интересующий меня человек, вне сомнения, обратил бы на неё внимание, пусть даже случайно, и зрительный контакт состоялся бы. То есть, дальнейшей слежке конец.

— Твоя рана огнестрельная, верно? — поинтересовался Ганнибал.

Я успокоил его, сказав:

— Все в порядке, я привез её с собой. Никаких приключений здесь…

Он посопел, о чем-то раздумывая, и спросил:

— Знаешь, Базиль, Дзю рассказывала… То есть, ей Юра Курнин говорил, что ты в Легионе считался бешеным, имел прозвище «капрал Москва», вроде из-за жестокости, а теперь частный детектив и, говорят, чокнутый…

— Чокнутый?

— Ну, не в том смысле, что потерял разум. Готов потерять все, когда рвешься к цели… То есть, потерять все, кроме разума, так сказать… Ах, дьявол, как бы мысль выразить?

Наблюдение показалось интересным, и я впал в глубокую задумчивость, вспоминая свои бесконечные потери в этой жизни.

— Так вот, Базиль, — продолжил Ганнибал, — может, зайдем к тебе в номер, перекинемся парой слов, а? Я бы хотел обсудить одну вещь…

— Буду рад, — сказал я. — Ты ведь не куришь, проветривать перед сном не понадобиться. Единственная проблема в том, что у меня нечего выпить, даже чаю…

Толстяк вытащил из багажника своей «Симки» модели семидесятых годов литровую бутылку «Баллантайна» с нашлепкой беспошлинного магазина. Однако в номере мы к виски не притронулись. Ганнибал сел на кровать, а я — в кресло, между подлокотниками которого он не втиснулся бы.

— Гоняешься за кем-то, Базиль? — спросил Ганнибал проникновенно.

— Ищу, Ганни, — ответил я.

— Это меняет дело…

Диалог показался мне глуповатым даже для подвыпивших. Я сказал:

— Я благодарен тебе за помощь, Ганни. Скажи, сколько. Я, разумеется, покрою абсолютно все расходы дамы в кожаном жакете. И комиссионные для твоей фирмы тоже. Она из твоего персонала?

— Да нет… Частный детектив с лицензией, работает у меня по контракту на проверку персонала. Счет я, конечно, пришлю…

Бутылку мы не открыли, свои вопросы задали, ответы получили, а он тянул что-то, хотя встреча, как говорится, выдохлась.

— Проблемы? — спросил я осторожно.

— Ты меня поймешь, я надеюсь… Это личное и очень по-дружески…

Ганнибал даже шмыгнул носом.

— Предупреждение? Я куда-то не туда влез? Дама в коже что-то просигналила насчет интересующего меня человека?

Он набрал в жирную грудь воздуха, выдохнул, словно перед дракой, и ответил:

— Угадал, Базиль. Она звонила… Твой парень крутится возле кучки русских, которые собираются вложить очень большие деньги, совсем очень большие деньги, такие деньги, от которых даже голова не кружится. Эти цифры в ненаписанном виде представить невозможно. Поэтому… Так вот, значит… Если ты заявился, чтобы спугнуть эти деньги, я имею в виду этих людей, тебе объявит войну весь Тунис. И ты пропадешь. Против таких денег войны не выигрывают, если вообще начинают…

Я положил ладонь на его колено, похожее на футбольный мяч.

— Я никого не хочу спугивать… Почему ты спрашиваешь? Какой тебе-то интерес, Ганнибал?

— Я думаю, что мой интерес ясен. Деньги идут сюда… Мы не виноваты, что они бегут из России. В Эль-Кантауи и вообще в развитие курортной зоны их можно вкладывать без обложения налогами в течение восьми лет! И ввозить без пошлин оборудование, стройматериалы, продовольствие, что угодно… Это район без статуса офшора, но со всеми привилегиями для капиталовложений, наилучшее, что можно представить… При новых тысячах и тысячах пар рабочих рук — столько же ртов, которые будут поглощать мои морские продукты в ресторанах, а кто победнее — дома, из пластиковой упаковки…

— Ганнибал, — сказал я. — Меня интересует исключительно тип, за которым ходит твоя женщина. Тип мне скажет, где найти одного человека, и я отправлюсь за этим человеком в Москву. Люди, вокруг которых тип крутится в Эль-Кантауи, меня совершенно, ну совершенно не интересуют, как и их деньжата… Богатей и обеспечивай счастливую жизнь Дзюдзюик!

Наверное, сказано было выспренно, да ведь позади были две бутылки «Столичной». Хотя, конечно, на желудок, полный яств, поглощенных до этого, но все же отрезвляющий кофе-то мы не пили. Мне вдруг ужасно его захотелось.

— Поклянись, что говоришь правду! — потребовал толстяк.

«После появления из ресторана оба вели себя возбужденно». Так говорилось в одном жандармском протоколе времен моих безумств в выходной легионерской форме — белое кепи, пристегнутые к плечам красные эполеты с бахромой, матерчатая перевязь поверх ремня под курткой…

Я встал, змеюка, и, приложив руку к сердцу, изрек:

— Клянусь памятью Юры!

Ганнибал заорал:

— Обнимемся, капральчик!

Наверное, так бы и случилось, но в нагрудном кармане его твидового пиджака запищал мобильный телефон. Дзюдзюик нуждалась в гуманитарной помощи от одиночества в доме напротив…

— Ее власть — от Бога, — сказал мне Ганнибал, приглушив микрофонную мембрану «Эриксона» коричневой лапой. И, пророкотал, снова поднеся мобильник ко рту: — Я на пути к тебе, сахарочек!

— Твой телефон, Ганни! — напомнил я.

— Пусть полежит у тебя, — ответил толстяк. — Утром по нему выйдет на связь моя агентша. Спокойной ночи, капральчик!

Открыв окно и потом ставни знакомым с детства поворотом бронзовой ручки, выжимающей запорные штыри из пазов, я услышал, как внизу, у дверей гостиницы, Ганнибал поет во все горло: «Каждую ночь миллион поцелуев, мадам! Таково мерило любви…»

Дзюдзюик рассказывала, что Юра Курнин, который, оказывается, действительно был князем, умер от странной болезни — рака глазного яблока. Осколки стекла доканали его спустя много лет. Во Францию он не возвращался, а почему — знали немногие, я в том числе: воздушный наблюдатель-стрелок сержант Курнин считался замешанным в древнем алжирском заговоре ОАС… Прощают всех, кто не рискует жизнью. Кажется, Курнины вели родословную с ермаковских походов за Уралом. Им и в России ничего не простили. Впрочем, обижаться не за кого, Юра детей не имел, и род угас…

Однако все это не имело теперь значения. И не будет иметь в будущем.

Я с хрустом свернул пробку у «Баллантайна» и отхлебнул за общий упокой всех, кого знал и кто отныне и во веки веков не будет иметь никакого значения.

Початая бутылка «Баллантайна», когда я утром открыл глаза, напомнила о предстоящем звонке ганнибаловской детективши. Через открытое окно ночью на одеяло и подголовный валик нанесло мелких мух, то ли сдохших, то ли заснувших, — из Рыбного рынка неподалеку, наверное. Или оптовик Ганнибал уже загружал фуры лежалыми креветками для тысяч новых ртов в Эль-Кантауи и напустил насекомых в столицу из распахнутых ворот своих складов…

Мои «Раймон Вэйл» показывали сущую рань, ровно семь пятнадцать. Вчерашняя неудовлетворенная жажда кофе усугублялась кислой сухостью во рту. Как сказали бы в таком случае досужие философы в Кимрах, пить надо либо меньше, либо больше. Я принял душ, с неудовольствием переменил штучную сорочку из гардероба Прауса Камерона на фабричную из захваченных с собой и, сунув мобильник Ганнибала в нагрудный карман пиджака от «Бернхардта», спустился вниз.

Я поднимался по лестнице к себе в номер с третьей чашкой кофе в руке, когда зазвонил ганнибаловский «Эриксон». Пришлось поставить блюдце на ступеньку и достать из кармана телефон. Подумав, я сел на лакированную, мореного дуба ступеньку, подвинул кофе поближе и нажал кнопку.

— Господин капрал? — спросила женщина в кожаном жакете.

— Докладывайте, — брякнул я по военной инерции, потом спохватился и добавил: — Добрый день, мадам, слушаю внимательно…

— Я говорю из Эль-Кантауи, — сказала она, опустив приветствие, что тревожно отозвалось напоминанием о Ефиме Шлайне. Он никогда не здоровался, во всяком случае с подчиненными. Ну и подчиненные, то есть я, конечно, тоже.

— Итак?

— Объект проследовал от храма Воскресения Христова пешком по авеню Мухаммеда Пятого до площади Седьмого ноября, далее на Турецкую улицу, где сел в трамвай, на котором поехал по авеню Фархата Хашеда на вокзал. Поездом в двадцать сорок три выехал в Сус. От станции в Сусе на машине, стоявшей в паркинге, приехал в гольф-клуб «Эль-Кантауи». Оставался в своей комнате до пяти сорока утра. До данного момента никаких контактов визуальным наблюдением не выявлено. В пять сорок пять имел встречу с тремя коллегами в баре. В восемь тридцать второй контакт, с группой русских гольферов… Список есть. Проживают здесь же, в клубе. Номера комнат есть. Что ещё интересует?

— Вы можете повторить ваш звонок через… Хотя подождите…

Я вытащил бумажник, достал квитанцию за постой и продиктовал с неё даме номер факса «Гостиницы на улице России»: 321–685.

— Записала, — сказала она.

— Передайте список гольферов. Можете?

— Десять минут?

— Устраивает, — сказал я и, разъединившись с кожаной дамой католического вероисповедания, набрал номер правоверного Слима.

Слава Аллаху, он оказался дома и сказал нечто по-арабски. Я узнал голос.

— Базиль говорит, — сообщил я Слиму на французском. — Доброе утро. Ты нужен на весь день. Приедешь?

— Много ездить?

— Много всего, не только ездить. Заработаешь хорошо, Слим. Когда появишься?

— Полный бак? — спросил он.

— Под горловину, — сказал я. — Пожалуйста, Слим, не устраивай говнокачалку… Когда?

Таксист побулькал в трубку — смеялся старому солдатскому словечку (это демократически сближало) — и ответил:

— Сейчас восемь. Восемь сорок пять?

— Договорились.

Я вернулся в холл, отдал буфетчику чашку и блюдце, потом дождался возле конторки дежурной поступления факса, предупредив, что это мне лично, и понес кусок ленты в номер. Звонок кожаной дамы опять застал меня на лестнице.

— Вы можете поработать ещё и сегодня? — спросил я.

— Я продлю свое пребывание в гостинице гольф-клуба, номер моей комнаты — двадцать три. Мой мобильный…

Она продиктовала его.

— Перенесите наблюдение на русских гольферов, — распорядился я. Выявите лидера и отфиксируйте. Это объект номер два. Я понимаю, что косить сразу двумя глазами и в разные стороны сложно, но по возможности держите по-прежнему в поле зрения объект номер один… Вы будете разговаривать с господином Ганнибалом?

Она молчала.

— Вы слышали мой вопрос, мадам?

— Я думаю…

— Хорошо, прекращайте думать. Я сообщу ему сам, что оставляю его мобильный аппарат при себе.

— Спасибо, господин капрал, — сказала кожаная дама. — В ожидании контакта.

В комнате я проверил в своем магнитофоне устройство включения записи на звук голоса, вставил его в резиновый футлярчик с присосками и заменил кассету на новую. Прокручивая старую, я услышал запись телефонного разговора со мной Цтибора Бервиды в Праге. Голос с того света. Вот и ещё один в этой жизни…

Печатной латиницей кожаная дама тщательно выписала нерусские имена:

1. Саид-Эмин Хабаев

2. Бекбулак Хасанов

3. Хаджи-Хизир Бисултанов

4. Макшерип Тумгоев

5. Петр Цакаев

6. Шепа Исмаилов

7. Ив Пиккель

8. Заира Тумгоева.

Один, определенно, француз. Дама — видимо, жена кого-то из кавказцев, обвешанная ювелирными изделиями, слишком полная или слишком тощая, разодетая из парижских бутиков и с высокой укладкой на затылке, нечто помпезное, вроде супруги члена политбюро, в стиле его служебного письменного стола… Я содрогнулся, представив леди в футболке с люрексом и клетчатых шортах поверх венозных икр над белыми носочками.

Я вытащил швейцарский карманный нож и, вырезав из ленты список, спрятал его в щель за подкладкой бумажника.

Слим позвонил из гостиничного холла:

— Я приехал, Базиль.

— Поднимись, Слим, ко мне.

В пончо из верблюжьей шерсти, скуфейке на затылке, сорочке без галстука, застегнутой наглухо, и оливковых штанах, наползавших на коричневые ботинки он представлял собой идеальный экземпляр, в котором я срочно нуждался.

— Садись, пожалуйста, Слим, — сказал я. — Хочешь что-нибудь попить?

Хитрец сообразил, что я заискиваю. Он сел на краешек кресла и безучастно уставился в угол, где выписанная зеленой масляной краской стрела указывала направление на Мекку, если постояльцу «Гостиницы на улице России» захочется сотворить намаз.

Я положил перед ним на столик магнитофон с присосками. Он понял, конечно, и сказал:

— Это харам. Я не одену.

— Только один раз, — сказал я.

— Смотри-ка, ты слышал про харам. Ты знаешь, что это?

— Запрет для мусульманина… Харам для тебя, не для меня. А заплачу я. Значит, для тебя это деньги, а не харам.

Он больше не смотрел на зеленую стрелу в углу. Покачал слегка головой и побулькал, глядя мне в глаза.

— Зачем это тебе?

— Это мужская игра, Слим, — сказал я серьезно. — Сугубо. Такая кончается смертью одного из партнеров. Ты будешь рисковать, когда оденешь эту штуку…

Он опять помолчал.

— Так как, Слим?

Теперь он должен был бы согласиться. Не сразу, но согласиться. Иначе выйдет, что он испугался. Мы все-таки оба отслужили в армии.

Я позвонил вниз и попросил принести чаю.

Слим думал. Думал и я о том, что если бы вера механически спасала человека, в спасении своей души не было бы его заслуги. Верующий ещё не святой, как и всякий солдат ещё не герой. Блаженство, говорил отец Афанасий Куги-Куги, потому и блаженство, что мы выбираем его добровольно. Навязанное не отличатся от адской муки…

Слим выбирал между блаженством, которое я навязывал, и муками, мусульманскими, конечно.

Я решил поддать соблазна и, вытащив из кармана пиджака банковскую пачку в десять тысяч долларов, надорвал облатку. Отсчитал пять бумажек по сто и положил на столик.

— Один день работы, Слим, — сказал я. — Всего один. Мужской работы. Для семьи.

Он обнажил коричневые беззубые десны, то есть улыбнулся, и сказал:

— Иктисаб.

Я что-то помнил про это слово из лекций, читанных нам в алжирских учебных лагерях, но как-то смутно. Из-за плохой памяти не хотелось проигрывать по мелочам. Стало досадно, и я спросил:

— Что это?

— Мирских благ приобретаем лишь столько, сколько нужно для себя и близких. Это называется «иктисаб». Пророк Мухаммед, да благославит его Аллах и приветствует, подавал пример. Добытое ремеслом и торговлей чище государственного жалованья с избытком…

Слим вступал со мной в сговор. Вот что это значило. Я сказал ему тихо:

— Эти деньги от меня, не от государства. От меня, Слим, клянусь своим Богом…

— Ну ладно, — сказал он. — Воздержание тоже грех…

Я вспомнил слышанное в Алжире и добавил:

— Таваккул?

Кажется, если я не ошибся, это означало отказ обеспечивать себя за счет милостыни от Аллаха. Зарабатывающий благочестивее…

Слим долго булькал и сказал:

— Смотри-ка, ты знаешь, что такое «таваккул»!

Встал и принялся стягивать через голову верблюжье пончо.

Я приклеил ему под сорочкой магнитофон и объяснил, какую кнопку вдавить, как бы почесавшись, чтобы запись шла только под звук голосов. Потом взял пятьсот долларов, протянул Слиму и попросил пересчитать банкноты.

«Раймон Вэйл» показывали девять с четырьмя минутами.

Стиль езды старого Слима, если он просыпался, походил на гоночный по «Формуле один», и в десять часов, когда я набирал на «Эриксоне» номер телефона Ваэля эль-Бехи, мы проезжали указатель поворота на Хаммамет, то есть находились на полпути между Тунисом и Сусом. Ваэль ждал возле аппарата, потому что ответил после первого же сигнала и на французском:

— Гольф-клуб. Добрый день. Слушаю вас.

— Риан говорит. Через час. Где?

Он ответил без паузы:

— На въезде за воротами увидите белый электрический гольф-кар. Я буду за рулем. Вы на своем авто или на такси?

— На такси.

— Послушайте внимательно, Риан… У ворот расплатитесь и отправьте водителя назад. Когда он уедет, я подойду.

— Таксист из моей команды.

Я скосил взгляд на Слима. Он кивнул.

— Вы не говорили про команду.

— А я не слышал от вас про совещание в пять сорок пять утра по поводу моего визита… Хватить болтать! У вас свой народ, у меня свой, отдельно… Общая у нас только тема для разговора…

Ваэль эль-Бехи молчал. Размышлял он, видимо, не слишком быстро. Возможно, мысленно прикидывал, кто из своих предал, рассказав об утренней сходке. Не найдет, конечно, и предположит, что у меня есть «крот» — может быть, в ораве русских гольферов, которых он обслуживает. Или засланный агент сидит в гольф-клубе, и я хорошо обо всем информирован. А если продолжит размышления в заданном мною направлении, придет к выводу, что меня действительно интересует союз с ним для принятия каких-то мер ради спасения собственной шкуры и заодно остальных, кто побывал в Чечне по найму вместе с Бервидой; поскольку Бервида захватил в плен, как говорится, не того человека, то теперь убирают свидетелей… Ну, и так далее и тому подобное. Другими словами, ни до чего толком не додумается. Таким он мне и нужен.

— До назначенного, — сказал я, не дождавшись ответа, и разъединился.

Поглядывая на оливковые рощи, разведенные, если верить путеводителю, финикийцами за девятьсот лет до рождения Христа, я размышлял о том, как поменялась в моем представлении обстановка. Засада или ловушка меня, конечно, не ждали. Наоборот, это я, попав в Тунис, сделался передвижной ловушкой для всех, с кем соприкасался по кавказскому делу Шлайна. Соприкоснувшись, каждый оказывается меченым чем-то, чем меня густо замазал в Праге Праус Камерон. Его десять тысяч долларов, таким образом, я мог тратить без зазрения совести. Разумеется, оставляя себе пятьдесят процентов комиссионных с каждого платежа. Не Бог весть какой заработок, но ведь за вызволение Ефима я определенно не получу ни копейки.

Однажды, кажется, года четыре назад, выдавая мне жалкие казенные на расходы, естественно, по его мнению, в избытке, Шлайн изрек:

— Деньги — это не более чем квитанции на получение с общественных складов поддельного счастья…

Подобных марксистских иллюзий у него пруд пруди. И если я вспомнил одну, значит, заскучал и по остальным. Приходилось сознаваться себе в этом, увы!

Во всякой операции прежде всего — главная цель. В этой — свобода Ефима, а не деньги. Впервые в жизни — не деньги.

Ужаснувшись, я повторил это несколько раз, чтобы проникнуться серьезностью своей абсурдной, с точки здравого смысла, затеи, и вернулся к действительности, только когда Слим перекатил «Пежо 406» через асфальтовый порог-гаситель скорости в помпезных воротах «Гольф-клуба Эль-Кантауи». Белый электрокар ждал где положено, и так, что вся троица на его кукольных сиденьях смотрелась с затылков. Нас они видели в зеркало заднего вида.

Слим нагловато съехал с асфальта на травянистую лужайку, прокатился двадцать метров до электрокара и ткнул его передним бампером. Повозка для кожаных мешков с клюшками, напитков и прислуги дернулась так, что головы пассажиров мотнулись, и они разом повернули их в нашу строну. Ни одного очкарика.

Ваэля эль-Бехи среди них не оказалось.

— Сотня плюс к выданным, — сказал я Слиму. — Сдавай задним ходом и езжай к главному входу в клуб. Не дави на газ, пяться достойно. Дай им время подумать…

Слим высунулся из бокового окна и что-то крикнул ораве по-арабски.

Пока мы медленно, задним ходом, двигались к асфальту, Слим рулил, ориентируясь через зеркало заднего вида, так, чтобы видеть одновременно и троицу. На удивление, они выскочили из электрокара и тащились перед радиатором «Пежо 406» покорно и настороженно, готовые, кажется, в любую минуту поднять руки вверх.

— Что ты им сказал, Слим?

— Сказал, чтобы шли перед машиной, иначе грохнешь их всех из автомата…

Палка с набалдашником слоновой кости между моими коленями, конечно, могла сойти за нечто подобное — особо опасное и потому изощренного дизайна.

— Ты умелец, Слим, — сказал я полувопросительно.

— Слим солдат, — ответил бывший сапер и новый боевой товарищ. И добавил: — Иншааллах…

— Ты про что?

— Про сотню плюс, — сказал он. — Если доживем.

Троица вышагивала насторожено, но, если они на самом деле считали, что идут под дулом автомата, то, я бы сказал, для служек гольф-клуба вели себя довольно спокойно. Они и подчинились, и выжидали одновременно. Я чувствовал их, словно себя, можно сказать и так. Эти трое имели боевой опыт индивидуальных бойцов россыпного боевого порядка. Но если у них и имелись стволы, они остались все-таки в электрокаре. Курточки и штаны в обтяжку не давали возможности прикрыть мини-пушки. Разве что нож или, возможно, огнестрельная фитюлька в перевязи на лодыжке под расклешенной штаниной…

Пришлось спросить Слима:

— У тебя-то есть что-нибудь?

— Нет, — сказал он. Видимо, прокручивал про себя такие же мысли.

Мы выехали на асфальт. Троица построилась вдоль кромки. Я открыл дверь, вышел с палкой и, прикрываясь машиной, приказал:

— Задерите штанины!

У крайнего справа на лодыжке имелась кобура, из которой торчала рукоять чего-то.

— Пойди забери у него, — сказал я Слиму. — Отдашь мне и сходишь к их говновозке, обыщешь…

От электрокара Слим крикнул:

— Ничего!

Проходя мимо троицы, он каждому с видимым удовольствием отвесил по пинку. Вероятно, на языке местных жестов это означало разрешение сесть. Трое, брошенные на произвол судьбы своим шефом Ваэлем эль-Бехи, опустились на жесткую траву и не очень покорно ждали своей участи.

Глаза бы мои на них не смотрели!

Господи, каким прекрасным казался мир с плоского холма, на котором архитектор устроил ворота гольф-клуба!

Голубое, до невероятного совершенства однотонное небо, размазываясь зеленоватым маревом на горизонте, переходило в густо-синее море с серебристыми крапинками бурунов. Зубчатая череда белых до ослепления прибрежных бунгало отрезала море от оливковых рощиц и изумрудных лужаек с рыжеватыми песчаными прогалинами. Стеклянный кубик одноэтажного главного здания придавливала плоская крыша-веранда с пестрыми зонтиками кафе. Стайка людей в теннисках и шортах неторопливо тащилась за белым электрокаром, из которого едва различимый человечек вынимал и втыкал в траву пестрые флажки, обозначая, наверное, лунки, в которые следовало закатывать мячики.

И это ещё не все, сказал бы я, добавив на манер зазывалы: это в начале февраля, когда дома, в России, разгар гололеда и промозглой зимы! Я даже представил, как на волжском льду ветер обдирает лица укутанных в тулупы кимрских землячков, пьяненько горбящихся над засахаренными морозцем рыболовными лунками…

Слим жил в раю каждый день. Поэтому он не озирался на пейзаж, а уселся за руль, отвинтил пробку с бутылки «Перье» и стал попивать минералку мелкими глоточками. Я бы тоже не отказался, горло подсохло.

Раскачивая на указательном пальце левой руки трофейный пятизарядный карманный револьвер «Паппи» бельгийской фирмы «HDH», а правой опираясь на палку, я поддел её каучуковым наконечником подбородок среднего из троицы. Обладатель «Паппи» сидел с краю. Моя манера: допрос начинать с подчиненных.

Слим разместил всех правильно, лицом против солнца. Они видели мой расплывчатый силуэт, и только.

— Кто вы такие? — спросил я на французском.

На худом, пятиугольной формы лице под копной черных волос между сощуренными от солнца веками метались зрачки.

— Что-ему-сказать? — одним словом произнес Пятиугольник по-русски.

Мне послышался акцент, но я не был уверен. И сказал опять на французском:

— Я не понимаю арабского. Кто из вас говорит по-французски?

— Я говорю, — сказал владелец револьвера. И коротко бросил по-украински, отвечая Пятиугольнику: — Побачим…

Одутловатое лицо, зачес, под усами словно три губы — выставил язык от напряжения.

Они все, конечно, понимали французский, если работали в таком месте.

— Где Ваэль эль-Бехи?

— С клиентами. Велел встретить вас.

— Что же задницами выставлялись?

Его задело унижение, я видел. Язык убрался, на скулах вспухли и опали желваки.

— Чего вы боялись? Что я поставлю вас в обезьянью позицию?

По едва уловимой реакции я понял, что разговор, действительно, понимают все. И еще: они знают себе цену, гордость задета всерьез. А мне предстояло их не только допрашивать, но ещё и вербовать.

— Значит, вот этого зовут Что-Ему-Сказать… Я правильно произнес? спросил я по-русски.

Символы никчемности затрат, производившихся империей КПСС на обучение иностранных студентов, открыли рты от изумления. Таких приходилось встречать по миру. Один торговал, например, мороженым на пляже в затертой дешевыми туристами таиландской Паттайе. Эти трое пристроились при гольф-клубе. И если ездили с Ваэлем эль-Бехи на Кавказ, то заканчивали, конечно, не филологический факультет Киевского университета. Уж не Краснодарское ли высшее военное Краснознаменное ордена Октябрьской революции училище имени генерала армии Штеменко, про которое болтанул по телефону Милик некоему Виктору Ивановичу?

— Ладно, ребята, — сказал я. — Будем знакомы. Для вас я просто Риан… У меня дело к Ваэлю, и приехал я вас спасать, поскольку началась охота на побывавших в Чечне в отделении Бервиды… Слышали про такого чеха? Вставайте с карачек, пожмем руки. — И протянул «Паппи» Трехгубому.

Тот встал и нерешительно принял оружие, покосившись на барабан: вынул я патроны или нет?

— Вот и познакомились, — сказал третий и по-казацки в стиле «держи мои пять» выставил крюком руку. Я пожал ему, потом и всем остальным.

Определенно, перед рассветом они совещались насчет угрозы, про которую я намекнул в церкви их старшему по компании, если не по команде.

Слим посматривал из-за руля.

— С какими клиентами работает сейчас Ваэль, землячки? — спросил я.

Они ещё испытывали меня. Молчали. Тогда всезнайка Шемякин сказал:

— Ну, ладно… С чехами?

«Чехами», я слышал, бывалые кавказцы обозначали чеченцев.

Я продолжил:

— С Хабаевым, Тумгоевым… С Хаджи этим… Дама с ними?

— Была с ними, — сказал Трехгубый. — Уехала в Хаммамет, кажется.

— Подгони сюда электрокар, — велел я ему. — Остальные стойте на месте.

С полдюжины оливковых деревьев прикрывали нашу группу, и обнаружить скопление, которое я устроил у ворот, вряд ли удавалось, если кто и вел наблюдение от основного здания гольф-клуба. Я допускал, что это, возможно, делает сейчас Ваэль эль-Бехи, лицемерно притворяясь, что следит в бинокль за полетом мячика из-под клюшки.

Я подошел к Слиму.

— Знаешь, что такое гольф?

— Много раз видел. Я сюда ездил, да и в другие места… Я понял, зачем мы приехали, и готов, — сказал бывший сапер.

— Сейчас поедешь и заменишь прислужника при клиентах… Держись к ним поближе, вот и вся работа. Они будут разговаривать между собой. Я хочу знать, о чем… Вот тебе ещё две кассеты на смену вставленной. Отойдешь и заменишь так, чтобы не видели. Ты понял, Слим? Это мужская игра, друг…

— Гарантия-то у меня есть?

— Один, который с револьвером, отвезет тебя к игрокам на электрокаре… Подойди к остающимся двоим, скажи по-свойски, что они при мне заложники. Намекни, будто палка моя… э-э-э… ну, особенная.

Трехгубый подъехал на белой машинке.

— Отвезешь моего человека к русским. Он заменит Ваэля. Ваэля привезешь сюда.

Слим произнес речь перед Пятиугольником и вторым, Держи-Мои-Пять. Парочка кивала с серьезным видом. Им и сговориться со Слимом недолго, подумал я. Трехгубому, который тоже прислушивался к Слиму, я сказал:

— Двигай отсюда с Богом!

И Слиму:

— Старайся!

Таксист поднял крышку багажника. Пятиугольник и Держи-Мои-Пять без звука загрузились туда. Крышка захлопнулась. Электрокар резво покатил по полю, потом между олив и снова по полю к группе гольферов.

Я отошел от «Пежо» и набрал на «Эриксоне» номер мобильника мадам в кожаном жакете.

— Слушаю, — сказала она.

— Я у ворот, но въезжать не буду. Есть новости?

— Женщина Тумгоева уехала на клубном «Мерседесе» с шофером, кажется, в Сус или Хаммамет. Я не уверена. В остальном обстановка не изменилась. Объект номер один и объект номер два постоянно в контакте. Судя по визуальному наблюдению, отношения внешне рутинные — помощник и игрок. Играют из всей группы трое. Это переговоры или совещание на ходу. Внутри самой группы. Объект номер один только прислуживает. Вопросы?

— Вопрос есть, — сказал я. — Куда отвезти человека, чтобы переговорить в тихой неброской обстановке. Может быть, и жестко… Он местный, а я иностранец. Мне нужно, чтобы такая встреча не показалась нештатной.

— Пятьдесят километров севернее, город Хаммамет. В центре, у крепости. На авеню Объединенных Наций, почти на пляже. Заведение называется «Ла Фиеста». Ресторан. Второй этаж. Всегда есть туристы. Как правило, перекусывают вместе со своими гидами.

— Спасибо, — сказал я. — Продолжайте наблюдение. По моим данным, предстоит смена помощника. Следите внимательно за группой и, если разделятся, по-прежнему сосредотачивайтесь на лидере, то есть объекте номер два. Вопросы?

— Связь?

— Как только завершится прогулка по лужайкам, сразу дайте мне знать по мобильному…

Женщина в кожаном жакете отключилась. Ее работа внушала уважение и к самому себе.

Я вернулся к машине, уселся на багажник и подставил лицо ласковому средиземноморскому солнцу.

Под открытыми настежь окнами второго этажа ресторана «Ла Фиеста» шесть или восемь человек неторопливо пронесли на носилках покойника под пестрым ковром. За ними отдельными, не смыкающимися толпами шли люди, опустив головы и словно бы стесняясь своего появления среди веселого солнечного дня. Вслух не скорбели, даже автомобили, катившие за последним из тех, что провожали на вечный покой родственника или соседа, не слишком урчали моторами на пониженной скорости. За процессией простирался песчаный пляж и бескрайний морской простор. Слева на мысу стояла крепость, над главной башней развевался красный флаг с белым полумесяцем. В ту сторону и уползало похоронное шествие, рассекая пеструю толпу, сновавшую между берегом и городскими улочками.

— Кладбище под редутами с противоположной стороны, — сказал мне Ваэль эль-Бехи, хотя я ни о чем не спрашивал.

Столик я выбрал у окна и ради пейзажа усадил агента гольф-клуба и чеченского ветерана спиной к нему, а сам сидел, любуясь морем, против света и ослепленный солнцем. Пришлось нацепить противосолнечные очки. И не только поэтому. После вчерашних возлияний в компании Ганнибала побаливала голова.

На пробу я попросил официанта в красной жилетке принести охлажденное белое местное «Сиди Раис», после которого немного полегчало. Заказывать обед я не собирался, поскольку все необходимое услышал от Ваэля эль-Бехи, пока он вез меня из Эль-Кантауи в Хаммамет на «Симке», принадлежащей гольф-клубу.

Так мы и сидели молча, потягивая винцо, при этом в пропорции один к двум в пользу агента по продажам гольф-туров. Два первых фужера он заглотнул подряд. Наверное, постоянная жажда и вынудила его перейти из магометанства в православие.

Я уж подумывал заказать ещё и красное «Сиди Саад», когда он спросил:

— Вас действительно ни с какой стороны не интересуют гольферы с Кавказа?

— А почему они должны меня интересовать?

Я сказал правду. Бумажка с контактным адресом выхода на канал, по которому я отправлюсь в логово, где держат Ефима Шлайна (я надеялся, что все-таки не в зиндане), уже лежала в моем бумажнике рядом со списком гольферов. На ней под диктовку Ваэля было записано: «Сочи, Хоста, ул. Ленина, 233, гостиничный комплекс «Жемчужина», бизнес-центр, ювелирный киоск, Гурген Карамчян».

Цтибор и правда, как сказал эль-Бехи, явился в так называемую «Гору» другим путем, кружным — через Турцию и Грузию в Горную Чечню. Но Бервида считался классным специалистом, таких нанимали поштучно. Рядовые, вроде Ваэля и его сотоварищей по отделению, доставлялись «буртом», как свекла, через Краснодар и Ставрополь в Прохладный, затем через Моздок к станице Галюгановской, у которой ночью переходили Терек в долинную Чечню. В направлении гор Ваэля и ему подобных транспортировали внутри нефтевозки, а перебросив в южную Чечню, тропами гнали в пешем строю. Существовал также третий путь — от Махачкалы, однако маршрут считался не безопасным, поскольку там свирепствовали дагестанские посты, взяток, в отличие от федеральных на чеченской территории, не бравшие.

Можно представить, как я полезу в нефтевозку и потом заковыляю по горам с элегантной палкой, посверкивая набалдашником из слоновой кости…

Пока Ваэль эль-Бехи нашел ответ на мой вопрос, он прикончил ещё два фужера.

— Потому что у этих людей служил покойный Бервида, я и ещё трое, которых вы видели… Бервида заграбастал в Чечне кого-то не того, кого следовало бы… Я и остальные это видели. Бервиду, видимо, убрали, чтобы замазать неприятность. Я догадываюсь, кто приказал это сделать. Его зовут Хаджи-Хизир. Толстый на тонких ножках. Вам не кажется, что по его распоряжению попытались и вас прикончить в Праге?

— Ну и что?

— Меня тоже могут тронуть. Хаджи-Хизир сейчас здесь, в нашем клубе… Это бешир, то есть начальник стражи фирмы, которая нанимала нас для службы в горах. Вы ведь вызвали меня, чтобы вывести из-под удара? За это я готов дать вам любую информацию…

— Кроме контакта, по которому вы вышли к Горе и этому вашему… беширу или как там его, меня ничего не интересует. Понимаете? Ничего. Мой интерес минимален. Сохранить свою шкуру. Я пойду по следу и найду того, кто замочил Цтибора. Это личное… Я не хочу жить в вечном страхе. А как вы тут обойдетесь, меня не касается. Экая сложность! Разбежитесь в разные стороны, вот и все…

Я допускал, что из ресторана «Ла Фиеста» Ваэль эль-Бехи прямиком помчится к своему бывшему беширу и слово в слово передаст наш разговор. Или он уже прослушан через радиопередатчик на присосках под форменным свитером с вышивкой на правой стороне «Гольф-клуб Эль-Кантауи». Это во-первых. А во-вторых, работу, которую предлагал сделать Ваэль эль-Бехи, уже выполнял Слим.

Агент по продажам гольф-туров был выжат полностью, он мне уже надоедал, и его давно следовало бы вернуть на службу, но в этом случае он бы снял, как говорится, с поста прослушивания подменившего его Слима. Чеченские гольферы не ради игры слонялись вдали от родимых гор по ненавистным плоским лужайкам вдоль моря, от одного вида которого их тошнило. Они хотели наговориться всласть и при этом в полнейшей безопасности. Как говорится, чтобы и ветер не подслушал.

Одолженный Ганнибалом «Эриксон» наконец-то пропищал.

— Курс гольфа закончился, — сказала женщина в кожаном жакете. Русские идут пешком к главному зданию. Новый прислужник в пончо сопровождает следом на электрокаре с инвентарем и напитками. Что дальше?

— Поговорим через десять минут, — ответил я.

Ваэль эль-Бехи понял. Он дождался, когда я спрячу в карман пиджака мобильный, встал и, поколебавшись, протянул руку.

— Я вернусь, — сказал я официанту с огромными тараканьими усами.

На лестнице перед спуском я зацепил пальцем брючный ремень чеченского ветерана, притянул к себе и медленно, тщательно артикулируя слова, сказал ему в ухо:

— Если со мной что-то случится в этой стране, будь уверен, тебя и твоих коллег достанут немедленно. Больно достанут! Так что если задумал подшутить надо мной, сразу покупай ковер, в который тебя завернут, чтобы отнести за крепость… Полслова пикни твоему бывшему или настоящему беширу насчет нашей встречи, и мой человек…

Набалдашник слоновой кости коснулся кармана с «Эриксоном».

— …Услышит эти полслова непременно.

— Мы не увидимся с беширом. Кавказская группа улетает рано утром в Стамбул. А я и остальные в гольф-клуб не вернемся. Переждем неделю-другую.

— Отчего не уехать совсем? Скажем, катать на верблюдах туристов по пустыне…

— Я подумаю…

Отпустив ремень агента, я сказал на прощание:

— Иншааллах…

Спровадив Ваэля эль-Бехи и вернувшись за столик, я вызвал по «Эриксону» женщину в кожаном жакете.

— Мадам, ваша работа оказалась бесценной. Прошу извинить за сверхурочные часы…

— Шестнадцать часов и тридцать шесть минут, согласно правилам, округляются в сторону увеличения, — сказала она.

— Семнадцать часов сверхурочных, ночное время, выезд, питание и остальное, что полагается, будут компенсированы господином Ганнибалом. Еще раз благодарю, мадам, вы блестящий работник… У вас есть на чем вернуться в Тунис?

— Вы любезны, господин капрал. Благодарю и всего хоро…

— Не торопитесь, мадам! У ворот гольф-клуба стоит такси — желтый «Пежо 406». Дождитесь водителя, он скоро явится. Скажите, что вы знаете, как его зовут… Слим. Попросите по пути с вами в Тунис сделать крюк в двести метров в Хаммамете к ресторану «Ла Фиеста». Я хочу забрать из багажника сумку с вещами. Это займет несколько минут…

Мои «Раймон Вэйл» показывали почти четыре пополудни. Я почувствовал аппетит. Мне не хотелось обедать в «Ла Фиесте». Сам не знаю почему. Может, из-за похорон, встреча с которыми считается плохой приметой.

— Нет проблем, господин капрал, — сказала женщина в кожаном жакете. Десять минут не имеют значения. Но если зашкалит за насчитанные семнадцать часов, то…

— Вне всякого сомнения, мадам.

Она разъединилась. Мне понравилось обращение «господин капрал». Напоминание о временах, когда все казалось предельно простым… Без спутниковой связи и без «эриксонов».

Я попросил официанта принести свежую бутылку белого «Сиди Раис». Капризы, если на меня находили, свидетельствовали о начале деморализации. Откупоривая новую бутылку, официант по моей просьбе подробно рассказал, какие гостиницы в округе наилучшие. Когда я действительно уставал, я не противился внутренне вызревающим соблазнам. Желаете, господин Шемякин, поспать в хорошей постели и в тишине, прежде чем отстрадать предстоящую ночь в узком кресле аэрофлотовского самолета? Пожалуйста…

По моим представлениям, внутренние часы у всякого выпившего идут с иной исторической скоростью, чем у остальной части человечества. В ожидании прибытия Слима и дамы в кожаном жакете я почти прикончил вторую бутылку «Сиди Раис», и мои биологические ходики, конечно, понеслись. Я прозревал грядущее, в котором ничего хорошего не видел, и мрачно иронизировал над прошлым. Вспоминал, как впервые в жизни увидел родину своего отца, которая потрясла меня до глубины души. Я поверить не мог, что вот эти люди, русские, как и я, и есть те самые, которые считались грозным противником Европы, Америки и Китая. Запад и Восток, вне сомнения, населяли безумцы, безумцы в чистом виде, если они действительно в такое верили… В новой для меня стране обретались существа, которые не имели ни воли, ни материальных или других возможностей нанести кому-либо вред, даже самим себе. Единственное, что водилось там в изобилии, — полуграмотные жуликоватые управленцы, теоретики и специалисты, эмигрировавшие из провинции в столицу. Возможно, некоторые из них попытались бы эмигрировать и дальше, за границу, но ничего, кроме должностей уборщиков и официантов, им, наверное, не предложили… Провинция, мои Кимры, угнетала убогостью… Жизнь людей, к которым я присоединился по собственной же воле, представлялась с изнанки ликвидационным объединением банкротов, чьи предприятия улетели в бездну от непосильных затрат на звездные войны ради господства на земле…

Жалко, конечно, что я отверг Ваэля эль-Бехи, единоверца. Мы вместе обсудили бы причины того явления, что земли, богатые нефтью и другими алюминиями, населяют исключительно народы, исповедующие ислам и византийское православие. И вообще, не на пороге ли мы, скажем так, совместных крестовых походов исламистов и православных на Запад? Когда предпринимались европейские? Столько же веков назад, сколько разницы между христианским и мусульманским календарями. Если считать от Рождества Христова, правоверные ведут хронологию с 622 года и живут сейчас, таким образом, в XIV веке. А Киев крестился и обрел религию вообще тысячу лет спустя. Нет, нам, чеченцам и русским, пора возвращать Иерусалим…

Я гордился открытием. Смущало одно: в период религиозных войн крестоносцы не имели ракет и атомных боеголовок. Над этим ещё предстояло, конечно, подумать, привлечь специалистов, скажем, из института Азии, арабистов… И я мысленно засекретил тему.

Возможно, я слишком долго читал исключительно западную и азиатскую прессу. А Россия, подумал я, все-таки Евразия. Это успокаивало, и я чувствовал, как во мне формируется намерение отпраздновать обретенное душевное равновесие новой бутылкой белого «Сиди Раис» или красного «Сиди Саад»…

Мне действительно следовало бы остановиться и выспаться.

Я попросил кофе покруче, шестой или седьмой за день, и счет, а потом спустился вниз к столикам на асфальтовой площадке под тентами. Как раз вовремя.

Слим подкатил на своем «Пежо 406». Мадам сидела на заднем сиденье без жакета, в светлой вязаной кофточке, бейсбольной кепке с наушниками и темных очках. Я помахал им. Мадам, как и положено, бросила взгляд сквозь меня на ресторан, отвернулась и стала всматриваться в море. Слим сделал вид, что торопится в туалет. На обратном пути он мимоходом уронил мою сумку слоновой кожи на соседний пластиковый стул.

У меня вертелся на языке вопрос, не забыл ли он выпустить из багажника парочку наших новых друзей, Пятиугольника и Что-Ему-Сказать, и если нет, не следует ли возместить парой бутылок нанесенный им моральный ущерб… Я взглянул на свои «Раймон Вэйл». Четыре с лишним свободных часа до выезда в аэропорт у меня было.

— Хотите я вызову вам такси? — спросил меня официант в красной жилетке. За его спиной просматривался старший подавальщик в такого же цвета пиджаке.

— Вы помните про отель, который мы обсуждали? — сказал я. — Туда, я думаю…

Проснулся я в джакузи, в которой меня потихоньку переворачивало множеством течений, словно кусок чего-то в закипающем супе. На махровой простыне, свисавшей с края ванны, жирно значилось «Гостиница Гасдрубал-Таласса». В зеркальном потолке я увидел брошенные в беспорядке на полу свои одежки от Прауса Камерона и один ботинок фирмы «Батя». Судя по позолоте на кранах, меня занесло в номер-люкс, за который, как я смутно, но помнил, заплатил триста с лишним долларов. Слава Богу, «Раймон Вэйл» я догадался снять, они лежали на краю джакузи и показывали восемь с чем-то вечера.

Я спохватился: а что же рана?

Даже распаренная, прихваченная скобками, поставленными тубибом в ночь загула с Ганнибалом и Дзюдзюик, рана не кровоточила, начинала затягиваться.

Прага представлялась в давным-давно прошедшем времени. А ведь шли только третьи сутки после убийства Цтибора Бервиды и «джинсового ковбоя». Господи, хоть в Тунисе обошлось без кровопития…

Неплохо, однако, отпраздновал я первую половину кампании за освобождение Ефима Шлайна.

Я выбрался из ванны, вышел в лазоревую гостиную, из которой раздвижная дверь вела в спальню, и нашел там свою сумку и второй ботинок. Передвижение совершалось мною без палки!

Если бы не стемнело, в окне полагалось бы открываться бескрайнему Средиземному морю. На письменном столе лежало стилизованное под траченную временем грамоту рекламное оповещение «История нашего имени». Краем глаза я приметил первую строчку: «Гасдрубал был родным братом Ганнибала…»

«О, Господи!» — подумал я и вытащил из пиджака «Эриксон».

Ответила Дзюдзюик.

— Дзю, — сказал я. — У меня безостановочный загул со вчерашнего… Где муж?

— Ты хочешь заглянуть к ней в мое отсутствие, бесстыдник? откликнулся Ганнибал в параллельный отвод.

— Мне нужно с тобой рассчитаться, дорогой Гэнни, — ответил я приторно. — Твоя агентша оказалась бесподобной.

— Бесподобной в чем?

Но смеялся он слабовато. Определенно, тоже мучился со вчерашнего.

— Ты можешь приехать в аэропорт… ну, к одиннадцати вечера? Мой рейс в полночь, аэрофлотовский, сейчас скажу…

Я принялся рыться по карманам и вспомнил, что место заказал по телефону, билет будет ждать перед посадкой.

— Найду, — сказал Ганнибал. — Буду.

— Обнимаю вас обоих, — закончил я разговор и, разъединившись, набрал на «Эриксоне» телефон представительства «Аэрорфлота». Когда я подтвердил заказ и сказал, что оплачу билет у стойки, дежурная опять ответила: «Запросто».

Чехол с присосками невыносимо провонял потом Слима. Я снял его и выбросил в корзинку для бумаг, протер магнитофон влажным полотенцем и перемотал пленку. Включил воспроизведение. Говорили по-русски и достаточно отчетливо. Хриплый голос с кавказским акцентом каркнул:

— Хорошо… Пусть новый проект работает. Но старые продолжать… Если эти московские чеченцы приедут с компьютерами, что будут делать остальные…

Я поубавил громкости. Значит, батарейки не подвели, это во-первых. И разговаривали без использования средств технического глушения прослушивающих устройств, это во-вторых. Считали себя в абсолютной безопасности. Свидетельство того, что Ваэль эль-Бехи удержал насчет меня язык за зубами.

Я с удовольствием сказал себе:

— Запросто!

Имелись ещё две кассеты. Я опять проверил: с записями. И вернулся в джакузи. Приказал себе: полчаса полного покоя. Вдруг явилась провокационная мыслишка: место ведь оплачено, можно полежать часик и отмокнуть окончательно, поужинать в ресторане, потом послушать в баре джаз и, выспавшись в хорошей постели, утром каким-нибудь первым же рейсом на север… Неужели не заслужил?

Зря я услышал это карканье, записанное магнитофоном. С такими голосами только и пытают.

Ефим Шлайн уже в возрасте. Вынесет ли он проклятущий зиндан и истязания?

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я попытался вспомнить собственные ловкие ходы на допросах. Нашелся один… В Сингапуре в 1984 году агенты индийской спецслужбы, именуемой УАИ, то есть Управление анализа и исследований, вообразили, что я перехватил принадлежавшую им информацию о сикхских сепаратистах. Они затащили меня в подвал возле верфи «Кеппел», слегка помяли и допросили под детектором лжи.

На самом-то деле я гонялся за торговцем фальшивыми бриллиантами, который ходил в чалме и носил бороду, только и всего. Он был сикх, но не сепаратист, и вообще таиландский подданный. Меня разозлило это индийское беспардонное хватание без проверки, да ещё на чужой территории, то есть сингапурской. Полагалось преподать нахалам урок джентльменского поведения.

Фокус при допросе под полиграфом состоит в том, чтобы успеть заранее наглотаться слабительных таблеток. Спустя некоторое время ваш мозг ни на что не реагирует, он сосредоточен на сигналах, поступающих из кишок, с одной стороны, и на выдаче команд, чтобы сдержать понос, с другой. И, конечно, оператор детектора заорет: «Что ты за тип? На все ответы накладывается напряжение, на все без исключения! Ты что, патологический трус?» Неминуемый жидкий стул расценивается впоследствии как яркое свидетельство медвежьей болезни. Тотальный испуг, как говорится, на лицо. Ну, какой вы, к чертям, прости Господи, агент на самом-то деле, если и допрос ещё не начинали толком, а у вас полные штаны…

В Чечне, я слышал, детектором лжи называют валенок с песком. Охаживают по почкам, следов не оставляет.

Нет, не лежалось в джакузи.

Собравшись в дорогу и заказав такси, я с четверть часа слонялся по второму этажу между ресторанами с названиями «Оливье», «Дельфино», «Венус», «Топаз», «Бриз» и «Каскад», вчитываясь в вывешенные меню. В конце концов выбрал «Гурмет», где под две бутылки «Перье» съел брик по-берберски, баранину по-эмирски и фаршированных кальмаров. За десертом из распаренных семян лотоса в сладком сиропе я пересчитал оставшиеся деньги, почувствовал полнейшее удовлетворение и, расслабившись, отвалил чрезмерный бакшиш официанту в маршальской форме.

Возле бильярдного салона мне далась на руки серая мускулистая с острой мордой кошечка, которая, едва я поднял её и погладил, вывернулась из ладоней, словно смазанная жиром. Она уселась, обернув себя хвостом, под картиной, изображавшей со спины девочку в коротком сарафанчике колоколом, не прикрывавшем розоватые ягодицы.

Мы были совершенно одни в огромном, бескрайнем холле гостиницы. Кошечка рассматривала меня, а я — её, и нам обоим это нравилось.

Свидание длилось минуты три. Я подозревал, что она все-таки ждала другого. Оказалось, другую.

Кошку вспугнули раскрывшиеся створки светлого дерева. В пространстве за ними я увидел залитое искусственным солнечным светом море — метров сто морской воды под высоким куполом между стеклянными стенами с какими-то бесконечными эмалированными перилами.

Над створками, оказывается, висела табличка: «Глобальный отдых для вашего организма, купание в морской воде с натуральным течением, аквагимнастика, омоложение вен, антистресс, восстановление ментальной и физической энергетики, биокосметика…»

Я не успел дочитать.

Высокая туниска в просторном шелковом хитоне возникла со стороны искусственного моря, и мне пришлось уступить ей дорогу. Огромные глазищи, высокие скулы, немного выпуклый нос, мелкие уши под зачесанными с висков и лба черными прямыми волосами. На чуть суховатых губах без косметики ещё оставалась улыбка после прощания с персоналом бассейна, а глаза казались грустными. Огромные золотые серьги в форме змеи, заглатывающей собственный хвост, сверкнули на мочках. Женщина по инерции улыбнулась и мне, а я улыбнулся в ответ. Даже изобразил нечто вроде кивка.

Полуобернувшись, я смотрел, как кошка, задрав хвост и норовя потереться о высокие стройные ноги, бежит следом за необыкновенной женщиной.

Это свидание длилось с полминуты.

В полном одиночестве посреди бескрайнего, как рынок в Кимрах, холла гостиницы «Гасдрубал-Таласса» я присел в кресле на дорожку, перекрестился и отправился к такси, которое меня уже ждало.