"Muto boyz" - читать интересную книгу автора (Тетерский Павел)

ГЛАВА ПРОМЕЖУТОЧНАЯ, МЕЖСЕЗОННАЯ

Звонок из волшебного города Амстердама, в котором много каналов, утлых судёнышек, негров и легализованных лёгких драгз, звонок из этого города раздался, как обычно, неожиданно и среди ночи. За несколько месяцев я уже привык к тому, что Чикатило никогда не научится помнить о разнице в часовых поясах. О том, что его зашкаливающе-сумасшедший график жизнедеятельности не совпадает с моим. Что не все люди живут по таким же психованным биологическим часам.

Настя недовольно поморщилась во сне, промурлыкала что-то нелитературное и перевернулась на другой бок. Я посмотрел на часы: так и есть, половина третьего. Самое время для звонков другу на родину Долбаный наркоман. Я обмотался одеялом (потому что всё никак не мог заделать щели в окнах, я всегда был плохим завхозом), скрипнул пружинами дивана и поплёлся на кухню, протирая глаза:

— Алло, Чикатило?

— Wake up! Wake up! — запел Чик. Вещица называлась — вот странно-то! — «Babylon» (Чикатило сказал бы: «Знак!») и принадлежала маргинальной команде «Рор Will Eat Itself». Альбом девяносто четвёртого года, «Two Fingers My Friend».

— Здравствуй, дружище. Ты под чем?

— Здесь трудно вспомнить, под чем ты в данный момент находишься. Заходишь в смарт-шоп, спрашиваешь, что у них есть. Они впаривают тебе какой-нибудь пакетик, и ты, не читая названия, заглатываешь. Можно, конечно, каждый раз покупать одну и ту же шнягу — но я пока что в поиске. Я хочу перепробовать всё, но спешить не могу: у меня ведь график.

Ещё в самом начале Чикатило, одурев от всего этого драг-феиерверка и насмотревшись на улицах на с торчков-попрошаек, которые действуют на подсознание лучше всех антинаркотических пропаганд мира, решил придерживаться с этим делом строгого распорядка. Согласно которому тяжёлые наркотики (которых в смарт- и кофешопах не было, зато было как грязи у каждого второго афроамстердамца) ему полагались не чаше, чем раз в два месяца. А всякий лайте он позволял себе употреблять не чаще раза в неделю — за исключением дури, разумеется, потому что здесь Чик никаких ограничений себе не ставил. Да это было бы как минимум глупо после всех этих лет (с момента, когда он начал курить с янковскими тинейджерами луизианскую мэри джейн, их прошло как минимум тринадцать, а то и четырнадцать) периодического злоупотребления.

— Ну как ты там?

— Я только что из Франции. Провернул там кое-что. Говёная страна, никакого движа.

— Ты серьёзно?

— Да. На самом деле я вот что могу сказать тебе насчёт Франции. Это не совсем говёная страна — я неправильно выразился. Это — ну, как бы тебе сказать — не молодёжная страна. Туда надо ехать с дамой сердца, таскать её по всяким Луврам и Эйфелевым башням. Водить в музей д'Орсэ на импрессионистов. Но только вдвоём, понимаешь? Строго и сугубо вдвоём. Потому что любой тусовке здесь уже делать нечего, она здесь загнивает.

Я приподнялся, взял с холодильника пачку «ЛД лайте». Приоткрыл форточку, включил газ для компенсации, закурил.

— Ты считаешь, что три человека — это уже тусовка?

— Конечно. Даже два человека, не связанные сексуальными узами, — это тоже тусовка. Мы с тобой — тусовка. А если бы мы были педиками — мы бы тусовкой не были.

— Хорошо, что мы с тобой не педики, Чикатило.

— Да. Вы, как всегда, правы, батенька. Иначе мы с вами начистили бы друг другу рыла ещё в самом начале.

— А разве педики чистят друг другу рыла?

— Ну… не знаю. Наверное… ну они же мужчины в конце-то концов хотя бы на физиологическом уровне. Хотя… блин, вот сложный вопрос. Знаешь, я как-то ещё не думал об этом. Блядь, а ведь ты меня всерьёз озадачил.

Я наполнил рот дымом и начал пускать в атмосферу кольца. Колец получилось пять — на большее меня ещё ни разу не хватило.

— Всё решается очень просто. Подойди и спроси у кого-нибудь из них. У вас же их там как у дурака фантиков. Гей-квартал находится прямо в кильватере Ред Лайте — это знаю даже я, который в Амстере никогда не был. Представься журналистом, походи по их кабакам и поспрашивай: парни, а вы чистите друг другу рыла? Или только задницы?

Я окончательно проснулся. Как и всегда во время звонков Чикатилы, я снова ощущал себя в каком-то милом сердцу, но уже срисовавшемся пространстве. В экс-реальности, в которой меня уже несколько месяцев не было. Наверное, это называется шизофренией — раздвоение личности, мания отождествления или как там это обозначается в терминах.

Я часто пытался — и не мог — представить себе, g что было бы тогда, в середине сентября девяносто з восьмого, если бы мне не отказали в шенгенской визе. Сначала мне казалось, что я точно так же мотался бы по всей Европе, выбивал бы там отовсюду липовые кредиты по сфальсифицированным документам. Курил бы дурь, употреблял лайте, пил бир и был счастлив. Только чем дальше, тем больше я начинал в этом сомневаться. Потому что если моя система ценностей начала видоизменяться здесь, то почему с ней не должно было произойти того же самого в Амстере.

Тогда я вышел из посольства какой-то обновлённый, что ли. В таких случаях требуется говорить: опустошённый, но я говорю: обновлённый. Не уверен, что всё, что ни делается — к лучшему; скорее всего, ко всему, что бы ни делалось, приемлем лаконичный принцип «Так надо». «Не обсуждается». Камни в том, что это «так надо» не обязательно должно быть к лучшему, оно может быть к какому угодно. Но к нему привыкаешь — потом, с течением времени.

Мы тогда долго сидели в каком-то дворике на Старом Арбате и выкурили, по-моему, чуть ли не целый бокс за один раз. Говорить было не то чтобы не о чем — нет, просто безо всяких разговоров было понятно: вот мы и разбегаемся. No-one's 2 blame, просто так получилось. Чикатиле необходимо было уехать — одному или со мной, или с кем-нибудь ещё — здесь тоже было «так надо», и оно, как и все остальные «так надо», не обсуждалось. А мне теперь глупо было надеяться получить шенген раньше, чем через пару-тире-тройку лет: всё-таки мы немного поработали с посольствами, мы знали их расклады.

Скорее всего, мне не дали визу из-за кризиса: тогда все иностранные посольства были настороже, они боялись притока молодых нелегалов из Восточной Европы. Которые под давлением безысходности впишутся на их просторы и начнут обчищать их, как варёные креветки. Это потом они поняли, что русскому человеку пох…ю все эти кризисы, экономику и социальные заморочки: как бы его ни увольняли с работы, как бы ни понижали з/п — всё равно он будет жить на (с большой буквы) Родине, потому что здесь самая дешёвая водка и бесплатные берёзки-матрёшки-валенки. Но тогда, я же говорю, тогда они были настороже и боялись геморроев. Если бы Чикатило не успел получить свой многократный шенген до 17 августа, наверное, ему тоже показали бы шиш с маслом. А может, и нет — все-таки он подавал деловое, а не частное приглашение. Да и по возрасту он уже вышел из категории молодёжи, которая во всём мире ограничивается цифрой 26 и поддерживается всякими айсиками, скидками и полухалявными койками в хостелах — обычно посольства учиняют репрессии именно по отношению к ней, потому что от неё можно ожидать больше гадостей, чем от других слоев населения. Здесь посольства правы — после определённой черты гадости делать не хочется. Хочется лежать на диване, чесать яйца и пялиться в поганый ящик. А днём — ходить на работу, желательно сидячую, и делать мани на новый ящик, с последними опциями и прибамбасами.

Так что мы оба понимали, что теперь наши дорожки расходятся — непонятно, в какие стороны и на какое время. Это депрессовало. Ничего суицидального в этом нет: депрессия — это тот же кайф, только со знаком «-». Апогей минусового значения игрека в x системе координат кардиограммы сердца.

Потом были эти утомительные проводы в аэропорту «Шереметьево-2» — радикально выпивающая мужская и рыдающая женская половинки «Красных 5 столов», растроганные родители где-то в скромной сторонке, сбоку припёка, «присядем» и «на посошок», «Скупая слеза скатилась по густой сетке ранних морщин и утонула в седой бороде». Я никогда не любил долгие проводы — особенно когда после этого в твою «копейку» засовывают в доску накачавшегося Алкоголиста и он блюёт прямо на коврик. «Копейка» досталась мне при разделе имущества, вместе с тремя чем-то тысячами совместно нажитого добра (Чикатиле — пять штук, потому что ему они были нужнее и потому что ему полагался процент за идеи).

Чикатило шутки ради купил себе билет в бизнес-класс (с открытой обратной датой), выкрасил волосы в кислотно-фиолетовый, нацепил весь пирсинг и нарядился в самый кричащий скам из всех, что у него были. Дяди-парни — его соседи по бизнес-классу — смотрели во время полёта строго в иллюминаторы, предпочитая игнорировать гостя из другой жизни. Наверное, его приняли за какую-нибудь звезду евро-панка — не знаю, я у них не спрашивал, да и Чикатило тоже. Чик просто сидел, лопал тонны KLM-бизнес-жратвы и прихлёбывал из горла вискарь, купленный вдьютифри.

По прилёте в Амстер он не отходя от кассы двинул стопы на Дамрак, и через пару часов ошивания на ступеньках фонтана у него была вписка на первое время, адреса некоторых сквотов и кофешопов и, по-моему, даже назревающая половая партнёрша.

Люди с Дамрака немного отличались от тех, с кем Чикатило общался дома, но это отличие не было принципиальным — поэтому он говорил мне по телефону, что на начальном этапе ему было до неинтересного легко.

Через неделю он совершил первую сделку — продал делегации русских студентов-математиков куль измельчённого гербария из листьев какого-то тамошнего кустарника. Сверху была навалена горстка дешёвого сканка — так что, зачерпнув для пробного косяка, математики остались довольны. Это шло вразрез с Чикатилиными принципами, но ему нужна была какая-то платформа, стартовая площадка. Ощущение профпригодности и начала боевых действий.

Когда пять тысяч ушли на липовые документы, лёгкие наркотики и долгосрочный аванс за жильё, Чикатило нашёл по «Жёлтым страницам» контору Бенни Дераада и ввалился туда без приглашения, сверкнув паспортом и потребовав законные деньги. Опешившему персоналу (состоящему, помимо Бенни, ещё из одного такого же распи…дяя) пришлось раскошелиться на месте: международных скандалов они не хотели. Оба они оказались белыми, но накуренными: на 50 % Чик был прав в своих догадках.

— Вы собирались кинуть меня, пользуясь финансовой неразберихой в моей родной стране, — назидательно приговаривал Чикатило по-английски, — но у меня, как видите, длинные руки. Накося, выкусите — вот он я, собственной персоной. Пошёл через семь морей, сквозь огонь, воду и медные трубы — только лишь бы увидеть мои кровные, мои любимые денежки.

К тому моменту у Чикатилы появился более-менее стабильный заработок: он прибарыживал ганджей, в основном для русских, мыл где-то какую-то посуду и продавал на улицах идиотские свистульки, рассчитанные на туристов-дегенератов. Иногда он подбирал возле магазинов использованные чеки, брал с полки указанный на них товар и подходил с о ним к кассе, требуя возврата денег за якобы только что купленную им вещь. Обычно деньги возвращали, но пару раз ему приходилось делать ноги. А к католическому Рождеству у Чикатилы были на руках все подложные документы, необходимые ему для выбивания кредитов из европейских банков. Началось победоносное шествие бравого сержанта Ч. по Европе — точно так же по ней некогда шастали красноармейцы-победители.

Шествие это было пока что на начальной стадии — а закончиться должно было как раз к концу действия годового шенгена. Чикатилу мало беспокоило возможное попадание в базу данных Интерпола — за это время он собирался накопить сумму, достаточную для приобретения новых документов и пластической операции. Мне эта идея не нравилась — я успел привыкнуть к его хитрой роже, я даже представить не мог на её месте какое-нибудь томное или аскетическое лицо.

— …Я боюсь заходить в педерастический квартал, — хмыкнул Чикатило. — Понимаешь, здешние меньшинства… они какие-то агрессивные.

— Что, они ходят по улицам в кожаных трусах, с плётками и в фашистских фуражках со свастиками?

— Да нет, при чём здесь это. Они… они воинствующие. Потому что легализованные. Я боюсь, что они начнут в открытую лапать меня за промежность. А я не удержусь и стукну им в глаз. А это здесь вообще не котируется — если меня задержат за насилие, я спутаю себе все карты. Возможно, меня даже депортируют, потому что здесь удар в глаз считается серьёзным преступлением, почти как мокруха. Так что я лучше не пойду в пед-квартал, нет уж, батенька, увольте.

— Чикатило, ты ли это говоришь? Кто в институте тёрся членом о лицо спящего Лёни Свиридова? Кто трогал за жопы студентов в столовой?

Это был удар в яблочко — из тех, которые нечем крыть.

— Ситуация изменилась, — только и смог сказать он. — Ситуация всегда меняется, батенька, вы уже достаточно опытны, чтобы знать это. Из агрессора я превратился в жертву. В невинного ягнёнка, блеющего у ручья в зубах у мирового волка гомосексуализма.

— Волка Фенрира, блядь, — сказал я. — Мирового змея Ёрмунгада.

Чикатило ещё минут пять нёс какую-то околесицу про педерастию, проституцию и драгз — все, кто бывает в Амстердаме, несут околесицу про педерастию, проституцию и драгз, — а потом задал мне вопрос из серии тех, что всегда ставят вас в тупик:

— Как работа?

Вообще тот факт, что я до сих пор работал, меня и самого иногда удивлял. Он шел вразрез со всей моей предыдущей биографией — да у меня тогда вообще всё пошло вразрез с предыдущей био, это была такая фишка, бороться с которой у меня не хватало сил и которая тоже не обсуждалась. Но всё же более естественным был бы вариант, если бы я продолжал оставаться на должности менеджера низшего звена, работать спустя рукава и наваривать капусту на незарегистрированных клиентах. А то, что я имел на тот момент — должность генерального директора набирающей обороты туристической компании, — вообще не вписывалось ни в какие ворота.

Но самым странным было не это. И даже не то, что «Лауда-Тур» набирала обороты вместо того, чтобы загнуться согласно графикам высших сил. Самым непонятно-удивительным из всего этого было с то, что всё это произошло только благодаря мне — я реально рулил, я был великим кормчим местного значения.

Тогда, когда мне отказали в шенгенской визе, я от нечего делать (от безысходности?) продолжал ходить на работу — мне не хотелось опять полгода корпеть над красными заголовками, в моём возрасте это могло привести к деградации и убить во мне все человеческое. К тому же из офиса можно было сколь с угодно долго разговаривать на халяву с Чикатилой — все счета из телефонной компании «Урсус Телеком», с все коды города-героя Амстердама на их вощёных распечатках могли быть объяснены налаживанием контактов, деловыми базарами и прочей офисной чушью.

Был, правда, момент, когда я на какое-то время серьёзно пожалел о том, что я всё ещё сижу в этом офисе. Что я всё ещё нахожусь в радиусе десятка тысяч километров от Первопрестольной, что я вообще родился — а что я ещё мог чувствовать, узнав от побледневшей Илоны, что «завтра с утра с тобой хочет встретиться Нэцкэ».

Я спешно набрал номер Чикатилы и спросил, что мне делать. Я попал не вовремя — он только что поел сушёных псилоцибинов[3], упакованных в пакетик и купленных в смартшопе неподалёку от его конуры. Поэтому моя встреча с Нэцкэ рисовалась ему абсолютно в других, героико-воинских тонах. Он посоветовал мне насобирать мухоморов и сварить из них супчик — тогда получится хитрое такое зелье, которое воины-берсерки втемяшивали себе в глотки перед тем, как пойти на врага, размахивая своими скандинавскими колунами.

— Серьёзно, — говорил Чикатило голосом бесноватого астролога, — это такой благородный озверин. Я недавно прочитал, что под ним сила воина увеличивается в десять раз. Да ты просто размажешь этого Нэцкэ по стенкам, открутишь ему гениталии. Снимешь с него скальп. А потом отберёшь все его деньги и приедешь ко мне в Амстердам.

Я обозвал его долбаным наркоманом, недоделанным воином-Кастанедой и как-то ещё — я не помню — и положил трубку Я не сомневался в Чикатилиной преданности — будь он в другом состоянии, он бы бросил всё, купил билет на ближайший рейс до Москвы и прилетел бы сюда, чтобы погибать вместе. Просто мне не повезло — так получилось, это был Его Величество Случай.

Глупо и нелепо, но я действительно сварил себе в тот вечер мухоморовый суп, а с утра разогрел на плите и принялся через не могу заливать внутрь. Зелье берсерков оказалось просто архи-, хрестоматийно мерзким отстоем — после каждого глотка к горлу подступали спазмы отрыжек со вкусовыми добавками из желудочного сока. Когда оставалась буквально пара ложек, я не выдержал и выблевал экстракт смелости, благородный озверин прямо на кухонный пол. Я даже не успел добежать до туалета — такая это была дрянь.

Так что на работу я пришёл ни жив, ни мёртв. Шифроваться от Нэцкэ было без мазы, и я решил стоять до последнего. Отрицать всё, держать рот на замке, терпеть все пытки — тогда, может быть, я мог остаться в живых.

Когда он приехал в офис, я опять перестал мандражировать — мне, как и в прошлый раз, было нечего терять, я опять стоял face-2-face с обстоятельствами. Нэцкэ мягко (насколько у него это могло получиться) попросил Илону пойти пообедать (хотя было что-то около одиннадцати эй эм) и уселся прямо напротив меня. Меня слегка обнадёжило то, что по его бокам не было этих его сраных големов — но сам Нэцкэ был лишь немногим меньше них, да и и сам своими ручищами мог кого угодно скрутить в де, а во-вторых, об этом нам ещё раньше рассказы вал Стриженов.

— Как он пи…дится, — говорил тогда Стриж, причмокивая толстыми щеками, — вы бы только видели: как он пи…дится…

От воспоминаний об этом разговоре мне стало нехорошо.

Нэцкэ с полминуты посверлил меня своими бандитскими рентгенами, прощупывая обстановку и как бы в последний раз раздумывая, и сразу приступил к делу — такие люди всегда приступают к своим делам сразу, без вступлений и переходных этапов. Ко ВСЕМ своим делам — будь то вопрос материальной компенсации обманутым клиентам или допрос проштрафившегося при помощи утюга (автомобильной дверцы из Гая Ричи как вариант).

— Мне пришлось уволить Илью, — сказал Нэцкэ. — Он не может быть генеральным директором. Он — бывший музыкант.

— Жаль, — сказал я. Я действительно опешил, хотя и со вздохом облегчения. — Наверное, мне теперь надо выполнять его функции до момента, пока вы не найдёте другого на его место?

— Я уже нашёл, — проговорил Нэцкэ, глядя прямо мне в мозг. — Это ты.

— Я???? Я… думаю, что не справлюсь.

Нэцкэ вперил в меня орлиный взор, достал из пачки какую-то пафосную сигарету типа «Davidoff», прикурил от зажигалки «Zippo» и констатировал:

— Напрасно ты так думаешь. В тебе есть деловая жилка. Я такие вещи вижу сразу. Мне для этого не нужно всё это говно, которому учат лохов на бизнес-тренингах.

Было очень странно слышать от него такие слова, как «бизнес-тренинги». Все тренинги, которые он проходил в течение своей насыщенной событиями био, наверняка сводились к теории Дарвина: это когда курсисты сдают экзамены при помощи кулаков, пушек и «Мерседесов-600».

— Ты можешь и отказаться, конечно, — продолжал Нэцкэ. — Но я предлагаю тебе тысячу двести, пока ты не раскрутишь всё это дело, и две — когда начнём работать в плюс.

— Тысячу сколько? Я согласен попробовать. — Я тут же отмёл все сомнения, во мне уже говорил жадный до денег раздолбай: я собирался поработать месяц (максимум — два), а потом быть уволенным за профнепригодность, как Стриженов.

— Мне на х… не надо, чтобы ты пробовал, — сказал Нэцкэ, вставая. — Один уже попробовал, всё, бля, хватит. Мне надо, чтобы ты работал. Ра-бо-тал. Будешь пробовать — денег не получишь. Будешь работать — я уже сказал. Я сразу пойму, работаешь ты или пробуешь.

Нэцкэ дал мне лаконичные указания насчёт дальнейших действий, одёрнул плащ и вышел вон. А я сел составлять всякие бизнес-планы, рожать идеи — в устной форме, потому что Нэцкэ не был карнегианцем, ему было достаточно слов.

Потом всё пошло-поехало, закрутилось, как пушехвостый грызун в колесике, завертелось лопастями большого пропеллера. Я встречался с Нэцкэ и говорил о необходимости расширять кругозор, не зацикливаясь только на «Формуле-1». О перспективности вывоза сноубордистов в чиповые Карпаты и на Эльбрус. О предновогодних скидках красноморских дайвинг-клубов и даже об автобусах для международных выездов футбольных хулиганов. Когда в казну посыпались первые копейки, я вытребовал право ходить на работу в пирсинге и одежде «спортивного молодёжного стиля». Когда копейки превратились в рубли, я взял на работу Свинью и начал корпеть над созданием тотализатора. Когда рубли превратились в доллары, мы переехали в новый офис, где у меня был отдельный кабинет, и наняли на работу ещё одного раздолбая-сноубордера из моих знакомых. После кризиса многие мелкие турагентства позакрывались, и кое-какие ниши освободились — получилось так, что мы вовремя подсуетились, и я, к своему удивлению, превратился в перспективного молодого человека со стабильным финансовым положением. С правом на хобби в свободное от работы время — но, поскольку хобби у меня не было, в свободное от работы время я сначала курил дурь и пил пиво в «Красных столах», а потом стал курить дурь и пить пиво дома. К весне мы, по всем раскладам, должны были начать работать в плюс, а к концу девяносто девятого года окупить затраты Нэцкэ. Когда я невзначай вспомнил, что собирался проработать месяц и быть уволенным за раздолбайство — когда я об этом вспомнил, тогда было уже поздно.

Поначалу я по очереди катал Илону и Настю, потом — только Настю. Дошло до того, что мы сняли неплохую однокомнатную квартирку в районе Белорусского вокзала и свили там уютное гнёздышко с пружинящим сексодромом и поганым ящиком «Панасоник», 12 каналов, диагональ 32. Вскоре после Нового года я купил б/у, но на хорошем ходу «Дэу-нексию», хотя иногда из принципа приезжал на работу на «копейке». В «Красных столах» я бывал всё реже: Чикатило был прав, с летнего апогея они съезжали вниз по наклонной траектории. Меня больше не вставляло это пьянство, передвижничество и фри лов — может, потому, что это уже происходило как-то неестественно, строго по выходным и по большей части в угоду ностальгии. А может быть, мне просто так казалось, потому что мой мир перестал сходить с ума, его башня встала на место — как у фундаментального танка «Иосиф Сталин» на Параде Победы в мае сорок пятого.

В один момент я вдруг понял, что стал патологически неинтересным — в первую очередь самому себе, — но старался по мере возможности не думать об этом. Только были вот эти Чикатилины ночные звонки, которые всё портили и после которых я подолгу не мог заснуть (Настя говорила: «Этот Чикатило до сих пор на тебя действует, как удав на кролика», а я отвечал ей: «Сама ты кролик» и затыкал ей рот поцелуями).

— …Ты же знаешь, Чикатило. Я ненавижу говорить про работу.

— Ты ненавидишь свою работу? Скажи мне, Нигер, ты ненавидишь свою работу?

— Долбаная обдолбанная скотина. Зачем ты меня об этом спрашиваешь?

— Потому что хочу узнать. Ты ненавидишь свою работу?

Я потянулся к холодильнику и взял оттуда всю пачку. Одной сигаретой было не обойтись — Чикатило был настроен на долгий трёп, в таком состоянии только и хочется, что трепаться и лезть людям в душу посреди тихой семейной ночи. Видимо, он звонил на халяву — он всегда звонил на халяву или по просроченным кредитным карточкам, иногда даже чужим, — Понимаешь, Чикатило. Здесь речь не идёт о любви или ненависти. Речь идёт о необходимости.

— А я вот, — Чикатило чуть не лопался на другом конце провода, его просто распирало по всем направлениям, — я вот ОЧЕНЬ люблю свою работу. ООЧЧЕЕННЬЬ люблю свою работу.

В его тоне слышалась покровительственная издёвка. Я знал, что он очень любит свою работу. Я тоже очень любил его работу. Просто ему дали шенгенскую визу, а мне — нет. Всё объясняется намного примитивнее, чем кажется.

— Просто тебе, сволочь, дали шенгенскую визу, а мне — нет, — озвучил я в телефонную трубку. — И мне надо с этим как-то жить, понимаешь?!

— Эй, эйя, батенька. В ваших словах слышится обида на меня и на обстоятельства. Честное слово, я не хотел оскорбить ваших чувств. Я просто хотел узнать…

— Я НЕ ненавижу свою работу, Чикатило. Я хожу на неё в нормальном виде, со мной работают Свинья и этот парень, Витёк, сноубордер. С ними не соскучишься. И потом — я не сижу целый день жопой на офисном кресле. Если я захочу, я сваливаю с работы в любое удобное для меня время. А мои подчинённые при мне берут деньги с незарегистрированных клиентов. Я и сам беру с них деньги, когда надо.

— То есть ты смеёшься на своей работе?

Я не знал, что ему ответить. Разумеется, я НЕ смеялся на своей работе, я не смеялся НАД своей работой — даже несмотря на постоянное присутствие в кадре Свиньи, на сноубордерские байки Витька и на взаимопонимающую Илону, которая своими взглядами перманентно намекала на оставшиеся в прошлом, но по первому зову подлежащие восстановлению пикантные отношения. Самое интересное, что раньше я об этом как-то не думал.

— Не-а, Чик. Не смеюсь.

— А «Нивею» всё ещё пи…дишь в туалете?

— Окстись, дружище. Какая такая «Нивея». Её уже лет сто как прекратили туда ставить.

— С тех самых пор?

— С тех самых пор.

— Слушай, слушай, я тебе совсем забыл рассказать. Я тут знаешь кого встретил? Угадай с трёх раз!

— Откуда же мне знать, Чикатило.

— Нет, негритянин. Ты попытайся. Угадай, сука, с трёх попыток.

— Президента Мозамбика.

— Неправильно.

— Элвиса Пресли. Так шутят в каждом третьем американском фильме.

— X… — то там.

— Ну, я не знаю. Девушку Лену из Рязани.

На том конце повисло молчание. Если бы я посмотрел в ресивер, я бы, наверное, вопреки здравому смыслу увидел, как у обдолбанного Чикатилы отвисла челюсть.

— Эээ… Кто тебе… Я же ещё никому об этом не рассказывал. Она что… Она что, тебе позвонила?

Теперь челюсть отвисла у меня. Чикатило не мог меня так разыгрывать — это был слишком естественный шок даже для его артистических способностей. Я знал, что бывают случайные совпадения, но чтобы вот так, с размаху, пальцем в небо — и из всех известных имён назвать правильное… Да, жизнь — алогична.

— Я не понял, Чикатило. Я что… угадал???

— Ну… да.

Я начал беззвучно (чтобы не разбудить Настю) смеяться в телефонную трубку. Это был правильный, хороший смех. Я уже несколько месяцев так не смеялся, но это ведь был Чикатило. Его и всех, с кем он имел дело, всегда сопровождали именно такие заразительные припадки.

— Ну, рассказывай, бродяга дхармы. Ты её трахнул?

— А то, — гордо хмыкнул Чик. Я почему-то был уверен, что он при этом самодовольно поглаживал свой живот. Как кот из того же мультика про блудного попугая — «это же бубль-гум»… Один в один, только не толстый.

— Только не говори мне, пожалуйста, что ты обнаружил её в витрине на улице Красных фонарей, влюбился без памяти и поселился вместе с ней на утлом судёнышке, стоящем на вечном приколе на берегу одного из живописных каналов, перекочевавших в реальность с полотна Винсента ван Гога. Это слишком пошло.

— Нет, нет, ты что. Она здесь в длительной командировке, работает в представительстве какой-то нефтяной компании. Ну, знаешь, из тех, что по дешёвке гонят в Европу нефть из Сургута. Я им как-то раз продавал дурь — я же с русскими в основном работаю — какой-то тамошней тусовке, у них был этот идиотский слёт в отеле «Амстель», и они вызвали меня… Я для здешней русскоязычной диаспоры — что-то типа разносчика пиццы. Так вот, прихожу — а она там сидит, в обнимку с каким-то Дядей-парнем.

— А ты что?

— А я клал на этого Дядю-парня, я так обрадовался, мы сразу обнялись, закружились в вихре страсти…

— А Дядя-парень?

— А Дяде-парню было плевать, с кем трахаться, он приезжал на пару дней и в тот момент только начинал свои замуты. К тому же я сразу же пустил ему жёсткий парик «Белой вдовы», и он с непривычки тут же скопытился. Ушёл в такое говно, что потом часа три не мог произнести ни слова, сидел и пялился с блаженным видом в одну точку. Не реагировал на происходящее. А потом, на следующий день, мы повели его на Ред Лайте, и он там перепихнулся за деньги.

— Ну и что там у тебя с Леной?

— Роман развивается. Бурно. И плодоносит вдохновением. Я купил ноутбук и сел писать книгу.

— Bay! Чико! Неужто наконец-то сподобился? Это же… блин, да это же здорово. Ты прав, что уехал в страну ветряных мельниц. Ты прав.

— Слушай, а вот ещё…

В трубке что-то щёлкнуло, прозвучал какой-то предупредительный зуммер, и Чикатило перестал меня слышать. Ещё около минуты я слушал его беспорядочно-обдолбанные «алё, алё» и «куда ты пропал, парень чернокожий?», но на мои ответные реплики он никак не реагировал. А потом связь вообще оборвалась. Наверное, автоматика просигнализировала куда надо, что уже битый час некий хитрожопый умник названивает из неё по карточке с минусом на балансе, и откуда надо автоматике приказали разъединиться. Я посидел ещё несколько минут — на случай, если настырный сержант продублирует попытку, — а потом набрал номер его конуры. Трубку никто не брал. Да я, на самом деле, сделал это только для проформы — я и так знал, что его нет дома, он никогда не звонил из дома. Он был не настолько глуп, чтобы платить за исходящие звонки.

Спать не хотелось. Я включил комп и вставил диск. «Grim Fandango», хороший такой квест про страну мертвых. Все мертвецы были почему-то мексиканцами, а главного скелета звали Мэнни Калавера — у меня он ассоциировался с Максом Кавалерой из «Soulfly».

Мэнни был прикольный персонаж — я очень любил его тогда. Он очень смешно тыкал свой череп во с все дыры — у него был свой движ, он, по-моему, должен был в конечном итоге спасти какую-то девушку (тоже скелет), я не помню точно. В общем, это был влюбленный скелет. Счастливый. Все в мире делается в конечном итоге для того, чтобы найти подходящего полового партнера на всю жизнь, и вся разница лишь в том, кто через что прошел ради этого. Мэнни Калавере повезло: его компьютерная житуха била ключом, он попадал из переделки в переделку, и, наверное, его от этого перло.

Я по-черному завидовал этому виртуальному мертвецу. В отличие от него, я уже прошел весь свой квест. Теперь мне светило только то, что по идее должно идти после хеппи-энда любой голливудской мелодрамы. То, что в эту самую мелодраму никогда не включают — в силу банальности (даже для мелодрамы — банальности). И они жили долго и счастливо. Умерли в один день. А потом истлели и превратились в скелеты. Как Мэнни Калавера и его мертвая девушка.

Никогда не думал, что заканчивается этим. Я знал, что любовь требует жертв, но как-то не учел, что ими всегда становятся лучшие друзья и вообще вся движуха.

Я выключил компьютер еще до того, как игра полностью загрузилась. Чтобы не видеть этого долбаного Мэнни. Я просто выдернул вилку из розетки, забив на корректное завершение работы. Следующий раз, когда я его включу, он будет х…еву тучу времени проходить сквозь дебри корректировочной программы ScanDisk… Да насрать.

Потом я вскипятил чай, залил в себя полкружки, выкурил зачем-то ещё одну «ЛД» и пошлёпал в койку. Настя перевернулась на другой бок и приоткрыла сонный глаз:

— Ты чего там делал?

— Ничего, чикса моя любимая. Не могу заснуть. Решил хлебнуть чайку.

— Нет, — пробормотала она сквозь сон. — Тебе звонил Чикатило. Мне только что снилось, как ты ржал в телефонную трубку.

— Тебе приснился Чикатило. Спи. Пусть тебе приснится ещё один Чикатило. Два, три, сто пятнадцать Чикатил. Честное слово, это будет не самый плохой сон.

Я отвернулся к стенке и уткнулся рылом в ворсистый коврик. Я знал, что не усну ещё как минимум час — да мне и не хотелось, весь сон прошёл, улетел в мембрану. Хотелось представлять, как Чикатило впаривает марихуану российским бизнесменам, как встречает случайно Лену и кружится с ней в осеннем вальсе. Интересно, она такая же качественная? Я забыл — а может, просто не успел — спросить об этом…

— Слушай… — донёсся до меня сонный голос любимой девушки. — Я… совсем забыла. Ты ведь завтра собирался ехать на техосмотр?

— Да, чикса. Уже третий месяц езжу и всё никак не могу пройти.

— Слушай, а там ведь рядом хозтовары?

— Да.

— Купи, пожалуйста, кран на кухню. У нас вода опять капает, уже вторые сутки.

— Конечно, куплю. Спи. Я и сам помню.

Сам я, разумеется, не помнил про этот идиотский кран. Несмотря на то, что капли из кухни уже вторую ночь подряд мешали мне засыпать. Я пытался чинить его уже дважды — ходил в магазин, покупал прокладки и новые крантики. Менял, скручивая к проштрафившуюся сантехнику чёрным разводным ключом. Оба раза новых прокладок-крантиков хватало на месяц — да, она была права, кран действительно надо было менять целиком. Потому что он меня просто достал, этот долбаный кухонный кран. Он меня просто заимел на все сто, окончательно и бесповоротно.

— Поедем в Париж весной?

Она уже спала. Мне бы всё равно не дали визу.

Я поворочался в постели, выискивая наиболее удобное положение для тела. В конце концов обнял Настю и задышал ей в затылок. На сей раз я ошибся — сон пришёл быстро, практически сразу же. Я понял это, когда передо мной заплясал радикально-фиолетовый Чикатило, с видом извращенца-скинхеда скручивающий голову несуразному и непропорционально вытянутому кухонному крану.