"Долгие беседы в ожидании счастливой смерти" - читать интересную книгу автора (Цейтлин Евсей)«Ярый враг тайн»Наблюдательность? Любопытство? Как точнее назвать эту его черту, которая так гипертрофирована у Выспрашивает у меня бесконечные подробности о знакомых и совсем не знакомых ему людях. О моей дочери (никогда ее не видел). О бывшем муже Ю. («Вы говорили, что он коммерсант. Ну, и на что он сейчас надеется?»). О распорядке дня З., о романах С., с которой говорил разве что по телефону… Как расставляет он мысленно эти человеческие фигурки? ________________________ Потому-то в отличие от большинства писателей ________________________ Осенним днем гуляем с ним неподалеку от его дома — по улочкам, которые Он знает едва ли не каждого. Знает: «кто и где работает, кто и как ворует, кто и с кем спит…» Говорю ему в связи с этим: «Бабель часто мечтал узнать содержание той или иной женской сумочки». — «Как он был прав… Какие здесь могут открыться тайны!» _______________________ Подобно тому, как библиофил ищет редкую книгу, Она литовка; решительно приняла иудаизм, соблюдает традиции, выучила сначала идиш, а потом иврит, работала в архивах и библиотеках, постигая судьбы еврейской интеллигенции в Литве предвоенной поры… Однако ______________________ Это он, конечно, сказал не о персонаже пьесы — о себе самом: «…Ярый враг тайн. Таков уж характер. Стоит мне столкнуться с тайной, как безумно хочется разгадать ее». _____________________ Вспоминая о людях, Люди для Другое дело — хочет ли он общаться с тем или иным человеком? Говорит, что за пятнадцать минут может определить: личность перед ним или нет? Фигуры, закутанные в стереотипы, близко к себе не подпускает. («С детства ненавижу толпу!»). Однако всегда стремится изучить «представителя толпы» («Я хотел бы влезть в каждую душу!») ____________________ Вот и опять: — Какой интересный человек! Был четыре раза женат. Каждая жена похожа на предыдущую. Только менее красива… Есть ли в словах его ирония? Ничуть. Наверное, интересно ____________________ Некоторые человеческие качества он вообще подвергает сомнению: «Не знаю. Не встречал». Например, героизм. «Я прошел фронт, но героизма нигде не видел. Вы знаете, со мной откровенны многие люди. Так было и в окопах. Часто перешептывались мы ночью, открывали друг другу душу. Слышал: «Не хочу отдавать животик». Но никто и никогда не говорил о героизме и патриотизме. Я видел другое: каждый хотел жить и каждый боялся смерти. Видел: у многих на фронте не выдерживают нервы. Большинство из тех, кто первым поднимался в атаку (я их знал хорошо), были именно такими людьми. Нет, они не были героями или какими-то особыми патриотами. Получаешь приказ: «Ну, давай!» И тогда уже ни о чем не думаешь. Наконец, есть ситуация, когда иначе поступить нельзя. А герой, по-моему, — это человек, убежденный в том, что делает». ____________________ Прочитав один из диалогов его пьесы «Прыжок в неизвестность», опять вздрагиваю. А он соглашается: «Конечно, дорогой мой. Это обычный мой способ изучения человека». ЮЛЮС…Вдруг почувствовал, что вы пристально следите за каждым моим движением: как я кладу ногу на ногу, как удобно откидываюсь на спинку кресла и даже, как выпускаю дым из носа и рта. Наблюдаете и следите не из любопытства, а испытующе — у меня мороз по коже пробежал… САКАЛАС. Ничего в этом плохого нет, я наблюдателен. Понятия не имею, от кого я это унаследовал… ЮЛЮС…Вы специально создаете ситуации, которые вынуждают меня вести себя с Бируте одним образом, с вашей супругой — другим, а с Саломеей — третьим. Если же эксперимент не подтверждает вашу генетическую теорию, создаете новую коллизию и приступаете к следующему эксперименту. Я постоянно чувствую себя так, будто меня ворочают, мнут и тискают в лабораторной пробирке. _______________________ 5 и 6 ноября 90 г. «Я долго тренировал себя в искусстве наблюдать. Когда-то я был таким, как все: несмотря на любопытство, люди мало что замечают вокруг. Смотрят и — не видят. В юности я более года посещал одну еврейскую семью. Там — в сущности, при мне — торговали кокаином. Я этого, однако, не понимал. Это было в Каунасе. Поскольку мои заработки в газете были скудны, я ежедневно давал несколько уроков. В ту семью я являлся примерно в три часа дня. Некоторое время сидел в гостиной — ждал, когда меня пригласят обедать (обед входил в условия оплаты моего труда). Обычно рядом со мной сидели на софе какие-то люди. В основном это были не евреи — важные господа, чиновники. На меня они не обращали внимания: «Ах, это учитель!» Я тоже меньше всего думал о встречах в гостиной. Гораздо больше меня волновала моя пятнадцатилетняя ученица. После обеда мы занимались математикой: мне так мешали сосредоточиться ее круглые коленки… Только много месяцев спустя я догадался спросить девушку о странных посетителях их квартиры. Ответ был простодушен — меня в этом доме ничуть не стеснялись: — Они специально приходят к нам покурить. Мама дает им что-то, от чего становится хорошо». _____________________ Наш диалог (3 сентября 90 г.). — Моя соседка — молодая еще женщина — призналась мне, что спала раньше со своим отцом. Когда тот был моложе. — О чем же вы спросили ее? — О том, какие они вели разговоры в постели. — И что же… — Не помнит. Ничего не помнит. А, может, они молчали. Для того, чтобы говорить в подобной ситуации, нужна полная свобода от морали, точнее — новая мораль. ___________________ …Спустя полвека ему все более и более интересна врач из Талды-Кургана. Когда-то во время войны «…Очень симпатичная женщина — настоящая русская красавица. Она щупает мой пульс, слушает сердце, смотрит горло…Что-то спрашивает. Мой акцент, мой плохой русский язык (я ведь его никогда не учил) вызывают вопросы: — Откуда вы? Из Литвы? Где это — Литва? Ну и начинаю рассказывать. Мол, это не так далеко от германской границы. — Так вы знаете немцев? — Конечно. И даже очень хорошо. В нашем городке жило много немцев. Кстати, немцем был и самый лучший мой друг юности. — Так что же это за народ? — Вспомните сами. Немцы дали миру Канта, Бетховена, Баха…Но вот пришел Гитлер…» А потом она смазывала Спустя полвека — …Скорее всего та врач была хорошей русской женщиной, патриоткой. И, наверное, гордилась тем, что выполнила свой долг — помогла фронту, приблизила победу. ______________________ Интересен ли себе он сам? Очень! Особенно в моменты кризиса, растерянности. И конечно, становления. 10 декабря 90 г. Наш разговор начинается с его вопроса: — Вы спрашивали меня, где же подлинное мое лицо? Это по поводу смены поз на фотографиях, перемены «ролей», вечной «игры»… Продолжает: — Суть, существо индивидума — от Бога. Но вот проблема: человек не знает себя. Он сам для себя — закрытая коробочка. Всю жизнь хочет ее открыть. Понять: «Кто же я такой?» И человек ищет себя — развивает, формирует. — А может, при этом и губит? — Может быть, и губит. Он ведь не знает, в какую сторону идти. Ищет. — Надо прислушаться к себе… — Обязательно! Да только не каждый умеет… Мне, на первый взгляд, легче. Я пишу пьесу, в которой действует приблизительно десять персонажей Я рассматриваю их, ищу их лицо. И — одновременно — ищу свое… А фотографии? Это пробы. Может, истинна та. А может, другая. Или эта? Бог знает! Я — не знаю. — Но фотографии эти так далеки друг от друга! — Что ж… Я словно в джунглях. Теряюсь… Это трагический процесс — искать себя. Он сознает многоликость, многослойность человеческого существа. Потому добавляет: — Если бы верна была одна фотография, портрет был бы слишком мелок. Внешне, может, это выглядело бы твердостью, определенностью натуры: «Глядите, вот я каков!» Но это был бы обман. __________________ С такого интереса к человеку и начинается писатель. Скажу больше: настоящий писатель. Но свои наблюдения |
||
|