"Маршал Жуков. Опала" - читать интересную книгу автора (Карпов Владимир Васильевич)

Сражение за Хрущева

Весной 1957 года сын Хрущева Сергей женился. По этому случаю на даче Хрущева была устроена свадьба. На свадьбе, как полагается, крепко выпили и произносили речи. С речью выступил и Хрущев, говорил он как всегда хорошо, рассказал о своей биографии, родословной, тепло вспомнил свою маму, а затем как—то вскользь уколол Булганина. В другое время Булганин промолчал бы, а тут он неузнаваемо вскипел и довольно резко сказал:

— Я попросил бы подбирать выражения…

Присутствующие поняли: Булганин озлоблен против Хрущева. Догадка подтвердилась, как только кончился обед, Молотов, Маленков, Булганин, Каганович демонстративно покинули свадьбу и уехали к Маленкову на дачу. Хрущев понял, что отныне Булганин переметнулся в стан его противников, и он был явно озабочен усилением группы его противников.

Жуков вспоминает:

— После того, как ушли Молотов, Маленков, Булганин, Каганович, ко мне подошел Кириченко и завел такой разговор.

— Георгий Константинович, ты понимаешь, куда дело клонится? Эта компания не случайно демонстративно ушла со свадьбы. Я думаю, что нам нужно держать ухо востро. А в случае чего, надо быть ко всему готовым. Мы на тебя надеемся. Ты в армии пользуешься громадным авторитетом. Одно твое слово и армия сделает все, что нужно.

Я видел, что Кириченко пьян, но сразу же насторожился.

— О чем ты, Алексей Илларионович, болтаешь? Я тебя не понимаю, куда ты клонишь свою речь? Почему ты говорил о моем авторитете в армии и о том, что стоит мне только сказать свое слово и она сделает все, что нужно?

Кириченко:

— А ты что не видишь, как злобно они сегодня разговаривали с Хрущевым? Булганин, Молотов, Маленков — решительные и озлобленные люди, я думаю, что дело может дойти до серьезного.

Мне показалось, что Кириченко завел такой разговор не случайно, не от своего ума. Это предположение подтвердилось следующими его словами.

— В случае чего, мы не дадим в обиду Никиту Сергеевича.

О Кириченко у меня всегда было плохое мнение. Я считал его «одесситом» в худшем смысле этого слова. Будучи секретарем Одесского обкома просил продать ему три машины. Я ему это не сделал. С тех пор Кириченко на меня обиделся.

Утром 19 июня мне позвонил Маленков и попросил заехать к нему по неотложному делу. Считая, что я необходим ему по работе, немедленно поехал к Маленкову. Маленков встретил меня очень любезно и сказал, что давно собирался поговорить со мной по душам о Хрущеве. Он коротко изложил свое мнение о якобы неправильной практике руководства со стороны первого секретаря ЦК Хрущева, указав при этом, что Хрущев перестал считаться с Президиумом ЦК, выступает на местах без предварительного рассмотрения вопросов на пленуме. Хрущев стал крайне грубым в обращении со старейшими членами Президиума. В заключение он спросил, как лично я расцениваю создавшееся положение в Президиуме ЦК.

(Жуков отчетливо видел, что сформировались два противостоящих лагеря в руководстве партии. И оба ведут разведку и обработку его, как министра обороны, желая привлечь на свою сторону. Поэтому маршал решил быть осторожным. — прим. В. К.)

Я спросил его:

— Маленков, вы от своего имени со мной говорите, или вам поручено со мной переговорить?

— Я говорю с тобой, как со старым членом партии, которого я ценю и уважаю. Твое мнение для меня очень ценно.

Я понял, что за спиной Маленкова действуют более опытные и сильные личности, Маленков явно фальшивит и не раскрывает настоящей цели разговора со мной…»

Положение Жукова было очень серьезно, любая группа из состава Президиума ЦК обладает огромной силой. Жуков имел возможность наблюдать и даже участвовать в такой групповой схватке при аресте Берия. Маршал много размышлял после той опасной операции. Хорошо, что она завершилась удачей той стороны, на которой он принял участие. А если бы Берия опередил соперников хотя бы на несколько минут, все кончилось бы печально. И вот опять затевается очередная схватка. Кто стоит за Маленковым? Может быть, этот разговор проверка, а не приглашение? Жуков попробовал уйти от прямого ответа:

Ощущая в Жукове главную опору и опираясь на его авторитет, Хрущев, открыв пленум 22 июня 1957 года, представил первое слово Георгию Константиновичу. Жуков хорошо подготовился к этому выступлению. Сразу после XX съезда он дал задание и ему подготовили в архивах сведения о репрессиях против военнослужащих. Из этих документов стало ясно, что не один Сталин занимался истреблением невиновных людей, и у его ближайших соратников руки были в крови этих жертв. Хрущев в своем докладе на XX съезде пощадил их, не желая вносить раскол в руководство партии. А теперь эти единомышленники Сталина, недовольные тем, что Хрущев «выносит сор из избы», и рано или поздно их тоже начнут разоблачать, решили сбросить Хрущева.

Жукова члены ЦК слушали очень внимательно. И не только слушали, но и поддерживали своими одобрительными репликами.

Привожу выступление Жукова на пленуме с сокращениями:

— На XX съезде партии, как известно, по поручению Президиума ЦК тов. Хрущев доложил о массовых незаконных репрессиях и расстрелах, явившихся следствием злоупотребления властью со стороны Сталина. Но тогда, по известным соображениям международного порядка не были названы Маленков, Каганович и Молотов, как главные виновники арестов и расстрелов партийных и советских кадров.

Но потом, когда избрали ЦК, почему эти товарищи не считали себя обязанными рассказать о своей виновности, чтобы очистить от невинной крови свои руки и честь. Как же так, партия их носила в своем сердце как знамя борьбы, не зная, что они запятнаны кровью лучших и невинных сынов нашей партии.

Мне говорили эти товарищи, что тогда было такое время, что мы могли сделать? Да, это отчасти верно, но, если они не шкурники, то должны были рассказать своему ЦК, что и как произошло. ЦК тогда решил бы, стоит или не стоит оставлять их во главе партии и государства, могут ли они при всех обстоятельствах правильно и твердо проводить в жизнь ленинскую политику нашей партии.

Я хочу огласить некоторые факты о их злоупотреблениях, которые я лично узнал только в последний период.

Из документов, имеющихся в архиве Военной Коллегии, трибуналов, в архиве ЦК видно, что с 27 февраля 1937 года по 12 ноября 1938 года НКВД получил от Сталина, Молотова, Кагановича санкцию на осуждение Военной Коллегией к расстрелу на 38.679 человек (возгласы возмущения).

Санкция давалась, как правило, на руководящих работников партийных, советских, комсомольских и профсоюзных органов а также на наркомов, их заместителей, крупных хозяйственных руководителей, видных военных работников, писателей, руководителей культуры и искусства.

Давая санкцию на предание суду военной коллегии, Сталин, Молотов, Каганович заранее определяли меру наказания — расстрел, а военная коллегия только оформляла эту меру наказания. Посылаемые в ЦК Сталину Ежовым списки составлялись на чрезвычайно большое количество лиц. В этих списках, которые представлялись к расстрелу, указывались только фамилия, имя и отчество осужденных и по какой категории их следует судить. В списках даже не указывался год рождения, не указывалась партийная принадлежность, не указывалось за что надо осудить к расстрелу.

Санкция на осуждение давалась сразу на недопустимо большое количество людей. Например, Сталин и Молотов в один день — 12 ноября 1938 года санкционировали к расстрелу 3.167 человек.

Я не знаю, прочитывали ли они списки, не говоря о том что надо было бы спросить, за что расстреливать того или иного человека. Как, скот по списку отправляли на бойню: быков столько—то, коров столько—то, овец столько—то.

21 ноября НКВД СССР был представлен список для санкции на осуждение к расстрелу на 292 человека, в том числе бывших членов и кандидатов в члены ЦК — 45 человек, бывших членов КПК и членов Ревизионной комиссии — 28 человек, бывших секретарей обкомов и крайкомов — 12 человек, бывших наркомов, заместителей наркомов, председателей облисполкомов — 26 человек, ответственных работников наркоматов — 149 человек и т. д. После рассмотрения этого списка Сталиным, Молотовым, Кагановичем были санкционированы к высшей мере наказания — 229 человек (возмущение в зале).

Списки арестованных, которые посылались для получения санкции на их осуждение, составлялись НКВД небрежно, с искажениями фамилий, имен и отчеств, а некоторые фамилии повторялись в этих списках дважды и трижды. Препроводительные к этим спискам составлялись Ежовым на клочках грязной бумаги. Так, например, в томе № 9, стр. 210 хранится письмо Ежова к Сталину, написанное на клочке бумаги, такого содержания: «Товарищу Сталину. Посылаю списки арестованных, подлежащих суду военной коллегии по первой категории. Ежов». Резолюция: «За расстрел всех 138 человек. И. Ст., В. Молотов».

В числе обреченных на смерть были: Алкснис, Антонов, Бубнов, Дыбенко, Межлаук, Рудзутак, Чубарь, Уншлихт и другие.

Следующая записка Ежова: «Секретно. Посылаю на утверждение 4 списка на лиц, подлежащих суду: на 313, на 208, на 15 жен врагов народа, на военных работников — 200 человек. Прошу санкции осудить всех к расстрелу. 20.VIII.38 г. Ежов».

Резолюция Сталина: «За. И. Ст., В. Молотов. 20 VIII».

Бывшего Командующего КВО Якира большинство из вас знает. Это крупнейший военный работник. Он был арестован ни за что 29 июня 1937 года. Накануне своей смерти он пишет письмо Сталину, в котором пишет: «Родной, близкий, товарищ Сталин! Я смею так к Вам обратиться, ибо все сказал и, мне кажется, что я честный и преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей. Я умираю со словами любви к Вам, партии, стране, с горячей верой в победу коммунизма».

На этом заявлении имеется такая резолюция: «Подлец и проститутка. Сталин». «Совершенно точное определение. В. Молотов». «Мерзавцу, сволочи и б… одна кара — смертная казнь. Каганович». (Возгласы возмущения).

1 августа 1937 года нарком путей сообщения Каганович пишет Ежову: «Арестовать Филатова — заместителя начальника Трансторгпита, как троцкиста—вредителя».

Из материалов дела видно, что Филатов — старейший член партии. Состоял в партии с 1917 года. Работал на партийной работе, характеризовался исключительно с положительной стороны. 14 августа он был арестован и расстрелян, а сейчас посмертно реабилитирован без каких—либо претензий, и никакого состава преступления за ним нет.

По неполным данным, с санкции и по личным письмам Кагановича в 1937–1938 годах было арестовано свыше 300 человек. Это было уже без влияния Сталина.

11 мая 1937 года Каганович на имя Ежова представил список на арест сразу 17 руководящих работников железнодорожного транспорта, в том числе по его письму были арестованы: зам. начальника Дальневосточной дороги Бирюков, член партии с 1918 года, начальник Красноярского паровозо—ремонтного завода Николаев, член партии с 1918 года, военный инженер Каменев, член партии с 1931 года и другие.

Каганович в письме к Ежову пишет: «Мною были командированы на Пролетарский паровозо—ремонтный завод в город Ленинград Россов и Курицын. Россов вскрыл, что на заводе орудует шайка врагов и вредителей. Прошу арестовать следующих людей…» и далее следует список на 8 человек, среди которых технический директор, начальник технического отдела и другие руководящие работники завода.

Тут, товарищи, Каганович, не может сослаться на Сталина, который, якобы, довлел над его волей. Каганович это делал по своей инициативе, представляя к истреблению коммунистов и честных советских людей.

О Маленкове. Вина Маленкова больше, чем вина Кагановича и Молотова, потому что ему было поручено наблюдение за НКВД, это с одной стороны, а, с другой стороны, он был непосредственным организатором и исполнителем этой черной, нечестной, антинародной работы по истреблению лучших наших кадров. Маленков не только не раскаялся перед ЦК в своей преступной деятельности, но до последнего времени хранил в своем сейфе документы оперативного наблюдения НКВД. Я как—то зашел по делам к Булганину и он показал мне документы, которые по его заданию были изъяты из личного сейфа Маленкова. Что это за документы? Это документы с материалами наблюдения за рядом маршалов Советского Союза, за рядом ответственных работников, в том числе за Буденным, за Тимошенко, за Жуковым, за Коневым, за Ворошиловым и другими, с записью подслушанных разговоров в 58 томах.

Этот материал хранился в личном сейфе Маленкова и изъят был случайно, когда МВД понадобилось арестовать его помощника за то, что проворовался.

В том числе был также обнаружен документ, написанный лично рукой Маленкова (а я его руку хорошо знаю — у Сталина не раз во время войны вместе писали документы) об организации специальной тюрьмы для партийных кадров. (Возгласы возмущения). И была приложена схема тюрьмы. Имена специальных инструкторов, они живы.

Товарищи! Весь наш народ носил Молотова, Кагановича, Маленкова в своем сердце, как знамя, мы верили в их чистоту, объективность, а на самом деле вы видите, насколько это грязные люди. Если бы только народ знал, что у них на руках невинная кровь, то их встречал бы народ не аплодисментами, а камнями. (Возгласы — «Правильно!»).

Я считаю надо обсудить этот вопрос здесь на пленуме и потребовать объяснения от Маленкова, Кагановича, Молотова за их злоупотребления властью, за антипартийные дела. Нужно сказать, что виновны и другие товарищи, бывшие члены Политбюро. Я полагаю, товарищи, что вы знаете, о ком идет речь, но вы знаете, что эти товарищи своей честной работой, прямотой заслужили, чтобы им доверял Центральный Комитет партии, и я уверен, что мы будем их впредь за чистосердечное признание признавать руководителями. В интересах нашей партии, в интересах нашего партийного руководства, чтобы не давать врагам пищу, для того, чтобы не компрометировать наши руководящие органы. Я не предлагаю сейчас судить эту тройку или исключить их из партии. Это должно быть достоянием партии и не должно выйти за пределы партии. Здесь на пленуме, не тая, они должны сказать все, а потом мы посмотрим, что с ними делать. (Голоса «Правильно!»).

В заключение я ставлю так вопрос: могут ли они в дальнейшем быть руководителями нашей партии? Я считаю нет! Я вношу предложение: пусть Маленков, Каганович, Молотов выступят вслед за мной и дадут объяснения по злоупотреблению властью и скажут о своих раскольнических замыслах.»

Таким образом, Жуков своим выступлением не только задал тон, но и вообще повернул всю повестку дня и весь ход пленума совсем в ином направлении, чем это замышлялось его первоначальными зачинщиками. Они хотели снять Хрущева и захватить власть в партии и в государстве. А Жуков своим выступлением и предложением поставил вопрос об обсуждении не деятельности Хрущева, а группы Молотова, Маленкова, Кагановича.

Пленум принял это предложение Жукова и разгромил антипартийную группу. Ни один из членов ЦК в своих выступлениях не поддержал членов группы.

Маленков, как опытный интриган, попытался в своем выступлении сбить пламя, оттянуть решение вопроса, касающееся его лично, а позднее спустить на тормозах. Он начал свое выступление так:

— Товарищи Жуков и Дудоров, подготовившись, очевидно, длительное время и документы подобрав, изложили Пленуму ЦК факты, относящиеся к различным периодам моей деятельности. Я думаю, товарищи, правильнее будет, если я объяснения свои по этим вопросам дам, также имея возможность посмотреть те самые документы, на которые они ссылаются. Думаю, это будет совершенно справедливо…

Члены Пленума стали выкрикивать, что нет в этом необходимости, а Дудоров заявил:

— Вы эти документы лично писали и читали. Отвечайте Пленуму так это или не так?

Маленков старался держаться независимо и Жуков бросил реплику:

— Не как с Пленумом разговариваешь, а как с вотчиной.

— Извините, я Пленум уважаю не меньше вас, — парировал Маленков. Надо посмотреть списки о подслушиваниях, тогда министром был Игнатьев.

Жуков:

— Причем тут Игнатьев. Списки и результаты подслушивания были у тебя.

Маленков:

— Дайте посмотреть эти списки. Они были представлены Игнатьевым в ЦК.

Хрущев:

— Нас сейчас интересуют не даты, а факты — было это или не было?

— Было, документы есть, — признает Маленков. — Моя квартира тоже подслушивалась.

— Неправда, — возразил Жуков.

— Это можно проверить по документам, — предложил Маленков.

Хрущев подключился к спору:

— Товарищ Маленков, ты не подслушивался. Мы жили с тобой в одном доме, ты на четвертом, а я на пятом этаже, а товарищ Тимошенко жил на третьем и установленная аппаратура была выше над моей квартирой, но подслушивали Тимошенко.

Маленков возразил:

— Нет, через мою квартиру подслушивался Буденный и моя квартира. Когда мы с тобой вместе шли на то, чтобы арестовать Берия, то ты пришел ко мне на квартиру и мы опасались разговаривать, потому что подслушивают нас.

Хрущев перебил:

— Но потом оказалось, что тебя не подслушивали.

— Ну, не подслушивали, какое это имеет значение, — согласился Маленков.

Хрущев тут же уточнил:

— Это имеет значение, ты выступаешь, как пострадавший вместе с Жуковым и Тимошенко, а фактически этого не было.

Маленков гнул свою линию:

— Я, товарищи, повторяю, это нужно проверить. Установить все как было организовано наблюдение за маршалами, то о чем говорил товарищ Жуков. К этому я никакого отношения не имею.

— Нельзя ли объяснить, как вы организовали заговор в Президиуме, что вы со списков начинаете!

— Насчет партийной тюрьмы, товарищ Сталин сам продиктовал мне. И сказал, чтобы я вызвал Шкирятова и сказал ему, что требуется организовать такую тюрьму, имея в виду, что он не доверял органам МГБ и что нужно провести ряд следственных дел в этой тюрьме. Ленинградское дело я не организовывал, оно было осуществлено по личному указанию Сталина.

Голос с места: Напрасно сваливаете на покойника.

— Тем не менее я считаю себя ответственным. Я полностью согласен с тем, о чем здесь говорил товарищ Жуков. Я эту ответственность готов нести…

Поговорив еще о своей роли в аресте Берия, Маленков попытался перейти в наступление.

— Не может быть такого положения, чтобы нельзя было члену Президиума ЦК сказать Пленуму о недостатках в работе Президиума. Я хочу указать на следующие факты. В критике недостатков в деятельности товарища Хрущева и в необходимости принятия мер по исправлению положения в исполнении им обязанностей первого секретаря ЦК партии единодушны многие члены Президиума ЦК. Единодушны в этой оценке товарищи Сабуров, Каганович, Булганин, Ворошилов, Молотов, Первухин. Товарищи, не надо ли нам задуматься в этом случае, что же случилось, что товарищи считают необходимым сказать свои замечания.

Хрущев не сдержался от реплики, чувствуя, что Маленков может заговорить членов ЦК:

— Ты всегда как дипломат, хоть от тебя как дипломата не было толку никакого.

Но Маленков уже почувствовал себя на коне, не растерялся и тут же в тон ему отрезал:

— Ты умеешь накаливать обстановку, чтобы критику снять с себя.

Вопрос задал Михайлов:

— Почему члены Пленума два—три часа ждали, а вы их не принимали?

— Я был за Пленум, я знал, что будет на Пленуме, но все же для пользы дела считал необходимым созвать Пленум тем более, что товарищ Хрущев на Президиуме признал, что допустил немало ошибок и впредь не допустит недостатков, а мы все вместе поможем добиться того, чтобы он устранил свои недостатки.

Чувствуя, что Маленков начинает овладевать ситуацией и может перевести разговор в плоскость обсуждения недостатков Хрущева (а их было немало и некоторые члены ЦК до Пленума об этом поговаривали), Жуков решил вернуть обсуждение в нужное русло.

— Я прошу ответить на те вопросы, которые вам поставлены, в частности, как вы встретили товарищей, которые пришли поговорить с Президиумом. Расскажите, как вы их встретили? По—родному или как врагов своих?

Я предложил закончить заседание или прервать его.

Бросила реплику Фурцева:

— Вы говорили, кто организовал эту группу?

Маленков, обращаясь к Жукову:

— Ты, Георгий, просто вспомни, как дело было.

Я на этот счет ничего не говорил.

Вмешался Брежнев:

— Вы сказали, а Шипилов и Сабуров поддержали, не надо никого принимать, сами справимся.

Семь дней продолжалось это политическое сражение, в котором если Жуков и не был в роли полководца, но то, что он играл первую скрипку — это несомненно.

Пленум вывел из состава членов Президиума и членов ЦК КПСС Г. М. Маленкова, Л. М. Кагановича, В. М. Молотова и «примкнувшего» к ним кандидата в члены Президиума, секретаря ЦК Д. Т. Шипилова.

Пленум избрал Президиум в количестве 15 человек. В их число вошел и маршал Жуков.

Первым секретарем ЦК КПСС остался Хрущев Н. С.