"За тайнами Плутона" - читать интересную книгу автора (Обручев Владимир Афанасьевич)

Часть II. Ангел Смерти

Быстро пролетели четыре года и принесли молодым супругам больше горя и печали, чем радостей; только первые месяцы совместной жизни в столице протекали благополучно, и Варя чувствовала себя на седьмом небе, устраивая свое гнездышко, знакомясь с достопримечательностями столицы, посещая не виданные никогда театры, вступая в общение с товарками на курсах, упиваясь лекциями. Но в половине осени она начала уже чувствовать недомогание, которое вскоре объяснилось беременностью, оказавшейся в первой половине очень неприятной, доставлявшей Варе не только много мучений, но и мешавшей ей часто бывать на курсах, а тем более в театрах или в гостях. Только к весне ей стало легче, но пополневшая и отяжелевшая фигура все-таки заставляла ее сидеть больше дома. Тоня оказался не очень нежным мужем и под предлогом лекций, практических занятий, а также работы в подпольной организации часто оставлял жену одну.

В конце мая Варя родила довольно хилого и болезненного мальчика, и, конечно, супруги не могли везти его в далекий Красноярск на короткое летнее время; пришлось провести лето на даче в окрестностях столицы, и Варя посвящала ребенку, которого сама кормила, почти все свое время. Она была привязана к дому и могла отлучаться только на короткое время, а Тоня часто уходил на далекие прогулки, на охоту и рыбную ловлю, ухаживал за другими дагницами, не связанными младенцами, и Варя опять-таки часто оставалась одна. Она часто жаловалась, что ребенок совершенно перевернул все ее планы жизни в столице, в которые этот новый член семьи не входил, так как ей почему-то казалось, что у нее не будет детей, несмотря на пророчество кукушки. Но он явился, и приходилось отдавать ему и свое время, и свои силы, и свою любовь и заботу, отнимая все это от мужа, которому скоро надоело помогать при купании, пеленании, лечении и слушать писк. Таким образом, отношения между молодыми супругами, расхоложенные тяжелой беременностью Вари, мало поправились за лето; бывали и маленькие сцены ревности, упреки и слезы, после которых Тоня на некоторое время становился более внимательным и чаще оставался с женой.

То же продолжалось и осенью в городе: Варя была связана ребенком, который часто хворал, а почти все остальное время должна была отдавать занятиям на курсах, чтобы наверстать пропущенное за прошлый год и не отстать от товарок. Тоня также усиленно занимался, чтобы весной кончить курс. Но внезапно стряслась беда, которую он должен был ожидать, так как не прерывал сношений с нелегальными кружками и принимал участие в их работе; в конце января его арестовали, и он просидел больше двух месяцев в доме предварительного заключения; Варя осталась на свободе, так как благодаря беременности и ребенку еще не успела увлечься нелегальной деятельностью.

На свиданиях с ней Тоня поговаривал, что его скоро вышлют в отдаленные места Сибири, и она скрепя сердце начала уже готовиться к отъезду; и вот неожиданно перед пасхой ее муж явился домой — он был освобожден, и ему даже разрешили держать выпускные экзамены. Вскоре после этого тяжело заболел и в начале мая умер их ребенок. Его смерть возвращала Варе прежнюю свободу, но молодая мать была тяжело потрясена и в своем горе не обратила внимания, что Тоня после тюрьмы сделался каким-то странным, старался избегать разговоров с женой и очень часто исчезал из дома. Впрочем, Варя вскоре после смерти ребенка уехала за границу лечиться вместе с отцом, прибывшим из Сибири с той же целью. Тоня не мог ее сопровождать, так как у него выпускные экзамены затянулись до половины июля, а затем его вызвали в Красноярск к тяжело заболевшему отцу; это была первая продолжительная разлука молодых супругов.

Осенью они опять съехались; Тоня остался служить в столице в ожидании окончания Варей учения и причислился кандидатом к окружному суду; Варя с увлечением принялась за занятия, которым уже ничего не мешало. Но отношения между супругами оставались уже слегка надорванными тяжелым минувшим годом, и безмятежное счастье первых месяцев брака больше не возвращалось. Тоня привык проводить время без жены и под предлогом занятий в суде по утрам и партийной работы по вечерам часто исчезал надолго. Варя не раз случайно узнавала, что он был не там, где указывал, а в немецком клубе и что он играл в карты. Сначала это обстоятельство вызывало объяснения и слезы, но затем Варя убедилась, что в результате муж становится только более скрытным, и оставила его в покое, возложив надежды на недалекое будущее, когда им предстояло вернуться на родину и найти там много живого и неотложного дела. Иногда к Тоне приходили личности, которые ни по своей внешности, ни по манерам не могли быть его сослуживцами и вообще казались подозрительными. Но муж уверял, что это партийные деятели из мастеровых, и Варе приходилось этому верить, так как Тоня действительно занимался партийной работой. Сама Варя, желая скорее и без помехи кончить курс и работать на родине, нелегальной деятельностью в столице не занималась, а только поддерживала некоторые сношения с членами партии ради будущих связей.

Так прошли еще два года без особых происшествий; отношения между Варей и ее мужем не улучшились; по внешности они были хорошие, но в них не было ни прежней теплоты, ни взаимного полного доверия первых месяцев брака. Тоня хлопотал уже о месте в Сибири, и, когда Варя была еще занята экзаменами, он получил назначение в Красноярск и собирался уехать туда недели на три раньше жены, чтобы не пропустить срок для явки.

Последние дни перед отъездом Тоня проводил вне дома под предлогом разных заказов, покупок, прощальных визитов и ликвидации партийных дел. Уезжать нужно было утром; накануне Тоня целый день отсутствовал и вернулся уже под вечер. Дома он нашел телеграмму, в которой его извещали, что его мать тяжело заболела и что если он хочет застать ее еще в живых, то должен ускорить свой приезд. Тоня предполагал ехать от Тюмени до Томска на пароходе и приноровил отъезд из столицы ко дню отхода парохода из Тюмени; теперь же приходилось оставить этот план и ехать через Западную Сибирь кратчайшим путем на лошадях, что давало возможность при спешной езде выиграть два — три дня сравнительно с пароходом. Но можно было выиграть еще сутки на волжских пароходах, выехавши из столицы не утром на следующий день, как предполагалось, а немедленно, вечером. Оставалось только экстренно уложиться, так так почти все было уже приготовлено, а не готовое или забытое могла затем привезти Варя.

Так и сделали, и Тоня успел еще попасть на вокзал к отходу последнего поезда.

На следующее утро Варя, собирая старое платье, оставленное ее мужем для продажи татарину, и осматривая карманы, чтобы убедиться, не остались ли в них деньги или письма, нашла в пиджаке, который Антон носил последнее время, старую, потрепанную записную книжку. Желая узнать, оставлена ли книжка как уже ненужная, Варя начала ее перелистывать и среди разных полустертых записей вдруг наткнулась на адреса нескольких конспиративных квартир, которые были ей известны.

«Какой неосторожный, — подумала она, — разве можно держать такие адреса в записной книжке, которую можно потерять, которую могут найти при обыске…»

Это обстоятельство заставило ее заняться более внимательно изучением содержания книжки, которую теперь становилось опасно везти с собой, а уничтожить, не спросивши мужа, было нельзя.

Кроме большого количества адресов, даже с фамилиями, ей преимущественно незнакомыми, но и фамилиями нескольких крупных партийных деятелей, она нашла реестр, озаглавленный: «получения от Жанны». В этом реестре с пометками года, месяца и дня был приведен ряд чисел от 50 и до 500 рублей. Варя заметила, что эти «получения» касались только последних двух лет, но были почти ежемесячные. Это обстоятельство очень заинтересовало молодую женщину; она знала, что со времени смерти отца Тоня из дома денег больше не получал, а, наоборот, к праздникам сам посылал матери небольшие суммы. Она знала также, сколько жалованья получал ее муж за службу в суде, но «получения от Жанны» намного превышали скромное жалованье кандидата и за два года составили около четырех тысяч пятисот рублей.

Сообразив все это, Варя побледнела, и руки у нее похолодели и задрожали при мысли о том, что ее муж связался с какой-то Жанной и даже брал у нее крупные суммы, то есть поступил к ней на содержание. Супруги Ваньковские жили скромно; жалованья мужа и субсидий отца Вари на эту скромную жизнь было достаточно; на экстренные расходы — как во время болезни ребенка, поездки за границу — отец присылал всегда отдельно. Следовательно, семейные нужды не могли заставить Тоню искать какие-либо посторонние источники дохода. Значит, это были деньги секретные, неизвестные Варе, скрытые от нее и, очевидно, нужные на какие-то секретные надобности. Варя вспомнила игру в клубе, случайно дошедшую до ее сведения, вспомнила частое позднее возвращение мужа домой в не вполне трезвом состоянии, в чем она убеждалась не раз, когда ей случалось просидеть за книжкой до его возвращения. Все это она вспомнила, сопоставила с получениями от Жанны и задрожала от негодования, к которому присоединилась безотчетно для нее самой и доля ревности.

— Такая низость! — прошептала она. — Связался с какой-то француженкой, должно быть, старой, которая покупает его любовь; а свою выручку он проигрывает в карты и пропивает… Но эта мысль была так чудовищна для Вари, все еще верившей в любовь и верность мужа, несмотря на его видимое охлаждение к ней за последние два года, что молодая женщина не поверила своим предположениям и начала еще тщательнее пересматривать записи книжки в надежде найти разъяснение «получений от Жанны», не оскорбительное для ее любви.

Наконец среди адресов, заполнявших целые странички, в большом количестве зачеркнутых и с пометками «умер», «уехал», «сослан», она нашла полустершуюся загадочную запись: «П. П. удалось бежать с К.; узнать, где он скрывается, и сообщить Жанне».

Эта запись навела Варю на мысль, что Жанна имеет отношение к партии и что, может быть, все эти «получения от Жанны» были просто деньги для партийной работы, жертвуемые разными сочувствующими людьми.

При этой мысли сердце Вари радостно забилось, и она продолжала поиски, чтобы получить еще доказательства невиновности мужа в измене. Но больше ничего интересного не попадалось, и она хотела уже отложить книжку в сторону, как вдруг из карманчика ее обложки высунулся угол бумажки. Варя развернула ее — она была не помятая и не загрязненная, очевидно вложенная недавно, и на ней была запись свежими чернилами, содержавшая несколько адресов, среди которых сразу бросились в глаза слова «Илларион Элпидифорович». Варя вспомнила, что так зовут жандармского ротмистра в Красноярске, о котором ей недавно писала подруга, что он начал сильно притеснять политических ссыльных в городе; адрес его на бумажке был указан красноярский, хотя город не был назван, как не была названа фамилия ротмистра. Рядом стоял другой адрес с отметкой «канцелярия», и Варя узнала, что это адрес жандармского отделения, находившегося наискось от гимназии, где она училась, и известного ей с детства. Еще несколько сибирских адресов ничего не говорили Варе, и только один обратил на себя ее внимание: «Ив. Петр. Железнов, смотритель в Александровском централе».

Все эти сведения могли быть нужны для партийной работы, хотя в этом случае хранить в записной книжке такие из них, как о смотрителе центральной каторжной тюрьмы, через которого, очевидно, можно было завести сношения с заключенными, было крайне неосторожно со стороны Ваньковского.

Таким образом, изучение записной книжки мужа вызвало в душе молодой женщины ряд мучительных вопросов, на которые она не находила определенного ответа; все можно было объяснять так или иначе.

Варя сидела еще в глубоком раздумье с книжечкой в руках, когда в прихожей раздался звонок и прислуга принесла ей телеграмму от мужа, поданную ночью в Бологом. Тоня писал: «Забыл кармане пиджака записную книжку крайне нужными адресами вышли немедленно почтой Красноярск востребования. Обнимаю. Антон».

Подписавши расписку, Варя сама понесла ее в прихожую, чтобы отдать рассыльному, и увидела рядом с последним какого-то молодого человека, очевидно вошедшего без звонка, так как дверь была полуоткрыта. Когда расссыльный вышел, молодой человек, поклонившись Варе, спросил ее:

— Могу ли видеть Антона Антоновича?

— Он, к сожалению, вчера уехал в Сибирь, — ответила Варя.

— Не может быть! — воскликнул посетитель. — Ведь господин Ваньковский должен был выехать только сегодня в обед?

— Совершенно верно, но он получил телеграмму от матери, и пришлось экстренно собраться и выехать вчера вечером.

Незнакомец задумался, затем спросил:

— Позвольте узнать, вы будете его супруга?

— Да, я его жена.

— И едете вслед за супругом в Красноярск через две недели?

— Так, но откуда вы это знаете?

— Мы многое знаем… В таком случае не будете ли так добры увезти вашему супругу и передать в собственные руки этот пакетик?

С этими словами молодой человек вынул из кармана и подал Варе сероватый конверт с красной печатью.

— Но почему же вы не пошлете это письмо по почте, оно бы получилось гораздо раньше моего приезда, — спросила Варя.

— Такие письма по почте не посылают, мадам, — ответил незнакомец с улыбкой. — Вы, конечно, знаете, где служит ваш супруг — я должен был передать эти секретные справки ему лично. Господину полковнику день отъезда господина Ваньковского был известен точно, и он велел мне заготовить эти справки и доставить на дом к отъезду.

Варя только сказала: «Да, да!»

— Так я могу быть уверен, что вы их передадите супругу? Иначе мне достанется за опоздание, хотя я и не виноват в преждевременном выезде господина Ваньковского.

С этими словами посетитель передал Варе пакет, поклонился и исчез за дверью.

Варя держала конверт с печатью в руках и стояла, словно окаменевшая, на том же месте в прихожей. Когда странный посетитель упомянул секретные справки и полковника, в глубине ее мозга мелькнула страшная догадка и теперь постепенно принимала все более и более ясные очертания.

— Но не может быть, ведь это чудовищно! — шептали ее побелевшие губы, а глаза впивались в запечатанный конверт, содержавший, конечно, страшную разгадку. На конверте была только надпись: «А. А. Ваньковскому в собственные руки», внизу карандашом был приписан адрес.

— Что же мне сделать, что мне сделать, чтобы узнать правду относительно Тони? Жанна, деньги, полковник, адреса жандармов… Боже мой, что все это значит?!

«Вскрой конверт, тогда узнаешь», — сказала себе Варя, но не решилась привести это в исполнение. Ведь эти секретные справки могли быть от товарищей по партии; может быть, комитет предлагал Тоне в Сибири такое дело, о котором даже его жена не должна была знать ради успеха предприятия.

«Но при чем тут Жанна, что это за Жанна?» — И опять ревнивые подозрения сжимали сердце Вари, а с другой стороны, вставал жандармский полковник; сопоставляя то и другое, вспоминая кое-что из поведения мужа за последние два года, несчастная женщина приходила к выводу, которому все-таки не хотела верить, — ее муж поступил на службу к жандармам в политический сыск, чтобы получать деньги, которые тратил на картежную игру и на содержание какой-то Жанны.

«Это нельзя оставить без разъяснения, не ради меня только, но ради товарищей», — подумала Варя. И ей пришла мысль обратиться к старому и опытному партийному деятелю, известному ей по отзывам с лучшей стороны. Если ему рассказать все, показать записную книжку и пакет, он сумеет распутать это таинственное дело; если подозрения окажутся напрасными — тем лучше, Тоня о них и не узнает. Но если Тоня действительно сыщик, предатель…

И при этой мысли сердце Вари мучительно сжалось, но брови сдвинулись, глаза гневно сверкнули.

— По крайней мере я не останусь его сообщницей в глазах товарищей, так как выведу его на чистую воду! — докончила она свою мысль твердым голосом, вспомнив клятву, произнесенную в день бракосочетания на гранитном столбе.

Варя начала было одеваться, чтобы уйти из дома, но вспомнила, что находка записной книжки прервала ее поиски в карманах старого платья мужа; эти поиски нужно было кончить, — может быть, найдется еще что-нибудь!

Действительно, во внутреннем кармане старого сюртука она нашла несколько гектографированных прокламаций, изданных по поводу волнений в университете и призывавших студенчество к объединению. Но эта находка значения не имела, а больше Варя не нашла ничего. Собираясь уже уходить, она заметила телеграмму мужа, брошенную на стол.

«Необходимо ему ответить», — подумала она, потому что записная книжка, быть может, будет задержана на несколько дней для разъяснения дела.

Она присела и быстро набросала мужу короткое письмо в Красноярск, в котором извещала, что пиджак она уже успела продать татарину, не обыскав его карманов, но что она примет все меры, чтобы найти этого татарина, известного прислуге, и вернуть от него записную книжку; но поиски потребуют нескольких дней, которые нужно потерпеть.

Наконец, Варя, захватив записную книжку, пакет и телеграмму мужа, вышла из дома. Она отправилась сначала по одному конспиративному адресу, где ее хорошо знали и дали ей адрес другой квартиры, на которой ей уже после маленького допроса указали адрес того лица, кого она искала. Этот старый вожак жил в столице нелегально и часто менял квартиры; узнать его адрес было нелегко, и осторожность требовала, чтобы не всякий, желавший его видеть, мог добиться свидания, а только тот, в ком товарищи были вполне уверены, что он не только не предаст, но и не проболтается случайно. Хотя Варя и не была деятельным работником партии, но имела вполне хорошую репутацию надежного товарища, так что узнала адрес Никона Серого, как звали в партии нужного ей человека.

Серый жил в одном из огромных домов на Садовой улице между Гороховой и Сенной, в квартире портного-штучника, занимая совершенно обособленную комнату с отдельным выходом на черную лестницу. Штучник был свой человек и очень внимательно, даже с подозрением, осмотрел Варю, когда она пожелала видеть его жильца; он переспросил ее два раза, кого она хочет видеть и кто ей сообщил адрес, и, только убедившись, что она не сбилась в фамилиях и адресах, провел ее к Серому.

Варя встречалась с этим руководителем партии раза три в прежнее время, и он произвел на нее сильное впечатление как своей внешностью природного вождя, так и разговором; потому она и решилась обратиться к нему для разъяснения мучительной загадки. Серый сейчас же ее узнал и спросил о муже, о курсах, поздравил с предстоящим окончанием и наконец сказал, усаживая посетительницу в старое и просиженное кресло возле своего рабочего стола:

— Я слышал, что ваш муж хочет перевестись на службу в Сибирь. Вы тоже пойдете с ним в добровольную ссылку?

— По этому вопросу я к вам и пришла за советом, вы один можете разъяснить мои сомнения, мои подозрения относительно мужа…

Серый несколько удивленно взглянул на свою собеседницу и спросил:

— Вы боитесь, что муж изменяет вам?

— Если бы дело было только в этом, я бы не стала занимать ваше время. Нет, я боюсь, что дело гораздо хуже, слушайте…

И Варя, волнуясь и останавливаясь, изложила ему все открытия и происшествия после отъезда мужа, показала телеграмму, записную книжку и пакет, принесенный неизвестным; в книжке она обратила внимание Серого на записи, показавшиеся ей подозрительными, особенно на адреса конспиративных квартир и жандармов, а рубрику «получений от Жанны» отметила только вскользь.

Серый выслушал ее очень внимательно, задал несколько вопросов об образе жизни Ваньковского за последние годы и его знакомствах, рассмотрел записи книжки и задумался. Сопоставив некоторые записи с событиями в жизни партии и подводя итоги всему, что он узнал, опытный деятель почти не сомневался в измене мужа Вари; но, видя ее волнение, читая в ее глазах глубокую скорбь, он постарался поддержать молодую женщину, внушив ей некоторую надежду и оттянув решительный ответ.

— На расследование этого дела нужно время, — сказал он. — Обвинение слишком тяжкое, шутить такими вещами нельзя. Я надеюсь, что все разъяснится к лучшему. Не падайте духом, ваши силы нужны вам для окончания экзаменов.

— Что же мне делать сейчас? — спросила Варя. — Неужели я уйду, не получив разъяснения?

— Вы говорите, что через две недели, покончив с экзаменами, должны уехать в Сибирь к мужу и увезти ему этот таинственный конверт и записную книжку? Да? Так вот мой совет и моя покорнейшая просьба: забудьте на эти две недели о происшедшем — займитесь учебниками до одурения, кончайте курс, чтобы быть самостоятельной. А я за это время займусь разъяснением вопроса… Не теряю надежды, что подозрения по поводу измены нашему делу окажутся несостоятельными…

— Отчего же вы не вскроете конверт? — вскричала Варя. — Может быть, все разъяснится сразу и всякое расследование окажется излишним!

— Может быть, да, а может быть, нет, дорогая.

И, взяв из ее рук конверт, он тщательно рассмотрел сургучную печать. Кроме желания дольше сохранить в душе молодой женщины надежду на благоприятное разрешение загадки и веру в невиновность мужа, Серый имел в виду еще необходимость немедленно принять меры, чтобы связи предателя были раскрыты и ему самому пресечена возможность вредить дальше делу партии. Между тем можно было опасаться, что Варя, узнав правду теперь же, в своем отчаянии сделает какой-нибудь безрассудный поступок, который спутает все планы, позволит предателю скрыться или, наоборот, выдать всех, кого он еще до поры до времени не выдавал.

Вот почему необходимо было оттянуть решительный ответ и оставить Варю в неизвестности.

— Видите ли, — сказал Серый, — этот конверт нужно вскрыть совершенно незаметно, чтобы адресат мог затем получить его и не догадаться, что кто-нибудь прочитал его переписку. Подумайте только: если ваш муж не виновен — каково было бы ему узнать, что вы и мы заподозрили его в предательстве, изучали его записную книжку, вскрывали письма! У нас это так не делается. Нужно незаметно убедиться в вине или невиновности человека, а не мучить его подозрениями, слежкой, может быть, неосновательными. Вскрыть незаметно этот конверт может только искусный в таком деле человек и при помощи некоторых приспособлений, которых у меня нет. Я должен отправиться к этому человеку довольно далеко.

— Но это продолжится день, много два.

— Может быть, и дольше. Кроме того, некоторые записи в книжке, которые кажутся вам такими страшными, могут оказаться совершенно невинными, но для разъяснения их придется наводить справки у разных лиц. Затем — содержимое этого пакета также может потребовать разных справок. Словом…

— Словом, вы хотите измучить, истомить меня неизвестностью. Ведь возможна двойная измена — партии и мне.

— Будем надеяться, что окажется только одна измена или даже ни одной, — ответил Серый. — Поверьте, что я приложу все усилия, чтобы дать вам ответ как можно раньше. Две недели — это крайний срок. А вы отбросьте пока всякие скверные, мучительные мысли и держите экзамены; это будет полезно вдвойне — и курс кончите, и не будете волноваться, строить всякие догадки, ломать себе голову и трепать нервы.

— Постараюсь исполнить ваш совет, хотя мне уже не удастся отделаться вполне от мысли, что мой муж, может быть, предатель, — сказала Варя, вставая.

— Только, пожалуйста, ни слова, ни намека вашему мужу о происшедшем — ради его спокойствия, если он не виновен, ради успеха расследования, если он виноват. Пишите ему о своем здоровье и об экзаменах и покороче, чтобы случайно не выдать себя.

— Но ведь он телеграммой просит выслать ему записную книжку немедленно по почте. Я уже написала ему, что продала пиджак с книжкой татарину, которого разыскиваю.

— Продолжайте в том же духе. Через несколько дней сообщите, что татарин нашелся, но что пиджак он перепродал и обещает найти покупателя и отобрать у него книжку. Потом можно написать, что книжка нашлась, но что вы едете вскоре сами и привезете эту драгоценность с собой.

— Тяжело так лгать своему мужу, — заметила Варя со вздохом.

— На партийной работе ради успеха дела приходится кривить душой, — ответил Серый, провожая гостью к двери. — Итак, самое позднее через две недели я сам или кто-нибудь по моему поручению, конечно, лицо вполне надежное и скромное, доставит вам книжку и пакет и даст все разъяснения, укажет, что делать. А пока желаю вам успешного учения. Мужайтесь, партийный работник не должен падать духом даже в самые критические моменты своей жизни. До свиданья.

И он крепко пожал Варе руку и тихо запер за ней дверь.

Для Вари потянулись тяжелые дни. Приходилось напряженно учиться, прочитывать и запоминать сотни страниц, а в голову назойливо врывалась мысль, что любимый человек оказался подлецом, двойным предателем, оплаченным шпионом. Варя успокаивала себя надеждой, что все разъяснится к лучшему, что подозрения необоснованны, но все-таки ее честная душа альтруистки, ее чистая душа верной и любящей женщины тяжело страдала от ужасной мысли о возможности измены мужа. Подчас трудно было учиться, но Варя работала и хотя с грехом пополам, но сдала все экзамены, последний даже днем раньше, чем предполагала, так что имела возможность приготовиться к отъезду, закупить кое-что, побывать кое-где в последний день в ожидании прихода Серого, о котором она была уже извещена письмом за несколько дней.

Она вернулась домой за полчаса до назначенного срока и стала укладывать свой чемодан, стараясь не думать о предстоящем свидании, которое могло перевернуть всю ее жизнь вверх дном.

Наконец раздался звонок, и в комнату вошел незнакомый мужчина высокого роста, но несколько сутулый; он представился Варе в качестве товарища Рыжова и сказал:

— Принес вам письмо от Никона. Прочитайте, а потом побеседуем.

Рыжов передал письмо, а сам сел в стороне и отвернул голову к окну.

Варя быстро разорвала конверт.

«Дорогая Варвара Гавриловна, — писал ей Серый. — Извиняюсь, что не явился лично, как хотел непременно сделать. Но мое убежище стало известным, и пришлось скрыться в другой город. Я посылаю Вам человека вполне надежного, который поможет в беде.

А беда действительно не малая. Ваш муж, как Вы знаете, два года назад был арестован и просидел несколько месяцев в предварилке. Одиночное заключение и допросы жандармов подействовали на него угнетающим образом, и он проговорился и кое-кого неосторожно подвел. Но затем жандармы сумели, вероятно, убедить его, что все равно репутация его испорчена, а потому лучше поступить к ним на службу; обещали, конечно, полное освобождение от наказания и хорошее жалованье. Он согласился, его выпустили и дали кончить курс. Сначала он был агентом малодеятельным и вредил нам редко и немного; но постепенно или сам вошел во вкус предательства, или жандармы нажали на него, угрожая разоблачением, и его работа сделалась интенсивнее.

Мы имеем теперь полное основание приписывать его предательству неудачу нескольких хорошо организованных покушений, провал двух типографий и арест десятка крупных и мелких работников революции. Эти неудачи возбудили в свое время сильные подозрения, но, к сожалению, не против их виновника, а против других лиц — до того мы были уверены в преданности Ваньковского делу партии. В одном случае даже заподозрили Вас, так как Вы через мужа могли иметь сведения и могли неосторожно проболтаться где-нибудь.

Возвращаю Вам записную книжку и пакет. Из первой мы скопировали все важнейшие улики. Партийный работник, всегда могущий ждать обыска и ареста, не носит в записных книжках адресов товарищей, квартир, а выучивает их на память; Ваш муж этой предосторожности не соблюдал, потому что ареста не боялся. В его книжке мы нашли много очень важных адресов, частью уже устаревших, но также и современных; теперь, конечно, и эти устарели, потому что мы приняли свои меры. Были также адреса сыщиков, жандармских офицеров и чиновников Третьего отделения.

«Получения от Жанны» — это скорее всего жалованье за предательство, которое он почему-то тщательно регистрировал.

В пакете оказался целый ряд справок о месте жительства и фамилиях сыщиков и жандармов в Красноярске и вообще в Енисейской области, где Ваньковскому предстояло развернуть свою деятельность; были также фамилии и адреса политических ссыльных и общественных деятелей этой области, за которыми, очевидно, нужно было устроить надзор. Нам часть этих сведений будет очень кстати, так как позволит сильно обезвредить сыск в Енисейском крае на некоторое время.

Не имею права скрыть от Вас, дорогой товарищ, что в деле замешана и женщина, именно хористка итальянской оперы, на которую Ваньковский, очевидно, тратил деньги, получаемые от жандармов. В записной книжке оказалось несколько ее адресов — она часто меняла квартиру, и один из наших сумел от нее выведать о ее связи. Эта женщина была очень возмущена, узнав, что ее покровитель уехал в Сибирь, не предупредив ее, и грозила, что поедет туда за ним.

Мне, конечно, не нужно тратить много слов, чтобы убедить Вас в моем искреннейшем сочувствии Вашему великому горю. Но я должен от души поблагодарить Вас за то, что Вы не скрыли от нас случайную находку, которую свободно могли отправить мужу или бросить в печку. Передав разъяснение дела мне, Вы оказали партии громадную, скажу даже, неоценимую услугу.

Я слышал о Вас как энергичной женщине, желающей работать в Сибири на пользу нашего дела. Как старый, закаленный в боях революционер, позволяю себе дать Вам искренний совет: вырвите без колебаний, без сожаления из своего сердца того, кто совершил двойное предательство, чтобы покончить с ним раз навсегда. Не думайте о компромиссах — они погубят только Вас самих и ничему не помогут. Мужайтесь и посвятите себя общественной и партийной работе — в ней Вы найдете утешение и забвение личного горя.

Если хотите, мы поможем Вам освободиться от власти мужа.

Еще раз спасибо и прощайте. Может быть, нам суждено еще встретиться. Письмо, конечно, истребите.

Ваш Н. С.».

В глубоком волнении Варя читала письмо; по временам невольные слезы набегали и туманили ей глаза, но она быстро, нетерпеливым движением руки смахивала их, чтобы не мешали читать.

За истекшие две недели молодая женщина уже значительно подготовила себя, вспоминая поступки и слова мужа, странные посещения и частые отлучки, сопоставляя все это с обнаружившимися после его отъезда данными. Конечно, в душе еще теплилась смутная надежда на то, что все объяснится к лучшему после расследования Никона, но эта надежда была очень слаба. Варя больше надеялась на то, что муж не изменил лично ей, но в его измене партии она была почти уверена; а эту измену она считала более важной и из-за нее разошлась бы с мужем — конечно, не без борьбы, не без страданий.

Теперь же, когда оказалось, что он изменял и ей, и изменял давно, ее чувство к нему, уже ослабевшее за последние два года, превратилось почти в ненависть. И слезы, набегавшие при чтении письма, были скорее слезами обиды, слезами сожаления о том, что она любила этого двойного предателя, чем слезами горя.

Дочитав письмо, она вытерла слезы и задумалась. Совет Никона — без колебаний вырвать предателя из своего сердца — был почти излишен; второй совет — найти утешение в работе — вполне отвечал ее намерениям. Предложение же освободить ее от власти предателя встречало в ее душе благодарный отклик.

Варя повернула голову к человеку, принесшему письмо, который все время незаметно наблюдал за ней, хотя, казалось, смотрел безучастно в окно.

— Я готова выслушать, товарищ, что решила партия относительно моего… — она остановилась на мгновение и затем продолжала, — бывшего мужа. Говорите без стеснения…

— Его приговорили к смерти, и только вы можете наложить veto на приговор, отсрочить его исполнение, сделать попытку заставить предателя отказаться навсегда от своей деятельности. Но, оттягивая исполнение приговора, давая осужденному возможность мстить, предать еще многих, вы рискуете нанести крупный ущерб нашему делу…

Варя вздрогнула, у нее потемнело в глазах, но она усилием воли овладела собой и сказала тихим, но твердым голосом:

— Я не препятствую исполнению приговора…

Все-таки силы на мгновение оставили ее, она побелела как полотно и откинулась к спинке стула, беспомощно опустив руки. Рыжов бросился к ней. Она прошептала:

— Пожалуйста, стакан воды из кухни.

Рыжов принес воду, и, когда Варя отпила несколько глотков и успокоилась, он спросил:

— Когда же вы едете в Красноярск?

Варя совсем забыла, что собиралась сегодня же уехать, что ее вещи уложены. Теперь эта поездка казалась ей совершенно не спешной, может быть, совсем ненужной. Она высказала это Рыжову.

— А как же возвратить записную книжку и пакет? Ведь это необходимо сделать, иначе Ваньковский почует недоброе и может наделать нам беды. Если вы не хотите ехать, то позвольте мне книжку и пакет, я поеду. Мне поручено уличить предателя…

— И устранить его, — прибавила Варя тихо.

Рыжов кивнул головой.

— Когда же вы хотите ехать?

— Могу быть готов завтра.

— Хорошо, зайдите ко мне завтра по дороге на вокзал. Я обдумаю и, может быть, поеду с вами.

Посла ухода Рыжова Варя, чтобы встряхнуться и не оставаться целый вечер одной в пустой квартире, отправилась гулять вместе со знакомой курсисткой, потом зашла к последней пить чай и вернулась домой уже поздно. Но спать ей не хотелось, да и нужно было обдумать создавшееся положение и решить, что делать в ближайшем будущем.

После отъезда мужа она постепенно продавала мебель и хозяйственную обстановку квартиры, подготовляясь к отъезду; в этот день утром унесли уже и ее кровать. Оставался только ломберный стол и два стула, которые купил сосед, с тем чтобы взять их после ее отъезда.

Варя провела половину ночи на стуле, облокотившись на стол и глядя в окно… Белая ночь постепенно окутала столицу своим покровом, но молодая женщина не зажгла свечи, а продолжала сидеть до тех пор, пока солнце поднялось на небе и под его лучами заблестели мокрые от росы крыши. Тогда она развернула на полу одеяло, прислонила подушку к чемодану, улеглась и заснула сейчас же крепким сном.

За ночь она пережила мысленно еще раз всю свою молодость со времени знакомства с Тоней; она вспомнила первые встречи на катке зимой, случайные свидания на улицах и в городском саду в длинные весенние вечера, затем экскурсии на столбы летом в обществе других гимназистов и барышень. После чудного лета, так быстро промелькнувшего, настала первая разлука, когда Тоня уехал в университет; но молодое горе скрашивалось нежной перепиской, и в следующее лето, во время одной из экскурсий на столбы, они объяснились и обменялись клятвами любви и верности. Переписка во время второй разлуки вперемежку со словами любви, уверенной во взаимности и смело смотрящей в глаза будущему, содержала уже рассуждения на политические и социальные темы и планы предстоящей деятельности на пользу ближних.

И вот Тоня второй раз вернулся на каникулы. Как хороша была первая прогулка на столбы, запросы кукушке, томительная ночь в шалаше, закончившаяся браком на вершине столба, в наряде молодой богини. Это была несравненная волшебная сказка, о которой Варя всегда вспоминала с бесконечной нежностью и с тихой грустью, что это миновало и не вернется никогда больше.

Вспоминались и другие встречи того же лета, свидания более чувственные и уже менее чистые, потому что молодая парочка узнала чары физической любви и жадно осушала кубок блаженства.

Потом последовал переезд в столицу — очаровательный, длинный путь вдвоем, продолживший медовый месяц до прибытия на место, где так приятно было устраивать себе гнездышко. Но затем пошли и неприятные воспоминания — мучительная беременность, тяжелые роды, болезненный ребенок, — все вместе перевернувшее жизнь, создавшее первое отчуждение от мужа, первую трещину в их любви, которая потом незаметно и медленно, но неуклонно расширялась и углублялась.

Вспоминался арест мужа, глубоко поразивший ее, затем болезнь и смерть ребенка, неожиданное возвращение мужа и его дальнейшее странное поведение, которое только теперь предстало перед Варей в надлежащем свете. Переживая мысленно последние два года, молодая женщина вынуждена была признаться себе, что ей давно уже следовало обратить серьезное внимание на отчуждение мужа, на его сомнительные знакомства. Тогда ей, может быть, удалось бы вернуть его себе, пока не стало поздно, и, во всяком случае, удалось бы гораздо раньше разоблачить его предательство и прекратить вред, который он наносил делу партии. А она, удрученная сначала смертью ребенка, затем углубившаяся в учение, ограничивалась слабыми упреками, небольшими слезами и, наконец, махнула рукой на поведение мужа, надеясь, что со временем перемена места и обстановки вернут его к ней.

Все эти соображения привели ее к выводу, что она до известной степени также виновата в том вреде, которое предательство мужа нанесло делу и членам партии. И это сознание заставило Варю наметить свое дальнейшее поведение в этом деле, чтобы хоть отчасти искупить свою небрежность. Устранение ее мужа кем-либо из членов партии не могло пройти незамеченным в глухом сибирском городе, где всякое новое лицо обращает на себя внимание; при отсутствии способов быстрого бегства из Красноярска исполнитель приговора рисковал своей жизнью, а свободой во всяком случае. Поэтому Варя пришла к убеждению, что она должна устроить так, чтобы не было дальнейших жертв для партии, чтобы предатель исчез каким-нибудь таким способом, который не обратил бы на себя внимания. План такого исчезновения уже наметился в ее голове, но ее участие в приведении плана в исполнение было неизбежно; это участие было для нее, конечно, невыносимо тяжело, но она решилась на него без колебаний, и это решение успокоило ее совесть.

Поэтому она спала крепко и проснулась поздно, встала спокойная, но с тяжелым чувством, словно в ее душе что-то окаменело и лежало там в глубине — тяжелое-тяжелое.

«Это пройдет, — подумала она, — когда я исполню свой печальный долг, мне станет легче». Она занялась окончательными приготовлениями к отъезду, и, когда в назначенный час Рыжов заехал за ней, он нашел ее совершенно готовой к путешествию, сосредоточенно-спокойной, молчаливой и грустной.

Таковой же она оставалась в течение двадцати дней пути — сначала по железной дороге до Нижнего, на пароходе до Перми, опять по железной дороге до Тюмени, на пароходе до Томска и, наконец, на лошадях до Красноярска.

Варя то читала, то лежала на диване каюты, то смотрела в окно на проплывавшие мимо нее леса и нивы, цветные обрывы берегов Волги, песчаные яры Камы, кудрявые сопки и синие дали Урала, пустынные берега Оби. Только в Томске она немного оживилась и во время переезда на лошадях в перекладной обсудила со своим спутником во всех деталях задуманный ею план. В Томске она получила письмо от мужа, который сообщал ей адрес нанятой им квартиры в Красноярске; мать он застал в живых, но она лежала без движения, разбитая параличом.

Наконец ободранная перекладная, везшая Варю и Рыжова, подкатила к подъезду домика на знакомой улице родного города; но не радостно забилось сердце Вари при виде этого домика, который мог бы быть уютным семейным гнездом, если бы жизнь сложилась иначе. Сердце ее забилось от волнения перед предстоящей неприятной встречей с мужем — изменником и предателем. К счастью, мужа не было дома; время было около полудня, и он, очевидно, был на службе. Варя нарочно не телеграфировала о времени своего приезда, чтобы ее не ждали и не встречали.

На звонок двери открыла незнакомая женщина. Ямщик втащил вещи. Варя простилась со своим спутником, который поехал в гостиницу, где должен был ждать вестей.

Часа через два вернулся домой Ваньковский, к встрече с которым Варя успела подготовиться. Она разыграла с грехом пополам радость свидания после разлуки, с внутренним содроганием приняла поцелуй. Она сейчас же достала из саквояжа записную книжку и пакет с красной печатью и отдала их мужу, чтобы отвлечь его внимание от себя. Увидев пакет, Ваньковский слегка побледнел и встревожился; он не думал, что его жена нашла интерес в изучении записной книжки, которая при беглом просмотре не представляла ничего загадочного, как он полагал, забыв о рубрике «получений от Жанны». Но пакет выдал бы его с головой, если бы Варя его вскрыла.

Поэтому Ваньковский торопливо, опустив глаза, спросил, как и от кого Варя получила пакет, и только после тщательного осмотра печати, убедившись, что она цела, успокоился. Он сейчас же ушел к себе в кабинет, где оставался некоторое время, очевидно читая полученную бумагу.

Во время обеда Варя больше молчала, а говорил ее муж, передавая свои дорожные приключения и городские новости. Между прочим он рассказал, что экскурсии на столбы сделались еще популярнее среди красноярцев и что даже приказчики, ремесленники и рабочие делаются ярыми столбистами.

Варя быстро воспользовалась этим оборотом разговора и сказала:

— Тоня, завтра воскресенье, отправимся на столбы… Мне бы очень хотелось начать нашу красноярскую жизнь с посещения этих мест, с которыми у нас связано столько воспоминаний!

Ваньковскому это предложение совершенно не улыбалось, и он стал отговаривать Варю, ссылаясь на ее дорожную усталость и на отсутствие подходящих костюмов, веревок, сапог и на необходимость быть в понедельник рано на службе. Но молодая женщина стояла на своем, парировала его возражения и обещала все устроить и приготовить, чтобы можно было выйти рано утром.

Пока муж отдыхал после обеда, она обошла нескольких старых знакомых, раздобыла веревку, плащи, котелок, зубья, подговорила несколько человек гимназистов и студентов также идти на столбы. Потом она успела сходить в гостиницу, где имела недолгий разговор с Рыжовым в его номере.

Вернувшись домой, она заявила мужу, что все устроено и что на рассвете нужно отправляться, а потому сегодня лечь спать пораньше.

— Я устала от тряски в перекладной и от беготни, — прибавила она.

Ваньковскому не особенно хотелось лечь и встать с петухами, но его жена не желала слушать возражений, и ему пришлось уступить ей.

«В первый и последний раз, — сказал он про себя. — В будущем мы покончим со столбами, столбистами и тому подобной ерундой. Пора уже остепениться».

К чаю пришли два сослуживца мужа, чему Варя была очень рада. Она напоила гостей чаем, а затем, когда они затеяли с Ваньковским длинный спор об уголовном деле, волновавшем в это время красноярцев, Варя незаметно ускользнула из столовой в спальню, быстро разделась и улеглась в кровать. Сердце ее билось до того громко, что она слышала его удары, несмотря на разговор в соседней комнате; Варя сжимала рукою грудь и старалась успокоиться и уснуть. Но мысль, удастся ли ей уклониться от объятий изменника, или придется ради успеха задуманного дела принести и эту жертву, не давала ей покоя. Ее нервы за этот день взвинтились до последней степени, и пришлось прибегнуть к сильной дозе валерианы, чтобы не разразиться слезами и истерикой. Закусив зубами платок и спрятав голову под одеяло, она долго лежала и наконец уснула.

Ее разбудили шаги мужа, вошедшего в комнату; он зажег свечу на ночном столике, тихо окликнул жену, она не отозвалась и не открыла глаз. Ваньковский не спеша разделся, лег, но свечу долго не тушил в надежде, что жена проснется от света и придет к нему. Но Варя лежала с закрытыми глазами и старалась дышать ровно и спокойно, что было не совсем легко, так как сердце колотилось от страха.

Наконец муж потерял надежду и со вздохом задул свечу. Варя успокоилась и скоро опять заснула, но спала тревожно, часто ворочаясь, просыпаясь и вслушиваясь в легкое похрапывание мужа. Как только сквозь щели ставен забрезжил рассвет, Варя проснулась окончательно, вскочила с постели и начала будить мужа. Это удалось не сразу; пришлось тормошить его, стаскивать одеяло, но Ваньковский только ворчал и посылал к черту все столбы и всех столбистов.

Наконец Варя придумала решительное средство — она спрыснула мужа водой. Это помогло, он очнулся, но рассердился и схватил Варю, бывшую еще в одной рубашке и не успевшую увернуться; в своем стремлении непременно поднять мужа, она позабыла о возможной опасности. А теперь было поздно — сильные руки привлекли ее на кровать.

Варя боролась, умоляла, говорила, что уже поздно, пора уходить, просила отложить до столбов, но получила ответ, что на столбах неудобно этим заниматься, мы уже не юнцы, как прежде.

— Если ты не уступишь сейчас, я на столбы совсем не пойду, — прибавил он.

Молодой женщине пришлось покориться.

«Это возмездие за ту роль, которую я на себя взяла! — подумала она, подчиняясь неизбежному с внутренним содроганием. — Но зато это в последний, последний раз…» — шептали ее дрожащие губы, уклоняясь от поцелуев.

Это непредвиденное происшествие задержало супругов, и, пока они оделись, снарядились и вышли из дома, солнце поднялось уже довольно высоко — шестой час был на исходе. Поэтому Варя предложила нанять извозчика до устья речки Лалетиной, куда можно было проехать на колесах. Ваньковский с радостью согласился.

Вскоре попался извозчик, и они поехали к перевозу, миновали Енисей и покатили по зеленым лугам правого берега. Утро было теплое и ясное, как четыре года назад, когда они так же шли на столбы. Но какая разница между тогда и теперь, думала Варя, сидя рядом с мужем, который слегка обхватил ее стан. Тогда она не шла, а порхала рядом с желанным женихом, летела навстречу молодой любви, все пело и звенело радостно в ее душе. Теперь она сидела, словно окаменевшая, возле того же человека, но как он был ненавистен, противен и чужд ей! А воспоминание о недавних ласках этого человека бросало Варю в дрожь, и она скрипела зубами.

Но взятую на себя роль нужно было довести до конца, чего бы это ни стоило, и Варя терпела прикосновение руки предателя и отвечала на его вопросы.

Тогда они шли пешком лугами, жаворонки взвивались из-под ног и летели вверх, трепеща крылышками и приветствуя небо и солнце своими трелями. Теперь они ехали по пыльной дороге, извозчик курил махорку и обдавал их вонючим дымом, а на ухабах колесо пролетки со стороны более тяжелого мужа, задевало за крыло, издавая неприятный, режущий визг.

Наконец, супруги доехали до Лалетиной, отпустили извозчика, навьючили на себя вещи и пошли по знакомой тропе, пройденной ими столько раз. Но Ваньковский шел равнодушно, позевывая, делая замечания о погоде, о предстоящих на суде делах. Для Вари же каждый шаг был пыткой, она шла точно на Голгофу, вспоминая минувшее и сопоставляя с настоящим и предстоящим еще впереди, не раз она останавливалась и отчаивалась в своих силах, боялась, что не сможет довести дело до конца, что муж заметит ее ненормальное состояние и поведет ее назад, в город.

Но вот впереди на той же тропе она услышала веселый говор, молодой смех, перекликиванье. Это шла компания столбистов, которых она подбила накануне. Собрав последние силы, Варя поспешила догнать молодежь и взяла под руку одну из девушек. Оказалось, что Ваньковский помнит кое-кого из компании; он начал расспрашивать о гимназических делах, учителях, разговор сделался общим, и Варя была избавлена от ужасного tet-a-tet с мужем и от опасности выдать себя ему.

На половине пути компания догнала одинокого человека — также, очевидно, столбиста, судя по костюму и снаряжению. Он шел медленно, большими шагами и как будто поджидал кого-то, останавливаясь по временам и оглядываясь. Когда молодая компания догнала его и он узнал Варю, он поклонился и сказал:

— Господа, я слышу, что у вас весело, а мне одному скучно. Позвольте присоединиться одинокому путнику, который, проезжая через Красноярск, захотел осмотреть ваши знаменитые столбы. Я еду в Читу на службу, моя фамилия Горбунов.

Молодежь не протестовала, назвала свои имена, все перезнакомились и пошли дальше. Новый попутчик старался держаться ближе к Варе; он вскоре заметил, что молодая женщина то краснеет, то бледнеет, часто закусывает губу и крепко опирается на руку девушки, в паре с которой идет.

Наконец пошел более крутой подъем к столбам по склону долины. Близился полдень, солнце сильно пекло, в воздухе сгущалась влага, извлеченная им из сырой травы лужаек, из болот и ручьев; становилось трудно дышать, и обильная испарина покрывала тело; из высокой травы, потревоженные столбистами, поднимались тучи комаров и жадно набрасывались на открытые части лица и тела; слепни и оводы мелькали в воздухе, стараясь прильнуть к людской коже и напиться свежей крови. Путники примолкли, отмахивались от докучливых насекомых, отирали струйки пота, вытекавшие из-под волос на лицо.

Новый столбист заметил, что Варя еле держится на ногах. Он быстро подошел к ней, взял ее под руку и повел, почти понес вверх. Когда они немного отстали от остальных, Варя благодарно взглянула в печальные глаза Рыжова и промолвила:

— Я все-таки слабая женщина и боюсь, что не доведу своей роли до конца…

— Мужайтесь, — шепнул он в ответ, — конец недалеко. Я буду все время вблизи вас.

Но вот сосны расступились, и столбисты вышли на поляну к балагану. Куда девалась усталость молодежи! Живо одни побежали за водой, другие развели костер, третьи развернули одеяла и разложили провизию. Пока несколько чайников закипали над огнем, все закусили, немного выпили, начались шутки, послышался смех. Варя постепенно оправилась, Рыжов заставил ее выпить водки, она повеселела и приняла участие в беседе.

После обеда часть компании улеглась в тени поспать или хоть поваляться. Ваньковский быстро захрапел, но Варя забывалась только на короткие мгновения. Рыжов сидел вблизи нее и молча, сосредоточенно курил сигару.

Когда свалил жар, снова началось чаепитие с обсуждением плана дальнейших действий. Молодежь собиралась лезть на второй, самый трудный столб, но Варя отказалась идти туда; ее муж этому очень обрадовался и сказал:

— Мы, старики, полезем на первый столб для начала.

— Тогда позвольте и мне, такому же старику, присоединиться к вам, — заявил Рыжов.

Ваньковские с удовольствием разрешили это. Молодежь с песнями потянулась через лес ко второму столбу, и, когда они скрылись из вида, Варя поднялась и предложила идти и своим спутникам. Оставив багаж в шалаше и захватив только веревку и свеженарубленные колышки, они отправились в другую сторону, обогнули подножие первого столба и начали подниматься. Ваньковский шел впереди, вспоминая дорогу, выступы и трещины, отмечая изменения их, сделанные временем и ногами столбистов. За ним шла Варя, а позади Рыжов.

Быстро они достигли верхнего уступа, с которого приходилось уже карабкаться по стене, пользуясь колышками. Во избежание несчастия нужно было лезть по одному, ожидая, пока передний не доберется до вершины. Ваньковский полез первый, чуть не сорвался в одном месте и крикнул Варе сердито:

— Я говорил тебе, что я отяжелел для столбов. Как хочешь, а на второй я не полезу!

Когда он исчез на вершине и спустил оттуда веревку, чтобы облегчить своим спутникам задачу, Рыжов сказал Варе:

— Вы оставайтесь здесь. Я полезу вперед и объяснюсь с ним один на один наверху. Позову вас, если понадобится.

Он ухватился за веревку и полез — сначала не особенно умело, но потом освоился — и также скрылся за выступом вершины. Варя, следившая за его восхождением с трепещущим сердцем и широко раскрытыми глазами, затем почти упала на камень и закрыла лицо руками. Сердце ее замирало, в ушах звенело, голова, казалось, готова была расколоться на части, и несчастная женщина сжимала руками виски.

Резкий, короткий звук выстрела, отдавшийся тройным эхом от соседних столбов, заставил ее вскочить на ноги; вся трепещущая, бледная, она смотрела наверх. Над выступом скалы показался Рыжов и медленно начал спускаться. Варе казалось, что он по временам не двигается с места и висит, уцепившись за скалу.

Наконец он очутился возле нее и опустился на камень, тяжело дыша. Одна рука его была окровавлена, и кровь стекала крупными каплями на розовый гранит и собиралась во впадине в виде маленького кораллового озерка.

— Он поранил вас! — прошептала Варя с тревогой.

— Нет, я разодрал себе руку о скалу, — ответил Рыжов. И, немного помолчав и отдышавшись, тихо прибавил: — Объяснение было довольно бурное. Он сначала отрицал все, затем, подавленный уликами, сознался и даже начал издеваться над партией. Тогда я прочел ему приговор. Он побледнел как смерть, закричал «помогите!», быстро выхватил револьвер и выстрелил в меня, но промахнулся — пуля пролетела над моей головой… Я нагнулся, схватил его неожиданным движением за ноги и сбросил с вершины… на ту сторону… в бездну…

— Боже мой, боже мой! — прошептала Варя, закрывая глаза рукой. Она просидела несколько минут в таком положении и тихо плакала. Страшное возбуждение последних дней наконец разрешилось слезами. Рыжов вынул платок и перевязал свою руку.

— Пора созывать молодежь на помощь, — сказал он, окончив перевязку и убедившись, что плечи Вари перестали вздрагивать и она немного успокоилась.

Рыжов вынул револьвер и сделал несколько выстрелов в воздух. Затем оба медленно полезли вниз, оставив веревку висеть на скале. Варя часто останавливалась и опиралась на Рыжова; она молчала, но слезы продолжали струиться из ее глаз.

Достигнув подножия столба, Рыжов отвел Варю в балаган, а сам обогнул столб с другой стороны, чтобы найти место, куда упал Ваньковский. С этой стороны столб поднимался высокой, почти отвесной стеной, окаймленной у подножия россыпью гранитных глыб; в промежутках между более мелкими глыбами, наваленными друг на друга кучами, кое-где поднимались крупные глыбы, словно большие могильные памятники. Камни были покрыты лишаями; кое-где росли молодые деревья. Здесь, на северной стороне, всегда было сыро и пахло плесенью.

Ваньковский лежал грудью на гранитной глыбе, ногами в промежутке между двумя другими. Он упал, очевидно, головой вниз, а затем скатился по откосу глыбы; череп с лицевой стороны был раздроблен, кровь залила все лицо и окрасила окружающий гранит.

Убедившись, что Ваньковский не дышит, Рыжов вынул из его крепко сжатой руки револьвер и выпустил из него оставшиеся пули; а затем вернулся к балагану, заметив место, где лежал труп.

Варя, сидевшая возле балагана, подняла на подошедшего Рыжова вопрошающий взор; спросить его она не решилась.

— Он убился сразу при падении, — сказал Рыжов, догадавшись. — Я вынул из его руки револьвер и стрелял, чтобы молодежь спуталась в счете выстрелов.

Прошел еще почти целый час в ожидании возвращения ушедших на второй столб. За это время Рыжов отыскал топорик среди вещей столбистов в балагане, вырубил две длинные и крепкие березовые жерди и привязал к ним одно из одеял.

Наконец гурьбой привалили молодые люди, спрашивая впопыхах, что случилось. Выстрелы застали их уже почти на вершине столба, и хотя они поспешили вернуться, но спуск занял немало времени.

— Господа, случилось большое несчастие, — сказал Рыжов, когда все собрались к балагану. — Мы втроем забрались на первый столб — сначала господин Ваньковский, потом я, наконец барыня. Она только что успела подняться на край площадки, когда ее супруг, стоявший на другой стороне у самого обрыва, вероятно желая помочь ей, резко повернулся, поскользнулся на гладкой плите и свалился вниз…

Послышались возгласы ужаса и вопросы:

— Ну, где же он, жив еще? Нужно бежать за помощью, привести доктора!

— В помощи господин Ваньковский уже не нуждается, — продолжал Рыжов. — Он сразу убился насмерть на каменной россыпи у подножия столба. Помогите поднять тело и принести сюда.

Вся компания ушла с носилками, кроме Вари, которая осталась в балагане, так как во время рассказа Рыжова упала в обморок; одна из девушек тоже осталась и приводила ее в чувство. Когда Варя пришла в себя, эта девушка побежала с двумя чайниками за водой.

Вскоре вернулась и печальная процессия с носилками, которые опустили на землю позади балагана. Затем стали обсуждать — нести ли тело в город или пригласить полицию на место происшествия; большинство высказалось за первое предложение, так как это было проще и скорее.

— В таком случае нужно составить акт теперь же, пока мы не забыли всех подробностей, — заявил Рыжов.

У него нашелся лист бумаги и карандаш; один из гимназистов взялся писать; изложили все происшествие, начиная со встречи всех трех отрядов столбистов на тропе и кончая поднятием мертвого тела. Варя подтвердила рассказ Рыжова об их подъеме на столб и прибавила, что она, занятая взлезанием на площадку, не видела, как поскользнулся и упал ее муж, и подняла голову, когда Рыжов что-то закричал и подскочил к ней, бледный от испуга. Убедившись, что упавший не зацепился за дерево или выступ скалы, а полетел вниз, они поторопились спуститься, давая выстрелы, чтобы созвать остальных на помощь. Когда они подошли к месту падения, их спутник уже не дышал.

Пока судили, рядили и писали, солнце уже спустилось за лес. Поэтому решили отложить перенос тела в город до утра, так как нести неудобные носилки ночью по лесной тропе было бы слишком трудно.

Поужинали без длинных разговоров — присутствие мертвеца связывало всем языки. Затем сейчас же легли спать, чтобы выйти завтра на рассвете и сделать трудный путь с ношей до наступления жары.

Ночь прошла спокойно. Когда между стволами сосен только что показались признаки приближающегося рассвета, все быстро поднялись, наскоро позавтракали и тронулись в путь. Впереди шли все девушки и Варя. Позади шли мужчины; их было восемь человек, так что устроили две смены; четверо несли носилки с мертвецом и менялись каждую четверть часа.

Так как мужчины с длинными носилками подвигались медленно по извилистой тропе среди леса и теряли время на смену, то женщины ушли вперед, чтобы нанять в первой попутной деревне телегу и выехать с ней навстречу печальной процессии. Благодаря этому вся компания уже к полудню успела добраться до города.

В тот же день кончилась тягостная процедура полицейского дознания о происшествии с освидетельствованием и вскрытием тела, после которого Рыжов немедленно уехал из Красноярска. С Варей он простился крепким рукопожатием и безмолвным взглядом, так как при этом были посторонние.

На следующий день состоялись торжественные похороны, на которые собралась масса горожан.

Варя мужественно перенесла тяжелые часы, когда она была центром всеобщего внимания и участия. Сейчас же после похорон она уехала в Енисейскую тайгу к отцу на прииск. Из вещей мужа она ничего не взяла, а обстановку квартиры поручила своим знакомым продать и деньги отдать матери Ваньковского. Последней были отосланы и все бумаги, найденные после снятия печатей с письменного стола. Но в этом столе Рыжов и Варя, приехавшие в город ранее прибытия тела, успели сделать быструю ревизию еще до появления полиции.

Гибель молодого столбиста на несколько лет ослабила рвение горожан, и на вершины более трудных столбов в эти годы редко кто взбирался. Но постепенно впечатление от происшествия изгладилось, очевидцы его кончили гимназию и разъехались из Красноярска. Мало-помалу опасный спорт возобновился.

А после того, как по Сибири прошла железная дорога и Красноярск оживился и начал расти, значительно увеличилось и количество столбистов. На берегу Енисея, ниже устья Лалетиной, построили дачи, туда начал ходить пароходик из города, экскурсия на столбы сделалась менее длинной и трудной. Вместо балагана у столбов возникла кем-то выстроенная изба, дававшая приют во время ненастья.

В революционные дни 1905 года на столбах кто-то вывесил огромные красные флаги, которые видны были из города и страшно раздражали администрацию. Был организован целый отряд жандармов, снявших с большими затруднениями красные флаги и сжегших избушку, чтобы уничтожить приют столбистов. Но при всем желании они не могли стереть с отвесной неприступной стены надпись «Да здравствует свобода», которую какой-то смельчак ухитрился написать крупными буквами.

Уничтожение избушки, впрочем, ничему не помогло. Вместо нее возник опять балаган, и паломничество к столбам по-прежнему представляет любимое занятие красноярской молодежи. И уже немногие помнят о происшествии на столбах, которое рассказано нами.