I

Позднимъ вечеромъ, когда уже совершенно стемн#1123;ло, спотыкаясь о какiе-то сучки и корни, командиръ роты сторожевого участка прапорщикъ Стойкинъ прошелъ ходом сообщенiя въ свою роту, занимавшую передовую заставу. Наступала душная iюньская ночь. Сильно пахло отхожими м#1123;стами и отбросами бойни, и въ этомъ узкомъ душномъ ходе какъ-то совершенно забывалось о томъ, что теперь стоитъ л#1123;то въ полной крас#1123;, что луга покрыты цв#1123;тами, что, наливаясь колосомъ, м#1123;рно, какъ море, колышется рожь, что поютъ свои п#1123;сни веселыя птицы. Тутъ было тихо. Песчаные бугры, по которымъ шли, извиваясь зигзагами, ходы сообщенiя, лишь кое-гд#1123; поросли чахлою травкою и только мыши да большiя черныя лягушки населяли эти узкiя канавы.

Уже полъ года зд#1123;сь. Полгода — темный блиндажъ, сырой и холодный, вм#1123;сто квартиры, полгода об#1123;дъ съ солдатами изъ общаго котла, полгода, идущихъ однообразно-скучно въ трехстахъ шагахъ отъ противника.

Прапорщикъ Стойкинъ весьма озабоченъ. Сейчасъ его вызывали къ командиру полка. Пришла телеграмма отъ штаба армiи — во что бы то ни стало добыть пл#1123;нных. Во что бы то ни стало! Штабъ какими-то своими невидимыми щупальцами учуялъ, что противъ этого участка произошла см#1123;на частей. Необходима пров#1123;рка. Безъ нея вс#1123; сообщенiя штаба не будутъ обоснованы. Эта разв#1123;дка поручена прапорщику Стойкину. Его рот#1123;.

— Вызовите охотниковъ, — говорилъ ему усталым голосомъ командиръ полка. — Охотниковъ съ ножницами и ручными гранатами. И пошлите ихъ человекъ двадцать или тридцать н#1123;сколькими партiями. Знаете, тамъ у нихъ есть выступъ такой, противъ сухой яблони. Ну, такъ вотъ тамъ часовой есть. Его и сцапайте. Или во время см#1123;ны подстерегите см#1123;няющихъ.

— Тамъ пулеметъ, — робко сказал Стойкинъ.

— Да, пулеметъ. Это верно. Но ведь, дорогой мой, у него везд#1123; пулеметъ. Знаю, что опасно. Людямъ посулите кресты, ну, тамъ и денежная награда об#1123;щана, кром#1123; того, въ отпускъ вн#1123; очереди. Знаете, надо…

Онъ поднялъ глаза на Стойкина. Передъ нимъ стоялъ мальчикъ. Мальчикъ-гимназистъ въ защитной рубах#1123; съ с#1123;рыми погонами прапорщика. Безъусое и безбородое лицо сильно загор#1123;ло и было покрыто золотистым пухомъ. Большiе с#1123;рые глаза были утомлены, волосы спутаны и росли вихрами, не поддаваясь гребенк#1123;. Онъ былъ такъ юнъ, что не в#1123;рилось, что онъ командиръ роты и начальникъ слишкомъ 200 челов#1123;къ и отв#1123;тственнаго участка — окопа № 23, прозваннаго солдатами фортомъ Мортоммъ.

На форт#1123; Мортоммъ, за блиндажомъ, у колодца съ врытой въ землю бочкой, была небольшая площадка. Она почти не обстр#1123;ливалась, т.-е. попасть въ нее можно было, только бросивъ по очень крутой траекторiи бомбу изъ бомбомета. Нав#1123;сным огнемъ. Противникъ пробовалъ это д#1123;лать н#1123;сколько разъ, но это ему никогда не удавалось. Тамъ собирался ротный резервъ на бес#1123;ды, тамъ читали газеты, горячо обсуждали событ#1123;я, одни громили братанье, другiе доказывали, что только оно одно приведетъ къ миру, тамъ иногда нестройно, одичавшими и огруб#1123;вшими голосами, п#1123;ли п#1123;сни, тамъ неискусный гармонистъ игралъ все одинъ и тотъ же надо#1123;дливый мотивъ, тамъ Стойкину задавали вопросы, мучительные вопросы тугой крестьянской думы, на которые онъ не зналъ, какъ и ответить.

Вотъ на эту площадку онъ и вызвалъ свою роту. Ночь была бл#1123;дная, св#1123;тлая, iюньская ночь. Заря все вспыхивала, не р#1123;шаясь догор#1123;ть, и западъ былъ залитъ золотомъ невидимыхъ лучей. На восток#1123; въ темныхъ тучахъ трепетно играла зарница.

Люди собрались неохотно. Это были пожилые, угрюмые, серьезные люди, не разъ видавшiе передъ лицомъ своимъ смерть, грязно од#1123;тые, кто в лаптяхъ, кто въ сапогахъ, неумытые, в#1123;чно сонные и никогда не высыпавшiеся. Настоящiе жители окоповъ, безсм#1123;нные стражи земли русской.

Стойкинъ объяснилъ имъ задачу. Онъ вызвалъ охотниковъ. Никто не вышелъ.

— Товарищи! В#1123;дь вы понимаете, что штабъ требуетъ. Ему нужно.

— А коли требуетъ, коли нужно, пусть самъ и пойдетъ, — мрачно сказали изъ рядовъ.

— Ахъ, товарищи! Неужели вы не понимаете?

— Какъ не понять, — раздался спокойный голосъ изъ толпы, и Стойкинъ узналъ своего любимца Антонова, — какъ не понять, господинъ прапорщикъ, только в#1123;дь мы же не д#1123;ти, мы понимаемъ ч#1123;мъ это пахнетъ. Выступъ у сухой яблони занятъ его пулеметомъ. Это отлично даже видно. Часовой стоитъ, опутанный проволокой. Германъ не заснетъ ни за что, потому ему за это лейтенантъ всыплетъ по первое число. Вотъ и возьми тутъ пл#1123;ннаго.

— Такъ какъ же, товарищи? Кресты об#1123;щаны.

— Не надо! Ихъ теперь и не носятъ.

— Деньги. Награда въ сто рублей!

— Жизнь дороже стоитъ.

— Отпускъ…

Посл#1123;довало молчанiе.

— Ну, я одинъ пойду.

Молчанiе. Кажется оно такимъ тяжелымъ, такимъ мучительнымъ. Бесконечно долгимъ.

— Вы вотъ что, господинъ прапорщикъ, — говоритъ сзади фельдфебель. — Вы назначьте сами. Ребята пойдутъ. А только охотою теперь нельзя. Потому прим#1123;та такая нехорошая. Вы назначьте… Вы сами назначьте…

Стойкинъ сталъ выкликать изъ толпы т#1123;хъ, кого зналъ за см#1123;лыхъ и сильныхъ солдатъ. Вс#1123; вышли какъ будто даже охотно. Только одинъ изъ тридцати мрачно и заст#1123;нчиво сказалъ, ни къ кому не обращаясь:

— Недужится что-то сегодня. Лихорадка опять.

— Ослобонить, ослобонить Тарасенку! В#1123;рно, онъ сегодня хворый и об#1123;да не по#1123;лъ, — загуд#1123;ли в солдатской толп#1123;.

Тарасенку зам#1123;нили другимъ солдатомъ.

Люди разобрали гранаты, винтовки, патроны, иные снимали фуражки и крестились, другiе у колодца лихорадочно, жадными глотками пили холодную, грязную, пахнущую болотомъ воду. Стойкинъ взялъ винтовку, разсчиталъ партiю, взялъ ручную гранату. Онъ былъ совершенно спокоенъ. Онъ не думалъ о смерти, не думалъ объ опасности, не думалъ о томъ, что это подвигъ, что впереди его ожидаетъ слава или смерть. На минуту образъ матери и младшихъ братьевъ и сестеръ мелькнулъ передъ нимъ своими милыми, в#1123;чно голодными личиками. Мать, вдова чиновника, жила на маленькой пенсiи и прирабатывала штопкой и починкой б#1123;лья. Теперь Стойкинъ былъ опорой всей семьи, посылая имъ остатки своего прапорщичьяго жалованья.

«Какъ-то они безъ меня будутъ?» — на минутку мелькнуло в голов#1123;.

«А почему безъ меня?» — задалъ он сам себ#1123; вопросъ и не нашелъ отв#1123;та.

Люди были готовы. Надо было торопиться. Л#1123;тнiе ночи такъ коротки. Черезъ два часа уже и св#1123;тло. Потихоньку, безъ шума, одинъ за другимъ выл#1123;зли изъ глубокихъ окоповъ, прошли черезъ узкiй проходъ въ проволочномъ загражденiи и поползли къ непрiятелю.

Всего триста шаговъ. А какъ далеко. Вотъ его проволока. Р#1123;жутъ. И все такъ же тихо, точно и н#1123;тъ непрiятеля, точно онъ заснулъ. Ползутъ черезъ проволоку. Жутко. Тихо… И страшно… И вдругъ сл#1123;ва ликующiй, молодой, веселый голосъ:

— Пымали! Господинъ прапорщикъ! Волокомъ пымали! Здо-о-ровый!..

И снова тишина. Но уже не та сонная тишина, полная лишь таинственныхъ звуковъ природы. Эта тишина вдругъ ожила, вдругъ закип#1123;ла тихими неслышными шагами, шепотомъ пробудившихся людей. Вспыхнуло яркое пламя, и р#1123;зкiй выстрелъ разбудилъ тишину… И застукалъ вдругъ проснувшiйся пулеметъ, и засв#1123;тили синимъ св#1123;томъ ракеты. Звенитъ разрываемая пулями проволока, свищутъ и щелкаютъ пули тутъ, зд#1123;сь, тамъ.

Въ окопахъ кто-то хрипло спросонокъ ругался по-н#1123;мецки, а пули свищутъ и свищутъ.

Триста шаговъ всего, и дома. Триста шаговъ — и толстый безопасный блиндажъ, гд#1123; уже согр#1123;тъ чай, гд#1123; нетерп#1123;ливо ждутъ героевъ поиска.

Триста шаговъ.

Вотъ и прошли… Спрыгнули внизъ. Ухнулъ бомбометъ: Только см#1123;ются. Теперь стр#1123;ляй — ничего! Не прошибешь…

— Что привели?

— Поймали, вотъ онъ.

— Кто поймалъ-то?

— Семенчукъ и Андреяшенко.

— Здо-оровый.

— Мусью германъ? Инфантерiя?

— А чисто од#1123;тъ.

— Товарищи, вс#1123; ц#1123;лы?

— Надо-быть, вс#1123;.

— Надо на пров#1123;рку, товарищи.

— А прапорщикъ гд#1123;?

— Товарищи, ротнаго не видали?

— Надо искать.

— Не-е. Вона несутъ.

— Раненый?

— Убитый…

На другой день въ сообщенiи Ставки посл#1123; короткаго изв#1123;щенiя, что на западномъ и румынскомъ фронт#1123; обычная перестр#1123;лка, значилось:

… «Въ раiон#1123; С. наши молодцы-охотники одного изъ молодыхъ полковъ ночью, подъ командою прапорщика Стойкина, преодол#1123;въ проволочныя загражденiя противника, лихимъ налетомъ напали на полевой постъ противника. Часовой захваченъ въ пл#1123;нъ. Прапорщикъ Стойкинъ смертью заплатилъ за свой геройскiй подвигъ. Другихъ потерь не было».