II

«Пропускъ наконец получила. Вы#1123;зжаю сегодня. Счастлива безконечно. Ц#1123;лую. Нелька».

Поручикъ Семеновъ держитъ въ рукахъ этотъ телеграфный бланкъ, и мысли вихремъ бегутъ в его голов#1123;. Тяжелыя мысли.

Нелька. Милая святая Нелька. Чистая, благородная, красивая. Онъ женился за годъ до войны. По любви. Любви съ д#1123;тскихъ л#1123;тъ. Посл#1123; долгой привязанности мальчика и д#1123;вочки, посл#1123; н#1123;жнаго обожанiя юноши.

Это была не д#1123;вушка, а живая поэма н#1123;жной любви. Тонкая, стройная, изящная, умная… Такъ и встаетъ она сейчасъ передъ нимъ в темно-синемъ плать#1123;, съ опухшими красными в#1123;ками глазъ, вся въ слезахъ. И креститъ и креститъ его маленькими крестами и вся — молитва и отчаянiе…

Съ крестомъ или на крест#1123;…

Она — русская. Притомъ идеалистка. Сколько въ ея письмахъ любви къ нему, сколько восторженнаго обожанiя родины!..

Онъ — не герой. Онъ самъ это сознаетъ. Онъ умный, хорошо образованный, но безхарактерный. Шелъ на войну съ маршевою ротою. Въ штаб#1123;, въ большомъ штаб#1123;, его зам#1123;тили. Видный, красивый, разумный: комендантъ съ нимъ долго разговаривалъ, потомъ позвали къ начальнику штаба. Заставили чертить. «Вы архитекторъ?», спросили. — «Готовился быть таковымъ». И его судьба р#1123;шилась.

Оставили при штаб#1123; для письменных и чертежныхъ работъ.

И вотъ началась эта служба на войн#1123; и не на войн#1123;, разм#1123;ренная жизнь офицера-чиновника въ большомъ еврейскомъ м#1123;стечк#1123;. Работа въ опред#1123;ленные часы, об#1123;ды и ужины въ громадной штабной столовой. Свободные вечера, проводимые у товарищей за картами или въ кинематограф#1123;. Такъ это все не походило на «действующую армiю». Даже аэропланы не безпокоили и не м#1123;шали работ#1123; большого штаба.

А потомъ подосп#1123;ла весна. Зацв#1123;ла сирень, распускался каштанъ, готовилась цв#1123;сти пышная б#1123;лая акацiя. Улицы наполнились еврейскою молодежью, нарядно од#1123;тыми барышнями в легкихъ, прозрачныхъ, б#1123;лыхъ чулочкахъ и черныхъ башмачкахъ, обутых на безобразно большiя ноги.

Вотъ тутъ и подвернулась Рахиль Финкельштейнъ. Была она очень красива или только казалась такою. Семеновъ не смогъ бы отв#1123;тить. Когда онъ увид#1123;лъ ее впервые майскимъ вечеромъ, онъ проникся такимъ обожанiем къ ея голымъ плечикамъ, такимъ б#1123;ло-розовымъ, удивительнаго отт#1123;нка. Сквозь б#1123;лую блузку была пропущена широкая черная лента съ бантами, и это черное съ б#1123;лымъ такъ выгодно отт#1123;няло н#1123;жный колоритъ д#1123;вичьихъ плечъ и шеи.

Семеновъ загляд#1123;лся на плечи, и д#1123;вушка обернулась къ нему. Это была красивая д#1123;вушка съ н#1123;жным румянцемъ на щекахъ и пышными алыми губами.

Отъ см#1123;лаго, бойкаго взгляда Семеновъ смутился.

— Что смотрите, товарищъ? — спросила его д#1123;вушка.

— Я… Ничего. Я хот#1123;л спросить, какъ васъ зовутъ. Я никогда васъ не видалъ.

— Рахиль, — коротко отв#1123;тила девушка. — Вы меня не могли вид#1123;ть. Я только вчера прi#1123;хала изъ Петрограда. Я тамъ училась на курсахъ.

Разговорились. Пошли гулять. Рахиль оказалась очень умной, очень см#1123;лой и передовой д#1123;вушкой. По-русски говорила она чисто, и только слишкомъ частое употребленiе слова «товарищъ» — нужно это или не нужно, — обнаруживало ея происхожденiе. Ея отецъ им#1123;лъ на базарной площади аптекарскiй магазинъ, въ которомъ онъ продавалъ солдатамъ одеколонъ по шести рублей за флаконъ.

Сирень распустилась во-всю. Въ большомъ саду у господскаго дома, надъ р#1123;кою, защелкали соловьи, и любовь молодого поручика вылилась въ слишкомъ реальныя, страшныя формы.

На окраин#1123; м#1123;стечка, тамъ, гд#1123; дома стоятъ р#1123;же, гд#1123; гуще сады, н#1123;тъ раздражающей каменной мостовой, гд#1123; не видно ни еврейской б#1123;дноты не с#1123;добородыхъ важныхъ евреевъ, въ накидкахъ изъ черныхъ съ б#1123;лымъ квадратовъ и полосъ, гд#1123; такъ тихо и потому даже и во время военной суеты уютно, оказалась подходящая комната, и въ ней аистъ любви Рахили свилъ свое теплое гн#1123;здышко.

Иногда ночью, вглядываясь въ тихо спящую въ волнахъ черныхъ кудрей пышныхъ волосъ Рахиль, Семеновъ вдругъ вспоминалъ свою Нельку. Болью сжималось его сердце, глаза наполнялись слезами, и стыдъ заливалъ краской лицо. Мучительный стонъ вырывался изъ груди.

Рахиль просыпалась.

— Что съ тобою, товарищъ? — говорила она сквозь сонъ и обнимала его горячими обнаженными руками. И любовь захватывала раскаянiе, и поц#1123;луи глушили стоны сов#1123;сти.

В#1123;дь такъ сладко рокотали свои п#1123;сни по вечерамъ соловьи, такимъ прянымъ ароматомъ в#1123;яло отъ садовъ, полныхъ цв#1123;тущей акацiи, такъ плавно-разм#1123;ренно шла тихая жизнь большого штаба, полная выжиданiй чего-то крупнаго…

И вотъ Нелька #1123;детъ.

#1123;детъ тихiй и кроткiй ангелъ, который и не пойметъ и не переживетъ этой драмы любви.

Съ крестомъ или на крест#1123;…

Тамъ гд#1123;-то далеко, есть фронтъ. Тамъ есть тяжелая и легкая артиллерiя, бомбометы и минометы, огнеметы и пулеметы, тамъ есть газы и страшные броневые автомобили, тамъ люди сходятся на штыкъ и въ кровавой ненависти другъ къ другу дерутся смертнымъ рукопашнымъ боемъ… Но это тамъ, далеко…

Зд#1123;сь изъ растворенныхъ оконъ звенитъ пiанино, и женскiй голосъ мягко произноситъ:

По деревяннымъ панелямъ стучатъ бойко сапожки на высокихъ каблучкахъ молоденькихъ евреекъ и паненокъ изъ окрестныхъ фольварковъ, ходятъ солдаты, звенятъ шпорами ординарцы въ желтых погонахъ, бродят шоферы военных автомобилей и полного неземного величiя летчики; гортанная р#1123;чь жаргона перебивается веселыми и бодрыми возгласами: «товарищъ!», и теплая ночь полна такихъ широкихъ возможностей.

Нелька #1123;детъ. Нелька увидитъ Нелька узнаетъ. Рахиль ревнива. Столкновенiе двухъ женщинъ будетъ ужасно.

Убить!..

Въ этом воздух#1123;, насыщенномъ войною, этотъ страшный глаголъ спрягался такъ легко и свободно. Вчера там на позицiи, убитъ во время разв#1123;дки прапорщикъ Стойкинъ… Сегодня, — вотъ только-что передали телеграмму, — снарядомъ, попавшимъ в окопъ, убито шесть солдатъ, третьего-дня прапорщикъ этапной роты убилъ свою жену, заставъ ее въ объятiяхъ другого прапорщика, на станцiи солдаты убили двухъ дезертировъ… Каждый день… Война, начавшая страшное д#1123;ло истребленiя людей, не могла остановиться даже и въ пору затишья. Убить такъ легко… Убить Рахиль…

Онъ думалъ объ этомъ тогда, когда она пришла къ нему веселая, бойкая, пришла, св#1123;жая отъ купанья, пахнущая молодостью и весною, и отдалась ему весело, шумно и беззаст#1123;нчиво.

Теперь онъ сид#1123;лъ на стул#1123; подл#1123; смятой постели и смотр#1123;лъ на нее, устало уснувшую на подушк#1123;.

Только теперь онъ зам#1123;тил, что при прелестномъ личик#1123; и чудномъ бюст#1123; у нея короткiя, толстыя и кривыя ноги съ большими вывороченными ступнями. Только теперь, когда образъ #1123;дущей Нельки сталъ передъ глазами, онъ понялъ всю грязь и пошлость своего увлечения.

И слова оправданiя не шли на умъ. «Все»… Но у этихъ вс#1123;хъ н#1123;тъ Нельки, для которой онъ все… Убить Рахиль?.. Обрызгать кровью свои руки, и неужели Нелька возьметъ эти окровавленныя руки и будетъ ц#1123;ловать, какъ ц#1123;ловала когда-то въ минуты н#1123;жности его загор#1123;лыя руки.

Да выхода н#1123;ть. Все кончено. Остается одно — встать на кол#1123;ни передъ Нелькой и просить ее простить. Простить и забыть. А потомъ?…

Семеновъ вышелъ, вернулся, написалъ письмо. Глупое, безумное, дикое письмо…

«Моей жен#1123;. Прости, Нелька. Я сталъ такимъ подлецомъ, что не могу больше жить. Я изм#1123;нилъ теб#1123;. Изм#1123;нилъ глупо, пошло и подойти къ теб#1123; не могу. Прости. Твой Шурикъ».

Послалъ письмо съ в#1123;стовымъ товарищу. Такъ стало легче. Как будто часть вины снялъ съ себя.

Вышелъ на л#1123;стницу. Раздалось два выстр#1123;ла… Потомъ пальцы закочен#1123;ли, и револьверъ покатился внизъ.

«Старшему врачу «Земгора». Примите м#1123;ры противъ разлож#1123;ния т#1123;ла поручика Семенова. Вдова хочетъ непрем#1123;нно везти съ собою на родину. За гробомъ послано. Пахнетъ ужасно. Комендантъ м#1123;стечка 1.389, капитанъ Колесниковъ».

— Какiя же м#1123;ры я приму при этакой жар#1123;? Челов#1123;къ молодой, полный соковъ. Да и матерiала нигд#1123; не достанешь — говорилъ въ штабной столовой молодой докторъ.

— Да… Формалину тутъ ни за какiя деньги не получите. Разв#1123; въ земскомъ склад#1123; попытаться, — отв#1123;чалъ ему другой, худой и желчный.

— Вотъ и поймите вы женщинъ. Ну за что этакого подлеца любить! Застр#1123;лился да еще и выложилъ въ письм#1123;, изъ-за чего. Ахъ, молъ, какой я подлецъ. Нате, полюбуйтесь на меня.

— Да и встретятся об#1123;. Жидовочка эта и молодая вдова.

— А вы видали ее?

— Да. Восхитительна. Знаете, такой изм#1123;нить, правда, подлость.

— Hу и стр#1123;ляться тоже, — вм#1123;шался въ разговоръ полный батюшка. — Церковь Божiя осуждаетъ самоубiйство, какъ самый тяжкiй гр#1123;хъ.

— Самоубiйство на войн#1123;… Да, ужасно.

— А все-таки, господа, что я коменданту отвечу? В#1123;дь пахнетъ ужасно…