"Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну" - читать интересную книгу автора (Брюханов Владимир Андрееви)

2.1. Роковой 1881 год.

Начало ХХ века стало эпохой заката влияния монархов на европейскую и мировую политику. Англичанин Георг V, немец Вильгельм II и русский Николай II (чисто формально сохранявший ничтожные доли русской крови) оказались последним поколением европейских монархов, игравших важнейшую политическую роль. При этом все трое были ближайшими родственниками: Георг был двоюродным братом и Вильгельма (отец Георга был родным братом матери Вильгельма), и Николая (их матери были родными сестрами). Европой в течение предшествующего тысячелетия, по существу, правил единый клан монархов, только подразделявшийся на несколько главных ветвей.

Одной из веточек был и род великих герцогов Гессен-Дармштадтских, до объединения Германии также бывших суверенными монархами; и позже он продолжал поставлять благородных красавиц-невест в другие европейские дворы. Но не только красоту и юность дарили эти девушки своим избранникам: род Гессен-Дармшштадтских герцогов был носителем наследственной гемофилии – патологической несвертываемости крови, которой заболевали некоторые их потомки только мужского пола. Гессенские принцессы – дочери герцогов – сами гемофилией не страдают, но передают ее своим сыновьям с определенной вероятностью. Проследить, однако, как именно распространялась эта болезнь по родословному дереву Гессен-Дармштадтских герцогов, их предков и потомков, довольно затруднительно: фактическое отцовство у некоторых детей нередко является секретом их матерей, а в некоторых ситуациях и последние не могут достоверно знать, кто же является отцом их ребенка. Тем более, что и Гессен-Дармштадтские герцоги не являются монополистами на гемофилию в европейских королевских домах.

Cуществует гипотеза, что носителем данного гена была великая английская королева Виктория (1819-1901), мать девятерых детей, поскольку от гемофилии якобы умер один из ее сыновей, Леопольд (1853-1884), и гемофиликами были потомки двух ее дочерей, но как раз обе последние состояли в браках с потомками Гессен-Дармштадтских герцогов. С другой стороны, никто из официальных предков Виктории гемофилией, как будто бы, не страдал. С третьей стороны, гемофилия может возникать и при отсутствии больных предков – в результате мутации, происходящей, однако, чрезвычайно редко. Наконец, далеко не ясно, насколько точно ставили медицинские диагнозы до XIX века и насколько тщательно их скрывали позднее.

Так или иначе, здоровое потомство – забота в принципе каждого человека, но для коронованных особ оно имеет особое значение и нередко становится фактором, играющим немаловажную политическую роль.

Всем современным россиянам известно, насколько существенным оказалось нездоровье последнего русского цесаревича, как оно отравляло и бытовую, и политическую атмосферу на самых вершинах российской власти в критические годы, предшествовавшие революции. А ведь последняя русская царица была не первой гессен-дармштадтской принцессой, вошедшей в российское царское семейство! Что же уберегало от зловредной заразы в предшествующих случаях? Об этом стоит напомнить.

Первой гессен-дармштадтской принцессой, вышедшей замуж за наследника российского престола, была Наталия Алексеевна – первая жена будущего Павла I, но она умерла после первых родов; умер и родившийся ребенок – генетический эксперимент оборвался на первом же шаге. От своей второй жены, Марии Федоровны, принцессы уже не Дармштадтской, а Вюртембергской, Павел получил множество вполне здоровых потомков.

Следующей гессенской принцессой, обосновавшейся в России, была императрица Мария Александровна (в девичестве – Максимилиана-Вильгельмина-Августа-София-Мария) – супруга Александра II, о которой ниже пойдет речь как о немаловажной политической фигуре своего времени. Мария Александровна стала матерью двух дочерей и шести сыновей – в том числе императора Александра III; никто из них и их сыновей гемофилией не страдал. В чем тут дело? Только ли счастливый случай, предусмотренный теорией?

По-видимому, дело было совсем в другом: хотя Мария Александровна и считается дочерью гессенского герцога Людвига II и его жены Вильгельмины, урожденной принцессы Баденской (родной сестры Елизаветы Алексеевны – жены русского императора Александра I), но ее фактическим отцом молва называет одного из придворных герцога: швейцарца французского происхождения барона Августа-Людвига де Гранси[30]. То же относится, якобы, и к ее родному брату – Александру Гессенскому[31], сыновья которого сыграли выдающиеся роли в событиях, описанных ниже.

Так что последние русские цари – Александр III и Николай II – хотя и проиграли в чистоте и благородстве происхождения, но зато выиграли в телесном здоровье! Впрочем, России это все равно пользы не принесло...

Согласие никогда не царило в разветвленном европейском королевском клане – Вильгельм II стал одновременно и участником, и жертвой этого противоборства с самого своего рождения.

Вильгельм, родившийся в Берлине 27 января 1859 года, оказался крайне несчастливым человеком – как в личном, так и в политическом плане. Началось с того, что травмы при тяжелых родах сделали его инвалидом с первых минут жизни: искривление шеи было исправлено сложной хирургической операцией, а так и оставшаяся неполноценной левая рука всегда бросалась в глаза и была предметом стеснения и забот и его самого, и его окружения. В России и доныне относятся к инвалидам с особым сочувствием и одновременно брезгливостью; так было и в Германии сотню и полторы сотни лет назад. Неслучайно Вильгельма невзлюбили даже собственные родители. Для этого была и более веская причина.

Дело в том, что отец Вильгельма, Фридрих III, который должен был наследовать корону Германской империи и Прусского королевства после Вильгельма I, был обречен почти всю жизнь оставаться в роли престолонаследника: его отец сначала сам долгое время был престолонаследником, только в 1858 году в возрасте 61 года был назначен регентом при старшем брате – короле Фридрихе-Вильгельме IV, впавшем в тяжелое помешательство; через три года старый король умер, и лишь тогда Вильгельм I стал королем Пруссии, но зато оставался затем на троне более четверти века – до глубочайшей старости.

Заранее можно было предвидеть, что жизненных ресурсов на долгое царствование у Фридриха III просто не будет, и, действительно, после смерти Вильгельма I Фридрих (ему было 57 лет) оказался на троне всего на несколько месяцев и скоропостижно умер в том же 1888 году. В силу этого новорожденный Вильгельм – будущий король Пруссии и будущий кайзер Германской империи (торжественно провозглашенной 18 января 1871 года в Версале – за несколько дней до того, как Вильгельму исполнилось 12 лет) – стал объектом прямо-таки паталогической ненависти со стороны собственных родителей, которым, в отличие от него, не светило долгое восседание на троне! Под сенью этой ненависти и прошли детство и юные годы принца Вильгельма.

Детство принцев крови, часто и обделенных вниманием, и одновременно угнетенных собственными родителями, занятыми исполнением обременительных и захватывающе великолепных обязанностей, – нередко грустная изнанка блестящего монаршего быта тех времен. Из рассказов Ольги Александровны (младшей сестры Николая II) известно, что в детстве и она, и ее братья и сестры, включая будущего царя, просто голодали: по этикету им приходилось сидеть за родительским столом; по тому же этикету блюда подавались по старшинству – детям в последнюю очередь; есть полагалось неторопясь, а общая трапеза заканчивалась, когда старшие вставали из-за стола; в результате дети регулярно вынуждены были довольствоваться жалкими кусочками пищи[32]. Вот и Вильгельм воспитывался в подчеркнуто спартанском духе, дополнительно усиленном тайным недоброжелательством родителей – столь сильным, что оно становилось явным для любого наблюдателя, включая самого Вильгельма с некоторого возраста.

Укреплению его духа и формированию его политических взглядов немало способствовала оппозиция, существовавшая тогда при Берлинском дворе по отношению к будущему Фридриху III, его супруге и тому курсу, какому они бы последовали, встав во главе Германии. Мать Вильгельма – дочь и тезка английской королевы Виктории – была убежденной англоманкой; той же линии придерживался ее супруг, которого она держала под каблуком. Естественно, Вильгельм с детства был на антианглийских позициях, а германский вызов Британии стал буквально символом его веры.

Сирота при живых родителях рос нервным, почти затравленным, но самолюбивым и самостоятельным ребенком. Начиная с одиннадцатилетнего возраста, он воспитывался в известном удалении от своих родителей (гимназия в Кассель-Вильгельмсхёфе, Боннский университет, затем стажировки в различных государственных учреждениях, завершившиеся командованием полком вплоть до момента восшествия на престол в 1888 году) и в целом получил великолепное образование, но не на уровне непосредственного руководства государством – в этом также сказалось явное нежелание родителей приобщать сына к реальной власти. Он получил от рождения немало позитивных качеств, характерных для его незаурядных предков, вырос достаточно развитым интеллектуалом с богатым творческим воображением, но склонность к фантазиям у него нередко превалировала над трезвой рассудительностью и проницательностью. К тому же психологические травмы, перенесенные в раннем детстве, навсегда оставили на нем отпечаток. Корявое воспитание и упорное, но однобокое самовоспитание в борьбе за собственное право существовать, мыслить и действовать, не создали гармоничной и сбалансированной личности: он стал решительным, но одновременно неуравновешенным, раздражительным, упрямым, своевольным и своенравным человеком, эксцентричность, а порой и агрессивность которого нередко повергала окружающих в шок.

Характерен в этом отношении рассказ С.Д.Сазонова – нового в то время русского министра иностранных дел, которого при первой возможности неформального общения в 1912 году Вильгельм II попытался привлечь на свою сторону и вызвать симпатию своей прямой откровенностью, в чем ничуть не преуспел: «Эту беседу, которая отчетливо запечатлелась в моей памяти, Вильгельм II начал с того, что рассказал мне подробно историю своей молодости и тех своеобразных семейных условий, в которых она протекала. Он не сообщил мне ничего такого, что было бы мне раньше неизвестно. Тем не менее все, что он говорил мне по этому поводу, не могло не вызвать во мне крайнего удивления, так как я не мог объяснить себе причин, побудивших его нарисовать мне, в самых ярких красках, подробную картину юношеских упований и огорчений, которыми ознаменовались годы, проведенные им под родительским кровом. С откровенностью, которая производила тягостное впечатление, он говорил мне, что отец его, Император Фридрих III, никогда не любил его, предчувствуя, что, если он и доживет до смерти Вильгельма I /.../, то /.../ вскоре ему придется уступить место молодому сыну /.../. Мать Вильгельма II, дочь Королевы Виктории английской, женщина властолюбивая, по тем же причинам не любила своего сына /.../. „С тех пор, что я себя помню“, говорил мне Император, „я всегда чувствовал и мыслил себя добрым немцем. Мать моя, даже после тридцатилетнего пребывания в Германии, не переставала сознавать себя англичанкой. В ее глазах германские интересы всегда и во всем должны были подчиняться интересам ее родины, по отношению к которой она считала, что Германия призвана была играть служебную роль. /.../“.

Я привожу /.../ этот удивительный рассказ не потому, что я считал бы его интересным по существу, а потому, что мне кажется, что он может служить для характеристики порывистой и неуравновешенной натуры Императора Вильгельма, склонного переходить за границы той сдержанности и того чувства собственного достоинства, которых мы вправе ожидать от лиц, стоящих по своему рождению на вершине социальной пирамиды»[33].

Не менее экстравагантно вел себя Вильгельм и при иных обстоятельствах.

В 1904 году кайзер пригласил в Берлин бельгийского короля Леопольда II. «„Я сказал ему, – заявил Вильгельм [германскому] канцлеру фон Бюлову, – что не позволю играть с собой. Тот, кто в случае европейской войны будет не со мной, тот будет против меня“.

Кайзер заявил, что он является солдатом школы Наполеона и Фридриха Великого, которые начинали свои войны с предупреждения противника: „Поэтому, если Бельгия не встанет на мою сторону, я должен буду руководствоваться исключительно стратегическими соображениями“.

Подобное намерение /.../ привело Леопольда II в замешательство. Он ехал на вокзал в каске, одетой задом наперед, и выглядел, по словам сопровождавшего его адъютанта, так, „как будто бы пережил какое-то потрясение“»[34], – еще бы: ведь Бельгия была официально нейтральным государством, нейтралитет которой гарантировался великими державами – включая Германию! И притом какой известный мотив: кто не с нами – тот против нас!

1908 год «закончился неверным шагом кайзера, таившим в себе опасность взрыва. Он дал интервью газете „Дейли телеграф“, высказав ряд своих идей в отношении того, кто с кем должен воевать. Это привело в замешательство не только его соседей, но и соотечественников. Общественное неодобрение было таким явным, что кайзер даже слег, проболел три недели и в течение некоторого времени воздерживался от высказываний»[35].

Понятно, что такая неуравновешенность не только формального, но и фактического лидера Германской империи сама по себе таила угрозу миру в преддверии общеевропейской войны – и это весьма неплохо было учтено ее истинными инициаторами. Самый же экстравагантный поступок в своей жизни Вильгельм совершил еще задолго до того, как вступил на германский престол, и последствия этого шага, весьма возможно, и послужили основной причиной утраты Вильгельмом этого престола.

Все началось с казалось бы невинного явления: юный Вильгельм влюбился (с кем не бывает!). Казалось бы, по счастью он влюбился в юную особу, которая вполне подходила ему в жены – весьма нелегкое условие для престолонаследника по тем временам! Его избранницей стала гессенская принцесса Елизавета-Александра-Луиза (в семье ее звали Элла).

Она родилась 1 ноября 1864 года и приходилась Вильгельму двоюродной сестрой: их матери были родными сестрами, обе – дочерьми английской королевы Виктории.

В это время гессенские правители переживали нелегкие времена. До 1866 года Гессен был союзником Австрии и участвовал в Прусско-Австрийской войне на стороне последней. Результатом стала оккупация Дармштадта пруссаками. С начала 1871 года, в результате объединения Германии, независимое герцогство и вовсе перестало существовать.

Прежде влиятельные герцоги, сохранив свои номинальные титулы, превратились фактически во владельцев всего нескольких замков – с весьма неопределенными условиями материального обеспечения. Следствием стала почти что нищета, обрушившаяся на великого герцога Людвига IV, унаследовавшего этот титул в 1877 году после смерти своего дяди – Людвига III, брата русской императрицы Марии Александровны (таким образом, Людвиг IV был двоюродным братом Александра III и его братьев, а Элла и ее сестры – троюродными сестрами Николая II), и его жену Алису, урожденную английскую принцессу, мать семерых детей.

Материальные невзгоды усугубились еще более тяжелейшими бедствиями: в 1873 году умер трехлетний брат Эллы Фридрих – от все той же злосчастной гемофилии. Затем, в 1878 году, все дети в семье заболели дифтеритом; заразилась и их мать. В результате умерли и она, и ее самая младшая дочь – четырехлетняя Мария. Осиротевшие четыре сестры (Элла была второй по старшинству) и их брат Эрнест-Людвиг воспитывались затем при значительной помощи бабушки – королевы Виктории. Характерная деталь – гроб их матери, согласно ее завещанию, на похоронах был накрыт британским флагом[36].

Молва, гулявшая по России накануне 1917 года, обвиняла в военных бедствиях и поражениях «царицу-немку» – младшую сестру Эллы императрицу Александру Федоровну. Люди даже не понимали того, насколько они и правы, и не правы: у Александры Федоровны, немки, но не пруссачки, и всех ближайших членов ее семейства была с самого рождения такая ненависть к Германии, какую трудно было бы встретить тогда в любом ином семействе! Именно эта ненависть и сожрала и Германию, а заодно и Россию! А в 1881 году это семейное чувство еще более распалил будущий Вильгельм II!

Влюбленного Вильгельма нетрудно было понять: Элла и в юности, и даже далеко не в молодые годы считалась одной из самых блестящих красавиц Европы, а незаурядный ум и природный такт, которыми она руководствовалась, придавали ее обаянию силу неотразимого оружия.

Биограф Эллы (в замужестве и православии – великой княгини Елизаветы Федоровны) пишет: «Вильгельм обладал очень эгоистичной натурой и был груб. Принцесса Елизавета не выносила его»[37], – на чем основано последнее заявление – неизвестно; ничего подобного не утверждается в многочисленных опубликованных на немецком языке жизнеописаниях Вильгельма, да это противоречит и последующему ходу событий, и здравому смыслу – ведь для Эллы речь шла не только о том, чтобы стать супругой Вильгельма – плох он или хорош, но в будущем и германской императрицей! Так или иначе, утверждение цитируемого автора – Любови Мюллер, что сделавший предложение Вильгельм якобы получил отказ[38] – откровенное вранье, опровергаемое всеми остальными биографами Вильгельма.

Предложение Вильгельма о браке не было отклонено – и Вильгельм и Элла стали официально женихом и невестой. Тем трагичнее стал последующий разрыв, который совершил Вильгельм.

Инициатором разрыва оказалась тетка Эллы – мать Вильгельма. Вероятно, результатом антагонизма с родителями было и самостоятельное решение Вильгельма о женитьбе, предпринятое без совета со старшими. Поэтому вмешательство матери произошло только после помолвки. Едва ли ее мнение сыграло бы роль для влюбленного принца, но мать использовала аргументы, значимые безотносительно его отношения к ней.

Мать объяснила Вильгельму хорошо нам известный факт, что Гессенские герцоги являются носителями гемофилии: как раз с начала 1860-х годов медики и биологи принялись разбираться в наследственных особенностях этой болезни. Не ускользнула, очевидно, от матери Вильгельма и причина смерти ее маленького племянника Фридриха в 1873 году. Таким образом, Вильгельм сильно рисковал остаться без здорового наследника. Это был очень весомый аргумент и для его матери, и для него самого – независимо от напряженных отношений между ними. Именно данный мотив объяснений между ними и приводится в современных жизнеописаниях Вильгельма; тогда же, когда они происходили, суть обсуждения не вышла наружу. Но тем больший эффект произвело дальнейшее поведение Вильгельма.

Вильгельм принял доводы матери, хотя с ранней юности был влюблен в Эллу. Разрыв между нареченными сопровождался, однако, присущими Вильгельму грубостью и бесцеремонностью. Это произошло в самом начале 1881 года. Тут же, в феврале 1881 года, двадцатидвухлетний Вильгельм женился на принцессе Августе-Виктории-Шлезвиг-Гольштейн-Зонденбург-Аугустенбургской.

Происшедшее стало колоссальным ударом для шестнадцатилетней Эллы. Оставим в стороне чувства, которые она до этого испытывала к Вильгельму – о них практически ничего не известно. Если Л.Мюллер все-таки права в отношении ее отвращения к Вильгельму, то последний счастливо избавился от нелюбящей жены. Но вот избавиться от ненависти бывшей невесты ему оказалось не суждено.

С детства, особенно после смерти матери, Элла много времени проводила у бабушки – королевы Виктории – и воспитывалась в атмосфере британского двора – центра величайшей империи мира, которой повелевала ее бабушка! Судьба сулила ей возможность повелевать другой новой могущественной империей – и вдруг такой афронт, происшедший публично на глазах всей Европы!

Отныне жизнь Эллы была подчинена двум страстям: жажде славы и власти – с одной стороны, и мщению заведомо ненавистному теперь Вильгельму – с другой. Если бы эта юная девушка позже нашла себя в семейном счастье, то неутоленные желания, возможно, не терзали бы ее столь сильно. Увы, семейного счастья она была лишена. Кто бы и как бы ни пытался возражать этому, но любые доводы можно отмести одним аргументом: у Эллы никогда не было детей.

В первые месяцы 1881 года произошло еще одно событие, тогда заведомо отвлекшее внимание Европы от скандального разрыва будущего Вильгельма II с невестой и скоропалительной его женитьбы на другой принцессе: 1/13 марта 1881 года был убит российский император Александр II.

Гибель Александра II возвела на престол его сына Александра III, а смерть последнего в 1894 году сделала царем Николая II. Последовательность царствований: Александр II – Александр III – Николай II не вызывает ныне никакого интереса у читателей школьных учебников – ведь это столь же сами собой разумеющиеся события, как смена января февралем, а февраля – мартом. Но как раз в январе-марте 1881 года последовательность хрестоматийной смены царствований находилась под угрозой. И здесь мы вынуждены обратиться к еще более раннему узлу невероятного сгущения событий, оказавших роковое влияние на последующий ход истории.

В 1865 году на двадцать втором году жизни умер цесаревич Николай Александрович – старший сын Александра II, с рождения всячески опекаемый родителями и тщательно воспитываемый для квалифицированного управления предназначенной ему в наследство державой; современники отмечали, что личными дарованиями он вполне соответствовал возлагаемым на него надеждам. Но бдительная опека не уберегла престолонаследника от физической травмы, полученной еще в детские годы, от последствий которой он, по всей видимости, и скончался – точный диагноз его тяжелой болезни так и не был установлен. До остальных детей у царственных родителей в то время просто руки не доходили – ситуация, как упоминалось, вполне типичная. Между тем, одному из таких безалаберно воспитанных потомков, следовавшему по старшинству за Николаем его брату Александру, пришлось нежданно-негаданно стать новым наследником престола; это оказалось сюрпризом – прежде всего для него самого.

Уже в следующем, 1866 году, официальное положение принудило будущего Александра III к шагу, который совершенно не соответствовал его желаниям: женитьбе на невесте умершего старшего брата датской принцессе Дагмар. Александр же в это время был безумно влюблен во фрейлину своей матери княжну М.Э.Мещерскую, и готов был отказаться ради нее от прав на престол.

С весны до осени 1866 года события понеслись со скоростью урагана.

Сначала, 4/16 апреля 1866 года произошло знаменитое покушение Д.В.Каракозова: террорист стрелял в упор в царя и почему-то промахнулся[39].

Затем Александр II убедил своего наследника не пренебрегать наследственным долгом, отказаться от Мещерской и отправляться официально просить руки Дагмар: установление династического союза с Данией, разгромленной Пруссией в 1864 году и жаждавшей тогда реванша, казалось царю в тот момент (накануне войны Австрии с Пруссией, разразившейся летом 1866 года) чрезвычайно важной политической комбинацией. Это оказалось сугубо конъюнктурным решением, не сыгравшим в последующей дипломатии России почти никакой роли, зато позднейшее появление прежней датской принцессы на русском престоле оказало-таки чрезвычайно пагубное влияние на самостоятельный курс российской политики.

Личная же жизнь Александра-младшего оказалась сломана: с тех пор он пил – чем далее, тем больше; это и свело его в раннюю могилу – как бы против этого печального факта ни восставали прошлые и нынешние апологеты этой довольно заурядной личности на российском престоле.

Осенью 1866, сразу после казни Каракозова и осуждения его подельников, почти ни в чем преступном не замешанных, состоялась и свадьба Александра с Дагмар, принявшей в православии имя Марии Федоровны. Последней, конечно, было все равно, за которого из наследников русского престола выходить замуж. Она-то и стала впоследствии великолепной и жизнерадостной царицей, морившей, как рассказывалось, своих детей голодом.

Но Александру II в 1866 году оказалось мало того, что он, аппелируя к долгу и высоким принципам, проехался бульдозером по жизни собственного сына. Сам царь был в это время влюблен в другую фрейлину своей жены – юную княжну Е.М.Долгорукову, бывшую моложе возлюбленной его сына на три года. И то, что было невозможно для сына, стало возможным для отца: летом 1866 года царь и Долгорукова стали любовниками, а спустя год мудро пользующаяся своим непростым положением возлюбленная царя стала фактически его женой – не только молодой и желанной женщиной-игрушкой, но и верной и надежной советницей и другом, а затем и матерью его детей. Долгорукова родила царю сына и двух дочерей (еще один сын умер в младенчестве).

Все это происходило при тяжело и надолго заболевшей законной жене Александра II – упоминавшейся выше императрице Марии Александровне (сестре деда Эллы – несостоявшейся супруги Вильгельма II), матери будущего Александра III и его многочисленных братьев и сестер; несомненно, эти деторождения (всего – 8, последним родился Павел Александрович в 1860 году) и подорвали ее силы. Со временем параллельный брак царя перестал быть секретом в пределах царского дворца – можно представить себе, как к этому относился цесаревич Александр!

Хотя фактические супружеские отношения между между царем и царицей прекратились, но последняя не только продолжала выполнять формальные протокольные обязанности (пока у нее хватало физических сил), но также долгие годы оставалась и советницей и наперстницей царя, разрывавшегося между двумя женщинами и старавшегося ублажать обеих – в том числе и в важнейших политических вопросах. В то же время антагонизм между царем и его сыном углублялся с каждым годом – и, как и в случае с Вильгельмом и его родителями, будущий Александр III становился, хотел он этого или нет, опорой и оплотом всяческих политических оппозиций к правящему императору. Инициативы возбуждения балканских славян и войны с Турцией настойчиво выдвигались именно царицей Марией Александровной и цесаревичем Александром еще задолго до 1877 года.

В мае 1880 года после долгой усиливавшейся болезни Мария Александровна скончалась, и тут поднялся новый ураганный ветер. В июле – по истечении минимально допустимого срока траура – Александр II и Долгорукова тайно обвенчались. Она получила титул светлейшей княгини Юрьевской (соответственно дети – князя и княжен). В течение последующих месяцев тайна брака систематически разрушалась самими супругами, и Юрьевская постепенно выдвигалась на роль полноценной законной жены императора. Это в штыки встречалось придворной оппозицией, которой стали сочувствовать и многие прежние испытанные приверженцы императора, а во главе ее естественно оказались цесаревич и его жена – единственная, кто без стеснения демонстрировала свое возмущение перед лицом тестя, воображая, что это никак не угрожает настоящему и будущему положению ее самой и ее мужа.

Накалившиеся страсти наталкивали царя, не привыкшего к подобному сопротивлению, на все более решительные шаги: что я – царь или дитя? – как когда-то было сформулировано в «Сказке о царе Салтане»!

Трагедией жизни и политической биографии Александра II, Царя-Освободителя, главного инициатора и руководителя Реформы 19 февраля 1861 года, было отсутствие признательности образованного российского общества за эту грандиозную политическую акцию: популярность царя была крайне низка уже в 1861 году, а позднее опускалась все ниже и ниже, что отчетливо выражалось в оппозиционной болтовне прессы и стимулировало заговоры и террористические выступления.

«Нэпир справедливо замечает, что у правительства нет партии, что у нас никто его не защищает и никто за него не вступается. „В течение полугода, как я нахожусь здесь, – сказал лорд Нэпир, – с трудом найдется несколько лиц, принадлежащих, как здесь говорят, к немецкой партии, которые при мне выступили бы за правительство“»[40], – так передает министр внутренних дел П.А.Валуев неофициальное мнение английского посла в августе 1861 года.

Так оставалось не только до конца царствования Александра II, но и много позже: отсутствие правительственной партии было предметом безуспешных забот П.А.Столыпина, а в 1915-1917 годах «Прогрессивный блок», объединивший практически все политические силы страны (кроме крайне правых и крайне левых экстремистов) откровенно противостоял правительству. В этом не было ничего удивительного: реформа 1861 года, отменив принудительный рабский труд, лишила российский образованный слой самостоятельной экономической базы: к 1905 году две трети помещичьих семей 1861 года полностью разорились и остались без земельной собственности[41] – пострадавшими оказались не только дворяне, но и их многочисленные нахлебники и прихлебатели – типа тургеневского нигилиста Базарова и всех его духовных последышей позднейших времен.

Наивная вера в то, что захват власти и изменение социальной политики способно улучшить бедственное экономическое положение (вера, которую позднее разделяли и российские марксисты!), и становилась двигателем оппозиционных выступлений: «российское дворянство драло горло о конституции, разумея под нею отмену положения 19-го февраля»[42], – писал в мае 1862 года К.Д.Кавелин – один из идеологических отцов реформы.

Но вот как раз конституцию-то вводить в России было совершенно невозможно – и дело было не в какой-то фантастической приверженности русской народной души к самодержавию, а в самой элементарной политической коллизии: крестьянство, составлявшее абсолютное большинство населения России, относилось к царям с трогательной любовью (а как еще можно было относиться к человеку, отменившему рабство, или к его прямым наследникам?), но это-то же самое крестьянство, если бы получило большинство в российском парламенте, в первый же удобный момент окончательно лишило бы помещиков земельной собственности и разделило бы ее между крестьянами. К этому явно шло дело в I и II Государственных думах в 1906-1907 годах, почему их и пришлось разогнать; в 1917-1918 годах крестьянские чаяния воплотились и безо всякого парламента!..

Александр II в замечательном разговоре со звенигородским предводителем дворянства Д.Д.Голохвастовым, имевшим место за несколько месяцев до покушения Каракозова, уверял, что он охотно дал бы «какую угодно конституцию, если бы не боялся, что Россия на другой день после этого распадется на куски»[43] – и был тысячекратно прав! Именно политика Александра II и уберегла тогда Россию от гражданской войны и неизбежного истребления всего образованного общества, хотя и не смогла предотвратить того, что случилось после 1917 года, за что, увы, в какой-то степени несет ответственность и Царь-Освободитель!

Вводить конституцию в России можно было только постепенно и с соблюдением необходимых ухищрений, чтобы большинство в парламенте не могло сосредоточиться ни в руках образованной оппозиции, ни у крестьянского большинства – как это и делалось методом проб и ошибок после 1905 года, что и давало повод оппозиционным горлопанам обвинять тогдашние законы и тогдашнюю Думу в извращении принципа народного представительства.

В этом-то и состоял пародокс самодержавия, державшегося не благодаря поддержке привилегированного класса и воплощению его притязаний (как гласят догмы марксистской теории), а исключительно на равновесии антагонистического противоборства российских сословий! Понятно, что такое равновесие не могло выражаться большинством голосов российского народа!

К 1881 году в правительственных кругах уже давно были разработаны проекты создания подобного искусственно организованного представительства, но вплоть до лета 1880 года Александр II продолжал относиться к ним достаточно скептически.

Конфликт же с придворной камарильей и многочисленными родственниками в отношении его собственных семейных прав привел внезапно к появлению личной заинтересованности царя во введении конституции, на чем ненастойчиво, но методично настаивало уже большинство царских министров. Во главе этих реформаторов стояли теперь министр внутренних дел М.Т.Лорис-Меликов и министр финансов А.А.Абаза. Имелась и оппозиция к этому проекту во главе с обер-прокурором Синода К.П.Победоносцевым[44], роль которого значительно усиливалась тем фактом, что он состоял воспитателем будущего Александра III с детских лет и имел практически неограниченное влияние на цесаревича.

На август 1881 года была уже назначена коронация новой жены царя[45], но для этого предстояло еще внести коррективы в Основные законы Империи. Следующий шаг был логически очевиден: изменение закона и о престолонаследии.

Все эти нововведения легко были бы поддержаны большинством образованного общества: из сочувствия к житейским проблемам императора, попавшего в ситуацию, вполне понятную любому его подданному, и вынужденному фактически обратиться к общественной поддержке, а главное – в благодарность к царю за создание нового представительного органа, указ о созыве которого Александр II подписал в последний день своей жизни – он тут же был извлечен из типографии и уничтожен Александром III сразу после смерти отца 1/13 марта 1881 года.

Заметим, что подобный результат цареубийства совсем не планировался Лорис-Меликовым, игравшим зимой 1880 -1881 года крайне двусмысленную роль[46].

Этот эпизод борьбы за власть на самом верхнем уровне российского руководства таким образом прокомментировал один из влиятельных и весьма информированных деятелей последней четверти XIX столетия, сенатор, а затем государственный секретарь А.А.Половцов. Было это уже в ноябре 1905 года, в разгар революции, когда отчетливо выяснились стратегические последствия событий 1881 года и истекли последние дни пребывания Победоносцева в правительстве. Половцов постарался посыпать соль на его раны: «Навещаю Победоносцева, которого застаю в весьма мрачном настроении, горько осуждающего все, что около нас происходит. Я соглашаюсь с ним во многом, но утверждаю, что теперешние наши несчастия [несравнимые, добавим мы, с несчастьями, случившимися через двенадцать лет после того!] созданы главным образом самим правительством, в котором за последние два царствования все более и более укреплялось убеждение, что многомиллионным народом можно управлять чиновниками, представителями безграничного произвола, распространяющегося на все отрасли человеческого существования. Развивая эту мысль, я заканчиваю тем, что все поголовно почитают его, Победоносцева, виновником наших теперешних бедствий, потому что он отговорил Александра III отказаться от исполнения подписанного его отцом и им самим акта о допущении в среду госуд[арственного] совета сорока представителей земств для заявлений о нуждах провинции и участия в законодательстве. Слова мои очень задевают Победоносцева. Он /.../ возражает, что весь проект Абазы и Лорис-Меликова имел целью отдать власть в их руки. Можно было бы прибавить, что, по мнению Победоносцева, власть должна была перейти в его руки, что впрочем и произошло на несчастие России»[47].

Таким образом, хрестоматийная последовательность российских царствований оказалась в начале 1881 года под вполне реальной угрозой: дело четко шло к тому, что Александру II наследовал бы Георгий I – сын царя и Долгоруковой, родившийся в 1872 году. Это избавило бы Россию от тех сюжетов, которым она обязана лично Александру III и в особенности Николаю II.

Разрыв же Вильгельма со своей невестой в это же самое время привел, в качестве отдаленного последствия, сначала к невозможности рождения полноценного наследника уже русского престола, а затем и к окончательной гибели русской императорской фамилии. Но до такой развязки в 1881 году было еще далеко.

Если вообще имеют место вмешательства сверху в развитие человеческих судеб, то лучшего их примера, чем расписанные события 1881 года, просто не найти.