"Радуга Над Теокалли" - читать интересную книгу автора (Свидерская Маргарита)

ЧАСТЬ III. ЗОЛОТОЕ ПЕРЫШКО КОЛИБРИ

После побега Кинич-Ахава прошла неделя. На удивление Иш-Чель она оказалась такой же размеренной, как и все то время, которое женщина прожила в Теночтитлане. Исчезновение Кинич-Ахава осталось властями незамеченным, возможно, стражи решили, что раба-беглеца разорвали ягуары Шочи, а, может быть, боясь за свои жизни, охранники просто скрыли сам факт исчезновения одного пленника, даже не подозревая его значение для Анауака.

Впрочем, Иш-Чель не мучила себя вопросами, почему и отчего нет шума, погони, не обыскивают дома, нет усиления стражи.

Тишина и спокойствие ощущалась во всем. По городу все так же чинно и важно расхаживали пилли; спешили рабы с плетеными корзинами, доверху наполненными овощами и фруктами; в тени деревьев, прячась от жары, кокетничали с воинами незамужние девушки. Гордый Попокатепетль, сияя белоснежным воротником снегов, курил свою трубку, выпуская темные кольца дыма в ясное летнее небо. Жрецы неспешно готовились к очередным праздникам и чествованиям богов. И Иш-Чель успокоилась. Ее перестал волновать побег, но вот сама встреча с мужем…

Занимаясь домашними делами, она постоянно вспоминала каждое слово, сказанное Кинич-Ахава, его обещание вернуться и не могла понять.

Что же было в этой встрече не так?

Прежде всего, она не почувствовала никакой близости, никакие чувства не всколыхнулись в ее душе к бывшему мужу… Вот она и произнесла то определение, от которого бежала столько времени… Она спасла просто человека из своей прошлой жизни. Человека, который был одной с нею крови, который был когда-то ее мужем, отцом ее ребенка и остался ее братом. И все?

Зачем тогда она его спасла, зачем рисковала? В память о прошлом? Но, ведь этот человек, не сделал для нее ничего. А ведь он мог, но не попытался своей властью спасти ее от смерти. Правда, Амантлан обмолвился когда-то, что в Коацаоке был заговор против молодого халач-виника. Так, может быть, она неправа, обвиняя его? И потом, кем была она тогда, в той далекой прошлой жизни? Живым воплощением богини, женой молодого правителя. А кем был он — Кинич-Ахава? Человеком, который отвечал за будущее стольких людей. Он без сомнений и страха взял на себя непосильную ношу ответственности. Вот он и выбрал — пожертвовал женой, для счастья граждан Коацаока… Мог ли правитель поступить иначе? Нет, не мог. Иначе мог поступить только муж, но его пришлось долго уговаривать и убеждать, и, можно ли ту, провалившуюся попытку побега считать добровольным желанием, идущим из самого его сердца? Когда поступить по-другому просто не можешь не столько для другого человека, сколько для самого себя…

Хотя, кажется, он ее любил, кажется, был родным и близким.

Так, кажется или так оно и было?

Здесь она каждый раз останавливалась. Не верить в прошлые отношения, их любовь она не позволяла себе — именно они продолжали поддерживать ее в мире ацтеков, но ведь где-то, в чем-то, что было очевидно, эти отношения не выдержали проверки… И не с ее стороны произошло предательство.

Что ж такое, ну спасла она человека. Возможно, им просто повезло, так зачем она все время пытается об этом думать? Какой смысл копаться в своих чувствах, которые, как оказалось, умерли и уже не властны над нею? И ведь она когда-то уже решила, что начнет новую жизнь в этой стране.

Назад пути нет!.. Раз ей удалось спастись… Ведь она не просто беглая рабыня, она сбежавшая жертва, которая навлекла своим побегом гибель на целый город… А это столько жизней… И ей ли не знать, что нет страшнее кары, чем непринятие своей участи. Эти граждане с радостью хотели принести ее в жертву. Только вот она не хотела умирать. Иш-Чель не понимала, что двигало ею в те часы ожидания смерти, что породило тот неожиданный, противоестественный бунт против вековых устоев. Почему она не испытала радости от приближения свидания с богами? Почему для нее, оказанная ей честь — нести радость богу Чаку, выбор соплеменников не перевесил ее желания остаться на земле, рядом с Кинич-Ахава? Но богу Чаку и богине Иш-Чель не нужна была ее жизнь. Именно ее любимая богиня Радуги, Плодородия и Луны дала возможность спастись, предупредив о своем решении долгожданным дождем и радугой…

Неужели, ее любовь, ее семейная жизнь, простые радости перевесили гражданский долг? А у Кинич-Ахава наоборот, его гражданский долг, честь, совесть, забота о жителях города оказались на первом месте. Пожалуй, она не имела права осуждать его за то, что тогда он ее не спас. Да собственно, он и не смог бы этого сделать. Ни как муж, который подчинился решению жрецов, потому что перед богом Чаку он был простым смертным человеком; ни как правитель, решающий проблемы тысяч своих граждан, готовый пожертвовать одной, двумя, тремя женщинами ради спасения других. Кто был он тогда, какие перед ним стояли задачи! И кто она даже сейчас, что значит ее жизнь, что тогда, что теперь? Неужели ее жизнь никогда не имела цены, и она всегда была и будет разменной жменей зерен чоколатля?!

Иш-Чель решила, что рассуждения увели ее куда-то в сторону, туда, где она не найдет ответа на свои вопросы.

«Как странно…» — женщина поняла, что даже не может правильно сформулировать, что конкретно ее мучает, на какие еще вопросы ищет ответ. А как можно искать ответ, анализировать ситуацию, если не понимаешь сути проблемы?

И все же, с упорством и настойчивостью рабочих в подземных рудниках, она по крупице перемалывала, опять вспоминала мельчайшие подробности; шаг за шагом, словно, перебирала зерна, пыталась обнаружить главное в этой встрече.

Иш-Чель смогла наконец-то примириться с прошлым, с Кинич-Ахава, с его бездействием, в отношении нее, в Коацаоке. А, простив, она почувствовала небывалую легкость, которая помогла ей освободиться от груза прошлых обид. Видимо, Иш-Чель давно уже все это осознала, но ее нежелание разобраться в себе столь долгое время не позволяло женщине перейти к новым отношениям, открыть для себя страну, приютившую ее, давшую ей надежду на лучшую участь. Судьба смилостивилась над ней и сохранила ее статус, подарила семью, ребенка, нового мужчину. Теперь только она сама могла строить свое счастье, оберегать подаренное благополучие от жизненных бед. Именно от нее зависело, каким будет ее новая жизнь, не отнятая, но подаренная богами…

Оставался только один вопрос, почему Кинич-Ахава хотел, чтобы она бежала с ним? Зачем он ей это предложил? Ведь он был так холоден…

Но ведь там, в землях майя, ее снова ждала смерть, стоило кому-то из жителей Коацаока ее узнать, а не узнать ее не представлялось возможным. И бывший муж, она еще несколько раз про себя повторила «бывший», пытаясь привыкнуть к новому для нее звучанию и смыслу, знал насколько опасно ей возвращаться домой. Так зачем Кинич-Ахава хотел забрать ее с собою, зачем?!

Хотя, какое ей дело до желаний Кинич-Ахава? Вот ведь глупая! Он для нее теперь только родственник, дальний-дальний, далекий-далекий, мгновенная тень из прошлой жизни, которая смутила ее покой и исчезла. Она ведь теперь даже не Иш-Чель, не живое воплощение богини! Она — жена предводителя ягуаров Амантлана, она — Золотое Перышко Колибри! И нет ей никакого дела до планов Кинич-Ахава, и нечего бояться разоблачения, вспоминая о проваленной миссии к богу Чаку. Хватит! Довольно! Богиня Радуги подарила ей новую жизнь, она больше не будет копаться в прошлом! Оно умерло там, на высохшем водопаде.

Шочи было скучно. Ее уже не интересовало служение оленьей богине, общие праздники Анауака; не радовали душу и мелкие распри жен царственного брата, мелкие стычки между сестрами. Все это было буднично и привычно, как съесть плод сочного томата. Она терпеливо ждала обещанного Ицкоатлем. Свято верив, что вот-вот тлатоани объявит о новой свадьбе, Шочи даже и ритуальный наряд приготовила, поручив лучшим мастерицам расшить кайму на свадебной рубашке и юбке. Узор девушка подбирала долго, тщательно продумывая, как должны располагаться вышитые символы. Некоторое время ее занял выбор цветов: для свадебных гирлянд, для украшения стола и комнаты новобрачных, постели, и самое главное — для ее чудесных длинных волос, которые она разделит на три части. Девушка решила, что каждую прядь будет обвивать яркая душистая гирлянда. Ее не пугала тяжесть цветов — попробовав сделать свадебную прическу, Шочи осталась довольна — она тянула голову назад, делая еще более гордой посадку.

«Пожалуй, я буду самой красивой невестой, да что там невестой! Самой красивой женой Ицкоатля!» — улыбалась девушка, оставшись довольной своим видом, отразившимся в медной пластине, — «Никто не сможет сравниться с моей красотой! И куда всем этим индюшкам до меня!»

Но прошла неделя, за нею месяц, и четвертый уже был на исходе, а Ицкоатль не только не объявлял о своем намерении взять в жены еще одну свою сестру, но и забыл к ней дорогу! Стоило Шочи появиться у его покоев, как царственный брат сказывался страшно занятым. То у него какой-то совет, то он спешит на охоту, то Тлакаелель опять пришел с каким-то новым проектом. Нужно сказать, Шочи не терпела племянника Тлакаелеля, будучи натурой чрезвычайно своенравной и дико свободолюбивой, она раздражалась каждый раз, слыша о новом законе, вводимом советником тлатоани, ведь любое, даже незначительное правило, призвано было регламентировать жизнь граждан, а следовательно, ущемляло и ее интересы.

Два месяца Шочи старалась вести себя соответствующе, она прекратила всякое кокетство с противоположным полом, длительное время проводила в храме Змеиной матери, принося более чем щедрые дары, не было никаких вспышек ярости, когда она могла исхлестать нерадивого раба плеткой или палкой за нерасторопность. Словом, сестра Ицкоатля вдруг изменилась. Она действительно стала другой — внешне, но внутри нее клокотал, угрожая в любой момент вырваться вулкан сдерживаемых страстей, он как Попокатепетль грозил в любой момент известить о своем гневе грохотом и клубами черного дыма. И всему виной был тлатоани, ее царственный брат Ицкоатль.

Все чаще глаза красавицы подергивала дымка раздражения. Едва сдерживая себя, девушка до крови искусывала губы, только чтобы все вокруг говорили о том, как она хороша, как скромна и приветлива, а, следовательно, достойна быть женой самого тлатоани.

Однако временами ей стало казаться, что брак с правителем совсем плохая идея. Ведь в ее понимании брак — это обязательно итог отношений двух любящих людей, а их отношения с братом совсем не напоминали ни страсть, ни любовь. Внезапные вспышки желания, спровоцированные ею никак нельзя было отнести к любви, да и что ее ждет в этом браке? У Ицкоатля три жены. Шесть наложниц. Разве он будет уделять ей достаточно внимания? Нет. В этом она была уверена. И толи дело положение сестры тлатоани в царственной семье, где она стояла особняком, имела право на различные шалости — брат, скрипя зубами, закрывал на них глаза, правда наказывал сурово, но Шочи оставалась свободной в своих поступках… А жены брата были связаны обычаями, правилами, нормами поведения, им больше запрещалось, нежели разрешалось! И это все благодаря племянничку Тлакаелелю — реформатору! Нужно ли ей это?.. Если и нужно то, только из-за положения… Выйдя замуж за Ицкоатля она не опустится, став чье-то женой, не потеряет своего статуса, не лишится мужа в какой-либо войне.

А царственный брат все не шел, Шочи уже устала томиться неизвестностью, да и усмирять свои дикие порывы ей становилось невмоготу. Девушка установила для самой себя срок — неделю она еще обождет, а уж потом…

Потом наступило быстро, до срока. Нерадивая рабыня слишком небрежно расчесывала ее волосы, а может, это просто был повод — все, что терпела Шочи четыре месяца, выплеснулось в ту же секунду. На крик несчастной прислужницы, избиваемой сестрой тлатоани, сбежалась едва ли не вся дворцовая челядь. Шочи с трудом оттащили от женщины и уложили на ложе. Милая Лисица со страхом отпаивала темпераментную сестру, решив никого к ней не подпускать, пока та не придет в себя и не успокоиться.

О скандальном происшествии тут же было доложено тлатоани.

Ицкоатль невольно поморщился, выслушав перепуганного слугу, сообщившего об очередном скандале на женской половине дворца — не вовремя, ох не вовремя Шочи сорвалась! И это сейчас, когда он обдумывал такую наиважнейшую проблему для всей страны, когда перед ним стояла сложнейшая задача, как решить вопрос нехватки рабов для ежедневных жертвоприношений. Их количество резко уменьшилось, об этом ему, как тлатоани поспешили доложить обеспокоенные жрецы Уицилопочтли и Тлалока — богов необходимо было питать, чтобы жизнь не прекратилась, и гнев их не обрушился на головы ацтеков в виде засухи, заморозков, голода или еще каких-нибудь катаклизмов. А все это из-за многочисленных договоров о мире и дружбе между покоренными городами! Военные походы вносили свою лепту, но это был маленький ручеек, который не мог питать столь большую реку…

На помощь пришел Тлакаелель, он предложил еженедельные смертельные бои между городами-государствами, даже название придумал — Цветочные войны — такое многозначное, поэтичное… Цветы и кровь. Одно слово, но два значения, да еще какие важные! Цветы — прекрасное творение природы, дар богов, ласкающий глаз совершенством линий, будоражащий чувственность разнообразием ароматов. Кровь — бесценная влага, дающая жизнь всему на земле, поддерживающая равновесие хрупкого мира человека, а нектар цветов — пища богов… Он повторял это название и наслаждался красотой звучания, удивительно точно переданной многозначностью подобранных слов, их философским смыслом, яркостью. Ицкоатль думал.

Были еще предложения — передвинуть границу Анауака дальше на юг, затем потеснить сапотеков, вторгнуться в земли майя… И тут сестра устроила скандал! Теперь ему нужно идти, отрываясь от столь важного вопроса, и решать внутрисемейные проблемы.

«Ох, Шочи, вопросы государства куда важнее тебя!»

— Наш тлатоани принял решение? — спросил Тлакаелель, сочувствуя царственному дяде, злясь, что столь важное решение может быть отложено по вине скандальной женщины.

— Думаю, пока столь удобное предложение может подождать. Нашим воинам нужно проявить расторопность и захватывать в плен, а не убивать противников на месте, они должны думать не только о своей славе, а, прежде всего, о наших богах! Если каждый воин Анауака приведет десять пленников, удержав свою палицу, и подарит их Уицилопочтли или Тлалоку, то наши теокалли еще долго не будут испытывать недостаток в живой крови — пищи наших богов! К тому же, подумай, Тлакаелель, о сапотеках и майя, мне кажется, мы не достаточно еще продвинулись в этом направлении. И… прервемся, я вынужден уделить сейчас внимание своей семье!

Тлакаелель скрыл разочарование за вежливой улыбкой и удалился. Ицкоатль же, взяв первую попавшуюся плетку, направился к женским покоям, твердо решив наказать скандалистку.

В покоях сестры было уже тихо и пусто. Шочи в одиночестве сидела у выхода в сад и наблюдала за полетом пестрых бабочек в своем саду. Ицкоатль пересек комнату, легко постукивая по ноге плеткой. Его интересовало, как отреагирует сестра на знакомый звук. Но Шочи даже не пошевелилась. Странное поведение девушки, граничащее с неуважением к его царственной персоне, рассердило тлатоани, и он, подойдя к ней ближе, слегка хлестнул ее по плечу. Привлечь внимание не удалось. Пришлось обойти Шочи, и стать перед нею, лишив ее возможности любоваться бабочками.

— Буря утихла? — Ицкоатль с интересом рассматривал осунувшееся лицо сестры. Шочи страдала и не пыталась этого скрыть, на ее лице не было косметики. Ицкоатль приготовился к бурной встрече — плетку он держал наготове. Но девушка равнодушно посмотрела на брата и устремила взгляд за его спину. Для нее полет бабочек был важнее их разговора и самого присутствия тлатоани.

— Ты опять избила рабыню? — Шочи упрямо молчала, Ицкоатль раздраженно стучал плеткой по ноге. Мелькнула мысль, что бить свою ногу глупо, не для этого он прихватил с собой плетку.

— Ты устроила скандал, для чего? Хочешь снова быть наказанной?

— А на большее ты не способен? — равнодушно спросила Шочи, кинув презрительный взгляд сначала на брата, затем на плетку.

— Любой проступок должен быть наказан!

— Даже любовь? — по щеке девушки очень естественно скатилась прозрачная слезинка, а в голосе прозвучала неподдельная горечь.

— Любовь?! Ты хочешь сказать, что избила рабыню из большой любви к ней? — изумился, а потом расхохотался Ицкоатль.

— Нет, рабыня просто попала под руку! Как ты не понимаешь?! Хотя, что я тебе объясняю?

— Если ты постараешься, то пойму. Только не пытайся лгать, Шочи!

— Лгать? Не пытаюсь. Ты обещал сделать меня своей женой. Прошло уже достаточно времени, но ты молчишь. Перед этим ты хотел выдать меня замуж за правителя какого-то города, но передумал. Еще раньше ты закрывал глаза на нас с Амантланом, не предлагая ему меня в жены и не запрещая нам встречаться. Так кто из нас двоих лжец? Кто обманывает меня и не выполняет обещание? Кто всячески унижает меня, а ведь я старшая из сестер, и скоро никакие подарки не заставят меня взять в жены даже простого воина. Так кто лжет самому себе уже столько времени? — голос Шочи на удивление Ицкоатля не срывался, был ровным и спокойным, временами казалось, что ей даже безразлично то, что она говорит. Да и вообще от сестры веяло непривычной холодностью.

«Нашла новую уловку! Такой она еще никогда не была! Но грусть и сдержанность ей не идут… Она теперь, как потухший очаг! Страстная Шочи более интересна и желанна» — решил Ицкоатль, сказанное сестрой вынуждало задуматься, но это была не та проблема, на которую Ицкоатлю хотелось в настоящий момент тратить время. К тому же он по-прежнему думал, что это новая игра сестры направленная только, чтобы привлечь его внимание.

— Хорошо. Что ты хочешь? — он решил изменить тактику, ведь ему нужно выяснить причину бунта сестры.

— Я?.. Когда-то я хотела стать женой Амантлана, но ты не позволял мне даже надеяться на счастье, в итоге Амантлан женился на чужеземке… Потом я была согласна стать женой кого угодно, только бы иметь семью и перестать быть посмешищем в Теночтитлане! — голос Шочи постепенно переставал быть тихим, в нем начали слышаться знакомые ноты гнева, — Последние два месяца я ждала, когда же наконец мой царственный брат объявит о моей свадьбе и… Наш тлатоани просто забыл о моем существовании, но пришел наказать меня за какую-то рабыню! А теперь спрашивает, что я хочу… Ицкоатль, я хочу семью, с тобой или нет, мне уже все равно!

— Я подумаю, — Ицкоатлю стало скучно, он равнодушно вздохнул, зевнул и, забывшись, похлопал по своей ноге плеткой.

— И это все?! Ты подумаешь! Позволь спросить тебя, как долго ты над этим будешь думать?! — грусть в глазах Шочи постепенно пропадала, уступая место гневу.

«О! Вот такой я тебя и привык знать! Наконец-то ты вернулась!»

— Хорошо. Я обещаю дать тебе ответ через десять дней! — что он будет делать с сестрой, Ицкоатль не знал. Взять ее в жены он уже не хотел, а отдать и перестать контролировать этот вулкан не мог. Он только знал, что и через двадцать дней ничего не предпримет, и через год… Что ж, в какой-то степени ему было жаль сестру, но такова ее судьба, он то здесь причем? Была бы она другой, более покладистой, а в ее сегодняшнее притворство он не поверит!

Шочи тоже не поверила обещанию брата. После его ухода она совершенно искренне разрыдалась.

«Кругом одни лжецы! Я сама устрою свою жизнь!»

Несколько дней Шочи потратила на приведение себя в порядок. Переживания отразились на ее красоте, а девушке она была нужна, как главное оружие — она решила убедить Амантлана взять ее в жены…

Зная, что интересовавший ее мужчина регулярно посещает казармы воинов-ягуаров, сочтя себя готовой к этой встрече, Шочи взяла с собой пару служанок и отправилась решать свою судьбу.

Амантлан был несказанно удивлен, когда увидел сестру тлатоани у ворот в казармы. Он вежливо поздоровался и собрался уйти, надеясь, что девушка ждет не его, но Шочи решительно продолжила свое приветствие, уводя Амантлана в густую тень деревьев, где в настоящий момент никого не было.

— Мне нужно с тобою поговорить, Храбрый Ягуар! Только дай мне сказать тебе все до конца, не перебивай и не противься!

— Я весь во внимании, госпожа! — улыбнулся Амантлан, подозревая, что девушка будет говорить для него не очень приятные вещи.

— Наш тлатоани, мой брат Ицкоатль, наконец-то, решил определиться с моей судьбой, — Шочи решила немного схитрить для своей выгоды. Произнеся первые слова, девушка кинула быстрый взгляд из-под ресниц, проследив за реакцией Амантлана. Но мужчина ничем не показал своей заинтересованности. Он лишь равнодушно ее поздравил — обычный знак вежливости.

— Решение мы будем принимать вместе с братом, он согласен учесть все мои пожелания, Храбрый Ягуар! Мы столько времени ждали этого… А я желаю только одного — стать твоей женой. Второй, третьей, не имеет значения какой! Не спеши с ответом! У нас была размолвка, но кто не ссорится? Мы взрослые люди, и я…

— Мне не нужна вторая жена, Шочи! — внутри у Амантлана все похолодело. Сначала он представил себе, во что превратится его дом, когда в него войдет сестра тлатоани. Тут с первой женой отношения, не пойми какие, а уж Шочи непременно будет требовать и знаков внимания и любви, которой он к ней уже не испытывал! Да и скандальный характер девушки из правящего дома был известен всему Теночтитлану. Иш-Чель же была вежлива, сдержана, нравилась Ишто, а Шочи? Самому себе повесить на шею домашние проблемы, которых в его доме сейчас нет? Превратить его в торговую площадь? Нет уж, увольте. Затем, Амантлан еще раз подумал о перспективах, которые давал этот брак. Родство с правящим домом это не только почет, но и ответственность — женившись на родной сестре тлатоани, Амантлан становился одним из главных претендентов на получение власти тлатоани после его кончины. А это: круглосуточная слежка за ним и его семьей соглядатаями Ицкоатля, постоянные подозрения в измене… Этого он не хотел. Теперь его вполне устраивало то положение, которое он занимал. Амантлан больше не рвался к власти.

— Послушай, Храбрый Ягуар, помоги мне, в память о прошлых отношениях! Я буду послушной женой, никогда и ничего не потребую у тебя! — лукавство Шочи сквозило не только в словах, но и во взгляде. Она, как бы непроизвольно, положила руку на него. Он не отреагировал на этот жест, сделав вид, что ничего не почувствовал.

— Это невозможно, Шочи! Во-первых, мне не нужна еще одна жена; во-вторых, ты молодая женщина, тебе нужен муж, а мой интерес к тебе погас, как огонь в светильнике от случайного ветерка… Я не могу и не хочу тебя мучить. Мы никогда не будем вместе. Я так решил. Посмотри, вокруг много достойных молодых мужчин, многие возьмут тебя в жены! Оставь меня! — Амантлан снял руку Шочи, развернулся и пошел в казармы, решив в дальнейшем избегать таких провокационных встреч.

Такой демонстративный уход привел Шочи в ярость. Она не могла даже представить себе, что ее отвергнут!

«Я отомщу тебе, Амантлан! Ты очень сильно пожалеешь о своих словах!..» — шипела в гневе Шочи, пока шла домой. Войдя в свои покои, она сорвала с себя одежду, цветы, украшавшие ее волосы, приказала принести ей другую юбку с рубашкой и свежие гирлянды белоснежных георгин. Служанки перепугано заносились по комнатам. Вошедшая проведать сестру Милая Лисица с изумлением следила за переполохом.

— Ты опять уходишь? — девушка не делала попытки скрыть свой интерес.

— Да! — Шочи не спешила с ответом, она внимательно рассматривала сестру.

— А где ты была? — Милая Лисица подошла к столику с цветами и взяла один из свежесрезанных бутонов, тонкие пальчики нежно погладили лепестки.

«Ты хочешь, чтобы я поверила тебе? В то, что тебя интересуют мои проблемы?! Никогда! Я знаю, что моя жизнь никому не интересна, я никому не нужна… Даже себе я уже не нужна… Бедная, несчастная, Шочи…»

— Я разговаривала с Амантланом, — после небольшого раздумья ответила Шочи, внимательно следя за реакцией сестры.

— Зачем?! Вижу, разговор ваш тебе не понравился?.. Да что ты злишься?!

— А есть причины для радости?! Этот негодяй мне отказал!.. Мне! — в гневе Шочи выхватила у служанки гребень, которым та расчесывала ее волосы, и швырнула его в угол. Девушка на секунду замерла, ожидая удара, который должен был последовать за этим, но почему-то не последовал, и метнулась за расческой. Служанка подняла ее, но осталась стоять у стены, застыв в углу. Она не знала: подойти ей к госпоже или слиться с цветным панно.

— Странно, что ты ожидала его согласия, Шочи! Прошло уже столько времени, и зачем ты вообще пошла к нему и унижалась? У тебя же были совершенно другие планы, — Милая Лисица усмехнулась. Пожав в недоумении плечами, девушка присела рядом с сестрой, чтобы помочь служанкам вплетать цветы в ее волосы.

— Мои планы? Я состарюсь, пока наш царственный брат решит выдать меня замуж или возьмет меня в жены! Мне надоело ждать, понимаешь?! — тихо, едва сдерживая гнев и обиду, прошипела Шочи сестре, и уже обращаясь к служанкам, рявкнула, злясь на их медлительность:

— Что вы копаетесь?! — руки прислужниц замелькали быстрее — никому не хотелось быть наказанной.

— А вдруг Ицкоатль уже принял решение взять тебя в жены? Куда ты опять собираешься, к тлатоани?

— Нет, — Шочи задумалась. Она не верила, что брат так быстро согласиться на свадьбу, да и не к нему она собиралась. Но вот нужно ли говорить сестре, куда она идет? Милая Лисица, напустила на себя равнодушный вид, стремясь скрыть от Шочи, что любопытство уже поглотило все ее внимание.

— Шочи, так куда ты собираешься? — Милой Лисице, как она не старалась, но не удалось задать вопрос с равнодушным тоном. Ее выдали глаза. Они не смогли скрыть ее праздного любопытства.

— Я иду в дом Амантлана, — Шочи гордо тряхнула головой. Ей понравился эффект, который произвели ее слова на сестру.

— Куда?! Но… Зачем? — Милая Лисица при всей своей способности к интригам, лукавству, хитрости не могла уловить нить задуманного сестрой. Желание Шочи скорее напоминало безумие, нежели продуманный шаг.

— Мне нужно поговорить с его женой, этой чужеземкой. Так нужно, не спрашивай и не отговаривай меня! Я так решила. Поняла?!

— Нет, — честно призналась сестра. Милая Лисица положила два белых цветка обратно в корзину, рассудив, что если ей не хотят объяснить поступки, которые явно выглядят непонятными и странными, то здесь делать больше нечего. Лучше пойти и шепнуть царственному брату, что в Шочи вновь вселился дух… гнева, и спокойствие правящего дома опять под угрозой. Пожалуй, это нужно сделать как можно быстрее, чтобы сестра не натворила чего-нибудь противозаконного, а то потом Ицкоатль вряд ли подарит младшей сестре за своевременное предупреждение очередной золотой браслет.

Закончив переодевание, Шочи приказала всем своим прислужницам следовать за нею: выходя из дворца, она также потребовала вооруженный эскорт у начальника стражи. Ей хотелось произвести впечатление на «эту чужеземку» своим величием.

Было жарко, и Иш-Чель играла с сыном во внутреннем дворике, где близость воды дарила прохладу. Неожиданный визит Шочи ее удивил и рассердил.

«О, боги! Опять эта женщина! Вот бесстыдница — прямо в дом пришла!»

Женщина, помня их прошлую встречу, ничего хорошего не ждала.

Охрана сестры тлатоани расположилась полукругом, держа копья наизготовку. Прислужницы встали обособленной кучкой. Шочи вошла с гордо поднятой головой и сразу направилась к сопернице, на ее губах играла довольная улыбка, а глаза лучились счастьем.

— Приветствую тебя, сестра, Золотое Перышко Колибри!

— И мы приветствуем Вас, госпожа! — произнесла сдержанно Иш-Чель, затем, легко подтолкнув сына в сторону воды, попросила его отойти в сторону. Но Маленький Ягуар, который с интересом рассматривал гостей, а особенно такую яркую девушку, не торопился уйти, он отошел всего на пару шагов и встал за спиной матери. Челядь, оставив все домашние дела, отошла в сторону сада. Одна из женщин попыталась увести мальчика, но тот воспротивился, топнул ножкой и вырвал руку. Иш-Чель махнула служанке, поняв, что сын не уйдет.

— Что Вас привело в наш дом?

— Я пришла сообщить тебе радостную новость… Сегодня принято решение о нашей с Амантланом свадьбе! Как видишь, я не обманывала тебя тогда! Как понимаю, мой будущий муж еще не пришел и не успел тебя известить? Ох уж эти мужчины!

— Вы правы, Амантлана еще нет дома, он в казармах.

— В казармах? — Шочи рассмеялась громко и язвительно, — Это он сказал, когда уходил? Вот уж хитрец, наш с Вами, сестра, Амантлан! Нет, дорогая, он пошел не в казармы, а ко мне, а потом, через некоторое время… мы вместе отправились к моему брату тлатоани Ицкоатлю. Наш брат с радостью принял предложение Амантлана породниться!

— И что Вы тогда делаете здесь? Не пора ли готовиться к свадьбе? — грустно ответила Иш-Чель, не зная верить или нет ей тому, что говорит Шочи. Но просто так эта женщина не стала бы приходить в чужой дом!

«О, боги! Неужели Амантлан мне так подло и низко лгал?!»

— Как что? Я пришла посмотреть дом, в котором буду жить, отдать соответствующие распоряжения! — Шочи вся сияла, каждая легкая дымка досады и недовольства, мимолетом проносившиеся на лице Иш-Чель, дарили ей радость, благодатной влагой поили ее истерзанную душу.

— Вы слишком спешите, госпожа! И потом, это мой дом…

— Как ты смеешь мне указывать?! — Шочи с наслаждением ощущала, как волна темной ярости змеей выползает из укромного уголка и начинает поглощать ее разум.

— Здесь пока хозяйка я! А Вы только гостья!

— В этом доме не знают, как принимать гостей! — подначивала Шочи, видя, что Иш-Чель уже с трудом сдерживается, чтобы не сорваться и соблюдать вежливость.

«Еще чуть-чуть и ты сорвешься, «дорогая сестрица»!» — ликовала Шочи. Но Иш-Чель удалось взять себя в руки, она выслушала еще десяток провокационных реплик сестры тлатоани, и где-то на середине женщина вдруг почувствовала острую жалость к Шочи…

«Она страдает, потому что Амантлан не приходил к ней, он не берет ее в жены, иначе ты была ей безразлична!» — как легким дуновением пронеслись тихие слова внутри Иш-Чель. Она даже и не поняла, ее это мысли или кто-то еще их сказал…

— Покажите мне свободные комнаты, я хочу выбрать для себя, и еще до свадьбы их обустроить! — потребовала Шочи.

— Нет, — твердо ответила ей Иш-Чель, — Если мой муж и решил Вас взять в свой дом, то можете его подождать, и пусть он укажет Вам Ваши комнаты! Слуги…

Иш-Чель отвернулась от Шочи, собираясь отдать распоряжение, чтобы те провели незваных гостей в комнату для ожидания, принесли им фрукты, чоколатль и сок агавы — выдерживать эту женщину не было никаких сил. Но проявить гостеприимство она была обязана.

Шочи не упустила момента — она грубо схватила соперницу за руку и резко дернула, поворачивая ее к себе. Иш-Чель вскрикнула — хватка у гостьи была жесткой, женщина едва устояла на ногах.

— Что Вы себе позволяете?!

— Ты дурно воспитана, чужеземка! Я научу тебя уважению! — откуда-то в руках Шочи появилась плетка, она ударила Иш-Чель, пытаясь попасть по лицу, но промахнулась. Удар пришелся по шее и оставил красный рубец. Второй удар пришелся по плечу. Затем, плетка начала опускаться с угрожающей частотой.

Все произошло быстро. Слуги Иш-Чель испуганно сбились в кучу. Свита Шочи привыкла к таким сценам и взирала на порку безучастно. Только Маленький Ягуар с расширившимися от страха глазами сначала сжался весь в комочек, но потом храбро бросился с кулаками на понравившуюся ему поначалу гостью. Он колотил ее по ногам и отпихивал от матери, обиженно крича:

— Уходи!.. Уходи!.. Оставь мою мать!.. Не смей ее бить!.. Уходи, ты плохая!.. — Шочи была вынуждена отпустить Иш-Чель, чтобы схватить неожиданного защитника за ворот его рубашки, а потом ловко перехватила его за шею.

— Это кто поднял на меня руку?! Я удавлю тебя, маленький негодник! — прошипела сквозь зубы Шочи. Мальчик забрыкался. Он начал задыхаться, из его глаз полились слезы.

— Отпусти моего сына, дрянь! — бросилась на Шочи, быстро пришедшая в себя Иш-Чель. Сестра тлатоани ловко увернулась, подставила противнице подножку, та растянулась на земле. Шочи, продолжая удерживать уже хрипевшего ребенка, резко опустилась на поверженную Иш-Чель, стремясь причинить ей боль:

— Я удавлю сначала твоего ребенка, а потом тебя, чужеземка! И пусть это будет мое приношение нашей Змеиной матери! — Иш-Чель на секунду застыла, а Шочи демонстративно стала сжимать горло Маленького Ягуара. Она с упоением наблюдала, как начали закатываться его глаза. Иш-Чель со всей силой ударила сестру тлатоани в скулу, от неожиданности Шочи ослабила шею мальчика, но, так как удары стали сыпаться на нее и приносить боль, отшвырнула ребенка и занялась женщиной всерьез. К Маленькому Ягуару подбежали служанки Иш-Чель и унесли его в тень, а женщины уже сцепились и покатились по двору.

Внезапно клубок тел замер, Шочи была сверху, но ее тело как-то неестественно распласталось, прикрывая Иш-Чель. Была видна только ее правая рука, которая продолжала наносить противнице слабые удары. Не получая ответа, Иш-Чель прекратила бить Шочи, она скинула с себя тело соперницы и вскочила на ноги.

Вопль ужаса пронесся по двору — белая одежда Иш-Чель, висевшая на ней рваными клочьями была в крови. В крови было и безжизненное тело сестры тлатоани, в животе у нее торчал нож…

Иш-Чель со страхом рассматривала свои окровавленные руки, когда на нее налетела стража Шочи и, повалив на землю, начала избивать копьями, используя их как палки. Тут к толпе рванули воины-ягуары, жившие в доме Амантлана, на которых была возложена охрана дома и присмотр за рабами. Они растолкали охрану Шочи, разоружили их. Прикрыв свою госпожу от разъяренной толпы, начальник стражи, грозно потрясая палицей, выкрикнул:

— Преступление наказывается законом!.. Прекратите самоуправство!.. Я всех сдам патрулю!..

Пока начальник стражи и его люди усмиряли эскорт погибшей Шочи, во двор вошел патруль Теночтитлана. Он быстро связал всех и, подгоняя, погнал в тюрьму. Иш-Чель попытались присоединить к общей группе, но начальник стражи Амантлана загородил, упавшую без сил женщину:

— Мы сами сопроводим нашу госпожу! Мы следуем за Вами! — Поддерживая едва живую хозяйку под руки, воины мужа отправились вслед остальным арестованным. Когда ее выводили, Иш-Чель дернулась и попыталась вырваться:

— Что с моим сыном?!

— Не знаю, госпожа… Молчите! — сжал ее руку начальник стражи, накидывая на нее свой плащ, чтобы укрыть от любопытных глаз.

Арестованных препроводили в темницу на территории дворца тлатоани, потому что участники происшествия принадлежали к городской знати.

Тлатоани Ицкоатль завершал обеденную трапезу в гордом одиночестве, если не считать слуг, постоянно подносивших ему новые блюда и уносивших обратно то, что правитель уже попробовал либо отверг. Это было время тишины и покоя, когда никто не смел побеспокоить правителя. Ицкоатль любил во время обеда неспешно обдумать различные государственные или домашние проблемы. После обеда следовал короткий отдых, когда он мог также в одиночестве немного поспать, но это случалось реже — государство требовало его внимания, а переложить часть вопросов на кого-либо правитель не мог. Вот и сейчас, он чуть не подавился рыбьей косточкой от наглости своего начальника стражи, так бесцеремонно ворвавшегося к нему в запретное время.

Пока перепуганный и растерянный слуга докладывал ему о трагической гибели сестры, тлатоани позволил себе только встать, ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Где тело моей сестры? — спросил он, но ответа от слуги не потребовалось — на женской половине, где располагались покои Шочи, раздались душераздирающие вопли, известившие всех домочадцев правящей династии о тяжелой утрате, безвременной кончине всеми любимой прекрасной Шочи. Тлатоани, не раздумывая, направился туда.

Вид истерзанного и окровавленного тела сестры потряс тлатоани. Он подошел к мертвой Шочи, рука непроизвольно потянулась и коснулась нежного овала ее лица. Кончиками пальцев правитель ощутил холод страны мертвых Миктлана на некогда нежных щеках сестры. Он тут же отдернул руку.

— О, Тескатлипока, зачем же ты так рано забрал ее у меня?! — прошептал Ицкоатль, он почувствовал, что вид убитой Шочи будит в нем гнев невиданной силы, чтобы не поддаться ему, правитель резко вышел из комнаты. Оплакивать сестру будут его жены и дворцовая челядь, а он должен наказать убийцу сестры.

По пути к темнице, куда заточили свидетелей происшествия и Иш-Чель, тлатоани столкнулся со спешащим в покои Шочи Тлакаелелем. Племянник был одет в траурные цвета, только тут Ицкоатль заметил, что оранжевый цвет буквально все заполонил — челядь, стеная и царапая себе лица, переоделась в траур. Разноцветные утренние букеты в комнатах, привычные для глаз, тоже успели поменять на оранжевые цветы. Дворец тлатоани погрузился в оранжевый траур.

— Убийца найден? — задал вопрос племяннику Ицкоатль. Тлакаелель утвердительно кивнул.

— Кто?! Его схватили?

— Это не он, это она — жена военачальника ягуаров Амантлана — Золотое Перышко Колибри. Убийство совершено в их доме, уже всех свидетелей допросили…

— Постой, а что моя сестра делала в доме Амантлана?!

— Мы еще не закончили допрос, тлатоани, нужно совсем немного подождать! — оправдался Тлакаелель, он и сам никак не мог понять, как Шочи оказалась в доме Амантлана, зачем она туда пошла.

— Что уже известно? Кого вы успели допросить из свидетелей?

Тлакаелель стал подробно излагать информацию, намеренно медленно, чтобы потянуть время:

— Ваша сестра отправилась в город. Утром она посетила казармы ягуаров, где о чем-то разговаривала с Амантланом. Затем вернулась домой, переоделась и, взяв охрану, направилась в Теночтитлан, куда — никому не сказала.

Служанки признались, что они пришли в дом Амантлана сразу. Мне… я… вынужден сказать, со слов охраны и прислуги, ясно, что Шочи спровоцировала скандал, она намеренно оскорбляла жену Амантлана, начала ее избивать плеткой, потом попыталась задушить сына женщины…

— И никто не попытался вмешаться?

— Но, тлатоани, Шочи так часто избивала своих служанок, люди просто не посмели…

— Не посмели?! Не посмели защитить жизнь моей сестры?!

— Затем женщины сцепились, как дикие кошки, остальное произошло очень быстро. Никто не видел, кто достал нож, чей он… Обычный нож… Вот и все!

— Из твоих слов я понял только, что Шочи пришла, затеяла ссору и погибла от рук жены Амантлана! Я правильно понял?! — Ицкоатль уже рычал, боль за погибшую сестру вдруг охватила его.

— Получается так, саму женщину еще не допросили. Но все выглядит именно так. Даже более, жена Амантлана защищала себя и своего ребенка!

— Убита женщина из моей семьи! Убийца должен быть наказан по закону — забит палками немедленно!

— Предлагаю не спешить, уважаемый тлатоани! Мне понятно Ваше горе, я, как и Вы, скорблю о тетушке, безвременно ушедшей в Миктлан, но вдруг женщина Амантлана действительно не виновата?! Должен быть суд!

— Хорошо, ступай, мне следует переодеться. Я подумаю. Допросите очевидцев, членов моей семьи, моих сестер! Кто-то же должен знать, зачем Шочи отправилась к Амантлану!

— Вы… подозреваете заговор?

— Пока мне не скажут все, я буду подозревать все! И… поговори с Амантланом! Выясни, зачем моя сестра приходила к нему! Ступай!

Искать Амантлана Тлакаелелю не пришлось, весть об убийстве Шочи в его доме принес раб, посланный почтенной Ишто. Мужчина сразу же направился на поиски советника тлатоани. По пути Амантлан выяснил, что Иш-Чель в темнице на территории дворца, к ней его не допустили. Тут-то и нашел его Тлакаелель, препирающегося со стражей, которая, не взирая на высокое положение военачальника, отказывалась допустить его к арестованной.

— Пойдем, Амантлан, нам нужно поговорить! — отозвал друга в сторону Тлакаелель. Пробиться к жене не получалось, помочь мог только советник, которого он и искал, поэтому Амантлан послушно отправился за ним. Тлакаелель увлек друга в глубину сада.

— Произошло несчастье, друг мой, убита Шочи, и это в твоем доме, твоей женой! — Тлакаелель старался говорить тихо, кругом сновали слуги и воины. Амантлан тяжело вздохнул, немного замешкался с ответом, как бы обдумывая его, но, упрямо встряхнул головой и с твердой уверенностью в своей правоте, без сомнения в словах, тоне, виде произнес:

— Тлакаелель, я не верю, что моя жена могла убить Шочи, это какое-то недоразумение!

— О чем ты говорил с Шочи сегодня? Вас видели вместе.

— Ну да, нас видел весь Теночтитлан! Шочи пришла сообщить мне, что наш тлатоани решил выдать ее замуж, причем за того, кого она сама выберет. Она предложила взять ее в жены мне. Я отказался.

— Ты отказал Шочи?! — изумился Тлакаелель, от неожиданности он даже взмахнул руками.

— Да, — тоже развел руки Амантлан, понимая, что это сообщение выглядит более чем неправдоподобно — можно ли поверить в существование мужчины, добровольно отказывающегося от такой великолепной партии, родства с тлатоани и всех благ, но он-то, Амантлан, уже однажды отказался от этого раньше! И сейчас только подтвердил свое решение.

— И она в ярости пошла к тебе домой, разобраться с твоей женой, думаю, что именно так оно и было! Но вот разобраться ли?.. — Тлакаелель усмехнулся, теперь ему предстояло доказать дяде, что ситуация была именно такой.

— Ты поможешь мне пройти к жене?

— Нет. Пока тлатоани не объявит свою волю, это не удастся. Как твой сын, с ним все в порядке?

— Он жив. Напуган. С ним моя мать. Но мне нужно поговорить с женой, Тлакаелель! Я не могу просто так ничего не делать!

— Жди, друг мой, на все воля богов! Кажется, вон идет Гордый Орел, твой тесть. Объясни ему, что вам нужно ждать, а я пойду к тлатоани! Верь, я сделаю все, что в моих силах!

— А закон? — грустно усмехнулся Амантлан. Ему не верилось, что такой ярый блюститель и реформатор, каким был Тлакаелель, поступиться своими принципами, чтобы ради дружбы нарушить хоть одно правило страны Анауак.

— Амантлан, — Тлакаелель задержался, он тщательно старался подобрать слова, чтобы они ясно выразили его мысль и не сеяли сомнений:

— Я знаю законы. Я их составлял. Я приказываю всем их блюсти, как соблюдаю их сам. А потому, наказан должен быть преступник. Вина твоей жены пока не доказана. Я верю, что не она подняла руку на Шочи. Верь и ты мне, друг мой!

— Верю!..

К темнице действительно подходил приемный отец Иш-Чель, раб, который шел за ним, нес большой узел.

— Приветствую тебя, Храбрый Ягуар! Мне сообщили о горе в нашей семье. Где моя дочь, что она говорит? Что говорит советник тлатоани? — взгляд пожилого воина проследил за удаляющимся Тлакаелелем. Одетый в оранжевый траур он ярким пятном выделялся на фоне зеленого сада.

— Я не знаю, что говорит Золотое Перышко Колибри, меня не пустили к ней, сомневаюсь, что и Вас пустят. Советник обещал разобраться в соответствии с законом.

— Я принес ей одежду и еду, может быть, стража передаст ей?

— Попробуем, — мужчины направились к начальнику охраны и смогли убедить того принять узелок с вещами для арестованной женщины.

Когда стражник принес узелок с одеждой и едой, Иш-Чель сидела на глиняном полу, подтянув к подбородку колени. Перед ее глазами быстро мелькал калейдоскоп картинок страшного происшествия. Снова и снова она пыталась вспомнить, но не могла… Она не знала, как в ее руках оказался нож, которым была убита Шочи. Не было такой картинки! Она не брала нож! Она не чувствовала и не помнила его в своих руках! Она не убивала Шочи… Но хотела бы это сделать. Да-да, убить эту женщину, которая пыталась задушись Маленького Ягуара! Ту, что унижала ее! Шочи была ей неприятна. Да. И имей такую возможность, Иш-Чель на кусочки бы разорвала ее, чтобы раз и навсегда покончить их странное соперничество.

«Но откуда взялся нож?! У меня его не было!..» — Иш-Чель вновь посмотрела на свои руки, они были в засохшей крови. Она попыталась ногтями отскрести ее, на коже остались царапины. Почему-то это занятие отняло последние силы. И она прекратила. На глазах выступили слезы — ей было жалко себя, и свою такую несуразную жизнь. В который раз она попадает в ситуацию, когда ее жизнь балансирует на кончике ножа? Иш-Чель подумала — постоянно! Только-только она начинает вести жизнь обычной женщины, как обязательно происходит что-то. И вот снова, она в темнице, от нее ничего не зависит, ее судьбу решают где-то и кто-то, кому она, Иш-Чель, совершенно безразлична. Смешно надеяться на счастливый исход. Ее обвинят в убийстве сестры тлатоани и, как требует закон, забьют палками. И как это ее не убили на месте? Ах да, начальник стражи в их доме помешал… «Что же будет с Маленьким Ягуаром?..»

Тюремщик вошел почти неслышно, только в передаче для заключенной что-то стукнуло внутри, и привлекло ее внимание, мужчина положил узелок у входа в темницу и вышел.

«Что это?» — Иш-Чель поднялась и подошла посмотреть. В узелке была одежда: юбка, рубашка, покрывало, ее любимый гребень с красивым узором из мелких камней нефрита; кувшин с водой и лепешки. Быстро скинув окровавленные лохмотья, женщина с наслаждением оттерла с себя всю кровь чистыми лоскутами — остатками ее дневной одежды и переоделась. Стало немного легче.

«Что с Маленьким Ягуаром?! Только бы он был жив! Неужели я не успела?!»

«Что теперь будет со мною?.. Забьют палками?.. Но, я не убивала Шочи!» — удары от плетки и палок болели, на теле явственно проступили рубцы и синяки, вернее, проступала чистая кожа, а все тело было покрыто следами от ударов, которые ей нанесла Шочи и ее охрана.

«Значит, вот так будут меня бить, пока не убьют? Больно… Долго… Но… если сын погиб, что меня держит на этой земле?!.»

Тлакаелель после разговора с Амантланом прошел на женскую половину. Он искал Милую Лисицу, по его мнению, уж если кто и знал что-то, то это могла быть только она.

Милая Лисица находилась возле тела сестры, которую по обычаю ацтеков одели в теплые одежды для долгого путешествия в страну мертвых. Все женщины рыдали, рвали на себе волосы и наносили ножами раны на своих лицах и телах.

Сделав знак тетушке, Тлакаелель вышел. Вместе они прошли в сад.

— Скажите, уважаемая, почему наша покойная сестра пошла в дом к Амантлану? — Милая Лисица тяжело вздохнула:

— Она ничего мне не стала объяснять. Поверьте, я пыталась ее остановить!

— Но что-то же она сказала Вам?

— Моя несчастная сестра устала ждать решения брата… Амантлан тоже ей отказал, вот она и решила пойти и поговорить с его женой… Она была в ярости… О, моя бедная сестра! — Милая Лица расплакалась и, не обращая внимания на советника тлатоани, вернулась в комнаты сестры.

Тлакаелель потоптался на пороге, но за тетушкой не последовал, а пошел к тлатоани. Ицкоатль уже переоделся в траур, сидел на циновке и курил, он задумчиво смотрел на кольца дыма, которые поднимались к потолку. Любой бы решил, что правитель думает о чем-то важном, но на самом деле, мысли тлатоани витали далеко и не имели никакой конкретной цели. Он просто вспоминал. Шочи. Нет, он не горевал за нею, как за любимой женщиной. К сожалению, сестра вносила слишком много сумятицы в семье, ее нужно было постоянно контролировать, а потому ее внезапный уход просто развязывал правителю руки, освобождал его от обузы по имени Шочи. Но она была его сестрой, родным по крови человеком… И какая-то маленькая часть души тлатоани, запертая в укромном уголке, все же горевала по ней, требовала справедливого возмездия. И он не мог устоять.

— Ты все узнал?

— Да, господин! Но, мои сведения не принесут тебе радости.

— Не понимаю.

— Нашу прекрасную Шочи посетил дух гнева, она отправилась к нашему военачальнику Амантлану. Там, нарушая все Ваши указания, тлатоани, женщина предложила ему на ней жениться. Опять же, нарушив все правила! Ваш верный подданный Амантлан, давший Вам слово, отказал женщине. Тогда наша несчастная Шочи отправилась к нему в дом. Между нею и женой Вашего верного друга Амантлана, которую зовут Золотое Перышко Колибри, произошла ссора. Заметьте, дядя, прекрасная Шочи провоцировала хозяйку дома, всячески ее оскорбляла. Об этом говорят все свидетели. Затем, подчинившись духу гнева, Шочи набросилась на женщину и ее сына. Начальник отряда охраны утверждает, что в руках или на поясе у жены Амантлана не было ножа. Твои верные слуги допросили челядь дома, где произошло убийство, никто не признал этого ножа. Но вот одна из служанок погибшей, сказала, что видела его на столике с фруктами в комнате госпожи Шочи. Нож принесла сама погибшая…

— Ты хочешь сказать, что женщина Амантлана защищала себя?

— Да, уважаемый! Именно! И это подтверждают: твои люди из свиты Шочи и слуги из дома Амантлана!

— Тлакаелель, погибла моя сестра, ее убили! Кто?

— У меня нет ответа на Ваш вопрос… У подозреваемой не было ножа, этот нож принесла с собой Шочи. Была драка. Женщина защищала жизнь ребенка и свою! Жена Амантлана защищалась от духа гнева…

— Довольно, в моей душе ты посеял сомнения в виновности этой женщины! Но я жажду наказать убийцу моей сестры! — тлатоани был расстроен, то, что было ясно для него в самом начале, вдруг поворачивалось и… кого теперь наказывать?! Его сестра, всегда жизнерадостная Шочи лежит в своей комнате, одетая в теплые одежды, чтобы отправиться в дальний путь, в страну мертвых, такая молодая, красивая, а он не нашел ее убийцу! Он — тлатоани страны Анауак! Он жаждал увидеть муки забиваемого палками негодяя, забравшего у него его любимую сестру. Только тогда перестала бы тихо стонать та его часть души, которая все же принадлежала Шочи.

— Я иду за истиной к Тескатлипоко, только Владыке стихий, смотрящему в дымящееся зеркало правды — Итлачиаякуе, известна правда! — вскочил Ицкоатль, — Тлакаелель, ты со мною?

— Да, мудрейший!

Храм Тескатлипоко, одного из трех главных богов страны Анауак, повелителя страны мертвых находился рядом с теокалли Уицилопочтли и Тлалока. Мужчины оставили охрану у входа и вошли. Их встретила группа служителей. Низко кланяясь, жрецы принесли соболезнования тлатоани и его семье. Жрецов не удивило желание правителя услышать истину именно у бога, которому они служили, ведь Тескатлипока всегда знал, где находится преступник и, в какую сторону направить одну из четырех стрел, которые покарают нарушившего закон.

Их провели внутрь храма, где правитель и советник встали перед статуей бога, изображавшей красивейшего мужчину, украшенного букетами и гирляндами цветов. Главный жрец воскурил жертвенник, затем принял чашу с напитком и поднес ее сначала тлатоани, а потом его советнику:

— Испейте священный напиток, ищущие правды, Ваш путь далек, но Тескатлипока примет Вас, ибо нет бога, любящего правду и карающего своей рукой несправедливость на нашей грешной земле!

Откуда-то сверху стал опускаться белоснежный сладковатый дым, заиграли свирели, раздались редкие удары барабанов.

— О, повелитель звезд и холода, бог ночи, ты, повелевающий всеми стихиями в мире и на нашей земле… — донеслось до советника обращение Ицкоатля, — Могущественный повелитель северной стороны, взгляни же в свое магическое зеркало Итлачиаякуе и дай ответ мне… Кого я должен наказать за смерть моей любимой сестры Шочи? Кто отнял ее у меня — мою радость, мое счастье, мою кровь, и отправил к тебе так рано, Мойокояцин, Титлакауан, Ипалнермоани! Забери сомнения из моей души, дай мне одну из своих стрел и пусть моя рука, ведомая твоими знаниями и твоей волей, направленная тобой, Науакуе, как ночной ветер сметет преступника с лица земли! Моя рука не дрогнет! Как ты, я поражу преступника здесь на земле! Скажи же мне твое правдивое слово! Изъяви волю, Всевидящий, Справедливейший Тескатлипока!

Во время молитвы Тлакаелель повторял слово в слово за повелителем его обращение, он, кто давно уже догадался, как погибла прекрасная Шочи, теперь боялся, как никогда в жизни. Что если Тескатлипока назовет жену друга преступницей и прикажет ее наказать? Что, если жрецы такого могущественного существа, воспользуются своей властью и укажут тлатоани на невиновного человека? Что тогда ему делать?!

«Женщина с огненными волосами скажет правду… Спроси ее…» — услышал Тлакаелель но так и не понял, откуда прозвучал этот голос. Он невольно завертел головой в поисках сказавшего эти слова, чем привлек внимание и тлатоани и жрецов, стоявших в отдалении «ищущих правду».

— Ты услышал слова великого и правдивого Тескатлипоки? — внимательно посмотрел на советника главный жрец. Тлакаелель растерянно кивнул и взглянул на дядю, который стоял расстроенный и, чем-то явно огорченный, причем правитель заторопился покинуть храм.

«Интересно, Ицкоатль услышал то же, что и я?»

— Ты слышал слова Тескатлипоки? — спросил Ицкоатль, когда они вышли из храма. Тлакаелель не знал, что и сказать — спрашивать бога о правде, он спрашивал, но повторял слова за тлатоани.

— Тескатлипока мне казал: «Женщина с огненными волосами скажет правду… Спроси ее…» А Вам правдивый Тескатлипока что-то сказал?

— Женщина с огненными волосами — это жена Амантлана Золотое Перышко Колибри?

— Да. Так Вы слышали слова Тескатлипоки?

— Слышал, — Ицкоатль усмехнулся: — «Ты погубил сестру, не губи еще одну женщину…» Мне не нравятся эти слова, Тлакаелель! Убийца должен быть наказан!

— Да, тлатоани! А, если никто не убивал Вашу любимейшую сестру Шочи?

— Моя любимейшая сестра Шочи мертва!

— Давайте спросим «женщину с огненными волосами»?

Тлатоани, продолжая оставаться в задумчивости, кивнул:

— Да, пусть приведут эту «женщину с огненными волосами»… И пусть Амантлан… пусть Амантлан будет рядом. Нет, не так, пусть их обоих приведут!

Ицкоатль сидел на троне, когда одновременно вошли Амантлан и его жена — «женщина с огненными волосами», которые она спрятала под покрывалом. От правителя не ускользнула нежность, с какой смотрел на преступницу его военачальник. Хотя, чем любоваться? — Все лицо женщины покрывал огромный синяк, и оно опухло. Да, она была одета чисто и опрятно, но обычная рубашка и юбка скрывали формы тела; глаз женщина не поднимала, а в груди правителя, при виде ее заклокотало — душа Шочи требовала отмщения.

— Знаешь ли ты, женщина, в чем тебя обвиняют?

Иш-Чель кивнула. Присутствие Амантлана ее обрадовало и подарило надежду. Муж стоял рядом, и она ощутила тепло, которое исходило от него. Тепло и еще что-то… Сразу женщина не поняла что, но через мгновение, когда уверенность, исходившая от Амантлана, передалась и ей, поняла — ее муж не боится ни правителя, ни страшного суда страны Анауак. Он будет защищать ее, даже если сейчас в комнату к ним ворвется вся армия Теночтитлана. Она украдкой кинула взгляд на него — гордый орлиный профиль, высокий плюмаж из белоснежных перьев, и ни одно перышко даже не шелохнулось, настолько предводитель ягуаров был уверен в себе и своей силе, а, может быть, в ее невиновности?..

— Я — тлатоани Ицкоатль! Говори правду, женщина! Ты убила мою любимую сестру Шочи? — вопрос Ицкоатль прорычал, но теперь Иш-Чель не испытывала страха, собственная правда — она не убийца, и смелая поддержка со стороны мужа, дали ей необходимую силу и уверенность в себе.

— Нет, мой господин, я не желала ее смерти. Не моя рука нанесла этот удар!

— Кто нанес этот удар? — Ицкоатль не верил.

— Не знаю, мой господин, но только не я! — Иш-Чель ответила, смело смотря тлатоани в глаза. Короткий поединок. Тлатоани нахмурился и отвел свой взгляд. Он был неудовлетворен, он был зол.

— Тлатоани, я готов ответить перед твоим судом, женщина принадлежит моей семье, но она не совершала преступления! — вышел вперед Амантлан, загораживая собой жену. Тлатоани усмехнулся:

— Храбрый Ягуар, я хочу знать, кто убил мою сестру? Твоя защита пока не требуется!

Тлакаелель подошел к правителю и отвлек его внимание, тихо что-то говоря. Некоторое время правитель хмуро взирал на допрашиваемых. Потом его густые брови сошлись на переносице, затем кривая улыбка слегка коснулась полных губ. Тлатоани достаточно долго сидел молча — он думал, а присутствующие терпеливо ждали.

После короткого разговора с советником, правитель еще некоторое время рассматривал Амантлана с Иш-Чель. Затем он повернул голову к Тлакаелелю и спросил:

— Ты уверен?

Тлакаелель утвердительно кивнул.

— Суда над тобой, «женщина с огненными волосами» не будет. Ты защищала жизнь своего ребенка, как любой дикий зверь защищает детеныша, в этом тебя нельзя винить; ты так же вступила в неравную схватку с диким духом гнева, который вселился в мою любимую сестру Шочи. Не она тебя оскорбляла, не с нею ты боролась, а с ним — диким духом, охватившим мою несчастную сестру… Ступайте с миром, Амантлан! Ты еще раз доказал свою верность мне, но, с одним условием. Твоя жена замешена в гибели женщины из моего дома, она должна понести наказание!.. Я решил, что отныне жене Амантлана по имени Золотое Перышко Колибри запрещено радоваться жизни в сердце нашей страны, она не должна больше жить или находиться в столице! Она сегодня же должна покинуть Теночтитлан! Навсегда!

Почти ночью, под плач Ишто и приемных родителей, Иш-Чель села в носилки. Она с трудом могла поверить, что ей опять повезло — она осталась жива и избежала казни. Но самое главное — ее сын Маленький Ягуар тихо сопел рядом, прижимаемый к груди.

А Теночтитлан… Не любила она этот город.

Вдали от столицы, среди возделанной земли и цветущих садов, Иш-Чель наконец-то наслаждалась спокойной и размеренной жизнью. Амантлан практически не бывал в поместье, он постоянно находился где-то у границы со своими ягуарами. Она даже не знала, где располагается военный лагерь мужа, собственно, это ее не интересовало — избегаешь? Избегай. Раз в неделю с центральной дороги к их поместью, расположенному немного в стороне, приходил отряд из воинов-ягуаров, обычно человек пятнадцать — двадцать. Все высокие, крепкие, покрытые шрамами — любимая гвардия Амантлана. К моменту их прихода челядь уже выставляла полные корзины с рыбой, лепешками, овощами, чоколатлем, все, что сутки жарилось и пеклось для них. Весь провиант заботливо укрывался сверху листьями и ставился в тень под навес.

Воины отдыхали несколько часов, в это время Иш-Чель предпочитала не выходить из своих комнат. Когда-то она опрометчиво решила обойти и проверить, как работают слуги, все ли задания выполняются, и была просто шокирована увиденным беспорядком. Печи были без присмотра, зерно для хлеба никто не молол, а на огороде и в птичнике не было ни одной женщины!

Мужскую половину слуг она нашла сидящими в сарае для инвентаря и… почти пьяными от октли! И где они его добыли? Как посмели?! В поместье октли не изготавливали, обходились пульке или водой, а ее слуги и рабы были уже в невменяемом состоянии. Не осмотренным остался сад, туда Иш-Чель и направилась, но остановилась у первых же кустов. Оттуда доносился веселый, немного кокетливый женский смех. Покраснев, Иш-Чель удалилась в свои покои, но не преминула, после того, как ушли гости, сделать выговор челяди, наказать мужчин за пьянку. Жители поместья тяжело вздохнули, женщины удивленно переглянулись между собой, пожав плечами, показав всем своим видом, что они совершенно не понимают, за что их ругают и в чем проблема. Выговор единодушно отнесли к плохому настроению хозяйки, у которой муж слишком долго не посещал поместье, выполняя свой долг перед страной.

Когда же Амантлан выбрал время и наведался домой, Иш-Чель сделала попытку с ним поговорить о поведении челяди и его воинов. Сказать, что Амантлан был удивлен, ничего не сказать. Выслушав внимательно сбивчивые претензии жены, он решил уточнить:

— Мои воины кого-то обидели, на них жаловались женщины? — Иш-Чель вздохнула и отрицательно покачала головой. Брови Амантлана поползли вверх, его лицо постепенно вытягивалось в удивлении, а в глазах начали плясать озорные огоньки.

«Ну вот, сейчас опять будет смеяться или переведет все в шутку!» — огорчилась женщина, и, чтобы скрыть смущение, она нервно затеребила разноцветную бахрому своего пояса, скромно потупив глаза.

— Чем же ты недовольна? Все получили удовольствие.

Иш-Чель мрачно краснела, не зная как объяснить мужу, что ее смущает в поведении челяди.

— Маленький Ягуар мог забежать, и это не то, что должен видеть ребенок!

— Согласен. И все?

— Это можно было бы делать, вернее это вообще не должно быть на территории поместья!

— Почему? Нам нужны работники для полей, слуги в доме. Я надеюсь, что поместье разрастется, а уж если это будет происходить естественным путем, а не покупкой рабов, то буду просто счастлив! Или у тебя, женщина, другое мнение? Ты не хочешь процветания поместья?

Иш-Чель опрометчиво подняла голову и увидела, как Амантлан широко улыбается, готовый рассмеяться, что он незамедлительно и сделал:

— Нельзя мешать радоваться жизни, если сама не можешь с благодарностью принимать эти радости! Скорее всего, тебя огорчило не то, что слуги получают удовольствие, а то, что ты этой радости испытать не можешь!

— Да… как вы… можете! Я сказала свое мнение!

— Я — тоже! Моим воинам нужен отдых! Женщинам поместья нужны радости, на которые они имеют право, а также радости материнства! Так было, есть и будет!

— Ну, знаете… — щеки Иш-Чель еще ярче вспыхнули, и она бросилась из комнаты, которую всегда занимал муж. А в след ей, как всегда несся издевательский смех Амантлана:

— Учись жить и радоваться жизни, женщина! А если не умеешь, не мешай другим!..

Больше Иш-Чель не пыталась изменить порядки в поместье, а просто брала Маленького Ягуара и оставалась в своих комнатах, или уходила далеко от дома и проводила там все время, запасаясь едой и водой. Когда она возвращалась, то в поместье уже кипела дружная работа. Дневное развлечение удваивало силы челяди: печи горели ярко, жарилось мясо, овощи весело выглядывали из корзин, только что принесенных с огорода.

Так было и в этот раз, с той лишь разницей, что по двору поместья расхаживал его хозяин. Само присутствие Амантлана было в радость челяди — он отпускал шутки, никого не ругал, а потому слышался смех со всех углов двора. Готовился праздничный ужин. Для Иш-Чель же это было неожиданностью, обычно муж заранее предупреждал ее о прибытии.

Иш-Чель подошла к Амантлану, поздоровалась, обратив на себя его внимание. Он прервал разговор и, улыбаясь, подхватил Маленького Ягуара на руки, направился к себе, вынуждая Иш-Чель следовать за собой.

Когда они остались одни, он отпустил сына Иш-Чель (тот сразу убежал играть), и объявил:

— Завтра я ухожу в Теночтитлан. Вызывает тлатоани. Скорее всего, затем отправлюсь на оттоми. Тебе предписано оставаться здесь. Как тебе бы не нравилось, но я оставляю часть своих воинов в поместье для охраны. Надеюсь, ты не против их присутствия?

— У меня ведь нет выбора? К тому же, поместье нуждается в присмотре, или я остаюсь, как пленница, а не хозяйка?

— По закону ты обязана здесь находиться. А хозяйкой ты стала уже давно, став моей женой.

Иш-Чель кивнула, ожидая, что Амантлан еще что-то добавит, но он отвернулся и отошел в угол, где было сложено оружие. Иш-Чель тихо вышла.

Жизнь в поместье потекла своим чередом. Иш-Чель не скучала по столице, в поместье жилось намного спокойнее и тише, несмотря на близость южной границы. Возможно, именно эта близость и обеспечивала тот покой, ведь именно здесь было сосредоточение южной армии ацтеков, которой командовал Амантлан. Отряды по двадцать человек, составляющие боевые единицы менялись каждые два-три месяца, проходили торговые караваны, все они приносили столичные новости с опозданием, но жители провинции и этому были рады.

Ближе к вечеру Иш-Чель сообщили, что прибыл гонец из Теночтитлана. Она поначалу попыталась отмахнуться, какие к ней могут быть гонцы, и отправить вестника в лагерь Амантлана, когда слуга добавил:

— Этот гонец к Вам, госпожа!

— Хорошо, пусть войдет! Приготовьте ему еду!

Высокий мужчина вошел к ней в комнату и, ожидая разрешения говорить, замер на пороге.

— Вам точно нужна я?

Посланник кивнул.

— Слушаю.

— Вам предписано явиться в Теночтитлан со своим сыном незамедлительно, чтобы присутствовать на празднике Куахвитлехва, госпожа.

— Но по приказу тлатоани Ицкоатля я должна находиться в этом поместье. Мне запрещено появляться в столице.

— На этот праздник съезжаются все знатные граждане Анауака, госпожа! И Вам приказано прибыть к сроку!

— Вот как? Ступайте, Вас накормят… — холодок пробежал внутри Иш-Чель. Она повторила про себя: «Куахвитлехва, Куахвитлехва, Куахвитлехва… Это праздник какого бога? Почему все знатные должны быть в одном месте? Даже те, кто в изгнании…»

Ощущая себя очень неуютно, так и ничего не вспомнив, Иш-Чель отправилась во внутренний двор, чтобы отдать распоряжения собираться и уточнить значение праздника Куахвитлехва.

— Куахвитлехва? О, госпожа, это ведь замечательный праздник Выпрямления деревьев!.. — сказала ей служанка. Присев на корточки, женщина пояснила, что в этот день жрецы отбирают мальчика из знатной семьи в возрасте от пяти до семи лет, чтобы принести его в жертву. У Иш-Чель, едва она услышала о мальчике и жертвоприношении, потемнело в глазах.

«Не может быть… Такого просто не может быть! Маленький Ягуар — моя жизнь, моя радость и надежда, только не он! Мы не пойдем в Теночтитлан! Мы останемся дома!»

Иш-Чель наивно полагала, что о ее семье могут забыть. Но едва прошла неделя, как у порога имения стоял отряд из младших жрецов бога Тлалока. Ей вежливо объяснили, что их семья обязана присутствовать в столице и принимать участие, которое будет угодно богам. Холодея от ужаса, Иш-Чель отдала приказание собрать вещи. Когда все было готово к путешествию, она вместе с сыном взошла на носилки и обреченно закрыла глаза. Всю дорогу женщина прижимала к себе сына, неустанно шепча молитвы своей богине о спасении Маленького Ягуара.

Праздник Куахвитлехва приближался… Все ждали его с особым напряжением и, в тайне надеясь, борясь с собственными чувствами, что выбор минет их дом. Как всегда, надежда, а может, чувства любви и материнства, вступали в неравный бой с возможностью прославиться и послужить богам. В каждой семье матери боялись признаться даже самим себе, что слава и гордость за клан, род, семью иногда оказывается слишком неравнозначными по сравнению с их любовью к своему ребенку.

И потому в домах пилли замер смех.

Не было привычных визитов гостей на чашечку чоколатля с обсуждением городских и военных новостей с границ.

Иш-Чель с ужасом вставала каждое утро и думала, что этот страшный день выбора приближается. И вот тут-то она впервые буквально возненавидела свое положение, дававшее ей до этого времени преимущество в обществе. Ведь теперь жизнь её сына, впервые за пять лет была под угрозой.

Уж лучше бы она была простой рабыней, служанкой, наложницей, но никак не женой знатного человека из Теночтитлана!

Каждый её день теперь начинался с того, что она бросала тревожней взгляд в сторону горы Тлалокан и не знала, каким же богам возносить свою горячую молитву о спасении Маленького Ягуара. Как оградить дорогое родное дитя от гибели. Ее поведение напоминало поведение обезумевшей женщины, только подтекст был иной — она хотела, чтобы боги не избрали её сына. Без единой тени смущения и страха она пыталась найти выход и оградить сына даже от самой необходимости участвовать в жеребьевке.

Чаще всего слуги смотрели на нее с осуждением, если могли разгадать истинную причину ее истерик, а родные пытались говорить ей обычные, известные всем фразы:

— Это милость богов, это счастье послужить им…

— Нужно смириться, не раз жребий обходил нас стороной…

— Нужно молчать, что бы ни навлечь на себя гнев жрецов…

— Твое поведение навлечет гнев богов на наши головы…

— Столько лет ты живешь с нами, а не научилась любить и чтить наших богов…

Иш-Чель смиренно принимала все советы, отмалчивалась и уходила в себя, понимая, что ей не дано им всем объяснить, что значит для нее жизнь сына. А внутри, в ее душе закипал гнев на несправедливость богов к ней, к ее ребенку. И только мимолетная надежда, что просто не могут боги несколько раз делать выбор из одной семьи, постепенно уступала страшной в своей истине мысли — не настигла ли ее сейчас расплата за побег от жертвоприношения в Коацаоке? Не должен ли теперь ее сын расплачиваться за дарованную богиней Иш-Чель, но украденную у бога Чаку ее жизнь? Но бог Чаку остался в прошлом! Здесь, в Теночтитлане были другие боги! Неужели боги договорились между собой, и бог Чаку смог отомстить ей вот так, безжалостно отобрав у нее сына?!

«Что же мне делать? Как, ну как же мне спасти его?!» — билась в истерике Иш-Чель в безрезультатных поисках выхода. Она перебрала все возможные варианты побега… И не один не подходил.

Дни и ночи стали для неё истинным кошмаром. Ей постоянно чудились протянутые руки сына. Она наяву слышала его жалобный призыв о спасении, но даже во сне не могла ему помочь.

Ишто было жалко невестку, и она любила своего внука — Маленький Ягуар был славным мальчиком, в меру шустрым и резвым, но очень разумным. Их, сколько она себя помнила, выбор богов обходил стороной. Старая женщина не могла представить себе, что дом не будет освещен чистым смехом и постоянными проделками мальчика. Веруя, она надеялась, в чем не желала признаваться даже самой себе, что Маленький Ягуар не уйдет из их жизни. Во всяком случае, она твердо знала, что не сможет радоваться ни искренне, ни ложно, если выбор богов падет на них.

Хуже было то, что её сын Амантлан отсутствовал, уже более семидесяти дней его не было в Теночтитлане — он верно отстаивал интересы ацтеков в землях оттоми на севере.

Обе женщины страдали молча. При встречах они прятали глаза и пытались заводить ничего не значащие разговоры о домашних делах. Это очень раздражало обоих, но ни одна не могла изменить принятому поведению, что еще больше ожесточало их и разводило в разные стороны. Обстановка накалялась с каждым днем, и в одно утро Иш-Чель отдала приказ слугам собирать вещи. Она твердо решила бежать из Теночтитлана в пригородное жилище Амантлана.

Что ей двигало, было понятно каждому — в отсутствии Амантлана именно ей предстояло тянуть жуткий жребий для своего сына.

Устав противиться невестке, Ишто подошла к каноэ. В последний раз, пытаясь вразумить женщину, теряющую свое лицо, сказала:

— Ты не сможешь убежать от судьбы, Золотое Перышко Колибри…

— Я попытаюсь… — невестка упрямо вздернула подбородок.

— Здесь у тебя больше шансов, подумай, тебе принесут полную корзину…

— А вдруг, они не станут ехать в загородные дома?

— Доченька, дорогая, ты ошибаешься, потому что они обойдут дом за домом, пока не будет вытянут жребий… Одумайся… От тебя теперь уже ничего не зависит!

— Да, Вы правы, теперь от меня почти ничего не зависит. Но, если бы он был сыном простой рабыни, никто бы не протянул ему это жребий — это удел детей пилли! Ну почему вашему сыну удалось уговорить меня! Зачем он сделал меня своей женой! О, боги! Где же вы! Зачем я согласилась?!

— Ты ослеплена и ожесточена, дочка, останься и возьми себя в руки.

— Маленький Ягуар — моя жизнь. Он все, что есть у меня… А Вы бы смогли взять себя в руки?! Я смешна Вам. Пусть так. Я бегу, чтобы спасти своего сына! — Иш-Чель решительно села в каноэ и накинула на голову покрывало, обрывая тем самим разговор со свекровью.

Снова ничего от нее не зависело. Вновь ничего не имело значения. Но она должна была действовать, хотя бы уехать из столицы, ставшей внезапно мрачной и угрожающей. Теночтитлан давил на нее, не давал думать. Тишина угнетала. А дом стал казаться клеткой, из которой просто необходимо было вырваться. А там… Может быть вне города и подальше от храмов и жрецов она сможет сосредоточиться и найти выход? Слабая, но все же какая-то надежда была. И она не имела права ею не воспользоваться.

Однако же за городом дни по-прежнему тянулись за днями. Выхода не было. Она похудела и практически перестала есть, со страхом ожидая дня праздника Выпрямления деревьев.

Когда наступил этот день, глухой звук барабанов возвестил о его начале, достиг ушей всех, будя в людях смутное беспокойство и тревогу. Он быстро летел над водой и достигал окрестностей Теночтитлана, проник даже за стены домов, заставив Иш-Чель вздрогнуть.

«Вот оно! Помогите мне, боги!»

Иш-Чель проснулась от него, ощутив, что не имеет сил подняться. В голове лишь стучала настырная мысль:

«Пройдите же мимо моего дома!»

Но их дом был первым из поместий пилли, расположенных за городом, дальше раскинулись десятка два таких же домов, но менее знатных придворных.

Совершенно неожиданно Иш-Чель вдруг поняла, почему старая Ишто уговаривала её оставаться в городе — в соответствии с рангом Амантлана, им предстояло выбирать в первой десятке знатных, а это бы увеличило шанс вытянуть гладкую дощечку, без изображений. Ошибка едва не доконала женщину окончательно, если бы была возможность уехать обратно в город — она немедленно посадила бы в каноэ гребцов и сына. Но поздним вечером предыдущего дня посланец от жрецов принял от неё подтверждение об их нахождении.

— О, боги, будьте милостивы к нам! Что же делать?! — Иш-Чель заметалась по поместью, слуги в страхе шарахались от одного её вида — огромные темные круги под глазами опускались до середины щек, а взгляд их стал практически безумным. Она не различала предметы, не помнила имен, только со страхом прислушивалась к плеску вод озера, по которому должны были прибыть жрецы с корзиной.

«А что если сесть в каноэ и просто отплыть, но не удаляться от поместья?» — мелькнула новая мысль. Ведь они могут просто гулять? Могут. Они никуда не уплыли, и никто не обвинит их в измене — пределы поместья большие, их просто не найдут!

Но и эта мысль была отвергнута — жрецы не уйдут, пока не проведут жеребьевку. А слуг в поместье хватает, все сады и угодья будут тщательно ими досмотрены…

Ближе к полудню показались лодки жрецов. Их было около десятка — это могло означать только одно — все семьи пилли, оставшиеся в Теночтитлане, благополучно избежали участи избранников богов и могут радоваться празднику. Это означало, что через час судьба ее сына, ее Маленького Ягуара будет решена. И она сама будет тянуть жребий. Она и никто другой решит: жить ее сыну или быть принесенным в жертву.

Каноэ, празднично украшенные большими гирляндами цветов, причалили к мосткам поместья Амантлана, вся челядь высыпала их встречать, радостно приветствуя. Только Иш-Чель, крепко держа за руку сына, и Ишто, по щекам которой текли слезы, застыли у порога дома.

Как ни странно, но внушительная группа из двадцати жрецов, заполнив большой двор, сделала это практически без шума. У всех прибывших был необычайно строгий, несколько суровый вид. Пелена тумана плотно опутала сознание Иш-Чель, ее глаза подернула дымка из слез, которым она не позволяла капать. Женщина стояла, как во сне.

Все прибывшие жрецы казались ей на одно лицо. Худые, только кожа и кости, своим аскетическим видом они напоминали человеческий череп, с совершенно пустыми глазницами и скелеты, обтянутые кожей, с наброшенными пестрыми плащами.

Посланники уверенно и спокойно подошли к центру площадки возле дома и опустили легкую корзину. Лежащие в ней пластинки тихо стукнули.

Группа жрецов застыла, сохраняя невозмутимое выражение на каменных лицах. Когда пауза затянулась, старший в группе окинул домочадцев цепким взглядом, выхватив из общей толпы Иш-Чель. В его голосе прозвучало с трудом скрываемое раздражение:

— Нам предстоит далекий путь, госпожа… Если нет хозяина дома, доблестного Амантлана, то исполните долг Вы, — жрец едва скрывал усталость и пренебрежение. Он происходил из знатного ацтекского рода, и потому для него жена Амантлана была обычной женщиной, к тому же еще и бывшей рабыней, которую он не мог уважать.

Пока жрец говорил, его помощники расстелили цветную циновку, в четырех углах поставили горшочки, в которых тут же воскурили освященные благовония; женщина судорожно обнимала своего ребенка, пряча его в широких складках темного плаща.

Тут Иш-Чель вновь увидела себя на площади в Коацаоке, словно и не было прожитых лет… И вот снова она стоит перед жутким выбором. Тогда услужливая служанка подтолкнула её руку, а теперь тихо высвободила из ее объятий сына…

«Нет!! Не отдам!!!» — зашлась она в беззвучном крике, цепляясь за край одежд Маленького Ягуара.

Земля уходила у нее из-под ног, сердце… Сердце вырвали из груди…

Толпа домочадцев отступила на шаг или это она сама уже сделала первый шаг к одиноко стоящей посреди двора корзине?.. Иш-Чель не владела собой. Внутри она не могла ни на что решиться: очень быстро подойти к корзине и вытянуть жребий, или делать это медленно, чувствуя, как жизнь постепенно вытекает из нее с каждым мгновением? Но все же она шла и думала, а с каждым шагом её глаза все больше наполнялись слезами, застилали и мешали видеть.

Да она и не хотела ничего видеть, слышать, чувствовать… Только вот эта корзина была, и она, Иш-Чель, тоже была тут и сейчас. Корзина не могла исчезнуть, сдвинуться с места без посторонней помощи, но вот она могла идти сама. Хотя в настоящий момент отдала бы все, чтобы потерять способность двигаться самостоятельно, а вместе с этим и возможность чувствовать, но самое главное — делать выбор.

Как ни медленно Иш-Чель продвигалась, но вскоре ноги ее уперлись о стенку корзины и чуть не опрокинули ее. Постояв несколько минут и, переведя дух, Иш-Чель наклонилась и заставила опустить руку внутрь.

Пальцы судорожно схватили верхнюю дощечку, затем, испуганно отбросили её и зарылись в маленькую кучу. Страх и ужас подавляли все чувства, мешали ей принять решение, от напряжения у неё потемнело в глазах, и закружилась голова, ноги предательски подогнулись…

Она упала перед корзиной на колени.

Еще миг…

Еще…

«Я не могу этого сделать!» — рука ее выскользнула из корзины и упала на колени. Иш-Чель не могла разжать руку и посмотреть, что она вытащила: жизнь или смерть. И не находила в себе сил бросить жребий обратно…

Один из жрецов шевельнулся, чтобы подойти и помочь женщине, но старший в процессии его остановил, отрицательно покачав головой.

Иш-Чель почувствовала, что теряет сознание, но, в последние и с таким трудом контролируемые ощущения, словно сквозь туман, она услышала легкий гул голосов. Она почувствовала, как чья-то теплая и сильная рука уверенно поддержала и подняла ее с колен. С трудом она взглянула на человека, пришедшего ей неожиданно на помощь, Иш-Чель увидела перед собой мужа. Он уверенно сжал кисть ее руки, заставляя Иш-Чель бросить жребий обратно в корзину.

Подобное действие вызвало возмущенный ропот среди жрецов. Но Амантлан гордо вскинул голову, обвел их тяжелым взглядом, заставив замолчать. Затем, медленно, с достоинством произнес, тоном оскорбленного мужчины, пресекая любые возражения:

— Право тянуть жребий принадлежит мужчине — главе дома, семьи, рода, и никто не смеет лишить меня его! Я специально прибыл с севера, чтобы выполнить свой долг перед нашими любимыми богами!

Сквозь слезы Иш-Чель наблюдала за происходящим, поддерживаемая под локоть, Ишто, уже открыто и без стеснения плачущей, и… прижимая к себе сына.

Амантлан обошел, как требовал обычай, вокруг корзины, читая молитву, останавливаясь для этого у каждого горшочка. Он поднимал голову, следя за возносящимся к небу дымом. Когда все приготовления были завершены, он сделал знак, и два жреца подошли, чтобы поднять корзину перед мужчиной — негоже воину склонять голову. Когда муж опустил руку, чтобы вытащить жребий, обе женщины закрыли глаза. Иш-Чель подхватила сына на руки и крепко прижала его к себе. Но вот Амантлан уже поднял вверх табличку, она была гладкой и не содержала на себе никаких знаков. Вздох облегчения вырвался у обеих женщин, а Амантлан уже заканчивал свое обращение к жрецам:

— Боги решили не радовать мой дом своим избранием! Вам предстоит далекий путь, уважаемые служители бога Тлалока, и удача наконец-то улыбнется Вам! Счастливого и светлого пути!

Едва дыша, Иш-Чель разомкнула свои объятия и отпустила Маленького Ягуара, который собственно так и не понял, ни почему плакала бабушка, ни внезапный приезд отца, которому мальчик очень обрадовался, ни тому, что его мать так крепко его обнимала, как будто приехавшие жрецы собирались его куда-то забрать…

Он, весело смеясь, подбежал к отцу, обнял его за ноги, подождал, пока Амантлан подхватит его на руки, подкинет высоко к небу, как птицу, и опустит на землю. После приветствия, Маленький Ягуар вспомнил вдруг, что у озера его должны ждать друзья. Там-то, явно, будет интереснее, чем дома… И пятки мальчика засверкали, унося Маленького Ягуара к озеру. А Иш-Чель все никак не могла прийти в себя, показав знаком служанкам, что ей и свекрови нужна помощь, скрылась в своих покоях.

Служанки почти занесли Ишто к ней в комнату, они заботливо уложили старую женщину на ложе. Сдерживая слезы, хозяйка попросила принести ей всех постельных собачек — ее била дрожь и морозило. Сняв с себя одежду, Ишто укрылась одеялами и терпеливо ждала, когда маленькие собачки устроятся вокруг нее и своими телами подарят долгожданное тепло, снимут нервное напряжение последних дней. Служанки продолжали в ожидании стоять. Тогда почтенная Ишто пошарила под одеялом и вытащила парочку песиков, одного с серой кожицей, второго с темно-бурой, их светлые хохолки, только что придавленные одеялами, теперь весело топорщились белыми плюмажами между большими ушами.

— Отнесите их моей невестке, пусть они и ее полечат!

Прижимая к груди теплые тела собачек, служанки покинули хозяйку.

До позднего вечера Иш-Чель была у себя и не покидала своей комнаты. Все обошлось, но нервное напряжение было настолько сильным, что радоваться не было сил. Очень кстати пришлись постельные собачки, которые устроились у нее на груди и, преданно прижавшись, отдавая свое тепло, забирали все плохое. Пролежав с ними совсем чуть-чуть, Иш-Чель уснула, убаюканная мирным сопением маленьких лекарей. Проснулась она уже поздним вечером.

Когда все улеглось в доме: кто-то из фанатиков был огорчен, кто-то из неверующих, вернее сочувствующих, был рад, понимая чувства госпожи, Иш-Чель направилась в комнату к мужу.

Амантлан сидел на циновке и поглощал свой ужин. Мужчина ничем не выдал своего удивления по поводу позднего визита. Наоборот, Иш-Чель показалось, что он не просто был готов к ее приходу, а не сомневался, что она придет к нему. Женщина присела на циновку напротив мужа и взяла кусочек индюшки, который ей отрезал муж. Так же молча, они вместе почти закончили ужинать, когда Иш-Чель не выдержала:

— Благодарю Вас, господин.

— За ужин? — улыбнулся Амантлан, а она смутилась.

— Нет. За Маленького Ягуара.

— Пожалуйста.

— Скажите, почему Вы решили тянуть жребий вместо меня?

— Почему? Потому что я — глава семьи, это мой долг и мое право.

— Только поэтому?

— Да. Я — послушный гражданин, который всегда выполняет свои обязанности, а уж к нашим богам я всегда относился с уважением.

— Амантлан, я не верю Вам.

Иш-Чель внимательно следила, как на лице мужа играли отсветы очага, которые смягчали временами шрамы, полученные в битвах. Амантлан потянулся за трубкой, раскурил ее, продолжая молчать и, избегая взгляда Иш-Чель. Он не хотел говорить правду, сам не зная почему. Но она терпеливо, нет, скорее смиренно ждала. И в ответ не могла прозвучать обычная шутка. А это злило его. И он не сдержался:

— А что мне от твоего неверия? Когда-нибудь было иначе? Ты всегда считала меня врагом! И никогда другом… Чтобы я не делал для тебя, спасал тебя и сына, твоего брата… Тебе всегда казалось, что ты лучше меня знаешь, как быть! Так к чему теперь этот вопрос?! Тебя опять что-то не устраивает?!

— Да, господин. Не устраивает. Я хочу знать правду — почему Вы вместо меня тянули жребий?

— Из жалости к тебе. Теперь устраивает ответ? — он не ожидал от себя грубости, но силы сдерживаться иссякли.

— Н-нет… Из жалости… — Иш-Чель растерянно заморгала, рассчитывая на любой другой ответ, она была разочарована, — Я не понимаю Вас, объясните…

— Да! Если бы ты вытянула жребий богов, то никогда в жизни не простила бы себе гибель сына! Если бы я, то ничего в нашей жизни не изменилось бы! Ну, еще одной каплей ненависти ко мне прибавилось, так что с того? Я привык жить с ненавидящей меня женщиной!

— Господин… — глаза Иш-Чель наполнились слезами, она попыталась быстро сказать что-то, но мысль потерялась… Амантлан же продолжал курить и только кольца дыма, резко и часто вырывавшиеся из трубки показывали, как он сердит на свою несдержанность.

— Господин, — Иш-Чель пришла в себя и собралась, — Господин, о какой ненависти Вы говорите? У меня нет ее, к тому же к Вам! Это Вы отгородились, Вы меня отталкивали всегда своими насмешками!

— Вот как? Значит теперь ты, женщина, как когда-то, снова пришла не задавать вопросы, а отблагодарить? Что же может быть хуже!

— Да, я пришла Вас поблагодарить, но что в этом плохого?! О, боги, что я опять сделала не так?!

— Да мне твоя благодарность хуже ножа в сердце! Уж лучше бы… — он замолчал, не зная, что, на самом деле, было бы лучше. Но только не так — сидеть и заставлять объяснять свои поступки, копаться в его чувствах, бередить старые обиды. Да и ни к чему это! Она что думает, что он, как юнец, будет счастлив принять ее благодарность?! Сдержался он тогда, да и теперь не очень уж нужно. Жалость и благодарность от нее? Не нужны. Не требуются. Обойдется.

— Господин, Вы неправильно меня поняли… — попыталась прояснить ситуацию и погасить его гнев Иш-Чель. Она резко вскочила с циновки, растерянно теребя конец своей рубашки, тщетно пытаясь подобрать слова, которые могли бы успокоить мужа и прояснить ситуацию, а может быть и истинные ее намерения и чувства.

— Еще лучше! Значит, я опять неправильно тебя понял? — Амантлан сделал ударение на «я», едва сдерживая смех и желание опять отпустить какую-нибудь очередную шутку.

— Конечно! Я пришла поблагодарить Вас. Ведь Вы взяли на себя ответственность за Маленького Ягуара, Вы помогли мне!

Амантлан по-прежнему молчал и курил. Видя это, Иш-Чель робко сделала шаг в сторону выхода — никакой реакции.

— У меня нет ненависти к Вам, господин, и… я… очень хорошо к Вам отношусь. Вы напрасно думаете…

— Я ни о чем не думаю, женщина, кроме того, что тебе незачем здесь больше находиться! День был тяжелый, ступай!

— Вы меня прогоняете? Опять?!

— Да. Уходи! Тебе нужно остыть!

«Что она еще хочет от меня?!» — разозлился Амантлан, намереваясь сказать что-нибудь резкое, но удержался. Вид растерянной жены его не разжалобил, а наоборот еще больше рассердил.

Иш-Чель, сдерживая обиду, проглотила слезы и поплелась к выходу.

«Опять он ничего не понял! Опять он груб! Опять! Как же я ненавижу его! Почему он не хочет принять мои слова благодарности? Что плохого я сделала?! Что ему еще нужно?! Я же сама пришла к нему! Никогда больше я не позволю ему меня унизить!»

Пытаясь найти спасение от духоты, Иш-Чель грустно поплелась к берегу озера. Ночь уже вступила в свои права, и дневная жара постепенно отступала. Тихо шептал ночной ветерок, он ласково обдувал разгоряченное тело женщины, даря ей долгожданную прохладу. Вдали был виден засыпающий Теночтитлан, в котором, кое-где, вспыхивали и гасли огоньки.

Луна весело шагала по небу.

Мир и тишина не успокоили Иш-Чель — ей ещё больше захотелось плакать. Плакать горько, навзрыд, сдирая с себя одежды. Слезы злости на саму себя застилали ей глаза и, смотря сквозь них, она понимала, что очень долго видела окружающий мир через их искаженную прозрачность. Простое упрямство, а временами и насмешки Амантлана отталкивали её, не давали возможность правильно расценить его поступки. За напускной похвальбой и безразличием он прятал глубоко в себе ту безграничную любовь, о которой она давным-давно просила свою богиню-покровительницу. Как долго она шла к своей любви!

«Амантлан, душа моя, любовь моя, почему я не увидела какое у тебя огромное сердце, сколько в нем доброты! Я виновата в том, что ты не хочешь мне верить и гонишь меня от себя… Как же мне доказать тебе свою любовь?..»

— Тебе не холодно, женщина? Ах да, совсем забыл, ты вышла, чтобы остудить свой пыл!.. — совершенно неожиданно за ее спиной возник Амантлан. Как всегда спокойный, уверенный, насмешливый.

Она попыталась уйти, но он преградил ей дорогу, и это не входило в его планы. Невольно Амантлан попытался удержать её, властно остановив, удерживая обеими руками за плечи. Он держал её на расстоянии и внимательно смотрел на выражение лица, взгляды их встретились.

Она резко повернулась к нему спиной, зная, что совершенно не владеет собой, пытаясь скрыть смущение и обиду. Его большие руки легли на её бедра, и Иш-Чель казалось, что на ней нет одежды, так жгли они своим теплом ее кожу. Амантлан властно, но нежно притянул к себе женщину, догадываясь о её смущении, и она ощутила спиной тепло его обнаженного тела.

Он обнимал её очень осторожно, замерев и боясь вспугнуть счастливое мгновение, поражаясь и удивляясь своей смелости. Руки налились тяжестью — он стремился не дать им воли, а кровь гулкими ударами стучала в сердце, равномерно отмеряя каждый миг внезапного счастья.

Иш-Чель закрыла глаза и отдалась этой, она смела надеяться, нерешительной ласке. Она первая устала ждать и, страшась сделать что-то не так, но уж лучше делать, потому что ожидание пугало её больше, и было до невозможности томительным. Ощущая дрожь в руках, накрыла его руки своими. Тут же Амантлан попытался разжать и отнять свои руки и изумился, получив стойкое сопротивление в ответ, а затем еще более решительные действия.

Женщина настойчиво потянула его руки вверх к груди и накрыла их ладонями, ощутив, что дрожит не только она. Дрожь била Амантлана, он огромным усилием воли пытался успокоиться, но тело уже отказывалось повиноваться усилиям разума.

Робко Иш-Чель наклонила голову ему на грудь, обдавая ароматом своих шелковистых волос. Она чувствовала, что они оба испуганы своей смелостью. Но лавина чувств вырвалась из своего долгого заточения и стремительно неслась, увлекая их и оглушая, не оставляя дороги назад. Амантлан прижался к ее волосам и, покрыв поцелуями, ощутил под своими жаркими губами её шелковистую кожу, по-прежнему боясь ошибиться; но женщина сама повернулась к нему и обвила тонкими руками его шею. Она была уверена в себе и боялась, что он не поймет, не почувствует её жажды, и они вновь возвратятся к старому.

Потом Иш-Чель подняла к нему лицо, и смело встретила его вопрошающий взгляд. Амантлан из последних сил сдерживал себя, удивляясь, как еще дышит. Он смотрел на любимую женщину, пытаясь отыскать в ее лице покорность судьбе, так ненавистную ему, но видел только безграничную любовь в её нежном и призывном взгляде. Стараясь запомнить, каким это прекрасное лицо может быть в минуты страсти, мужчина легко читал в её глазах, что именно он единственный и желанный. И тогда, продолжая не верить в своё счастье, осипшим от напряжения голосом, он спросил, осторожно приподняв за подбородок ещё выше её голову, чтобы каждая черточка дорогого лица была освещена лунным светом:

— Иш-Чель… — он впервые назвал её по имени, — Ты это делаешь по доброй воле?.. Не лги себе, дорогая… Только всю без остатка я смогу тебя принять… Не мучь меня, женщина, ещё всё можно остановить…

Руки Иш-Чель взяли его лицо, словно чашу, и ласково притянули к своим открывающимся навстречу губам. Амантлану показалось, что его сердце остановилось, а их обоих окутала мгла. Свершилась его мечта.

Вот он легко коснулся полу раскрывшихся слегка дрожащих губ, оставляя Иш-Чель последнюю возможность его оттолкнуть, увернуться от того ошеломляющего натиска, который он обрушил через мгновение на них. Губы его были сильными и властными, а поцелуй поначалу напоминал штурм городской стены. Казалось, он боялся быть отвергнутым, и потому стремился захватить противницу, лишить её всякой возможности сопротивляться.

Но сопротивления не было, губы женщины, сладкие и нежные, послушно подчинились ему и стали отвечать взаимностью на любое его движение. Её язычок быстро обежал контур его губ, задержавших свой натиск, чем ещё больше взвинтил огонь желания. Амантлан пил и пил её поцелуи, но голод неудовлетворенности не покидал его. Им обоим уже было мало тех горячих объятий из сплетенных тел и сомкнутых рук, когда он осторожно отстранил от себя едва дышавшую женщину:

— Подожди, Иш-Чель…

— Нет, Амантлан, не смей меня бросать! — слабо запротестовала Иш-Чель, испуганно смотря на него горящими глазами, он ласково улыбнулся, удивляясь и не веря своим ушам:

— Как ты могла подумать такое, мы же только нашли друг друга… — Иш-Чель еще крепче прижалась к его груди, сцепив руки у него за спиной. Её губы покрыли мощную грудь лёгкими поцелуями, которые ожогами горели, призывая его к более решительным действиям.

— Иш-Чель, звезда моя, любовь моя! Остановись… Мы не можем здесь…

— Почему?.. — она опустилась на землю и притянула его к себе, держась за набедренную повязку.

— Пойдём в дом… — пытался он её остановить, но, увлёкшись в погоне за нежными губами, вынужден был опуститься рядом с ней. Она плавно освобождалась от своих одежд, её лукавый смешок был правдивым ответом:

— А у тебя хватит сил дойти туда, любимый?..

— Иш-Чель… — он, уже не задумываясь, сбросил с себя набедренную повязку, не переставая любоваться её наготой, серебристой в лунном свете. Женщина с ласковой улыбкой прошептала несколько раз: «Любимый…», сопровождая свои слова смелой лаской рук, отчего Амантлан замер, боясь вздохнуть, а Иш-Чель уже нельзя было остановить. Её руки как бабочки едва ощутимыми движениями касались тела, вызывая в нем неистощимую любовь, стремясь не разочаровать. Едва он пришел в себя от неожиданной атаки, приникая, к теперь узнанным губам, он мягко вынудил её лечь на сброшенную одежду.

Время для них остановилось. Амантлан любил, как и воевал — стремительно и решительно, но вместе с тем, он окутывал женщину покрывалом из своих поцелуев, а там, где не было его губ, были его волшебные руки. Сильные, будоражащие, обжигающие. Вместе они представляли сплошное сплетение двух стройных тел, одетых в мерцающий лунный свет, движущихся в древнем любовном ритме, слышащих и чувствующих только друг друга, когда хватает только прикосновений, и всё понятно без слов.

Но Амантлан продолжал шептать Иш-Чель о своей любви и её красоте… Казалось, он стремился своим решительным натиском завоевать любимую женщину и использовал для этого все средства, боясь, что сегодняшняя ночь может быть единственной, случайной. Чувство ненадежности и хрупкости их возникших отношений пугали Иш-Чель, и она также стремилась в эти минуты внезапной близости ошеломить и завоевать этого удивительного мужичину. Женщина в ней стремилась отдать себя всю без остатка, дать мужчине больше, чем он просил. Страсть бушевала в их крови, заглушая все остальные чувства. Они сливались в единое целое, как только восстанавливалось дыхание, и сердце начиналось биться равномернее.

Под утро, когда утренняя свежесть прохладой дала знать о себе их разгоряченным телам, Амантлан легким поцелуем коснулся кончика ее носа, заставляя Иш-Чель приподнять отяжелевшие веки:

— Думаю, что теперь мы дойдем… — она же ответила ему улыбкой счастливой женщины.

На следующий день, ближе к обеду, им пришлось расстаться: Амантлан отправился на очередной совет к правителю Анауака, а Иш-Чель в пригородный дом, который находился за чертой города, чтобы не нарушать приказа тлатоани. К вечеру они должны были встретиться снова.

На совет, как всегда, собрались представители всех сословий и воинства государства. Первыми выступил жрец Уициллопочтли:

— Граждане Анауака всегда были послушными детьми Уициллопочтли и Тлалока, они также заботились и о других богах нашей благодатной земли. Землю, этот цветущий сад нам подарили боги, они вручили нашим предкам право ей обладать. Многие годы мы поддерживали огонь в священных местах, многие годы мы ежедневно давали пищу нашим богам, и они были милостивы к своим детям. Бог южной стороны, великий Уициллопочтли помогал нам добывать и славу, и земли, и пищу. Могущественный Тлалок посылал дичь и зверя в наши руки. И вот теперь, братья, из-за нашей лени, очень скоро мы не сможем выполнять наш долг! Я не буду долго говорить то, что известно каждому из вас, братья, что, не давая пищу богам, мы подвергнем опасности жизнь всего нашего мира!.. Страшные катастрофы обрушаться на всю землю, погибнет наш мир, ибо мы, избранные богами, нарушили их заветы, мы не сможем поддерживать огонь жизни, нам нечем будет кормить наших богов!

— Как же такое случилось? — поднялся со своего места Тлакаелель, когда жрец закончил и сел на свое место. Встал, готовый дать ответ, жрец Тлалока:

— Верных сынов богов поразили лень и страх! Они не желают более воевать! Мы заключаем все новые и новые договора о мире, не захватывая пленников, которых должны дарить нашим богам. Мы проводим время в праздниках и на циновках в своих домах, забывая о своей избранности богом войны Уициллопочтли! Наша избранность — это наш долг, поклонение богу войны Уициллопочтли! Но скоро любой раб захватит то, что нам подарили наши боги! Мы забыли о своем долге — давать постоянную пищу нашим богам! Наши теокалли скоро будут пусты — никто не пополняет их рабами!

Когда жрец закончил, воцарилась тишина, только ветерок шевелил в плюмажах собравшихся кончики перьев. Прозрачный дым от множества воскуренных трубок обволакивал совет. Тихо потрескивали дрова в трех жаровнях, расставленных в середине зала совета. Недоумения не было на лицах собравшихся, скорее огорчение и озабоченность читались на них. Каждый понимал важность этого сообщения, но никто не знал, как спасти мир.

Понимая, что ни у кого не возникает желания, что-то предлагать, а возможно и просто нечего предложить, первым решил выступить Тлакаелель:

— Братья! Над миром и всей страной Анауак нависла угроза гибели. Мы сами сделали так, сами виновны в той опасности, которая теперь нам угрожает. «Что же делать?» спросите вы и останетесь в тишине, ибо ни у кого из вас нет ответа. Каждый воин любит свой дом, жену, детей, свою циновку у очага… Мы перестали любить войну, а тем самым и нашего могущественного бога-покровителя Уициллопочтли. И теперь все испытываем детский страх перед его гневом, это так! Но мы — воины нашего бога! Мы начнем новую войну! Мы…

— Да, мудрый Тлакаелель, мы начнем новую войну! — случилось то, чего никогда не бывало на совете, речь советника прервали, и он не успел сообщить свое предложение. Члены совета радостно встрепенулись, и началось энергичное обсуждение нового похода. Похода на земли майя…

— У них богатые города и хорошие земли, будет большая добыча!..

— Мы захватим много пленников и красивых рабынь!..

— Мы сможем напоить наших богов кровью, и они вернут нам свою милость!..

Тлакаелель, не скрывая своего разочарования, опустился на свое место.

«Что ж, Цветочные войны обождут…» — Он не был сторонником похода в майские земли, но раз совет так единодушен, не будет же он спорить? Ведь, как всегда, вышло, что это именно он предложил новую войну. Амантлан был вторым человеком на совете, которого всеобщее ликование огорчило. Он смотрел на советника, ожидая, что друг остановит это ликование, но Тлакаелель не поднимал глаз и равнодушно курил трубку. Амантлан сделал слабую попытку образумить собравшихся, но его голос не был услышан. Несколько человек открыто бросили ему, что их удивляет его неверие в военную силу страны, и им странно слышать это от военачальника.

Обсуждение закончилось решением Совета отправить на южные границы большую армию, усиленную ветеранами и опытными воинами-ягуарами из отрядов Амантлана. Руководить походом предстояло тоже Амантлану…

Сообщение, что Амантлан с ягуарами отбывает завтра к южной границе, повергло Иш-Чель в изумление, граничащее с гневом. Быстро закончив свои дела, отдав распоряжения, она решительно направилась искать мужа. Пройдя все комнаты их загородного дома, обойдя хозяйственные постройки, она наконец-то услышала голос мужа в саду, рядом с водой. Раздвинув прибрежные кусты, она увидела сына и мужа.

Ее мужчины весело плескались в теплой воде, с удовольствием поднимая со дна тину. Весь их вид показывал, что им хорошо вместе, и они полностью довольны друг другом. Едва мать появилась в поле их зрения, как мальчик радостно завизжал и протянул к ней руки.

Иш-Чель ничего не оставалось, как зайти к ним в воду.

«Одежда будет испорчена…» — мелькнула посторонняя мысль, но она не могла затенить главную, которая, и привела Иш-Чель сюда.

— Присоединяйся к нам! — широко улыбнулся Амантлан, окидывая жену ласковым взглядом. Женщина была без головной повязки, и её яркие волосы искрились от солнечных лучей. Легкий ветерок нежно шевелил выбившиеся из кос пряди. С ребенком на руках она была очень красива и необыкновенно нежна.

— Мне сказали, что завтра ты… — Иш-Чель запнулась неслучайно, она тщетно пыталась подобрать подходящие слова, но не находила их. Тогда её глаза с вызовом, разрушая мирную идиллию, дерзко взглянули на мужа. Он всё понял, с некоторой поспешностью отобрал у неё сына, и, так и не взглянув на нее, вышел на берег. Повисла тягостная тишина.

— Ты идешь убивать моих братьев!? — вопрос и утверждение прозвучали с одинаковой силой. Он не отвечал, а только ловко надел на себя набедренную повязку. Казалось, что его нагота играла какую-то роль, делала его незащищенным перед ней, но Иш-Чель поняла это по-своему. Она расценила его молчание, как некую увертку с его стороны, и уже была готова к тому, чтобы вновь сделать резкий выпад. Однако, как оказалось, вовремя не успела. Амантлан повернулся, расправляя последнюю складку на своей домашней одежде, задумчиво дотронулся до ожерелья с зубами ягуара, с которым никогда не расставался, грустно задал ей вопросы, которые быстро сбили с жены её воинственный дух:

— Разве Ицкоатль снял с меня обязанности вождя и предводителя ягуаров? Разве твой муж вдруг за одну ночь превратился в пилли?.. Разве я могу сделаться больным и немощным, когда мои воины готовы к походу? Разве ты забыла, чья ты жена?! — наконец-то взгляды их встретились, и женщина увидела в глазах мужа боль и злость, а не радость и гордость, которую встречала раньше, когда он уходил воевать с оттоми или другими племенами.

— Я не забыла.

— Да, я говорил Тлакаелелю, и Ицкоатлю, что воевать с народами майя для Анауака безумие. Но если сейчас твои и мои слова кто-то из рабов донесет Ицкоатлю, то мы не дотянем с тобой и до утра, моя дорогая! Эти слова измена непобедимому Анауаку!.. Ты забыла, что мой долг защищать, прежде всего, интересы моей страны?! Хорошо, я напомню это тебе женщина!.. — Амантлан, не бушуй, скажи мне, что произошло?!

— Верховный жрец Уицилопочтли объявил, что через двадцать дней положенное количество рабов для жертвоприношения иссякнет, а богу это ущемление будет не по душе… — Иш-Чель испуганно прикрыла пальцами губы. Она впервые слышала столь крамольные вещи. Воистину с Амантланом что-то произошло. Он устало прикрыл глаза рукой, потом длинные пальцы непроизвольно потерли переносицу, выдавая полное смятение своего хозяина.

— Амантлан, но почему поход на майя? Ведь это безумие — воевать сейчас, еще и с ними!

— Да? Ты сомневаешься в храбрости мои ягуаров? — в голосе Амантлана отчетливо слышалась горькая язвительность. Он положил свои тяжелые руки ей на плечи и легко подтолкнул к дому:

— Я все это сказал на Совете, но меня выставили едва ли не трусом, хорошо хоть не объявили изменником.

— Но это…

— К сожалению, Совет на стороне верховных жрецов. И чем страшнее будет эта бойня, чем больше крови будет пролито, тем большее удовлетворение получат их боги! А я знаю этих воинов с самого детства, это мои друзья, я не могу радоваться, идя на эту бессмысленную войну! Лучшие воины Теночтитлана!.. И мы должны победить! Было ли когда-нибудь иначе? Может ли кто-то сомневаться в нашей победе? Это — крамола! Тебя прикажут убить, если ты скажешь эти слова кому-то, кроме меня.

— Хорошо, я буду молчать, я вынуждена молчать, но мне совершенно не все равно, что будет с тобой. Если ты погибнешь то, что будет со мной, с сыном?

— Через неделю после моего ухода ты с сыном возьмешь рабов, которым доверяешь, мою старую мать, потерпишь её кряхтение, и отправишься в наше южное поместье.

— А как же Тлакаелель? Неужели, он не попытался тебя поддержать?

— Тлакаелелю сейчас лучше всего молчать. Он впервые не имеет силы голоса, а это так странно. Кажется, что мы все сошли с ума!

— Может быть, ты просто не можешь принять то, что тебя впервые не послушали на Совете…

— Я привык выполнять приказы, женщина! Я — воин, я — ягуар!.. Я никогда не пойду против Совета и своей страны, но когда за управление берутся жрецы… Когда эти люди, мне даже страшно, слышишь, страшно их называть людьми! Когда они берутся решать вопросы, то вокруг всё заливается кровью… Но не это самое страшное, — муж и жена уже вошли в свою комнату, и Амантлан заметался в ней, постоянно на что-нибудь натыкаясь.

Иш-Чель опустилась на их ложе и внимательно следила за мужем, не упуская из виду вход, занавешенный шкурой.

— Ты пережила осаду своего города и видела эти озверевшие лица моих воинов… Ты видела меня… Скажи, можно ли нас назвать людьми?.. Мы превращаемся в тех, чьи маски носим… Люди-звери… И все это по желанию жрецов. К чему эти бессмысленные жертвы?! Мы, даже если захватим земли майя, не сможем удержать на них свою власть. Нельзя распылять свои силы! Но никто не хочет меня слушать.

— Ты хороший воин, но я не на твоей стороне…

— Я служу своему народу.

— Ты знаешь, что это губительно для твоего народа! И ты сам можешь погибнуть в этом бессмысленном походе!

— Мой долг — служить интересам Анауака.

— Послушай, Амантлан, ты же умный человек. Тебя не страшат жрецы, ты имеешь власть над людьми. Над тобой только тлатоани! Почему ты не выступишь против безумия?!

— Сейчас ты призываешь меня к бунту…

— Да, если от этого зависит моя жизнь и твоя!

— Замолчи. Я выполню свой долг, каким бы он не казался безумным и безнадежным. Я никогда не изменю своему народу, как, впрочем, и ты. Даже здесь в Теночтитлане ты всегда останешься женщиной из племени майя.

— Что же делать мне, если ты не вернешься!

— То, что я тебе сказал… Как странно. Ты уговариваешь меня изменить моему народу, но не задумываешься над тем, как же мы все будем жить, если я позволю себе такую слабость! А ты смогла бы жить с человеком… с изменником?..

— Почему ты говоришь об измене? Решение начать войну с народом майя — ошибка, и ты сам её признаешь. О каком предательстве или измене идет речь?! — Об измене нашим богам. Ты ведь до сих пор поклоняешься своим богам, и я тебе не запрещаю. Так почему же я не должен придерживаться ритуалов, священных для меня?

— Потому что ты не такой как все!

— Сомневаюсь. В чем-то, может быть, но я всегда был, есть и буду ацтеком, которого чужие боги не интересуют, и я отдам свой долг тому, чему меня научила моя мать. Поэтому, раз боги требуют — я должен выполнить их желание. Пусть хоть в этом я буду преданным верующим.

— Амантлан, я не могу поверить, ты топчешь тот хрупкий мир, который мы смогли построить!

Он остановился и перестал теребить свое ожерелье на груди, уверенными шагами подошел к жене, ласково привлек её к себе и задумчиво, с легкой грустью сказал:

— Я могу пообещать тебе, только одно, что бы ни случилось, ты всегда будешь в моем сердце, Иш-Чель. И я сделаю все, чтобы вернуться назад, к тебе.

Ласковые руки гладили её по плечам, отдавали тепло и нежность, а горечь от приближающейся разлуки делала эти ощущения более острыми и желанными. Иш-Чель готова была так простоять с ним вечность. Она каждой клеточкой своего тела ощущала его любовь к ней. И с диким, первобытным ужасом осознавала, если с ним что-то случится, в её жизни никогда не будет мужчины, способного так её любить. А без этой безграничной любви и доверия, которые теперь были между ними, ей просто не выжить. Она знала, что окажется в пустыне без огненного вихря чувств, которые рождал даже его мимолетный взгляд. Равновесие, длившееся больше года, не могло быть вечным, но построенное на любви и уважении, оно выдерживало житейские бури и только крепло. Иш-Чель не хотела потом собирать его осколки и хоронить, то, что так долго строила.

— Ты не сможешь разлюбить меня так быстро… Я вернусь и снова докажу свою любовь…

После этих слов он со страстью увлек её в мир, принадлежащий только им. Солнце еще не встало, когда он покинул спящую жену и ушел в казармы к ягуарам. Амантлан не хотел видеть её глаз при расставании, он прекрасно понимал её чувства, они раздваивали его, заставляли мучиться.

Всю дорогу на юг он изнурял себя и воинов быстрым темпом движения, нагружал дополнительными обязанностями, освобождая подчиненных, только бы не оставаться один на один с тяжелыми мыслями о последствиях, которыми грозил закончиться поход.

Сколько его людей не вернется?

Об этом ему было даже страшно думать…

А бессмысленность их гибели тяжким бременем ложилась на сердце, и сжимало его жесткой рукой, едва он встречал довольный и горделивый взгляд какого-нибудь юнца, отправившегося завоевывать славу и почести, как он много лет назад. Обычно из новобранцев в жесткой сече не выживал никто, а в этой не было шансов даже у ветеранов.

Жрецы на привалах сновали между кострами и своими призывами постепенно воодушевляли воинов, разжигая в них огонь горячего фанатизма. Скоро Амантлан не мог уже без дрожи смотреть в глаза своим людям — в них горел яркий огонь веры. Его люди готовы были к бою и жаждали смерти, они уже не задумывались о том, что дома их ждут такие же женщины и дети, над которыми уже вознеслись их тяжелые палицы.

Они хотели убивать. Они жаждали крови, реки крови… Умыться ею, вознося молитвы к богу Уициллопочтли, богу южной земли, богу солнца и войны…

Теперь он был один. Страх закрался в его душу и леденил кровь. Он хотел бы ощущать тот же прилив бодрости и энергии, которые дарили жрецы воинам, всегда сопровождавшие его армию, но сейчас он был одинок, и это угнетало.

Он, словно, шел по обочине, в стороне от своих людей, которых объединяла одна общая цель, и ощущал себя изгоем. Хотя, это было и невозможно, потому что вся огромная человеческая масса подчинялась малейшему его желанию, все распоряжения выполнялись мгновенно, а он не мог произнести того, что было для них всех единственно правильным. Его бы не поняли, одурманенные травами, постоянно подбрасываемыми жрецами в питье, обкуренные табаком, его воины, они видели другую цель. И их она не страшила, она стала смыслом их движения, которое он, Амантлан, все больше и больше ускорял.

Неотвратимость трагедии, которую он предвидел, заставляла его желать быстрого свершения. В конце пути он уже не понимал, чего хотел больше: победы или поражения, только гордый дух победителя поддерживал в нем силы, чем еще больше распалял ненависть к собственной раздвоенности.

Долг сохранить живых людей, не подвергнув сомнению, непобедимость ацтеков, брал над ним верх, заставляя разум и честность отступать…

И сожалеть о том чувстве уверенности, граничащей с безумной храбростью, бывшей его спутницами всегда и везде.

Сомнёния, терзавшие его день и ночь, расступились, едва они пересекли прозрачную границу майя и оказались в полном окружении.

Вспоминая этот поход, он часто задавал себе один и тот же вопрос, не было ли это результатом его метаний? Но тогда, он четко отдавал себе отчет о происходящем — они шли сражаться и вновь подтвердить звание непобедимых воинов, воинов страны Анауак, и дать богам пищу, чтобы мир не умер, чтобы жизнь продолжалась.

Их окружили, как только они вышли к реке. Его огромная армия шла быстрым темпом, абсолютно не растягиваясь на маршруте, именно это и спасло жизнь тем немногим, которые смогли выбраться из страшного ада, в который их послала вера в богов и любовь к войне.

Воинственный дух, подпитываемый жаждой крови, воодушевил воинов, и ацтеки бросались на превосходящих численностью воинов майя, с отчаянностью, которая заставляла усомниться майя в том, что они смогут их легко одолеть.

Скоро их ряды стали заметно редеть, а ацтеки бросались на противника, размахивая своими палицами с обсидиановыми вставками, совершенно не чувствуя усталости. Казалось, что победа может быть достигнута, но подошли свежие силы отрядов Кокомо. И вот тогда каждый воин ацтеков понял, что их просто истребляют.

— Амантлан! Это же просто избиение… Нас перебьют как кроликов! — подбежал к нему Рык Ягуара, который был настолько перемазан чужой и своей кровью, что только голос остался его. Он лихорадочно размахивал своим ножом, с надеждой заглядывая в глаза своему другу, надеясь, что, у всегда предусмотрительного Амантлана, припасено что-то, что может всех их спасти.

— А ты ожидал, что это будет прогулка за очередной данью?! — огрызнулся Амантлан, внимательно наблюдая, как лавина майя накатывает на его отряды, защищающие центр, то там то здесь мелькали яркие перья воинов-орлов, но их становилось все меньше. Как ни странно, но большей частью в живых оставались именно молодые воины. Это даже в какой-то мере на краткий миг позабавило вождя, но голос друга требовательно вернул к действительности:

— Еще немного и нас просто вырежут! Нужно что-то делать!

— Что?

— Как это что?! — взвинтился Рык Ягуара, который был уверен в наличии плана на спасение или победу, который должен был быть у Амантлана. Но тот равнодушно, как ему казалось, взирал на резню, которая еще ближе придвинулась к его ставке.

Если бы Амантлан нервничал, кричал, метался бы от одного отряда к другому, это было бы нормально, так и должно быть, по мнению Рык Ягуара, но спокойное наблюдение за битвой не соответствовало тому образу, к которому привыкли все ацтеки. Страшная догадка мелькнула в опьяненном от запаха крови мозгу Рык Ягуара:

— Ты — предатель!.. Это все твоя жена майя! Измена! — закричал, бросаясь с ножом на Амантлана, его боевой товарищ. Амантлан ловко увернулся от занесенного над ним ножа, подставил подножку и одним резким, но легким ударом палицы по голове, заставил замолчать друга. На крик обернулось всего несколько человек, так внимательно следили воины за разворачивающейся битвой. Главное, их предводитель был жив и невредим, остальное их не касалось.

— Помогите ему! — приказал Амантлан двум воинам, постоянно сопровождавшим его, — Он слишком утомился.

Натиск атакующих отрядов майя становился все многочисленнее и напористее. Вся луговина реки, к которой их прижали, была покрыта трупами и ранеными, над которыми проносились разрозненные кучки майя: одним они оказывали милосердие — добивая, чтобы избавить от мучительных ран, других дорезали с особой жестокостью, не оставляя сомнений, что последние были ацтеками. Кровавая жатва должна была удовлетворить жрецов Уициллопочтли. С какой-то особой ненавистью, совершенно этого не скрывая, Амантлан наблюдал, как они с дикой жаждой крови следили за каждым мгновением битвы, временами бросались в бой в первые ряды воинов, чтобы поддержать воинственный дух фанатичной веры.

Момент настал. Амантлан решительно направился к кучке жрецов, стоявшей неподалеку от него и обратился со словами, возможно, не столько почтительными, сколько дерзкими, к жрецу, старшему среди их безликой братии:

— Теперь, я надеюсь, наши боги будут довольны? Или им нужны и ваши сердца, если так, то сейчас самое подходящее для этого время! Вы без всяких сложностей можете принять участие в этой резне!

— Ты забываешься!

— Отчего же? Давайте, вы ведь тоже умеете владеть ножами!

— Битва еще не окончена!.. А не желаешь ли ты сдаться? — вмешался в разговор еще один жрец, измазанный кровью настолько, что его когда-то белая набедренная повязка стала бурого цвета.

— Ацтеки — славные воины и никогда не отступают! Ты теряешь свое лицо!

— Да, но спасаю жизнь тем немногим, которым еще рано отправляться на небеса с помощью майя!

— Ты не посмеешь отступить, Амантлан! Наша миссия…

— Моя миссия окончена, жрец!

— Ты просто трус, Амантлан!

— Ооо, боги!.. Кем только я не стал за это время!.. Повторяю: мои люди уходят, а ты можешь продолжать свою миссию!.. — Резким движением Амантлан скинул с плеч свой пестрый плащ, отвязал с пояса дубинку и, повернувшись к северу, издал боевой клич воинов-ягуаров.

Отряды воинов, наблюдавшие до этого момента за битвой и не имеющие возможности вступить в неё, вмиг оживились, услышав зов предводителя. Если до сих пор сражение напоминало скорее избиение ацтеков, то происходящее теперь превратилось в сплошную озверевшую лавину диких кошек — воины-орлы были, практически истреблены, только кое-где мелькали их одежды из перьев среди ярких пятнистых шкур ягуаров.

Вот теперь-то Амантлан почувствовал настоящее единение со своими воинами! Его пьянила кровь врагов, и он хотел, нет, желал только одного — выбраться самому и вывести оставшихся воинов. Кровь заливала все вокруг, приходилось ступать прямо по телам убитых. Ноги в кожаных сандалиях скользили, люди спотыкались, падали, и тогда над ними неминуемо возносилась палица преследователей. Но поток отступающих твердо следовал за своим предводителем, который машинально опускал и опускал свою палицу на головы врагов — майя, преграждающих отступление ацтекского войска.

Как в помутнении, он уже не испытывал никакой жалости ни к кому, а только знал и чувствовал, что перед ним враг, и его удел смерть.

Теперь это действительно была бойня между двумя озверевшими группами, преследующими равнозначные цели: не упустить и добить, и выбраться и выжить…

Победить могла только та, в которой желания оказались бы сильнее, а, может быть та, на чьей стороне в этот момент были боги, известные своим непостоянством.

Но на этот раз они были на стороне ацтеков. Не привыкшие отступать, воины-ягуары не сумели построить правильно защиту своих задних рядов, отбивались как-то очень неловко, скованно. Когда Амантлан понял это, то в одно мгновение развернув передние ряды, сделал резкий выпад на преследователей, стремясь откинуть авангард майского войска, дать возможность оторваться от них своим отрядам, прикрывающим отход. Столь неожиданней отпор поверг в изумление майя, считавших, что ацтеки просто бегут. Это помогло выиграть время, столь необходимое для марш-броска за немного заболоченное пространство у реки. Ацтеки не упустили этой возможности и были спасены. Майя ожидали, что будут преследовать общую вымотанную в битве массу, но с Амантланом шли те, кто терпеливо стоял все время, пока шел бой, его отборные отряды ветеранов, которые он никогда бы не позволил себе положить в этой битве.

Солнце зашло вовремя, тем самым, избавив ацтеков от преследования.

Возвратившихся из похода воинов Теночтитлан встретил душераздирающими похоронными воплями. Всюду женщины выскакивали на улицы и раздирали себе лица, рвали волосы и одежды, выражая глубокую скорбь по погибшим.

«Мы еще не знали поражений, что же теперь будет?» — мелькнула у Амантлана мысль. Он шел на Совет во дворец к тлатоани. Остатки его отрядов вернулись почти к сроку, который он установил для жены, чтобы она успела вовремя уехать из города, но уверенности в этом у него не было. К сожалению, воин, которого он послал домой, пока не вернулся.

Амантлан знал, что обвинений в измене ему не избежать и был готов отстаивать свое честное имя. Помешать ему мог только тлатоани и жрецы, которые, понятное дело, вряд ли признают свою ошибку.

У самого входа его неожиданно окликнули из носилок, самым невероятным было то, что в носилках восседал Тлакаелель, любивший ходить пешком. Совершенно не зная, что теперь от него можно ожидать, Амантлан неуверенно подошел.

— Я рад, что ты остался жив, — просто и открыто улыбнулся Тлакаелель, понимая, что сдерживает Амантлана. Он спокойно сошел с носилок и увлек Амантлана под одинокое дерево, на ходу раскланиваясь со спешащими старейшинами на Совет к тлатоани. Слухи о разгроме быстро распространялись по городу. Подождав, пока небольшая группа пилли удалилась на достаточное расстояние, Тлакаелель смело взглянул Амантлану в глаза.

— Я знаю, что посеял в твоей душе недоверие, но был вынужден сделать именно так, а не иначе, друг мой. Зато теперь, после этого провала мы сможем убедить тлатоани и Совет в необходимости прекратить попытки завоевывать земли майя. Не знаю, сможешь ли ты мне снова верить, но выхода у тебя нет…

— Зачем было нужно вообще посылать нас?

— Чтобы умилостивить богов… Наш долг давать им пищу, — улыбнулся Тлакаелель.

— А может быть жрецов?.. Тлакаелель, что происходит такого, о чем я не имею никакого понятия?.. Я как в тумане…

— Ицкоатль пытается утвердиться, ему нужен союз со жрецами, не думаю, что ты этого не знаешь…

— И его устраивает такая цена?!

— Хвала богам, что пока такая, кто его знает, что еще взбредет в голову этим жрецам! Ведь у вас был шанс на успех?

— Никакого.

— Ты правильно поступил, что не противился воле тлатоани слишком сильно. Если бы войска повел кто-нибудь другой, не думаю, что осталось бы столько воинов. А ты хитрец, друг мой! Все твои ветераны вернулись…

— Я не предаю друзей.

— Да, но иногда нужно чем-то жертвовать, ради высшей цели.

— Мне сложно тебе что-либо ответить, но сейчас я, как никогда раньше, ощущаю свою вину перед теми, кто остался там. Я не хотел вести их на бойню!

— Твой опыт, мой друг, покажет теперь всю бессмысленность намерений некоторых членов Совета в отношении земель майя… — Тлакаелель понизил голос до вкрадчивого шепота и огляделся по сторонам, вежливо отвечая на приветствия снующих по площади прохожих:

— Эти бездельники не могут справиться с тем, что уже имеют, но жадность не имеет границ, чем больше вы приносите добычи, тем богаче мы все становимся. Но мало кому приходит в голову, что чем больше растягивать ткань, тем больше возможности её разорвать… Мы не можем покрыть всю свободную и несвободную землю, нас слишком мало для этого… Но, мой друг, жадность есть жадность!

— Только вот платят за неё не те, кому всё достается!

— Ты не прав. Достается-то больше всего вам, вот только плоды пожинают другие. Но, нам уже пора… Неужели тебе не позволили даже побывать дома и поменять одежду? Ах, да — срочность!

Положив руку на правое плечо Амантлана, Тлакаелель развернул его в сторону входа во дворец тлатоани, и они, в числе последних, поспешили занять свои места на Совете Ицкоатля.

Этот Совет совершенно не напоминал тот, состоявшийся ранее, перед самым походом. Теперь все были повергнуты в уныние, бросали на Амантлана косые и временами враждебные взгляды. Некоторые даже не пытались скрыть свою нелюбовь к нему. Другие, окинув его неопрятную одежду, оскорблено поджимал губы. Амантлан знал, что недоброжелателей у него было всегда больше, чем друзей, и это его не удивляло: он совершил слишком головокружительную карьеру за очень короткий срок, используя только свой ум и смекалку, а таких людей на Совете не любили, но ценили. Вот и теперь его просто безжалостно использовали, всё бы ничего, да вот только, было обидно нести на себе всё бремя ответственности, которое никто, очевидно, не захочет с ним разделить. Вот уже в который раз он останется один на один со своей правдой!

«Правда? Кому она нужна такая?» — в очередной раз он будет задавать только себе этот вопрос, и вновь терпеливо строить мир в своем безумном мире…

Большой неожиданностью для Амантлана и его недоброжелателей стало выступление тлатоани, а затем и Тлакаелеля. Правитель и главный советник объявили Амантлана героем. В длинном и пространном выступлении Тлакаелель подвел Совет к главной своей идее — необходимости организовать Цветочные войны внутри страны Анауак…

Вторым важным решением было заключение мира с майя, объявлением границ неприкосновенными. Залогом мира между двумя народами признать брак между Амантланом и Золотым Перышком Колибри, дочерью правителя одного из главных государств народа майя. Так Иш-Чель, через семь долгих лет жизни среди ацтеков получила официальный статус и неприкосновенность…

Опять поместье, такое родное, теперь здесь было безопасно, несмотря на близость границы. Ведь вокруг патрулировала армия воинов-ягуаров ее мужа. Денно и нощно они охраняли мирных жителей. Но это теперь это скорее были патрули, контролирующие порядок в государстве, нежели военные отряды всегда готовые дать отпор соседу. Мирный договор подарил жителям покой и возможность развивать свои поместья. И ее муж, проверив свои отряды, каждый вечер возвращался домой… Это было настоящим счастьем, иногда до первых звезд сидеть с ним у костра и слушать со всеми домочадцами его рассказы о походах, победах, горестном и тяжелом пути предков в поисках этой земли:

— И собрались тогда вожди, и сказали своему народу, не время нам покоряться стихиям и болезням, мы — гордый и сильный народ, мы найдем землю, где полно дичи и рыба плещется на рассвете, а ее так много, что она рвет сети из рук… Там земля родит урожай три раза в год… Там вы все будете сыты и здоровы! И пошел наш народ в поисках земли… И нашел ее и построил великий город Теночтитлан — гордость страны Анауак…

Редко, но другие рассказчики тоже пересказывали легенды о любви, всегда необыкновенно красивые, но такие печальные, что, казалось, их мир не создан для счастья, и пусть не вечной, но долгой любви двоих. Что любовь непременно вызывает зависть, и боги помогают не влюбленным, а тем, кто намерен разрушить такие хрупкие, как крылья ярких бабочек, отношения двух людей. Ведь миром правит грозный бог войны Уициллопочтли, и все подчинено служению ему… А любовь, счастье, это такие мимолетные мгновения, которым нет мета на земле, человеку свыше даруются они только «на краткое время, чтобы он мог передохнуть от ликов смерти»…

И Иш-Чель ловила эти мгновения, собирала их, прятала в глубине души, благодаря свою богиню уже за то, что они есть… Стоило Амантлану покинуть их ложе и отправиться к отрядам, как она бежала к краю сада, поднимала голову к прозрачному диску или полукольцу луны и благодарила богиню Иш-Чель о подаренном счастье… И падала на колени, поднимая руки к небу, прося продлить эти мгновения, не разрушать покой и счастье ее дома, убедить небесных правителей подарить им милость жить в мире долго… А вокруг нее просыпалась природа, начинали петь птицы, ветер играл с листвой деревьев, вокруг порхали, играя бабочки, а крохотные колибри пили нектар из цветочных чаш, только раскрывшихся навстречу новому дню. И Иш-Чель хотела верить, что богиня милостива к ней, что ее счастье продлиться вечно…

В этот день тучи не позволяли солнцу открыть свой лик и было прохладно, все ждали дождя и, пользуясь случаем, попрятались в домах. Иш-Чель тоже испытывала желание ничего не делать, а просто поваляться в теплой и уютной постели. Сын, проснувшись, попытался вызвать друзей поиграть, но накрапывающий дождик расстроил все планы детворы на прогулку к озеру. Маленький Ягуар грустно проболтался по двору и пошел в комнату к матери.

Иш-Чель рассказала сыну несколько легенд о храбрых воинах. Выслушав все до конца, Маленький Ягуар задумчиво посмотрел в окно и задал вопрос:

— Расскажи мне, что делают воины, которые погибли?

Иш-Чель улыбнулась, серьезное выражение на лице сына и его интерес к этому вопросу говорили о том, что совсем скоро Маленький Ягуар станет взрослым. Она села поудобнее и погладила его по голове:

— А отец тебе не говорил? Нет?.. Ну, тогда то, что знаю я, хорошо? Великие воины, которые не щадили себя и защищали свой народ и землю, погибнув в битве, уходят на небо к богу войны Уицилопочтли. Там, в его владениях они поют, пляшут и сопровождают его весь день, пока он обходит свои земли, наблюдает за нами… Как мы его чтим, соблюдаем законы, отдаем ему почести…

— И все?! Все-все воины, которые погибли, собираются вместе? Это ж какая армия! Как они там помещаются?

— Не волнуйся, когда проходит четыре года, храбрые воины покидают Уициллопочтли и возвращаются к нам на землю!

— Да?! А почему мы их не видим?

— Как это не видим? Видим! Храбрые воины возвращаются к нам в облике птичек колибри! Они пьют нектар, радуют нас своей красотой! Каждый храбрый воин заслуживает покой и наслаждения!

— Но почему колибри?! Они такие маленькие, а воины большие и сильные…

— А ты наблюдал за ними? — рассмеялась Иш-Чель над разочарованностью сына, мальчик пожал плечами, вздохнул и с недоумением посмотрел на мать, демонстрируя ей свое полное непонимание и недоверие.

— Колибри бывают разными, это уж ты точно успел заметить, — начала Иш-Чель свое просвещение, Маленький Ягуар утвердительно кивнул, — Они отважно защищают свои любимые цветы, совсем как наши храбрые воины, если что-то принадлежит им, то ничто не достанется чужому… Они единственные, кто ведет себя, как люди: такие же подвижные, могут делать головокружительные виражи, как и воины-ягуары… А перья их, ты видел, как они переливаются под солнечными лучами? Какими бы красивыми и разноцветными они ни были, отблески их имеют один и тот же жесткий цвет, который говорит каждому: «Я нежно и осторожно целую прекрасные цветы и пью их нектар, пусть я мал, по сравнению с Вами, но берегись, противник, глупый захватчик, я отважен и смел и никому не дам себя в обиду!»…

— Пробовал я сок цветов, ничего вкусного… — вздохнул Маленький Ягуар, — Расскажи мне что-нибудь смешное?

Иш-Чель подумала, вспоминая смешные рассказы, услышанные в детстве, и рассказала их сыну. Потом он попросил ее уточнить и показать, какое выражение лица было у противника, когда его перехитрил воин. Оба покатились со смеху и устроили веселую возню, закутывая друг друга в одеяла из шкур. Они весело возились и не услышали, как очень тихо в комнату вошли четверо мокрых воинов. Иш-Чель и Маленький Ягуар не видели их, занятые собою…

Воины бесшумно приблизились к ложу, где копошились хозяйка дома и ее сын, резкими движениями они замотали их тела. Брыкающихся и пытающихся освободиться Иш-Чель и Маленького Ягуара пару раз ударили по месту, где находились их головы и, взвалив на плечи ценный груз, незваные гости покинули комнату, посчитав, что сделали все бесшумно и незаметно…

Иш-Чель очнулась от тряски. Тело, укутанное в одеяло, затекло, болела макушка головы, кожу покрыл липкий пот — дышать было нечем. Чтобы освободиться, она забарахталась и получила сильный удар в спину, тряска продолжилась.

«Что происходит?! Куда меня тащат?! Где Маленький Ягуар?!»

Бегство продолжалось еще долго. Когда похитители наконец-то остановились и небрежно скинули тюк с Иш-Чель на землю, и развернули ее, Иш-Чель пришла в ужас. Похитителей было человек пятнадцать, достаточно большой отряд воинов, в боевой раскраске, немного размытой под струями дождя, но легко читаемой. Это были воины майя, вышедшие на тропу войны…

Когда к ней подошел воин, она сначала и не узнала его. Только, когда он заговорил, наклонившись к самому ее лицу, Иш-Чель поняла, что похититель ее бывший муж и брат Кинич-Ахава.

— Здравствуй, Иш-Чель! Я выполнил свое обещание!

— Немедленно отпусти нас с сыном!

— Вы теперь свободны! Я освободил вас из рабства!

— Верни нас домой, Кинич-Ахава, или отпусти! — вскочила на ноги Иш-Чель. Кинич-Ахава отпрянул, скрипнул зубами, но отрицательно мотнул головой:

— Ты не понимаешь! Мы идем домой, в Митлу! Успокойся. Теперь все будет хорошо! Наша семья соединилась. Не бойся погони…

— Мой дом там! — махнула рукой Иш-Чель, она не успела еще определиться, в какой стороне имение, но лишь бы не идти с Кинич-Ахава.

— Нет, — Кинич-Ахава схватил ее за руку и заставил опуститься на шкуру, в которую она была еще недавно завернута. Иш-Чель снова сделала попытку вскочить, но неожиданно получила сильную оплеуху. В глазах потемнело. Боль. Обида. Гнев. Ярость… Кинич-Ахава пришлось еще несколько раз ударить жену, чтобы она на некоторое время затихла и не пыталась сопротивляться, прикрыв голову руками. Мелькнуло подозрение, что Иш-Чель может попытаться сбежать, поэтому он решительно связал ей руки и ноги. Сына он перетащил и устроил рядом с нею, так же связав и его.

Маленький Ягуар молчал, презрительно поджав губы, но прищуренные глаза и то, как он смотрел на Кинич-Ахава, выдавали его гнев и едва сдерживаемую злость. Что вызвало у отца довольную улыбку — мальчик становится настоящим мужчиной, а совсем скоро он станет и мужественным воином. Воином, майя!

Слова Иш-Чель были для него неожиданны. Он едва заставил себя прекратить бить ее.

«Мой дом там!»? Отпустить?! Никогда!.. Она просто не понимает, что я освободил их с сыном. Теперь мы вернемся в Коацаок и станем жить счастливо!.. Завтра, когда она успокоится, перестанет бояться, и я все ей объясню!»

Еще не рассвело, когда отряд двинулся в путь. Теперь Иш-Чель и сын вынуждены были идти сами, постоянно подгоняемые воином, идущим сзади.

Дневной переход беглецы завершили, когда уже стемнело. Стремительный ритм движения, заданный Кинич-Ахава утомил не только женщину, но и всех воинов. Кроме постовых, расставленных неутомимым предводителем, все воины повалились на землю и забылись глубоким сном. Вокруг начиналась дикая жизнь леса, звери вышли на охоту, и Иш-Чель прижала Маленького Ягуара к себе, внимательно прислушиваясь к шорохам и свистам животных. Всю дорогу ее мучил вопрос:

«3ачем Кинич-Ахава выкрал их? С какой целью уводит к сапотекам? Зачем нарушил мирный договор?!»

Иш-Чель не сомневалась, что у бывшего мужа есть какой-то план, который ничем хорошим не мог для них всех кончиться. Целый день, после того, как кляп изо рта бил вынут, она порывалась поговорить с Кинич-Ахава, но он упорно избегал ее. Дорогу, если можно назвать так едва проходимые тропы, лежащие далеко от людных и торговых путей, Кинич-Ахава выбирал самую глухую. Она едва угадывалась в зарослях кустов и тут же смыкалась за их спинами. Только очень опытный охотник мог заметить, что по ней несколько часов назад прошел небольшой отряд.

Женщина надеялась, что такой следопыт у Амантлана будет. Ни на миг она не позволяла себе усомниться, что муж бросится в погоню и сможет их отбить. Кинич-Ахава также знал, что в запасе у него всего несколько часов, потому он гнал вперед свой отряд, не давая никому отдыха.

Женщину и ребенка вновь устроили на шкурах возле больших камней. Когда лагерь уснул, Кинич-Ахава был вынужден подойти к пленникам, чтобы ослабить веревки на их руках.

— Зачем ты нас выкрал? — голос Иш-Чель был спокоен, хотя волнение за сына едва позволяло ей держать себя в руках. Она знала, что ей предстоит противостоять очень жесткому человеку, способному пойти на все, ради своей цели, поэтому необходимо было для безопасности держать себя в руках и не показывать страха.

— Три года назад, когда я уходил из Теночтитлана, я обещал тебе вернуться… — он примиряющее улыбнулся и попытался погладить её по щеке. Она увернулась от его ласки, нехороший огонек в её глазах, встревожил Кинич-Ахава, но он продолжал верить, что после объяснения она не только успокоится, но и обрадуется их будущему счастью.

— А я тебя об этом просила?

— Ты — моя жена, он — мой сын, я не мог позволить своей семье быть рабами!

— А мы и не рабы. Ты не знаешь, что я жена Амантлана?

— Но наш сын! Я не мог позволить ему вырасти ацтеком!

— Всё тот же патриотический порыв!.. Он может быть последним майя, но не первым ацтеком! А тебе не кажется, что он уже слишком взрослый, чтобы стать майя? Или он так нужен, потому что у тебя за это время не появилось больше детей, брат мой? И Маленький Ягуар твой единственный сын?!

— Почему ты меня называешь братом? Посмотри, Иш-Чель, на меня! Это я, Кинич-Ахава, твой муж!

— Ошибаешься, твоя жена умерла на сухом водопаде! Ты забыл, как сам отдал меня жрецам?.. Тогда ты не подумал, что у нас может быть ребенок, а теперь к чему эти напыщенные фразы о сыне, которого тоже могло не быть?! Мое имя — Золотое Перышко Колибри, я — ацтекская женщина! Оставь нас в покое! Ведь у тебя уже есть ещё дети? Есть другая жена!

— Зачем ты опрашиваешь? Что это изменит? — Кинич-Ахава присел на корточках рядом с разгневанной женой и сыном.

— Я не хочу идти к сапотекам! Там ты снова вручишь нас в руки своей матери и её жреца!

— Тебе совершенно нечего бояться за вашу жизнь. Моя мать умерла. А жрец… Его забрал Ицамна… Пока мы будем жить в Митле у…

— У твоей новой жены?.. Ты удивлен, что мне известны подробности твоей жизни? Странно, что ты побоялся признаться…

— Мне нечего скрывать! — Кинич-Ахава гордо вскинул голову, задетое самолюбие, тревожно давало о себе знать. Разговор уходил в сторону от намеченной цели, он понял, что не сможет рассчитывать не только на радость освобождения, но и на смирение Иш-Чель:

— Мы будем жить в Митле в моем доме. Наш сын будет залогом нашего мира. Ты можешь не тревожиться в отношении моей второй жены. Она послушна и не задает лишних вопросов. Её хорошо воспитали.

— А ты уверен, что меня достаточно хорошо воспитали для твоего нового дома?

— Я знаю, что ты ревнива, но разума тебе не занимать, не захочешь же ты испортить жизнь себе и своему сыну?

— Не стоит мне угрожать, Кинич-Ахава, пока не поздно, одумайся и отпусти нас!

— Ты начинаешь меня раздражать!..

— Скоро ты будешь находиться постоянно в этом состоянии. Посмотри на моего сына. Он думает, как его отец, ходит, ест и даже спит как мой муж Амантлан. Он воспитан и живет, как его учил отец, а не ты… И знает только одного отца — Амантлана! Ты никогда не станешь ему отцом. Он никогда не сможет тебя принять!.. Хотя, что для тебя мои слова! Очевидно, опять плохи дела, и возникла необходимость в воинах моей семьи… Ты же всегда вспоминаешь о моих братьях Кокомо, когда нет выхода. Ты поэтому нас выкрал?

— Хорошо, я не буду скрывать от тебя. Да твои братья обещали мне помочь и восстановить наш город, наш Коацаок!

— Твой Коацаок разрушен, там нет жителей, с кем и за что ты собираешься воевать? Вот почему тебе нужны мои братья! Конечно, среди сапотеков не нашлось ни одного сумасшедшего среди вождей! А что же ты обещал сапотекам и моим братьям? — гневная речь Иш-Чель заставила Кинич-Ахава нахмуриться, перед ним явно была совершенно не та, горящая любовью и думающая только об удовольствиях, его юная жена. Перед ним стояла взрослая и уверенная в себе гордая женщина. А ее одежда и украшения только подчеркивали принадлежность к ацтекам. Очевидно, думала она так же, как и ненавистное ему племя страны Анауак. Внезапно ему стало противно все: ее одежда, она сама, ее голос и манеры, даже то, что он совершил и вынужден здесь теперь сидеть и видеть все это.

— Мы договорились, что ради твоего сына, Кокомо помогут отстроить заново Коацаок. Сапотекам я ничего не обещал. Они просто дали мне дом, жену, пищу, благодаря моей матери.

— Значит, ради моего сына мои братья поддались на твои уговоры и решились на предательство? А ты не подумал, что им выгоднее заключить мир с ацтеками, потому что даже брак уже заключен — это брак между мною и Амантланом! И он ничего им не стоил? А дал целостность границ между двумя народами?! Он дал мир, понимаешь, Кинич-Ахава, мир на их землях? Кто ты для них теперь, когда меня признали залогом этого мира между страной майя и Анауаком?! Два месяца назад мой брат Кулькан, представляя всю семью Кокомо, заключил договор с ацтеками о мире! А зачем им нужен ты, кто не давал покоя в течение стольких лет на границе Анауака? И, последнее, Амантлан найдет нас, даже если тебе удастся притащить меня силой в Митлу, и только силой, сама я не сделаю ни шага по своей воле! — Иш-Чель гордо встряхнула головой и села рядом с сыном, пытаясь успокоиться.

Кинич-Ахава был потрясен услышанным, получалось, что все его планы были призрачным лунным светом? Братья Кокомо притворялись, делая вид, что хотят помочь ему, что обеспокоены судьбой сестры, а сами тем временем посылали гонцов в Теночтитлан, за его спиной заключили с ацтеками договор о мире?! Как же можно жить, если майя предают майя?! А может быть дело вовсе и не в предательстве, а в том, что, сам не заметив, он случайно свернул с прямой дороги и перестал чувствовать, что необходимо его народу? Перестал быть мудрым вождем? Когда же это стало? После осады Коацаока? После мнимой гибели Иш-Чель? Когда умер отец? Кинич-Ахава пытался вспомнить и не мог. Горечь поражения угнетала и выбивала из налаженного ритма жизнь-борьба. Оказалось, что никому теперь не нужна война на границе! Два народа, столкнувшись один раз и уничтожив его город, жизнь, семью, разошлись и решили жить в мире, а он остался выброшенным из жизни этой волной. Невостребованным и в некотором смысле даже лишним, приносящим только беспокойство и угрозу их миру. Он, который так стойко отражал неприятеля и защищал путь в страну майя. Кто отдал всё и не получил ничего, оставшись один на тропе войны… Что же ему делать дальше?.. И для чего жить?

Последующий день только подтвердил догадку Иш-Чель, что Амантлан преследует похитителей, он действительно наступал им на пятки, стремительно сокращая расстояние между ними. Казалось, что ацтеки пробиваются даже ночью через лесные заросли.

Иногда вой ягуара раздавался практически рядом! Для нее это был глас свободы — она знала, что муж идет за ними и скоро он настигнет их. Вчера на рассвете воины Кинич-Ахава видели огни факелов за разлившейся рекой, которая несколько задержала Амантлана, который не был готов к неожиданной переправе. Воины искали брод и готовились к тому, чтобы перебраться через реку вплавь. Всю ночь Амантлан не сомкнул глаз, интуиция подсказывала ему, что похитители недалеко, но страшная тревога за жену и сына судорогой сводила скулы. Он позволял себе поспать только пару часов на рассвете, чтобы утомление не могло помешать ему трезво мыслить, но и то, он чутко прислушивался, не пришли ли разведчики.

Эта погоня через лес, безостановочное движение на последнем дыхании, гнала его вперед. Он ни на миг не сомневался, что жену похитили, что она не ушла сама. Иш-Чель не могла его предать!

На третий день, опытный охотник-следопыт, который вел отряд Амантлана, указал ему на более глубокие отпечатки следов. Майя старались идти цепочкой, след в след. Затем, на ночной стоянке ацтеки рассмотрели вдруг появившиеся отпечатки женских и детских сандалий — это могло означать только одно — Золотое Перышко Колибри и Маленького Ягуара похитили и несли. Они не ушли добровольно! Они были пленниками.

Отряд Амантлана с удвоенной энергией стал пробиваться через заросли леса. Они настигли похитителей на рассвете пятого дня, но сразу атаковать не стали. Амантлан приказал их окружить и в одиночку вышел на их стоянку. Мгновенно к его горлу приставили десяток копий. Иш-Чель проснулась от шума, но, хоть и с трудом, сдержала крик радости.

— Я — Амантлан, предводитель ягуаров на южных границах Анауака. Вы украли мою жену и сына. Я пришел их забрать.

— Я — Кинич-Ахава!.. Это я забрал свою семью! — копья воины опустили. Кинич-Ахава вышел Амантлану на встречу. Они встали друг напротив друга, внимательно оценивая соперника.

— Между моим народом и народом майя подписан договор мира. Мне не нужны ваши жизни. Отдайте мне семью и уходите. Мы никого не тронем, — махнул рукой в сторону Иш-Чель и Маленького Ягуара Амантлан.

— Об этом договоре нам ничего не известно. Моя жена попала к вам в плен, и я забрал ее.

— Теперь Золотое Перышко Колибри не только моя жена, она является залогом мира между нашими народами. Если ты заберешь ее, то это нарушит договор, который заключили вожди. Ты станешь преступником. К тому же, мои люди и я подтвердим — ты забрал ее силой, — Амантлану было хорошо видно, что его семья лежит связанной, — Они пленники, а не члены твоей семьи!

Кинич-Ахава с трудом сдерживал гнев и разочарование, он горел желанием вонзить нож в сердце ацтека. Но тут его воины начали шептаться, тихо проявляя недовольство: целью похода было освобождение жены их вождя из рабства, а получалось, что теперь они нарушали договор, подписанный вождями, становились преступниками. На такое многие идти не хотели.

— Верни женщину и ребенка, Кинич-Ахава!..

— Мы не преступники, договор о мире нельзя нарушать!..

— Вы верите какому-то ацтеку?!. Он — наш враг! Его уста лгут! Он скажет вам, что угодно, только бы не вступать с нами в бой, он трус, у него мало людей!.. — начал выкрикивать Кинич-Ахава в отчаянии, кружа по площадке. Он переводил взгляд с воина на воина, пытаясь найти поддержку и посеять сомнения. Но мужчины опускали глаза или отворачивались, сомнения в правдивости слов было, но…

— Он не трус! Амантлан говорит правду! Если не хотите верить ацтеку, то его слова подтверждаю я! — донесся голос Иш-Чель, которой удалось таки сесть и опереться спиной о дерево. Она внимательно наблюдала за происходящим и не могла допустить, чтобы Кинич-Ахава взял верх.

— Нужно спросить женщину, пусть она скажет правду! — проявил неповиновение один из воинов. Кинич-Ахава выхватил нож и угрожающе занес его над ним, преграждая дорогу.

— Отойди, ахав, мы много лет знаем друг друга. Я не предаю тебя, а лишь не даю совершить глупость… — не дрогнул воин, спокойно отстраняя своего вождя и направляясь к Иш-Чель. Он развязал веревки на ней и Маленьком Ягуаре и помог подняться обоим. Втроем они подошли к отряду, который все это время не шевельнулся и стоял молча в ожидании.

— Говори, женщина!

— Амантлан сказал вам правду. Майя и ацтеки заключили мир, который вы можете сейчас разрушить. Я и Маленький Ягуар — члены семьи Амантлана, и мы хотим вернуться домой.

Воины стояли молча, потом тот, который развязал Иш-Чель, подошел к ней, взял за руку и подвел к Амантлану:

— Забирай свою женщину и сына, вождь! Мы не нарушим мир!

Кинич-Ахава попытался сделать шаг, но воины, стоящие рядом, удержали его. Маленький Ягуар, не спеша, как-то совсем по взрослому, взял мать за руку и пошел к отцу. Когда Амантлан, пропускал их на лесную тропу вперед себя, мальчик все же кинул прощальный взгляд на вождя майя. Кинич-Ахава, не отрываясь, смотрел вслед уходящему от него навсегда прошлому.