"Хирургическое вмешательство" - читать интересную книгу автора (Серегин Олег)

4

Аня взяла ключ от лаборатории, в которой обычно работал Ящер, и, мало не пританцовывая, повела за собой унылого Даниля. Они поднялись на второй этаж, пересекли здание, миновали переход во флигель, нависший над небольшим палисадником, и спустились. Даниль включил свет.

Накурено было страшно. Пахли столы, стены и потолок. Лаунхоффер отсутствовал две недели, но до того, случалось, просиживал здесь ночи напролёт, занимаясь собственными, непостижимыми для среднего ума проектами. Это было его логово, и как положено, оно хранило запах хозяина.

— Он скоро придёт, — сообщила ликующая Аннаэр то, что и без того было известно всякому. — Это из страны в страну через совмещение точек не ходят, чтобы люди не волновались, а по городу он сейчас… может, даже прямо здесь появится!

«Не появится», — угрюмо подумал Даниль, но ничего не сказал. Во-первых, ему не хотелось поддерживать разговор о Ящере, а во-вторых, он знал, почему Эрик Юрьевич не шагнёт из шереметьевских терминалов в уют своей берлоги напрямую, а выйдет на соседней улице, пройдёт пешком до дверей института и направится во флигель той же дорогой, что и они.

Он хочет встретить Ворону.

Аннаэр не будет приятно это услышать.

Данилю, откровенно говоря, тоже хотелось встретить Воронецкую, но не посчастливилось — у неё ещё не закончилась лекция. Ящер-то точно подгадает… Никакого дела у аспиранта к профессорше не имелось, просто на ту бывало приятно посмотреть. Настроение поднималось от встречи с нею, а в этом Даниль сейчас нуждался особенно остро. От Вороны, вроде как от Эрдманн, шло наваждение, только у неё оно было светлым и сбрасывалось легко.

Ворона всё делала очень быстро — ходила, говорила, думала. Ещё она очень быстро всё на свете забывала — но и вспоминала мигом, оставаясь выдающейся учёной, конечно, в тени грандиозных «Ла-Ла», Лаунхоффера с Ларионовым, и всё-таки крупной фигурой… Даниль невольно улыбнулся, представив, как она бежит по коридору, крыльями расплескав чёрную шаль, а Ларионов, ректор, сердито кричит ей вслед: «Опять всё проворонила, горе луковое!» Это значит, Ворона снова забыла сдать календарные планы. Она уже пятнадцать лет, с самого основания МГИТТ, каждый год забывает это сделать.

Она налетит на тебя, быстро-быстро заморгает и ласково засмеётся, жуть как похожая на ворону из-за дурацкой своей шали. Зря она так любит чёрный цвет. Волосы чёрные, сама костлявая, ни дать ни взять смерть — косы не хватает.

У Вороны водянистые глаза, асимметричное лицо, слишком маленькие кисти рук и одно плечо выше другого.

Она невероятно прекрасна.

…Мысли о Вороне возымели эффект: Даниль несколько повеселел. Он сидел на подоконнике и смотрел на увядшие цветы в палисаднике под стеной; дальше стлался заасфальтированный пустырь, поднималась чугунная решётка со скупым кованым узором, а сквозь неё был виден кусок главной лестницы, гранитные тёмные ступени, засыпанные жёлтой листвой. Аня возилась с проводами, подключая к локальной сети оба ноутбука, свой и данилев. Генераторы Т-энергии уже гудели, изумрудно перемигиваясь огоньками, над демонстрационным котлом поднимался бледный кольцевой контур. Несколько минут Мрачная Девочка следила за ним, оценивая на глаз равномерность насыщения, удостоверилась, что всё в порядке, и подошла к Данилю.

— Сколько времени?

— Полшестого.

— А Эрик Юрьевич уже давно прилетел, — полуудивлённо сказала Аннаэр и добавила мечтательно: — Он придёт раньше?

— Нет, — Даниль вздохнул, уставившись на далёкую лестницу. — Он придёт как всегда. Без пяти.

И, опровергая его слова, мелькнула за чёрными прутами решётки высокая фигура в светлом плаще.

Манера руководителя одеваться не одному Сергиевскому действовала на нервы, особенно с тех пор, как её начали подхватывать те и эти, превратив надменную иронию в тупую моду. Моду объясняли высшими соображениями. Конечно, создавать телу комфортную температуру, используя для этого исключительно собственную тонкую энергию, действительно было сложно, для этого на самом требовалось достичь определённого уровня, а длинные развевающиеся плащи и впрямь смотрелись царскими мантиями, особенно на почти двухметровом широкоплечем Ящере… тот, впрочем, под плащом носил мышиного цвета свитер и старые джинсы, и обезьянничающих игнорировал. Зачем оно всё сдалось изначально самому Ящеру — вот что оставалось загадкой. Об одежде он думал меньше всего, наверно, даже меньше, чем о реакции окружающих.

Даниль носил «лаунхофферский» плащ. Манипуляции с температурой ему были не сложнее, чем с ложкой и вилкой, а при градусах этак минус десяти весьма приятно оказывалось ловить на себе опасливо-изумлённые взгляды.

…Аннаэр тоже заметила явившегося профессора — и просияла.

— Эрик Юрьевич!

Это было так отвратительно похоже на счастливый визг, что, скорее всего, им и являлось. Даниль испустил безнадёжный вздох, почувствовав себя осликом Иа-Иа.

— Он тебя не слышит, — заметил со сдержанным раздражением.

— Слышит, — уверенно сказала Аня, неотрывно глядя туда, где только что мелькнул предмет её грёз.

«Тем хуже», — мрачно подумал Даниль. Кажется, будто Ящера вообще не трогает происходящее вокруг, но это отнюдь не так. Однажды А. В. Эрдманн нарвётся. Данилю совсем не хотелось это себе представлять. Аня ершистая только от беззащитности, выпускает иголки, чтобы не было видно, какая тонкая под ними кожа. А если у Лаунхоффера однажды кончится терпение, то последствия будут страшны.

Сергиевский пожал плечами и хмыкнул:

— Ну тогда молись, чтобы его на лестнице ректор не встретил. Опять полчаса ругаться будут.

Аннаэр закусила губу. Даниль скривился, поняв, что она восприняла его слова как совет.

— Ладно, — решительно объявила Мрачная Девочка, повернулась и исчезла.

«Совместила точки и выскочила у него под носом», — подумал Сергиевский, скорбно качнув головой. Для того, чтобы это определить, не требовалось анализировать шлейфовый элемент ауры и считать показатели — и так всё было ясно. «Она будет идти до лабы вместе с ним. Она счастлива», — аспирант спрыгнул с подоконника и с хрустом потянулся, сцепив за спиной руки в замок. Скорчил рожу.

— Как я счастлив, что ПэЖэ с нами, — раскачиваясь с носка на пятку, желчно бормотал Даниль. — Три раза «ку» великому человеку… Там на экране твой любимый герой, он самый лучший Ящер на свете… зачем вы, девушки, рептилий любите…

И, продолжая цитировать что попало, он направился следом за Аннаэр.

Картина картин: по сумрачным коридорам МГИТТ проносится Ящер, бледноокий и страшный, и, не поспевая за его размашистым шагом, торопится следом девочка Анечка, влюблённая в гения.

«Куда идём мы с Пятачком — большой-большой секрет».

Даниль не был склонен к романтике, в романтических положениях он скучал, язвил или злился. Язвить нравилось больше, потому что давало иллюзию контроля над ситуацией.

Он соврал, упомянув ректора. На лестнице Лаунхоффер собирался встретить Ворону, а если Ящер что-то собирался сделать, помешать ему мог только незапланированный конец света, и то не факт. Поэтому сейчас Сергиевский торчал на лестнице пролётом выше руководителя, на площадке стояла Мрачная Девочка и старалась слиться со стеной, а по холлу этажа наперерез поднимающемуся Лаунхофферу летела Алиса Воронецкая, и края её шали мчались за ней вороньими крыльями.

— Добрый вечер, Алиса.

— Эрик! — изумлённо воскликнула она, остановилась и уронила шаль. Быстрым движением подняла, натянула на неровные плечи и поинтересовалась: — Что ты здесь делаешь?

Тот помолчал. Он стоял на несколько ступенек ниже Вороны и потому лица их находились на одной высоте. Даниль подумал, что у них одинаково светлые глаза. Матерщинник Гена как-то сказал, что переглядываются Ящер с Вороной в точности как Штирлиц с женой; глаза у них и вправду были говорящие.

— Я здесь работаю, — насмотревшись на коллегу вдосталь, уведомил Лаунхоффер. — Иногда даже живу.

Ворона в волнении спрыгнула на ступеньку вниз.

— Ты же уехал.

— Я приехал обратно, — склонив голову, величественно изрёк он.

— А, — кивнула Алиса. — Даня-Аня, привет!

И ускакала вниз по лестнице. Эрик долго смотрел ей вслед, через лестничные пролёты, но она не обернулась.

Аспирантка Эрдманн стояла у стены истуканом.

— Пойдёмте, Анечка, — оборотившись к ней, сказал Ящер почти ласково. — Давно ждёте?

Та вздрогнула, хватанула ртом воздух и отчаянно заморгала.

— Эрик Юрьевич, я…

Он уже уходил, и ей пришлось почти бегом его догонять.

— Здравствуйте, Алиса Викторовна, — нежным шёпотом сказал Даниль вслед Вороне, прежде чем двинуться обратно во флигель.

Всё-таки приятно было на неё посмотреть.

Ящер вошёл.

Зрелище было почти мистическое, потому что с появлением хозяина лаборатория начинала жить собственной жизнью. Лаунхоффер, помимо многого другого, занимался моделированием тонких тел, и в процессе экспериментов населял пространство вокруг себя неописуемым количеством сущностей, самой безобидной из которых была душа его компьютера. Идею души Ящер почерпнул из «Понедельника» Стругацких, о чём неизменно вспоминал, будучи в добром расположении духа.

Даниль надеялся, что по крайней мере видеть способен весь выводок лаунхофферского полтергейста, потому что функциональность отдельных особей даже для аспиранта оставалась загадкой. О предназначении некоторых ему было страшно задумываться. С Аннаэр он на эту тему не заговаривал, именно потому, что та писала диссертацию о технике создания искусственных тонких тел и их применении в кармахирургии. Даниль подозревал, что Мрачная Девочка знает всё, и, превознося своего Эрика Юрьевича, расскажет что-нибудь такое, от чего вполне могут пропасть сон и аппетит.

Сам Даниль занимался динамикой сансары и тем был счастлив.

В отсутствие Лаунхоффера все искусственные сущности погружались в спячку, а теперь должны были мало-помалу просыпаться. Сергиевский заозирался. Он приходил сюда далеко не первый раз, но адского зверинца в полном составе так и не увидал.

Адским зверинцем среди студентов назывались лаунхофферские твари, которые умели проявляться в плотном мире. Ящер не возражал: твари отчасти и были шуткой мастера для искушённых учеников. В каждом уважающем себя вузе живёт собственный фольклор, фольклор МГИТТ всего лишь имел особенный привкус.

Ящер выдвинул кресло и сел, привычно сощурившись на мониторы. За ним в оставшуюся полуоткрытой дверь прошла большая белая кошка и беззастенчиво вспрыгнула на хозяйский стол.

— А, Варька, — приветливо сказал Ящер. — Вернулась?

Кошка напоминала ангорскую, но величиной была едва ли не с мейн-куна. Она со скептическим видом оглядела лабораторию и томно зевнула, широко распахнув розовую пасть. Клыки у неё тоже были немаленькие.

«Раз», — подумал Даниль и сказал:

— Добрый вечер, Эрик Юрьевич.

— Исключительно.

Кошка Варька млела и слабела в лапах: хозяин небрежно почёсывал её за ухом. Жёсткое излучение ауры Лаунхоффера распространялось по комнате, как медленный свет, тонкий план противоестественно смешивался с плотным, и оживало всё, даже то, чему физически невозможно было ожить.

— Как прошла конференция?

— Аня, запускай модель, — напомнил той Ящер и пожал одним плечом. — Конференция? Мимо.

Он всегда так разговаривал, и не потому, что был невежлив или рассеян: Лаунхоффер имел обыкновение думать две или три мысли одновременно, но высказывать мысли одновременно не получалось, и возникала некоторая путаница.

— Я даже не требую от вас знакомства с материалами, — не отрывая взгляда от мониторов, говорил он. На мониторах отображалось состояние тонкого плана над демонстрационным котлом, почему-то дважды дублированное. — Андрею Анатольевичу надо что-то делать.

— Андрею Анатольевичу?

— Международный уровень, — сказал Ящер. — Кто ему сказал, что нам нужен международный уровень? Бессмысленная трата времени.

Кошка согласно мяукнула.

— Требования официоза… — осторожно предположил Даниль. О коренных разногласиях Лаунхоффера с ректором знал весь институт.

— А я здесь при чём? — изумился Ящер. — Почему я должен куда-то ездить, переписывать языковую матрицу и кого-то чему-то учить?

— Вы же профессор, — улыбался аспирант. Он ещё во время встречи с Вороной понял, что Эрик Юрьевич сегодня настроен легкомысленно, и только мучился вопросом, по-хорошему легкомысленно или по-плохому. Выяснилось, что по-хорошему, а значит, ничего страшного не случится.

— Учить вообще не надо. — Лаунхоффер, наконец, оторвался от экранов, пригладил ладонью седеющие светлые волосы и облокотился о стол. — Умный человек посмотрит и сам всему научится. Дурака учить — только портить. Анечка!

— Эрик Юрьевич… — вымолвила та.

— Сбавьте, пожалуйста, на четырнадцатом меридиане, там накопление пошло. Хорошо. Я вижу, вы всё исправили, что я просил.

— Да… я… ещё текст…

— Текст оставьте мне, я почитаю. Нет, не выключайте модель. Пусть развивается. Мы через час к ней вернёмся. Время ускорьте. Уважаемые коллеги из стран Азии плодят мелкотемье. Их интересует только практический аспект. Было ровно две работы по теории. Если не считать моей лекции. Без крепкой теории практика вырождается. Но я не буду ничего доказывать. Мне это неинтересно.

Кошка Варька шумно, как моторчик, урчала. Пренаглым образом она слезла со стола на хозяйские колени, учуяв, что нынче владыка добр. Пальцы Ящера, длинные и сильные, не белые даже, а какого-то перламутрового оттенка, бродили в её шерсти.

Варька не была кошкой. Она была звездой адского зверинца, проектом из тех, предназначения которых Даниль не мог понять до конца. Для обладательницы интеллекта, превосходящего среднечеловеческий, тварь очень достоверно изображала домашнюю мурку.

Со страстью изображала.

— Изолируйте меня от общества, — недовольно сказал Ящер. — Оно мешает мне работать, — и у него немедля затренькал мобильник.

Сергиевский размышлял, знал ли Ящер о том, что ему позвонят, или просто так совпало, а тот слушал и нехорошо кривил угол широкого рта.

— Да, — сказал он, наконец. — Да. Я вас жду.

Аннаэр тревожно вскинула глаза, потом, не выдержав, подошла ближе.

— Прошу прощения, — сказал ей Лаунхоффер, и она стыдливо засияла. — Это ненадолго. Максимум на полчаса. Потом мы вернёмся к делу. Можете пока быть свободны. Или, если хотите, займитесь моделями.

Даниль кивнул и отправился к котлу. Ему было любопытно, а коли уж Ящер разрешал подслушивать, грех было не попользоваться.

Визитёр явился спустя несколько минут. По пути к лабораториям посторонний человек просто не мог не заплутать, из чего аспирант заключил, что тот здесь уже бывал. Тяжёлый, но подтянутый мужчина средних лет, с плоским монгольским лицом, он был одет настолько официально, что это казалось странным — особенно здесь, среди обшарпанных стен и пыльных машин лаборатории, рядом с Ящером, который сидел в мышастом свитере в обнимку с кошкой и гостю навстречу не встал.

Гость был жрецом. На большом, указательном и среднем пальцах его левой руки желтели широкие перстни; символов на перстнях, то есть бога, которому жрец служил, издалека было не различить. Сергиевского когда-то по-приятельски просветил Егор, и он опознал в жреце Мастера, обладателя двух посвящений. «Серьёзный человек», — подумалось аспиранту, а потом губы его изогнулись в ухмылке. В тонком мире жрец был продвинутым юзером, а кармахирург — хакером, и ничего, кроме умиления, Даниль по поводу жреческих методов испытывать не мог.

Какие, интересно, дела со жрецами у Ящера?

Варька хрипло мяукнула.

— Садитесь, — разрешил Лаунхоффер, глядя на жреца с почти научным интересом.

Тот повиновался.

— Мы просим прощения, — вполголоса сказал жрец, быстро и немного нервозно окидывая взглядом комнату, — за то, что снова вас беспокоим.

— Что вы. Никакого беспокойства, — Ящер иронизировал, и гость это понимал. Мастер сдержанно вздохнул, переплёл пальцы и проговорил:

— Мы более чем благодарны вам за помощь…

— За что? — переспросил Лаунхоффер, гладя кошку.

— За… — жрец приподнялся, — за предоставленные технологии, за…

— Это не помощь, — насмешливо сообщил учёный. — Я вас предупреждал, что провожу эксперимент. Вы удачно подвернулись.

Жрец принял смиренный вид.

— Наверное, следует вас поздравить — ваш… эксперимент прошёл вполне успешно. Ваша поисковая система сработала превосходно, и я уполномочен выразить благодарность от лица уважаемого верховного иерарха, от лица всей организации, и всего жречества…

Ящер заскучал.

— Я очень рад, — сказал он. — Может приступать к основной части.

Жрец замолк.

Один из высших иерархов культа, один из директоров управляющей компании, он привык вести деловые переговоры — но Лаунхоффер явно предпочитал другой формат. Мастер с нарастающим беспокойством разыскивал подходящий.

— Видите ли…

— У вас случился форс-мажор, и вы решили снова обратиться ко мне, — с ленцой определил Эрик Юрьевич.

— А… — жрец, кажется, поперхнулся. — Да… вы правы.

— Я вас предупрежу, чтобы вы не теряли времени, — так же неторопливо и без интереса сказал учёный. — Не пытайтесь меня уговаривать. Деньги меня не интересуют. Авторитеты тоже. Давить на меня тем более не пытайтесь. Если задача любопытная, я над ней подумаю.

Жрец помолчал. Профессор определённо не любил формальностей и любил ясность: по принципу «говори тихо, проси мало, уходи быстро». В сложившейся ситуации можно было только повиноваться — и гость, собравшись с духом, вычеркнул из плана переговоров всё, кроме единственной фразы:

— Эрик Юрьевич, нам нужна аналогичная система с функциями силового захвата.

Ящер подпёр подбородок ладонью и уставился в окно. Варька спрыгнула с его колен, взлетела обратно на стол и с невыразимым презрением посмотрела на жреца. Ящер тоже посмотрел на жреца, достал пачку сигарет и медленными движениями распечатал.

— Это как вы сумели? — спросил он, в две затяжки ухитрившись задымить полкомнаты.

Гость болезненно выпрямился в жёстком кресле.

— Непредвиденные обстоятельства, Эрик Юрьевич, — ответил он с безропотным видом.

— Я понимаю, что непредвиденные. Я спрашиваю, какие.

— В… эту операцию… включились посторонние силы. С серьёзными возможностями.

— Так.

— Мы хотим закончить всё быстро.

— Так.

— Эрик Юрьевич, — жрец свёл брови в мучительной гримасе. — У нас лежат требования, подписанные министрами и… даже выше. Они не выполняются. Мы не мистики, этика-духовность и прочее — не наш профиль, мы государственное учреждение, у нас работа стоит.

Ящер дымил.

— Мы понимаем, что ваши технологии — экспериментальные. Но они работают и дают превосходный результат. Если хотите, вам пришлют официальную просьбу… самого высокого уровня. Я, откровенно говоря, не знаю, что можно предложить вам за помощь.

— Ничего, — не без удовольствия ответил Лаунхоффер. — Нет такого.

Даниль напрочь забыл о моделях и, навострив уши, притих за аркой, отгораживавшей демонстрационный котёл. Он испытывал жгучее любопытство: Ящер безусловно издевался, но Ящер был в хорошем настроении, поможет он нервному жрецу или нет, и чем поможет, и в чём? Чем дальше, тем интереснее. Сергиевскому уже хотелось знать историю в деталях.

Аннаэр подняла глаза от модели — и опустила. Она лишь ждала, чтобы Эрик Юрьевич поскорее закончил с нежеланным гостем и вернулся к проектам.

За её спиной зашевелилась темнота.

Эрдманн не обернулась, но Сергиевский с интересом уставился в широкую затенённую щель между двумя шкафами: там из тонкого мира проявлялся по какой-то надобности ещё один неописуемый экспонат. «Два!» — обрадовался Даниль, разглядев его: адский зверинец мало-помалу собирался.

Это была собака. Могучий кобель в шипастом ошейнике, похожий на нечистокровного добермана — слишком тяжёлый и крупный, без положенных породе рыжих пятен. Цокая по полу когтями, громадный чёрный пёс прошёл мимо аспирантов и направился к хозяину.

— Мьяу! — сказала Варька со стола.

Пёс молча воззрился на неё и два раза скупо двинул хвостом. Потом подобрался ближе к хозяину и аккуратно лёг напротив кресел в позе сфинкса.

— Это… — несмело начал жрец, убирая ноги подальше от собаки: вид у добермана был неласковый.

— Чего пришёл? — спросил пса Ящер. — Тебя не звали.

Пёс спрятал морду в лапах и заскулил. У него, в отличие от Варьки, не слишком хорошо получалось изображать домашнего любимца, и даже неискушённый гость заподозрил неладное.

— Эрик Юрьевич? — настороженно напомнил он.

Ящер достал вторую сигарету, но не закурил, а сломал и бросил в пепельницу.

— Охотника я вам не дам, — сообщил он. — Вы с ним не справитесь.

«Доберман — служебная порода», — подумал Даниль; впрочем, Ящера вряд ли волновали такие мелочи, он не любил собак.

— Но поисковая система работала автономно, — просительно сказал жрец. — Ею можно было управлять с помощью обычного диалога, как вы и сказали…

— Ищейка — мирная тварь. По большей части. А Охотник сделан по матрице Великого Пса… да, того самого, — издевательски добавил Лаунхоффер, заметив, как побледнел и напрягся жрец. — Я не рискну вручать его кому-либо в качестве рабочего инструмента.

— В-вероятно, — покладисто закивал гость, сражённый упоминанием жутчайшего из стихийных богов. — Но всё же…

С лица Даниля исчезла улыбка; только что ему было весело, и вдруг перестало. Сергиевский задался вопросом, зачем жрецам понадобился Охотник.

Зачем им Ищейка — это тоже вопрос. Живого человека ищут милицией, если реинкарнировался — идут к кармахирургам; розыск душ, сменивших тела, формально запрещён, но не строже, чем курение травки, если очень хочется, всегда можно устроить… Ищейка — система экспериментальная, функций у неё много, поиск, строго говоря — только побочная; её и Ищейкой-то зовут только для удобства… Ради чего идти на поклон к Ящеру?

Любопытно, не более.

Но Охотник — это серьёзно.

Во-первых, Даниль не представлял себе цели, для достижения которой нужно использовать мощную боевую систему, предназначенную для действий в тонком мире. Такой цели просто не существовало. Лаунхоффер — человек своеобразный, с него станется создать чудовище вообще без всякой цели, из чистой любви к искусству и экспериментаторского ража. «Сделай оружие, а уж применение ему найдут», — умозаключил Даниль и поёжился. Как-то неуютно становилось, и в особенности от того, что шло «во-вторых».

Во-вторых, стоило представить, как кого-то — кого угодно — травит адский зверинец, и тут точно можно было потерять сон и аппетит.

За этими мыслями следовала ещё одна, но её Даниль не успел додумать, потому что застывший в неподвижности под аккомпанемент несмелых жреческих речей Ящер внезапно запрокинул голову и уставился в потолок.

Собеседник невольно последовал его примеру.

Над ними через всю комнату тянулась длинная жердь, а на жерди сидела большая пёстрая птица. Жрец изменился в лице: он готов был руку дать на отсечение, что минуту назад никакого насеста и уж тем более птицы там не было.

…Даниль усмехнулся: «Три».

Всё же больше всего ему хотелось узнать, сколько у Ящера экспонатов.

Птица переступила мощными когтистыми лапами, забила крыльями и снялась с жерди. В тесной комнате летать было неловко, и она почти упала вниз; впилась когтями в подоконник, глянула на хозяина нептичьим сапфировым оком.

— Это…

— Это? Ястреб аэродромный, галок гонять выучен, — флегматично сообщил Лаунхоффер, затягиваясь. Потом он раздавил окурок в пепельнице и резким движением — жрец вздрогнул — вытянул руку в сторону.

Ястреб послушно расправил крылья.

Жрец напряжённо следил за тем, как хищная птица садится на обнажённое запястье хозяина. Никакая дрессура не выучила бы её крепкие, даже на вид острые когти не раздирать тонкую человеческую кожу, смыкаясь на ней. Но рука Ящера, казалось, обладала твёрдостью стали; ястреб устроился на ней точно на насесте, спокойный и недвижный; Лаунхоффер держал птицу как игрушку, как какое-то полое чучело. В чучеле помещались мышцы, кости и разум — искусственный разум под настоящими перьями.

Жрец понял это; его лицо вновь приняло деловое, сдержанно-почтительное выражение. В Охотнике им было отказано, но не отказано в помощи; теперь гость ждал разъяснений.

Лаунхоффер, как водится, обманул ожидания и инструкций не дал. Расстроился по этому поводу не жрец, а Даниль, который успел весь превратиться в любопытство. Жрецу же, так и светившемуся от сознания серьёзной удачи, Ящер сказал, что с данной полифункциональной системой никаких коммуникативных проблем у них не возникнет, и, в сущности, система должна гораздо лучше них понимать, какие следует предпринимать действия. Для неё данная операция будет только предварительным тестированием, о чём уважаемым иерархам лучше всечасно помнить: профессор Лаунхоффер, Эрик Юрьевич, гарантий им не даёт.

Последнее иерарха отнюдь не смутило. Кажется, он готов был полностью довериться даже альфа-версиям программ, вышедших из рук профессора.

Когда жрец, раскланявшись и наблагодарившись, уходил, Даниль посмотрел на часы. Как он и думал, Ящер уложился в тридцать минут ровно.

Аспирантов он терзал до одиннадцати вечера. За окнами уже стояла глубокая тьма, освещение в лаборатории было неяркое, и Даниль засыпал на стуле. Даже шевеление по углам, в которых, несомненно, прятались прочие экспонаты зверинца, уже не привлекало его внимания. Аннаэр сидела тихо, перестав вскидываться в ответ на каждый мимолётный взгляд Эрика Юрьевича, говорила мало и только по делу. Лицо её казалось серым, но не того оттенка, какого бывают лица людей, больных от усталости, а точно изваянное из странной полупрозрачной глины или неблестящего хрусталя.

Отпустив их и назначив время следующей встречи, Ящер выключил в лаборатории верхний свет и остался работать — так, как любил: в полной темноте, нарушаемой только голубоватым свечением его монитора. Котёл он тоже дезактивировал, из чего Сергиевский заключил, что руководитель пишет что-то теоретическое. Не исключено, что Лаунхоффер вовсе не собирался спать и завтра намерен был явиться на лекции прямо отсюда. На его работоспособность одна бессонная ночь никак не влияла, а порой даже влияла положительно — если в ночи Ящеру приходила дельная мысль, или он просто оставался доволен своей работой.

Выйдя в коридор, Даниль старательно, на несколько сторон, потянулся, помотал головой и от сознания наступившей, наконец, свободы ощутил себя значительно свежее, чем полчаса назад. Аннаэр положила в сумку мобильник и вздохнула.

— Ань, — сказал Даниль участливо и без нажима, — давай я с тобой погуляю.

Она посмотрела на него с благодарностью.

— Спасибо.

У Мрачной Девочки была проблема с матерью, и Даниль об этом знал. Ничего особенного: просто Елена Максимовна Эрдманн лелеяла дочь как зеницу ока и всякий раз обмирала от ужаса, когда та поздно возвращалась от научного руководителя. Мать умоляла Аню звонить и сообщать, что она освободилась и скоро придёт. Аннаэр звонила. Через совмещение точек она могла попасть домой через секунду после звонка, но не хотела пугать мать; езды же от института до дома было минут сорок как минимум. Эти сорок минут Аннаэр приходилось либо действительно коротать в метро, либо усталой и голодной болтаться по улицам. У Мрачной Девочки не было сестёр и братьев, от неведомого отца осталось лишь отчество, матери перевалило уже за шестьдесят, и Аннаэр очень боялась за неё, единственную её родню.

Даниль снова шёл по тротуару рядом с нею, но Аннаэр измученная и благодарная его не раздражала. Даже нравилось, что с ней не нужно разговаривать. Горели фонари, размытые во влажной осенней тьме, лужи золотились призрачной рябью; в переулке было тихо и пусто, спали дома, здесь и там задёрнутые зелёной плёнкой вечной реставрации, а в полусотне шагов впереди открывалась большая улица, со световой рекламой и вывесками, с ночными кафе, и Сергиевский думал лёгкую приятную мысль: как бы ему ухитриться, залучить в хорошее место строгую учёную девушку с нежным лицом.

— Дань, — тихо окликнула та, и аспирант улыбнулся:

— Что?

— Как ты думаешь, — Аня казалась беспомощной и несмелой, — как ты думаешь… зачем Эрику Юрьевичу… эти?

У Даниля опустились плечи. О чём — о чём, а о Ящере ему не хотелось ни думать, ни говорить.

— Понятия не имею.

— Он с ними разговаривает. Разработки одалживает, — беспокойно говорила Аннаэр; в глазах её крупицами золота поблёскивали отражения фонарей. — Помогает… ведь Эрик Юрьевич такой человек, он не любит, когда его от работы отрывают, а они ведь отрывают…

— Он же сказал, — нехотя напомнил Даниль. — У него эксперимент какой-то. Он на них системы тестирует.

— Да… — прошептала Аня задумчиво. — Он ничего не рассказывает…

Даниль помолчал. Ему хотелось курить — и не хотелось, потому что до злости напоминало Лаунхоффера, чтоб ему вместе с его зверинцем настал нагло копированный Великий Пёс… хотя Ящер способен выгулять того Пса на поводке… увы.

— Аня, — отчаянно сказал Даниль. — Ну объясни мне, наконец, зачем тебе Лаунхоффер?

— То есть как — зачем? — голос её стал жёстче.

— Ты им одержима, — тоскливо сказал он, не глядя в её сторону. — Ты… как сумасшедшая. А ему на тебя наплевать, он вообще отморозок и псих. Он же никогда никому в жизни добра не делал, даже Вороне, а ты на него… прямо молишься. Уже сколько лет.

Он думал, что Аннаэр, услышав его мысли высказанными прямо, зашипит, даст злую отповедь или просто обидится и молча уйдёт через точки, решив прекратить и то подобие приятельства, которое между ними было. Но дальше умалчивать и искать тонкие подходы было невозможно, казалось, лучше уж сказать ей гадость и оборвать всё разом.

Аннаэр засмеялась.

Смех был ласковый и с нотой доброго превосходства.

Мрачная Девочка и улыбалась-то два раза в год уголком губ, так что Даниль поперхнулся и воззрился на А. В. Эрдманн с недоумением столь откровенным и глупым, что та засмеялась снова.

— Во-первых, — мягко сказала она, — ему на меня не наплевать, и я это знаю точно. Во-вторых, он делает добро. Очень большое, Даня, настолько, что ты и представить не можешь. Он… на самом деле очень хороший человек, Эрик Юрьевич. А ты смешной, что судишь о людях, ничего о них не зная.

Сергиевский почувствовал себя идиотом.

— Ага, — угрюмо сказал он, — выходит из дому по ночам и тайно причиняет добро. Я гуляю с доберманом, типа того.

Аня вздохнула. С её лица ещё не исчезла улыбка, и оттого в сумерках и электрическом зыбком свете она была необыкновенно хороша собой.

— Я никому не говорила, потому что в такое никто не поверит, — сказал она. — Но ты, наверное, поймёшь.

— Что?

— Дань, — она подняла сияющие глаза; лицо казалось фарфоровым. — Четыре года назад… у меня умерла мама.

Даниль шёл как шёл, только пальцы рук судорожно дёрнулись, да взгляд, точно обретя собственную волю, упёрся в асфальт — не получалось посмотреть Аннаэр в лицо.

— Так она же… — начал он, чувствуя только острую, позорную нелепость происходящего.

— Сердечный приступ. Скорая всё не ехала… Я с нею сидела, в тонком плане делала, что могла, но у неё срок жизни был прописан в базисной карме и ничего не получалось… И её тонкое тело уже ушло, а мне надо было выезжать на экзамен, по теории сансары. Надо было позвонить, что я не приду, дождаться скорой, чтобы засвидетельствовали смерть, забрали тело. Но я была как сумасшедшая. Мне почему-то казалось, что обязательно надо поехать на экзамен. Казалось, что в жизни нет ничего важнее этого экзамена. И я поехала.

— И… что?

— В аудиторию запускали по одному. Эрик Юрьевич заметил, что я не в себе и спросил, что случилось. Я ответила. А он… встал, открыл окно и постоял возле него. Конец третьего курса, у меня тогда навыки сам понимаешь какие были, я даже не поняла, что он делал. Теперь бы поняла, наверно… Он сказал, чтобы я ехала домой. И я поехала… — Аня остановилась и закрыла глаза, лицо её засветилось памятью невероятного счастья. — Я приехала, а мама была жива.

Даниль моргнул.

Асфальт под ногами был новый, заплатами. Ровный, мокрый и серый.

— Она суп сварила, представляешь? — Аннаэр снова засмеялась, тихим отзвуком давней, покорившей её душу радости. — Пока меня не было.

Сергиевский молчал. Ничего нельзя было сказать словами, и оттого наплывала злость и ещё другое чувство, похожее на ревность, но он и сам не мог понять, ревновал девушку или науку, в которой не дотягивался до белоглазого Ящера, способного силой загнать душу обратно в тело.

И брезжила мысль, что ничего хорошего в этом нет.

В принципе, Даниль представлял, как восстановить нити сцепки между тонким и плотным телами, это не чудо, нити вообще частично рвутся во время клинической смерти, летаргии или глубокой медитации, а потом восстанавливаются самопроизвольно. Проблема необратимых изменений в физическом теле тоже решалась легко: пересоздать чужую плоть кому-то вроде Лаунхоффера не сложнее, чем собственную. Но Ящер должен был полностью переписать матери Аннаэр базисную карму, иначе немедля наступила бы вторая смерть, — а люди смертны, и однажды она наступит… Даниль ещё не закончил теоретической выкладки, но интуиция уже говорила, что Аннаэр нечему радоваться, что Мрачная Девочка сознательно отказывается увидеть что-то очень плохое.

Во время реинкарнации включаются механизмы, находящиеся на низших уровнях тонкого тела — его безусловные рефлексы. Программа, по которой происходит этот тяжёлый, мучительный и опасный для души процесс, записана именно в базисной карме. Кармахирурги никогда не притрагиваются к этому её сегменту. Малейшая травма означает, что шансы человека пережить реинкарнацию падают почти до нуля.

Переживёт ли её человек с заменённым органом?

«Аня, — молча взвыл Даниль, — ты же умная, мать твою, ты же хирург первой категории, ты же, честно, покруче меня будешь, как, как ты не поняла этого?! Это ты называешь добром?! Я в своей конторе таким дерьмом занимаюсь, но мы-то людей честно предупреждаем, какое это дерьмо!»

Аннаэр шла рядом и улыбалась своим мыслям.

Он снова не знал, что сказать. Открыть ей глаза? Расписать, какая Ящер скотина? Но она же мастер своего дела, не может кармахирург А. В. Эрдманн не понимать, что к чему. Даниль всё больше склонялся к мысли, что всё это для Ани не тайна, и она уже обдумала, что делать дальше, или сам же Ящер подсказал выход… Эвтаназия и реинкарнация в клинике? Аннаэр со своими доходами вполне сможет оплатить матери новое рождение, а то и сама ещё успеет её выносить… а потом?

«Три, прописью, три штука», — вспомнил аспирант собственные слова.

Но можно ведь — сто жизней…

Всё равно выходила какая-то гадость. В конце концов Даниль встряхнулся и решил больше об этом не думать: шло бы оно лесом. Он и про Ящера никогда хорошо не думал, и Аннаэр всегда считал ненормальной.

Пусть разбираются между собой.

— Пора уже, — тепло сказала Аня, подняв голову. — Спасибо, Дань. Может, зайдёшь, чаю выпьешь? Я тебе хочу одну вещь показать.

У Даниля упала челюсть.

— Добрый вечер, мама.

— Анечка… ужинать будешь?

— Д-добрый вечер, Елена Максимовна…

— Мама, это Данила. Он тоже пишет диссертацию у Эрика Юрьевича. Мы сегодня занимались вместе. Ничего, что я его пригласила на чай?

— Что ты, что ты, милая, конечно, я очень рада… здравствуйте, Данила, очень приятно, вы знаете, Анечка так редко приглашает гостей, а тут так неожиданно, поздно так, простите, пожалуйста, у нас не прибрано…

«Анечка вообще никогда не приглашает гостей», — молча поправил Даниль Елену Максимовну, маленькую полную женщину с крашеными хной волосами. Она суетилась, беспокойно озиралась по углам и стыдливо смотрела в пол; тут её хозяйский взгляд примечал пыль, там что-то лежало не на своём месте, и, конечно, молодой человек должен был всё это немедля заметить и преисполниться негодования. Глупая, глупая дочка, всё никак не сообразит, что жениха не диссертацией заманивают, не престижной работой, а уютом в доме и женской лаской…

Это так ясно было написано на лице Елены Максимовны, что Данилю стало неловко; вдвойне неловко от того, что Аннаэр тоже понимала смысл гостеприимного щебета своей глупой, старой, любимой матери, и тихо злилась, зная, что теперь Даниль навеки записан в графу «женихи».

— Вы, Данила, поужинайте с нами.

— А… нет, спасибо, я ненадолго. Мне… мне тоже домой надо, — с идиотской улыбкой ответил Даниль.

— А-а, — Елена Максимовна удовлетворённо покивала и ушла на кухню.

Мрачная Девочка посмотрела ей вслед особенно мрачно. Даниль тоже посмотрел, лихорадочно пытаясь понять, в порядке ли тонкое тело Елены Максимовны, но мешала усталость, возможные травмы были слишком мелкими, да и квалификация у Сергиевского всё же была не та, чтобы диагностировать подобные вещи на глаз.

— Разувайся и пойдём, — хмуро сказала Данилю, застывшему на коврике у дверей, Аннаэр. — Я тебе хотела одну вещь показать.

Сергиевский повиновался, чувствуя себя актёром в театре абсурда. День выдался богатый. Даниль подозревал, что загадочная «вещь», которую ему намеревались показать, его добьёт, и надо будет чем-нибудь уврачевать нервы. «Пойду и напьюсь», — пообещал он себе и перевёл дух, ощутив пробуждение оптимизма.

Аннаэр никогда не звала гостей. Она с болезненным трепетом относилась к личному пространству и воспринимала свою квартиру или рабочий кабинет почти как части собственного тела. Даниль не надеялся, что его когда-либо подпустят так близко — и вот пожалуйста, на тебе. Аня не производила впечатления человека, способного на спонтанные решения.

— Сюда, — сказала она.

Даниль ожидал увидеть комнату, сплошь заклеенную постерами с мультяшками, но по этой части, как ни странно, было вполне терпимо. Большой перекидной календарь на стене, ещё несколько картинок и статуэтки на компьютерном столе.

Напротив компьютера, над диваном, висела огромная картина.

К мультфильмам она отношения не имела.

Это был рисунок карандашом по бумаге, изумительный по технике и по размеру — ватманский лист формата А1, сплошь заполненный мелкими деталями, тенями, рельефами. Академический реализм, так рисуют ремесленники на Арбате, но этот художник ремесленником не был, картина завораживала, не отпускала взгляда, и Даниль стоял как в музее, на миг напрочь позабыв о том, где находится.

— Я же сказала, — донёсся голос Аннаэр словно издалека. — Вот…

Портрет. Или это называлось сценкой? Девушка, изображённая на ватмане, не смотрела на зрителя, она танцевала, и танцевали её распущенные волосы, танцевало платье, танцевали окружающие её травы и ветви, рисунок излучал неслышную, глубокую, завораживающую музыку этого танца. Он жил — но вместе с тем был неподвижен. Слишком много было подробностей, слишком чётко выступали каждая складка и каждый лист, из-за этого изображение напоминало барельеф. Детальность сковывала движение.

И она же, детальность, отвлекала внимание от лица девушки. Даниль не сразу понял, кто изображён на портрете.

— Это Эрик Юрьевич нарисовал, — тем временем умиротворённо говорила Аннаэр, присев на краю дивана. — И подарил мне. На день рождения.

…Девушка, танцующая среди пряного разнотравья, была Анна Вячеславовна Эрдманн.

— Охренеть, — честно сказал Даниль.

— Мне до сих пор не верится, — кивнула она со счастливым вздохом.

…Карандашом по бумаге, по огромному листу, Лаунхоффер, не любящий отвлекаться от работы, выписывал все эти листья, шалфей и болиголов, тени, складки, струящиеся пряди волос, серебристые вуали тумана и лунный лик над сказочным лесом, — а кругом стоял адский зверинец, и чёрный тяжкокостный доберман без рыжих подпалин смотрел на плясунью, созданную теми же руками, что и он сам…

А лицо у неё было странное.

Она смотрела куда-то вбок, и потому это не бросалось в глаза. Странное, странное лицо. Как будто за одним образом вставал другой; картина менялась на глазах, и это было так жутко, что хотелось отвернуться и больше на неё не смотреть, но она обретала власть и не отпускала. «А Анька-то это видит?» — смутно подумалось Данилю, и в следующий миг он понял, что танцующая — никоим образом не Аннаэр, просто похожа, как могут быть похожи две тонколицые черноволосые женщины.

И всё стало понятно — и туман, и музыка, и огромный лист. И пронзительно жалко стало дурочку Анечку, которой подарили переделанный рисунок.

Портрет Алисы Воронецкой.

…Даниль ничего не собирался говорить. И думать об этом тоже не собирался. Думал он о другом; почему-то перед портретом Алисы Викторовны, слишком красивой и совсем на себя непохожей, голова прояснялась в точности как рядом с настоящей Вороной. Усталость мысли прошла, разум прочертил линии связей между вещами, которые долго хранились в отдельных ячейках памяти. Аспирант вспомнил весь сегодняшний день, нелепый и несуразный, с самого утра, с третьекурсника Лейнида и менеджера Ники до встречи с Воронецкой, до плосколицего испуганного жреца в кресле перед насмешливым Лаунхоффером, и задался простым и страшным вопросом — зачем Ящеру адский зверинец.